Вечный капитан - Князь Путивльский. Том 1

– Добро все сгорит, – предупредил воевода.

– Мои дружинники мне важнее, – сообщил я.

– Оно, конечно, правильно, – нехотя согласился воевода Увар. – Может, он передумал, поговорю с ним?

– Поговори, – разрешил я. – Пообещай, что выпущу всех, кроме него и старшего сына. Без вещей и денег, но дам телегу, запряженную лошадью.

Воевода Увар Нездинич подошел к терему и позвал боярина. Епифан Сучков опасливо выглянул из левого окна. Вид у него был не боевой. Воевода передал ему мои условия. Боярин в ответ крикнул:

– Нету больше сына! Убили, гады!

Наверное, это его сын стрелял из окна. Первый серьезный бой стал для него и последним.

– И всю семье погубишь, – продолжил воевода Нездинич. – Не сдашься, подожжем терем. Тогда пощады никому не будет.

Боярин Епифан Сучков схватился правой рукой за бороду, подергал ее, словно тряска помогала думать.

– Пусть князь крест целует! – потребовал боярин.

Я прислонил к стене арбалет, из которого так и тянуло выстрелить в Сучкова, подошел к терему. На шее на шелковом гайтане у меня теперь все время висел серебряный крестик, хотя не люблю какие бы то ни было хомуты.

– Выпущу твою семью без вещей и денег, дам телегу с лошадью. Все дружинники, которые прискакали со мной, со мной и уедут в Путивль, за твоими не погонятся, – пообещал я и поцеловал крестик.

– Твое слово свято! – предупредил боярин Епифан.

Как догадываюсь, он просто тянул время, не хотел умирать.

– Можешь проследить, как они уедут, – разрешил я.

– Нет, пусть заберут мое тело и похоронят в Новгород-Северском, – отказался боярин.

Он вышел вместе с семьей – женой и четырьмя детьми, тремя девочками, старшей из которых было лет тринадцать, и мальчиком лет семи. Жена была рыхлой женщиной с высокомерным лицом, сильно набеленным и нарумяненным. В ушах висели золотые серьги с красными камнями, вроде бы рубинами, на шее – что-то типа мониста, в котором золотые круглые монеты чередовались с золотыми ромбиками, на каждой руке по золотому браслету. И это в будний день. Представляю, сколько на ней металла в праздники. Старший сын любовью к блестящим предметам, видимо, пошел в нее. Точнее, уже отходился.

– Снимите с нее побрякушки, – приказал я.

Были золотые сережки и у всех трех дочек. Я приказал не трогать их. Проверим сотника Мончука.

Кто-то из дружинников прикатил из конюшни колоду и принес топор. Что там на ней рубили, не знаю, но верхнюю сторону покромсали основательно. Боярин Сучков стал перед ней на четвереньки. Долго вертел головой, выбирая удобное положение. Можно подумать, что собирается лежать на колоде несколько часов. Белые руки с пухлыми пальцами уперлись в утоптанную землю, светло-коричневую, с тонкими трещинами. Дождя давно не было.

– Действуй, – приказал я воеводе.

На лице Увара Нездинича появилась шальная улыбка. Он поплевал на руки, точно собирался долго колоть дрова, взял топор и, крякнув, рубанул. Звук был глухой, железа о дерево. Казалось, что мяса и костей на пути лезвия и не было. Голова плюхнулась рядом с колодой, а туловище какое-то время оставалось неподвижным. Сердце еще билось, и кровь толчками выплескивалась из остатка шеи на лезвие топора, на изрубленную поверхность колоды. Вот туловище поползло, завалилось на левый бок.

Заголосила боярыня, а за ней и дочки.

– Посадите их в самую плохую телегу, запряженную самой чахлой лошадью, и пусть катятся, куда хотят, – приказал я и пошел в терем.

