Президент Московии: Невероятная история в четырех частях

… Сейчас, лежа в кровати и слушая вкрадчивый и настойчивый голос собеседника из Англии, он вспомнил и имя говорившего, и имя старичка. Вот уж, незваный гость…

Договорились встретиться у книжного магазина «Петрополь» в Бруклайне на Бикон-стрит сразу же после Рождества.

* * *

[2]

И вот он наступил – этот долгожданный, счастливый, радостно-звонкий Второй День, предшествующий Великому Первому Дню. Сияющее солнце сметливо встало на дежурство спозаранку, лучшие гусляры и бандуристы, виртуозы-балалаечники, гудошники и свистуны, не сговариваясь, огласили ликующими звуками необъятные просторы Родины, знамена, пощелкивая от возбуждения, трепетно простирали свои полотнища над землей русской, возвещая городу и миру о начале воплощения Божественного замысла – Единодушных Всенародных Выборов депутатов Великого Вече – этой несгибаемой когорты соратников Отца Наций. Через девять месяцев и одну неделю, как мудро отмерила Природа и благословил Господь, во второе воскресенье после второй субботы разродится и наступит этот долгожданный День – День Всенародных Единодушных Выборов Президента, Лидера Русского народа, Отца всех наций, проживающих на территории Великой Московии. Нет измерителя радости от осознания значимости этих эпохальных событий – даже многоумные муравьи-китайцы не изобрели такого, – нет красок, чтобы нарисовать картину народного ликования в эти чудные дни, нет нового Бояна, кто бы воспел восторг каждой души.

Все патриоты Московии, независимо от возраста и русской национальности, от цвета кожи – естественно, белого, – или вероисповедания – православного, какого ещё?! – от социального положения – будь то замглавы Администрации или Иона Курилов – легендарный отшельник, смотритель маяка на необитаемом острове Шикотан и, по совместительству, сторож проржавевшей ракетной установки, сдуру поставленной лет десять тому назад для устрашения япошек, будь то заключенный категории Zprim, отбывающий пожизненное, или духовник Великого Президента – все патриоты Московии, а таких насчитывалось, согласно последней переписи 99,9 процента (остальные семь человек были изолированы в пансионатах-заповедниках СевЛага – на островах Новая Земля, Северная Земля, Врангеля, Новосибирских, – в СЛОНе – на Соловецких островах, ПечорЛаге, спецпоселении «Черные пески» в дальнем Забайкалье, где доживал свои дни главный заключенный и личный враг Отца Нации, в Крестах, а также в других обителях воспитания заблудших овец), – все патриоты Московии начинали свой Самый Дорогой День в 4 часа утра. В четыре – это как минимум. Кто-то вставал в 3 утра, а многие и вообще не ложились. Надо было не только самую лучшую одежду, с прошлых выборов припрятанную, приготовить, не только все молитвы, случаю приличествующие и о. Фиофилактом рекомендованные, произнести в глубоком отрешении от мира суетливого, не только вместе с душой очистить и тело – в эти чудные предвыборные сутки горячая вода подавалась во все уголки необъятной Московии, – и побрить мужские лица, но и в спокойствии душевном, сосредоточенно и неоднократно перечитать все данные о народных избранниках, все характеристики, им данные Отцом Наций. Наконец, надо было занять очередь в избирательные участки, которые открывались в 6 утра.

И вот, и вот, и вот! Наконец! Грянули фанфары – ровно в 6 утра по Московскому времени – точь-в-точь как немецкие поезда в древности: ни на секунду позже или раньше, – и полились из всех репродукторов ликующие звуки бессмертного «Славься» – музыка великого русского композитора-патриота Михаила Ивановича Глинки, новый текст великого поэта Никитушки Хохмякова, сына великого режиссера Сергея Хохмякова. Вспыхнули огнями праздничной иллюминации гирлянды разноцветных фонариков при входах в школы, клубы, казармы, фитнес-центры (это – за Стеной), волостные, уездные, сельские мэрии, полицейские участки, больничные изоляторы, молельные дома, детские садики, рестораны (это – за Стеной), концертные залы (это – за Стеной), кинотеатры (это – за Стеной), дома призрения, общежития для бездомных, нарко– и алкорехебы, дома терпимости к бедным и специально открытые к этому дню общественные туалеты. И вошли первые счастливцы в сверкающие чистотой, благоухающие свежестью и обволакивающие гостеприимностью залы, и взволнованно затрепетали их сердца, потому что они были первыми.

