— Моя? — возмутился Володя. — Но как это могло случиться? Почему у нас ничего не выпало?
— Если бы у вас выпало, — возразил Ла Тун, — мы бы увидели. Кроме того, наша машина больше загружена.
Мы с Володей обошли задний «джип», заглянули вовнутрь: в самом деле, вещи были навалены там горой, троим сидеть среди сумок и баулов было неудобно, мы как-то об этом не подумали. Впрочем, всей погрузкой распоряжался Ла Тун, он же и курировал наши пожитки.
— Выкинули нарочно, — сквозь зубы сказал мне Володя.
— Держи себя в руках, — посоветовал ему я.
— Она сверху лежала, — принялся объяснять, подойдя к нам, Ла Тун, — я все руку на ней держал, потом как-то отвлекся, смотрю — а ее уже нету. Главное, представить себе не могу, когда это могло случиться.
У него был вид провинившегося мальчишки, и Володя пожалел толстяка.
— Бог с ней, с сумкой, — великодушно сказал он. — Вряд ли она станет дожидаться нас на дороге.
— Нет, вы не правы! — горячо возразил Ла Тун. — Местные никогда не тронут. Разве что городские, но машины не прошло ни одной. Надо вернуться.
— Это плохая примета, — сказал Володя без особой, впрочем, убежденности в голосе. Видно было, что об этой пропаже он не перестанет горевать.
— А что там у тебя в ней? — спросил я Володю.
В ответ он с досадой махнул рукой
Я озадаченно огляделся. Хаген стоял в стороне, у откоса, с видом человека, которого ничто не касается. И формально он был прав: он ведь сидел в кабине рядом с шофером и не обязан был следить за грузом Инка, подойдя, принялась вполголоса утешать Володю, а бирманцы, включая и Бени, столпились вокруг обоих шоферов и взволнованно обсуждали случившееся. Мы с Ла Туном присоединились к этой группе.
— Они наотрез отказываются развернуться, — сказал мне, послушав, Ла Тун. — Просто наотрез. Говорят, здесь нет места.
И в самом деле, дорога тут была слишком узка: с одной стороны — зеленый обрыв, с другой — каменистая стена.
— Я думаю так, — сказал по-английски Бени. — Мы втроем виноваты — вы, я и Зо Мьин, — мы и пойдем пешком.
— Зачем же пешком? — возразил Зо Мьин — Зачем пешком, когда есть машины? Я сейчас покажу парням, как это делается.
Он что-то коротко сказал водителям, и они после некоторого колебания пошли за ним к нашему «джипу». По команде Зо Мьина принялись разгружать машину.
— Чтобы не рисковать вещами, — пояснил нам Зо Мьин. — Я поеду один.
— Нет, мы поедем вместе, — быстро проговорил Бени. — Если вы, конечно, сможете это сделать
Зо Мьин холодно посмотрел на француза.
— Я смогу это сделать, профессор, — ответил он. — Но не ставя под угрозу вашу драгоценную жизнь.
Бени пожал плечами и, буркнув что-то себе под нос, отошел к Хагену. Да, сейчас Зо Мьин взял серьезный реванш за все прошлые выпады Бени.
Между тем водители разгрузили нашу машину, перенесли вещи к обочине, мы тоже все отошли в сторону, чтобы не мешать Зо Мьин сел в кабину, снял очки, положил их на свободное сиденье, уверенно включил мотор, дал задний ход и почти уперся бампером в каменную стенку. Затем осторожно двинул машину вперед, круто выворачивая руль.
— Э! Э! — закричали мы, когда передние колеса оказались на краю пропасти и «джип» завис почти над верхушками растущих внизу деревьев.
Не глядя на нас, Зо Мьин осторожно отвел машину от опасной черты. Этот маневр он повторил еще дважды, затем мотор победно взревел, и «джип», чиркнув правыми колесами по краю обрыва так, что вниз посыпались камешки, сорвался с места и на бешеной скорости скрылся за поворотом,
— Так здесь не ездят, — осуждающе покачав головой, сказал Ла Тун.
— Но каков мастер! — с восхищением проговорил герр Боост. — Жаль, что он занимается мелким промыслом, из него вышел бы первоклассный каскадер.
