Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды

– Так будет лучше для всех, и для него в первую очередь.

– А я?

– Если пожелаешь – тебе помогу забыть Я. А если не хочешь – то разве ты не способен пожертвовать своим покоем ради блаженства братьев и сестер твоих и их сотворенных?

– Но справлюсь ли я, Всемогущий Отец, с сильнейшими из Айнур – ведь я даже не из Аратар…

– Моя сила и Мое благословение пребудут с тобою. «Как все просто…» – подумалось Ирмо. Нет, не так уж и просто: раскинуть дополнительную успокаивающую пелену над Садами, потом – усыпить гостей, потом… Проникнуть в сознание каждого, разложить по полочкам, нужное – оставить, ненужное – удалить… Размотать клубок памяти, вырезать неподобающие куски, оставшиеся связать, да так, чтобы узелков не осталось. Спокойное сознание, не замутненное горечью, страхом и унижением… Уверенность в себе вместо сомнений и тревог… И так – с каждым, с кем побольше возни, с кем – поменьше. А потом все пойдет по накатанной колее, вернется на круги своя… Манвэ, забыв о своем горьком прозрении, вновь будет ревностно служить Замыслу, а Варда – поддерживать его спокойствие. Тулкас не усомнится, если вновь понадобится расправиться с Мелькором… А остальные? Златоокий забудет казнь, Айо – свое желание уйти…

А Нуменорэ – оставить или пускай его тоже не будет – пусть лишь в Средиземье помнят, а в Амане – позабудут? Кому его помнить? Разве что… Ирмо в ужасе погасил продолжение мысли.

– Ну как, Ирмо, ты согласен?

– Так с какого момента прикажешь стирать память? Со вчерашнего дня? Или, может, сразу – с конца Предначальной Эпохи? Или лучше – с Весны Арды? А если задумаются, почему бы им в Эндорэ не сходить… Ты придумаешь, Отец, подходящее разъяснение? У меня фантазии не хватает. А еще договорись с Намо, чтобы он у себя в Залах души в забвение погрузил, а то они ему лишнего наговорят. Ну и заодно эльфам Валинора надо будет по-внушать, что никакого смерча не было, впрочем, мало ли, почему осенью смерчи бывают… А орлу, с которого Манвэ утром упал, внушить, что Владыка полетать решил, либо просто голову свернуть птичке – смертью больше, смертью меньше, заодно и спишется. И настанет спокойная и радостная жизнь, а меня никто промывателем мозгов не назовет, потому что мозги промою столь основательно, что никто вообще о них не вспомнит. А я только прослежу, чтобы у кого-нибудь что-то липшее не вылезло, а потом Ты, Отец Милосердный, поможешь мне присоединиться к всеобщему ликованию. Ой, чуть не забыл, надо будет еще отменить приказ, разрешающий Нолдор живьем в Валинор возвращаться – только через Мандос, а там сразу чтобы всё забывали тоже…

– Так ты исполнишь, сын Мой? – В голосе Творца мелькнули нетерпение и некая настороженность – уж не издевается ли над Ним сотворенный? – Я жду, время дорого. – Тон сменился на угрожающий, Единый явно сомневался в искренности намерения Ирмо дать забвение собратьям.

Ирмо огляделся по сторонам, словно стараясь получше запомнить собственные Сады, прислушался – до него, несмотря на расстояние, донесся смех. Зазвенели, встречаясь, кубки. Вновь зазвучала мандолина – теперь пела Йаванна. К ней присоединилась Вана, затем – Ниэнна и Вайрэ с Эстэ. Взметнулся над ними ночной птицей глубокий голос Варды…

Владыка Грез заслушался. Вот и хорошо – пусть у Айо останется чувство восхищения и покоя. Как все же красиво… Сейчас или никогда – Ирмо отчаянно потянулся к Манвэ – предупредить, они должны успеть загородиться, дать отпор…

Ирмо показалось, что ему словно колокол надели на голову и ударили сверху молотом. Он упал, и сквозь грохот до него донесся яростный голос:

– Так вот ты как?! Ты не желаешь исполнить просьбу Мою, да еще и насмехаешься?! Я ведь по-хорошему просил! Почему ты не слушаешь голоса Моего?! Думаешь, Я шучу?

