Призраки и пулеметы (сборник)

Призраки и пулеметы (сборник)

Составители Вячеслав Бакулин, Никита Аверин

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© В. Бакулин, Н. Аверин

© Коллектив авторов

© ООО «Издательство АСТ

Максим Тихомиров

Эра Мориарти. Хрящи и жемчуга

– Сто? Ровно сто? Не больше и не меньше?

– Истинно так, сэр. Как есть – ровно сотня, голова в голову. Я их дважды пересчитал, ваша светлость.

– И все были мертвы?

– Все, как есть, сэр. Я, конечно, не доктор, как ваш друг, и мало что смыслю в медицине – но уж мертвого от живого отличить смогу, пусть это даже и не человек.

– Вы что же, любезнейший, – пульс у них щупали или сердце выслушивали?

– Я, сударь мой, к этим образинам и подойти-то боюсь, даже когда они мертвее некуда. Где уж мне знать, в каком месте у них пульс искать или, там, сердце слушать. К ним и к живым-то прикасаться противно. Я лучше с медузой поцелуюсь, чем по своей воле к такой твари притронусь или ей меня тронуть позволю. Чур меня!

– Так значит, уважаемый, вы к телам не подходили?

– Нет, ваша светлость. Я ж говорю – от ворот на них посмотрел, пересчитал и сразу в участок бегом припустил.

– Так как же вы поняли, что они мертвые?

– Да проще некуда. У каждого в затылке – ну или как там называется место, где у них голова в холку переходит? вашего друга доктора спросите, ему, чай, виднее – дыра, да такая, что кулак пройдет. Сами посудите, кто выживет с такой дырой-то в башке? То-то и оно, что никто. Мертвые они были.

– Все сто?

– Ага. Все как есть. Нет, ну вы представьте только – сотня марсианцев лежат, чудно так лежат, тремя розетками, голова к голове, и все мертвые! Когда такое еще увидишь? И где, как не в Лондоне?

– И где же эта сотня мертвецов сейчас, любезный мой друг капитан?

– А мне почем знать? Нету, сами видите. Склад пустой, ветер по углам гуляет… Своими бы глазами не увидел – так и не поверил бы, расскажи кто.

– Вас сколько времени здесь не было?

– Дайте прикинуть… Часов-то у меня отродясь не было, откуда у нашего брата часы? Биг-Бен как раз четверть пополуночи отбил, когда я сюда заглянул, а пока я за констеблем Мелкиным бегал, да пока его уговорил, да пока котел раскочегарили в авто, да сюда двинули – почитай, еще две четверти часа как с куста… Ну точно, когда сюда с констеблем возвернулись, да все просмотрели, да по окрестностям глянули – час пробило. Потом он в Скотланд-Ярд звонить отправился, а я тут один-одинешенек остался, дожидаться да приглядывать, чтоб не нарушил кто чего.

– Такой, значит, хронометраж…

– Не знаю я, благородный сэр, какой такой хреноматраж вы в виду имеете – но по всему выходит, что за ту половину часа, что никого здесь не было, кто-то сотню покойников раз! – и умыкнул невесть куда.

– Так может, и не было покойников никаких?

– Ну как же, судари мои! Как же! А кровища вся эта тогда откуда? А?…

* * *

Этот примечательный диалог состоялся ранним осенним утром на берегу Темзы, в районе портовых складов и доков – там, куда ни один здравомыслящий человек ни за что не отправится по собственной воле.

В тумане, поднимающемся над бурой гладью реки, смутными силуэтами проступали массивные тела пакгаузов и причалов. Полицейские катера и лодки, стуча двигателями и всплескивая плицами гребных колес, медленно рыскали в тумане вверх и вниз по течению. Неясные тени полисменов, закутанных в непромокаемые плащи, шарили в воде баграми и негромко переговаривались.

Время от времени то здесь, то там раздавалась трель полицейского свистка; тогда катера устремлялись к источнику звука и на некоторое время, сгрудившись, замирали на месте бесформенной массой корпусов. Потом двигатели начинали стучать громче, и катера расползались вновь, прочесывая свои участки реки, а микротелеграф на запястье моего друга оживал и выдавал очередную последовательность печатных значков на бумажной ленте, в очередной раз сообщавших, что причиной переполоха снова стала давно утопленная хозяином корчага, старый сапог или труп бродячей собаки.

Дно Темзы щедро на такие находки. Там, в глубине реки, среди ила лежит сама английская история.

Новая история Великобритании возвышалась сейчас на три сотни футов над речным дном на тонких суставчатых металлических ногах. Три трофейных марсианских боевых треножника, переданных короной после Нашествия и Войны Скотланд-Ярду «для особых нужд», застыли посреди Темзы, и установленные на них мощные прожекторы прорезали предрассветный сумрак зеленоватыми лучами. Воды реки светились, словно океан у тропических рифов, и языки тумана, подсвеченные изнутри, казались разгуливающими по поверхности Темзы призраками.

Зрелище было завораживающим.

Утренняя прохлада заставляла ежиться и повыше поднимать воротники плащей. С полей котелка то и дело срывались капли конденсата. Капало с крыши злополучного пакгауза, со шлемов застывших в оцеплении полицейских, с портовых кранов, с перекинутых над рекой тросов подвесной дороги и с треножников. Капли барабанили по деревянному настилу причалов, по брусчатке мостовой, по железным крышам пристроек.

Лондонский порт, как и район доков, продолжал оставаться одной из территорий, которых так и не коснулись прогресс и цивилизация. Все здесь сохранилось почти в том же виде, как и полстолетия назад. Примыкавшие к портовому району трущобы во множестве плодили преступников лондонского дна, а бесчисленные курильни опиума и игорные притоны давали временный приют добропорядочным некогда лондонцам, ступившим на зыбкий путь праздности и порока.

Современный Лондон, прикрытый сверху хрустальными гранями Кровли, отгородился от своего унылого приречного подбрюшья заслоном проволочной ограды и полицейскими кордонами. Портовый район даже в эпоху воздушных сообщений продолжал оставаться важной частью жизни города-гиганта – но сам чопорный город ханжески предпочитал не упоминать об этой части своей жизни, вспоминая о ней только тогда, когда в слаженной работе его организма происходил некий сбой. Мало кто обращает внимание, скажем, на безупречную работу своего кишечника – до тех пор, пока не случается катастрофа.

При расстройстве кишечника обращаются к врачам. При непорядке в обществе – к полиции.

Когда же происходит нечто из ряда вон выходящее и полиция не справляется, на помощь зовут моего друга.

Порой рядом случается оказаться и мне.

* * *

– Что вы думаете обо всем этом, мой дорогой Ватсон?

Вздрогнув, я оторвался от задумчивого созерцания неспешного течения вод и собственных мыслей.

Шерлок Холмс смотрел на меня, иронически улыбаясь. Взгляд его был пронзителен, глаза за стеклами затемненных очков лихорадочно блестели, крылья тонкого ястребиного носа хищно раздувались. Моего друга переполнял азарт погони. Он явно взял след.

Все утро великий сыщик провел, исследуя само место возможного преступления и его ближайшие окрестности. Он сунул свой длинный нос в каждый из темных углов склада, поднялся на его крышу и спустился по сваям, поддерживающим причал, к самой воде. Опросив единственного свидетеля возможного происшествия, Холмс на некоторое время сделался задумчив и отрешен.

Свидетелем оказался мистер Аарон Грейвс, капитан и единоличный владелец маленького речного катера. В поздний час капитан Грейвс пришвартовался на своем обычном месте у причала и привычной дорогой отправился домой. Путь его проходил через складской район. Минуя склад, ставший теперь центром внимания всей полиции Лондона, капитан заметил яркий электрический свет, льющийся в неурочный час из приоткрытых ворот склада. Недолго думая, мистер Грейвс отправился выяснить причину столь вопиющего безобразия.

– Сами понимаете, судари мои, мало ли что случиться может. Вдруг помощь какая добрым людям нужна? Порт, оно же понятно, и днем, и ночью живет-работает – да только здесь район тихий да спокойный. На складах этих хранят обычно то, что срочности да расторопности не требует. Товар какой залежалый с рынков да из лавок везут, почту опять же невостребованную – вон, видите, знак службы почтовой на том пакгаузе? Или вон как там – таможенный конфискат лежит, ну, так там и двери опечатаны, и охрана ходит все время. А что до этого склада – так я хозяина его знавал. Старый Найджел Пендергаст знатный был пьяница, мир его праху. Помер в прошлом году, поговаривали, от выпивки помер. А после его смерти детишки склад вроде в аренду сдали, да только я уж и не знаю кому. Только стоял он вечно запертым – а тут на тебе: ворота нараспашку! Заглянул я, сталбыть, внутрь – а там такое!

Дальнейший разговор, описанный мною выше, протекал в подобном же ключе. Дело осложнялось еще и тем, что даже сейчас, по прошествии нескольких часов с момента своей сенсационной находки, мистер Грейвс был все еще, мягко говоря, не совсем трезв. Сильный запах сивухи окутывал его плотным до осязаемости облаком; когда же он доверительно склонялся к самому уху собеседника, лучше было задержать дыхание – однако Холмс в течение всего разговора сохранял совершенную невозмутимость, а к повествованию капитана отнесся со всем возможным вниманием, задавая тому по ходу рассказа уместные вопросы.

Теперь вопрос был задан мне.

– Я скажу вот что, друг мой, – у нас на редкость бестолковый свидетель. Хуже всего, что он еще в придачу ко всему и единственный. Я уж не говорю о его пристрастии к алкоголю, что делает его еще и ненадежным. Не свидетель, а просто беда. Кроме того – а было ли преступление вообще? Кроме пустого склада да бредового рассказа, который вполне может оказаться описанием галлюцинаций пьяницы-капитана, порожденных неумеренным употреблением выпивки, у нас ничего нет.

– Не преуменьшайте значимости того, чем мы располагаем, Ватсон! – Холмс погрозил мне тонким пальцем. – Кроме того, наш друг-капитан прав: если не было преступления – откуда взяться всей этой крови?