Мы ждали минут двадцать. «Джип» выкатил из-за поворота — на этот раз с выключенным мотором, обогнул вторую машину и остановился почти у наших ног. Зо Мьин улыбался нам из кабины, Володина клетчатая сумка, целехонькая, лежала на переднем сиденье.
— Браво, старина, браво, — сказал Хаген, когда ювелир вылез из кабины и, надевая на ходу очки, направился к нам — Но выключать двигатель на спуске — это безумие.
Володя вытащил свою сумку, осмотрел.
— Где вы ее нашли?
— Внизу, в километре отсюда, как раз посреди деревни, — ответил Зо Мьин. — Дети стояли вокруг и смотрели на нее так, как будто она упала с неба. Надеюсь, там нет никакого стекла? Что-то будто звенит.
— Пусть звенит, — с деланной беспечностью сказал Володя. — Теперь уже поздно.
От сумки слегка попахивало джином, но Володя был прав: сейчас это уже не имело значения.
— Ну, слава всевышнему, — с облегчением проговорил Ла Тун — Но едемте, господа, едемте, время уходит.
И в самом деле, близился полдень, а ведь выехали мы рано утром. Мы торопливо погрузились и, чтобы восстановить справедливость, предложили кому-нибудь из заднего «джипа» пересесть к нам в передний Бени и Зо Мьин изъявили желание остаться на месте, чтобы уже не спускать глаз с вещей, к нам пересел Хаген, любезно уступивший свое место в кабине Ла Туну, и теперь тесно стало уже нам.
Но эти неудобства продолжались недолго: поистине какая-то злая сила не хотела пропускать нас к океану Мы успели проехать не более километра: внезапно машина наша завиляла, нас стало кидать от стенки к стенке, весь багаж перепутался с нашими телами, и с невероятным трудом, судорожно крутя баранку, шаркая бортом по каменному парапету, наш водитель затормозил
Выбравшись из кузова, я поспешил к Инке. Она сидела в кабине, бледная как полотно, и не могла выйти.
— Думала, конец, — вымученно улыбаясь, проговорила она.
На локте у нее была ссадина, мы же отделались легкими ушибами.
Хорошо, что на этом повороте какие-то добрые люди соорудили полуметровой высоты парапет, ограждавший дорогу от пропасти. «Джип» наш стоял накренившись, водитель, присев на корточки, рассматривал переднее левое колесо: покрышка была сжевана.
— Все из-за меня, — жалобно сказал Володя. — Зря вы со мной связались.
А от второго «джипа», остановившегося чуть поодаль, к нам бежали Бени, Ла Тун и Зо Мьин.
Толстяк и ювелир накинулись на нашего водителя, Тимофей достал медикаменты и принялся ловко и бережно обрабатывать Инкину ссадину, а мы, остальные, подошли к парапету и заглянули вниз.
— О йес, — весело сказал Хаген. — Гравитация.
На этом повороте мы б летели вниз метров тридцать, пока не оказались бы на ветках деревьев.
Неожиданно Бени начал смеяться. Он смеялся здоровым заразительным смехом жизнерадостного человека, но мы все посмотрели на него с удивлением.
— Шоковая реакция, — заметил Хаген. — И вполне естественная.
Отсмеявшись, Бени вытер платком слезы, подошел к Хагену.
— Поздравляю вас, профессор, — сказал он и с чувством пожал ему руку. — С вами этого больше никогда не случится.
Между тем наши бирманцы обступили шофера покалеченной машины и бурно с ним дискутировали.
— Ла Тун, дорогой, — сказал я, — стоит ли так волноваться? Он не виноват. Ну, поймал гвоздь, всякое бывает.
— Вы еще не знаете, Александр Петрович, — весь раскрасневшись, ответил мне Ла Тун, — у этого человека нет запасного колеса. И у второго тоже.
Вот тут-то мы и сели. В буквальном смысле слова — как по команде, сели на парапет рядком, спиной к пропасти, и крепко задумались.
12
Солнце клонилось к закату, и Андаманское море отливало горячей медью, когда мы, замученные вконец, въехали в Маумаган.
