Амор велит, чтоб верно я любил,

И обречен я этой страшной доле,

И часа нет, когда бы поневоле

К нему я сердце сам не обратил.

Овидиево средство я решил

Испробовать, но лгал Овидий, что ли,

Я, не избавясь от любовной боли,

Прошу пощады из последних сил.

Впустую все — искусство, заклинанья,

Отвага, мудрость: от любви вовек

Спасения не будет никакого.

Служа Амору, зная лишь страданья,

Ему же угождает человек.

О мудрый друг мой, за тобою слово.

Ум, знанье, вежество, широкий взгляд,

Искусство, слава, равнодушье к лести,

Отвага, красота и верность чести

И деньги — далеко не полный ряд

Достоинств, что Амора победят

Отрадностью — в отдельности и вместе:

Одни из них достойны большей чести,

Но каждое в победу вносит вклад.

При этом, друг мой, если ты намерен

От добродетелей увидеть прок,

Природных иль благоприобретенных,

Не действуй против божества влюбленных:

Какое бы ты средство ни привлек,

Ты проиграешь битву, будь уверен.

Надеюсь, Липпо, ты меня прочтешь,

Но, прежде чем начнешь

В меня вникать, узнай — моим поэтом

Я послан, чтоб тебя почтить приветом

И пожелать при этом

Тебе всего, что нужным ты найдешь.

Надеюсь, ты меня не отметешь

И душу призовешь

И разум, чтоб решить, как быть с ответом:

Я, что смиреннейшим зовусь сонетом,

Явился за советом

И жду, что ты на помощь мне придешь.

Я эту девушку привел с собою,

Однако, наготы стыдясь своей,

Она среди людей

Не хочет, гордая, ходить нагою.

Прошу — безвестной деве платье сшей,

Не обойди подругу добротою,

Чтобы с любой другою

Соперничать возможно было ей.

Вовек не искупить своей вины

Моим глазам: они столь низко пали,

Что, Гаризендою увлечены,

Откуда взор охватывает дали,

Красавицу, которую должны

Они заметить были бы, проспали.

Я ими оскорблен до глубины,

И у меня они теперь в опале.

А подвело мои глаза чутье,

Которое настолько притупилось,

Что не сказало им, куда глядеть.

И принято решение мое:

Коль скоро не сменю я гнев на милость.

Я их убью, чтоб не глупили впредь.

Вы видели пределы упованья,

Вам были добродетели ясны,

В Амора тайны вы посвящены,

Преодолев владыки испытанья.

Докучные он гонит прочь желанья

И судит нас — и мы служить должны.

Он, радостно тревожа наши сны,

Пленит сердца, не знавшие страданья.

Во сне он ваше сердце уносил:

Казалось, вашу даму смерть призвала,

И этим сердцем он ее кормил.

Когда, скорбя, владыка уходил,

Вся сладость снов под утро убывала,

Чтоб день виденье ваше победил.

О если б, Гвидо, Лапо, ты и я,

Подвластны скрытому очарованью,

Уплыли в море так, чтоб по желанью

Наперекор ветрам неслась ладья,

Чтобы фортуна, ревность затая,

Не помешала светлому свиданью;

И, легкому покорные дыханью

Любви, узнали б радость бытия.

И монну Ладжу вместе с монной Ванной

И той, чье «тридцать» тайное число,

Любезный маг, склоняясь над волной,

Заставил говорить лишь об одной

Любви, чтоб нас теченье унесло

В сиянье дня к земле обетованной.

О если б я любви достоин был —

Во мне лишь память о любви всевластна —

И дама не была б столь безучастна,

Такой корабль мне стал бы, Данте, мил,

А ты, из тех, которых посвятил

Амор, смотри — жду милость ежечасно,

Но дама в сердце целится бесстрастно,

Как ловкий лучник: жду, чтоб он сразил

Меня. Амор натягивает лук

И, торжествуя, радостью сияет:

Он сладостную мне готовит месть.

Но слушай удивительную весть —

Стрелой пронзенный дух ему прощает

Упадок сил и силу новых мук.