Как прекрасно изменилась жизнь при Отце Наций. Вот, к примеру, – мэрия Нижнего Схорона. Раньше был и пол затоптан, и окурками стены залеплены, и туалеты засраны и заблеваны, и народ днем и ночью толпился – всё что-то выясняли, требовали, канючили, бухали – как в мэрии без этого, – а иные даже слова непотребные иностранные из трех или пяти букв произносили прилюдно и снаружи малевали – суки, блядь, позорные. А ныне! Чистота и порядок. Навсегда исчезли страшные кабинки – ужас родителей: любопытствующие детишки часто забегали в эти западни, обтянутые кумачом, поди потом докажи, ребенка там искал или вычеркивал фамилию народного избранника – кандидата блока коммунистов и беспартийных или, значительно позже, блока «Единой и Неделимой» и национал-патриотов. При Отце Наций – не сразу, а так, на пятый, примерно, срок, убрали эти чертовы атрибуты буржуазной демократии, эти мышеловки-провокаторы с невидимыми глазками, магнитофончиками и прочей давно устаревшей хреновиной. Сейчас стало просторно, вольготно, широко – по-русски: раззудись плечо… Нет ни кабинок, ни столиков, ни наблюдателей. Столики исчезли сами собой, как только чипы избирательные придумали: вошел в дверной проем – чик – и ты уже зарегистрирован. Вшивать эти чипы было больновато, за Стеной, говорят, это под наркозом делают, а так – больновато, но зато как удобно: ни паспортов не надо – их за ненадобностью и отобрали недавно, – ни в бумажках рыскать, свое имя искать, подошел, поздоровался, получил бюллетень – и к урне. Для желающих кого вычеркнуть – специальный стол – подходи, вычеркивай, карандаши разноцветные дореволюционные лежат, всё честно, без глазков, без соглядатаев, без принуждения. Как совесть подскажет. А как совесть может подсказать? – Оглядись! – Пол выскоблен, стены украшены портретами Людей Новой Эпохи – первых Добровольно Обчипенных, туалеты вычищены и закрыты – погадить можно и дома, да и на улице один открыт – ишь очередь скопилась, все лампы дневного света работают (две, правда, мигают, но это – от волнения), а при входе – огромный, метров двадцать шириной плакат: три русских богатыря. Посередке – самый высокий, самый молодой и румяный Отец Наций – глаза улыбчивые, рубашка на мощной груди распахнута, обнажая переливающиеся мышцы, фарфор зубов блистает на ярком солнце, морщинок как не бывало, правая рука волевым жестом вперед указывает: туда, значит, господа, в светлое будущее. Слева – ростом поменьше, но кряжистый богатырь, борода белая до пояса, взгляд суров, глаза темны, лишь праведным гневом горят ко врагам Отчизны и Веры, губы сжаты, лицо морщинисто, похоже на легендарного архимандрита Митрофания – воспитателя о. Филофил акта, духовника Президента. Льняной подрясник темно-фиолетового цвета облегает тело атлета, рука с Православным крестом высоко вознесена – всему миру видно. Справа же молодой лейтенант Чрезвычайного отдела – опора демократии, надежда нации, будущее страны. Щеки розовеют, губы алые, глаза голубые, волосы русые из-под фуражки с синим околышком выбиваются. Он поменьше других росточком вышел – метр девяносто, не больше, но тоже силушку немалую имеет – одной рукой палицу держит, такую и двум здоровякам не поднять. Под горячую руку не попадись. Но справедлив – руки чистые, глаза честные, ум сметлив. Все трое – справедливость, духовность, сила. В.-Демократия, Православие, Свобода. И таких плакатов – от трех метров в ширину, до сорока пяти – по всей Московии-матушке – тысячи и тысячи, и бьются восторженно сердца, и звучат звонко детские голоса, славящие чудную страну, и скатываются скупые слезы у ветеранов чеченских, грузинских, молдавской, дальневосточной, крымской, арктической и гражданских войн.