Маумаган поистине был чудесен. Вдоль широкого песчаного пляжа, как на смотру, стояли высокие пальмы, под ними так же ровненько расставлены были аккуратные домики-бунгало. Стволы пальм и деревянные стены бунгало в свете заката казались бронзовыми.
Наши пожитки были свалены в кучу возле первого бунгало, два солдата и водитель перетаскивали их наверх. Оба солдата — в гимнастерках военно-морского флота и в светлых клетчатых юбках, босые, в ярко-оранжевых туристских кепочках. Впрочем, автоматы у них были самые настоящие, израильские «узи».
Мы посмотрели, как они работают, и молча побрели к воде
Ясное закатное небо над океаном было как будто пустим. Шел прилив, черные рыбацкие лодки качались метрах в двадцати от берега,
Инка наклонилась, зачерпнула в ладошки воды.
— Теплая, — проговорила она.
Ополоснула разгоряченное лицо, промыла ссадину.
— Щиплет.
Мы все молча и серьезно наблюдали за нею, как будто она совершает какой-то религиозный обряд. Затем так же молча повернулись и зашагали к своему бунгало.
Наше бунгало стояло на высоких сваях, стены его были добротно забраны досками. Под сваями лежал пляжный песок, усыпанный мягкой хвоей и подернутый морской рябью. Рядом — обвешанные, как сухими серыми тряпками, лохмотьями засохшей коры, кокосовые пальмы.
Вещи были уже наверху, Тан Тун и водитель, присев на корточки, озабоченно изучали лежащее на песке поврежденное колесо В руках у Тан Туна был гвоздь, который он молча нам показал.
— Подумать только, — сказал Володя, — из-за этой железяки мы все могли сейчас висеть на деревьях с выпущенными кишками
Каждый из нас счел своим долгом подержать гвоздь в руках. Я выразил пожелание оставить его себе на память. Все отнеслись, к этому с пониманием.
По прочной лестнице с дощатыми перилами мы поднялись наверх. Бунгало было окружено галереей с узорчатой деревянной решеткой, на которую и выходили две лестницы. Внутри, со стороны фасада, просторный, окнами на море, холл с выходом на широкий балкон, на противоположном конце здания — кухня с тяжелыми откидными деревянными столами. Холл и кухню соединял узкий коридор, по обе стороны которого за дощатыми переборками находились спальни, три справа и три слева. Мы с Инкой заняли первую, ближе к холлу, Хаген и Зо Мьин облюбовали тоже первую, только с левой стороны Бени и Володя разместились во второй слева Тимофей и Тан Тун — во второй справа, рядом с нами А Ла Тун совершенно серьезно, без тени юмора, занял обе последние комнатушки в одной он устроил кладовую, в другой, последней справа, расстелил на полу постель
Пол в спальнях, что нас удивило, был тоже решетчатый, сквозной, нам было видно, как оба солдата, сидя внизу, между сваями, на скамеечках, курят и что-то едят.
— Вентиляция, — объяснил я Инке, которая, по вполне понятным причинам, была несколько озадачена.
Но, по-видимому, это соображение пришло в голову и заботливому Ла Туну, потому что сквозь пол мы увидели, как он, спустившись, подошел к охранникам и, показав наверх, что-то коротко сказал. Оба охранника, смутившись, поспешно поднялись и ушли.
Облегчений вздохнув, Инка переоделась и озабоченно спросила.
— Послушай, а тебе не кажется, что наша охрана как-то странно реагирует на Бени? Перед ним чуть ли не тянутся во фрунт.
— Дался тебе этот Бени, — возразил я. — Ну, тянутся, ну и что? При его-то росте — как перед ним не тянуться?
— И все же, все же… — не слушая меня, сказала Инка. — Слишком много странностей. Кража, сумка, странный Бени, странный Хаген, странный какой-то Зо Мьин, это еще колесо..
Вместо ответа я задумчиво посмотрел на гвоздь, который все еще держал в руках. Гвоздь был совершенно прямой и, я бы сказал, новенький, с указательный палец длиной. Что могло заставить его встать на дороге торчком? Должно быть, он торчал из обломка какого-нибудь ящика.
