Глава 22

Июньские игры 1976 года (продолжение)

Со всех сторон в Рим стекались исполнители. Гениев среди них было меньшинство, они затерялись в пестрой толпе молодых, упитанных людей, которых сопровождали такие же молодые упитанные женщины с букетами цветов. Специальные составы поездов везли этих людей в Рим без остановок. Все это были в основном члены общества «Радость». Шел слух, что вечером в Риме для них устроят пиршество прямо на форуме. Тысячи и тысячи столов, заставленных жареными угрями, миногами, фаршированными поросятами, фруктами, пирогами. И еще будут разбрасывать тессеры, и по каждой — выигрыш. Говорили, что самый большой выигрыш — миллион. Все верили.

«Бенита в диктаторы» — было начертано на каждом вагоне, по обеим сторонам надписи — лавровые венки. Ветер трепал пурпурные ленты.

Люди встречали поезда криками радости. И погода вдруг изменилась. Дожди прекратились. Сделалось солнечно, ясно. Лишь белые облака висели высоко-высоко над землей.

Все римские станции еще с вечера выплевывали толпы в Город, и они бурлили в его узких улицах хмельком молодого вина. Таверны были открыты до утра. Сам Бенит сидел в редакции «Первооткрывателя». В эту ночь он не ложился. Когда Бениту сообщили о повторном разгроме редакции «Либерального вестника», он радостно потер руки и произнес: «Началось!»

С утра форум затопила огромная толпа. Люди все прибывали и прибывали.

— Пусть предатели Рима уезжают в Альбион! Им нет места в Империи! — вопили на форуме.

И когда Бенит появился на рострах в сенаторской тоге, восторженный вопль покатился волной, перехлестнул ораторскую трибуну и понесся дальше и выше, к подножию Капитолия. Цветы, венки летели к ногам молодого кумира. Он поднял руку, и толпа стихла.

А Бениту вдруг сделалось весело и легко.

— Римляне, — крикнул он толпе, — вы вновь станете господами мира!

И они завопили в ответ хором:

— Да, станем!

В дверь постучали. Летиция с трудом разлепила глаза. Солнце садилось. — Я ж велела не беспокоить!

Элия как будто здесь и не было все эти дни. Преторианцы прекрасно знали, кто живет в номере с Августой, но делали вид, что его не замечают.

Вновь стук — громче, настойчивее.

— Ну что еще? Вот скоты, не могут подождать, — она соскочила с кровати, накинула персидский халат и, приоткрыв дверь, глянула в щелку.

За дверью стоял Квинт.

— Чего-то ты долгохонько добирался сюда из Антиохии, — заметила Летиция, впуская агента.

Тот вошел, опустив глаза долу.

— Задержался.

— Вот и Элий задержался. Торчал в храме Либерты. А ты что делал? Тоже от чего-нибудь очищался?

Элий вышел в экседру, закутанный в пестрый долгополый халат из махрового хлопка.

Квинт поднял глаза, виновато глянул на Элия, потом на Летицию.

— Играл, — признался вдруг честно.

— Много выиграл? — поинтересовался Элий.

— Проиграл. Полмиллиона.

— Ого! — Летиция бросилась в кресло, обхватила колени руками. — Доблестный муж, ты меня удивляешь. Надеюсь, это все?

Квинт тяжело вздохнул. Мог бы и не продолжать. Про ту минутную слабость никто никогда не узнает. Мысли — не деньги. Но ведь Квинт служит Элию.

— Хотел удрать. В Новую Атлантиду. Устал. Надоело. И не смог убежать. Вот, приехал. — Он изобразил на лице самое искреннее раскаяние.

Летиция молчала. Элий тоже.

— М-да… Ну что ж, хотя бы честно, — наконец сказал Элий. — Ты же нам нужен. Квинт. И мне, и Ле… Августе.

В коридоре послышалась краткая возня, чей-то шепот: «Не сейчас», и в ответ отчетливое, почти что крик: «Это важно»!

— Ну что там еще! — крикнула Августа. Преторианец заглянул в экседру.

— Августа, только что пришло сообщение с телеграфа, — он протянул бумагу с сообщением. Она взяла бумагу, прочла вслух:

— Сенат избрал Бенита диктатором. — Хотела встать, но тут же упала назад в кресло. Сидела и смотрела в одну точку. Известие в голове не укладывалось. — Бенит диктатор. Какой-то бред. Мы должны вернуться.

