Большая книга перемен

– Значит, – подвел черту Сторожев, – тебе предлагают деньги, за которые можно улучшить жилье, устроить дочку учиться и полечить жену или хотя бы позволить ей бросить работу, чтобы она отлежалась, так? И ты отказался. Я правильно понял?

– Правильно, – подтвердил Немчинов. – Потому что…

– Да нет, – перебил Сторожев, – все ясно. Действительно, тоже деньги – миллион!

– Я вижу, ты не одобряешь? – спросил Немчинов.

– Причем тут одобряю не одобряю. Ты решил.

– Я не могу этого сделать. Я терпеть не могу эту братию, я почти их ненавижу: отмыли руки от крови, а теперь маникюр им делай. Я не маникюрша!

– Вот именно. Это я им клизмы ставлю и кровь полирую. Скурвился совсем. – Сторожев сокрушенно покачал головой.

– Не надо, Валера, ехидничать.

– Да никакого ехидства. Я уважаю твою позицию.

– Правда?

– Конечно.

– Ты пойми: если другие прогибаются, это не значит, что я буду тоже прогибаться!

– Не прогибайся, в чем вопрос?

– Нет, но ты бы его видел! Абсолютная тупая уверенность, что я сразу соглашусь, никаких сомнений! Ты не представляешь, как это противно. Или они привыкли, что за деньги любой человек на всё согласен? Ну а теперь узнают, что не любой и не на всё! Я тоже, конечно, не идеал, но есть вещи, на которые я пойти не могу ни при каких условиях.

– Не иди, кто спорит?

– Пусть бы он сказал: давай, опиши всё, что с нами было, только честно, а мы посмотрим, как это со стороны выглядит, тогда бы я подумал. Это была бы даже интересная задача: открыть людям глаза на их собственную жизнь. Но они же этого не захотят!

– Тогда и нечего загоняться.

Немчинов резко поставил чашку на блюдечко, нервно звякнув ею, и посмотрел в глаза Сторожеву.

– Валера, а ты ведь издеваешься надо мной, да? Да?

Немчинов явно нарывался на ссору, Сторожеву этого не хотелось, он сделал серьезное, уважительное лицо и сказал:

– Я не издеваюсь. И вообще, это я обижаться должен: ты так все выставляешь, будто я у них в прислужниках, а ты ангел.

– Я не…

– Можно договорю? Если обо мне, то всё просто. Меня зовут к заболевшему, я иду. А кто заболел, бандит, школьный учитель, богач, бедняк, мне в определенном смысле все равно. Это работа по вызову, по заказу. Тебе тоже предлагают заказную работу. Ну, с чем сравнить? Допустим, пишет Лев Толстой «Войну и мир». Сам придумал – сам сочиняет. Для себя. То есть для читателей, но в первую очередь для себя. Никто не может ему сказать: нет, Лев Николаевич, пиши не так, а так. Правильно?

– Ну.

– Ты сам, когда писал о своем Постолыкине, по собственному желанию это делал?

– Конечно.

– Вот. На свой страх и риск. Не ради денег. Ты их вроде и не получил?

– Ни копейки.

– Логично. То есть нелогично, но так наша жизнь устроена, ты это делал для удовольствия, а за удовольствия у нас не платят. Только проституткам, любящим свою профессию. А представим другую ситуацию: тебе заказали бы книгу о Постолыкине его потомки.

– У него их не осталось. Вернее, за границу все уехали после революции, никаких следов, я искал.

– А если бы не уехали, если бы заказали? Ты работал бы иначе. Взял, к примеру, аванс, начал писать. Они посмотрели: не то, не нравится. Начинают тебя кособочить по-всякому. Ты либо соглашаешься, либо упираешься. Договорились – работаешь дальше, нет – отказываешься, а аванс при этом оставляешь у себя.

– Я понял. Ты мне предлагаешь сжульничать? Взять аванс, начать писать книгу, но знать при этом, что наверняка ее не напишу?

– Почему? Видишь ли, Павел Витальевич Костяков – человек своеобразный. Правдивый по-своему. Прямой. Ему лакированная книга вряд ли понравится.

