- Ты должен стать мужчиной. А то девочки подумают, что импотент.
      В армии меня будут убивать... Это я знал... Или меня убьют, или я убью. Брат вернулся после службы сломленным человеком. Каждое утро его били ногой в лицо... Он лежал на нижних нарах, старослужащий - наверху... Когда тебя целый год пяткой в морду!.. Попробуй остаться тем, кем ты был. Есть тип людей, которые не могут быть мясом, а есть другой тип, готовый быть только мясом. Человеческие лепешки... Я учился бить... В лицо, между ног... Как позвоночник переломить... Хатха-йога, каратэ...
      Расскажу анекдот... Сменим жанр...
      Гуляет по лесу дракон. Встретил медведя:
      - Медведь, - говорит дракон, - у меня в восемь часов ужин. Приходи - я тебя съем.
      Идет дальше. Бежит лиса:
      - Лиса, - говорит дракон, - у меня в семь утра завтрак. Приходи - я тебя съем.
      Идет дальше. Скачет заяц.
      - Стой, заяц, - говорит дракон, - у меня в два часа обед. Приходи - я тебя съем.
      - У меня вопрос, - поднял заяц лапу.
      - Давай.
      - Можно не приходить?
      - Можно. Я тебя вычеркиваю из списка.
      ...Нас ведут по перрону... Девчонки машут... Мамы плачут...
      В памяти остаются только голоса:
      - Сорок таблеток... Попытка суицида... Белый билет. В армию не берут... Надо быть дураком, чтобы остаться умным... Бей меня! Бей! Ну и пусть я говно, мне наплевать. Зато я - дома, трахаюсь с девчонками, а ты - с винтовкой пошел играть в войну...
      Человека можно запрограммировать. Он сам этого хочет. Ать-два! Ать-два! В ногу!!! Что такое вор в законе? Человек, у которого нет романа со смертью, он решил свои отношения со смертью. Зацепи - вилку в глотку воткнет! Жизнь прожита, сожжена дотла. Такой прыгнет, укусит. А сотня молодых мужчин вместе? Зверье! В тюрьме и в армии живут по одним законам. Беспредел. Заповедь первая: никогда не помогай слабому, слабого бей сапогами по голове. Ночью кто хрюкает, кто квакает, кто маму зовет, кто воздух портит... Но слабого бей сапогом по голове!
      Чехов писал, что надо каждый день выдавливать из себя по капле раба. Но иногда человеку хочется быть рабом, ему это нравится.
      Подъем. Команда:
      - Лечь! Встать!
      Все встали, один лежит.
      - Лечь! Встать!
      Лежит.
      Сержант стал желтый, затем фиолетовый:
      --- Ты что?
      - Суета сует...
      - Ты что?
      - Суета...
      Сержант - к командиру роты, тот - к гэбэшнику. Подняли дело: баптист. Как он в армию попал?! Его оградили от всех, потом куда-то увезли. Он фантастически опасен! Не хочет играть в войну...
      Покончить с собой я хотел пять раз. На пятый... решился... Сначала думал повеситься... Нормально. Все возле этого когда-то проходили... Командир просил:
      - Только не стреляйтесь. Людей списать легче, чем патроны.
      В человеке есть война, война возбуждает. Мне бы сказали - строить этот дом, в котором я живу, - долго. Скучно. А разрушить - в два дня. Какой восторг! бить, крушить! Нам это нравится. Системы возврата нет... Я боюсь замкнутых пространств... Ненавижу социальную жизнь... Встать-лечь! Лечь-встать! Почистили нас, помыли. Вынесли красное знамя: "И если я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара..." Ночью во сне я убегал от отца, он целился в меня, целился...
      Первое письмо от девушки... Руки затряслись... Но жизнь больше Феллини, чем Бергман. Письма хранить нельзя.
      Проверка тумбочек:
      - Бабы ваши, будут наши. А вам еще служить, как медным чайникам. Неси свою макулатуру в унитаз...
      Положен набор: бритва, авторучка, блокнот... Сидишь на "очке" и читаешь последний раз письмо: "Люблю... Целую..."