* * *

Крови и в самом деле было много.

Помещение склада напоминало скотобойню. Кровь заливала весь пол немалого помещения склада, просачивалась в подвал сквозь щели между плитами тесаного камня, скапливалась лужами в углах. По требованию Холмса в передвижной лаборатории Скотланд-Ярда уже был проведен анализ, подтвердивший, что: а) это действительно кровь; б) кровь не человеческая; в) кровь – предположительно – принадлежит аборигену Марса; в) вероятнее всего, не одному.

Тел не было.

Не оказалось их и в реке. Глубина Темзы на этом участке позволяла подниматься от моря судам немалого водоизмещения. Течение было сильным, и поиски с привлечением водолазных катеров успеха не дали. Возглавлявший поиски глава Скотланд-Ярда шеф-инспектор Лестрейд, в свои без малого шестьдесят все такой же юркий человечек с лицом и повадками хорька, счел высокой вероятность того, что тела давно унесло в море.

Шерлок Холмс явно не был с ним согласен, однако предпочитал продолжать свои исследования, ничего не возразив.

Некоторое время он посвятил изучению складских систем вентиляции и пожаротушения. Потом самостоятельно промерил глубину реки у причала. Заново обошел вокруг огромную лужу крови, считая шаги, и долго что-то высчитывал на бэббиджевом калькуляторе. Побеседовал с констеблями Лестрейда; те, оживленно жестикулируя, наперебой указывали ему на окрестные склады, мастерские и здание таможенного терминала.

По беспроводному микротелеграфу Холмс связался с мисс Хадсон, пребывавшей на борту «Королевы Марии». Эта юная особа приходилась внучкой доброй хозяйке квартиры на Бейкер-стрит, унаследовав от нее педантичность в делах, а от американской родни – странную эксцентричность манер.

– Поручил нашей суфражистке оживить Дороти и прогнать через ее картотеку всех владельцев складов в этом районе, всех арендаторов, а также всех, кто работает в этой части порта, – пояснил он мне. – Возможны любопытные совпадения. О, а вот уже и ответ!

Микротелеграф на его тонком запястье коротко звякнул и выплюнул изрядную порцию бумажной ленты.

Холмс внимательно изучил ее содержание.

Дороти – наш картотечный шкаф на паровом ходу. Крайне полезный в нашей с Холмсом деятельности механизм, проявляющий порой не меньшую свободу воли, чем его оператор и наша верная секретарша, несравненная мисс Хадсон. У них обеих сложные характеры.

– Наша милая эмансипе умудряется ворчать даже кодом Морзе, – хмыкнул Холмс, дойдя до конца сообщения. – Подписалась «Карен». А куда исчезла столь полюбившаяся нам Пенелопа? Мне казалось, это имя нравится нашей непостоянной помощнице. Кроме того… Не то чтобы оно ей подходило – но вы замечали, как порой у нашей мисс Хадсон меняется характер в зависимости от избранного на этот день имени? Нет? Где же ваша наблюдательность, Ватсон! Или вы столь очарованы нашей зеленоглазой спутницей, что не обращаете внимания на такие мелочи, а, старый ловелас?

И Холмс игриво подтолкнул меня локтем.

Я не нашелся, что ответить.

* * *

Прав Холмс был лишь в одном – когда назвал меня старым. В последнее время я и впрямь начал порой чувствовать свой возраст. Прожитые годы отзывались в теле – то внезапным прострелом в спине, то ломотой в суставах после полного активной деятельности дня.

Хуже всего было, когда начинала ныть рука. Правая рука, которую я потерял давным-давно – еще во время Великой Войны. Заменявший ее механистический протез, питаемый атомным котлом, давно уже стал столь же полноправной частью моего тела, как и остальные конечности. Я пользовался искусственной рукой с не меньшим успехом, чем ее утраченной предшественницей, а скрывающиеся в ней чудеса инженерной мысли не раз выручали меня в трудные моменты жизни. А вот поди ж ты – порой лишенная чувствительности правая рука начинала ныть и мозжить, как живая. Случалось это чаще всего в промозглые дни, вот как сегодня, – а осень в Лондоне была щедра на такие дни.

Осень наступила, как всегда, внезапно. Казалось, еще не успел закончиться август с теплыми ночами, когда небо полно падающих звезд, – и вот уже ночи прохладны, а каждое утро наполнено промозглой сыростью. Звезды, правда, продолжали исправно падать. Не проходило и дня, чтобы хотя бы одна из бульварных газетенок не опубликовала бы очередной утки про падение зеленого метеора в Ла-Манш и Второе Нашествие марсиан.

Лондонцы падки на сенсации.

– О, а вот и кавалерия пожаловала, – Холмс кивнул на подъездную дорожку склада. Приземистый трехколесный автомобиль стремительных очертаний затормозил у самых ворот. – Номерные знаки личного гаража Его Величества Георга Пятого.

– Неужели сам?! – изменился в лице Лестрейд, сделавшись похожим на очень удивленного хорька.

– Ну что вы, право, дорогой инспектор, – рассмеялся Холмс. – А где эскорт, верхом и на моноциклах? Где кортеж прихлебателей в пару кварталов длиной? Нет, друзья мои. Несомненно, Его Величество держит руку на пульсе событий, происходящих в его столице, – но отчего бы ему не делать это, сидя в Букингемском дворце, в наше-то просвещенное время? Однако, учитывая явно королевское благоволение к прибывшим, нас почтили своим вниманием птицы только чуть менее высокого полета. Ах, ну да – господа, мой брат Майкрофт Холмс!

* * *

Неброско, но дорого одетый грузный джентльмен с густой проседью в волосах вежливо приподнял цилиндр, приветствуя нас. В его лице явно проступали схожие с Холмсом черты – тот же хищный изгиб носа, так же жестко сжатые губы, та же цепкость во взгляде близко посаженных глаз.

– Хотел бы пожелать вам доброго утра, джентльмены, – сказал он, – но ограничусь лишь тем, что передам высочайшее пожелание успеха в расследовании и монаршью надежду на скорейшее завершение этого, безусловно, скандального для британской короны дела.

– Скотланд-Ярд делает все возможное, господин советник! – Лестрейд вытянулся во весь свой невысокий рост, едва не поднявшись на цыпочки, и преданно ел начальство глазами. Зрелище было прекомичным, но, к чести Майкрофта, ему удалось сохранить выдержку и невозмутимое выражение лица. Выдержка – вот что отличает настоящего государственного чиновника от простых смертных.

– Рад слышать, – коротко ответил Майкрофт и повернулся к нам. – А мой милый братец, смею надеяться, делает невозможное? Не так ли, Шерлок, мальчик мой?

– Именно, Майкрофт, – сказал Холмс. – Дело можно считать практически раскрытым. Осталось уточнить кое-какие детали.

Я поперхнулся от неожиданности. Лестрейд издал странный горловой звук. Лишь Майкрофт Холмс сохранял полное самообладание, обозначив свое удивление чуть приподнятой бровью.

– Вот как? – уточнил он.

В ответ Холмс лишь по-мальчишески широко улыбнулся.

– Что ж, очень хорошо, – как и все чиновники, Майкрофт был скуп на похвалу и комплименты. – В таком случае, надеюсь, мой спутник сможет пролить свет на некоторые вопросы, возникшие у вас по ходу расследования.

По его жесту псоглавый шофер-моро в королевской ливрее придержал дверцу, и на мостовую ступил…выполз…ла…выпало? – словом, из машины на сырой камень мостовой перетек марсианин.

Вы когда-нибудь видели марсианина в смокинге? А марсианина в цилиндре? Нет? Вот и мне до этого момента не приходилось видеть ничего подобного.

Зрелище было душераздирающим.

* * *

На Марсе с его слабой гравитацией аборигены, вероятно, были вполне грациозными созданиями, легко перемещаясь по поверхности на своих многочисленных тонких щупальцах. Земное притяжение низводило их до положения расплющенной молотом улитки.

Марсианин, представший нашим глазам, больше всего напоминал выброшенного приливом на берег осьминога, только размером с гиппопотама. В соответствии с дипломатическим протоколом, гора его колышущейся плоти была задрапирована в некое подобие официального платья. Огромные плошки рыбьих глаз смотрели из-под полей гигантской пародии на цилиндр, а под крепким роговым клювом, какой бывает у кальмаров и иных представителей семейства головоногих моллюсков, виднелась аккуратно повязанная на отсутствующей шее бабочка.

Марсианин сипел, пыхтел и отдувался. Его необъятная туша ходила ходуном, трясясь, словно студень. В прохладе лондонского утра марсианин потел, распространяя вокруг резкий мускусный запах.

– Позвольте представить вам, джентльмены, официального представителя Марса в Великобритании, – сказал Майкрофт Холмс. – Не стану утруждать ваш слух попытками правильно выговорить его имя.

Из-за горы колышущейся плоти выступил не замеченный доселе человечек в огромных очках с роговой оправой. Страшно округлив глаза за толстыми линзами и раздув до предела щеки, человечек вдруг засвистел. Пронзительный свист перешел в странно модулированное гудение, потом сменился неслышной, но осязаемой упругой вибрацией воздуха.

Пока мы приходили в себя после этого неожиданного представления, марсианин, внимательно вслушивавшийся в издаваемую человечком какофонию, внезапно загудел-засвистел-защелкал тому в ответ.

– Дьявол меня раздери, если они не разговаривали только что! – восхищенно выдохнул Лестрейд, когда ненадолго воцарилась относительная тишина, которую снова нарушил человечек в очках.

– Господин посол выражает свое почтение, бла-бла-бла, и хотел бы лично осмотреть место предполагаемого преступления. Простите, я взял на себя смелость опустить официальную часть речи.

И переводчик с марсианского дерзко улыбнулся. Сразу стало понятно, что это едва ли не мальчишка – веснушчатый, хилый и не слишком воспитанный.