– Но он же ничего про нее не знает! Они ему сюрприз хотят преподнести!

– Можно так сделать, чтобы узнал. Хочешь?

– Ничего я не хочу! Правду он все равно не позволит писать.

– Приболела тебе эта правда. Никто ее полностью не знает, в том числе и о себе, как профессиональный психолог говорю, – улыбнулся Валерий, пытаясь смягчить разговор.

– Слышали! – язвительно среагировал Немчинов. – Черное не есть белое, а на самом деле только другая форма белого, а белое не есть черное, а только форма черного. Толерантность, амбивалентность и плюрализьм! – Немчинов нарочно исковеркал слово.

Сторожев слегка разозлился.

– Ладно. Ты хочешь правды, ты ее получишь. Знаешь, почему ты не берешься за эту работу?

– Почему?

– Объясняю. У меня есть одна знакомая семья. Муж, жена – под пятьдесят лет им уже, дочь – двадцать с чем-то, сын – около тридцати. Уже там внуки маленькие копошатся. Пьют все по-черному, страшно пьют. Никто не работает, чем живут – непонятно. А мама главы семейства, его тоже Валерой зовут, как меня, живет в отдельной квартирке, но неподалеку. Сын у нее появляется иногда – денег занять. Каждый раз врет, что надо за квартиру заплатить, ботинки купить, есть нечего. И каждый раз мама верит. И каждый раз он эти деньги пропивает. Еще с ними хахаль дочки живет, тоже пьющий. Веселятся каждый день: то жена Валеру бьет, она здоровая у него кобыла, то Валера с зятем дерется, то зять с Валериным сыном валтузятся – ад кромешный. А в квартире вонища, на полу матрасы полосатые, уссатые, грязь… Валера мне сто раз жаловался, когда я его откачивал: сбегу, говорит, на хрен от греха, не то или я кого-нибудь убью, или меня убьют. А мать Валере постоянно предлагает: иди ко мне жить. Вставим дверь металлическую и никого не пустим. И он, когда пьяный, соглашается, слезы льет. Пойду, говорит, мама, прощусь с семьей. Уходит – и остается там. Привычка! Страшная сила – привычка. Жить там страшно, невозможно, а что-то поменять – еще страшнее.

– Ты меня с этим Валерой сравниваешь? Тоже живу в грязи и не хочу ничего менять?

– Ну, зачем ты? Я просто попытался объяснить тебе настоящую причину отказа. Это отказ не от денег, Илья, это отказ от перемены участи.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

– Хорошо иметь настоящего друга, – с горечью сказал Немчинов, вставая из-за стола. – Все тебе объяснит, все расскажет. За тебя подумает. Мне-то, дураку, казалось, что я, типа того, о принципах думаю, а я, оказывается, боюсь. Не желаю богатым быть. Не желаю получить столько, за сколько в газете пять лет надо работать!

– Ага, все-таки подсчитал?

– Да шел бы ты! – в сердцах отмахнулся Немчинов.

– И ты туда же, – добродушно отозвался Сторожев. – Не бери в голову, жизнь шире.

– Это я слышал. Шире, длиннее, пестрее! Удобная у тебя позиция: раз лечить всех надо, то, получается, и деньги можно брать у кого угодно за что угодно?

Валера окончательно рассердился.

– Знаешь что, – сказал он. – Это тебя просто не приперло по-настоящему. Работа неденежная, но есть. Жена болеет но не смертельно. А вот если бы как у Лили Соломиной, не дай бог, конечно, я бы тогда посмотрел на тебя, как бы ты отказался!

– Не сравнивай.

– А если ты такой ангел, заработай денег и выдели ей на лечение. В позу вставать легко, а когда ты у нее был последний раз, ангел?

– Тогда же, когда и ты, давно, – буркнул Илья.

Они помолчали. Оба чувствовали себя неловко.

– Свиньи мы, конечно, – сказал Сторожев. – В самом деле, давай съездим к ней? В субботу, например?

– Хорошее дело. Давно пора.

И чувство общей вины помогло им проститься вполне дружелюбно.