Элий молчал.

— Квинт, закажи билеты! — Она встрепенулась.

— Нет, — сказал Элий.

Ей показалось, что она ослышалась.

— Но мы должны…

— Летиция, мы не можем вернуться.

— Почему? — она знала ответ, но не могла, не смела даже подумать такое. — Элий… нет, это невозможно, что ты говоришь. Ты — Цезарь!

— Я — Перегрин.

— Бред, бред! Ты вернешься, и все изменится.

— Мы не доедем до Рима.

— Да к воронам все! Никто меня не посмеет тронуть! Я — Августа, мать императора. Я еду. А ты можешь оставаться!

Она кинулась в спальню. Он за нею. Схватил ее за руки, обнял.

— Летиция, я тебя не отпущу. Ты станешь его пленницей, его наложницей…

— Мне плевать.

— Летти!

— Я тебе не жена. Ты меня не удержишь!

— Что ты говоришь!

— Там мой сын.

— И мой.

— Какое тебе дело до него! Ты его никогда не видел!

Элий выпустил ее, отступил. Она шагнула было к двери и встала. Ноги не шли. Она швырнула собранные в охапку вещи и упала сверху сама. Попыталась опереться на руки. Не смогла. Все в ней сломалось. Будто не было ни в руках, ни в ногах костей.

— Что делать, что делать, — шептала. Она знала, что должна остаться. Должна. Но будто неведомая нить тащила ее в Рим.

Элий сел рядом и обнял. Она уронила ему голову на плечо.

— Я придумаю, как спасти нашего мальчика, обещаю. Но сейчас возвращаться нельзя. Летиция не отвечала.

Аспер вступил в здание редакции «Акты диурны» как завоеватель. Репортеры и секретари разбегались при его появлении, будто ожидали погрома и насилия. Аспер в сопровождении исполнителей первым делом заглянул в таблин главного редактора. Главный поднялся из-за стола при виде Аспера.

— Мы поддерживали Бенита. Мы с самого начала были за его избрание, — поспешно заявил главный.

— Даю три часа на сбор вещей, — сказал Аспер. — И чтоб больше тебя никто здесь не видел.

— Но как же… — начал было редактор.

— Теперь главным будет Гней Галликан. Это первое решение диктатора Бенита.

— Но «Акта диурна» не принадлежит императору, — попытался протестовать главный.

— Разумеется. Но тридцать процентов акций скупил банк Пизона. А еще двадцать пять находятся в личной собственности императора. Так что все решает Бенит.

Глава 23

Июньские игры 1976 года (продолжение)

— Ты отказываешься возвращаться в Рим, Августа? — посол Империи в Готии был сама предупредительность: он встретил Августу в вестибуле и провел в свой таблин — слишком тесный для посла Великого Рима. Но что поделать — все помещения в Танаисе тесны. — Но это невозможно. Есть же протокол.

— Я уже созвала пресс-конференцию. И делаю заявление: пока диктатором будет оставаться Бенит, в Рим я не вернусь.

— У тебя есть веские причины? — Послу решение Августы не нравилось. Очень. Да все ему не нравилось — и вести из Рима, и вести с севера, и вести с востока. Из Танаиса сейчас лучше всего уехать. А глупая девчонка зачем-то тянет время. Впрочем, ясно зачем.

— Бенит — подонок. А подонки не должны решать чужие судьбы. — Послу показалось, что она намеренно провоцирует его на дерзкий ответ. Но послу не полагается отвечать матери императора дерзко.

— Августа, хочу напомнить, что сенат избрал Бенита диктатором и…

— Уж не хочешь ли ты меня обвинить в оскорблении его диктаторского достоинства? — Она прошлась по таблину, остановилась у окна. Она явно нервничала. И играла какую-то роль. Посол надеялся разгадать к концу разговора, какую именно. На Летиции была белая стола без вышивки и украшений. И ни одной золотинки в волосах, ни одного кольца на руке. Даже сандалии, и те из некрашеной кожи. Строгий траур. Хотя срок траура уже несколько дней как вышел. А между тем послу доподлинно известно, что в покоях Летиции обретается какой-то парень и делит с нею постель. Наглец даже не выходит из комнат Августы. А еще говорили, что она любила покойного Цезаря! И не удержался, чтобы не уколоть:

— Почему ты носишь траур, Августа? Год уже миновал. Носить траур дольше года неприлично.

