Слезы, летящие к небу

Приблизительно так в современном мире объясняется величайшая тайна бытия – зарождение новой человеческой жизни. Но мало кто знает, что подобную точку зрения еще 17 веков назад жестко раскритиковали Отцы православной Церкви.

Святой Мефодий Патарский в своем «Пире десяти дев» писал: …может быть кто-нибудь еще станет утверждать и найдет между людьми нерассудительными и неразумными мнение, будто плотяной покров души, насаждаемый людьми, образуется сам собою без определения Божия; но, конечно, никто не поверит тому, кто стал бы учить, что вместе со смертным телом также насаждается и бессмертное существо души. Бессмертное и нестареющее вдыхает в нас один Вседержитель, и Он один есть Творец невидимого и негибнущего… Этот Творец всех людей есть Бог.

Дело в том, что в православном вероучении никогда не было и намека на то, что Бог не участвует в делах сотворенного Им мира. Само имя «Вседержитель» свидетельствует о том, что Господь всегда поддерживает всю вселенную даже в самых незначительных проявлениях ее бытия. И появление на свет каждого нового человека, конечно же, – результат сознательного творческого действия Божия, но отнюдь не какого-то родового автоматизма. По слову Мефодия Патарского, родители лишь предоставляют свою природу, обладающую благословением деторождения – …творческой силе Божией, которая под покровом рождения распоряжаясь нашею природою, внутри невидимо облекает нас в человеческий образ, устрояя одеяния для душ.

Мысль о том, что родители вольны рожать детей по своему желанию, святой Отец категорически отвергал, считая, что в таком случае – …мы должны приписать и людям способность создавать людей.

Так же говорит о деторождении и Климент Александрийский, писавший в Строматах, что само по себе рождение есть – таинство творения, а потому виновником рождения является лишь Бог, тогда как родители являются лишь служителями рождения.

Планирование семьи в Простоквашино

Водной из серий замечательного мультика о Простоквашине, между Папой и Мамой происходит такой диалог: – Мы тут с дядей Федором посоветовались и решили, что нам совершенно необходимо где-то второго ребенка достать. Чтобы строгость снять и сердитость.

В ответ на это конструктивное предложение Мама испугано ойкает, а потом, с металлом в голосе заявляет:

– Ни-ко-гда!

Мультфильм решающее слово в вопросе планирования семьи оставляет за мамой. Но как оценить такую ситуацию с позиций христианского вероучения? И вообще, не является ли грехом само планирование подобного рода?

Ответить на этот вопрос однозначно вряд ли получится, поскольку весь вопрос в том – каким способом достигается желаемый результат планирования. В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» безоговорочно осуждаются и приравниваются к убийству все противозачаточные средства абортивного действия. Но применение контрацептивов не связанных с пресечением уже зачавшейся жизни впрямую не осуждается и оставлено на усмотрение самих супругов. Более того, в этом важном нормативном документе Церковь напоминает своим чадам о том, что: …супруги несут ответственность перед Богом за полноценное воспитание детей. Одним из путей реализации ответственного отношения к их рождению является воздержание от половых отношений на определенное время.

Но в этом же документе, чуть ранее было ясно сказано: намеренный отказ от рождения детей из эгоистических побуждений обесценивает брак и является несомненным грехом.

И если бы Простоквашинские Папа и Мама были православными христианами, они, прежде всего, должны были бы выяснить – кто из них более ответственно относится к рождению еще одного ребенка, как они эту ответственность собираются реализовать и какие побуждения ими при этом движут.

Но Простоквашино, это – сказка. А вот в реальной жизни все папы и мамы прекрасно знают, что ни один метод предохранения от нежелательной беременности не предполагает 100 % гарантии результата. И если помнить учение Церкви о том, что творение новых людей – дело Божие, то вопрос о планировании семьи для православных христиан сводится к очень простой ситуации: по маловерию в Промысл Божий, по слабости духа или здоровья мы, конечно, можем что-то там планировать, использовать неабортивные контрацептивы, воздерживаться на определенное время от супружеских связей… И эти методы вполне могут давать ожидаемый результат. Только не нужно при этом строить иллюзии насчет того, будто мы и в самом деле можем решать – родиться новому человеку на свет или нет.