На входе очередь с пяти утра. И на выходе. На выходе пиво дают. Не продают, а именно каждому по бутылке. Кто до 7 утра проголосовал, тому темное вьетнамское, кто до восьми – светлое… И так далее. Последние, кто до десяти утра мудохался, тем «Жигулевское» белое. Одно название, что пиво. Пиво в Светлое Воскресенье Единодушных особое значение имеет. В другие дни – иди, покупай, залейся. И в политцентрах «Единой и Неделимой» – настоящим пивом затариться можно, и в ларях – поддельным, самопальным, и Интернете – его полгода ждать надо, если дойдет, и у спекулянтов, что из-за Стены ящиками чешское таскают (правда, цена, что молодая корова). В Светлый День пиво не для опохмела нужно, а для единения нации. Ровно в одиннадцать утра из Спасских ворот Кремля не торопясь, спокойно и величаво выходят Отец Русского народа, он же – Лидер Наций, он же – Душа партии «Единая и Неделимая», он же – Президент Великой Московии, он же – Великое Воплощение Вертикальной (В.) Демократии, а с ним – соратники его верные: о. Фиофилакт, замглавы Администрации, Верховный комиссар Особого отдела, спикер Единой палаты, министры, мэр Центральной Москвы, комиссар Молодежного отряда партии, главный бойскаут страны, главный постельничий, старший астролог, сын Чубайка, Патриарх Всея Московии и другие официальные лица. Их уже ожидает взволнованная толпа компатриотов-единоверцев. В руках у каждого – бутылка праздничного пива. У простых горожан – какая придется, кто когда проголосовал. А у правителей – особое: в руках Президента – непочатая бутыль темного английского Имперского Портера, у Верховного комиссара-особиста – бельгийское Leffe, у главного бойскаута – безалкогольное немецкое, у сына Чубайка – Старопрамен, в руках Председателя «Единой и Неделимой» – голландский Grolsch, у о. Фиофилакта, Патриарха и других иерархов – по литровой кружке монастырского черного крепкого… И подходят они к толпе своих сограждан, и обмениваются непочатыми бутылками, и вместе открывают их, и пьют вместе. Президенту, как нарочно, достается «Жигулевское» белое (как такое можно в рот заталкивать?!). Но он ничего, не смущается, достает из кармана простую электронную открывалку, хлоп – и из горла хлобысть. Люди смеются, аплодируют, радуются, женщины, которые в задних рядах сгрудились, детей поднимают, чтобы видели и запомнили… А впереди – молодцы, как на подбор: молодые рабочие, студенты, инженеры, крестьяне-фермеры, интеллигенция, все высокие, стройные, плечи – косая сажень, выправка, как у президента – спортсмены, наверное… И все радостно обмениваются бутылками и пьют дружно и вместе, – как живут. И так по всей стране, от Москвы до самых до окраин. Конечно, в каком-нибудь Схороне или в Перми, Питере или в «Черных песках» уполномоченный Полномочного представителя, либо мэр деревни, либо начальник лагеря выходит не с Westmalle или Moretti, а с вьетнамским Hanoi или китайским Tsingtao, но всё одно – счастье единения, родства неописуемо, и радуются люди планеты, глядя на светлый лик великого народа великой страны.