Как не почтить виновника разлуки?

Меня от вас, друзья, уводит тот,

Кто в благородный плен людей берет,

Из-за красавиц обрекая муке.

Он при своем разящем насмерть луке, —

Взмолитесь, пусть ко мне он снизойдет,

Но только те найдут к нему подход,

Кто, воздыхая, простирают руки.

Он в сердце вторгся, где запечатлеть

Намерен благородные черты,

И все во мне уже не мне подвластно.

Я слышу голос вкрадчивый: «И ты

У взгляда своего хотел бы впредь

Отнять спокойно ту, что столь прекрасна?»

Прошу тебя, Амор, поговорим,

Дай над печалью одержать победу,

О нашей даме поведем беседу,

Довольные вполне один другим.

Увидишь, мы дорогу сократим,

Направя мысль по сладостному следу,

Я мысленно уже обратно еду —

К той, чей высокий образ нами чтим.

Так начинай, Амор, нарушь молчанье,

Хотелось бы узнать, чему в пути

Я нынче обществом твоим обязан.

Ты пожалел меня? А может, связан

Желаньем тон хороший соблюсти?

Я слушаю тебя, я весь вниманье.

Задорный лай, охотничье «Ату!»,

Бег зайцев, и кричащие зеваки,

И быстрые легавые собаки,

И ширь, являя взору красоту,

В сердцах заполнить могут пустоту

Подобьем краткого луча во мраке,

Но мысли о любви, благие знаки,

Любую отвергают суету.

Одна, глумясь, корит меня уликой:

» Вот рыцарство поистине в крови!

Еще бы — для такой забавы дикой

С красою расставаться светлоликой!»

И в страхе, что услышит бог любви,

Себя досадой мучаю великой.

Смотри, сонет, приветственное слово

К Меуччо обрати, не осрамись,

Придя к нему, и в ноги поклонись,

Чтоб не судил он о тебе сурово.

Потом немного отдохни и снова

Приветствовать его не поленись

И — к делу, но вначале убедись,

Что по соседству — никого другого.

Скажи: «Тебе свидетельствует тот,

Кому ты мил, свое расположенье —

Твоей сердечной доброте под стать».

И этих братьев он твоих принять

Изволит пусть в свое распоряженье

И держит при себе — назад не шлет.

Любимой очи излучают свет

Живого благородства, и повсюду

Что ни возьми — при них подобно чуду,

Которому других названий нет.

Увижу их — и трепещу в ответ,

И зарекаюсь: «Больше я не буду

Смотреть на них», но вскоре позабуду

И свой сердечный страх, и тот обет.

И вот опять пеняю виноватым

Моим глазам и тороплюсь туда,

Где, ослепленный, снова их закрою,

Где боязливо тает без следа

Желание, что служит им вожатым.

Амору ли не ведать, что со мною?

На вас, мою благую госпожу,

Ищу усталым духом опереться:

Ему досталось столько натерпеться,

Что и в Аморе жалость пробужу.

С тех пор как не себе принадлежу,

Что может духу пленному хотеться?

Знай повторяет он: «Куда мне деться?

Амору слова против не скажу».

Я знаю, вам неправота досадна,

Но разве я заслуживаю смерти?

Нисколько — сколько сердце ни вини.

Недолго мне осталось жить, поверьте

И не бегите глаз моих нещадно —

Иначе безутешным кончу дни.

На Всех Святых, недавно это было,

Я женщин встретил, и из их числа

Как бы других одна опередила —

Та, что с Амором рядом гордо шла.

Казалось, сверхъестественная сила

В ее глазах пресветлый дух зажгла,

И взор мой дерзновенный поразила

Небесная печать ее чела.

Она достойных трогала приветом

И добродетель мягкостью своей

В сердцах будила, — как забыть об этом?

Наверно, утешеньем наших дней

С небес она сошла целебным светом.

Блаженна та, что ближе прочих к ней!

Откуда это вы в такой печали?

