Леди-наследница

– Это для Лондона? – спросила она.

– Нет, для того, чтоб носить здесь.

Она отдернула руку, словно обожглась.

– Ты, должно быть, шутишь. До отъезда еще несколько недель. А вдруг я его испорчу?

– Тогда ты будешь публично выпорота и оставлена умирать в колодках.

– Я серьезно, Лилли. Я даже и не представляю, что делать с такой красотой. – Она указала на платье. – Я ж заляпаю его грязью за час.

Лилли начала складывать свое.

– Думаешь, ты первая леди, которой случается ходить по грязной дороге?

– Конечно, нет, но…

– Грязь можно почистить, Фредди.

– Но мне сейчас не нужно новое платье. У меня есть старое… и рубашка с брюками.

Лилли уложила свое платье в коробку.

– Нет, тебе теперь не понадобятся твое старое платье, рубашка и брюки; у тебя есть новые платья. Завтра начнем уроки. Никаких отговорок… и больше никаких сладостей. Шесть пирожных… в самом деле.

– Пять, – напомнила ей Уиннифред. Она потерла рукой ноющий живот, села и вздохнула. – И они того стоили.

Глава 6

Знакомство Уиннифред с мудреными и, по ее мнению, воистину причудливыми обычаями и нормами высшего света началось на следующий день и продолжалось беспрерывно в течение недели.

Она находила свое новое окружение и свою новую жизнь в Мердок-Хаусе не то чтобы неприятными, но трудными. Они с Лилли жили в одной комнате с тех самых пор, как приехали в Шотландию, поначалу для удобства, позднее из практических соображений. Но теперь Уиннифред ложилась спать и просыпалась одна или с какой-нибудь незнакомкой в комнате, разжигающей огонь в камине. Она еще не решила, что хуже.

Она одевалась в изысканные платья, ей в изобилии подавалась изысканная еда на изысканном фарфоре и серебре, ее обучали изысканным манерам. Все, как казалось Уиннифред, было совершенно, бесспорно и раздражающе изысканно.

Она скучала по утренним прогулкам с Клер к речке. Скучала по свободе носить то, что ей нравится, говорить что думает и делать что хочется. Она скучала по чувству гордости из-за достижения чего-то осязаемого, будь то пойманная на завтрак рыба, починка сломанной двери сарая или даже стирка белья.

Уроки Лилли требовали большой отдачи, это так, но они не были чем-то, на что Уиннифред могла бы указать и сказать: «Это сделала я. Я сумела сделать это сама».

Конечно, она могла бы сказать это про уроки… если бы проявила какой-то талант к их заучиванию и запоминанию.

– Это действительно необходимо, Лилли?

Это был седьмой день, и они с Лилли сидели с прямыми спинами и скрещенными лодыжками в заново обставленной гостиной. Это был первый урок Уиннифред по искусству использования веера, и эта дурацкая штуковина из перьев и китового уса никак не желала ее слушаться. Она упорно норовила сложиться, когда Уиннифред помахивала ею, раскрывалась, когда она ею постукивала, и взметала облако перьев всякий раз, когда она ее резко складывала. Фредди уже вытащила несколько перьев изо рта и была уверена, что и в волосах у нее тоже перья.

– Эта штука явно неисправна.

– Ничего подобного, просто ты обращаешься с ним слишком резко. Это веер, а не молоток. – Лилли наклонилась, чтобы поправить пальцы Уиннифред, вцепившиеся в ручку. – И это необходимо. Общение с помощью веера вышло из моды, но я уверена, что сами сигналы признаются до сих пор. А вдруг ты сделаешь джентльмену предложение, сама того не зная?

– А джентльмен красивый?

– Дело не в этом.

– А жаль. Это было бы так смело, дерзко и чудесно порочно, если он красив. – Она пожала плечами и прикусила щеку изнутри, чтобы удержаться от смеха. – Если же он невзрачный, это было бы просто глупо.

Лилли испустила тяжкий вздох и обратила взгляд в потолок, словно прося Всевышнего о помощи.