— Я ношу траур по Риму. После избрания Бенита вчера многие надели траур, не так ли?

Да, посол слышал про выходку сенатора Флакка и прочих оптиматов. Но предпочитал об этом не распространяться.

— Надеюсь, ты собираешься жить не в Альбионе? Альбион сейчас настроен по отношению к Риму чрезвычайно негативно.

— Нет, могу тебя заверить, я отправлюсь не в Альбион. В ближайшие дни моя личная яхта «Психея» придет в Танаис, и тогда я покину Готию.

— Тебя ждет крейсер «Божественный Юлий Цезарь».

— Нет, доминус, я же сказала — в Рим я не вернусь.

Зазвонил телефон. Аппарат из зеленого мрамора, отделанный золотом и слоновой костью. Внутренняя связь. Значит, что-то, касаемое Августы или посла. Или предстоящей пресс-конференции.

— С твоего разрешения. — Посол взял трубку.

— Человек, который живет в покоях Августы, — это Элий. Наш агент сумел его засечь. Он почему-то прячется. Но что это бывший Цезарь — несомненно.

«Бенит меня убьет», — посол против воли улыбнулся, вешая трубку.

— Что-нибудь важное? — Августа нахмурилась — почуяла неладное.

— Ерунда. Мелочь. — Посол опустил голову, потому что дурацкая улыбка вновь растягивала губы. «Так вот какова твоя игра…» Раздражение ушло, как вода в песок.

— Твое право. Августа, следовать, куда ты пожелаешь, — сказал вслух.

Нет сомнения, что Бенит вскоре узнает о возвращении Элия. Но он узнает это не от посла в Готии.

Глава 24

Июльские игры 1976 года

Гет проснулся. Предчувствие встревожило. Во сне мелькнуло видение крадущихся фигур. Вот они пересекают двор, вот в недвижной глади бассейна отражаются их темные силуэты. Стоящий на пороге гвардеец, не вскрикнув, валится на плиты нумидийского мрамора. Кто привел в Палатинский дворец неведомых гостей, кто отворил дверь? Неважно. Они крадутся по галереям, пересекают залы. Мраморные статуи провожают их взглядами нарисованных глаз. Гвардеец, расхаживающий по пустынной галерее, сейчас падет от их руки. Ну почему он не видит этой черной скользящей тени, почему?!

— Постум! — догадался Гет и вскинул плоскую голову. Стрелой вылетел в галерею. Стоящий на часах преторианец глянул в недоумении на огромного змея.

— Они пришли! Они здесь! Постум! — выкрикнул Гет, и огромное пестрое тело заскользило по полу.

Авл Домиций, не спрашивая ни о чем, побежал следом. Но они были слишком далеко. Ну почему, почему Гет не ночевал сегодня в комнате императора. Ясно почему — остался на кухне пожрать дольше обычного, а спальня императора далеко…

Гет ударился всем телом в дверь детской. Одетые в черное фигуры метнулись в стороны. Он кинулся на них. Сбил одного с ног. Второй замахнулся мечом. Все, конец — решил Гет. Но тут неведомый боец — не гвардеец, другой — ринулся на убийцу. Он был стремителен, он был быстрее всех. Меч его сверкнул лунной дорожкой, и лунное серебро затмилось дымящимся кармином. В сумраке спальни мелькали тени. Неясные, быстрые, волчьи силуэты. Воплощение смерти — неопределенное ядовитое ничто. Они кидались на смелого защитника с яростью воистину звериной, кидались и отлетали прочь.

У колыбели, крыльями раскинув руки, застыла женская фигура. Ее лицо мелькнуло белым дрожащим пятном.

— Они пришли его убить! — прошипел Гет. Кормилица и сама знала это. Потому и нависла над малышом, защищая. Гет кинулся к кровати. Убийца топал следом. Женщина отлетела в сторону, ударилась о стену. Гет выхватил ребенка из колыбели. Меч убийцы проткнул пурпурный матрасик. Пух взметнулся белым снежным облачком. И тут меж Гетом и убийцей вновь возник таинственный заступник. Меч сверкнул и погас под красной струею крови. Постум проснулся и заплакал. Гет постарался заслонить своей плоской головой происходящее от глаз крошечного императора. Как будто малыш мог понять, что означают эти красные брызги на полу и стене.