— Черт его знает, — сказал я и положил гвоздь в карман. — Повешу на цепочку и буду носить на груди.
— Леди и джентльмены! — громовым голосом объявил в коридоре Ла Тун. — В нашей программе — ужин а-ля фуршет и морское купание!
Все, конечно же, проголодались, как звери. Высыпали в холл, уже одетые для выхода к морю, и, не садясь, набросились на приготовленные Ла Туном бутерброды.
Тан Тун стоял на балконе с гигантскими многоэтажными сандвичами в обеих руках и, ожесточенно жуя, смотрел на море.
Океан уже всасывал в себя темно красное разбухшее солнце, и короткий тропический закат сменился глухим багрово-коричневым мраком. Худенький, низкорослый Тан Тун стоял на балконе, фигурка его, по-первобытному грациозная (юбку свою он свернул в набедренную повязку), живописно чернела на фоне жарко-холодного неба, обильно украшенного черными пальмовыми перьями. Инка сбегала за фотоаппаратом и, к неудовольствию Хагена, сделала снимок.
Покончив с едой, мы все, кроме Тан Туна, который предпочел любоваться ночным океаном с балкона, спустились вниз и по холодному тяжелому песку побежали в темноте к темному океану.
Профессор Боост один из нас был в слипах и ступал осторожнее других, по-утиному, и поэтому отстал.
— Мой юный друг! — крикнул он бежавшему впереди всех Тимофею. — Куда вы так спешите? Не надо рисковать собой, как врач вы слишком ценны для нашей экспедиции!
— А что за риск? — замедляя шаги, спросил Володя.
— А змеи? — зловещим шепотом произнес Хаген. — У них сейчас самое время охоты!
Володя остановился.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Кто как, а я по ночам не купаюсь. Что я, швед, что ли?
Но обратный путь к нашему ярко освещенному, как океанский лайнер, бунгало был настолько темен, что Володя, поколебавшись, поплелся вслед за нашей компанией.
Мы в темноте и безмолвии продолжали свой путь. Черные пальмы укоризненно шумели над нами своей поблескивающей в лунном свете листвой.
— Пусть я погибну, — громким голосом говорил Хаген, — и пусть на моей могиле напишут: он был гордым и нежным, его любили женщины и не любили друзья.
Однако, войдя в теплую черную воду, мы все позабыли про осторожность: прыгали, плескались, барахтались, освежая истомленные потные тела, оглашали окрестности криками, которые долетали, наверное, до самих Змеиных островов
Я зашел в воду по грудь, похлопал руками вокруг себя, подозвал Инку. Тут накатила такая оглушительная волна, что нас обоих накрыло, ударило и потащило к берегу. Океан показывал свои когти
Небо над нами было широким и звездным. Орион тут стоял почти в зените, а Большая Медведица — низко над горизонтом.
Вдруг Хаген отчаянно вскрикнул:
— Кто-то схватил меня! Самбоди кот ми! — и, уронив в воду слипы, которые он с чисто немецкой обстоятельностью не выпускал из рук, кинулся к берегу.
— Что за шутки на ночь! — сердито сказал Володя.
Но Хаген не шутил. Как ошпаренный, он выскочил на берег и принялся скакать на одной ноге по песку, продолжая выкрикивать:
— Самбоди кот ми! Самбоди кот ми!
Мы не на шутку перепугались. Тимофей и Ла Тун подхватили герра Бооста под руки, и мы, уже не думая об опасности, помчались назад, к бунгало.
Тревога оказалась ложной: по-видимому, Хаген наступил в темноте на острую коническую ракушку, каких здесь было множество. Даже царапины на его ноге не осталось.
Около полуночи мы опустили тяжелые ставни и разошлись по своим каморкам. Океан шумел вдалеке, наше бунгало гудело на ветру, как многопалубный галеон.
Я постучался к «немцам». Зо Мьин уже спал, отвернувшись к стене, Хаген, лежа на своем надувном матрасике, перелистывал книгу с цветными фотографиями змей.
— Ну как, профессор, — спросил я, — вы еще не отказались от идеи приобретения острова?