– Во-первых, делать предложение джентльмену по какой бы то ни было причине непростительно навязчиво и, таким образом, крайне глупо. А во-вторых, достоинства джентльмена основываются не на одной только внешности.

– Зато достоинства леди – да, – фыркнула Уиннифред.

– Не совсем, по крайней мере если у этой леди хорошее приданое и хорошие связи. И последнее – не пожимай плечами. Это вульгарно.

Уиннифред удивленно воззрилась на Лилли.

– Я сотни раз видела, как ты пожимаешь плечами.

– Но не за последнюю неделю, – с большим достоинством ответила Лилли. – Я с успехом избавилась от этой привычки. И ты тоже можешь избавиться.

Было кое-что другое, от чего Уиннифред предпочла бы избавиться в данную минуту – от этого дурацкого веера, к примеру, – но она дала обещание сделать все от нее зависящее и твердо намерена его сдержать.

Урок продолжался еще час – еще один невыносимо долгий, на взгляд Уиннифред, час, – прежде чем одна из служанок вошла и объявила обед.

Лилли улыбнулась:

– Спасибо, Бесс. Его милость присоединится к нам этим вечером?

– Нет, мисс. Он попросил прислать поднос к нему в комнату.

Опять, подумала Уиннифред, бросая веер в коробку. Она почти не видела его с того утра, как он вернулся с платьями. Он часто отлучался из дома, уезжал на целый день в Энскрам. А когда был дома, уединялся в своей комнате и ясно давал всем понять, что не желает, чтобы его беспокоили.

Его продолжительное отсутствие лишь множило уже и без того тревожные мысли Уиннифред. В тот день, когда он вернулся из Лэнгхолма, она пришла к заключению, что, несмотря на очень короткое время, проведенное вместе, она испытывает к Гидеону больше, чем просто физическое влечение. Она питает к нему нежные чувства. Он был так внимателен, что без всяких просьб привез Лилли новые платья. И с пониманием отнесся к тому небольшому недоразумению в конюшне. Он заставил Уиннифред улыбаться, когда ей хотелось от расстройства разнести забор в щепки, и прислал те восхитительные пирожные с заварным кремом, и привез из города самую чудесную на свете роскошь – шоколад. Как же она могла не влюбиться в него? И как же ей понять, является ли это странное трепыхание в животе и пылающая кожа, когда она хотя бы мельком видит его, чем-то большим, чем временное увлечение и мимолетная влюбленность, если он отказывается разговаривать с ней? Как?..

– Уиннифред, ты меня слушаешь?

– Я… – Она заморгала, затем заставила себя отвлечься от своих переживаний и увидела, что Бесс ушла, а Лилли смотри на нее выжидающе. Уиннифред сконфуженно улыбнулась. – Извини. Я задумалась.

– Что-то ты сама не своя, – не преминула заметить Лилли. – Почему бы тебе не прогуляться после обеда? Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

– А разве у нас нет никаких планов?

– Ничего такого, что нельзя было бы отложить на один вечер, и дабы это компенсировать, мы проведем за обедом еще одни расширенный урок столового этикета.

Удовольствие от предвкушения прогулки в одиночестве слегка померкло.

– Конечно.

Гидеон обогнул островок сосен и резко остановился. Там на камне, отмечающем границу земель Мердок-Хауса, сидела Уиннифред вместе со своей неизменной спутницей – козой. Никто из них не замечал его присутствия.

Сердце непроизвольно забилось быстрее. Это, похоже, случается всякий раз, как он видит Уиннифред. И он, кажется, всегда разрывается между необходимостью отвести от нее мысли и глаза и желанием полюбоваться подольше.

Второе он выбрал только один раз, на четвертый день своего заключения – как он начал называть свое пребывание в Шотландии, – когда Лилли вывела Уиннифред из дома, дабы попрактиковаться в грациозной ходьбе, по крайней мере так предположил он, наблюдая из окна своей комнаты.

