— Куда ты, куда?
«Волки, — подумал Петька. — Вот беда». Он чувствовал, как у него холодеет спина.
Орлик рвался и храпел. Катя гладила коня, приговаривая что-то ласковое, но голос у неё был такой, что вот-вот быть слезам.
— Вот что, — сказал Петька. — Давай залезай на коня! Быстрее дело пойдёт!
Катя покорно полезла на вьюки.
«Так, — лихорадочно думал Петька. — Вперёд идти нельзя: там волки. А может, не волки, а ветер воет? Чего тогда конь бесится?»
Орлик опять скакнул и пошёл через поляну тяжёлым стариковским галопом. Катя уцепилась за гриву и моталась из стороны в сторону.
— Петя! Петя! — кричала она.
Петька догнал коня. Успокоил. «А вообще, все великие путешественники в таких случаях доверялись коням. Надо попробовать!»
— Катя! — сказал он. — Держись крепче и ничего не бойся! Орлик вывезет. Иди! Иди! Но! — крикнул Петька коню. Орлик развернулся и быстро пошёл в сторону, противоположную той, откуда они пришли. Он шёл уверенно, словно дорога была ему давно известна. Петька еле поспевал за ним на лыжах. Катя тихонько плакала, и оттого, что она не упрекала, не ругала Петьку, ему было ещё хуже.
Быстро темнело. Пошёл снег. Ветер гнал его, закручивая смерчами. По тому, с какой силой он дул, Петька догадался, что они вышли из леса и теперь где-то на открытом пространстве.
«Идиот! — ругал себя Петька. — Это же не парк! Это настоящий лес, и замёрзнуть в нём можно по-настоящему! Что ты знаешь? — казнил он себя. — Что ты умеешь?»
— Катя! — крикнул он. — Как ты там?
— Ничего. Не беспокойся, — отвечала девочка.
«Какое там «не беспокойся»! — думал Петька. — Чёрт этого коня знает, куда он тащится? Может, кругами ходим… Следов-то не понять!» Он глянул вниз, под ноги коню. И вдруг с ужасом увидел, что следы эти чёрные. Он оглянулся — и лыжня, что тянулась за ним, тоже быстро наполнялась водой. «Болото! — У Петьки оборвалось сердце. — Пропадаем!» Катя, сидевшая на Орлике, была уже совсем как снежный ком. У Петьки от ветра горело лицо.
— Только бы выбраться! Только бы выбраться! Никогда никому бы не врал… Я бы учился с утра до ночи… — шептал он.
— Ой! — крикнула Катя. Под Орликом чавкнуло, и он провалился передними ногами. — Вода!
— Сиди, не двигайся! — крикнул Петька.
Он проскочил вперёд. Лыжи держали его. На них налипли огромные глыбы снега.
— Сиди! Сейчас я помогу, сейчас! Давай ёлки! — сообразил Петька, вспомнив, что при падении в болоте нужно что-то подложить.
Катя лихорадочно стала развязывать верёвку. Но пальцы у неё закоченели, а узел был мокрый.
— Режь топором! Быстрее!
«Хорошо, что я топор плотницкий взял, острый», — успел подумать Петька.
— Верёвку мне!
Он схватился за верёвку и потянул изо всех сил. Катя скинула несколько ёлок коню под ноги.
— Давай! Давай, Орлик! Давай, милый! — кричал Петька. Он тянул изо всех сил. Как бурлак в картине Репина. Падал на колени, разбивая их о собственные лыжи и проваливаясь в воду. Под ним зыбко ходила трясина.
Орлик, увидев ёлки, забился, встал и страшным рывком вышел на твёрдое место.
— Мамынька моя… — всхлипывала Катя. — Да куда же это мы идём?
— Не ной! — крикнул Петька как можно грубее, хотя ему было страшно жаль и себя, и эту девчонку. — Не ной! Куда бы ни шли! Главное — идти! Не стоять! Замёрзнем, если остановимся!
Казалось, они провалились в чёрную яму и теперь беспомощно тычутся в стены. Орлик, натруженно дыша, всё шёл и шёл на своих старческих трясущихся ногах. У него заиндевела морда, сосульки свисали с гривы. А он всё шёл и шёл как заведённый. И вслед за ним, теряя счёт времени, шёл Петька.