— Ни в коем случае, — с кислой улыбкой ответил Хаген. — Пусть даже он будет стоить миллион.
Зо Мьин заворочался под своим покрывалом, но ничего не сказал.
13
Выспаться в эту ночь как следует мне не удалось. Неутомимый Тан Тун поднялся в четыре утра, сбегал к морю и договорился с местными, что они возьмут нас с собой на рыбалку. Затем с усердием, достойным лучшего применения, он принялся всех нас будить.
Бени сонно ответил через дверь, что он предпочитает вечернюю ловлю; Хаген и Володя не удостоили нас ответом; Зо Мьин вышел заспанный, посидел в холле, поежился, потом сказал, что оденется потеплее, ушел к себе и не вернулся. Когда мы заглянули к нему, он, повалившись ничком поверх одеяла, крепко спал. Ла Тун пошел на берег посмотреть, что за лодки. Вернулся ужасно довольный, с большим мясистым акульим плавником:
— Вы как хотите, а я уже поймал. Будет на обед отличный супчик, незачем и на рыбалку ходить.
Мы вышли на улицу. Утро было прелестное, хотя и несколько холодноватое для тропиков Пляж казался неузнаваемым: море отошло далеко от берега, широкая полоса мокрого плотного песка блестела как зеркало. По всему морю, гладкому, светлому и почти такому розовато-голубому, как песок, плыли в сторону островов лодки с коричневыми прямоугольными парусами Реи у местных лодок крепятся к мачтам в виде буквы У Некоторые паруса казались темными, другие, повернутые к встающему за нашей спиной солнцу, празднично рыжели.
По самой кромке воды ходил человек с бреднем, время от времени он вынимал закрепленную на шесте прямоугольную сетку (каждая ниточка в ней светилась розовым) и, стоя по пояс в белой пене прибоя, методично перекладывал серебристую мелочь в висящую через плечо сумку. Лицо его., темное, да еще затененное полями зеленой парусиновой шляпы, было сумрачно и серьезно: человек работал, добывал свой насущный хлеб.
Наши рыбаки, уже столкнувшие на воду лодку, с нетерпением на нас поглядывали. Все трое были немолоды, темнолицы, в клетчатых выгоревших рубахах, юбки подобраны выше колен, на головах нечто вроде чалмы из свернутого серого полотенца. Инкин вид (белые брюки, белая кофточка, полотняная кепочка с розовым козырьком, фотоаппарат через плечо) вызвал у них беспокойство. Один из них что-то быстро сказал по-бирмански.
— Он спросил, умеет ли женщина плавать, — перевел Тимофей
Инка храбро ответила, что она, во всяком случае, умеет держаться на воде, и это было лишь небольшим преувеличением: по-собачьи, с надутыми щеками и вытаращенными глазами она могла проплыть метров пять, чем очень насмешила бы оказавшуюся рядом акулу.
Рыбаки предложили внести Инку в лодку на руках, но она с негодованием отказалась. Закатав брюки до колен, Инка вступила в лодку и, зашатавшись, чуть не свалилась в воду вместе с кепочкой и фотоаппаратом.
— Боже мой, какая скорлупка, — проговорила она, садясь. — А где у нее парус?
Паруса не было. В сущности, это была не лодка, а старенький потрескавшийся челночок Мы расселись: я с Инкой — в одной лодке, Тимофей с Тан Туном — в другой Третий рыбак, с облегчением, убедившись, что у него не будет пассажиров, оттолкнул свой челнок подальше, лихо взобрался в него на ходу, сел за весла и, весело крикнув что-то товарищам, быстро и мощно начал грести, удаляясь от нас со скоростью торпедного катера. А мы еще долго устраивались. Инка как села, вцепившись, обеими руками в борта, так и осталась на месте, упорно отказываясь перейти на другой конец челнока.
Наш рыбак, пасмурный старичок с тощей темной грудью, поросшей седым волосом, налег на весла, и мы стали быстро удаляться от берега. Инка сидела у него за спиной, на носу челнока, и это, видимо, рыбака беспокоило: он то и дело оглядывался проверить, не свалилась ли она в воду Но Инка сидела смирно, подобрав под себя ноги, и не двигалась
— Стыдно как-то, — сказала она мне. — Люди едут на работу, а мы развлекаемся.