      Полярная ночь. Бесконечная. Стоим вдвоем в карауле. В руках - оружие. Мне пришла мысль, что это совсем просто: секунда-две, и ты свободен... Я могу назвать не причину, а повод. Если искать причину, то надо начинать оттуда, когда мама хотела девочку, а папа хотел аборт. Где-то в подсознании у меня это закодировано... И папины заклинания: "Герой! Герой!" Героев я представлял без рук, без ног. С кровавыми звездами на спине... Я никогда не хотел быть героем. Я ненавижу героев! Я их презираю! Миражи! Мифы! Иллюзия! Подмена! В детстве м играли в самураев. Самурай должен был красиво умереть: не имел права упасть лицом вниз, закричать. Я всегда кричал... Меня не любили брать в эту игру...
      А повод? Повод мог быть ерундой... Сержант сказал, что ты мешок с говном, или колбасы в обед не досталось. Чай без сахара... Столкнуть могла чепуха...
      Но жизнь больше Феллини, чем Бергман.
      Стоим в карауле. Шепот (парень деревенский, с Украины):
      - Ты знаешь, что такое оргазм? Пробовал?
      Это мы - с ракетами и ядерными головками, которые могут тысячи людей убить? И я, который хочет себя убить?..
      ...Смерть похожа на любовь. И последнее мгновение - страшные и некрасивые судороги. Мы не способны вернуться из смерти, но из любви мы возвращаемся. И можем вспоминать, как было... Вы тонули когда-нибудь, вас затягивал вир? Я тонул... Чем больше сопротивляешься, тем меньше сил. Смирись - и дойди до дна. Там уже твой выбор: или ты хочешь умереть, или ты хочешь жить. Хочешь жить - пробивай небо воды, возвращайся. Но сначала дойди до дна...
      Я дошел и понял: хочу жить! Просто жить! Я никого не убил, единственный человек, в которого я стрелял, я - сам... Только ранил...
      Но жизнь больше Феллини, чем Бергман...
      Там? Там никакого света в конце тоннеля... И ангелов я не видел... Сидел отец у красного гроба... Гроб пустой...
      Сон... Жизнь... Эта жизнь? Или та? Как у Мережковского: "Лишь тенью тени мы живем"..."
      История коммуниста последнего поколения
      и некоторые размышления
      об обаянии красного идеала
      Игнатий Валерьянович С.
      заведующий отделом обкома партии, 54 года
      Из разговора с бывшим помощником первого секретаря обкома партии.
      "Зачем вам эта история? Не хочу говорить! Зачем? Все свалили на коммунистов... Натравили на нас народ... Семнадцатый год... По знакомому сценарию... Еще один семнадцатый год... У нас директора керамического завода рабочие на тачке вывезли за ворота. Горлопанили. Били стекла. Забыли, что дальше в этом сценарии. в следующем действии: брат пойдет на брата, сын на отца... История повторяется... Те же действующие лица...
      Сажусь в такси.
      - Скоро коммунистов бить будем? - спрашивает у меня водитель.
      - Так это же снова кровь?
      - А без крови у нас ничего не получится. Я сначала бы всех коммунистов перестрелял. А потом брокеров и спекулянтов. И сжег бы эти ларьки!!
      Музыка играет. Хорошие сигареты. И ведь стрелял бы! Стрелял!
      Вот она - родина Пугачева и Стеньки Разина... Нравится кровь пустить... За справедливость! Только. когда дым рассеется, увидят, что брат убивал брата. А вы говорите - народ. Народ сам о себе сказал, что из него - и дубина, и икона.
      Не хочу отвечать на ваши вопросы! Не буду! Зачем вам эта история? Он, как и я, из тех, кого вы собираетесь судить... Устроить Нюрнберг... Кричат на улицах: "Довели страну! Разорили! Преступная партия! Кровью залили..." Хотят судить живых и мертвых... В столице бьют, сваливают памятники днем, принародно, а у нас, в провинции, тайком, ночью. Памятники Марксу, Ленину... Рассказывают, рабочие стащили Ленина на железном троссе вниз и кукишей ему надавали. Ночью валят... Как воры... Зачем? Проститесь с большевизмом честно. Наука принесла человечеству куда более неисчислимые бедствия. Давайте тогда истребим ученых! Предадим анафеме отцов атомной бомбы... Марксизм, как любая великая идея, дал своих мучеников и своих негодяев. В этом "красная религия" похожа на все другие религии.