— Не смотри, — шептал он. — Только не смотри.

Но смотреть было уже не на что. Убийцы кинулись вон из спальни. Грохотали калиги гвардейцев в коридорах. Возня человеческих тел, чей-то предсмертный вскрик. Удаляющийся топот — напрасная попытка спастись последнего незваного гостя.

— Я обещал Элию охранять ребенка, сказал спаситель. И Гет наконец его узнал.

— Логос, не уходи! — взмолился он. — Я же гений. Если я умру, я умру навсегда.

— Если понадобится, я вновь приду. Вер шагнул к окну. И исчез. Гет знал, что он улетел. Но не видел, как он это сделал. Постум плакал навзрыд.

Бенита разбудили посреди ночи и доложили о покушении. Он сначала не понял, потом пришел в ярость. Покушение устроила Криспина — больше некому. Идиотка, какая идиотка! Теперь противники все свалят на Бенита. Бенита непременно замажут. Больше других будет стараться Флакк и его продажный вестник. Скажут: «У диктатора родился сын, и Бенит решил убрать императора». А Бениту малыш-император пока совершенно не мешает. У диктатора достаточно других сильных и подлых соперников. Нужно было посеять сомнение, чтобы в удобный момент им воспользоваться. Криспина могла ему в этом услужить. Вместо этого она решила идти напролом. Что теперь делать? Остается одно — отдать Криспину на растерзание. Сама виновата, дуреха.

Диктатор вызвал к себе Курция. Бенит клялся всеми богами, что убийц накажут по заслугам. Он брызгал слюной, вращал налитыми кровью глазами. Курций верил, что Бенит был искренен в своем гневе.

— Найти заказчика будет несложно, — сказал Курций. — Двое задержаны. Один уже дает показания.

Он глянул Бениту прямо в глаза. Смутится? Испугается? Но тот лишь еще больше взъярился.

— Никому пощады! Никому! Я лично прослежу.

«Криспина, — подумал Курций. — Нет сомнения, это Криспина. Глупая телка!»

«Курций сейчас, конечно, будет торжествовать, — думал Бенит. — Но он заплатит за свое торжество. И очень скоро».

Бенит вызвал к себе Норму Галликан. Вызвал, но она не пришла. Он послал за нею во второй раз. Опять не явилась. В третий раз ее привели исполнители.

Она была раздражена, как будто это она была диктаторшей, а Бенит ее подчиненным. На нее не произвели впечатление ни огромный таблин Бенита, ни пурпурный наряд диктатора. Она без приглашения уселась на стул и закурила.

— Для тебя не писаны законы? — спросил он зло.

— Я не признаю тебя за правителя, — отвечала она. — Твой приход к власти незаконен. Но раз уж встретились, давай поговорим. Я выскажу все, что думаю о твоих нелепых теоретических изысках и о твоих смехотворных проектах.

Бенит опешил. Так с ним разговаривала только Летиция. Но там — спятившая от горя девчонка, вообразившая, что ее защитит один титул Августы. А здесь взрослая женщина. Впрочем, бабы не умнеют с годами.

— Что ты бормочешь? — он со всеми был одинаково «вежлив», и с исполнителями, и с сенаторами, и с женщинами, как с гвардейцами. — Сенат признал меня. Рим признал меня. Ты видела данные опросов? Восемьдесят девять процентов поддерживают меня.

— А Элий бы не поддержал. Упоминание этого имени привело Бенита в ярость.

— Твой Элий — слюнявый идиот, который ничего не понимал в политике. И ты не понимаешь. А повторяешь лишь глупости, которые тебе внушили.

— Кто внушил? — с невозмутимым видом поинтересовалась Норма Галликан.

— Трион. Или ты думаешь, я забыл, что ты работала в лаборатории этого предателя? И ты еще не искупила свою вину перед Римом.

— Не искупила, — согласилась Норма. — Но стараюсь делать это каждый день. Но дней мне не хватит, даже если я доживу до ста лет. Так что незачем попрекать меня моей виной. Она безмерна.

— Я дам тебе шанс оправдаться. — Бенит самодовольно ухмыльнулся.

Норма не спросила — как. Она лишь приподняла бровь. Странно было слышать такое от Бенита.

Так и не дождавшись вопроса, Бенит продолжал:

— Ты создашь для меня Трионову бомбу. Норма вздрогнула. Когда-то она сама предлагала подобное Элию. Какое счастье, что Цезарь тогда ей ответил «нет». И теперь она с удовольствием выдохнула это «нет» в лицо Бениту.