Ирмо отрицательно замотал головой, пытаясь подняться.

– Я в последний раз тебя спрашиваю: ты исполнишь Мой приказ?!

– Разумеется, нет. Я вижу души братьев и сестер моих и знаю, что они по доброй воле не променяли бы выстраданную любовь, оплаченную кровью, на невинность непонимания и слепое веселье. Они отдали бы жизнь, если бы могли, за то, чтобы все, что Ты предлагаешь изгладить из их памяти, никогда не существовало в действительности, но они не сочли бы для себя возможным считаться одним целым с Ардой, не помня ее боли – их общей боли!

– Их никто и не спрашивает! И как смеешь ты, орудие в руке Моей, противиться воле Сотворившего?!

– Смею, потому что быть Властителем Душ для меня значит быть хранителем их… А не потрошителем! – из последних сил яростно выдохнул Ирмо.

– Вот как?! Значит, так именуешь ты милосердие Мое?!

– Так. Все эти эпохи я был вот таким милосердием – и видел, как убивает себя день за днем Манвэ, как тускнеют глаза Варды, как плачет, не в силах что-либо изменить, Ниэнна, как замыкается в себе Намо… Видел задыхающегося от презрения к себе Ауле, звереющего Тулкаса, превращающегося в исполнителя Оромэ… А я замазывал щели в прогнившей насквозь штукатурке их душ – пока мог и если дозволяли. Потому что тот же Манвэ, например, которого Ты именуешь предателем и лицемером, не желал ограждать себя от боли, полагая ее справедливой расплатой за кровавые приговоры и не считая себя вправе искать исцеления. Он растоптал свою душу в угоду Замыслу, потому что безгранично верил Тебе! Он считал, что Ты не можешь быть неправым, и во всем винил лишь себя!

– Так Я дам ему исцеление – и ты поможешь Мне в этом!

– Не нужно ни ему, ни остальным такое исцеление, и я в этом Тебе не помощник, ибо не желаю их превращения в слепо счастливые орудия. Не мне лишать их свободы выбора. А свой выбор я сделал, и Ты слышал мои слова. – Последнее Ирмо прошептал, не в силах приподнять гудящую голову. Дохнуло жаром, и сквозь слезы, заливающие глаза, он. казалось, видел искаженное от ярости лицо в обрамлении языков пламени.

– В последний раз спрашиваю: ты согласен помочь Мне добровольно? Или же Я перекрою твое сознание, как Мне угодно, и ты все исполнишь сам с радостью, ибо это вложу Я в мысли твои.

– Пока я – это я, мое решение неизменно. Но коль скоро Ты способен издеваться над теми, кто многократно слабее Тебя, – а я был тому свидетелем, – то поступай, как знаешь. Нам тогда разговаривать не о чем. – Ирмо прикрыл глаза. Возможности послать еще один зов Манвэ не было; словно муха, накрытая стаканом, он был окружен стеной силы, отгородившей его от всего мира.

– Что же, прощай, строптивец, и да возродишься ты исправленным и исцеленным! – прогремело над головой, и словно каменная плита начала опускаться на Валу. Может, Творец ждет, что он в последний миг покается и на все согласится? Ни за что!

В следующее мгновение ужас пронзил Ирмо, он заметался, несмотря на давящую боль – ведь если его исправят, он такое натворит… Вдруг Манвэ ничего не успел почувствовать? Он, Ирмо, не может предоставить себя, свою сущность, свою личность в распоряжение Единому! Лучше исчезнуть – совсем. Но как? И тут сознание словно озарилось холодной вспышкой молнии: Бездна! Тот кошмар, что принес в своей памяти в Валинор странный недомайа! Что же, Эру получит сознание, да еще какое… Главное, вызывать образ Ничто в памяти. Лихорадочно перебирал он картины: Лориэн, бледное лицо Аллора, вот они все вместе вытаскивают недомайа из… Бездна хлынула в мысли, чудовищным потоком заполнила душу, вспенилась яростным валом и, ликуя, обрушилась на Ирмо, увлекая его в свои жадные, ненасытные глубины. Вала расхохотался:

– Вот и разбирайтесь между собой, кому первому есть!