      Кто я сейчас? Обыкновенный школьный учитель. Преподаю историю. По старым учебникам... Новые еще не написаны... Уходит одна мифология, приходит другая. Никаких идеалов... Я уже не говорю об идеалах... Никаких идей...
      Зачем вам эта история? Эта нелепая смерть... Необъяснимая...
      Вы думаете, что сегодня не опасно быть искренним? Что изменилось? Во всем обвинили коммунистов. Их нет у власти. И что изменилось? Пришли демократы - и скорее к той же кормушке, к рогу изобилия... Теперь вы поняли, что не в коммунистах дело? А в кормушке... А там все строго по рангу... Как еще и при Сталине... Об этом ходило немало партийных легенд... Например, как при Сталине заведующим секторами ЦК разносили чай с бутербродами, а лекторам - только чай. Но потом ввели должности заместителя заведующего сектором. И вот в управлении делами долго думали: как быть? Кончилось тем, что заму стали подавать чай без бутерброда, но на белой салфетке. Идеальная вечная схема: сначала пью простой ай и мечтаю о чае на белой салфетке, получив чай на белой салфетке, хочу чай с бутербродом. Ко вам сказал, что Сталин умер? Вы что - человека измените? Винят идею... При чем здесь идея? Великая идея... Человек виноват... Он ничуть не изменился со времен старого Рима и древнего Иерусалима. Человек историей не живет... Идеей не живет: родился, влюбился, женился, машину купил, дом построил. Кого-то ревнует, кому-то завидует, чего-то все время хочет. Мы об идее говорим, об этом принято у нас говорить, но мы ею не живем. Вот у меня болеет дочь... У нее лучевая болезнь... У девочки... Я этим живу... Кого-то жена бросила... Никто идеей не живет, только сумасшедшие. Наивные. Я встречал таких, но среди партийных профессионалов их не было. Я боюсь быть искренним... Я боюсь за свою семью, за детей. К моей дочке, она учится в пятом классе, подошли на перемене одноклассники:
      - Мы с тобой не будем дружить. Твой папа в обкоме партии работал.
      - Мой папа хороший.
      - Хороший папа не мог там работать. Мы вчера на митинге были.
      Я прошу родителей: никогда не берите детей на митинги! Или вы хотите новых Гаврошей и Павликов Морозовых? Только по другую сторону баррикад...
      У коммунистов моего поколения оставалось мало общего с Павкой Корчагиным. Я так думаю, что у нас было три поколения коммунистов: первое профессиональные революционеры, с портфелями и револьверами, эти хотели развести определенный тип людей, а от остальных избавиться, второе - самые искренние. честные, они выросли после Октября, когда идея еще была молодая, сильная, и они верили в коммунизм, их в тридцать седьмом в лагерях уничтожили; и третье, последнее, - это мы, служащие партии, клерки. Мы просто работали. Это была хорошая работа. Никто об идее никогда не говорил, относились к ней как к обряду. Существовал такой обряд - светлое будущее. Бе него нельзя было выйти на трибуну, подняться на сцену, вынести красное знамя. Мы понимали. что человек идеей не живет, но она дона существовать, светить с высоты. Идея оставляет человека в истории. А у нас была великая идея! Без идеи мы - кто? Говорящая глина?
      Как, скажите, без светлого будущего мне приходить каждый день в школу? В класс...
      Я не узнаю лица людей на улице... Они поменялись... Они поменялись очень быстро, стремительно. И они мне не нравятся... Мне не нравятся разговоры моих учеников о курсе доллара и немецкой марки...
      И ваши вопросы мне не нравятся... Зачем вам эта история?"