Просто наш Бог милосерден. И видя такое «планирование», Он вполне может считаться с ним, снисходя к человеческой слабости. Но уж если Господь решит, что для супружеской пары пришла пора стать родителями, то никакие способы, ухищрения и средства не смогут изменить этого Божьего определения. И тогда муж и жена оказываются перед неизмеримо более ответственным и важным нравственным выбором: стать родителями нового человека, или – его убийцами.

Росток в вечность

Народная мудрость утверждает, что человек за свою жизнь обязательно должен построить дом, родить сына и посадить дерево. Но если мы рассмотрим эту традиционную жизненную программу-минимум в свете христианского вероучения, то сразу же станет ясно, что состоит она из двух неравнозначных частей. Ведь даже самый навороченный особняк на Рублевском шоссе, окруженный целой рощей собственноручно посаженных деревьев, несопоставим с рождением ребенка. Да что там особняк! Можно застроить небоскребами всю Сибирь, превратить Сахару в непроходимые джунгли, а на Северном полюсе разбить яблоневые сады. Но даже тогда весь этот архитектурно-ботанический сюрреализм окажется по большому счету – малозначительной безделицей рядом с подвигом самой обыкновенной мамочки, в муках рожающей своего малыша. Потому что и возведенные дома, и посаженные деревья и все остальные дела рук человеческих целиком принадлежат этому миру, существуют лишь в категориях пространства-времени и рано или поздно исчезнут без следа, как будто их никогда и не было.

Библия прямо говорит, что концом истории человечества будет глобальная катастрофа, когда …небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят. (2Пет 3:10)

И только новорожденный ребенок становится в этом обреченном на гибель мире семенем, прорастающим в Вечность, за грань грядущей катастрофы. Потому что именно для вечности через папину и мамину природу творит его Сам Господь. По слову Климента Александрийского, родители становятся служителями этого творения. И наверное, важнейший смысл деторождения как раз и заключается в этом высоком призвании: стать со-творцами, со-трудниками Бога, создающего новых людей. Это участие в деле Божием – дар, полученный нами для достижения высокой моральной цели: …Для чего все мы не происходим от земли, как Адам? Для того, чтобы рождение, воспитание и происхождение друг от друга привязывали нас друг к другу (свт. Иоанн Златоуст).

Через рождение детей, Господь дает нам возможность вырваться из железного кольца собственного эгоизма и научиться, наконец, жить не ради себя, а ради другого человека.

А этот – другой, лежит себе в коляске, и с любопытством разглядывает нас блестящими глазенками. Он пока еще совсем маленький и беззащитный, он еще ничего не может сам, а мир вокруг такой огромный и непонятный…

Сейчас он полностью доверяет нам. А через какой-нибудь десяток лет с небольшим став подростком, возможно, задаст все тот же вопрос: зачем вы меня родили? И мы, так же как и бесчисленные поколения родителей до нас, не будем знать – что на это ответить…

Но не нужно смущаться своим незнанием. Эти юношеские слова – не хамство и не бравада, это очень честный и правильный вопрос, но вот ответ на него может дать один лишь Господь, призвавший человека от небытия к бытию. И Он обязательно ответит, важно только не угасить в своем сердце это искреннее желание – узнать волю Божию о себе. Потому что Бог, уважая нашу свободу не навязывает Себя людям, открываясь лишь тем, кто стремится с Ним встретится. И когда происходит эта встреча, все неразрешимые вопросы просто исчезают, растворившись в океане Божьей любви, ставшей для человека главным и окончательным ответом.

Зачем он появился на свет? Что его ожидает в будущем, и какими путями Господь поведет его по жизни? Все это сокрыто в глубине Божьего замысла о нем, и мы можем лишь благоговейно умолкнуть перед великой тайной творения – рождением нового человека.

Куда подевался мальчик, которым я был когда-то?

Скажите, долгая старость – награда, или расплата?

Где умирают птицы? Сколько лет сентябрю?

Понимает ли море то, что я говорю?

О чем молодая листва поет вечернему бризу?

Откуда приходит смерть, сверху, или же снизу?

Сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья?

– Мне бы только, чтоб дети не умирали во чреве…

(Пабло Неруда)

…Дальше можно только лететь

Человек, открывающий для себя Православие, неизбежно сталкивается со странным противоречием: христианство, основанное на проповеди любви и свободы, в то же время является самой догматизированной религией на свете. Ни одна из мировых религий не создала такого сложного и подробного учения о Боге. Горы книг, учебников, богословских трудов, соборных постановлений… Все это богатство христианской мысли часто вызывает у верующего человека двойственное чувство. С одной стороны, возникает смутное ощущение превосходства своей религии над всеми прочими, которое можно выразить наивными словами лесковского Левши: «Наши книги против ваших – толще, значит и наша вера – полнее!». С другой стороны, гордое сознание своего превосходства вдребезги разбивается о первую же серьезную попытку вникнуть в содержание этих толстых и умных книг. С печальным удивлением неподготовленный читатель догматических трудов осознает вдруг, что не в состоянии понять и десятой доли того, что в них написано. Ход мысли автора, суть рассматриваемых вопросов, терминология – ну все непонятно! Или – почти все. А ведь речь идет о самом важном – о том, в какого Бога мы веруем, как веровать в Него правильно, и что считать отклонением от этой правильной веры. Так неужели для того, чтобы быть настоящим христианином, нужно обязательно изучить полный курс догматического богословия и освоить все эти диалектические премудрости и тонкости?

Но мы знаем, что Христос проповедовал свою Благую весть не книжникам, а самым обычным людям. Да и в апостолы Он избрал отнюдь не философов и богословов, а простых галилейских рыбаков. Подавляющее большинство Церкви во все времена составлял малообразованный народ – крестьяне и ремесленники. И если вот уже два тысячелетия Царство Небесное наследуют неискушенные в богословии люди, возникает закономерный вопрос: а тогда что же это такое – догматика, откуда она взялась, для чего нужна и почему она такая сложная?

Когда кончаются фантазии

Не нужно удивляться тому, что в догматах трудно увидеть Бога, что в них нет ни капли поэзии и написаны они сухим языком логики, что при знакомстве с ними не загораются наши сердца любовью к Господу. Вопреки распространенному мнению, догматы вовсе не являются результатом творческих изысков христианского богословия. Православное богословие вообще не является творчеством в расхожем понимании этого слова, и вот почему.

На заре человеческой истории грехопадение отсекло людей от их Создателя, но воспоминание об утраченной полноте Богообщения все же теплилась у представителей всех народов Земли. Эта общая память человечества о Боге и стала основой богословского творчества в разных культурах. Люди всегда знали, что Бог есть, но более не знали о Нем ничего и лишь строили различные предположения. Можно было представить, например, что боги во множестве живут на Олимпе и шалят там, каждый на свой манер. Или философически порассуждать о том, что бог – трансцендентный абсолют. Можно было увидеть бога в крокодиле, бегемоте или в человеке с собачьей головой. Богами становились гром и молния, обожествлялись луна, созвездия, солнце… Отпадшее от Бога человечество придумывало себе богов, словно детдомовец, потерявшийся в раннем детстве, придумывает себе родителей. Он тоже абсолютно уверен, что отец у него есть, но только не знает – кто он. И тогда, в меру своих представлений об идеале, он начинает рассказывать приятелям, что его папа – знаменитый артист, крупный бизнесмен, боец «Альфы», или крутой бандит. До определенного момента он имеет полное право на такое творчество, потому что папа действительно может оказаться кем угодно. Но уж если отец отыскал потерявшегося сына, приехал его забрать, и при этом выяснилось, что он всего-навсего обыкновенный тракторист или скромный служащий в статистическом бюро, тогда – все! Тогда – стоп! Тут все фантазии кончаются. Ребенку уже не важно – «крутой» его папа, или – «ботаник». Важно, что он наконец пришел и что он тебя любит, остальное больше не имеет значения.