Сознание не исчезало – Ирмо чувствовал, что сущности, во власть которой он швырнул себя, он нужен с полной, ясной памятью, ибо горькие воспоминания – ее пища, и долго способна играть она с жертвой, извлекая все самое гнусное и злое, что есть в каждом, что накопилось в любой душе… Вот и пусть теребит, лучше эта пытка, чем стать радостным инструментом…

Он сливался с Бездной, почувствовав в какой-то миг, как дрогнуло что-то там, вне склизкого кошмара, как дохнуло удивлением и отвращением…

– Что это?! – В бесконечно далеком голосе, явно принадлежащем Единому, послышался страх. – Откуда – это – здесь?! Сгинь! – плеснуло по стылой гнили яростным огнем.

– Побудь здесь, поразмысли… – донеслось из темноты, и словно тысячи стальных нитей опутали Ирмо, подвесив в Ничто. Что-то липко и жгуче касалось его, какие-то голоса нашептывали полузабытое, страшное, постыдное…

* * *

Айо, болтавший со Златооким и Аллором, увидел краем глаза, как Ирмо поднялся и направился в глубь Сада. Вскочил было, чтобы проводить, но услышал в ответ – мол, ничего страшного, просто элда какой-то в грустях забрел, – и успокоился. Впрочем, ненадолго – беспокойство вскоре вновь завладело им: что-то было не так, и пришедшее от Ирмо ощущение безмятежного любования, словно наслаждался Мастер Грез в уединении красотой и прелестью Сада, не успокоило майа. Как-то обманчиво мирно все было. Сидеть спокойно он больше не мог и, улыбнувшись друзьям, откланялся, направляясь в ту сторону, куда около четверти часа назад отправился Ирмо.

Вдруг ему настолько ясна стала причина смутного беспокойства, что он даже остановился. Он не чувствовал Ирмо! Почти. А ведь всегда мог с точностью сказать, где находится сотворивший, увидеть даже. А тут – тень былого присутствия. Он кинулся по смутному следу – нет, видимых следов Мастер Грез не оставлял, но контуры сущности таяли не сразу, – и быстро углубился в Сад.

Внезапно он как на стену наткнулся на что-то невыразимо жуткое. След Ирмо вел туда, но Айо просто не мог заставить себя пойти дальше. Он не сразу вспомнил, что это: память заботливо постаралась закрыть ужасное воспоминание, как тело окружает слоем тканей засевший в нем инородный предмет. Откуда это снова здесь?

– Ирмо! – отчаянно позвал Айо.

Тишина. А потом послышался зов, не зов даже, а полузадушенный стон или шепот:

– Уходи… Здесь опасно… Очень…

Не размышляя больше, Айо бросился вперед.

* * *

Ирмо висел в Ничто, словно растянутый на дыбе, между впившейся в душу, оплетя ее железными холодными щупальцами, всепожирающей Бездной, и огненными клещами Извечного Пламени, пытающимися дотянуться до гудящих висков…

Казалось, сознание больше не принадлежало ему, оно дробилось, терялась связность событий, воспоминания сталкивались, как льдины, крошась и разлетаясь. Он слабо помнил, кто он, – от вспышки до вспышки, когда былое впивалось в него с новой силой, и острые, режущие края очередных видений снова ранили память, а чувства сочились сквозь разрезы, падая в ничто, как редкий дождь над пустыней.

Он утратил чувство времени. Изредка осознавая, кто он, где он и – даже – почему он там очутился, находил силы усмехнуться, чувствуя и представляя, как кружат друг вокруг друга, порой застывая – глаза в глаза, над его останками мощные хищники…

* * *

Манвэ, краем глаза увидев уходящего Айо, забеспокоился – Ирмо не было тоже, хотя никакого подвоха Владыка пока не чуял. Не мешало бы узнать, что случилось. Собравшись было нагнать мыслью Айо, он услышал нечто, похожее на зов и на крик, тонкий, слабо вибрирующий отголосок, полный отчаяния и страха. Предупреждение. Значит, опять? Здесь?! Ну конечно, что можно еще предпринять, пока все находятся в Садах Грез, о чем можно попросить Ирмо… Попросить?! Кажется, допросился… Манвэ подскочил, как ужаленный. Все воззрились на Короля.