3. ЧЖУНЬ. Начальная трудность

____ ____

__________

____ ____

____ ____

____ ____

__________

Будьте терпеливы, прислушайтесь к советам женщины.

Только несведущие люди думают, что в провинциальных городах все друг друга знают и часто встречаются. Можно забиться в какой-нибудь микрорайон Перспективный, куда районное начальство, по слухам, предпочитает летать на вертолете, и всё – пропал ты для общества, для бывших одноклассников и друзей, можно не увидеться годами и десятилетиями.

Лиля Соломина жила поближе, но тоже на отшибе, в окраинном поселке по прозванию Водокачка, где два десятка деревянных домов издавна гнездятся на краю обрыва над Волгой – именно на этой великой реке стоит вот уже полтысячи лет город Сарынск, начавшийся с пограничной крепости и превратившийся в среднестатистический российский город, о котором так и хочется сказать: «особых примет нет».

Лиля появилась в последний школьный год, и тут же трое друзей, Илья Немчинов, Валера Сторожев и Коля Иванчук, бросив свои прежние привязанности, образовали вокруг нее компанию. Так было везде, где она училась, переезжая вместе с отцом, администратором-самородком из сельских управленцев, которого все повышали и повышали. Лиля, легкая, без зубрежки, отличница и спокойная, без похвальбы, красавица, сразу же становилась королевой класса, но королевой в изгнании: с девочками не дружила, к мальчишкам относилась благосклоннее, но тоже слишком близко не подпускала. Однажды сидели после уроков на партах, болтая ногами и умничая, то есть они, Илья, Валера и Коля, умничали, а Лиля слушала и посмеивалась. Немчинов тогда имел репутацию начинающего и уже непризнанного гения, ходил на факультатив по литературе и писал стихи в школьную стенгазету, у Валеры была слава удачливого ухажера, а Коля Иванчук считался умником-универсалом. Вот и соревновались перед девушкой. Зашла речь о будущем, Илья отмолчался, Валера точно знал, что пойдет учиться в медицинский, по стопам отца, а Коля, как обычно, натарабарил всего столько, что не разберешь: он и геологом хочет, и в местное театральное училище не прочь поступить, и литература его, как и Илью, манит, хоть он и не написал ничего, но если уж напишет, это будет сразу нечто! В этом и смысл, рассуждал Коля, не готовиться, а сразу делать что-то. То есть учиться, да, но уже себя как-то проявлять.

В общем, обычная школьная болтовня. Спросили заодно и Лилю о планах на жизнь. Лиля, улыбаясь, ответила:

– Не знаю.

– Что же ты, совсем ничего не хочешь? – спросил кто-то.

– Ну почему… Жить.

– Что значит – жить?

– Ну… Не знаю. Выйду замуж за обеспеченного человека. И чтобы поменьше дома был и не мешал. Дети… Нет, дети не сразу, потом. А можно и обойтись.

– А работать?

– Не хочется.

– То есть ты просто хочешь ничего не делать?

– Скажем так: просто наслаждаться жизнью. Вы разве не хотите?

Естественно, друзья тоже хотели наслаждаться жизнью. Но они были дети своего времени, когда хоть и принято было посмеиваться над гражданской позицией, но одновременно было положено ее, хоть какую-то, иметь. Вот с точки зрения этой гражданской позиции они и ответили:

– С ума сойдешь, если ничего не делать.

Лиля пожала плечами.

– Я не сойду. Нет, я бы пошла работать, но чтобы – одна. А то ведь обязательно вокруг всякий народ… Это не мое. Я вообще людей не люблю, особенно когда их много.

– Ты только себя любишь? – обвиняюще спросил Илья.

– Ты прямо как на собрании, – осадил его Коля. – Все себя любят, это нормально.

– Но не только же себя, – рассудил Сторожев. – Папу, маму. У меня кошка еще есть, – добавил он, чтобы не выглядеть слишком серьезным и не насмешить этим Лилю.

– Нет, – сказала Лиля. – Я только себя. Папу и маму – постольку-поскольку. Папа у меня крестьянин, мама тоже, честно говоря, не интеллектуалка. У меня с ними общего языка нет совсем.