– Брайан жил в марсианской резервации с младенчества. Сирота, дитя Войны. По-марсиански разговаривал лучше, чем по-английски, – невозмутимо пояснил Майкрофт, видя изумление на наших лицах. – Канцелярия Его Величества сочла возможным принять его на государственную службу. Простите ему его манеры. По сути, он единственный человек в Британии, свободно владеющий языком марсиан. Прошу, господин посол!

Холмс-старший сделал приглашающий жест, и марсианин, отдуваясь, вполз в склад.

От вида кровавого разлива он тотчас пришел в сильнейшее возбуждение – свистел и плевался, ухал и выдавал трели щелчков.

– Что он говорит? – спросил Шерлок Холмс у переводчика.

– Чушь какую-то несет. Что-то о королеве… или царице… матку вон упомянул. Волнуется, толком не разобрать, – с досадой поморщился тот. – Чувствуете, как развонялся?

И действительно, исходящий от инопланетянина запах заглушил даже тяжелый металлический дух крови.

– Интересно, – задумался Холмс. – А скажите-ка мне, юноша, вот что. Есть ли какая-то причина, по которой марсиане могут по собственной воле лежать вместе большими группами, голова к голове? Вы ведь немало времени провели среди них.

– Почитай что цельную жисть, – ухмыльнулся юный Брайан. – А лежат они так, когда всей семьей спят в гнездах своих.

– Вот как? А сколько обычно – в среднем – членов в марсианской семье?

– Не обычно, а всегда, – ответил мальчишка. – Тридцать три, не больше и не меньше. А почему – не знаю. Просто всегда у них так.

– Три семьи, Ватсон, – сказал негромко Шерлок Холмс. – Итого девяносто девять. Выходит, здесь был один лишний марсианин, друг мой. Осталось выяснить, что он тут делал.

Тем временем посол прополз весь склад из конца в конец, оставляя за собой широкую полосу относительно чистого пола и перепачкав в крови свой «смокинг». Холмс внимательно наблюдал за его передвижениями. Потом шепнул что-то на ухо Лестрейду, и тот моментально загнал дюжего констебля по приставной лестнице под потолок склада с фотографической камерой. Ослепительно ярко полыхнул магний во вспышке.

Холмс несколько мгновений разглядывал моментальный снимок. Потом вручил его нам.

– И что? – спросили в один голос Майкрофт Холмс и Лестрейд. Я предпочел промолчать, хотя тоже не понял ровным счетом ничего.

– Широкие полосы вытертой крови – след нашего друга-посла, – пояснил Холмс. – По краям – многочисленные следы ваших увальней-констеблей, Лестрейд. Отбросьте все это, как помеху. Видите, там, в самом центре кровавой лужи?

Конопатый Брайан протиснулся мне под локоть, поправил очки и бросил быстрый взгляд на фото. В тот же миг он побледнел так, что веснушки полыхнули огнем на бескровном лице.

– W, – выдохнул он едва слышно. – Рипперы.

* * *

После того как введенный в курс дела посол, ошеломленный открытием моего друга и трубно ревущий что-то возмущенное, укатил прочь вместе с переводчиком и старшим из братьев, Шерлок Холмс, повернувшись ко мне, широко улыбнулся.

– Ну вот, мой добрый доктор, с одной из терроризировавших Лондон в последнее время групп наверняка покончено. Пусть даже это и вышло случайно – но ведь важен, в конце концов, результат, верно?

– Вы сейчас говорите о Рипперах, друг мой? – уточнил я. – О секте фанатиков-потрошителей, разделывающих свои жертвы, как скот, и малюющих повсюду человеческой кровью свой знак? Ну, тот, что похож на W? Тот, в который вы столь изящно ткнули носом всех присутствующих?

– Ну да, – откликнулся Холмс. – Теперь одной опасностью на ночных улицах меньше.

– Я все еще не совсем понимаю, Холмс. Они повинны в этом убийстве, разве нет?

Холмс улыбнулся снова:

– Дорогой Ватсон! Насколько мне известно, Рипперы никогда не обращали свою ярость против своих собратьев-марсиан. Они расисты, друг мой. Не зафиксировано ни одного случая убийства ими своих сородичей.

– Но, быть может, они так наказывают тех, кто добровольно идет на сотрудничество с людьми?

– Марсиане вообще не склонны к сотрудничеству с людьми и на контакты с властями идут лишь при крайней необходимости, – ответил Холмс. – Так что идейных коллаборационистов среди них нет. Наказывать Рипперам некого. Наш сегодняшний визитер в смокинге – вынужденная и необходимая для выживания чужаков мера. И даже он – не коллаборационист.

– Может, нам просто ничего о них не известно как раз потому, что Рипперы добираются до них прежде, чем те успевают каким-то образом проявить свою лояльность приютившему их человечеству? – спросил я.

– Не думаю. Рипперы – фанатики-реваншисты. Поэтому их акции всегда направлены на людей. Убийства, изъятие органов, межвидовое хищничество… Будучи бессильны изменить существующее положение дел, Рипперы используют то единственное оружие, которое эффективно в их борьбе: страх. До недавнего времени это срабатывало. Но сегодня кто-то заставил всех думать, что Рипперы переступили черту, убив своих же сограждан. Марсиане не убивают марсиан, Ватсон. Собственные жизни и жизни соплеменников для них священны. Кто-то подставил наших потрошителей, заставив всю резервацию поверить, что они нарушили табу.

– И что теперь будет? – спросил я.

Холмс пожал плечами:

– Никто не знает, что на самом деле происходит внутри стен гетто, когда поблизости нет ни одного полисмена. Но я полагаю, что марсиане, озабоченные выживанием во враждебной для них среде, и раньше были не особенно терпимы к Рипперам, деяния которых бросают тень на всех инопланетян. А теперь… Кто бы ни совершил сегодняшнее преступление, он вольно или невольно настроил против Рипперов все население марсианской колонии Лондона – и всех других алиенских резерваций Британии, Европы, всего мира! Неведомо как, но новости среди инопланетян распространяются на удивление быстро. Думаю, мы не скоро еще услышим о Рипперах, мой друг. Еще до завтрашнего утра хрящи тех, кого сородичи даже только подозревают в сопричастности к секте, будут глодать бродячие собаки. Это я вам гарантирую. Кто бы ни был наш преступник, своим злодеянием он сослужил человечеству добрую службу – пусть даже это и ужасно по отношению к марсианам.

– Но кто же совершил это чудовищное злодеяние? Это убийство, Холмс? – вскричал я.

– Немного терпения, дорогой Ватсон, – ответил Холмс. – Дело практически раскрыто, и спешить нам больше нет нужды. Кроме того, убийства-то никакого и не было.

– Как – не было? – Я потерял дар речи.

– Друг мой! – проникновенно сказал Шерлок Холмс. – Я вижу, что констебль Питкин, отправленный мною полчаса назад с неким поручением, это поручение выполнил и возвращается сюда. Сейчас подойдет Лестрейд, и через минуту-другую вы получите ответы на все свои вопросы.

* * *

Дюжий констебль приблизился к нам и почтительно откозырял моему другу.

– Вот джентльмен, которого вы хотели видеть, сэр, – сказал он.

Констебля сопровождал невысокий, похожий на мышонка человек в форме Таможенной службы Его Величества.

– Позвольте представить вам мистера Джебедайю Ханта, джентльмены, – сказал Холмс. – Мистер Хант, благодарю вас, что смогли уделить нам немного своего времени. От имени Скотланд-Ярда в лице шеф-инспектора Лестрейда и от себя лично приношу извинения за то, что пришлось оторвать вас от работы.

– Это мой гражданский долг, сэр, – Хант облизнул губы. Его глубоко посаженные глаза смотрели исподлобья, и во всем облике чувствовалась некоторая напряженность.

– Господин Хант – инспектор таможенного терминала порта, – продолжал Холмс. – Характеризуется коллегами, как исполнительный и трудолюбивый работник.

– Благодарю, сэр, – Джебедайя Хант несколько расслабился и даже приосанился.

– Кроме того, по счастливому для нас стечению обстоятельств именно мистер Хант является настоящим хозяином интересующего нас склада, – невозмутимо продолжал Холмс. Он не сводил с Ханта спрятанных за темными очками глаз. – Он попытался, и весьма изобретательно, скрыть этот факт, но в наш век всеобщей доступности информации сделать это не так-то просто. Еще сложнее провести мисс Хадсон и ее механическую помощницу. Думаю, что озвучу общее мнение, если выскажу надежду на сотрудничество мистера Ханта со следствием.

Джебедайя Хант затравленно оглянулся по сторонам. Вокруг маячило десятка полтора полицейских, и еще один дышал ему в затылок.

– Конечно, – выдавил Хант.

– Вот и прекрасно, – кивнул Холмс. – Тогда перейдем к интересующим собравшихся здесь джентльменов вопросам. Вопрос первый: где они?

Хант побледнел. Ноги его подкосились. Он весь обмяк и непременно упал бы, не поддержи его констебль Питкин.

Лестрейд, хмыкнув, извлек из кармана своего клетчатого пальто флакон с нюхательной солью. После пары вдохов Хант пришел в себя.

– Я повторю свой вопрос, – как ни в чем не бывало продолжил Холмс. – Итак, мистер Хант?

– В ящике моего стола в конторе, – прохрипел Хант.

У всех собравшихся вырвался вздох изумления. У всех – кроме Шерлока Холмса.

– Констебль, – обратился он к Питкину, – не думаю, что мистер Хант сделает попытку бежать, усугубив тем самым тяжесть своего и без того незавидного положения. – Хант с усилием помотал головой. – Вот и хорошо. Я попрошу вас произвести процедуру изъятия, констебль.

– Слушаюсь, сэр! – и Питкин исчез.

– А теперь расскажите все по порядку, голубчик, – сказал Холмс. – С чего все началось?

Хант сглотнул и начал свой рассказ.

* * *

– Около года назад ко мне пришел один из этих спрутов, – говорил Хант, а все мы слушали его, стараясь не упустить ни словечка. – Он искал человека в порту, способного помочь ему в некоем деликатном деле…

– Человека, который мог бы дать временный приют его соотечественникам-спрутам? – усмехнулся Холмс. – Небескорыстно, я полагаю?