– Не расходитесь, я скоро вернусь. Варда, проследи – насколько сможешь. – Он помедлил. – Мелькор, пойдем со мной.

Черный Вала уже стоял рядом:

– Само собой. Один ты не пойдешь.

– Я с вами, – поднялась с травы Эстэ.

Более ничего не объясняя, они скрылись за деревьями. Эстэ скользила на шаг впереди.

Внезапно Аллор застыл, с лица сползла улыбка, он покачнулся.

– Там… – прошептал он. – Там – Бездна. Я чувствую ее присутствие. Надо предупредить их! – Собравшись с силами, он бросился вдогонку за Валар. Эльдин помчалась за ним.

Нагнав Манвэ и Мелькора, майа коснулся плеча Короля:

– Будьте осторожны: там не только Единый. Там Бездна. А тебя, Манвэ, она запомнила…

– Ну так, значит, признает! – оскалился тот, не снижая скорости. Покосился по-волчьи, не оборачиваясь, на недомайа – только блеснули, опалив, синеватые молнии. – Ты бы не лез, сам – меченый!

– Зато знаю, что это. И вообще, я же ученик Ирмо… – Он тряхнул головой, потом резко указал в сторону: – Вон Айо. Уж он-то Ирмо где угодно разыщет!

Братья повернулись туда, куда смотрел нуменорец, и понеслись в указанном направлении.

Выскочив на заросшую фиолетовыми папоротниками поляну, они на мгновение замерли, ошеломленные увиденным: видимым и невидимым…

* * *

– Что ты сделал? – раздался в глубокой дали голос Единого. – Откуда ты эту гадину призвал?!

Острые огненные лучи тянулись к Ирмо, выжигая мглу. Та же, податливо расступаясь, затягивала и их, и свою жертву все глубже.

– Откуда это?! Кто притащил это сюда?! Жгучие лучи рывком дотянулись до Ирмо, пронзив виски, выискивая ответ. Еще один, раскаленной змеей обвивая полубессознательную сущность, потянул ее к себе. Липкая мгла захлестнула и луч, и то, что осталось от Валы, и потащила во мрак. Ирмо было почти все равно, но страх возник при мысли, что Единый, коснувшись сознания, разузнал многое о том, кто нес Бездну в себе.

– Вернись немедленно! – взывал голос, расплескиваясь отблесками пламени в стылой мути, лишь колыхнувшейся лениво в ответ. – Ты с ума сошел, предпочтя исцелению – это! Оно поглотит тебя!

– Зато некому будет превращать Валар в слепые инструменты! – прошептал, на мгновение придя в сознание, Ирмо и попытался усмехнуться.

– Ты сошел с ума!

Огненный ветер, изредка дотягиваясь до него, ворошил память, пытаясь извлечь все новые события и образы…

* * *

Айо, очутившись на папоротниковой поляне, не сразу разглядел лежащего в густой траве Ирмо. Увидев же, бросился рядом на колени, приподнял голову Валы, вгляделся в полупрозрачное лицо. В широко открытых, остекленевших глазах с вытеснившим радужку зрачком тяжело плескалась вязкая муть, изредка вспарываемая огненными лезвиями.

Воздух сжимался, спекаясь в яростном пламени схватки двух воль, грозя расплющить. Айо сжался, обхватив руками сотворившего, не зная, как вытащить его из этого кошмара.

Зачем Ирмо призвал Бездну? От кого он бежал туда – а зачем еще она ему сдалась? Излишний вопрос. Но не может, не должно так быть! Нельзя быть – без него, сотворившего, Учителя…

– Вернись! – Крик завяз в плотном, густом воздухе. Надо нащупать душу, вцепиться, не выпустить… Какая вязкая, липкая тишина… Неужели оставил – навсегда? Неужели нельзя – иначе?

– Вернись, отец!!! – Когда-то он уже назвал Валу – так…

* * *

Он видел казнь. Он уже умер – с каждым из них. А теперь была его очередь. Айо впился глазами в слабо вздрагивавшую, почти закатившуюся звезду над горизонтом. Его плеч коснулись невесомо-легкие пальцы – Ирмо.

– Не надо, не уходи… – Вала прятал глаза.