– Ага. Они тебя выучили, и у тебя теперь с ними нет общего языка? – как бы негодовал Илья, на самом деле любуясь Лилей, ее откровенностью, на которую сам был неспособен.

– Вот именно, – кивнула Лиля.

Друзья не могли понять, то ли она дурачит их, то ли правду говорит. Лиля ускользала, а узнать ее лучше было трудно: после уроков она сразу же шла домой, от общих классных мероприятий откровенно отлынивала, никто не ходил к ней в гости, и она ни к кому не ходила.

Однажды был разговор о ней – без нее.

– На такой девушке жениться нельзя, – сказал Коля Иванчук. – Она всю кровь выпьет.

– А если бы она согласилась, ты бы первый женился, – сказал Валера Сторожев.

– Может быть, – не стал спорить Коля.

– Как это? – не понял Илья. – Сам говоришь – нельзя жениться, а сам…

– Если я говорю, что нельзя, это не значит, что я не могу этого сделать, – многозначительно изрек Коля.

– Такие девушки – на раз, точно вам говорю, – веско сказал Валера.

Его мнение приходилось уважать, он единственный из компании был человеком с опытом: летом у него была неделя отношений с замужней женщиной на даче, с которой он встретился в какой-то рощице, где она собирала грибы, пела и была немножко пьяной, поэтому всё вышло легко. А потом встречались, рассказывал Валера, уже по-настоящему, и она творила такие чудеса, что приятно вспомнить. Осенью же к Валере прибилась соседка-пэтэушница, регулярно забегавшая без проблем, как чаю попить – повозиться в постели, страстно пыхтя. Она, по словам Валеры, ему уже надоела, но друзья не верили: они тогда не могли представить, что такие вещи могут надоесть. Им казалось, что они могли бы возиться в постели с кем угодно сутками напролет. Валера их не разубеждал.

– Лиля выделывается, конечно, но чтобы девушка на раз, это ты загнул, – возразил Илья. – С чего ты взял?

– Опыт. Много строит из себя, а на самом деле… Была у меня одна гимнастка из спортивной школы. Двоюродный брат у меня там футболом занимался, сейчас бросил. Ну, познакомились. Оля ее звали. И она тоже вот так говорила все время: хочу богатого, красивого, с машиной, а остальные в минусе, ни с кем не буду принципиально. Один раз захожу в раздевалку, она там. И больше никого.

– Там общая раздевалка, что ли?

– Нет. Общий коридор и двери налево и направо. В их раздевалку дверь была открыта, я заглянул, она там, – достоверно объяснил Валера. – Захожу, ну, что-то там сказал, не помню, потом еще всякие разговоры, потом обнял ее так, ну, нежно… Деликатно зажал, в общем. Короче, мы там закрылись – и всю ночь. Девочка оказалась, я скажу, еще та. Хрупкая, а так ногами сдавит, что ребра трещат.

Валера рассказал не свою историю, а историю двоюродного брата – как свою. Ему верили: имея в запасе настоящие приключения, он мог спокойно врать и выдумывать новые. Верили и завидовали: каждому хотелось бы остаться на ночь с гимнасткой, и чтобы она так сдавливала ногами, чтобы ребра трещали.

Не показывая, однако, этой зависти, Коля завелся:

– Если тебе так кажется – попробуй! Попробуй, зажми ее! В раздевалке!

– Зачем? И почему обязательно в раздевалке?

– Но она же тебе нравится?

– В общем-то да.

– А я в нее влюбился, ребята, – всерьез сказал Илья.

Сторожев рассмеялся, но тут и Коля заявил:

– Я тоже. Предупреждаю.

– Это как? – не понял Валера. – Морду, что ли, будешь бить, если я к ней подойду?

– Может, и буду.

– Надо по-честному! – сказал Илья.

– Монетку кинуть? – спросил Валера.

– Дурак ты. По-честному это так: прийти к ней и сказать, – предложил Илья.

– Ага. Все трое припремся? – хмыкнул Валера.

– Зачем? По очереди. Чтобы все открыто. А кто каким пойдет, вот тут можно как раз монетку бросить. Нет, нас трое. На спичках. Тянуть будем.