– Вам, похоже, все известно, сэр, – потерянно молвил Хант. Выглядел он жалко.

– Не сомневайтесь, – ответил Холмс. – Что он предложил вам?

– Вы ведь и сами знаете, сэр. Жемчужину.

– Жемчужину. Ну конечно, – ни к кому не обращаясь, сказал Холмс.

– Огромную черную жемчужину. Не фальшивку, клянусь! Сказал, что в случае успеха я получу еще. Я отчаянно нуждался в деньгах, сэр!

– Карточные долги. И опий. Ну разумеется, – сказал Холмс.

Хант сник окончательно, но продолжал:

– Склад достался по наследству моей жене, в девичестве – Пендергаст. Мне показалось хорошей мыслью использовать его, только не напрямую, а через подставных арендаторов. Он стоит совсем рядом с причалом, так что не будет лишних глаз, и достаточно большой…

– …Чтобы вместить семью марсиан в тридцать три головы числом? Две семьи? Три?

Хант опустил глаза.

– А при чем здесь близость к воде? – вмешался Лестрейд. – И зачем вообще марсианам скрываться в подобном убежище?

– Дорогой мой шеф-инспектор! – сказал Холмс. – Должен поздравить вас с началом Второго Нашествия марсиан. Те нелегальные иммигранты, которых привечал у себя наш заботливый мистер Хант, прибыли в Великобританию прямиком из межпланетного пространства. Желтая пресса совершенно правильно истолковала смысл всех этих «зеленых метеоров». В Ла-Манш действительно падают марсианские транспортные цилиндры, Лестрейд, а береговая охрана и служба миграционного контроля не то спят, не то погрязли во взятках и преступно закрывают на это глаза!

Мы встретили эту новость ошеломленным молчанием.

* * *

– Глубина реки у причала позволяет подойти к берегу субмарине, – продолжал Холмс. – Подводное плавание наиболее безопасно для контрабандистов. Похоже, мы имеем дело с прекрасно отлаженной преступной сетью, Лестрейд. Безопаснее всего для пришельцев высаживаться по ночам и в море, вдали от человеческого жилья. Их цилиндры тонут, и марсиане прибывают в наш мир голыми, безо всего. Здесь их встречают ловкачи вроде нашего мистера Ханта и по отработанным каналам переправляют на Острова и материк. У них нет ни документов, ни нумерованных браслетов – ничего. Время, потребное на их выправление, иммигранты проводят в убежищах вроде этого.

Хант избегал смотреть в сторону склада. Его трясло.

– Вы имели со всего этого стабильный нелегальный доход, мистер Хант. Что же заставило вас пойти на убийство? – строго спросил Холмс.

Хант разрыдался. Зрелище было отвратительным.

– Я полагаю, неумеренность и долги, – вздохнул Холмс. Хант часто-часто закивал.

– Чем вы отравили их? – спросил Холмс.

– Углекислота, – глухо ответил Хант. Он был совершенно раздавлен.

– Отравлены? – спросил я, не понимая ровным счетом ничего. – Кто?

– Марсиане, разумеется. Не думаете же вы, Ватсон, что их сон настолько крепок, что они не проснулись бы, когда наш друг начал резать их ножом? Мистер Хант, дождавшись, когда несчастные марсиане, утомленные межпланетным полетом и путешествием в тесноте отсеков субмарины, забудутся сном, и пустил газ в систему пожаротушения склада. Я нашел недавно врезанный в трубу клапан, мистер Хант. Находчиво. Боюсь, идея превращать безобидные с виду помещения в камеры смерти таким вот незамысловатым образом еще не раз посетит человеческие умы. Что было потом, мистер Хант?

– Я выждал час, – отвечал Хант. – Потом вошел внутрь, в кислородной маске для надежности. Проверил их всех. Ни один не шевелился и не дышал. Потом я…

– Вырезали из их тел то, что вам было нужно, верно?

Хант пронзил сыщика ненавидящим взглядом.

– Но что? Что? – наперебой закричали мы с Лестрейдом.

Запыхавшийся констебль Питкин, откозыряв, протянул Холмсу увесистый матерчатый мешочек.

– Изъяли, как вы приказали. Все по форме.

– Спасибо, Питкин, – сказал Шерлок Холмс, развязывая бечеву на горловине мешка. Хант, Лестрейд, Питкин и я смотрели вовсе глаза.

На узкую ладонь Холмса выкатилась из мешка черная жемчужина.

* * *

– Я полагаю, здесь все сто? – спросил Холмс.

Хант только кивнул. Вид жемчужины совершенно зачаровал его.

– Ну конечно же! – хлопнул я себя по лбу. – Первое, что приходит в голову при виде марсианина, – спрут! Осьминог! Моллюск! Но ведь они не мантийные моллюски, Холмс!

– Не имею ни малейшего представления, о чем вы сейчас говорите, Ватсон, – отмахнулся Холмс. – Мыслите шире: где моллюски – там и жемчужины. Тем более, что это – разумные сухопутные моллюски с Марса. Вы в своих умозаключениях о происхождении жемчуга шли тем же путем, что и мой друг доктор, мистер Хант?

– Мне такое бы и в голову не пришло, – покачал головой преступник. – В один из визитов того марсианина-связника пришлось прятать от нежданно нагрянувшей инспекции. Я засунул его в досмотровую камеру с генератором рентгеновских лучей, а установка случайно включилась. Я сразу и смекнул, как мне рассчитаться с моими кредиторами. Бес попутал.

– Рентгеновские лучи… – Холмс выглядел почти не озадаченным. – Что ж, пусть так. Новое время… Но идемте же!

И он решительно зашагал к полуоткрытым воротам склада. Как ни упирался Хант, совместными усилиями мы сопроводили его к месту преступления.

При виде залитого кровью помещения у него вновь подогнулись колени.

– Но… Где же тела? – выдавил Хант.

– Вы счастливо избежали виселицы, мистер Хант, хотя вашей заслуги в этом нет, – сказал Холмс. – Вы не убийца. Но вам будет предъявлено обвинение в вивисекции, пособничестве нелегальной иммиграции и сокрытии ценностей от налогов. Питкин, уведите мистера Ханта.

– Но, черт возьми, Холмс – где же тела?! – в один голос рявкнули мы с Лестрейдом.

* * *

Несколькими часами позже Шерлок Холмс и я сидели в удобных креслах курительного салона «Королевы Марии», дирижабля класса «воздушная яхта». Дирижабль, подаренный нам Ее Величеством в знак особого расположения за успешное завершение дела с треножниками, приютил нас после того, как дом номер 221-в на Бейкер-стрит был дотла сожжен тепловым лучом, который направляла рука нашего злейшего врага. Теперь медная табличка с номером 221-в украшала пассажирскую гондолу «Королевы Марии».

– Мне сразу бросилось в глаза то, что крови в складе не так уж много, мой друг, и нет брызг на стенах, – рассказывал Холмс. – Выходит, они не сопротивлялись даже во сне – отсюда мысль об отравлении. По площади и глубине лужи я провел нужные расчеты, и вышло что-то около десяти галлонов. Вы видели сегодня типичного марсианина – подобная кровопотеря не убьет даже одного из них, не говоря уже о сотне. Учитывая то, что все жизненно важные органы скрыты у марсианина в брюхе, ранение в «затылок» тоже его не убьет. Значит, необходимо было отыскать иную причину их вероятной смерти. Но едва начав искать, я тут же убедился в том, что никаких смертей не было.

– Как вышло, что вы с самого начала были убеждены, что марсиане живы, Холмс? – спросил я.

– Я не могу представить себе силы, способной перетащить сотню подобных мастодонтов за половину часа и сбросить их всех в реку, Ватсон. Отсюда вывод – они не были мертвы и ушли сами, как только очнулись от своего сна.

– Но почему газ не убил их?

– Марсиане более приспособлены к кислородному голоданию, мой друг. Насыщенный углекислотой воздух склада не убил их, но сделал совершенно бесчувственными. Впрочем, через некоторое время они бы все равно умерли – если бы кто-то не открыл дверь и не проветрил помещение.

– Но кто, Холмс?

– Кто-то, решивший наказать зарвавшегося таможенника. Кто-то, держащий под контролем организованную преступность Лондона. Кто-то, хорошо нам знакомый, – ответил Холмс.

– Вы имеете в виду…?

– Посмотрите внимательнее на фото, – и Холмс протянул мне снимок, сделанный со стропил склада.

Я с недоумением всмотрелся в знакомую картину.

– Вы держите ее вверх ногами, – любезно подсказал Холмс.

Я был ошеломлен.

– М, – сказал я наконец. – М, а не W!

– Именно, мой друг, – кивнул Холмс и осушил бокал с шерри.

– Вы знали все с самого начала?! А как же версия с Рипперами?!..

– Просто использовал ситуацию во благо человечества, – пожал плечами Холмс.

– Вы дьявол, Шерлок!

Восхищению моему не было предела.

– Бросьте, Ватсон, – отмахнулся Холмс. – Просто не ангел. И потом, меня гораздо больше заботит судьба Королевы.

– Ее Величества Марии? – глупо переспросил я, сбитый с толку внезапной сменой темы.

– Я сейчас говорю о другой Королеве. Помните, что говорил Брайан, наш переводчик с марсианского? Семья марсиан всегда состоит из тридцати трех особей. Значит, две семьи – шестьдесят шесть марсиан, три – девяносто девять. Откуда и зачем появился сотый марсианин?

– Не имею понятия, Холмс, – вынужден был признаться я после напряженного раздумья.

– Я тоже понял не сразу. Пока не вспомнил, в какое возбуждение пришел посол в складе, и пока не ощутил, словно наяву, его запах. Феромоны, Ватсон. Потому он и кричал всю эту бессмыслицу про царицу и королеву. Только вот это не было бессмыслицей. Подскажу: три семьи иммигрантов – это почетный эскорт. Дальше – вы.