Заинтригованный представлением, что женская ходьба – это нечто такое, что необходимо постигать путем проб и ошибок, он наблюдал, как Уиннифред ходит взад-вперед по грязной подъездной аллее со всей грацией строя пехотинцев, марширующих на бой.

Изящества ей явно не хватает, это нельзя не признать. Но нельзя не признать и то, что он находит гордую посадку ее головы и эту бодрую, решительную походку абсолютно очаровательными. В этой девушке он все находит очаровательным. Нет, больше чем очаровательным. Очаровательными находят живые цветы и пушистых котят.

Уиннифред Блайт – дьявольское искушение.

От зрелища золотистых прядей у нее в волосах, освещаемых солнцем, пальцы зудели, желая прикоснуться, а когда от мягкого ветерка тонкий муслин очерчивал фигуру, Гидеон тут же вспоминал, как она выглядела в брюках, наклоняясь, чтобы поднять упавшую жердь.

Он желал ее. Так же настоятельно и мучительно, как и хотел оставить ее в покое.

В тот день он отвернулся от окна.

И сейчас гадал, сможет ли незаметно уйти. За последнюю неделю он неплохо научился ускользать незамеченным – в Энскрам, в поле, в свою комнату или просто в дверь и по коридору, когда кто-то из дам внезапно появлялся в поле его зрения. Почему они постоянно возникают в поле его зрения? Ради всего святого, их же только две. Как же они вечно оказываются на его пути?

Он сделал шаг назад, намереваясь сбежать.

Но тут Уиннифред вздохнула – не легким вздохом, указывающим на удовлетворение, а тяжелым, долгим и глубоким, который говорил о душевном страдании.

Проклятие.

Он не может уйти. Не сейчас.

Смирившись с тем, что придется высказать по крайней мере несколько слов поддержки или что там ей нужно, он кашлянул и шагнул вперед, сокращая расстояние между ними.

– Охранник из Клер не слишком хороший?

Уиннифред оторвала взгляд от воды, когда Клер потрусила к Гидеону.

– Спутник из нее гораздо лучший.

Гидеон шагнул в сторону, уклоняясь от попытки козы ткнуться носом ему в ногу.

– Она… дружелюбная. Почему вы сидите в одиночестве? Я думал, вы занимаетесь с Лилли.

– Мне была пожалована временная передышка. – Уиннифред слегка пожала плечами. – Мы только что закончили очередной урок.

– И как он прошел?

– Из рук вон плохо. – Она наклонилась, чтобы почесать голову Клер, явно избегая встречаться глазами с ним. – Я поставлю Лилли в неловкое положение.

Он сел с ней рядом и снова уловил слабый аромат лаванды. Запаха сена на этот раз не было, и Гидеон нашел, что скучает по нему.

– Уверен, что все не так уж плохо, – сказал он.

– Все плохо. Вчера я попробовала разливать чай. – Она подняла руку, и только теперь Гидеон заметил на ладони небольшую белую повязку.

Не успев передумать, он взял ее руку в свою и потер подушечкой большого пальца там, где повязка граничила с бледной кожей. Ниже пальцев он обнаружил маленький ряд мозолей. Это заставило мышцы живота сжаться. Он испытал внезапную глупую потребность стереть эти мозоли. Пожалел, что не может каким-то образом вернуться на двенадцать лет назад и избавить Уиннифред от стольких лет тяжелого физического труда и лишений. Когда время его пребывания в Шотландии закончится, решил Гидеон, он присоединится к брату в его поисках мачехи. А когда они найдут ее, он будет душить негодяйку, пока не утолит свой гнев… или пока у нее глаза не вылезут из орбит.

– Это пустяковый ожог, – услышал он тихие слова Уиннифред.

И только тогда до него дошло, что он грозно хмурится, глядя на ее ладонь. Удивленный такой своей свирепой реакцией на что-то настолько простое и обыденное, как мозоль, он осторожно положил ее руку на камень, как будто это было что-то бесконечно хрупкое и очень опасное.

– Вам надо к лекарю.