      Через несколько часов он сам разыскал меня в гостинице.
      "И все-таки заем вам эта история? Хотите порадовать обывателя? Не каждый день коммунисты кончают самоубийством... Тем более работник обкома партии... Обыватель будет в восторге! История повторяется... Советую перечитать "Окаянные дни" Ивана Бунина. Многие места из этой книги я наизусть знаю. Совпадает! Все совпадает! Мы вернулись на семьдесят лет назад... Вот, например, это место: "Помню старика-рабочего у ворот дома, где были прежде "Одесские новости", в первый день водворения большевиков. Вдруг выскочила из-под ворот орава мальчишек с кипами только что отпечатанных "Известий" и с криком "На одесских буржуев наложена контрибуция в 500 миллионов!" Рабочий захрипел, захлебнулся от ярости и злорадства: "Мало! Мало!"
      Узнаете?! Как будто на наших сегодняшних улицах подслушано и записано...
      Вы за этим приехали? Написать, как коммунисты сегодня выбрасываются с восьмого этажа? (Молчит.) Простите... (Порывается уйти, но остается.) Это была простая и необъяснимая смерть... Понятная и непонятная... Я близко знал его и чувствую свою ответственность за версию, с которой вы отсюда уедете. Одни, я догадываюсь, отмолчатся, открестившись от своего "коммунистического прошлого", - таких нынче большинство, другие расскажут понаслышке, придуманное. Это сейчас, через семьдесят лет, мы читаем воспоминания о Колчаке, Деникине и пытаемся их понять... А тогда - проклятья и свист над могилами... Улюлюканье... Я - историк, я об этом думаю... Мы обречены на возвращение. Прокляв чужие могилы, умираем, чтобы то же самое повторили над нашими... Вы же помните, как уходил из своего президентского кабинета Горбачев? Его толкали в плечи. Барабанили! Как все радовались, когда покончил с собой Пуго! Самое страшное, что с нами произошло, - мы перестали бояться смерти. Мне когда-то старый священник, которого я, с новеньким университетским дипломом, убеждал, что Бога нет, тянул Бога за бороду на землю, мне этот священник рассказал анекдот.
      Революция... В одном углу церкви пьют, гуляют красноармейцы, а в другом - их кони жуют овес и мочатся. Дьячок бежит к настоятелю:
      - Батюшка, что они творят в святом храме?
      - Это не страшно. Эти постоят и уйдут. Страшно будет, когда их внуки вырастут...
      У великой идеи две жизни: чистая - в уме, в книгах, и вторая, земная жизнь, жизнь в реальности. В Кремле сидели кремлевские мечтатели и о мировой революции думали, а в церкви красноармейцы пили, гуляли и их кони мочились. Идея прекрасная! Но что вы с человеком сделаете? Человек не изменился со времен старого Рима...
      Зачем вам эта история? Разве кто-нибудь может понять смерть? Мы с ним в последние дни много разговаривали. Но ведь самое главное произошло потом, после него...
      Ну, для начала я вам скажу, что это был типичный партработник. Система отбора партийных кадров жестко регламентировалась. Доходило до смешного. Ветеринар, например, мог стать вторым секретарем райкома партии, а врач-терапевт нет, потому что в аппарат брали только производственников, техническую интеллигенцию. Гуманитарии не ценились, им не доверяли, они всегда были как бы на подозрении. Это сейчас драматурги и переводчики, младшие научные сотрудники могут править страной, а в те времена это было дело партийных профессионалов. Секретарем по идеологии обычно была женщина. Ее сажали во все президиумы, в центре. Но почему - женщина? Сугубо для украшения... Как на плакате... Я вам уже говорил. что существовал обряд... Обряд светлого будущего... Обряд власти... Но технократизм, конечно, накладывал отпечаток. Мысль, что народ может выйти на улицы, казалась невероятной. Может ли бунтовать тюрьма? Может ли бунтовать армия? Мне сейчас тоже непонятно, чем питалась эта наша уверенность.