И Холмс скрестил на груди руки, совершенно довольный собой. Не выдержав моей растерянности, он подскочил в кресле, вскричав:

– Сотый марсианин, Ватсон! Матка! Королева улья! Теперь в Великобритании две Королевы, мой друг! Боже, храни их обеих!

И Шерлок Холмс впервые на моей памяти расхохотался от души.

* * *

– Мориарти бесчестен, Ватсон, – говорил Шерлок Холмс немного позже, когда были выкурены трубки, а рюмки с шерри в очередной раз опустели и были наполнены вновь. – Бесчестен и беспринципен. Им руководит сиюминутная выгода, и все его хитроумные комбинации на первый взгляд имеют очевидный ближний прицел. Он решителен, и в храбрости ему не откажешь. Это уже не тот романтический преступник-джентльмен, робингуд, благородный пират, от встреч с которым мы с вами получали действительное удовольствие в прошлом столетии. Нет! Современный преступник прежде всего прагматичен, как Мориарти. Он вступает в альянсы, чтобы предать своих компаньонов при первой же возможности, если это будет выгодно ему самому. Он безжалостно жертвует пешки, превращая человеческую жизнь в одноразовый товар. Смятение и страх – вот его орудия. Наскок, штурм, натиск он противопоставляет логике тщательного неспешного планирования. У него нет генерального плана, нет стержня, нет оси, на которую в осмысленном и значащем порядке нанизывались бы одно за другим его деяния. Мориарти безумен, Ватсон. Анализируя его деяния, я все чаще прихожу к этому удручающему выводу. Жаль. Он всегда казался мне достойным противником.

– Вы не слишком недооцениваете профессора, Холмс? – возразил я. – Вы сами говорили, что интеллект Мориарти равен по мощи вашему собственному – а возможно, и превосходит его.

– Выходит, я ошибался. Возможно, виной тому безжалостное течение времени, не щадящее рассудка тех, кто живет долго.

– Опомнитесь, друг мой! Не равняйте нас со стариками! Те метаморфозы, что претерпели мы с вами за время Войны и Вторжения…

– …и о которых мы предпочитаем тактично молчать даже в беседах друг с другом… – с улыбкой напомнил Холмс. Глаза его, даже ночью скрытые темным стеклом очков, смотрели прямо на меня, и я знал, что не найду в них улыбки, если он снимет эти очки.

– …да, именно! – кивнул я и продолжил: – Все эти изменения остановили наше с вами старение – а что касается профессора, то не забывайте, что несчастный отец мисс Хадсон, павший от его недоброй руки, перенес нашего злого гения сквозь два десятилетия на изобретенной им темпоральной машине! Так что Мориарти далеко еще не старик, и от неизбежного маразма он гораздо дальше, чем даже мы с вами.

– Значит, он просто безумец, – отвернувшись к окну, молвил мой друг. Оперев локти на подлокотники кресла, он соединил под подбородком кончики растопыренных пальцев.

– Просто вы разочаровались в нем, Холмс, дружище, – сказал я, наливая ему шерри.

Холмс внимательно посмотрел на меня.

– Порой ваша проницательность удивляет меня, друг мой, – сказал он.

– Не отчаивайтесь, Шерлок. Уверен, Мориарти вовсе не простой безумец, и его преступления при всей их дерзости и кажущейся незамысловатости сложатся рано или поздно в единую мозаику, которая удивит даже вас – и уж точно ужаснет. С другой стороны, даже если я ошибаюсь и у профессора так и не окажется никакого генерального плана…

– Лучше бы вы оказались правы, Ватсон, – простонал Холмс из своего кресла, погрузив нос в бокал с шерри. – Как, как можно жить гению, не имея генерального плана?!

– А разве у вас есть такой план, друг мой? – улыбнулся я.

Шерлок Холмс помолчал.

– Я – совсем другое дело, – ответил он наконец. – Я просто стремлюсь сделать мир немного лучше. И оставим этот разговор, Ватсон. Лучше налейте-ка мне еще!

* * *

Через несколько дней осень окончательно вступила в свои права. Листва в парках облетела, и по хрусталю Кровли забарабанили унылые лондонские дожди.

В Миграционной службе Его Королевского Величества открылся новый отдел, ведающий делами пришельцев.

Жемчужины отправились в казну в качестве первой пошлины, взысканной за въезд с новых граждан Империи.

Про Королеву марсиан пока нет никаких известий, но я думаю, что мы услышим о ней совсем скоро.

Секта Рипперов не подает признаков жизни уже который месяц подряд.

Холмс оказался прав – несколько дней после происшествия в порту все бродячие псы Лондона были сыты и довольны.

Должно быть, каждый из них и впрямь сгрыз по большому сочному хрящу.

Андрей Левицкий, Виктор Глумов

Чуждое

Существует поверье: дождь перед важным делом – к добру. Природа будто предчувствовала, что завтра случится событие, которое изменит мир, и так хлестала окна, что казалось, будто ветер, спрятавшись в черноте ночи, зачерпывал воду горстями и швырял в стекла.

Перекрывая рев стихии, залился трелью механический кенар, смоделированный мной вместо звонка или колокольчика, – кот, развалившийся на коленях супруги, встрепенулся. Марта глотнула чаю, поставила чашку и перевела взгляд на дверь:

– Адам, ты снова забыл мне сказать, что мы ждем гостей?

На мгновение я задумался, выдвигая и задвигая полки памяти, ведь не исключено, что, увлеченный завтрашним событием, запамятовал; но нет, никто к нам не собирался. Значит, пусть с незваными гостями разбирается служанка, миссис Бентон.

Марта придвинула к себе тарелку со штруделем, отрезала кусок и, попробовав, зажмурилась от удовольствия:

– Дорогой, отвлекись от мыслей и насладись мгновением. Кажется, миссис Бентон превзошла саму себя!

Только я собрался отведать штрудель, как мое внимание привлекло движение в углу кабинета. Я бросил взгляд на деревянную лестницу, ведущую на второй этаж: придерживаясь за перила, по ступеням спускалась мисс Элис; порывы ветра стихли, и в звон дождя вплетался стук ее каблучков.

Сначала подумалось, что она собралась показать мне новую картину, но Элис потопталась на последних ступенях, теребя ключ на длинной цепочке, висящий у нее на шее, и зашагала ко мне. Подойдя, взяла за руку и потянула, мотнув головой. Пришлось вставать и идти: прихожая, гостиная, где стоял мольберт с холстом, размеченным легкими штрихами, яркие, солнечные акварели на стенах – творчество мисс Элис.

Остановилась Элис возле входной двери. Запрокинула голову, чтобы заглянуть мне в глаза. Чувства не отражались на ее лице, и трудно было сказать, чего именно она хочет. Я потянулся к засову – Элис кивнула, уперлась в дверь обеими руками.

Прямоугольник света упал на порог и высветил человека в лохмотьях. Нищий встрепенулся, разворачиваясь: это была худая девочка лет четырнадцати. Ее темные волосы намокли от дождя, летнее платье липло к телу.

– Мистер, – пролепетала она, – не прогоняйте меня, мистер! Впустите, пожалуйста, я так замерзла!

Несчастное дитя сперва показалось мне попрошайкой. Я собрался было кликнуть миссис Бентон и воззвать к ее христианскому милосердию: негоже оставлять под ливнем юное создание, пусть обогреется на кухне и выпьет чаю… Девочка, распрямившись пружиной, кинулась к моим ногам:

– О, прошу, умоляю, впустите меня в дом!

– Тише, дитя, – проговорил я, не спеша утешать девочку – вдруг она чахоточная, – никто не гонит тебя… Миссис Бентон!

– Адам, что происходит? – Марта возникла рядом со мной совершенно бесшумно. – О господи! – возглас сочувствия сорвался с ее губ, и она упала на колени рядом с девочкой. – Кто это сделал с тобой, милая?!

Тут только я заметил, что губы девочки разбиты, а на скуле – синяк. Что тонкие запястья ее, выглядывающие из не по размеру маленького платья, опоясаны черными рубцами, будто несчастную держали в колодках, и что волосы, показавшиеся мне темными, темны от крови из-за рассечения на макушке.

Ребенок рыдал, уткнувшись лицом в подол моей жены.

– Миссис Бентон! – отчеканила Марта.

– Я здесь, миссис Виллер, – из столовой показалась улыбающаяся, розовая и пышная служанка в белом чепце и фартуке, они смотрелись на ней так органично, что казалось, женщина в них родилась.

– Потрудитесь объяснить, почему вы не впустили ее? Право же, Элис милосерднее вас, хоть она и… – Марта запнулась, помолчала мгновенье и продолжила: – Разве не видно, что ребенок нуждается в помощи, что ее избили? Немедленно надевайте капор, плащ и ступайте за полицейским инспектором.

Миссис Бентон поджала губы и коротко кивнула:

– Простите. Я подумала, что у нее чахотка, побоялась за ваше здоровье. Смею заметить, миссис, нужно позвать и доктора.

– Да, да, конечно. Ступайте же быстрее! Элис, принеси сухое полотенце!

Марта подняла бедняжку и, поддерживая ее, повела в гостиную. Элис с полотенцем вернулась быстро – мы как раз усадили девочку на диван, и Марта, держа ее руки в своих, пыталась осторожными расспросами выяснить, кто виновен в несчастье. У Элис – доброе сердце… несуществующее доброе сердце. Она наклонилась, заглянула девочке в лицо и протянула полотенце.

Встретившись с Элис взглядом, девочка тонко вскрикнула, зажмурилась, вырвала руки из ладоней Марты:

– Нет-нет-нет!

Элис, все еще не понимая, протягивала ей полотенце.

– Нет! – девочка с силой оттолкнула ее. Элис покачнулась и чуть не упала.

Фарфоровое лицо ее ничего не выражало – когда-нибудь я сумею добиться мимики, но пока что мое создание лишено дара речи и возможности даже улыбнуться.

– Не волнуйся, – сказал я, кладя руку на плечо ребенка. – Не волнуйся, это – мисс Элис. Мое создание. Механоид.