В этот день и прилетел в Уральский федеральный округ журналист Л., страдающий циррозом печени. До столицы округа – Екатеринбурга он долетел на рейсовом самолете элитной компании «ОТ СТЕНЫ К СТЕНЕ» в первом классе, ну а дальше добирался на личном «Фиолетовом питоне» Полномочного представителя. Полномочный представитель в этот Счастливый день отдыхал в кругу семьи. В пятницу он рапортовал в Кремль о явке избирателей (99,9 %) и результатах выборов: «ЗА» – 99, 99 %. В субботу утром его поблагодарил сам замглавы Администрации. Поэтому в Светлое Воскресение Единодушных он мог расслабиться. Честно говоря, его волновала мысль о том, что всевидящие Родные Органы могут поинтересоваться, кто конкретно наполняет эту одну сотую процента, голосовавшую «против». Надо было выдумать, так как «ЗА» проголосовало 100 % избирателей, стопроцентно явившихся на избирательные пункты, но в Кремле такие круглые цифры не любили, посему приходилось изворачиваться и даже врать. Делать это Полномочный представитель не любил и не умел. Поэтому он решил списать эту сотую процента на какой-нибудь «дом душевно ущербных» или «умственно удрученных»: там – все без имен, без паспортов, даже чипы не всем впарили – некоторые буйные не дались; не найдут и спишут на кого попало. А тому бедолаге всё одно, где дни свои скорбные закончить: в доме печали или на урановых, неизвестно, что хуже. Так что отдыхал в тот день посланник Кремля на Урале. Вышел на площадь в одиннадцать утра – у него была припасена бутылка французского Kronenbourg 1664, поменяв которую на «Мартовское» и распив её с ветераном заградотрядов Арктической войны, он мог предаться душевной расслабухе.

Как ни уговаривали домочадцы Полномочного остаться до понедельника, отдохнуть с дороги, перекусить чем Бог послал, рассказать о столичных новостях, но журналист Л. был непреклонен. Пришлось Полномочному связаться с Балаболом – мэра Нижнего Схорона найти не удалось, запил, видимо, на радостях, а мэрию вымели, продезинфицировали и заколотили до следующих выборов. Балабола нашли, правда, в разобранном виде, но строго наказали знаменитого журналиста устроить по высшему разряду и оказать все виды внимания по реестру «А/1».

Вот на «Фиолетовом питоне» и прикатил Л. к бабке Ев-докуше. Прямо в ночь. Старуха уж и спать собралась.

* * *

– Что же это такое? Это черт знает, что такое! Получается, Мостогаз, построивший совместно со SOC (SwazilandOilCorporation) и E. On Ruhrgas самое большое в Королевстве газохранилище, вложивший миллионы юаней и песо, не может бесплатно им пользоваться? Да это почище наперсточников! Мы не крысы, чтоб над нами экскременты производить… Эксперименты, я хотел сказать. Смотрите в глаза, смотрите, когда я говорю… А то тут некоторые думают, что нас можно схватить за одно место – надорветесь, господа…

– Не надо было так говорить! – подумал о. Фиофилакт.

– Не надо, – молча ответил Хорьков. Но вслух сказал:

– А он хорошо чешет на свати.

– У него способности к языкам ещё с юности.

– Великий Вождь русского народа горячо говорит, красиво, как поёт, – король смотрел в окно дворца, в котором проплывали копья марширующей королевской гвардии, и, казалось, не слышал своего собеседника, который вошел в раж и уже плохо владел собой.

– Мало того, что мы вложились в газопровод от официальной столицы Мбабане к королевской столице Ломамба, мало того, что я лично курировал слияние Сбербанка с Манзини-Банком – мы потеряли на этом 7 миллионов эмалангени, так нас хотят нагнуть и поставить раком – все прекрасно понимают, о чем я – о дороге на Ситеки, – Президент набычился, покраснел, распахнул пиджак, лобик сбороздился глубокими морщинами, пальчик, чуть искривленный в ногтевом суставе артритом, грозно проплыл маятником метронома в темпе Andante sostenuto перед объективом. – Нет, господа, мы ваши сопли жевать не намерены. Хватит, отжевали уже, вы опоздали. Прошли те времена, когда нам можно было диктовать. Тут кто-то говорил о взаимовыгодных условиях, так мы покажем один всем хорошо известный палец или, по-нашему, по-русски, согнем руку в локтевом суставе, чтоб было понятно тем, кто ещё пока что-то может. Мы дорогу достроим, а потом вы, как и прежде, шулерски поменяете правила игры и заставите нас платить за проезд, как и всех других черномазых.