Неожиданно Орлик остановился. Петька прошёл вперёд и уткнулся в бревенчатую стену.
Глава четырнадцатая
«Ну, Катя, живы!»
Сначала ему показалось, что это штабеля брёвен. Он пошарил руками. Нет, это была стена.
— Что там? — стуча от холода зубами, спросила Катя.
— Вроде дом… Эй! Есть кто-нибудь? — Ветер заткнул ему рот. Проваливаясь в сугробы и ушибаясь о брёвна, он пошёл вдоль стены, волоча за поводья Орлика.
Они обошли стену, за углом ветра не было, идти стало легче. Петька стянул рукавицу, вытер мокрое, исхлёстанное лицо. Опираясь на стену, побрёл дальше. И вдруг его руку что-то обожгло. Железо! Петька нащупал длинную скобу. Ворота! Они были чуть приоткрыты.
— Катя! Ворота! Слезай!
Девочка мешком свалилась с коня. Щель в воротах была достаточная, чтобы протиснуться внутрь изгороди. Но конь остался снаружи.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Петька. Он шарил в темноте руками, ушибаясь о какие-то углы, брёвна. И наконец нашёл крыльцо. Катя держала его за рукав, и ему приходилось почти тащить девочку. Спотыкаясь, они вошли на крыльцо. С трудом открыли скрипучую дверь.
— Сейчас! Сейчас! — Петька достал спички. Отогрел руки во рту. Зажёг. Спичка сгорела быстро. Но он успел разглядеть, что изба устроена так же, как дедова. Они были на повети.
— Эй, — крикнул Петька. — Люди! Кто есть?
Никто не ответил. Петька нашарил дверь и ввалился в горницу.
— Спички надо беречь, — сказал он. — Ты смотри в одну сторону, а я — в другую.
Катя покорно повернулась. Вспыхнул слабый огонёк. Петька увидел длинный стол, лавки вдоль стен.
— Лучина! — слабым голосом сказала Катя.
Петька оглянулся. В углу у печки стояло маленькое деревянное корытце, а над ним железный прут, раздвоенный на конце; тут же лежала охапка длинных щепок. Спичка погасла, но Петька на ощупь нашёл лучину и зажёг её.
— Погоди, — сказал он, — как это… Я в музее этнографическом видел. — Он приладил лучину в светец.
Лучина осветила большую горницу, печь.
— Мы, наверное, в пустую деревню забрели. Сейчас печь затопим, отогреемся. Ну, Катя, живы! А я уж думал — совсем пропадём. Катя!
Он оглянулся и увидел, что девочка сидит на полу у стены и глаза её закрыты.
— Катя! Катюша! — закричал Петька. — Что ты! — Он принялся тормошить её. Девочка медленно открыла глаза.
— Плохо мне. Пить…
— Сейчас, сейчас!
Петька нашёл вязанку дров. Надёргал бересты. Зажёг. И сразу в избе запахло дымом. Петька глянул наверх и увидел, что печь без трубы, дым выходит прямо в комнату.
— Вот беда! Угорим!
Но дым не опускался: он уходил в отдушины под потолком.
— Катя, Катюша… обогрейся!
Он подтащил девочку ближе к огню.
— Сейчас я молока принесу. У нас ведь молоко есть, в мешке у Орлика. Ты мокрая вся! Погоди, я, может, найду тебе переодеться! Ты только не засыпай, Катя! Пожалуйста, не спи!
Он вскочил, кашляя от дыма, заметался по избе. Под лавками стояли сундуки. Он открыл один и стал выкидывать оттуда какие-то тряпки, меха. Лучина догорела и погасла. Но в избе было светло от ярко пылавшей печи.
— На! — говорил он. — Это одёжка какая-то… Давай, хозяева нас не заругают, мы ведь сюда не нарочно. Мы ведь чуть не погибли…
Катя, как во сне, стала стаскивать тулуп, мокрые чулки.