Когда он поднял голову, она смотрела на него с откровенным любопытством и – да поможет ему Бог – с выжидательным интересом. Теперь же на лице ее было написано крайнее удивление.

– К лекарю? Но это же ерунда, всего лишь…

– И тем не менее. Ожоги болезненны. А вдруг ранка загноится? Вдруг поднимется температура? Вдруг…

Она подняла руку и стащила повязку вниз, открывая маленький покрасневший участок кожи без каких-либо признаков волдыря.

– Мне не требуется лекарь.

Он нахмурился, увидев, что ожог совсем незначительный.

– Пожалуй, нет.

– Даже повязка не обязательна, но Лилли…

– Вы не станете снимать ее. И будете держать чистой. И будете уведомлять нас с Лилли о том, как идет заживление.

Она уронила руку на колени.

– Ох, Бога ради. Не из-за чего…

– Разве вы никогда раньше не разливали чай?

Этот вопрос был встречен прищуриванием глаз, в которых поблескивали искорки юмора.

– Смена темы с вашей стороны не означает согласия с моей.

На его взгляд, так вполне означает.

– Вы бы предпочли продолжать обсуждение своего ожога?

– Нет.

– Тогда расскажите мне об уроке.

Она открыла рот с явным намерением поспорить, но потом покачала головой и перевела взгляд на воду.

– Я разливала и раньше, но сейчас все по-другому. Сейчас в гостиной сидим не только мы с Лилли – там сидит весь Лондон. Такое у меня чувство. И вместо того чтоб заниматься своими делами, они все пристально наблюдают, не разолью ли я, не перелью ли или, наоборот, не долью и не буду ли звенеть посудой. – Она встала, но не отводила глаз от воды. – Это же всего лишь горячая вода и чайные листья. Я не понимаю, почему высший свет должен быть таким… таким…

Она пнула ногой маленький камешек, зашвырнув его в воду.

– Нелепым? – подсказал он. – Строгим? Претенциозным?

Она коротко выдохнула и слабо улыбнулась:

– Да.

– Что ж, постарайтесь помнить, что вы будете не единственным новичком в этом сезоне. Дюжины дебютанток будут делать свои первые шаги в свете.

– А будет кто-нибудь из них ошпаривать своих гостей чаем, как вы думаете?

– Сомневаюсь, – признался он. – Поэтому предоставляйте Лилли исполнять эту почетную обязанность, когда придет время принимать гостей. Существует масса способов выйти из затруднительного положения.

– А если я не смогу вспомнить, как правильно обращаться к лорду, когда меня будут представлять?

– Начните чихать.

Она оторвала глаза от речки и глуповато заморгала.

– Что-что?

– Притворитесь, что у вас аллергия на кошек, цветы или что-нибудь еще, что окажется поблизости, и отговоритесь приступом чиханья.

Она издала какой-то сдавленный звук, который мог быть смехом, но с таким же успехом и выражением удивления и неверия.

– Вы шутите?

– Ничуть. Вам придется как следует посокрушаться, разумеется, и убедительно изобразить страдания. Ваша основная задача – добиться сочувствия к своему положению.

На сей раз это определенно был смех.

– Не уверена, что смогу убедительно изобразить приступ чихания.

– Должно же быть что-то, в чем вы хороши, Уиннифред. Сосредоточьтесь на своих сильных сторонах. Вы играете на каком-нибудь музыкальном инструменте?

– Боюсь, нет.

– Акварель, наброски?

– Нет.

– А петь умеете?

– Не слишком хорошо.

– Французский знаете?

Один уголок ее рта приподнялся кверху.

– Немножко.

Она откашлялась и стала перечислять список французских ругательств, настолько цветистых, настолько непристойных, что среди них даже нашлось одно-два, которых он никогда раньше не слышал.

Он с минуту таращился на нее, разинув рот.

– Да, положение дел действительно весьма печальное, когда юная леди может превзойти в сквернословии морского капитана. Или, может, просто курьезное. Я еще не решил. Где, скажите на милость, вы этому научились?