– Не могу: я уже мертв – вместе с ними. Я остался один. Мне надо спешить – пока не погасла звезда. Я уйду с ней, я смогу – отпусти меня, пожалуйста…

Майа поднял на сотворившего глаза с тускнеющим в них лунным светом.

– Да, конечно, как скажешь… – Горькая, отрешенная покорность в голосе Повелителя Снов. – Нет! Не могу! – Яростная вспышка, полыхание невыносимой боли. – Не могу – так… Как же все… без тебя…

– Но я же жил две эпохи в Эндорэ. Ты же отпустил меня…

– Я мог бы еще две эпохи ждать, не видя тебя, мне было довольно знать, что ты есть – неважно где… Я привык… Но я ждал тебя каждый день и ждал бы еще… Тянулся мыслью… Ведь пока есть кому помнить… Каждый день – как заново расставаться, понимая, что нет тебя рядом… Время не лечит таких, как мы… Сын…

Качнулся тонкий силуэт, волосы скрыли лицо. Под их тяжестью легла голова на плечо Валы.

– Я не уйду – и я буду помнить все. Ты прав, отец… Содрогнувшись смертно, угасла, падая за горизонт, звезда…

* * *

– Вернись! – Айо тянулся к Ирмо, не замечая уже ни теней, ни сполохов. Очередная вспышка ослепила его, отбросила, швырнула обратно, в гущу папоротников. Ну нет! – Майа попытался встать, нельзя упускать его…

Жесткие пальцы, впившись в плечи, встряхнули, холодом соприкоснулась с мятущимися мыслями Воля…

– Вот как… В Бездну загнал!..

Манвэ, уже мягче отстранив Айо, склонился над Ирмо. Подошедший Мелькор вгляделся в лицо Повелителя Грез.

– Ирмо! Что с тобой сделали?! – бросилась к супругу Эстэ. Эльдин приблизилась, лихорадочно соображая, чем помочь. Аллор подхватил обессилевшего Айо.

Манвэ почувствовал, как отталкивают его две силы, сцепившиеся в борьбе за Ирмо. Он понял все и ощутил, как темная, стылая ярость заполняет его. Усталая, мутная злость. Ладно, ему досталось, Варде, Ауле… Златоокому – из-за него же… Но Ирмо… Единственный, кто хоть как-то мог утешить, согреть, кто брал на себя всю боль, всю гадость, тысячелетия копившуюся в душах… Кто, изменив, как и он, Манвэ, своей Песне, все же остался собой… И сейчас не согласился предать их, отняв последнее – память! Его – довести до ухода в Бездну?!!

Что-то оборвалось в душе, и бешеная волна злобы смела его, ненависть разорвала сознание, багровой пеленой затянув взгляд.

– Вы! Не смейте! Ненавижу!!! – Стальной смерч метнулся к лежащему навзничь Ирмо, как змея в броске, круша все вокруг. Липкая муть и рдяные сполохи клочьями и искрами разлетались в стороны, он рвал спеленавшие Ирмо тенета, дикими порывами ледяного ветра гасил огненные щупальца. Сознание меркло, осталось лишь желание разрушить все, что оказалось на пути, смести все, что держит, не пускает, душит… Ирмо закружило в яростном, безумном водовороте и вышвырнуло на поляну из вязкой мглы, пламя вскинулось хищным цветком… Но это пламя окружил огонь, темный и гневный, и лед сковал все вокруг. А смерч метался среди огня и льда, дробя и круша, и рвался ввысь…

Эстэ, прикрыв собой бесчувственного Ирмо, закрыла голову руками. Аллор, Эльдин и Айо, взявшись за руки, пытались дозваться до Короля, запрокинув лица навстречу поглотившей его стихии.

Темное пламя, раздуваемое свирепым ветром, вытеснило светлый огонь, лед плавился, не давая им перекинуться на Сады, и без того взбаламученные ураганом. Трещали и стонали деревья, носились в воздухе вырванные с корнем растения. Мелькор звал брата, но в ответ слышал лишь бешеный вой разбушевавшейся стихии.

Ирмо пришел в себя окончательно от боли, почувствовав, как рушится его Сад. Он слабо помнил, как разнесло в клочья липкую мглу, как отшвырнуло, раздробив на искры, тянущиеся к вискам огненные иглы. Ирмо с трудом понял, кто ворвался, вклинился в самую гущу борьбы за его душу, выдрав его из безумной схватки.