– Да, кажется, он спекся, – посмотрел Хорьков.

– А что делать? – закрыл глаза о. Фиофилакт.

– Репу чесать…

– Ваш долбаный семнадцатый пакет ставит крест на наших планах контролировать инфраструктуры свазилендской энергетической системы, а все ваши экономические обоснования, простите, из носа повыковыривали, – Король пустыми глазами смотрел сквозь Лидера Наций, свазилендский премьер-министр, улыбаясь, перешептывался с министром спорта и туризма. За окном дворца бодро вышагивала королевская гвардия. Президент совсем разгневался, грозный глас сорвался на истеричный выкрик: – Не хотите, не надо! И не надо раздувать эти, ну… у лягушек… – жабры, чтобы на нас свой капитал надыбать. Не получится. Я бы сказал, пусть грубо, это – всё равно, что заставить нас гов… я хотел сказать, землю жрать… Повторю, кто плохо слышит. Не хотите, не надо! Но тогда денежки на стол – никакой реструктуризации долга, никаких таможенных льгот по поставкам арахиса и сорго в Московию, никаких это, как его, ну, как…. блин, э… э…, что я могу сказать…в целом… как его, ну… кто речь писал?!.. – пошла заставка: река Лусутфлу с птичьего полета и гимн Королевства Свазиленд «Nkulunkulu Mnikati wetibusiso tema Swati».

– Купаться в этой речке не тянет – пробормотал о. Фиофилакт. – Больно уж цвет… э…

– Говнистый, – подобрал определение Хорьков. Действительно темно-коричневый цвет вызывал определенные ассоциации, хотя и гармонировал с ярко-зеленым травяным покрытием берега.

– Хоть чемпионат мира по скалолазанию выцарапали…

– Кто постарался!

– Молодец. Хорошо занес!

– Так не из своего же кармана…

– …Говорил, нельзя его пускать не в записи, сто раз говорил, – процедил о. Фиофлакт – выясни, кто виноват!

– Выясню, хотя это – свазилендское телевидение, у нас его по кабелю только за Стеной, да и то не все смотрят. Потом – и это главное – разве его удержишь, как только на волю вырвется…

– В блоги просочится. Эти уж постараются.

– Заткнем…

– Им заткнешь…

– Надо что-то делать.

На экране опять появилось личико Лидера Наций. Он жал руку королю Мсвати Пятому, тот отрешенно смотрел поверх головы низкорослого высокого гостя, Великий Вождь русского народа повернулся к премьер-министру Барнабасу Сибусисо Тламини Каку и, вытянувшись на цыпочках, покровительственно потрепал его по плечу, «гренадер» премьер безразлично улыбнулся, глядя на короля. Довольная сытая улыбка обнажала пожелтевшие клыки верхней челюсти Президента Московии. За окном дворца весело вышагивала королевская гвардия, задорно поигрывая бедрами, слегка прикрытыми легкими юбчонками.