      Да, так вот, он был типичный партработник, ему больше всего нравилось брежневское время Он мог вынести вопрос на бюро обкома, на секретариат... Написать постановление... Засекретить документ... Положить под сукно... Выполнить любую команду... Но в его голове не могла родиться ни одна идея, потому что он - по своей природе - только исполнитель, как был когда-то инженером на заводе, так им и остался. Прикажут - сделает, доложит. А началась перестройка... По телевизору выступал Горбачев и обещал народу демократию... Народ выходил на центральную площадь города и требовал то хлеба, то свободы, то мяса, то курева... Такого народа никто из нас не знал... Мы привыкли к организованным майским колоннам...
      н отвечал в обкоме партии за науку и культуру... И вот этот человек приходил ко мне в кабинет и спрашивал: надо ли ему читать "Дети Арбата" Анатолия Рыбакова? И что отвечать, если на встрече в техникуме или в институте у него спросят о Солженицыне? Какая на это счет поступила команда сверху? Грянули такие дни, когда для него ничего не было страшнее, чем выехать куда-нибудь с докладом, встретиться с людьми. Он приходил с утра на работу и сидел, не выходил из своего кабинета. Он боялся телефонных звонков... Они требовали мгновенных решений, его вмешательства: в школе забастовали учителя, в театре молодой режиссер репетирует запрещенную пьесу... Вышли на митинг старики - жертвы сталинских репрессий... По-моему, военные - это были единственные люди, которых он еще как-то понимал. Система координат тут совпадала...
      О чем мы беседовали? Я был намного моложе, но даже не это, а то. что я находился как бы вблизи власти, его ко мне притягивало. И то, что я был молодой, значит, я был ближе к тому, что происходило на улице, я только что из той жизни пришел сюда. Меня взяли на работу в обком из областной газеты. "Вот вы - молодые", - начинал он. Молодые, значит, ответственные за то. что происходит, переворачивается. Он говорил о твердой руке, о порядке, о том, что все разваливается. Других вопросов он себе не задавал. Они никогда не читал Маркса, впрочем, как и я. В вузах мы когда-то все это пролистали перед экзаменами. Маркса и Ленина я стал читать сейчас, когда сносят памятники им, тащат на свалку...
      Я его видел в тот день... За несколько минут, как он выпрыгнул... Выхожу в коридор: он ходит без пиджака, открыта дверь в туалет, а там окна настежь... Виновато как-то улыбнулся мне... Пиджак висит на дверной ручке... Мелькнуло: почему он здесь, на восьмом этаже, вроде его никто не вызывал? На восьмом этаже находился кабинет первого секретаря обкома партии, сюда или вызывали, или приглашали. Представить, чтобы кто-то просто так поднялся туда и гулял, невозможно. Никто даже из своих работников не заходил, кроме меня, его помощника, и секретаря-машинистки. Мы находились рядом, наши кабинеты. Существовал этикет, который не нарушался. Краем сознания пробежала мысль: вроде никто его не вызывал... Я забрал в приемной отпечатанные странички (как раз писал доклад первому секретарю) и вернулся к себе. Через несколько минут слышу крики в коридоре...
      Недавно я где-то прочел, что раб вспоминает не только плети и цепи, которыми он был прикован к галерам, но и красоту моря, и соленый ветер в лицо... К чему это я? Это уже о другом... Или нет? О том же. В университете я думал о себе, что я независим. В армии словил себя на мысли, что счастлив стоять в строю по стойке "смирно" и появилось желание стрелять... Это уже о другом... Это уже чувства, эмоции... А вам нужны факты...
      Он пришел в тот день на работу в старом костюме... В старых ботинках... Я после думал. что он же шел и представлял, как будет это делать... Вот эту последовательность: где, как, когда? Открыть, подняться, ступить... Кто бы мог подумать, что он окажется на это способным? Послушник по своей природе... Он нарушил все правила игры...
      Заведующий отделом обкома партии - номенклатура ЦК. И вдруг он бросается с восьмого этажа, разбивается насмерть... Это все равно что идти на марше и ухитриться повеситься. Был переполох. Недоумение. Приезжали комиссии...