Пожалуйста, откройте не тая, —

Боюсь, причиной госпожа моя:

Вас огорчила, дамы, не она ли?

Жестоко, чтобы вы не отвечали,

Мольбе страдальца противостоя,

Хоть что-нибудь хочу услышать я,

Вы лучше бы так дружно не молчали, —

Тем паче для меня любая весть

Мучительна о беспощадной даме,

Что не дала любви ко мне расцвесть.

И силы на исходе, вы и сами

Могли понять, что так оно и есть.

Ужель не буду я утешен вами?

Что омрачило, дамы, ваши лица?

Кто эта дама, что без чувств лежит?

Быть может, та, кем сердце дорожит?

Прошу, не нужно от меня таиться.

Что с ней случилось? Так преобразиться!

Бела как мел, изнеможденный вид, —

Такая все вокруг не оживит,

В других блаженством вряд ли отразится.

«Ты нашу даму не узнал, ну что ж,

И мы ее с трудом узнать сумели.

Вглядись в ее глаза и все поймешь.

Они красноречивы — неужели

Ты выраженья их не узнаешь?

Брось плакать! Сколько можно, в самом деле!»

Однажды появляется Тоска:

«Побыть с тобой намеренье имею».

Казалось, Боль и Гнев явились с нею,

Что выступала в роли вожака.

«Уйди!» — прошу, но смотрит свысока

Она гречанкой — как я, дескать, смею —

И говорит свое, и я немею,

Немудрено, и вдруг издалека

Амора в неожиданном уборе

Я вижу — в черном с головы до пят —

И со слезами в непритворном взоре.

Я удивляюсь: «Что за маскарад?»

И он в ответ: «У нас большое горе.

Плачь, наша дама умирает, брат».

О Данте, ты с другими не сравним,

Премудростями всеми наделенный,

И ты узнай, что некий друг влюбленный

Воспользовался именем твоим,

Той жалуясь, которой не любим,

Клинками беспощадными пронзенный

И в сердце раненный и убежденный,

Что с этой раной он неисцелим.

И я надеюсь, отомстишь ты грозно

За сердце ей, куда для прочих вход

Заказан, как бы ни молили слезно.

Узнай, кого твое возмездье ждет:

Красавица младая грациозна

И божество любви в глазах несет.

Я — Дант — тебе, кто на меня сослался,

Отвечу кратко, времени уму

Не дав на размышленья — потому,

Что не хочу, чтоб ты письма заждался.

Но я желал бы, чтобы ты признался,

Где жаловался ты, верней — кому.

Возможно, исцеленью твоему

Поможет то, что за перо я взялся.

Но коль возлюбленная не должна

Носить вуаль, то, жалобам внимая,

Не смилуется над тобой она.

Отметил я, твое письмо читая,

Что, всех грехов на свете лишена,

Она чиста, как ангел, житель рая.

Страдает кашлем бедная жена

Форезе Биччи, и подумать можно,

Что там, где столько хрусталя, она

Всю зиму провела неосторожно.

В разгаре август, а она больна,

Простужена и кашляет безбожно...

Укрыться куцым одеялом сложно,

И спать в чулках несчастная должна.

Течет из носа, прочие напасти...

И не старуха ведь, но, что ни ночь,

В постели мужнее пустует место.

Рыдает мать: «Моя вина отчасти, —

Могла за графа Гвидо выдать дочь,

Хоть небогатая была невеста».

Средь ночи кашель на меня нашел,

Укрыться было нечем — вот причина,

И я не выспался, но все едино

Чуть свет уже на промысел пошел.

Понять нетрудно, до чего я зол:

Ведь вместо клада — что за чертовщина! —

Или хотя бы одного флорина

Я Алагьеро средь могил нашел.

Он связан был, и узел был мудреный,

Не знаю — Соломонов иль другой,

И тут я на восток перекрестился.

«Из дружбы к Данте, — старикан взмолился, —

Освободи от пут!» Но узел оный

Не одолел я и побрел домой.