Но по лицу ее было видно, что никаких развлечений она сегодня не ожидает.
Мы поравнялись с первой лодкой, что было нетрудно, потому что одинокий рыбак уже не греб, а дрейфовал, положив весла. Склонившись через борт ухом к самой воде, он одной рукой придерживал свою чалму, а другою как бы гладил поверхность моря, не касаясь ее. Оба наших гребца, как по команде, подняли весла и замерли.
— Слушают рыбу! — крикнул с соседней лодки Тимофей, и все рыбаки укоризненно на него посмотрели
Каким далеким и нелепым казалось отсюда все, что нас вчера беспокоило: таинственная кража в гест-хаузе, ботинки Зо Мьина, содержимое спортивной сумки Хагена, переговоры о моторной лодке, проколотое колесо…
Нам с Инкой выдано было по мотку суровой бечевки с грузилом и тройным крючком, и старик, вытряхнув на свободную скамейку из брезентовой сумки дюжину летучих рыбок с длинными, как у ласточек, крыльями, принялся ловко резать их ножом на аккуратные дольки. Про себя я подумал, что лично мне уже этих рыбок хватило бы на хорошую «жарешку», видимо, рыбаки рассчитывали на несравненно больший улов.
Тан Тун уже успел наживить свой тройничок и сейчас озабоченно, обеими руками, спускал в воду бечевку. Тимофей же готовился к ловле, как хирург к операции: закатав рукава, он зачерпнул забортной воды, совершил омовение лица и рук до локтей, прополоскал морскою водой рот, сплюнул, приосанился, огляделся. Лицо его, в мелких светлых брызгах, сияло в предвкушении радости. Впрочем, наш Тимофей неисправимый оптимист, его натура замешена на радостном, безоговорочном приятии мира, где всякий микроб, всякая водяная, ползучая и летучая тварь кружилась вместе с человеком в праздничном танцевальном вихре. Даже симптомы болезней своих пациентов Тимофей описывал с таким упоением, как будто это были удачные па. Взявшись за снасти, Тимофей то и дело окликал меня с соседней лодки: «А что это вы сейчас делаете, сэйя? Насаждаете, насаживаете? Как правильно по-русски? Значит, это будет насадка? Наживка?» Я с удовольствием подкидывал ему новую лексику (скажем, «грузило», «поклевка»): приятно, когда человек так старательно учится без отрыва от жизни. «А глагол „клевать“ изменяется как? Я клеваю, они клевают? Все понятно, как „танцевать“.»
Инка, разумеется, запуталась в бечевке, и старый рыбак, перебравшись к ней поближе, помогал ей высвобождаться.
Я уже давно сидел в напряженной позе, держа леску, чтобы острее чувствовать поклевку, на согнутом пальце правой руки, а на левую намотав для верности несколько витков свободного конца бечевки, и всеми фибрами души чувствовал, как вокруг лежащих на фантастической глубине грузила и приманки ходит, принюхиваясь, темная крупная рыба, а Инка еще только спускала в воду свою бечеву. Внезапно она резко вскинула руку и закричала:
— Попалась! Товарищи, честное, слово, попалась!
Рыбак засмеялся, обнажая розовые десны, странно светлые на темном фоне лица, и что-то сказал своим.
— Инна Сергеевна, вы подождите, пока грузило опустится на дно, — мягко и участливо, как тяжелобольной, сказал ей Тимофей.
Но Инка не слушала его. Быстро перебирая руками, она тащила из воды бечевку Рывок — и большая, с две моих ладони, рыба, круглая, как сковорода, серебристая, с розовой каймой и ярко-желтыми плавниками, шлепнулась на дно лодки и заколотилась о борта.
— Ура! — закричали мы с Тимофеем, а Тан Тун ревниво покосился через плечо и ничего не сказал.
Клев начался, и Инка оказалась удачливее всех: одну за другой, почти без передышки, она вытащила пять штук таких же, желто-розовых, одинаковых по величине, как будто под водой кто-то для нее изготавливал их, раскрашивал и насаживал на крючок Она уже перестала вскрикивать каждый раз и только озабоченно приговаривала.