      Я могу пересказать вам текст наших объяснительных записок, даже с сохранением стиля партийных документов, я их немало в свое время написал. Что-то вроде того, что нескольким работникам обкома партии было предложено подыскать другую работу в связи с тем реформированием партии, которое происходит в стране. В числе их был и Игнатий С. Имелись варианты: должность директора кинотеатра или начальника "Союзпечати", преподавательская работа в сельхозакадемии. И так далее. В служебной бумаге излагалась служебная правда... В ней не было наших разговоров и его растерянности, непонимания того, что совершается вокруг. Он служит партии, как он считал, верой и правдой, ни разу не ослушался, всегда находился под рукой, наготове, и вдруг она его изгоняет. Она его предает. Иначе как предательство он это оценить не мог. Он же был такой, каким партия хотела, каким она его слепила и укротила, он стал ее атомом, ее живой клеткой. Ему нравилась эта большая, беспощадная машина. Однажды он мне признался, что мечтал быть военным, но не прошел по конкурсу в военное училище.
      Как этот человек взбунтовался? Этот послушник. Я до сих пор понять не могу. Он всегда делал то, что ему прикажут...
      У него была красивая жена. Бухгалтер в стройтресте. Двое сыновей. Он получил для каждого квартиру. Купил им машины. Да, это все было, и он это все умел - взять, получить, позвонить, попросить, нажать, выбить. Казенная дача... Продуктовый заказы в обкомовском буфете... Но не из-за этого со стометровой высоты - на камень! Не из-за сырокопченой колбасы и икры...
      Его изгнали, его предали... Он не мог с этим примириться...
      Было еще одно обстоятельство. Домашнее. Интимное. Я не уверен, что имею право приоткрывать его. Но если без имени... Инкогнито... Когда жена узнала, что он уходит из обкома, пригрозила: "Забирай свою старую мать! Вези назад в деревню! Мне надоело из-под нее горшки таскать..." Мать тяжело болела... Он попросил в обкоме машину, и шофер рассказывал, как они отвозили в деревню его большую мать. Проедут десять километров:
      - Стой! Поворачивай назад.
      Выйдет. Покурит.
      - Едем дальше.
      Оставил он мать в старой, холодной хате. На чужих людей. Плакал. Просил. Это он, к кому вся деревня приезжала за справедливостью?! Это он, кто был - власть.
      Человек сломался. Я думаю, он окончательно сломался там, в машине, когда он сидел в кабине, а полупарализованная мать лежала в кузове, в кабину она не вошла. Все в жизни перемешано: сырокопченая колбаса, икра, власть и смерть. Я не пытаюсь вызвать у вас сочувствие. Это наша сумасшедшая, безумная наша жизнь... По Библии человек живет не при капитализме, не при социализме, а на земле. Я должен объяснить эту жизнь своим ученикам...
      Театр абсурда! Самое главное случилось потом, после него... Через несколько месяцев мы все искали другую работу. Партия, которая к моменту ее закрытия насчитывала тринадцать миллионов членов, перестала существовать в один день. Мне позвонили утром: "Обком закрывают. У нас два часа, чтобы забрать свои вещи". Взвившаяся толпа у здания обкома... Крики и оскорбления... Заставили открыть портфель... Вывернуть карманы и снять пальто... Кабинеты опечатывала комиссия: какой-то слесарь, неудачливый журналист, мать пятерых детей... Ее я запомнил по митингам, она всегда выступала и рассказывала, что живет в многосемейном бараке, с пятью маленькими детьми, требовала квартиру... В моем кабинете все перевернули, исчезла пепельница и зажигалка... К слову сказать, через год я встретил ту женщину, спросил: "Получили ли вы квартиру?" Она погрозила кулаком в сторону здания бывшего обкома партии: "И эти подлецы меня обманули!" Первый секретарь обкома сейчас - замдиректора совхоза, он хороший инженер. Второй секретарь - директор кинотеатра... Я учитель... Никто не чувствует себя палачом... Все чувствуют себя жертвами... И внизу и наверху... Всех предали... Кто? Одни говорят, что идея нас предала... Другие - что мы ее предали...