Вервь Соломона и тебе грозит —

Ты слишком любишь куропатки грудку

И вырезку баранью, и отмcтит

Тебе за мясо шкура не на шутку:

Тебя темница вскоре приютит,

И ты не забывай ни на минутку —

Чем дальше, тем сильнее аппетит

И тем трудней отказывать желудку.

В искусстве некоем большой мастак,

Ты можешь, говорят, всегда поправить

Благодаря ему свои дела

И не бояться долговых бумаг.

Но дети Станьо, должен я прибавить,

Из-за него хлебнули много зла.

В Сан-Галло лучше все верни, что взял,

Чем над чужою бедностью глумиться:

За счет других любитель поживиться,

Ты гнев благотворителей снискал.

Последний из последних обирал,

У нас ты деньги клянчишь? Ну и птица!

Без замка Альтрафонте прокормиться

Не можешь, а еще других ругал.

Надеешься — прибавь здоровья, Боже,

И денег им! — что скоро заберут

У дядюшки тебя Франческо с Таной.

Я вижу в Пинти Божий дом. И что же?

Там трое из одной тарелки жрут,

И третий — Данте в одежонке драной.

О Биччи новый, сын — не знаю чей

(Все ждем, чтоб монна Тесса нам сказала!),

Ты, отправляя в глотку что попало,

Небось ограбил множество людей.

За кошельки хватается скорей

Народ, завидев издали нахала,

И говорит: «Теперь пиши пропало!

Уродец этот — жуткий лиходей!»

И тот, который для злодея — то же,

Что для Христа Иосиф, сна лишен,

Боясь, что влипнет сын его пригожий.

Порочны братья, Биччи развращен:

Разбойничая, лезут вон из кожи

И жен законных держат не за жен.

Известно мне, ты — Алагьеро сын:

Ведь за него ты отомстил исправно,

Когда в беду он угодил недавно,

Меняя злополучный аквилин.

Мне кажется, другой бы ни один,

Врага четвертовав, не стал бесславно

С его родней заигрывать, но явно

И в этом сам себе ты господин.

Твою мошну и двум ослам, бесспорно,

Не сдвинуть с места, друг тебе лишь тот,

Чьи палки пляшут по тебе проворно.

От скольких лиц молва о том идет,

Скажу, но прежде просяные зерна

Пришли — и точный сделаю подсчет.

Тебя не раз я в мыслях посещал,

И низость чувств я видел, удивленный.

Мне больно — где твой разум просвещенный?

Иль добродетели ты утерял?

Докучных лиц ты ранее встречал

Презреньем. Обо мне, к Амору склонный,

Сердечно говорил. Твой стих влюбленный

Не я ли, принимая, привечал.

Смотрю на жизнь твою — и вот не смею

Сказать, что речь твоя ласкает слух.

Мой взор тебя уже не потревожит.

Прочти сонет, и он тебе поможет,

И пусть расстанется докучный дух

С униженной тобой душой твоею.

Путем, которым в сердце красота

Любовью входит — сладким чувством плена,

Летит Лизетта, возомнив надменно,

Что сдался я — сбылась ее мечта.

И вот уж перед нею башня та,

Где на часах душа стоит бессменно,

И строгий голос слышится мгновенно:

«Красавица, а крепость занята.

Ты опоздала, в ней царит другая,

Она пришла без скипетра сюда,

Но щедр Амор, влюбленным помогая».

И бедная Лизетта, убегая,

Пылает от досады и стыда,

Амора и себя в сердцах ругая.

Лизетту от позора уберечь

Намерен я и, выхода другого

Не видя, прочь ее от люда злого,

На помощь ей придя, спешу увлечь.

Глумленье над красой хочу пресечь,

В котором подвига нет никакого,

И все, что я скажу, звучит не ново —

Ведь бог любви внушил мне эту речь.

Владыка — верный страж сего чертога —

Словам пришельца верить не спешит:

Открыта в порт прощения дорога

Не всем, и некий голос молвит строго:

«Покуда властелин не разрешит,

Не переступишь крепости порога».