— Катя, я пойду коня выручать…
Девочка ничего не ответила. Петька вскочил на поветь. Он прихватил с собой головешку и теперь на повети среди разной рухляди нашарил длинную палку. С крыльца он стал на колени, взял палку под мышку и, нащупывая руками следы, пополз к воротам. Орлик стоял сразу за оградой. Шкура его покрылась ледяной коркой. Петька стал разгребать палкой снег у ворот, потом отыскал свои лыжи и стал отгребать снег лыжей. Его трясло. В груди словно огонь зажёгся. Он вскакивал, пытался открыть ворота пошире. Он уже совсем отчаялся, когда створка вдруг подалась и открылась настолько, что конь смог протиснуться.
За воротами Петька пошёл на запах дыма и легко нашёл избу. Он нашёл и въезд на поветь и завёл коня в избу.
— Эх, — сказал он Орлику, — сена-то тут нет! Ну ладно. На тебе хлеб! — Он вынул из мешка краюху и отдал коню.
Дверь светилась щелями, и, когда Петька вошёл, его обдало приятным теплом. Дым облаком стоял под потолком, горела лучина. А у огня сидела Катя, но Петька не узнал её. На ней была какая-то странная одежда. Короткая кофточка, отороченная мехом, и платье в блестящих нитях.
От неожиданности Петька выронил палку, которую нёс в руках, и, когда наклонился, чтобы поднять её, увидел, что это копьё с широким наконечником и перекладиной.
Глава пятнадцатая
Тайное жильё
Утром метель не утихла. Но всё-таки стало чуть посветлее и можно было осмотреться. Когда ребята вышли на крыльцо, им показалось, что они попали в заколдованное царство. Четыре старинных избы с крутыми крышами, все в резных наличниках и полотенцах, напоминали терема. Кое-где подгнившая крепостная деревянная стена окружала их. Огромные деревья росли повсюду. Высокие кусты поднимались до крыш. Почти во всех домах были закрыты ставни. И от этого избы казались уснувшими.
За стеной мела такая метель, что нечего было и помышлять выбраться отсюда. На всякий случай Петька закрыл ворота, чтобы волки не забрели.
— Нужно по избам пройти, может, где-нибудь сено отыщем Орлику.
Они стали заходить в избы. Везде царило запустение. Но казалось, что люди только что вышли. На столах стояла посуда, кое-где на окнах висели истлевшие занавески. В четвёртой избе они увидели странную скамью: наклонённая доска, под нею ящик.
— Парта! Парта старинная! — догадался Петька.
В этой избе было особенно много икон, они закрывали всю стену от пола до потолка. Здесь стояли какие-то необычные, громадные, почти сплошь окованные железом сундуки. Катя опасливо ходила вслед за Столбовым. Испуганно вздрагивала при каждом шорохе. А Петька, хотя и побаивался в душе, первым шёл в тёмные горницы. Зажигал лучину. Открывал сундуки.
— Смотри! Книги!
Под тяжёлой крышкой, аккуратно переложенной сукном, лежали толстенные тома с медными застёжками. Петька с трудом поднял один, расстегнул замки, открыл. Странные красивые буквы вились на листе. И лист был гладкий на ощупь, холодный и гораздо тяжелее бумаги.
— Пергамент! — ахнул Петька.
Он подошёл к свету и разобрал с трудом несколько слов: «Хождение… Китай… Нипон, Камчатка».
— С ума сойти! Рукописная книга! Ты представляешь!
Но Катя не слышала его. Её уже давно знобило, а сейчас словно молоты стучали в голове.
— Петя! — прошептала она. — Нехорошо мне! Я, наверное, умру.
— Ты что! Ты что, Катюша! Не придумывай!
Он помог ей вернуться в ту избу, где была вытоплена печь. Вытряс из сундуков какие-то бархатные шубы, тулупы. Уложил девочку на лавку, укрыл, но Катя всё никак не могла согреться. Петька сделал питьё. Для этого специально выбегал на болото и собирал под снегом клюкву. Вот когда пригодились вычитанные в книжке четырнадцать способов жить в лесу. Руки у него совершенно распухли, он едва мог держать в пальцах спичку. Катя отпила совсем немного. Зубы у неё стучали о край деревянной плошки.