* * *

Утром, простившись с миссис Бентон, оставшейся опекать Риту (так, оказывается, звали девочку), мы с Мартой и Элис вышли из дома на умытую вчерашней бурей улицу. Элис прижимала к груди папку со своими рисунками, и, не знай я, что лицо механоида остается всегда тем же, каким я его создал, сказал бы, что вид она имела решительный. Я же чувствовал себя прекрасно – приближался миг моего триумфа.

Экипаж поджидал нас. В другие дни я и сам любил править, но сейчас на козлах сидел Вильям, старый выпивоха, служивший еще у моего отца. Торжественный повод заставил Вильяма одеться опрятно: старый сюртук вычищен, по шляпе тоже прошлись щеткой. Кучер лишь слегка опохмелился, что было заметно по блуждающей, добродушной улыбке.

– Мистер Виллер! Миссис Виллер! Мисс Элис Виллер! Приветствую вас! Прекрасный день, а вчера гроза-то была – страх божий, а не гроза, думал, смоет нас к чер… прошу прощения, мисс Элис, смоет, в общем, в море. Старуха моя молилась весь вечер, бубнила, а я, грешен, успокаивался бренди. Говорят, к вам полиция вчера приходила, мистер Виллер?

– Приходила, – помогая Марте и Элис усесться в экипаж, согласился я. – Ночью к нам постучалась избитая девочка.

– Что же случилось? Да разве могут в нашем городе избить ребенка? Отец напился и отлупил, что ли?

– Потом, Вильям, потом, – отмахнулся я и следом за Элис забрался в экипаж.

Тронулись. Глядя на мою Элис, нарядную, как картинка, хрупкую, как живая девочка десяти лет, я не мог отогнать от взора памяти избитую Риту. Ах, если бы отец! Что скажет добряк Вильям, если узнает правду? Всего лишь в квартале от нашего дома, в респектабельном районе чудеснейшего из городов, – грязный притон, в котором издеваются над детьми… Инспектор и доктор были потрясены не меньше нас.

Я не задергивал шторы, и прохожие, узнавая экипаж, раскланивались: зеленщик, курящий трубку на пороге лавки, – плотный, жизнерадостный, в белом переднике и белых же нарукавниках, мальчишка-разносчик, спешащий из пекарни, две дамы, фамилии которых я вечно забываю, живущие по соседству, – темные платья, пристойные, шоколадного цвета, чепцы, выражение благочестия на вытянутых желтоватых лицах. А вот и доктор, видимо, идет к нам проведать Риту.

Экипаж затрясло на выбоинах – мы выехали на широкую, разбитую улицу между двумя заводами, и я задернул занавески. Каждый раз при виде гигантских зданий из красного кирпича и леса дымящихся труб, нацеленных в небо, настроение портилось. Сейчас же мне больше, нежели когда бы то ни было, требовалось душевное спокойствие. Супруга, сидевшая рядом, сжала мою руку, я перевел взгляд на ее бледное лицо и понял, что она нервничает даже сильнее, чем я.

– Дорогая Марта, все будет хорошо, – наклонившись к ней, проговорил я.

Мисс Элис протянула руку и погладила пышное платье названой матери. Сегодня особенный день, потому Марта согласилась надеть приличный наряд, соответствующий моде. Волосы у нее от природы вились локонами, и ей не составляло труда уложить их аккуратными прядями, чуть приподняв обручем. Мисс Элис надела розовое платье и заплела в волосы синие, под цвет глаз, ленты.

Наконец экипаж выехал на городскую площадь, где гранитный основатель города, герцог Эдвард Кент, сжимал в одной руке свиток, в другой – меч, и остановился возле Университета, но выходить мы не спешили: Элис нужно было завестись ключом, который она носила на шее. Она стеснялась этой процедуры, и мы отвернулись. Заскрипели шестеренки, затрещали механизмы, дающие Элис жизнь.

Когда она закончила, Вильям открыл дверцы перед дамами и помог Марте спуститься, а Элис подал руку я сам.

У входа собралась настороженная, предвкушающая зрелище толпа. Умные лица, открытые, жаждущие познания; глаза, горящие светом разума. Завидев меня, студенты, многим из которых я читал основы механики, разразились овациями и отступили к огромным округлым колоннам, пропуская нас. На всех юношах красовалась синяя форма с коричневыми воротничками. На конференцию, коя должна была состояться в лекционном зале на втором этаже здания, пригласили уважаемых мужей города: аристократию, судей, врачей, ученых, деятелей искусства и духовенство.

Переглянувшись с супругой, я сказал мисс Элис:

– Идем.

Но девочка моя замотала головой и отступила к экипажу, первый раз в жизни проявив непослушание, что меня скорее обрадовало, нежели расстроило: малышка развивается, взрослеет, подобно человеческому ребенку, склонному перечить родителям. Супруга нагнулась к ней и протянула руку:

– Элис, ну что же ты? Никто здесь не желает тебе зла, люди пришли удостовериться в том, что ты существуешь. Пойдем же!

– Элис, – заговорил я и улыбнулся, протягивая руку, – не бойся, мы не дадим тебя в обиду. Идем же, не подводи нас. Ради меня, мисс Элис Виллер.

И Элис пошла: сначала она ступала робко, потом схватилась за рукав моего сюртука и шагала уже уверенно, вертя головой по сторонам. Особенно ее заинтересовали свесившие головы химеры на крыше; из их разинутых ртов во время дождей текла вода. Меня больше озаботил начинающий разрушаться балкон, что справа от входа. Следует обратить на него внимание руководства, но позже. Конечно, всё – позже.

Огромный зал уже заполнился слушателями, и голоса метались между стенами, отражались от высокого потолка, дробились в переплетах готических окон – люди ждали. Оставив Марту на первом, почетном, ряде кресел в обществе инспектора Мэйна и моих коллег по университету, уважаемой профессуры, я, положив фарфоровые пальцы Элис на сгиб своей руки, проследовал за кафедру, где остановился.

Голоса стихли, увязли в полосах весеннего солнечного света, режущих аудиторию, и в наступившей тишине я произнес:

– Дамы и господа, – ладони вспотели, неудачное я выбрал начало, будто выступал в балагане, представляя скучающей публике бородатую женщину или другого урода. – Перед вами – мисс Элис Виллер. Мое создание. Механоид.

Элис, послушная и воспитанная барышня, сделала книксен, и тут же ударил бичом свист – кто-то на галерке не счел должным соблюдать этикет и дал волю чувствам. Этот свист будто был материальным и зацепил что-то важное, хрупкий хрустальный шар, на котором держится наш мир и спокойствие.

Будто со стороны, смотрел я на Элис, и мне казалось, что она растеряна. Ростом и сложением она в точности походила на девочку лет десяти. Темные, прямые, блестящие волосы аккуратно забраны с висков и ниспадают на спину (волосы эти я приобрел у мастера, изготавливающего парики, за безумные деньги). Фарфоровое лицо и кисти рук – того идеального шелковисто-розового цвета, что встречается в природе так редко, разве что у лепестков роз. Глаза блестят, а губы тронуты лаком. Лицо неподвижно – Элис, увы, лишена дара речи, но пальцам ее, за счет шарнирных сочленений, я придал человеческую гибкость. Остальное тело скрыто одеждой, и я не стану обнажать мою девочку, не предъявлю общественности медные трубки, проволоку и шестеренки, из которых состоит механоид.

– Присядь, мисс Элис.

Она грациозно опустилась в кресло, папку с рисунками положила на колени и сжала кулаки. Я мог только догадываться, насколько Элис напугана.

– Прежде всего, позвольте рассказать, почему я создал механоида. – Одобрительный гул. – При всей сложности, – я хотел сказать «изготовления, но осекся, пощадив Элис, – процесса и дороговизне составных частей, механоид, безусловно, может стать прекрасной заменой человеческим помощникам…

Я говорил и говорил, упирая на полезность изобретения, расписывал достоинства механических помощников, убеждал не только зрителей, но и себя, но мне казалось, что невидимый хрустальный шар раскачивается все больше. Еще чуть-чуть, и он сорвется вниз. Но останавливаться нельзя, надо идти до конца. Пришла пора говорить о главном.

– Но основное… мы живем в замечательное время. Человеческий разум силен, как никогда, прогресс не знает препятствий. Наш долг – видеть разум, развивать его. Мы служим именно этому. Мы очеловечиваем собак и кошек, приписываем им собственные страсти, спасаясь от одиночества. Посмотрите на мисс Элис. Ей не нужно ничего приписывать, ибо это создание обладает не только развитым разумом и отзывчивой душой, но и талантом.

Элис развязала папку, вынула картины и принялась показывать их одну за другой, не обращая внимания на рассерженный гул. Она остановилась, когда в центре зала поднялись представители луддитов. Я узнал их по белым пиджакам, неряшливым, в пятнах, и белым же шляпам. Что ж, к выступлению этих недалеких и темных людей я был готов.

– Они заменят людей? – крикнул луддит.

– Нет. Они дополнят людей, – принял я первый удар. – Потому что, в сущности, ничем, кроме происхождения, не отличаются от нас.

И случилось то, к чему я не был готов. Настоятель нашего прихода, отец Ричард, воздвигся рядом с луддитами. Моя семья никогда не принадлежала к числу глубоко верующих людей, мы редко посещали службы и не всегда молились перед едой, поэтому не водили особой дружбы с отцом Ричардом, огромным, как дирижабль, и столь же плотно обтянутым тканью, с лицом, лоснящимся, будто обмазанным жиром.

– Вы хотите сказать, мистер Виллер, что ваше изделие, – это слово он особо подчеркнул, – обладает человеческой душой?

– Да, – не дрогнув, ответил я, – именно это я хочу…

Окончание фразы погребли под собой гневные крики. Хрустальный шар, балансирующий на грани, упал на пол и рассыпался сотней осколков.