И они тащили спички. Длинная, короче, еще короче.

Первому выпало идти Валере.

Он волновался. Его опыт по сути, ничего не стоил. Да, была полупьяная женщина в околодачном мусорном леске, почему-то в одном купальнике и мокрая, с венком полевых цветов на голове, которая вышла из кустов, увидела Валеру (он рыл червяков для наживки) и спросила:

– А где я?

– Тут наша дача. Вон там. А там Волга, пляж.

– Замечательно. Вы здесь никто не говорите «река», вы все говорите «Волга». Почему?

– Не знаю. Потому что Волга.

– Ну и что. Я живу на речке Дубне, это под Москвой. И когда мы идем купаться, мы говорим: пойдем на реку. И никогда: пойдем на Дубну! Загадка.

Женщина села рядом, чуть не упала, оперлась о его плечо.

– Хожу тут пьяная, опасно, – засмеялась она.

– Да нет, – успокоил Валера. – Тут народ нормальный.

– А тебе сколько лет?

– Шестнадцать.

– А я думала, восемнадцать. Пусть будет восемнадцать, ладно?

– Как это?

– Молчи.

Все было довольно неловко, жарко, потно, бестолково, после чего женщина сказала:

– Быстро иди отсюда, и ты меня не видел.

Никаких повторных встреч и чудес, конечно, не было.

Да и с некрасивой конопатой пэтэушницей, существующей в рассказах как голубоглазая блондинка, вышло заурядно – зашла спросить книгу, узнала, что родителей дома нет и будут нескоро, спросила:

– А ты целоваться умеешь? Мне с парнем завтра встречаться, а у меня не очень с этим. Опыта мало.

– Умею, конечно.

– Научи.

Учил и учился сам. Потом возня, торопливость, ерзанье. Пэтэушница наладилась ходить чуть не каждый день, Валера ее еле отвадил, в этом он не врал.

Но с Лилей совсем другой случай.

И вот Валера пришел к ней.

Лиля удивилась, провела к себе в комнату, Валера успел отметить линолеум на полу с рисунком под паркет, ковры на стенах, золотистые обои в завитушках – сбывшиеся мечты советского выдвиженца и его верной супруги. В комнате Лили тоже были и завитушки на обоях, и ковер с пестрым узором, а также стол с идеальным порядком на нем, а еще кровать, белый тюль на окнах…

Валера собирался предпринять конкретные действия – сесть рядом, взять за руку и так далее. Все-таки кое-что он умел. Но как сядешь рядом, если Лиля устроилась, будто учительница, за столом, стоявшим передом к двери, крутила в пальцах карандаш, смотрела с улыбкой, а Валера то сидел у стены в низком кресле, нелепо выпирая вверх коленками, то ходил, как в классе перед доской. Что-то говорил, Лиля слушала, потом сказала:

– Интересно за вами наблюдать.

– За кем?

– За вами. Вы все похожие. Хотите одного, а говорите про другое.

– И чего я хочу?

– Ну, наверно, сказать, что я тебе нравлюсь.

– Нравишься – и что?

– Ничего.

Валера сел на кровать и сказал:

– Иди сюда.

– Зачем?

– Я не могу так разговаривать. Я нормальный мужчина, – сказал Валера, холодея животом, – я привык, чтобы женщина рядом была. Когда говорю.

Лиля рассмеялась.

– А, ну да. Ты же, говорят, страшный бабник. И как ты это делаешь?

– Иди сюда, расскажу.

– Я хорошо слышу. Нет, правда, у тебя есть женщина?

– Есть, – признался Валера.

– Сколько ей?

– Ей? Тридцать. Или около того.

– Ого. Такая старая?

– Она моложе тебя выглядит, между прочим.

– Красивая?

– Да. И стройная.

Лиля продолжала допрашивать: цвет глаз, цвет волос, умная ли, о чем говорит.

– Ты ее любишь?

– Ну, как… Вообще-то я тебя люблю, – решился Валера.

– Да? А почему тогда с ней?

– Она меня любит. И вообще, это просто… Ну, физические отношения. Ей нравится, мне тоже.