— Пропадём мы! — тихо сказала она. — Знаешь ведь мы где? Мы в скиту! Где староверы прятались. Сюда дороги никто не знает. Не найдут нас…
— Да ты что! — сказал Петька. — Как это — не найдут! Обязательно найдут! С вертолёта найдут.
— Нет! — всё так же печально сказала Катя. — Здесь с вертолёта ничего не видно. Заросло всё. Ничего здесь сверху не найдут. Пропадём мы.
— Вот глупая какая! — закричал Петька. «Господи! — думал он. — Она ведь правду говорит: если сами не выберемся — пропадём. Нужно только её успокоить». — Знаешь что, ты лежи, постарайся уснуть. А я побегу книжку поищу и почитаю тебе. Помнишь, сколько в той избе книг?
Он вернулся в читальню, как прозвал избу про себя, лихорадочно стал шарить в сундуках. Открыл одну книгу, другую. И не смог оторваться.
— «…Возьми доску липовую… ловкась добро… закали в печи и пиши с лазури…» — читал он. — Это же живописные секреты! «Что надобно творить для состава красок…» Схемы ловушек! Старинные гравюры! «Город Амстердам». «Вологда». — У Петьки глаза разбегались. — Вот это да! Вот это да! — только и шептал он. — Ведь это клад, клад. Это же музей настоящий! Только бы выйти отсюда!
Он схватил несколько книг поменьше, вернулся к Кате.
— Вот, — сказал он, усаживаясь у лучины. — Слушай! «Государю нашему, Атаману войска Донского Кондратию Булавину послание…» — прочитал он. И даже взмок. Письмо Булавину!
— Огонь! Горит всё, — внятно сказала Катя.
Петька вздрогнул.
— Мама, не пускайте Колю на улицу без валенок — простудится ведь.
— Что с тобой, Катя? — спросил Петька и понял, что девочка бредит.
Ему стало страшно. Он почувствовал, что и его самого знобит. Не ели они уже второй день. Он уселся у пылающей печи и стал глядеть в огонь. «Вот оно, приключение! — думал Петька. — Да если бы мне рассказали о таком, я бы босиком по снегу сюда пошёл! Скит, сотни книг, которым цены нет… Кому расскажи — не поверят. Да ради этого можно жизнь отдать… Да, но только свою жизнь, собственную! А не жизнь этой рыжей девчонки».
Он вспомнил деда Клаву, бабушку. Как они, наверное, сейчас тоскуют и мечутся. Как, наверное, едет на тракторе Катин отец, проламывая метель, ищет их. Как наехала милиция, как идут люди сквозь буран с собаками… И отыскать не могут. Он вспомнил отца, маму. И вдруг поймал себя на том, что он ничего про них не знал.
— С ума сойти! — сказал он себе. — До тринадцати лет дожил и не спросил, где мой родной дед и бабушка, пока отец не рассказал.
Он вспомнил, как однажды отец пришёл домой ужасно расстроенный. Как он хватал себя за голову и кричал, что больной погиб по его вине, что он преступник… Петьке было страшно смотреть на него из другой комнаты.
А может быть, в тот самый момент отец нуждался в нём, в Петьке? Почему он не расспросил его на следующий день, что случилось? А мама? Что о ней мог сказать Петька? Ничего! То, что она физик? И всё! Она как-то пыталась рассказать ему о своей работе, но он не стал слушать.
Чтобы похвастать перед деревенской девчонкой, устроил он этот поход за ёлками. А теперь смотрит, как она страдает, и ничем не может помочь!
И никто никогда не узнает о том, как погиб он, Петька Столбов. Никогда о нём не заплачут, как о тех погибших героях-партизанах. А ещё жальче было, что никогда и никто не узнает о тех сокровищах, что отыскал он, Петька Столбов. Ведь его находка могла осчастливить десятки людей. Наверняка в этих книгах есть и рецепт золотой росписи, и старинные сочинения, и, кто знает, может быть, ещё неизвестные летописи. Он вспомнил Николая Александровича. Два года он будет раскрывать одну книгу, отклеивать страницу за страницей. А здесь десятки книг умирают. Их некому читать. Кто знает, о чём кричат эти страницы? И он, Пётр Столбов, ничего не может сделать.