Богословское творчество могло существовать лишь до тех пор, пока Бог не открыл Себя людям. Но после Рождества Христова ситуация коренным образом изменилась: Бог вошел в земную историю, став именно – Человеком, а не слоноголовым монстром, крылатым змеем или пучком лучистой энергии. Никакие творческие эксперименты ничего уже не могли добавить к этому откровению и только уводили людей от Истины. После Боговоплощения человеку оставалось лишь привести в соответствие со своим понятийным аппаратом то знание Бога, которое он получил во Христе, Однако это оказалось гораздо более тяжелым и неблагодарным занятием, чем творчество. Ученые и художники исследуют и описывают мир, но как описать Того, Кто этот мир создал?

Сами богословы были очень невысокого мнения о результатах своего труда. Не потому, конечно, что работали недобросовестно. Просто они лучше, чем кто-либо другой, знали, что изобразить Бога в категориях человеческого разума невозможно в принципе. Нельзя дать определение Тому, Кто шире всяких пределов. Вот как говорил об этом свт. Григорий, которого Церковь почтительно именует Богословом с большой буквы: «Как никто и никогда не вдыхал в себя всего воздуха, так ни ум не вмещал совершенно, ни голос не обнимал Божией сущности. Напротив, к изображению Бога заимствуя некоторые черты из того, что окрест Бога, составляем мы какое-то неясное и слабое, по частям собранное из того и другого представление».

Догматы – это сухая статистика, своего рода – подведение итогов интеллектуальных усилий человечества в попытке осмыслить Божественное Откровение.

Знаменитый скульптор говорил: «Как я делаю статую? Очень просто: беру глыбу мрамора, и – отсекаю все лишнее». Создавая догматическое богословие, святые отцы использовали похожие методы: они отсекали от человеческих представлений о Боге все, что не относилось к Богу. Но, в отличие от скульптора, богословы никогда не дерзали даже предположить, будто, отринув все ложные мнения о Боге, они смогут Его изобразить или хотя бы увидеть.

Итак, догмат, безусловно – ограничение. Но ограничивает он не Бога, а пути человеческого разума в познании Бога. Когда человек поднимается в горы, он может попасть под обвал, неосторожно вызвать лавину, наконец, просто сорваться в расщелину на очередном повороте горной тропы. И ограничительный знак, предупреждающий об этой опасности, может спасти ему жизнь.

Наш разум, восходя к Богу, также должен знать допустимые пределы. Догматы и есть – такие ограничительные знаки для человеческого разума, предупреждающие, что тропа закончилась, пешего пути вверх больше нет, впереди – пропасть. Как писал К. С. Льюис, «… дальше можно только лететь».

Чем пахнет одуванчик?

Парадокс возникновения догматического богословия – в том, что Церковь не испытывала внутренней потребности в его создании. Имея живую связь с Богом в Таинствах и молитве, христиане не нуждались в точных рациональных формулировках сущности своей веры.

Здесь нет ничего необычного. В жизни много явлений, которые нельзя описать в категориях разума, но это нисколько не мешает нам пользоваться этими явлениями. Ну, как можно описать словами вкус абрикоса, например? Или запах одуванчика? Очевидно, что – никак. Но это вовсе не мешает нам с удовольствием есть абрикосы, нюхать одуванчики и радоваться таким простым вещам, не поддающимся рациональному осмыслению.

Бог для христиан – предельная Реальность, к которой они приобщаются в таинстве Евхаристии. И не догматические определения, а именно этот живой опыт общения с Богом, был основой и главным содержанием христианства во все времена.

Святые отцы прекрасно понимали, по слову святителя Григория Богослова, что наш ограниченный разум может составить лишь какое-то очень неясное и слабое, по частям собранное из одного и другого представление о Боге. Но, в таком случае, почему же богословы все-таки попытались выразить свое живое опытное знание сухим языком догматических формулировок? Этому была одна, но очень серьезная причина – ереси.

Что же такое ересь? Это ложное учение о Боге, проповедуемое от лица Церкви. Причем ложь в ереси, как правило, не является осознанной. Это, скорее – богословская ошибка, заблуждение. И догматы появлялись в Церкви именно как исправление ошибок, наделанных еретиками.

Таким образом, о неизреченных предметах веры первыми заговорили создатели ересей. Отцы Церкви просто вынуждены были давать им отпор на предложенном еретиками же языке античной философии.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.