– А со мной, как ты считаешь, могут быть физические отношения?

На этот раз в животе Валеры стало жарко.

– Еще как могут, – сказал он, встал, подошел к Лиле и попытался ее обнять. Обнимать сидящую за столом девушку страшно неудобно. Валера стоял, скособочась, прижимаясь сверху головой, а Лиля сидела и ждала, что будет дальше. Он потянулся губами к ее щеке, Лиля отодвинула Валеру рукой.

– Ладно, хватит. Видно, что можешь. Хотя и стесняешься. Ты вообще красивый, высокий, в моем вкусе, – сказала Лиля.

Живот Валеры крутило, как центрифугу – натурально, без метафор. Ему хотелось в туалет, но опозориться он не мог. Терпел.

– Тогда в чем дело? – спросил он.

– Ни в чем. Если кто-то нравится, надо обязательно – что? В кино ходить, вместе уроки делать? Целоваться?

– Хотя бы.

– Нет, скучно.

– Ты прямо как старуха говоришь.

– Вообще-то я иногда хочу побыстрей состариться. И выйти на пенсию. Чтобы ничего не делать на законном основании. И чтобы никто не надоедал.

Валера решил, что она просто издевается над ним. И проявил гордость.

– Ладно, с тобой все ясно, я пошел.

– Иди. Только одна просьба. В школе, где я перед этой училась, один дурак, он тоже, как ты, то есть ты не дурак, в общем, он тоже пытался. А потом начал всем рассказывать, что у него все со мной было. Отомстил, идиот. Ты не будешь глупостей рассказывать?

– За кого ты меня принимаешь!

– Вот и хорошо. На самом деле мне все равно, но вдруг дойдет до моих родителей, начнут расстраиваться, очень надо.

Валера выскочил на улицу, побежал к котловану, где строили дом, поскользнулся на снегу, скатился вниз, кинулся в угол ямы, радуясь, что уже сумерки. Снял штаны, сел и даже застонал от облегчения. И тут на крыльцо строительного вагончика-бытовки, обращенного дверью к котловану, вышла женщина в телогрейке. Выплеснула из кастрюльки что-то на землю, увидела скукожившегося Валеру.

– Это что ты там делаешь, паразит?

– Я не нарочно! Живот схватило, – сказал Валера тонким голосом подростка – чтобы казаться младше.

– До дома не мог дотерпеть?

– Не мог!

– Все, вставай и иди!

– Не могу!

Женщина рассмеялась.

– Ладно, сиди, все равно навалял уже. Только песком присыпь потом, вон там в бадейке песок!

– Хорошо!

Друзьям Валера рассказал, что все прошло удачно. Он признался, она, конечно, впрямую ничего не сказала, но намекнула, что он ей очень нравится. Можете спросить, если не верите. Но, похоже, не распечатанная, рассказывал Валера, а у него принцип: нетронутых не трогать.

– Почему? – спросил Илья.

– Опасно. У кого девушка первая, она в того сразу влюбляется, – пояснил Коля Иванчук, который, не имея практического опыта, все понимал силой проницательного ума.

Результат похода Валеры не отменял дальнейших планов.

Отправился к Лиле Илья Немчинов.

Он сказал ей, что такие девушки ему в принципе не нравятся. Она хищница, она слишком материальная, она думает только о себе и о своем удобстве. Эгоистка.

Лиля поддакивала:

– Еще циничная.

Илья разозлился.

– Да никакая ты не циничная! – сказал он. – Ты только притворяться умеешь, больше ничего.

– Конечно, – сказала Лиля неожиданно серьезно.

Илья насторожился.

– То есть ты нарочно? То есть ты на самом деле другая?

– Я такая, какая есть. А вам хочется про меня что-то придумать. Придумывайте, если охота, только я тут ни при чем.

– Ты просто не понимаешь себя, – попробовал подсказать Илья.

– Все я понимаю. А вам даже завидую.

– Кому?

– Да хоть тебе. Я же вижу – ты брюки гладил, ботинки чистил. То есть тебе чего-то очень хочется, это хорошо. А мне ничего не хочется. У меня и так все есть. Хотя все равно смешно, – вдруг сказала Лиля, оглядывая Илью.