Он не ожидал, что она откажется. Был уверен, что услышит «да». И потому на мгновение опешил. Но лишь на мгновение.

— У монголов бомба! — заорал он. — Или ты забыла про Нисибис? Нам надо срочно создать свою. Иначе Трион наделает их столько, что варвары уничтожат Рим.

— Пошли диверсионную группу, пусть они уничтожат Триона, Плацидиан.

Это обращение, напоминавшее об его усыновлении, привело Бенита в ярость. Он давно отбросил унизительную приставку от своего имени, никто его отныне так не именовал. А эта дрянь осмелилась.

— Она мне указывает, что делать! Что ты понимаешь в военном деле или в политике? Ничего. Занимайся своей наукой и оставь политику нам, профессионалам!

— Я и не знала, что у тебя есть профессия, Бенит. Можно узнать, какая?

— Я отдам тебя под суд за участие в создании бомбы, и тебя казнят старинной римской казнью.

— Пусть казнят. Но я не буду создавать для тебя бомбу, Бенит.

Несколько мгновений он смотрел на нее в упор, будто пытался загипнотизировать, потом неожиданно расхохотался.

— Разумеется, не будешь. У тебя ума не хватит ее сделать!

Она смерила его презрительным взглядом с головы до ног. Любой другой смутился бы. Но не Бенит. Тот вообще никогда не смущался.

— Хорошо, — уступила Норма Галликан. — Считай, не могу, потому что дура. И закончим этот разговор.

Бенит понял, что первую схватку проиграл.

— Я пошутил, — он похлопал Норму по плечу, как преторианца. — Ты умница, детка. Твоя клиника — это чудо. Тебе удалось спасти столько ребят!

Норма смягчилась. Немного, чуть-чуть, но смягчилась. Клиника была ее детищем. Куда более любимым, чем ее неведомо от кого рожденный малыш.

— Не так уж много. Всего тридцать два человека.

— Тридцать два! Это очень-очень много. Я представлю тебя к награде. Да, да, тебя наградят дубовым венком. [65]

Она улыбнулась, решив, что разговор о Трионовой бомбе закончен.

— Ну что ж, я не откажусь, если Рим оценит мои заслуги. А вместо венка дай мне денег. Три миллиона.

Бенит на мгновение растерялся от подобной наглой просьбы.

— Зачем?

— Мне нужна счетная машина, которую недавно сделали в Александрии. Она занимает три комнаты. Но это неважно. Главное, что я смогу подобрать на ней доноров для пересадки костного мозга. Для меня сделают новый агрегат. Быть может, он будет чуточку поменьше. — Она схватила листок и принялась писать. — Да, трех миллионов хватит. Пришли их на счет клиники. Как можно скорее. — Норма поднялась и не спрашивая разрешения вышла из таблина Бенита.

Бенит тут же кликнул Аспера.

— Весь компромат, который есть, на эту суку. Я придавлю ее, как лицеистку в темном углу, а она будет визжать: «Ой, не надо, ой, не надо!»

Аспер подобострастно захохотал. Бенит любил, чтобы над его шутками смеялись. И Аспер научился смеяться почти натурально. За это Бенит его и любил.

— Кстати, есть какие-нибудь новости от Курция?

Есть. И вполне ожидаемые.

— Криспина?

— Она, кто же еще. Старый пес вышел на ее след без труда. Дуреха тут же раскололась, едва Курций задал пару вопросов. Перетрусила и…

— Ну что ж, иногда и псов надо использовать. Пусть ее осудят… — Бенит на мгновение задумался. — На изгнание. Можно организовать?

— Вполне.

— Дочка, разумеется, останется в Риме — она-то ни в чем не виновата. А мамаша не будет нам мешать.

Элий спал теперь всегда в комнате с открытыми окнами. По ночам снился ему переход через пустыню. Во сне рот пересыхал, и губы слипались так, что их было не разомкнуть. И тогда прохладный ветерок, залетевший в окно, напоминал, что пустыня осталась позади, и Элий просыпался. Жадно хватал со столика заранее приготовленную чашу с водой и пил. Пил и не мог напиться.