* * *

Довольная, сытая улыбка Президента, обнажавшая пожелтевшие клыки верхней челюсти, мало соответствовала его настроению. Настроение было мерзкое. Такого он не помнил. Улыбка же давно приросла к его лицу, потеряв давешнее обаяние этакого простецкого парубка – своего парня, и превратилась в волчий оскал. Хреновато же было не только и не столько от неудач в родном Свазиленде, где у него был и стол, и дом, где его должны были помнить, где он говорил на их родном языке – когда-то именно этим покорил он предыдущего короля, который после свержения с престола его же родным сыном, уютно устроился, с молчаливого согласия узурпатора, в Московии Председателем правления Мосгазоочистки. В конце концов с этим Свазилендом было понятно и раньше: им московитский газ с нефтью по барабану, они без него жили и ещё сто лет проживут. Денег некуда девать, вот и решили сделать подарок лучшему другу – Бурому Медведю от Льва. Это – не Европа дет двадцать назад: там сразу пересрали, как только почуяли, что какой-нибудь избиратель недополучит чуток газа или бензин подорожает на копеечку. Там перед ним трепетали, и он мог позволить себе говорить с ними так, как подобает лидеру великой державы, не укорачивая себя, не раздумывая, лепить всё, что придет в голову, они лишь утирались. А здесь всем от Мсвати до Хуяти, всем забить и на газ, и на избирателя – бессмысленное слово, впрочем, как в Московии. Забить им и на него – Великого Вождя русского народа, Бурого Медведя. Соправительница – Индловукази-Слониха, то бишь королева-мать вообще сидела и зевала, не потрудившись прикрыть рот, а сынок – Нгвеньяма-Слон, чучело великовозрастное, пиджачок французский с галстучком английским нацепил, – вообще ни слова не слышал, небось мечтал о празднике Умхланга – «танце тростника», когда он выберет себе ещё одну девственницу в жены… Да и хрен с ними…

Тоскливо было без видимых причин. Только в самолете, оторванный от земли на тысячи метров, он как бы просыпался, чувствуя свободу, легкость, невесомость, способность не только указывать, приказывать, хмурить брови или сжимать челюсти, но и сомневаться, размышлять. И тревожиться. В последнее время, после того необычного пробуждения в середине июня, что-то давило, один раз он даже увидел странный сон – это было не в ночное время, а около полудня, когда он задремал на рабочем месте. Вот переполоху-то было. Но на земле все эти нелепые казусы скользили как бы по касательной, не задевая его сознания, словно это происходило не с ним.

Именно с того злосчастного июньского утра на Ближней даче стал терять он почву. Раньше не знал он сомнений ни в своих словах, ни в действиях, ни в безоговорочной преданности своих сограждан, не говоря о соратниках. Что бы он ни сказал, было чеканно, незыблемо, неоспоримо. Порой он даже мог позволить себе покуражиться, специально ляпнуть несусветную чушь и с ехидной улыбочкой наблюдать, как всё окружение с открытыми от восторга ртами и выпученными глазами хавают эту лабуду. Правда, постепенно Президент перестал отличать серьез от куража. Последнее же время он начал задумываться над тем, что говорил или делал, и по удивленным глазам своего духовника и ближайших сановников видел, что они понимают это новое для него и для них состояние, и это понимание лишало его привычной безоговорочной уверенности, что, в свою очередь, влекло смятение в умах его козырных королей, и далее – дам, валетов, десяток и шестерок… В идеально выстроенной им государственной и общественной системе всех этих смятений и сомнений быть не могло и не должно.