— Нет! — сказал он громко. — Нет! Не имею я права умирать! Как только вьюга уляжется, возьму Орлика и пойду искать тропу. — Ему представилось, как бредёт он по болоту, как проседает под ним трясина и он проваливается без крика в ледяную дымящуюся жижу. «И кто только эти приключения выдумал?»
Конь на повети вдруг затопал, заходил. Петька очнулся. Ему показалось, что кто-то прошёл в сенях. Волки! Он схватил рогатину и вскочил, заслоняя Катю.
Дверь отворилась. На пороге стоял в клубах морозного пара Антипа Пророков.
Петька выронил оружие.
— Мир дому сему! — пророкотал Антипа низким басом, снимая шапку и обметая ею валенки. — С Новым годом! Вот вы где. А вас весь район ищет. Ну, слава богу, живы!
Глава шестнадцатая
Хозяин болота
Антипа поднял рогатину. Усмехнулся.
— Я как узнал, что вы Орлика взяли, — сказал он, — сразу понял, что, если вас волки пугнут, конь сюда подастся. Он ведь здесь родился. До году тут, в этой повети, стоял. Я ему сено на болоте косил. Мой это конёк. Ну, а потом, как стало мне кормить некого, так я его и отпустил.
Антипа говорил очень медленно. Словно отвык он от слов. А руки у него ходили проворно. Он открыл банку с тушёнкой, налил из фляги молока, достал из мешка котелок и через несколько минут уже поил с ложки Катю каким-то снадобьем. Петька уплетал тушёнку с хлебом, он не мог дождаться, когда согреется молоко, и пил его так, ледяное.
— А что, — спросил Антипа, глянув искоса на Петьку, — заколоть меня, как медведя, мог?
Хотел Петька соврать, но не так на него смотрел Антипа, не вранья он ждал.
— Мог! — выдохнул Петька и добавил: — Страшно ведь было. Волки!
Антипа помолчал.
— А ведь ты, паря, — сказал он, откашлявшись, — тоже простуженный весь. Дай-ка я тебя полечу. Я тут лет десять не был. А банька-то, наверное, цела ещё. Пойдём попаримся.
Он ушёл топить баню. А Петька побежал в читальню. Вытащил книги и стал увязывать их в какое-то широкое полотенце.
Два больших тюка набрал он. «Нет, — подумал он, — так нельзя! Всего не увезёшь. Надо опись составить. Пересчитать всё. Десятки книг! Десятки икон! А костюмы! А утварь! А посуда!»
— Малой! — крикнул из сеней охотник. — Ну, ходи… Взгрел я баньку.
Раздевались за маленькой загородкой. Одежду Антипа аккуратно раскладывал где-то там, в чёрном жерле банной двери. Ворочался он медленно, как медведь в берлоге. В дверь плечищи свои старый охотник просунуть не мог. Входил боком. На боку Петька увидел шрам, похожий на маленькую воронку.
— А вот ну-ко русской баньки попробуй!
Петька сунулся в темноту, и ему показалось, что он попал в огонь.
— Ходи, не бойся, — рокотал Антипа. — Давай на полок.
Хватая воздух ртом, Петька завалился на горячие доски. Дрожь колотила его, всё тело покрылось гусиной кожей. Ему казалось, что он промёрз насквозь и от жары этот холод стал ещё сильнее. Две горячие ладони опустились на Петькину спину, и ему почудилось, что он попал под пресс.
Антипа мял его, выворачивал суставы, но не было больно от этой жёсткой ломки, наоборот, казалось, простудная ломота выдавливается из тела. Потом охотник взял два веника и стал махать ими в воздухе, и жаркие волны окатили мальчишку. Веники пошли гулять по нему от пяток до макушки, находя остатки холода и озноба, выгоняя их из тощего Петькиного тела. Ему показалось, что если он сейчас выскочит наружу, то сможет огромными прыжками понестись по снежной равнине. Лёгкий, упругий, как пружина!
Антипа парился долго, со стонами и всхлипываниями, несколько раз выбегал и катался в сугробах. А Петька блаженствовал, лёжа на полке и чувствуя, как остывает баня, но не уходил ровный жар из его пропаренного тела.