– Что?

– Ботинки почистил, а ногти грязные. И пальто у тебя ужасное, Илюшечка. Что, у твоих родителей совсем вкуса нет?

– У них денег нет, – грубо сказал Илья. – Мать одна живет, со мной, в смысле, и с сестрой младшей, зарплата сто сорок. А пальто тридцать пять стоит, она хотела дороже, я не согласился. Ясно?

– Ты не обижайся. Я же тебе лучше хочу сделать. Поймешь, какая я неприятная, и перестану тебе нравиться. И все, ты свободен. Илюшечка, я никого не люблю, я свободна, и прекрасно себя чувствую.

Первое, что сделал Илья, выйдя из дома Лили и свернув за угол, – снял с себя и выкинул это уродское, в самом деле, пальто, куцее, фисташкового девчачьего цвета, с грязно-бурым клокастым воротником. Дома маме сказал, что был в спортшколе на тренировке (он тогда играл в настольный теннис), из раздевалки украли вещи, в том числе его пальто. Мама возмущалась, хотела идти разбираться, еле отговорил. На следующее утро, дрожа в осенней курточке, побежал к тому месту, где бросил пальто. Его не оказалось, кто-то взял. Так и пришлось ходить в куртке до весны. Мама хотела купить другое пальто, но Илья отказался: хорошего она все равно не купит (были в ту пору модные, долгополые, с талией, с двумя рядами пуговиц, но стоили аж девяносто рублей), а плохого ему не надо. Он уверял, что зима теплая, что в куртке ему хорошо, надевал по два свитера, один из которых украдкой снимал в школьной раздевалке. (Может, так и образовалась привычка приходить раньше всех?)

Валере и Коле Илья сказал, что Лиля говорила с ним очень долго и призналась в результате, что он ей нравится. Можете проверить.

– И ты нравишься, и Валера – не понял! – сказал Коля.

– У женщин это бывает, – объяснил Валера. – Она еще не решила. Она и тебе скажет, что ты ей нравишься.

– Мне такие фокусы не нужны, – сказал Коля.

– А какие нужны?

Коля не ответил.

Он сам приготовил фокус, он задумал поразить Лилю экстравагантным поступком. Коля ведь понимал, что, явившись третьим со словами о любви, будет выглядеть смешным. А смешным быть не хотел. Поэтому чуть ли не с порога сказал ей:

– Вот что. Я подумал и понял, что нам надо пожениться. Не сейчас, позже. У меня большое будущее. Стану знаменитым и богатым. Заранее вижу. Я вообще все вижу заранее. Всегда знаю, когда меня вызовут отвечать, так ведь?

Это было почти правдой, он умел угадывать. На самом деле штука нехитрая: Коля следил, с какой частотой появлялись отметки в классном журнале, знал, когда примерно могут его вызвать, и подавал взглядом учителям знаки, когда они высматривали жертву, а те и рады были вызвать того, кому пора заработать оценку. Ну и некоторое чутье, наитие тоже было, которое проявлялось и в последующей жизни – правда, принесло мало пользы.

– Мы подходим друг другу, – убеждал Коля. – Я страшно умный, не урод, талантливый. Рядом со мной должна быть блестящая женщина. Я для тебя все сделаю.

– Приятно, конечно, – сказала Лиля. – А вы что, нарочно решили по очереди ко мне ходить? Или все сразу в меня влюбились?

– В общем-то да. Влюбились.

– Надо же.

– А ты в самом деле сказала им, что они тебе нравятся? – спросил в свою очередь Коля.

– Это они тебе наврали так?

Коля понял, что чуть не предал друзей, и уклонился:

– Да нет, намекнули. То есть я догадался. То есть показалось.

– Ты тоже врать не умеешь, – сказала Лиля. – Вы все не умеете, это хорошо. А у тебя девушки не было никогда?

– У меня женщины были, – ответил Коля.

– Да? – заинтересовалась Лиля. – Расскажи.

– Долгая история.

– А кто спешит?