– Там и сям. – В ее улыбке отражались гордость и озорная радость от того, что она изумила его.

– Французские ругательства нельзя услышать там и сям.

– Можно, если меньше чем в пяти милях есть тюрьма, в одном крыле которой держали французских солдат.

– Ах да. – Он слышал, как жители Энскрама говорили о маленькой и относительно новой тюрьме и с признательностью, и с недовольством. Они, конечно, недовольны такой близостью к их домам отбросов общества, но определенно не против возможности подзаработать деньжат. – Полагаю, несколько отборных французских словечек неизбежно должны были просочиться в город. Стоит ли мне спрашивать, где и как вы умудрились подцепить их?

– Не стоит.

– Так я и думал. – Он встал и, положив палец ей под подбородок, приподнял лицо и вгляделся. Румянец вернулся к щекам, и уныние из глаз ушло. – Немного лучше?

При его прикосновении она замерла. Глаза метнулись к его рту.

– Да. Спасибо.

Не следовало ему вновь дотрагиваться до нее. Он знал это еще до того, как протянул руку. Но был не в силах остановиться. Как не в силах был не провести большим пальцем вдоль скулы и не вообразить, каково было бы попробовать ее на вкус прямо там, где кожа такая мягкая и тугая. Легкий поцелуй, короткое прикосновение языка, мягкое скольжение зубов…

Потребовалась огромная сила воли, чтобы дать руке естественно упасть. Желание отдернуть ее было почти таким же сильным, как желание обхватить пальцами затылок и привлечь Уиннифред ближе.

– Не за что. – Из-за рева крови в ушах голос его прозвучал приглушенно. – Если еще что-то нужно, только попросите.

Он сказал себе, что это предложение – немногим больше, чем простая формальность. Это то, что обычно джентльмен говорит леди перед тем, как уйти. Подозрение, что он в эту минуту согласился бы на любую ее просьбу, было старательно игнорировано.

Уиннифред ничего не сказала, словно и не слышала его. Глаза ее, осознал он с растущей неловкостью, были все еще устремлены на его рот.

Он сделал внушительный шаг назад.

– Ну что ж, если больше ничего…

Осознание, что он собирается уходить, кажется, вывело ее из задумчивости.

– Что? – Она коротко нахмурилась и, к его огромному облегчению, похоже, пришла в себя. – О да, постойте, я кое-что хотела бы, если это не слишком сложно. Вы завтра едете в город?

– Думаю, да. – Поручение за несколько миль. Он определенно поедет. – Вам что-нибудь нужно?

– Шоколад. До вашего приезда я его не пробовала, но теперь, когда попробовала, кажется, не могу остановиться. Никогда в жизни не пила ничего вкуснее. У меня осталось всего на одну чашку.

– Боюсь, то немногое, что я привез, – это все, что было в запасе у мистера Макдэниела. Следующая партия придет не раньше чем через… две недели.

– Две недели? Мы к тому времени уже будем в Лондоне.

Разочарование в ее голосе терзало его. Она не должна ждать до Лондона, и без того она ждала двенадцать лет.

– Я съезжу в Лэнгхолм.

– За шоколадом? – Она рассмеялась и отмахнулась. – Не глупите. Благодарю за предложение, но я еще не настолько избалована. Подожду до Лондона, а последнюю чашку приберегу для какого-нибудь особого случая.

– Какого, например?

– Ну, я пока не знаю. Что-нибудь памятное. Мой первый грациозно выполненный реверанс. – Он усмехнулся, и она взглянула на него. Когда же Уиннифред снова заговорила, то с такой нерешительностью, что он занервничал. – Я бы хотела попросить вас еще кое о чем.

Он надеялся, это очередное поручение.

– Я к вашим услугам.

– Вам… вам не трудно было бы иногда делить с нами трапезу? Я знаю, вы предпочитаете есть в своих комнатах, – торопливо добавила она, словно догадалась о направлении его мыслей, – но если Лилли время от времени будет отвлекаться, это здорово облегчит ее бремя, я думаю, как и мое. Когда больше нечего делать и не о чем думать, она становится немножко фанатичной в отношении этой поездки. Мне кажется, это нехорошо.