— Вас поняли. Тяну.
И тянула, а мы все молча за нею наблюдали.
— Послушай, это уже браконьерство, — сказал я Инке, когда она вытащила шестую, но тут по моей бечевке что-то стукнуло, я сделал подсечку почти машинально — и вытащил крупную, такую же круглую, как Инкины, только ярко-зеленую с поперечными красными полосами.
— Я тоже хочу зелененькую, — сказала Инка — и, как по заказу, вытащила зелененькую, чуть побольше моей.
Через какие-нибудь полчаса мы уже натаскали изрядно; во всяком случае, наш старик не без удовольствия поглядывал на бьющуюся между скамейками рыбу. Один только Тан Тун сидел неподвижно, сутулясь все больше, и очень переживал. Наконец он вытянул свою пустую бечевку, демонстративно принялся насвистывать песенку «Стрэйнджер ин зи найт» и перочинным ножичком зачищать крючок. Потом, бормоча что-то себе под нос, насадил кусок копченой колбасы, закинул и разлегся на корме лодки с видом человека, которого ничем не удивишь. Остаток колбасы он стал жевать, пренебрежительно выплевывая шкурку в воду. У рыбаков клевало непрестанно; Тимофей тоже таскал одну за другой; мы с Инкой несколько сбавили темп, и я разделся до пояса, а Инка стала фотографировать нас в процессе ловли.
Вдруг Тан Тун вскочил, Тимофей тоже, их рыбак заметался по лодке, все трое сгрудились на корме и чуть не перевернули челнок, при этом они вполголоса переругивались по-бирмански и тянули вместе бечеву, а бечева натянулась как струна и косо шла прочь от лодки.
— Что у них там такое?. — обеспокоенно спросила Инка, убирая фотоаппарат.
Она сделала это вовремя, потому что у нее тоже клюнуло, она схватилась за бечеву и, ойкнув, выпустила ее из рук.
— Жжет! — сказала она жалобно.
Старый рыбак сообразил быстрее меня: метнувшись к Инке, он подхватил убегающую бечеву, и она тоже косо натянулась и даже, кажется, загудела.
Тут на лодке Тан Туна раздался торжествующий вопль. Из воды с оглушительным плеском выскочила длинная серебристая рыбина с разинутой зубастой пастью (в первый момент меня поразила не пасть, а именно длина, поистине змеиная) Вдобавок рыбина извивалась на лету и, кажется, плавала в воздухе, как летающая пиявка Стругацких. Тяжело рухнув в лодку, рыбина заскакала, колотя хвостом по бортам: это была настоящая пушечная пальба. Наконец рыбак-бирманец, по-казачьи хакнув, рубанул ее секачом, и стало тихо.
— Вот это да! — крикнул нам возбужденный Тан Тун. — Понравилась ей русская колбаска!
— А кто это? — спросил я.
— Барракуда! — вытирая пот со лба, ответил Тимофей.
Он поднял судорожно вытянувшуюся рыбину — она оказалась не так уж велика, чуть больше полуметра, но по сравнению с нашими разноперками была, конечно, громадной
Третий рыбак, державшийся от нас чуть поодаль, между тем поднял якоря и поспешно подгребал к нашему месту.
Мы забыли про своего старика, но тут он, вскочив и упираясь босыми ногами в дно челнока, крикнул мне что-то по-бирмански. Я сразу понял, что именно: «Помогай!» Жилы на лбу его надулись, чалма слетела. Я бросился к нему на помощь, и мы с большим трудом втянули в лодку здоровенную барракуду, которая тут же начала ходить по челноку колесом, щелкая при этом зубами.
— Ой, Сашка, я ее боюсь! — крикнула Инка, подбирая под себя ноги.
Тут барракуда метнулась прочь от нее, старик рубанул мачете, но промахнулся, и возле самых своих колен я увидел лобастую рыбью голову с разъяренно разинутой пастью и исступленными глазами ихтиозавра. Не помню, как в руках у меня оказался тяжелый секач, я стукнул ее по лбу, и она, вытянувшись, замерла.