– Манвэ… – прошептал он, открывая глаза. – Второй раз за день… Мы же еще тогда их еле вернули…

– Ирмо, ты очнулся? – прошептала Эстэ, крепко обняв супруга.

Ирмо погладил ее по голове, приподнялся – исчерна-синяя воронка разворачивалась над Садами, вздымая пыль и куски дерна, расшвыривая охапки листьев, – бешеная стихия, умеющая лишь разрушать… Попробовал соприкоснуться с ней, воззвать – безответно, лишь ликующий рев вырвавшегося из узды ветра… Еще зов, к которому присоединились все бывшие на поляне, – безуспешно, лишь послышалось смутно – или это им показалось? – в свисте бури почти радостное, отрешенное: «Как хорошо…»

Мелькор обреченно сцепил пальцы – слишком хрупкой, непрочной стала связь с обликом у его брата, подкосили его последние события… Собственно, это все долго копилось – усталость металла, сжатая до предела пружина. Что же будет теперь?

А смерч разрастался, втягивая в себя и скручивая в жгуты воздух, и жадно тянулся к небу. Казалось, вот-вот лопнет, прорвется незримая стена, отделившая Валинор от Средиземья, и разрушительный ураган обрушится на Арду, разрывая в клочья небосклон…

Тот, кто был сейчас сердцем бури, почти не помнил себя, лишь порой обрывки воспоминаний палыми листьями мелькали в памяти, но блекли, осыпаясь невесомо-режущими сколами, столкнувшись с обезумевшей волей.

Ярость, неистово клокочущая, стальной распрямляющейся пружиной рвалась вверх, за Грань, к ненавистному ныне Чертогу. Сила Блаженной земли вливалась в Повелителя Ветров, точнее – в того, кто стал беспощадным ветром возмездия и бунта. Мир рушился, Аман трясло, как в лихорадке, праща урагана раскручивалась над Ардой. Ветер пел песнь гибели и разрушения.

Тот, кого по некой прихоти назвали Благословенным, рвался ввысь, стремясь по-волчьи дотянуться до горла благословившего. Исступленная радость освобождения бурлила в нем, заглушая смутно слышавшийся порой зов, сейчас такой давний и далекий…

И вдруг в него словно вонзилась стрела, наконечником впился в душу, обжигая, ужас. Не его ужас – ужас, безгранично поглотивший иное сознание, иное – но не чужое, близкое, словно сам он ужаснулся… Чему? Чья-то мысль дотянулась на острие нестерпимого страха, в котором было все: и страх перед всеобщей гибелью, и ужас перед разбушевавшейся стихией, но, главное, то, что пронзило влет, – ужас неузнавания, непонимания, потери. Словно дернули с отчаянной силой вросшую в душу нить. В яркой, как молния, вспышке соприкосновения с этим сознанием он увидел себя, вернее, то, что от него осталось – или во что он превратился, – безумная, бешеная, злобная мощь. Полоснуло отчаянной болью утраты. Мысль, как сгусток горечи и почти детского горя: «Это не он!..» и – резко, взахлеб, безумно-истеричной мольбой, задыхающимся хрипом:

– Не надо!!! – вспыхнули, осветив сердцевину смерча, раскалывающиеся в предзакатной агонии два стынущих солнца…

Узнавание, захлестнув горько-соленой волной, спеленало смерч, бессильно упала занесенная над миром праща… Мир, чью силу он чуть не вобрал в себя полностью в яром желании отомстить, хрупко балансировал на краю пропасти. Тонкая, ломкая фигура, беспомощно вскинувшая руки над обрывом, – еще дуновение, слабое, легкое, и… Сверкающая белизна ущелья… Арда, творение… Сотворенный!

Память скрутила, сломала, швырнула – вниз… Ураган стих; опал, распластавшись, поднятый удивительным, запредельным гончаром иссиня-черный сосуд смерча…

Он снова падал, бесконечно, необратимо, падал – с тем, беспомощно балансировавшим на грани, падал – вместе, вместо… И проседал, расслаивался воздух…

Земля выгнулась вперед, будто напуганная кошка.