Никогда раньше не бывал в боярских домах. Они меня не приглашали, а самому напрашиваться не хотелось. Первым помещением были сени, в которых стояли две лавки. Обе заеложены. Наверное, на них спят слуги. Дальше крестовая комната, завешанная икона от потолка до пола. Две большие – девы Марии и какого-то мужика с седой бородой – с золотыми окладами, остальные с серебряными. Плюс куски материи с золотым и серебряным шитьем. Два складня из трех частей. На них какие-то сюжеты библейские. Библию я читал в познавательных целях. Надо же знать, откуда есть пошла фантастика ненаучная. Только сюжеты определить не сумел, потому что христианскую символику не знаю и знать не хочу. В эту эпоху в символах больше информации, чем в рисунках и текстах. Под большими иконами чадили лампадки бронзовые на длинных цепочках. Дальше была спальня с широкой кроватью, не застеленной. Подушек пять штук, две большие и три поменьше. Одеяло из беличьих шкурок, нашитых с одной стороны на холст. Простыня тоже льняная, но потоньше. Последняя комната была глухой. То ли туалет, то ли кладовая, то ли кабинет, то ли все вместе. Там стоял столик, на котором лежала открытая книга с листами из тонкого пергамента. Это был Гомер на греческом. Как много нам открытий чудных готовит нездоровое любопытство! Рядом стояла табурета трехногая и другая, на четырех ногах и дыркой посередине. Под дыркой находился высокий и с широким горлом горшок глиняный с водой. Унитаз, однако. Возле стены занимали место два больших сундука. В одном лежали дорогие ткани, в другом – восточные специи, золотые и серебряные изделия, в основном посуда, и несколько десятков серебряных слитков в виде вытянутых шестиугольников – черниговских и киевских гривен, местных денег. Черниговская гривна весила грамм двести, а киевская примерно на четверть меньше. Их рубили на четыре части и получали четыре рубля. Роль более мелких денег выполняли монеты, в основном византийские и западноевропейские, хотя попадались и русские времен князей Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого, и арабские, и черт знает какие. На старой монете чеканили своего монарха, и в результате трудно было понять, чья она. Впрочем, это мало кого интересовало. Монеты принимали на вес. Оба сундука я приказал погрузить на телегу, а также чешуйчатый доспех воеводы и кольчугу и шлем его сына. В кольчуге была свежая дыра от болта. Остальное заберем завтра.

Я оставил пять человек охранять усадьбу, а с остальными поехал в Путивль искоренять крамолу. По этой же дороге, но в другую сторону ехала телега, запряженная старой клячей. Она везла два трупа и бывшую боярыню. Дети шли пешком. Старшая дочка управляла лошадью, держа в руках вожжи и шагая рядом с телегой. Как я поклялся, никто их не преследовал.

10

Город Путивль бурлил. Улицы были заполнены людьми, которые приветствовали меня радостными криками. Не думаю, что так уж я успел им понравиться. Скорее, им очень не нравились бояре. Как мне говорили, почти половина города была в кабале у бояр. Двое из них успели сбежать, прихватит самое ценное, остальные сдались без боя. Их вместе с женами и детьми посадили в поруб – местный вариант тюрьмы, деревянный сруб, вкопанный в землю почти полностью. Чуть выше уровня земли делали узкую горизонтальную бойницу, через которую поступал воздух и свет. Сверху ставили избу для стражи. Там был лаз, через который спускали в поруб преступников и еду и воду раз в день. Жен и детей, кроме взрослых сыновей, я приказал отпустить. Их вывели из города и разрешили идти на все четыре стороны, но до завтрашнего утра покинуть территорию княжества. Мужчин повесили на стене посада, которая смотрела в сторону Подола и реки. Наверное, чтобы их видели все проплывающие по Сейму и понимали, что путивльчане – народ быстрый на расправу. Кстати, на казнь собрались все горожане, от мала до велика. У них тут так мало зрелищ.