– Ну… Мои родители поехали в гости. В село. Родственники у них там. Свадьба. Я тоже поехал. Лето, погода отличная. Народу полно было, все напились, а спать можно только в доме: село на реке, комаров полно. Нет, кто пьяный, им все равно, они где кто валялись. Прямо на траве некоторые. А я в чулане каком-то устроился. Тут кто-то ползет. Прямо на меня. Я подвинулся. Молчим, главное. Потом я руку протянул – девушка. Тихо так говорю: «Привет». Она тоже. Ну, начали обниматься, потом, ну, обычные дела.

– Половое сношение? – спросила Лиля.

Это медицинское выражение из брошюрки «Что надо знать взрослым мальчикам и девочкам» Колю чуть не сбило с настроя. Он глянул на Лилю. Она не улыбалась, внимательно слушала.

– Можно сказать и так… А утром я рано проснулся, ушел. Еще темно было. На речку пошел купаться.

– А она?

– Весь день ее искал. К вечеру опять все напились, а потом танцы. Я начал ее на ощупь искать. То есть танцевал и узнавал. И нашел. У нее вот тут такая была родинка, то есть даже бородавка, в общем-то.

– Где?

– Тут, – показал Коля, загибая руку назад, к пояснице.

– Покажи на мне.

Лиля вдруг встала, вышла из-за стола, повернулась спиной и приподняла кофточку.

– Вот тут, – дотронулся Коля до ложбинки, где золотился шелковый пушок.

– И большая?

– Ну… Как смородина.

– Ужас какой.

Лиля одернула кофточку и села на место.

– И что дальше? Она оказалась страшной?

Вообще-то в той истории, которую Коле рассказал сосед по подъезду, двадцатилетний бездельник Олег Морев, именно так все и заканчивалось: Морев, захлебываясь слюной, рассказывал, как на чужой свадьбе он в темноте кого-то поимел с большим аппетитом, весь день искал, нашел, посмотрел – уродина! Но Коле не хотелось так заканчивать.

– Нет, – печально сказал он. – Она оказалась красивой. Даже очень. Но она была моей двоюродной сестрой.

– Ничего себе! Да, влип ты.

– И она тоже. Нельзя же, потому что…

– Кровосмешение.

– Ну да. И матери наши не дружат. Даже ненавидят друг друга. Короче, помучились, расстались.

– Прямо трагедия, – сказала Лиля.

Коля посмотрел на нее, она неприятно усмехалась.

– Чего? – спросил он.

– Да того. Все вы одинаковые. Скачете друг перед другом и врете. Зачем?

– Ты что-то путаешь. Сама сказала, что мы врать не умеем.

– Не умеете, а все равно врете. Скучно с вами.

Тем и кончилась эта смешная история тройного жениховства.

После школы Коля Иванчук учился в местном театральном училище, догадываясь, что актером не станет, и дар предвидения не подвел, не стал, зато его пригласили диктором на местное телевидение с совмещением функций корреспондента. Коля был узнаваемым в городе человеком, жил весело, выпивал, гулял направо и налево. Но карьеру при этом строил, стал даже заместителем главного редактора редакции информации и скромно процветал. Пришли времена ломки, которую тогда называли перестройкой, Коля с горячностью, с удовольствием бросился делать новое вольное, демократичное телевидение. Но активность его не понравилась руководству, которое билось теперь не только за идеи, но за появившиеся живые деньги. Они опасались конкуренции и от Коли избавились примитивным образом: уволили. Коля решил, что больше не вернется в профессию, взял взаймы у знакомых кооператоров, занялся коммерцией, розничным спекуляжем: в одном месте купить, в другом продать. Предложили крупную выгодную сделку, наитие шепнуло: «Берегись, надуют!» – но Коля ответил наитию: «Ничего, не такой я дурак!» Наитие оказалось право: надули. Коля потерял вложенные деньги, да еще попал под следствие, получил три года условно. Единственное, что успел за годы коммерции, – купил трехкомнатную квартиру в новостройке, в центре. Оказавшись на мели, Иванчук сдавал квартиру жильцам, а сам ютился в комнатке старенькой своей тетки. А потом переехал к Лиле – и это уже другая история.