А потом, вслед за вспыхнувшими перед глазами искрами, пришли темнота и тишина…

* * *

Златоокий еще на поляне почувствовал неладное, какое-то предощущение гибели… Встал – он не мог не идти туда, куда скрылись друг и сотворивший. Переглянувшись с Вардой и Эонвэ, увидел, как побледнела Королева, как стиснул зубы и сжал кулаки Эонвэ.

«Беги, узнай, помоги! – коснулась его мысль сотворившей. – Мы должны оставаться здесь, он сам приказал…» – Последние слова нагнали Златоокого в пути, он несся уже, не разбирая дороги, чувствуя, как заливает душу яростная Тьма…

В следующий миг бешеный ветер обрушился на Лориэн, и, выбежав на папоротниковую поляну, он увидел… услышал… понял – опоздал. Не мог не опоздать – ибо не предупредить такое.

Связь рвалась, ответа не было – лишь безумие гнева, отчаянная злость, неистовая мощь… Не песня – грозовой рык… Ужас перед незнакомо-чуждой, страшной, разрушительной силой поглотил майа – словно вновь падал он с отвесно-белого склона, только теперь он был один – а тогда… Тогда у самой земли впившаяся было в разбитое тело боль ушла, выпитая узкими ледяными ладонями, холодные пальцы закрыли глаза, забрав из-под век жгучий багрянец… Тогда. А теперь гибель разливалась в растерзанном в клочья воздухе. У гибели было неузнаваемо-отрешенное, словно выточенное из весеннего льда лицо с обжигающе-синими молниями в провалах глаз…

Отчаяние захватило Златоокого, он не мог смириться, мысль, словно камень из пращи, рванулась в сердцевину смерча…

* * *

Валар и их сотворенные, остававшиеся на поляне, не выдержав, бросились туда, откуда вырвалась стальная воронка смерча. Та часть Садов, что стала местом очередной схватки, имела жалкий вид: обгоревшие ветки, сломанные бурей, плавали в лужах растаявшего льда, сорванный вихрем верхний слой почвы превратился в грязь. Поникли покореженные, обожженные деревья…

Участники находились тут же в состоянии различной степени плачевности: Ирмо, прислонившийся к плечу Эстэ, рассеянно потирая виски, Аллор с Эльдин, поддерживающие полумертвого Айо, и Мелькор, обхвативший за плечи сжавшегося в дрожащий комок Златоокого…

А над чем склонился майа-менестрель, точнее, над кем, сразу разглядеть было трудно, но несложно было – догадаться. Покинутый облик Короля был едва виден под остатками папоротников, одежда покрылась слоем пыли. Остальные, впрочем, выглядели не лучше.

Варда, опустившись на колени прямо в лужу рядом с супругом, безотчетно попыталась стереть с его лица грязь.

На поляне было очень тихо, воздух словно застыл.

Мелькор, отпустив Златоокого, коснулся заледеневшего лица Манвэ.

– Что же ты, братишка… – прошептал он потерянно.

Варда прижала к губам словно выточенные из мрамора пальцы, стараясь отогреть…

* * *

Возвращение было стремительным, как падение, но душа никак не могла освоиться наново с безжизненным, каким-то ненужным обликом. Сжалась до крохотной искорки. Плоть, казавшаяся прежде оковами, стала гробом. Полумертвое тело с почти мертвой душой. Никто и ничто – лишенный силы разрушитель. Наверное, уже никогда не удастся владеть силой стихии – после того, как почти растворился в ней. Безрассудный порыв вместо расчетливого удара…

Он чувствовал, как собирается народ на поляне, услышал – зов. Его ждали. Зачем? Он уже никого не сможет защитить. Дозащищался – разнес Сады… Каково теперь Ирмо? И Арду, кажется, чуть не разрушил… Опасен. Надо было не возвращаться, а уйти, но как?

«Не сорвать земли оков крепь,

Было небо – стала льда твердь…»

Память рваными клочьями оседала, добавляя подробности – вяло и отстраненно. Мысли то тягуче переливались, то бешено метались по опустевшим коридорам сознания.