Дома убийц я отдал, как добычу, своим конным дружинникам, которые участвовали со мной в расправе над Сучковыми. Из боярских выгреб все ценное имущество, включая скот и птицу. Подворье Епифана Сучкова получил воеводе. До этого Увар Нездинич жил на княжеском дворе. Он родом из Новгород-Северского. Свой дом там оставил брату, который служил Изяславу Владимировичу. Еще два боярских подворья достались новым сотникам: Матеяшу – пожилому грузному воину с тяжелым взглядом, который теперь будет командовать городской стражей, и Будише, командиру гвардейцев.

Третье подворье перешло к Мончуку. Он прискакал вечером, когда уже смеркалось. Я принял его в своем кабинете. На столе горела восковая свеча, распространяя сладковатый аромат, и лежала открытая книга, конфискованная у боярина Сучкова. Читать ее было трудно, потому что рукописная, надо привыкнуть к начертанию букв данным переписчиком, и слова идут без пробелов, иногда приходится разгадывать ребус. Однако я так соскучился по книгам, что, покончив с заговорщиками, сразу сел читать. Сотник положил передо мной на стол три пары золотых сережек с изумрудами и пять серебряных гривен черниговских. Пламя свечи наполняло драгоценные камешки приглушенным сиянием.

– Гривны на детях были спрятаны, – сообщил Мончук.

Я выковырял из сережек изумруды, отложил вместе с двумя гривнами себе, а остальное продвинул на край стола, к сотнику:

– Поделишь на троих.

– Спасибо, князь! – поблагодарил он.

– С завтрашнего дня командуешь детьми боярским, моей конницей, – сказал я. – Жить будешь в Детинце, рядом с воеводой, в соседнем дворе.

– Отслужу, князь! – искренне заверил сотник Мончук и, сделав над собой усилие, признался: – Мне предлагали участвовать в заговоре во время пирушки у Судиши. Я не думал, что они всерьез.

– В следующий раз сообщи мне, даже если это будут пьяные разговоры. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, – поделился я с ним русской народной мудростью, которую русские еще не знали. – Можешь идти.

Утром я отправился с отрядом по деревням, перешедшим в мою собственность. Бояре приняли правильное управленческое решение, но ошиблись с исполнителями и стали банкротами. Ударь Нажир кинжалом, имели бы монополию на княжество Путивльское. Теперь монополист я. Начнем диктовать свои условия рынку.

Первым делом я простил все долги, которые имелись перед боярами, отпустил на свободу закупов – тех, кто становился практически рабом, пока не вернет долг, – и холопов. Земли бояр поделил между крестьянскими дворами и бывшими холопами. Уменьшил оброк. Мне нужна поддержка не только горожан, но и крестьян. Хотел заменить натуральный оброк на денежный, но крестьянам это не понравилось. Они готовы расставаться с урожаем и скотом, а вот деньги отдавать не любят. Даже если это выгоднее. Может, потому, что деньги легче спрятать и унести с собой. Теперь мне принадлежали почти все деревни княжества Путивльского. Доходов от них хватит на содержание княжеского двора и дружины раза в два больше той, что была сейчас. Поэтому я разрешил воеводе Увару Нездиничу пополнить городскую стражу за счет толковых бойцов, которые служили у бояр, чтобы пеших была полная сотня, а конных – полусотня. Уверен, что бояре приглашали на службу лучших. И подхалимов.

– Постарайся не перепутать, – посоветовал я воеводе. – Подхалимы мне не нужны.

– Не перепутаю, – заверил Увар Нездинич. – Я их всех в деле видел, знаю, кто чего стоит.

После заговора он стал говорить внятно и многословно. Наверное, перестал напрягаться, общаясь со мной. Значит, поверил в меня. Я отдал воеводе чешуйчатый доспех Епифана Сучкова. Кольчуга Сучкова-младшего досталась Мончуку. Остальные доспехи и оружие, конфискованные у бояр и их приспешников, были розданы кавалеристам. Так что большая часть детей боярских были теперь неплохо защищены и вооружены.

Вернувшись в город, я созвал думу. Все три купца пришли разряженные похлеще, чем одевались бояре. Видимо, раньше нельзя было затмевать богатством бояр.