      Все идет по знакомому сценарию... Вы человека не измените... И без усилий системы человек хочет исчезнуть в массе. Кажется, это слова Оруэлла. Когда человек в массе, он невидим, но он бессмертен. Социализм заставлял человека жить в истории, творить историю... Он оплачивал, соединял одним действием, одним направлением движения. Великая идея подчинили хаос... Она светила с высоты, пусть недосягаемая, и даже лучше, что недосягаемая. Народ чувствовал себя в истории, что он совершает историческое действие, что он при чем-то великом присутствует... Подобное чувство он испытывал еще только в войну... А что вы ему дадите? Сытую жизнь? Благополучие? Они никогда не будут для нас конечной целью. Другой замес. Нам нужен трагический идеал. был обряд - светлое будущее... И был этот трагический идеал... Вы его не растопчете. Не отберете. Он будет жить. Ну что ж, пишите. Сейчас все можно писать, и все пишут, а где литература? Где что-нибудь равное тому, что с нами происходит? Хотя бы вот одна его смерть... Эта смерть..."
      История человека, который летел, как птица
      Иван Машовец
      аспирант философского факультета, ...... года
      Из рассказа друга, аспиранта философского факультета Владимира Станюкевича
      "...Он, конечно, хотел уйти незамеченным. Был вечер. Сумерки. Но несколько студентов из соседнего общежития видели, как он прыгнул. Он открыл окно в своей комнате настежь, стал на подоконник и долго смотрел вниз. Потом повернулся спиной, очень сильно оттолкнулся и полетел... Он летел с двенадцатого этажа...
      Шла мимо женщина с маленьким мальчиком. Малыш поднял вверх голову:
      - Мама, посмотри: дядя, как птица, летит...
      Он летел пять секунд...
      Все это мне рассказал участковый милиционер, когда я вернулся в общежитие; я оказался единственным, кого в какой-то степени можно было назвать его другом. На следующий день в вечерней газете я увидел снимок: он лежал на асфальте лицом вниз... В позе летящего человека...
      Конечно, я могу попробовать что-то передать... Хотя все ускользает... Мы с вами не выберемся из этого лабиринта... Это будет объяснение отчасти, объяснение физическое, а не духовное. Существует, например. служба доверия. Человек звонит туда и делится: "Я хочу покончить жизнь самоубийством". За пятнадцать минут они его разубеждают. Они узнают причину. Но это не причина, а спусковой крючок...
      За день до этого он встретил меня в коридоре:
      - Зайди обязательно. Надо поговорить.
      Вечером несколько раз я стучал к нему, он не открывал. Через стенку (наши комнаты рядом) я слышал: он там. Ходит. Взад-вперед. Мечется. "Ну, думаю, - зайду завтра". Завтра я разговаривал с милиционером.
      - Что это? - Милиционер показал мне как будто знакомую папку.
      Я нагнулся над столом:
      - Это его диссертация... Вот титульный лист: "Марксизм и религия".
      Все страницы были перечеркнуты. И красным карандашом - по диагонали, наотмашь: "Ерунда!! Бред!! Ложь!!" Его почерк... Я узнал...
      Он все время боялся воды... Еще со студенчества я помню, что он боялся воды. Но никогда не говорил, что боится высоты...
      Не получилась диссертация, ну и черт с ней! Надо признать себя пленником утопии... Из-за этого, что ли, прыгать с двенадцатого этажа? Сколько людей сегодня переписывает свои кандидатские, докторские, а сколько боятся признаться вслух, как они у них назывались. Стыдно, неудобно... Может, он решил: я сброшу и эти одежды, и эту физическую оболочку...
      Логика поведения не вела к этому, а действие совершилось... Есть такое понятие, как судьба. Тебе дана программа... Ты взошел... Человек либо восходит, либо опускается... Я думаю: он верил. что есть другая жизнь... В тонком слое... Был ли он верующий? Тут начинается вопрошение... Если была у него вера, то без посредников, без культовых учреждений, без самого обряда. Но для верующего самоубийство невозможно, он не решается нарушить план Бога... Прервать нить... У атеистов пусковой механизм срабатывает проще. Он не верит в другую жизнь, не страшится. Что такое семьдесят или сто лет? Какой-то миг, песчинка. Молекула времени...