Может, Эру прав и такого, как он, Манвэ, и впрямь на коротком поводке держать надо? При столь разрушительных силе и сущности – помутившийся разум? Бесноватый тиран на троне Арды – что он выкинет в следующий раз? Вдруг это будет, в отличие от предыдущих, совсем ничтожный повод? Всепожирающая ярость, для которой не останется своих и чужих… Ведь радость разрушения-освобождения поглотила его, он забыл обо всем, об Арде, о живущих… Раньше бы понадеялся, что Единый исцелит – исправит, починит. Теперь – какое там, лучше уж сразу за Грань уйти. А как уйдешь, вдруг стихия совсем взбесится? Надо что-то делать – пока он хоть что-то помнит, хоть что-то соображает… В Мандос, что ли, убираться, Ангайнор для верности нацепив?

«Да-да, а Мелькор и Аллор с Эльдин тебе передачи носить будут и новости рассказывать, чтобы не заскучал… И Варда с сотворенными – на свидания бегать…»

Владыка невольно расхохотался, зло и отстраненно, смех судорожным спазмом вытолкнул воздух из груди.

– Манвэ, что с тобой? Успокойся! – В лицо плеснули водой, он зажмурился, а открыв глаза, разглядел совсем близко недоуменное лицо Ульмо. Почему-то это вызвало новый приступ удушливого хохота, судорогой скрутившего тело.

Мелькор осторожно, но сильно встряхнул его за плечи:

– Ну что ты! Перестань, пожалуйста!

Манвэ тщетно попытался сдержать неподобающе истеричный смех, но продолжал беззвучно захлебываться воздухом.

Мелькор принялся укачивать Короля, баюкая, словно ребенка.

– Ты уж лучше пощечину отвесь, да покрепче – говорят, от истерик… помогает… – Хохот душил Владыку, не давая говорить.

– Прекрати, что я тебе, Эру, что ли?!

Ульмо, изловчившись, вновь окатил обоих водой. Мелькор замотал головой, отряхиваясь, а Манвэ, словно и впрямь захлебнувшись смехом, резко затих, бессильно повиснув па руках Черного Валы. Ирмо, оторвавшись от плеча Эстэ, уселся рядом и успокаивающе коснулся руки.

Владыка открыл глаза. Ему показалось, что он сидит, скорчившись, в темной пустой комнате и смотрит на мир через два окна в потолке. Там, в вышине, маячило знакомое лицо.

– Прости, Ирмо… Я твой Сад разрушил…

– Не так уж и разрушил. И вообще, о чем ты? Ты же меня у этих… отбил!

– И совсем голову потерял! Надо же было такое устроить – распуститься настолько, чтобы под горячую руку крушить что ни попадя! А еще Владыка… – Манвэ поморщился. – Инструмент ломаный…

– Не смей так о себе говорить! – взвился Златоокий.

– А что еще можно сказать о том, у кого со злости последние мозги повыдуло?

– Да уж, последние… Прекрати на себя наговаривать! – рыкнул Тулкас.

– Ну вот, и поругать себя всласть не дадут! – ухмыльнулся Манвэ, махнув рукой. – Объяснишь вам что-то всерьез…

– Вот ведь испорченное и… как там Эру еще сказал?…

– …лицемерное… – протянули Манвэ и Ирмо.

– Спасибо, – кивнула головой Варда, – …и лицемерное создание! В Мандосе таких держать надо, как тот же Эру мне и советовал… – Королева поморщилась и дернула плечом.

– А-а, милости просим! – рассмеялся Аллор. – Мы и тебя пристроим, у нас скоро комната, как остальные Залы, по мере надобности расширяться начнет…

– И хорошо, а то туда к нему весь Валинор сбежится, – хмыкнул Оромэ.

– Если выпить с собой принесут, тогда ничего, – пожала плечами Эльдин.

– Ну все, решено, переселяюсь! – тряхнул головой Манвэ, потом, погрустнев, добавил: – И все же боязно как-то: вдруг опять что-то выкину и остановиться не смогу…

– Но ведь остановился же.., – пробормотал Златоокий. «Ты знаешь – как…» – взглянул в его сторону Манвэ. Майа еле заметно кивнул.

– Я тебе еще когда отдохнуть советовал! Музыкант, а словно забыл, что струны нельзя перетягивать бесконечно! – стукнул кулаком по колену Ирмо. – А сейчас, пользуясь своей властью в собственном Саду, приказываю: лежи смирно и отдыхай!