– Я рад, что у меня богатые подданные, но на вашем месте одевался бы скромнее. Не ровен час, мне придет в голову мысль, что мало с вас деру, – сказал я купцам шутливо.

В каждой шутке должна быть доля шутки. Судя по усмешкам священников, доля им пришлась по вкусу. Купцы тоже поизображали веселье, но, уверен, сделали правильные выводы.

Справа от меня сидели воевода и сотники, Мончук, Судиша и Матеяш, то есть, всего четыре человека. Поэтому я предложил ремесленникам:

– Пока не наберу в совет еще несколько опытных воинов, пересядьте на правую сторону.

Сделал это, чтоб перекоса не было. Меня поняли по-своему, что поднимаю ремесленников до уровня купцов. Я подумал, что неосознанно принял правильное решение. Они делают оружие и броню, значит, должны сидеть рядом с воинами. Да и при хорошей постановке дела с ремесленников доход будет не меньше, чем с купцов.

– Я вас собрал, чтобы рассказать об изменениях, которые произошли в княжестве за последние дни, – начал я выступление. – Бояре решили избавиться от меня. Им хотелось иметь княжеские привилегии, но без княжеских обязанностей. Налоги с народа собирали, а защищать его отказывались. Так быть не должно, на что и указал бог, защитив меня и покарав крамольников. – Я перекрестился, а вслед за мной и все остальные. Открыв книгу, которая лежала у меня на коленях, прочитал: – «Вредно многоначалие, да будет один повелитель, один князь». – Зачитанное из книг всегда производят более сильное впечатление, чем тоже самое, но просто сказанное. – Это написал Гомер еще две тысячи лет назад. Теперь у вас будет один повелитель. Я один буду с вас брать, и я буду вас защищать.

Никто не возражал. После чего обсудили мелкие текущие дела типа починки моста через речку Путивльку и отправились пировать. Отнятое у бояр позволяло отметить победу над ними. Дума и несколько опытных воинов по выбору воеводы пировали со мной в гриднице. Остальные дети боярские праздновали в надпогребнице. Пехотинцы гуляли во дворе. Там поставили столы и лавки. На всех мест за столами не хватило, поэтому некоторые ели-пили, сидя на земле. Зато падать, отключившись, им было ниже. Вина и меда хмельного я на этот пир не пожалел.

11

Вне моей, так сказать, юрисдикции находились еще три деревни княжества. Я решил, выражаясь языком двадцать первого века, восстановить в них конституционный порядок. Начал, как мне показалось, с более легкого варианта. Однажды утром с полусотней всадников и двумя взводами арбалетчиков я вышел из города. Сказал, что это обычные учения. Народ уже привык к моим нетипичным для них методам обучения дружины, так что никто не удивился. И больше никто не насмехался над нами. Не знаю, что понарассказывал Савка, единственный очевидец моего сражения с наемными убийцами, но на меня стали смотреть с большим уважением и даже страхом. Они не знали, что Савка присочинит – дорого не возьмет. С другой стороны, я справился с семерыми не самыми последними бойцами, орудуя двумя саблями, чего не умеет никто из путивльчан. Левшей много, а двуруких нет.

Деревня боярина Фоки находилась на северо-востоке, в двух дневных переходах от Путивля. Собственно говоря, почти все мое княжество и находилось в том направлении. На севере и западе по реке Клевень оно граничило с Новгород-Северским княжеством, причем на западе граница проходила в половине дневного перехода, а на севере – в двух. На юге и юго-востоке по реке Сейм проходила граница с Черниговским княжеством. То есть, мой город лежал почти на границе. Возле Путивля река делала крюк в северном направлении, и те деревни, которые находились внутри этого крюка на левом берегу, тоже относились к моему княжеству. На востоке и северо-востоке, опять же по Сейму, моим соседом был князь Рыльский. По моим прикидкам, территория княжества Путивльского была размером со среднее английское графство.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.