Вот и сейчас проснулся. Окно приморской гостиницы, в которой они остановились под вымышленными именами, было открыто. Ветерок холодил лицо, вода смочила воспаленные губы. Что-то не так. Элий протянул руку. Постель рядом была пуста.

— Летиция! — позвал он.

— Я здесь. — Она сидела на подоконнике, обхватив руками колени. Ее длинные волосы стекали по плечам. В прежней жизни Летиция была хрупким подростком с короткой стрижкой. Теперь превратилась в красавицу-матрону с длинными роскошными волосами. Прежняя Летиция любила Элия до беспамятства. А эта? В любви этой новой Летиции Элий не был уверен. Особенно в такие часы.

— О чем ты думаешь?

— Не о чем, а о ком. О Постуме. Он сделал вид, что не заметил упрека в ее голосе.

— И что ты думаешь?

— Наш мальчик гений. Пусть и на одну четверть. Он уже разговаривает. Хотя это держат в секрете. Каким он будет, когда вырастет?

— А кто такой гений? — спросил он. Она не ответила, нырнула в постель. Ее кожа приятно холодила, еще храня запах ночного ветра.

— Опять летала? Я же просил!

— Чуть-чуть. И совсем невысоко. Интересно, Постум будет летать, как я, или нет?

Элий вновь взял чашу с водой, но рука замерла, так и не донеся чашу до губ.

— Что ты сказала?

— Интересно, будет Постум летать или нет?

— Нет, прежде. Он умеет говорить?

— Да разве я не рассказывала? Сотню раз говорила. Разумеется, мы это держали в тайне. Но он отлично говорит. Почти как пятилетний ребенок.

— Я помню, помню. — Элий расплескал воду на простыни и спешно поставил чашу на столик. — Подожди. Он может сказать, к примеру: «Я низлагаю Бенита…»

— Может, конечно. Что ж тут такого трудного? Смешно ему бояться Бенита. Пока.

— Отлично. Если б он умел писать. Или хотя бы мог подписаться.

— Он может.

— Невероятно. Ему только год!

— Да я сама начала говорить в семь месяцев. Только мама это ото всех скрывала. Она хотела сделать из меня обычного человека. Она считала, что только обычные люди счастливы. А те, кто походит на гениев, несчастны. Поэтому надо жить обычной жизнью.

— Так, отлично. — Элий провел ладонями по лицу, пытаясь взять себя в руки. — Вот что мы сделаем. Мы… то есть я… явлюсь на заседание Большого совета. Мы свяжемся через кого-нибудь с Постумом. Императору объяснят, что делать. И он заявит о низложении Бенита.

— Постум может это сделать?

— По закону может.

— Ему только год.

— Неважно. Он носит тогу. Значит — может. Таков закон Рима. И мы устраним Бенита по закону.

— А разве диктатор Бенит не заменяет императора?

— По закону диктатор не может противоречить императору. Он лишь может его замещать. Но если Август скажет: «Я приказываю то-то и то-то», все подчинятся. Слово императора выше слова диктатора…

— И ты вернешься в Рим? — оживилась Летиция.

— Нет, в Рим я не вернусь. Но Бенита мы уберем. Кстати, он знает о способностях Постума?

— Думаю, что нет. — Летиция помолчала. — Надеюсь, что нет…

— Кому из охранников Постума ты можешь полностью доверять? — спросил Элий.

— Авлу Домицию. Он клялся, что всегда будет верен Постуму.

Но тут же перед глазами всплыла сцена в гараже. И гримаса отвращения на лице Авла. Но ведь этот эпизод не имеет никакого отношения к клятве гвардейца.

— Хорошо, свяжемся с Авлом Домицием, — сказал Элий.

Глава 25

Июльские игры 1976 года (продолжение)

— Знаешь, что тебе теперь надо сделать, мой мальчик? — спросил Крул.

Бенит пожал плечами — угадать логику старика, как ни старался, он не мог. Всякий раз тот огорошивал его каким-нибудь невероятным предложением.

Они сидели в маленьком закутке, именуемом таблином редактора, сплошь заваленном бумагами. Из окна открывался вид на сады Лукулла. Крул обожал маленькие каморки и зелень. И еще он обожал всякие гадости. Глядя на черные свечи кипарисов, Крул вспоминал, что за свои сады бедняга Лукулл поплатился головою, потому что они так приглянулись Агриппине. Воистину лучше ничем не владеть. Тогда у тебя нечего будет отнять. Или владеть целым миром.