Президент вглядывался в свое отражение. За окном была ночь; головной ракетоносец сопровождения, а за ним тройка истребителей, связанные невидимой нитью, следовали строго по курсу Первого борта, легкомысленно помигивая воспаленными глазками. В гостином салоне был разлит приглушенный мягкий лиловеющий свет, но он включил направленный луч, развернув луковицу глазка в сторону своего лица. – Совсем постарел. Уже две операции по омоложению сделали, прыщики пошли, а толку, если присмотреться, с гулькин хрен. При входе в самолет он стер грим, промыл лицо ледяной водой, от резкого контраста температур щеки зарумянились, и, взглянув на себя в напольное зеркало адъютантской, он понравился сам себе. Теперь же лицо мертвенно желтело восковым налетом. Вновь появившиеся глубокие лицевые морщины изолировали рот, превратив его в маску какого-то беззубого хищника (с этим ботоксом одна морока!). Глаза затаились в норках глазных впадин. Слипшиеся редкие волосинки испуганно сбились в сторону оттопыренного левого уха. Хрящеватый утиный нос вытянулся и заострился. Щеки ввалились. Крупные поры поблескивали потным налетом. Ну и рожа! Так о себе Президент не думал, пожалуй, с семнадцатилетнего возраста, с той далекой и неплохой поры, когда он жадно всматривался в свое отражение, ужасаясь малейшим негативным изменениям, неизбежно происходившим с его юношеским и, в общем-то, симпатичным веснушчатым личиком, и восторженно отмечая новый этап его возмужания, очищения и окончательного оформления. Всё тогда было в радость: и пробивающиеся усики, и густая шевелюра, и плечики, крепко сбитые и постепенно распрямляющиеся, и «бездонная» голубизна глаз (так он сам определил прелесть своих очей; определил и… смутился). Вот только с ростом были проблемы: его старшие братья были под метр девяносто, а он – метр с кепкой, как любил повторять Шолохов из второго подъезда. Ну, так его старшие братья отпиздили по самое не могу. Президент рассмеялся. Рассмеялся и оглянулся, но в салоне никого не было – не могло быть, а глаз внутреннего слежения был отключен по его личному распоряжению перед самым вылетом в Свазиленд. Да, хорошее было время. Голодноватое, холодноватое, но молодое. Казалось, что впереди бесконечная и прекрасная жизнь. Впрочем, так и получилось. Не сглазить бы… Он вдруг подумал, а ведь так же начинал свою жизнь и его главный личный враг, тоже всматривался в свое лицо, страдал от прыщиков, радовался взбухающей мускулатуре, с гордостью примерял новые самопальные джинсы. Только вот ростом вышел отменно… Ну, так и гниёт теперь на урановых, не хер высовываться. И сгниёт. Президент вмиг разозлился, нахохлился, гнусные мыслишки заполонили черепную. Вот он – маленький, закомплексованный, из дворницкой, а ворочает мировой политикой. Ворочает ли… Ну, ладно, Свазиленд – исключение из правила. Хотя, что такое Свазиленд, да он прихлопнет этот Свазиленд одной ракетой. Они должны жопу ему лизать за то, что он внимание на них обратил, посетил, на голых баб их посмотрел, одна другой страшнее. Нет, крайняя справа в первом ряду соискательниц была ничего, не очень сисястая, в меру черная, стройненькая, в очках, личиком похожая на одну аспирантку. Нравилась ему лет так сорок пять тому назад, когда он кадрами начал в институте заведовать…

Жизнь получилась. И ничего ему не грозит. Здоровье не подводит. Стул в норме, давление в порядке – спасибо зарядке, хе-хе. А то, что хрен с бороденкой плел, так это от тупости его, зависти и педерастии.

Запал Президенту хрен с бороденкой. «Загубил Россию» – идиот! Это кто загубил? «Задарма» – кретин! Аж пот прошиб от злости. Может, потому, что отвык за прошедшие десятилетия слышать о себе что-либо мало восторженное. А здесь вырвался он, наконец, на конспиративную встречу со старшим сыном. На хозяйстве оставил о. Фиофилакта, ему порученца – премьер-министра и свое лицо – старшего официального двойника вручать премии в области мудозвонства типа искусства.

Встреча произошла на маленьком островке Сент-Обин в замке Елисаветы недалеко от Сент-Хельера, столицы Джерси – британского коронного владения. Замок этот был построен на рубеже XVI и XVII веков как английская оборонная крепость. Со временем крепость исхудала, но в одном из её помещений был отшлифован частный отель президентского класса и в середине 10-х куплен на имя датского промышленника некоего Христиана Хансена Президентом Московии для конспиративных встреч со своими детьми. Вот во время последней встречи он и услышал. Прибыл на Сент-Обин он загодя – старая профессиональная привычка: проверить, нет ли хвостов, профильтровать помещения на предмет прослушки и проглядки – этим Президент занимался сам, не доверяя семейные встречи никому из посторонних, даже самому ближнему окружению телохранителей – у него всегда был при себе набор совершеннейшей аппаратуры. Проверяя покои сына, доставляемого на остров следующим утром, он перебрал маленький чиповый передатчик и, проверяя качество звука, включил его.