— А что это у вас, Антипа Андреич? — спросил он, дотрагиваясь до шрама.
— Гм… — кашлянул охотник и вдруг спросил заметно дрогнувшим голосом: — А откуда ты моё отчество знаешь?
— На памятнике прочитал. Догадался… — прошептал Петька.
— Гм… — помолчав, сказал охотник. — Это правильно, что на памятнике прочитал. Должен был и я там быть. Вот не привёл господь. Стало быть, нет моего часа, надо жить. Может, и хранил меня, чтобы вот я вас отсюда вывел. А может, чтобы возмездие свершил… Ты вот рогатиной на меня, — это правильно. Бойся коня сзади, быка спереди, а человека со всех сторон.
Он поворошил в каменке угли.
— Моих-то вот поубивали…
— Так ведь это фашисты были!
— Фашисты, — согласился Антипа. — В чёрных мундирах все. Между собой, как собаки: гам-гам-гам… Я к деревне-то вышел, да опоздал. Там уж и дым развеялся. — Антипа говорил словно сам с собой. — Нагнал я их. «Не в ту сторону, — говорю, — идёте. Давайте, я вас через болото проведу, на ту, значит, сторону». Обрадовались. «Гут!» — говорят. Ну, я им «гут» и устроил. — Антипа глядел в огонь. Петьке стало не по себе. — Один офицерик мне напоследок и сделал меточку.
— А сколько их было?
— Все тута, сколько ни было. Вот с тех пор и зовут меня хозяином болота. Моё это болото. Моя вотчина. Царство моё! — Антипа горько усмехнулся, и Петька увидел, какой он старый. Как по-стариковски сутулится его спина, как набухли вены на руках.
— Антипа Андреич! — сказал он. — Приезжайте к нам в город! В гости.
Старик растёр грудь холщовым длинным рушником.
— Нельзя мне! — сказал он и погладил Петьку по голове. — Нельзя мне. Какой же я хозяин, если я хозяйство брошу. Мне моё болото нельзя бросать. А то его начисто разорят. Здесь дичь непуганая, её моментом всю перебьют. Людишки, они жалости не знают. Хорошо, сейчас волки появились, так народ аккуратнее стал ходить: опасается. Вот его, народ-то, так и надо — страхом держать.
Не понравились Петьке эти слова. Но возражать он не стал, да и не знал, что возразить.
После бани они долго пили чай. И Катя тоже поднялась и сидела с ними за столом. Помогло Антипово лекарство. А ещё больше помогла еда и уверенность, что теперь они выйдут отсюда.
— Ну ладно! — сказал после чая Петька. — Пойду в читальню опись составлять.
— Какую опись?
— Книги перепишу, какие тут есть, для музея…
Антипа вдруг нахмурился.
— Зачем это? Глумиться! Мало тут коробейников этих ходит, у бабок прялки выманивают?! А книги не прялки — это мысль человеческая! Я тебе ни одной книги стронуть не дам.
— Так ведь они пропадут тут! — пытался возразить Петька.
— Пусть лучше пропадут, чем шаромыжникам каким-нибудь достанутся.
Антипа взял мальчишку за плечи.
— Всё, что видел тут, забудь! Никому рассказывать не смей! Да тебе никто и не поверит. Скажу, что, мол, замерзали ребята, а я вас в Гончаровке отыскал. Где эта Гончаровка — ведь тебе тоже неведомо! Есть такая — три дома пустых. А тропу к болоту только я знаю! Ни тебе, ни кому другому не найти!
Глава семнадцатая
Вон из нашей деревни!
Антипа Пророков был прав. Как ни старался Петька запомнить дорогу, не запомнил. Уж больно много было поворотов. Порой охотник останавливался и начинал считать шаги.
— Пятнадцать вправо, семь прямо, двенадцать направо… — шептал Петька, но запомнить этого не мог.
В серых сумерках, в снегопаде всё болото было ровным, белым и одинаковым. По каким приметам вёл его Пророков, Петька понять не мог.
Встретили их как выходцев с того света. Бабушка готова была задушить Петьку, обнимая, дед прослезился и уговорил старушку устроить ему особливое угощение.
Катя расхворалась всерьёз. И Орлик на болоте простудился и так страшно кашлял и хрипел, что было в горнице слышно.