* * *

Всю ночь мы с Мартой не спали. Вспоминалось бегство из университета под гневные крики и проклятья, бас отца Ричарда, бьющий в спину: «Покайтесь, погрязшие в гордыне, покайтесь, замахнувшиеся на божественное…» Будто не равна Богу каждая женщина, производящая на свет дитя по образу и подобию своему, будто виновны мы с женой в том, что оказались не способны на это и создали Элис! Если бы наша девочка была способна плакать, она рыдала бы безутешно, хватаясь в мчащемся экипаже за наши руки, прижимаясь к моей груди, пряча лицо в подоле платья Марты…

После, оказавшись дома, мы пытались сделать вид, что ничего не случилось, особенно старалась Элис, словно ей безразлична собственная судьба. Я и сам гнал прочь воспоминания, делал вид, что рассыпавшийся на тысячу осколков мир по-прежнему имеет под собой основу. Ведь и паровые омнибусы, и паромобили еще десять лет назад горожане воспринимали в штыки, теперь же с удовольствием ими пользуются. Людям надо дать время, и они примут Элис.

* * *

Наутро, разбитый, но не сломленный, я поспешил в университет, оставив Марту с Ритой и Элис. Всю дорогу думал о том, как встречусь со студентами и все им объясню, ведь они – двигатель прогресса и должны понять. Именно им, шагающим по моим стопам, предстоит построить новый мир.

На пороге кто-то будто остановил меня, придерживая невидимыми руками. Я обернулся и выделил среди людей, прогуливающихся на площади, джентльмена с совершенно невыразительным лицом. Встретившись со мной взглядом, он резко отвернулся, запахнул полы дорожного плаща и зашагал прочь.

Не знаю, что заставило меня шагнуть вперед, к двери, но в этот самый момент сверху донесся шелест, и балкон с грохотом обрушился, обдавая меня белой пылью и мелкими камешками. Останься я на месте, и меня погребла бы груда камней.

Все еще не понимая, что чудом избежал смерти, я вошел внутрь Университета, снял котелок и сюртук, отряхнул их и посторонился, пропуская на улицу бегущих навстречу преподавателей и студентов.

Холл наполнился людьми, голосами. Все еще оглушенный, я поднялся на второй этаж, толкнул дверь в кабинет, вошел, сел на свое место и только тогда понял, что студентов, которые обычно приходили немного раньше, нет.

Где они? Что случилось? Почему мне кажется, что происходящее нереально? Скрипнула дверь, и в кабинет, кряхтя, ввалился ректор – солидный, тучный, похожий на раскормленную сову. Я встал, чтобы поздороваться с этим уважаемым джентльменом, но он, скривившись, поднял руку, кивнул снисходительно и произнес:

– Мистер Виллер, я ненадолго. Сегодня, завтра и в ближайшее время ваши лекции отменяются.

– Как? – возмутился я, все еще стоя.

Ректор развел руками:

– Студенты выразили желание отказаться от них.

– Но, сэр…

– Видимо, это связано с вашей деятельностью и, кхм, монстром, которого вы породили. Я бы посоветовал избавиться от него. Еще раз извините, мне пора. Зайдите через несколько дней, и мы обсудим наше дальнейшее сотрудничество.

– Монстром? – криво усмехнулся я, но ректор еще раз развел руками и направился к выходу.

Монстром. Для них Элис даже не забавный уродец – чудовище. Но почему?

Посидев немного в пустом кабинете, я собрал конспекты в папку и поплелся прочь.

По коридору мне навстречу шла стайка студентов, некоторых из них я знал, но они не замечали меня. Может, меня больше нет, я превратился в неприкаянный дух и они пройдут сквозь меня? Но нет, посторонились, пропуская. Молча.

У входа рабочие таскали в грузовую повозку обломки балкона. Нарядные девицы под зонтиками, похожими на разноцветных бабочек, хихикали и улыбались студентам. Джентльмен в дорожном плаще сидел на скамейке возле статуи с мечом и читал газету.

По спине пробежал холодок. Почему этот господин меня преследует? Откуда ощущение, что в его манере держаться, в каждом его движении – некая неправильность?

– О, мистер Виллер, – инспектор Мэйн, улыбаясь, поймал меня под локоть – я вздрогнул и чуть не выронил папку, – У меня для вас, кстати сказать, дело. Соблаговолите завтра перед обедом зайти ко мне для беседы.

* * *

В кабинете Мэйна пахло табаком и нафталином. Я поздоровался, прошествовал к инспектору и уселся напротив его стола. Мистер Мэйн, джентльмен безупречной репутации, пошевелил угольными стрелками усов и окинул меня холодным взглядом. Инспектор и раньше слыл человеком скрытным, но нынче его отстраненность переходила все мыслимые границы.

– Полагаю, я вызван по поводу мисс Риты, которая по известным вам обстоятельствам гостит в моем доме?

Инспектор Мэйн будто ожил, подался вперед и оперся о сложенные на столе руки:

– Вынужден вас разочаровать. Делом мисс Риты мы займемся позже, ныне же я, – он наклонился, отодвинул ящик стола и положил пухлую пачку свеженьких листов, – пригласил вас, мистер Адам Виллер, по иному поводу. Я очень вас уважаю, но как думаете, что это? – он хлопнул по пачке и ответил: – Это, мистер Виллер, жалобы и гневные петиции. Лучшие люди города требуют, чтобы ваше… создание прекратило существовать. Не сомневайтесь, они обратятся в высокий суд… собственно, многие уже обратились, я же просто предупреждаю вас: пока не поздно и вы не растеряли остатки приязни граждан, уничтожьте куклу.

Самообладание удалось сохранить с трудом. Читать жалобы я не стал, отодвинул их в сторону и сказал настолько невозмутимо, насколько было в моих силах:

– Спасибо, мистер Мэйн, что предупредили меня. Обещаю подумать над вашим предложением.

Я поднялся, придерживаясь за стол.

– Думайте быстрее, – посоветовал инспектор, – пока вашей репутации не причинен непоправимый ущерб. Всего хорошего, мистер Адам Виллер.

На негнущихся ногах я вышел в коридор, пропуская в кабинет взволнованную даму в трауре, и прислонился к стене, но тотчас взял себя в руки и побрел прочь.

Услышанное не укладывалось в голове. Уничтожить мою Элис? Они же видели ее картины! Она человек в гораздо большей степени, чем я или они. Уничтожить…

Вдали, над промышленной частью города, черной лапой висел смог; очертания труб растворялись в темном мареве.

– Свежие новости! Свежие новости! – громко голосил мальчишка со стопкой газет.

Я бросил ему монетку, взял газету и оторопел, прочтя заголовок на первой полосе: «Богомерзкие твари Адама Виллера». Гневная статья принадлежала перу отца Ричарда – он обещал мне, богохульнику, все круги ада. Дочитывать я не стал, сложил газету и сунул в папку.

Видимо, я настолько сильно задумался, что налетел на булочницу, чуть не выбил корзину с пирожками из ее рук, извинился, но она покрыла меня бранью, недостойной женщины, и я, пораженный, стоял истуканом и не понимал, что на это ответить.

Извинившись еще раз, я продолжил путь и постарался убедить себя, что сегодня попросту неудачный день. Камни брусчатки толпились, как льдины во время ледохода, выпирали острыми краями и словно ждали, когда я оступлюсь, чтобы броситься навстречу, ударить в висок…

Что случилось с моим любимым городом, с людьми?

Дома теснились, нависая недобрыми скалами, провожали жадными взглядами окон. Даже статуя юной танцовщицы напротив судебной коллегии виделась мне враждебной.

Ощутив чужое внимание, я обернулся и снова встретился взглядом с человеком в плаще. Тот мгновенно развернулся и исчез за поворотом. Зачем он меня преследует? Может, стоит вернуться и доложить инспектору? Но только я собрался обратно к мистеру Мэйну, как понял, что не помню лица преследователя, хоть и видел его трижды.

Мимо прогрохотала почтовая карета, и пассажиры, занимающие места на крыше, показались мне восковыми куклами. Первый омнибус, куда я собирался вскочить, чтобы побыстрее попасть домой, оказался переполненным, второй, видимо тоже полный, несся на полном ходу. Пришлось брать извозчика, хотя двое отказались меня везти. Согласился лишь рыжий, рябой парень, похожий на выходца из крестьян. Его молодой гнедой жеребец шел неровно и то и дело пытался пуститься в галоп, из-за чего поездка больше напоминала гонку на древней колеснице.

Когда за спиной, наконец, захлопнулась входная дверь, я вздохнул с облегчением.

– Дорогой? – спросила Марта из кухни. – Это ты? Представляешь, миссис Бентон уволилась.

К счастью, моя супруга умела готовить и не находила это зазорным.

– Еще как представляю… – пробормотал я, снял легкий плащ и проследовал в гостиную, остановившись перед неоконченной картиной Элис: размеченные штрихами дома, брусчатка, то ли экипаж, то ли омнибус, пока непонятно, что это будет. Я провел рукой по холсту. «Уничтожьте куклу», – вспомнился непримиримый голос инспектора.

Из столовой выглянула Марта – в белом кухонном чепце и фартуке:

– Странно, но я не могу найти ей замену. Никто не хочет к нам идти работать, даже нищенки… Жаль, что ушла миссис Бентон, мне казалось, она принимает Элис… Адам, у тебя такое лицо… что случилось?

Я молча подошел к ней, обнял и шепнул на ухо:

– Они хотят, чтобы мы уничтожили мисс Элис. Помнишь, что они говорили вчера? Сегодня они написали гневные петиции в высокий суд.

Марта отстранилась, ее взор пылал гневом:

– Суд, говоришь?! Они не посмеют!

Мое молчание было красноречивее слов. Я взял супругу за руку и отвел на кухню. Стоявшая у печи Рита, завидев нас, удалилась, а я налил себе воды, выпил ее и пересказал жене сегодняшний день, не приврав и не утаив ни единой детали.

Раскрасневшаяся Марта теребила край передника и молчала, потупившись. Когда я закончил, она вскинула голову:

– Я ощутила что-то похожее, некую враждебность окружающих, но думала, показалось.