Разговор, видимо, шел о миллиардах долларов, юаней и песо, якобы аккумулированных на личных счетах Президента Московии. То ли «Свобода», то ли «Голос Грузии» – враждебная какая-то станция. Говорил русский писатель – Президент помнил его, вернее его книгу, вышедшую, если память не изменяет, а память не изменяла Президенту, в 2008-м. Тогда он ещё читал самостоятельно отобранные материалы. Книга анализировала ментальность российского социума, зависимость от неё исторического развития страны на разных исторических этапах и прогнозировала развитие России (тогда ещё России!) в обозримом будущем. Прогноз оправдался. Президент пару раз вспоминал этого Нострадамуса домашней выпечки, вспоминал без озлобления, хотя этот тип и не скрывал своего брезгливо презрительного отношения к установившемуся режиму. Да и не был в том году Президент президентом. Чего злиться! Ну, а главное, он ценил профессионализм в любом его проявлении (только не в деятельности его главного личного врага), а этот писака был явно профессионалом.

Писака отвечал, видимо, оппоненту или ведущему: «… мне безразлично, есть ли у него миллиарды, а если и есть, то сколько. Считать деньги в чужом кармане – не мое хобби». – Это он прав, писака, прав. – «И не моя профессия. Если, действительно, наворовал 40 миллиардов, это вопрос Интерпола или Генпрокуратуры. Важнее другое: если вся деятельность нынешнего диктатора бывшей России», – какой я, к черту, диктатор, может, сотня – тысяча и сидит или отдала концы, то это не миллионы, как у эффективного, – «если все его усилия подчинены обогащению, то это, хоть преступно и омерзительно, но, во всяком случае, понятно, ибо это – извращенная, но логика, как логика любого преступника – убийцы и грабителя. Но если нынешний Отец Наций погубил Россию только для восполнения своих ущербных комплексов, даже не нахапав, то это дело не следака, а психиатра… И самое страшное, этот злобненький недомерок не одинок. Вся Московия сегодня – это психушка. Ибо все “играли” этого “голого короля”, все, враги, в большей степени, демонизировали эту никчемную фигурку для того, чтобы он не только бездарно, но и бескорыстно угробил Россию. Клиника…»

Самолет тряхнуло. Сквозь нахлынувшее озлобление вдруг проглянулся странный вопрос. А что действительно было в жизни, которая удалась? Юность была хороша. Молодость? – Вопрос. Служба была в радость, но она отсекла всё остальное – дружеские посиделки, полупьяные откровения, сумасшедшие споры, шальные поцелуи, бесконтрольную влюбленность, так необходимую в этом возрасте бесшабашность и с тоской вспоминаемую в старости свободу. Тогда отсеченные шматы настоящей жизни отваливались безболезненно, наркоз всесилия нового братства, причастности к ордену меченосцев играл решающую анестезирующую роль, но с возрастом шрамы начинали ныть, а сейчас в самолете он вдруг почувствовал, что они кровоточат. Что он видел в жизни? – Весь мир. Это – да. Но только из окон лимузинов президентского кортежа. Хоть раз он выпил – вот так, один или с женой, без охраны, сопровождения, протокола – чашечку эспрессо в кафе на улице у подножья Монмартрского холма, любуясь вознесшейся к небу Сакре-Кёр, или в жаркий венский день стакан холодного пива из собственной пивоварни Salm Brau, ожидая фирменную свиную рульку? Да что Salm Brau! А по Москве он мог пройтись? По Москве, правда, никто пройтись или проехать давно не мог, ещё при Большой Шляпе город перестал быть местом для жилья. Ну а за городом – выйти одному из ворот своей дачи и пойти в лес с корзинкой по грибы, а потом выпить стопку водки и завалиться париться в баньку «по-черному» без холуев, охраны при полном вооружении – это в сауне! – затем жадно напиться ледяного кваса, чтобы пот прошиб виноградными ягодами… Где сейчас найдешь квас? Что ещё? Когда он мог просто лечь на диван, укрыться теплым пледом и полистать читаную-перечитаную любимую книгу классика – «Броня и штык»?