Все: и милиционер из района, и отец Катин — поверили, что ребята ночевали в Гончаровке. Хотел Петька сказать, что это неправда, но глянул на сутулую спину Антипы и не сказал. «Выйдет, я говорю правду, а этот старый человек — врун?» — решил Столбов. Он-то знал, каково быть вруном.
На следующий день он проснулся, как всегда, от беготни Лазера, от вздохов бабушки, от визжания дедовского станка.
Петька удивился, как это он жил раньше без бабушки и дедушки, без деревни.
— Дедунь, — попросил он сразу же, как явился после завтрака в мастерскую, — а дай мне резать попробовать…
Дед засуетился, вытирая рукавом резец, разгребая ногами стружки:
— Ну-ко, ну-ко…
Петька взялся за дрожащую сталь. Дед обнял его и положил свои крепкие узловатые руки поверх Петькиных.
— Давай, милай, полегонечку… Аккуратно веди от плеча. Помаленечку. Ровненько, ровненько. Веди, веди…
Петька припомнил, как в первом классе, когда мама учила с ним уроки, она вот так же приговаривала: «Веди, веди, веди…» И он взмок от усердия.
Несколько первых заготовок он запорол. Резец вдруг вырывался из рук — и получалась такая зазубрина, что всё шло насмарку. А один раз Петька чуть себе глаз не выбил.
— Отдохни, отдохни, — сказал дед, усаживая запыхавшегося Петьку. — Ничего! Не враз Москва строилась, научисси…
И ловко и спокойно стал исправлять то, что наковырял мальчишка.
— Дело-то нехитрое, — приговаривал старик, — а сноровки требует. Надо помаленечку, не торопясь; веди резец, как песню…
Петька залюбовался им. Щуплый, с остренькими плечишками и тонкой морщинистой шеей, дед был удивительно ловким. Резец, такой непослушный в руках Петьки, совершенно покорялся деду. Дед вырезал посуду, словно лепил её, отсекая всё ненужное.
— Дедунь! — сказал Петька восторженно. — А ведь ты художник!
— Эва! — засмеялся старичок. — Хватил! Художник! Я и расписывать-то не умею как надлежит, а резать да точить — это ума не надо.
— Это талант надо! А рецепт, как краски делать, я тебе достану!
— Ну-ну-ну. Достань! Вот все химии-физики изучишь — и достань!
— Тут химии да физики мало, — сказал Петька задумчиво. — Тут надо историю знать!
— Это точно! А мне бы топором способнее. Нам хошь избу скласть, хошь часы починить, только в часах топором не развернёсси… — Старик сказал старинную прибаутку.
Столбов вспомнил обветшавшие избы скита, провалившуюся стену. «Вот бы кого на реставрацию поставить…»
— Мир дому сему! — Он даже вздрогнул от этого знакомого приветствия. На пороге стоял Антипа.
— Антипушка, гостенька дорогой, — захлопотал дед Клава. — Милай ты мой, не забыл, вспомнил, сейчас мы тя к столу…
— Не сепети, Клавдий! Я к тебе за делом. Малого твово хочу взять. Работа есть.
— Кака-така?
— Он у тебя на лыжах знатно бегает. Вот ему дело и есть — осины со мной для лосей валить… Согласный? Лесничество оплатит.
— Согласен! — выдохнул Петька.
— Вот и ладно! — нахлобучил шапку Антипа.
Они до темноты ходили тропами, ведомыми только Пророкову. Выбирали осины посочней и, подрубив с одного края, брались за двуручную пилу.
— Ты от себя-то не толкай! — приговаривал Антипа. — Ты только на себя тяни, а потом отпускай и ровней веди!
— Мы ведь хорошие деревья губим! — сказал Петька, когда они уселись на срубленный ствол закусить ледяным молоком и хлебом.
— Не губим, а спасаем! — улыбнулся Антипа. — Этого дерева лосю надолго хватит. Он его по всей высоте обгложет, а так только бы у корня. Там и кора хуже, и больше деревьев загубил бы. Да ещё сосёнками молодыми стал бы лакомиться — верхушки сгрызать. А так и сыт будет, и лес цел. Ну-ко…
Он встал и замер.