Мы поймали еще несколько штук (я говорю «мы», хотя рыбаки решительно отобрали у нас снасти и орудовали втроем), и море, так и кипевшее вокруг нас рыбьим плеском, успокоилось, видимо, стая ушла.
Барракуды, как серебряные поленья, лежали в лодке у наших ног, время от времени то одна, то другая, разевала пасть и, подыхая, клацала зубами.
Мы высадились на пляже прямо напротив нашего бунгало Тан Тун и Инка были героями дня. Рыбаки, выгружая рыб), похваливали Тан Туна, одобрительно улыбаясь, смотрели на мою Инку Затем разделили улов: все точно по долям. Нам досталась большая половина рыбы, столько мы осилить не могли, тем более что холодильника в бунгало не было, и мы уступили еще пару барракуд рыбакам.
Ла Тун суетился на кухне в компании солдата и двух тенассеримок, на наш улов он взглянул очень небрежно и тут же сказал, обращаясь ко мне.
— Что-то Зо Мьина долго нет. С утра ушел, а скоро обедать.
— Куда ушел? — спросил Тан Тун.
— За катером, — с досадой ответил Ла Тун. — Герр Боост очень хочет на острова.
Хаген и Бени, оба в шортах, загорелые и все насквозь западные, как на картинке из каталога, сидели в креслах и пили пиво. По-видимому, они занимались этим уже давно и очень усердно, потому что стол был заставлен пустыми банками.
— А, жертвы страсти! — насмешливо сказал Хаген. — Ну, как отдохнули?
Наш изнуренный вид говорил лучше всяких слов, и мы с Инкой молча сели.
— Что острова? — спросил Хаген. — Вы там высаживались? Они и в самом деле змеиные? Мы завтра все туда поплывем.
Мне показалось, что герр Боост не столько навеселе, сколько притворяется. У него был такой вид, как будто он обеспокоенно к чему-то прислушивается. Впрочем, и Бени то и дело приподнимался в кресле и поглядывал на пляж. В отличие от Хагена Бени был мрачен, очень недоволен собой и, похоже, даже не пытался притворяться.
— Наш друг мсье Ба, — продолжал болтать Хаген, — очень скучает без коллеги Зо Мьина. Любовь с первого взгляда… ведь вы никогда не видели раньше коллегу Зо Мьина, профессор?
Бени угрюмо посмотрел на него, отхлебнул пива и ничего не сказал.
— Но это любовь без взаимности, — болтал Хаген. — Коллега Зо Мьин ушел за катером и даже не предупредил коллегу Ба. Это очень жестоко с его стороны.
Тут Бени, пробормотав что-то вроде «мерд», встал и крупными шагами начал ходить по холлу.
Герр Боост откровенно упивался каким-то своим торжеством, а Бени так покорно все это сносил, что оставаться с ними означало бы лишь подыгрывать Хагену. Мы поднялись, извинились, Инка пошла к себе, а я решил заглянуть к Володе.
Володя лежал в своей комнате, накрывшись до глаз простыней, и тихо стонал. По его огненно-красному лбу я сразу понял, что случилось: бедняга перегрелся.
— Пойдем окунемся, — предложил я. — В воде легче.
— О прохладное раскидистое Московское метро… — простонал Володя — В погреб хочу, в подземелье… О крещенские холода, трескучие морозы… Вот север, тучи нагоняя, дохнул, за-вы-ыл…
— Ну ты еще не так уж плох, — ободрил я его. — Пошли, пошли, нечего терять время. Скоро обедать
Володя встал, накрылся с головой обширным купальным полотенцем, и мы с Инкой вывели его на свежий воздух.
— Смотрите-ка, лягушонка в коробчонке, — сказал он, опустившись на песок. — Вот уж не думал, что наш приятель вернется.
И в самом деле, сквозь глухой шум прибрежных волн послышалось тонкое пение лодочного мотора. Вдоль берега метрах в двадцати от полосы прибоя, подпрыгивая на волне, мчалась моторная лодка. В ней сидел один человек, он приветливо помахал нам рукой. Вне сомнения, это был Зо Мьин.