      Однажды мы с ним говорили о том, что социализм не решает проблему смерти или хотя бы старости. Проходит мимо...
      Я был свидетелем, как в букинистическом магазине он познакомился с каким-то сумасшедшим. Тот тоже рылся в старых книгах о марксизме, как и мы. Потом мне передал:
      - Послушай, что он сказал: "Это я - нормальный, а ты - страдающий". Ты наешь: он прав.
      Я думаю: он был искренним марксистом и принимал марксизм как гуманитарную идею, для которой "мы" - гораздо больше, чем "я". Как некую единую планетарную цивилизацию в будущем... Зайдешь к нему в комнату, он лежит, обложившись книгами: Плеханов, Маркс, биографии Гитлера, Сталина, сказки Андерсена, Бунин, Библия, Коран. Все это читает сразу. В памяти остались отрывки его мыслей, но лишь отрывки. Я восстановил их уже после... Ищу смысл его смерти... Не повод, не причину... Смысл! В его словах...
      - В чем разница между ученым и священником? Священник то, что не познано, через веру познает. А ученый пытается проникнуть в Нечто через факт, через знание. Знание рационально. Но возьмем, к примеру, смерть. Просто смерть. Смерть дальше мысли...
      Мы, марксисты, взяли на себя роль служителей церкви. мы сказали, что знаем ответ на вопрос: как сделать всех счастливыми? Как?! Любимая книга моего детства - "Человек-амфибия" А. Беляева. Я недавно ее перечитал. Это же ответ всем утопистам мира... Отец творит из сына человека-амфибию. Он хочет подарить ему мировой океан, осчастливить, изменив человеческую природу. Гениальный инженер... Ему мерещится, что он проник в тайну... Что он - Бог! Он он сделал сына самым несчастным среди людей... Природа не открывается человеческому разуму... Она его только заманивает...
      Ил вот еще несколько его монологов. Как я их запомнил...
      - Феномен Гитлера еще долго будет волновать умы. Возбуждать. Все-таки как запускается механизм массового психоза? Матери на протянутых руках несли детей: "На, фюрер, возьми!!"
      Мы - потребители марксизма. Кто может сказать, что он знает марксизм? Знает Ленина, Маркса? Есть ранний Маркс... И Маркс в конце жизни... Эти полутона, оттенки, вся эта цветущая сложность нам неведома. Никто приращения знаний не дает. Мы все - интерпретаторы...
      Нынче мы завязли в прошлом, как раньше в будущем. Мне тоже казалось, что я это всю жизнь ненавидел, а выходит, любил. Люблю?.. Неужели можно любить эту лужу крови? Это кладбище? Из какой грязи, из какого кошмара... На какой крови все замешено... Люблю!
      Предложил нашему профессору новую тему для своей диссертации: "Социализм как интеллектуальная ошибка". А он ответил: "Бред". Мол, с таким же успехом я могу заняться расшифровкой Библии или Апокалипсиса. Что же, бред - тоже творчество... Старик растерян. ты же знаешь: он не из долдонщиков, но то. что произошло, для него личная трагедия. Мне надо переписать диссертацию, а как ему переписать жизнь? Сейчас каждый из нас должен реабилитировать себя. В психиатрии есть такая болезнь раздвоение-растроение личности. Больные ею забывают свою фамилию, социальное положение, своих знакомых и даже детей, свою жизнь. Растроение личности... Это когда человек не может соединить свою личную точку зрения, официальный взгляд или государственную веру и свои сомнения, насколько верно то, что он думает, и то, что он говорит... Личность двоится, троится... В психбольницах полно учителей истории, преподавателей вузов... Чем лучше они внушали, тем больше развращали... По меньшей мере три поколения... и еще несколько заражено... Но как таинственно все ускользает от определения... Соблазн утопии...