– Она увлечена.

– Она чуть ли не помешана. Лорд Гидеон… – Она сглотнула, посмотрела на него с надеждой, и он понял, что не сможет ей отказать. – Гидеон, пожалуйста.

Это всего лишь одна-две трапезы. Всего лишь час в присутствии дуэньи и на другой стороне крепкого дубового стола. Он справится.

– Конечно, – услышал он сам себя. – Непременно.

Она просияла.

– Спасибо!

– Для меня это будет удовольствием. – И пыткой. – Если больше ничего…

– Вообще-то есть еще кое-что.

Тысяча чертей.

Он тяжело оперся о свою трость.

– И что же это?

Она неловко переступила с ноги на ногу и убрала руки за спину, словно чтобы не дать им нервно теребить что-нибудь.

– Я понимаю, что теперь не лучшее время упоминать об этом, но я уже давно собиралась поговорить с вами об этом и не могла. Вы часто уезжаете или не желаете, чтоб вас беспокоили. – Она поморщилась от собственных слов. – Я не хотела, чтоб это прозвучало как жалоба или как упрек. Просто…

– Я понимаю. – Он действительно сделал трудным, почти невозможным для нее разговор с ним. Что есть, то есть. – О чем вы хотели поговорить?

– Я… мне хотелось бы начать с того, что вы мне нравитесь.

Черт, черт, черт.

Он медленно кивнул:

– Вы тоже мне нравитесь, Уиннифред…

– Я хочу, чтоб вы поняли… то, что я собираюсь сказать, не означает, что я не благодарна вам за все, что вы сделали, но Лилли я люблю больше. Она, несмотря на то что мы не родственники по крови, моя сестра.

Гидеон был озадачен этим новым поворотом. Он снова кивнул, не вполне понимая, куда она клонит:

– Конечно.

– Она радуется этой поездке, как ребенок.

– Нисколько не сомневаюсь в этом.

– И возлагает на нее огромные надежды.

– Вполне естественно.

– Она… Эта поездка… – Уиннифред в расстройстве сжала губы. – Лилли теперь в таком положении… в положении…

– Выкладывайте, Уиннифред.

– Хорошо. – Она коротко кивнула, вздернула подбородок и посмотрела ему прямо в глаза. – Если кто-то обидит или разочарует ее в Лондоне, кто угодно, по какой угодно причине, я вырежу ваше сердце и съем его сырым.

Он ни секунды не сомневался, что она попытается. И почувствовал почти неудержимое и определенно неуместное желание рассмеяться. Не над ней, а над своим восхищением ею. Она пригрозила ему почти серьезно. И не ради себя, а ради Лилли. И не раньше, чем высказала свои просьбы.

Очаровательная, умная красотка.

– Что заставляет вас думать, что я позволю случиться чему-то дурному? – За исключением явной причины, что он не имеет намерения брать на себя ответственность за них после того, как они прибудут в Лондон. Но Уиннифред не может этого знать.

– Ничто не заставляет меня так думать. Просто хочу, чтоб вы знали: я считаю вас лично ответственным за счастье Лилли.

– Эта ноша несколько тяжеловата для мужчины, вы не считаете?

Она подумала.

– Нет.

– Понятно. – Он почувствовал, как дергаются его губы, несмотря на попытки держать их плотно сжатыми. – Что ж, я сделаю все от меня зависящее, чтобы у Лилли было счастье, а мои внутренние органы оставались… внутренними.

Она кивнула, очевидно, удовлетворенная.

– Спасибо. И прошу прощения за необходимость этой беседы.

– Не за что, вы прощены. – Он повернулся и зашагал прочь, но буквально через три шага не сдержал улыбки и обернулся. – А зачем сырым?

– Зачем… что, простите?

– Зачем есть мое сердце сырым? – повторил он. – Это такое странное уточнение, как будто предполагается, что я предпочел бы, чтоб оно вначале было зажарено и приправлено превосходным сливовым соусом.