— Идут!
Тёмная тень с хрустом двигалась по лесу.
— Становись с подветра! — прошептал Антипа.
Они быстро обежали поляну так, чтобы ветер дул на них.
— Смотри!
На белый чистый снег вышли лоси. Их было пять. Впереди шёл огромный величественный старый самец. Он остановился, чутко принюхался и пропустил остальных вперёд. Два голенастых лосёнка принялись за только что срубленную осину, а старик стоял, высокий, сильный, мощно вдыхая морозный воздух.
— Вот это да! — сказал Петька, когда они отошли на порядочное расстояние. — Красота-то какая!
Антипа только усмехнулся.
На Петьку напал приступ разговорчивости, он говорил и говорил.
— Вы знаете, я никогда не видел диких зверей. Они необыкновенные. Спасибо вам большое, что вы меня взяли с собой! Вы не смейтесь, что я говорю много.
— Я не смеюсь, — ответил старик. — Чего смеяться…
Они вернулись в сумерках. В избе деда громко играла гармошка. Они вошли в горницу, и Петька увидел своих попутчиков по поезду.
— Петяша, — обрадовался дед. — Вот ко мне покупщики пришли. Работу мою покупают.
— Да уж выручим тебя, старик! — сказал длинноволосый парень в свитере, разливая водку и тыча вилкой в капусту. — Пятак штука!
— Да что ты, милай, да побойся бога! По пятаку — это ж насмешка над моим трудом!
— Как хошь! — сказал покупщик и опрокинул в глотку стакан. — Кому твой товар нужен? Так, для любителя, и всё. Больше пятака не могу. Это ж деревяшки. Вот иконы если б, тогда по трешнице за «доску»…
Они пили водку, чавкали капустой. А дед, принаряженный в новую рубаху и пиджак, всё пытался возражать, что, мол, не за деньгами он гонится, а что труд его не ценят.
— Дед, не ломайся! — похлопал старика по острому плечу «коробейник». Голова деда мотнулась. Грустно поник задорный вихор.
Петька смотрел на этих наглых парней, на тощего подвыпившего старика, на его острые плечи, на тонкую морщинистую шею.
— Дедунь! — сказал он громче и совершенно неожиданно для себя. — Ты зачем эту погань в дом пустил?
— Ты что, это ж гости! — ахнула бабушка.
— Какие гости! — закричал Петька. — Это воры! Они тебя, дедуня, обирают!
— Ну ты, — пьяно развернулся длинноволосый в свитере.
— Бабуля! — закричал не своим голосом Петька. И ярость захлестнула его. — Спускай Лайнера! Гони их!
В каком-то исступлении он подскочил к Антипе и сорвал у того с плеча ружьё.
— А ну, вон отсюда!
— Чокнутый! Ненормальный! — Покупщики шарили и не находили шапки.
— Ты, дед, укороти мальчишку. Мы к тебе и не придём в другой раз!
— Петя! Петяша… — растерянно заговорил старик.
— Сядь! — рявкнул Петька. — Старый человек! А со всякой дрянью за стол садишься! И не смейте сюда приходить! И в деревню нашу не заявляйтесь! А ты, дедуня, не бойся. Я твои работы сам в город отвезу, в музей и в сувенирный магазин сдам. Вон отсюда, спекулянты! Ну! — Петька поднял тяжёлое ружьё.
Антипа потянулся через его плечо и взвёл сухо щёлкнувшие курки…
Глава восемнадцатая
Хожу вперёд — смотрю назад
— Далёко ль собрался? — спросил Петьку Катин отец, когда мальчишка вышел на крыльцо.
— Егерю помогать пойду.
— Садись, подвезу. — Тракторист приветливо открыл дверцу «газика», в котором возили на работу мелиораторов.
Они выехали за деревню. Лес стоял, словно накрытый матовым молочным колпаком. Белёсая дымка застилала деревья.
— Хороший день! Серебряный! — сказал тракторист, начиная разговор. — Когда солнышко — тогда день золотой. А нет его — серебряный. Вот тридцать семь лет живу на свете, а всё решить не могу, какие дни мне больше по нраву.