– Сливовым соусом? – Рот ее открылся, и из горла вырвался смех. – Вы точно сумасшедший.

– Я любознательный. Действительно ли акт готовки делает это злодеяние менее варварским? И как насчет остального столового этикета? Допустимо ли что-нибудь? Столовые приборы, к примеру, или салфетки? Место за столом и стакан портвейна?

В ее янтарных глазах заплясали веселые искорки, а губы задрожали от сдерживаемого смеха.

– Мне, пожалуй, пора. Всего хорошего, лорд Гидеон.

– Дозволителен ли гарнир и оживленная беседа? – Он повысил голос, когда она резко развернулась и зашагала прочь, а Клер потрусила с ней рядом. – Передайте булочки, миссис Бартли, и еще немножко сырого сердца лорда Гидеона. Нет, нет, дорогая, берите только пальцами, он наказан.

До него донесся ее смех. Не в силах отвести взгляд, он продолжал смотреть, как она удаляется от него в сторону дома. Да, это будет сущая пытка – каждый день видеть Уиннифред за столом, и еще хуже, если придется слышать этот ее чудесно низкий и свободный смех.

Он заставил себя отвести глаза и медленно побрел в другую сторону. Он будет присутствовать на завтраке, решил Гидеон. Насколько он знал, завтрак – самая короткая трапеза в Мердок-Хаусе. Но что важнее, исполнение долга с утра позволит ему остаток дня быть предоставленным самому себе.

Ни при каких обстоятельствах он не будет присутствовать на обеде. Он не желает в конце дня лежать в постели с таким свежим образом Уиннифред Блайт перед глазами.

Ночи, угрюмо подумал он, и без того нелегки.

Глава 7

Гидеон изучал колыхающуюся морскую карту. Ему нужен план. Ему надо найти способ вытащить их всех из этого кромешного ада.

Но карта то проступала четко, то расплывалась. Он никак не мог ее прочесть. Не мог думать.

Если б сражение прекратилось хотя бы на минуту, если б корабль хотя бы на минуту затих, он смог бы подумать.

– Я могу сражаться, капитан. Разрешите мне сражаться.

Он поднял взгляд от стола. Откуда взялся мальчишка?

– Иди в трюм, Джимми.

– Но я могу сражаться. Просто дайте мне ружье.

– Ты не можешь сражаться. – Он нетерпеливо показал на грудь мальчишки. – У тебя же нет рук.

Мальчишка взглянул на свои истекающие кровью раны.

– Разрази меня гром. И то правда. Мамка шибко осерчает.

Гидеон заморгал, глядя на кровь. Что-то тут не так.

Да все тут не так.

Ему нужно отправить мальчишку в безопасное место. Это его долг – отправить мальчишку в безопасное место.

– Беги в трюм. – Разве он не сказал всем мальчишкам, чтоб шли в трюм? – Быстро!

– Не-а. – Джимми пожал плечами. – Да мне руки не шибко-то и нужны. Вот у Билли головы нету, вот это незадача.

Дверь каюты распахнулась, и вошел юный Колин Ньюберри с дырой с обеденную тарелку в животе, и он сжимал в руке голову Билли, словно фонарь.

– Нашел! А где он сам?

– Я теряю вас, – услышал Гидеон собственный шепот. – Я теряю вас…

Вслед за Колином вошел лорд Марсон. Верхняя левая половина туловища у него начисто отсутствовала, из оставшейся половины вытекала кровь и растекалась лужей по полу.

– Что потерял, капитан? Это голова Билли? Он ищет ее.

– Отправляйтесь в трюм! Бога ради, я же приказал вам идти в трюм!

Голова Билли заморгала.

– Но, кэп, мы же только что оттуда.

Все фигуры перед ним расплылись, крик отчаяния эхом зазвучал у него в голове и сдавил горло. Гидеону хотелось выдавить его оттуда. Если бы хоть раз удалось это сделать, агония уменьшилась бы. Но с губ не сорвалось ни звука, только долгий стон, который он услышал словно с очень большого расстояния.

– Гидеон, Гидеон, проснитесь. Ради Бога, проснитесь.

Голос Уиннифред проник в его сознание сквозь волны боли и отчаяния. Наконец-то, наконец крик начал умирать, медленно стихать, как последняя нота какой-то неистовой симфонии.

Первым, что он увидел, были ее глаза. Трудно было разглядеть что-то, кроме потолка или верхушки полога, когда он очнулся ото сна, и несколько мгновений он мог только тупо таращиться, пока рассеивались остатки сна. Воистину совсем не так ужасно, просыпаясь, видеть прекрасные глаза, полные озабоченности… и страха.

– Гидеон?

– Проклятие. – Он оттолкнул ее дрожащими руками. – Минуту. Дайте мне минуту.

– Да. Конечно.

Он сел и потянулся за рубашкой, которую бросил на пол, когда ему стало жарко читать в постели. Просунув руки в рукава, он поднялся, порадовавшись, что заснул в брюках. Затем сосредоточился на том, чтобы успокоить колотящееся сердце.

И, только убедившись, что хоть немного восстановил самообладание, он снова повернулся лицом к Уиннифред.

Она сидела на его кровати, и он только сейчас заметил, что Уиннифред одета в кремовую ночную рубашку и халат, которые он сам покупал. Цвет напомнил ему ее кожу. Сейчас кожа была бледной, резко контрастируя с россыпью веснушек на носу и скулах. В широко открытых глазах плещутся беспокойство и тревога, с упавшим сердцем осознал Гидеон. Он напугал ее.

– Я… – Недовольный тем, что голос его прозвучал сипло и надтреснуто, он прокашлялся и начал снова: – Я напугал вас. Прошу прощения.

Она покачала головой и мягко заговорила:

– Я испугалась не вас, Гидеон. Я только испугалась за вас, когда услышала, как вы кричите. Вы… вы нездоровы, да?

– Да нет, я не болен. Я… – Он осекся, не зная, что сказать. И остановился на благословенно земном деле застегивания рубашки. – Почему вы не в постели?

Уиннифред встала, по-прежнему не сводя с него внимательного взгляда.

– Мне захотелось выпить молока. Я проходила мимо вашей двери и услышала…

– Вам следовало позвать служанку.

– О! Если вы предпочитаете, чтоб пришла служанка, я могу разбудить Бесс и послать ее к вам, и…

– Нет, за молоком… – Он покачал головой, злясь на себя и на ситуацию. – Не важно. Я бы хотел побыть один, Уиннифред.

– Ох да, конечно. – Она заколебалась, повернулась, чтобы уйти, потом снова обернулась, нервно теребя руками пояс халата. – Иногда, если меня что-то тревожит, мне помогает разговор с Лилли. Если вы хотите рассказать мне о своем сне…

– Не хочу. – Голос его был отрывистым, но Гидеон ничего не мог поделать. Желание принять то, что она предлагала, рассказать ей все, буквально переполняло его. Ощущение было новым для него – он никогда прежде не испытывал соблазна поведать кому-нибудь о своих снах, даже брату, – и почувствовал себя трусом. Сам сон и причина этого сна – это его бремя. Он это бремя заслужил и будет носить его в одиночку. – Я не желаю это обсуждать.

– Если вы уверены…

– Уверен. – «Бога ради, уходи же». – Спокойной ночи, Уиннифред.

– Да, хорошо. – Она слабо улыбнулась ему. – Спокойной ночи, Гидеон.

Она снова повернулась и быстро выскользнула, щелкнув дверью. После этого он еще долго стоял не шевелясь, уставившись в одну точку. Это было бы так просто, вначале подумал он, так просто позвать ее назад.

Он с минуту раздумывал над этим, пока не удостоверился, что она уже не услышит его голоса, если он сдастся и окликнет ее.

Потом он подумал, как легко было бы выскользнуть из комнаты и догнать ее в коридоре, пока она еще не ушла к себе.