– Не показалось, – я протянул ей утреннюю газету. – Прочти, там написано про меня.

По мере того как жена читала, лицо ее вытягивалось и бледнело.

– Это ложь, – проговорила она, скомкала газету и швырнула в угол комнаты. – Не верю, что все они… Они же люди!

– В том-то и дело, – вздохнул я. – Люди. Элис они ненавидят, потому что боятся… По крайней мере, я так думаю, ведь более разумного объяснения нет. Одно ясно: они не отступят, пока…

Марта приложила палец к губам, рывком встала, прошлась по кухне, потирая лоб, вскинула голову и глянула с вызовом:

– Давай уедем к моим родителям в Элридж? Дом у них большой, приютят.

Мне захотелось кричать. Будто бы мой мир гиб у меня на глазах. Или не смерть это – метаморфоза, и скоро на его месте появится что-то новое, чуждое…

Или это я теперь – чуждое?

– Уехать, – повторил я, налил себе чаю. – Я не могу. Тут мой дом, моя земля, дело всей жизни. Я настолько к этому всему прирос, что, если уеду, меня не останется. Понимаешь? Что я там буду делать? Давать частные уроки?

Марта подперла голову рукой и произнесла:

– Адам, дорогой, до суда у нас есть время, чтобы подумать. Нам не обязательно убивать мисс Элис, можно просто переправить ее в безопасное место.

– Ты замечаешь, что с каждым часом отношение к нам все хуже? И не забывай про луддитов. Не исключено, что завтра придут убивать уже нас. И никто не заступится!

Она всплеснула руками:

– И что ты предлагаешь? Уничтожить Элис? Выключить ее? Убить? Я себе этого не прощу.

– Нет. Я ищу решение, но, как ни поверни, получается скверно. Одно знаю наверняка: Элис должна жить.

Мы замолчали и безмолвствовали, пока в дверь не поскреблись.

– Миссис Виллер, – дрожащим голоском проговорила Рита. – Позвольте мне подняться наверх, а то она скоро спустится.

Супруга оживилась, порозовела и ответила:

– Конечно, дитя мое. Ты вправе делать, что тебе заблагорассудится, теперь это и твой дом. Адам, дорогой, – обратилась она уже ко мне, – представляешь, малышка сирота. Я подумала, что ты не будешь возражать, если она останется у нас. К тому же она обучена грамоте и даже немного знает французский. Правда, Элис она пока боится, но, полагаю, привыкнет.

– Конечно, пусть остается, – нерадостно согласился я. Меня сейчас куда больше заботила судьба Элис, Марта же, видимо, решила отложить проблему на потом, увлеклась судьбой сироты – своих детей у нас нет и не может быть.

Когда я вышел из столовой, Элис стояла у холста и работала кистью. Обернувшись на скрип петель, она кивнула и вернулась к картине. Парадно-выходное платье, купленное специально для того, чтобы представить ее горожанам, Элис носила, не снимая, и сейчас на розовых оборках темнели пятна краски.

На некоторое время я задержался, любуясь своей куколкой. В голове не укладывалось, как настолько совершенное создание способно поднять волну ненависти? Почему, сталкиваясь с ним, человек не делается светлее, а, напротив, в нем пробуждается самое низменное?

До самых сумерек я просидел в кабинете, пытаясь углубиться в работу, и дополнял конспекты лекций, но мысль моя, подобно конному трамваю, возвращалась в одно и то же место – к проблеме Элис. И даже следовала повторяющемуся маршруту: я не могу убить Элис – город не принимает нас – лучше уехать – я не смогу уехать.

Чтобы собраться с мыслями, я позвал нашего кота Джейса. Обычно рыжий паскудник тотчас прибегал и запрыгивал на колени, жадный до человеческой ласки, нынче же он не пришел. Озабоченный этим, я поднялся и, прихватив газовый фонарь, отправился его разыскивать.

В гостиной все еще рисовала Элис, заслоняя холст и отбрасывая на стену с камином длинную тень.

Вместо кота отозвалась Марта, выглянула из столовой с виноватым лицом:

– Адам, дорогой, извини, но забыла тебе сказать, что Джейс сбежал.

– Как? Когда же?!

– Сегодня днем. Я попыталась его погладить, а он оскалился и заметался по дому; когда же пришел молочник, Джейс выскочил на улицу и с тех пор не вернулся.

– Загулял, наверное, не переживай, – успокоил я больше себя, чем ее, и подумал, что даже здесь, дома, больше не чувствую себя в безопасности.

Приблизилась Элис, взяла меня за руку и потянула к холсту. Я повернулся к нему и замер. По позвоночнику прокатилась волна холода, затем – жара. Как я и подумал сначала, это был город, выполненный тушью: серое небо, черно-белые дома с округлыми глазами вместо окон и оскаленными пастями дверей, улицу выстилала брусчатка – сотни хищных ощерившихся существ. В углу скорчилась сломанная кукла, до боли напоминающая Элис.

Пока я стоял столбом, лишенный дара речи, Элис вытащила чистый лист бумаги и принялась писать – стоя, чуть склонив голову. Вышла Марта, остановилась в проеме двери. Элис закончила и развернула лист, на котором каллиграфическим почерком было выведено:

«Он хочет нас убить».

Марта ахнула и закрыла рот рукой. Я спросил:

– Кто, Элис?

Она топнула, выхватила у меня лист, написала что-то и показала мне:

«Город. Люди. Все».

Потом снова забрала и аккуратно вывела:

«Я должна уйти, иначе вы умрете».

– Что ты такое говоришь?! – возмутилась Марта, налетела на нее и сжала в объятьях, как ребенка. Я даже ощутил укол ужаса – вдруг Элис поломается? – Мы что-нибудь придумаем, правда ведь, Адам?

Со звоном разбилось окно, выходящее на улицу, и я едва уклонился от булыжника, упавшего возле камина. Марта тонко вскрикнула и закрыла собой Элис, их осыпало осколками. С улицы донеслись брань и торопливые шаги. Вспомнился человек в плаще. Отчего-то я был уверен, что это его рук дело. Наши недруги пока осторожны, но не исключено, что они вернутся поздней ночью.

Ощутив чей-то взгляд, я обернулся: на лестнице стояла Рита в простеньком новом платье и переводила полный ужаса взгляд с Элис на разбитое окно и обратно.

– Мистер, миссис… вы не пострадали?

– Не волнуйся, – проговорила Марта, дрожащими руками вытряхивая из волос осколки стекла. – Какие-то хулиганы. Рита, хочешь поужинать вместе с нами?

– Спасибо, я не голодна, – проговорила она. – Можно мне пойти в ту комнату?

– Конечно, – Марта одарила ее улыбкой. – Это теперь твоя комната, ступай.

Элис помахала ей рукой, и девочка поспешила удалиться.

Отужинав, мы с супругой отправились в мой кабинет: там имелся еще один камин, и окна не выходили на улицу; Элис же осталась рисовать в гостиной.

– Интересно, она чувствует страх? – прошептала Марта. – Признаться, мне очень неуютно.

– Я не могу уехать, – сказал я в очередной раз и потер виски. – Нужно попытаться их убедить, устроить выставку картин. Если и это не поможет…

– Не поможет, – мотнула головой супруга. – Чем больше они убеждаются в том, что Элис человечнее любого из нас, тем становятся злее. Они боятся, что придут такие, как она, и вытеснят людей, понимаешь? Секретари, музыканты, художники потеряют работу.

Загрохотал опрокинутый мольберт, и в комнату без стука ворвалась Элис. Мы с Мартой бросились ей навстречу, и она, как обычный ребенок, спрятала лицо у меня на груди, а потом осторожно обернулась.

За неимением ничего лучшего, я взял вместо оружия газовый фонарь и шагнул к приоткрытой двери. Осторожно выглянул – никого. Элис дернула меня обратно и обвела комнату руками, будто пыталась обнять ее. И тут я заметил едва заметное движение, словно материя постепенно начинала распадаться: закачалась деревянная лестница, что вела в каморку Элис, стены будто подернулись зыбью, и мы втроем невольно попятились в гостиную.

Стены колыхнулись, потолок начал опускаться, как гидравлический пресс, и я понял: нужно уходить, или нас размажет по полу.

– Марта, Элис, бежим! – крикнул я и рванул к выходу, слабо понимая, что происходит. Одно было ясно: находиться в доме опасно.

Открыв входную дверь, я выпустил Марту и Элис. Вспомнил, что в доме осталась Рита, рванулся обратно, но Элис помотала головой и встала в дверях, раскинув руки.

Марта всхлипнула, и я обернулся: в темноте улицы виднелись человеческие силуэты. Люди медленно приближались. Сердце стучало, как поезд, и в этом гуле тонул грохот их шагов. Оттолкнув Элис, я попытался открыть дверь в дом, убеждая себя, что движущиеся стены и пресс потолка – не более чем наваждение, но не смог. Тогда я нажал на кнопку звонка, и в доме запел механический кенар – Рита услышит его и впустит нас.

Между тем люди все приближались – медленно и неумолимо, и лица их напоминали хищные дома с картины Элис.

– Мистер Виллер? – донеслось из-за двери. – Я не могу открыть, замок заклинило!

Замок? Но я не закрывал его!

– Марта, Элис, лезем в окно! – скомандовал я, и тут из-за розового куста появился первый человек, преградивший нам путь.

Это был кучер, выпивоха Вильям, – заросший, вечно улыбающийся, с носом, цветом и формой напоминающим сливу. Только теперь он не улыбался, и глаза у него были рыбьи, стылые. В руке он сжимал хлыст, и не оставалось сомнений, что Вильям пустит его в ход, едва до нас дотянется.

– Вилльям, ты что? – пролепетала Марта, отступая и волоча за собой Элис.

Кучер не реагировал, чуть приоткрыл рот и прошипел:

– Чуждое. Вы должны умереть.

Люди наступали и наступали, и вот на освещенный окном соседнего дома пятачок вышла булочница Мэри. Ее пухлые щеки обвисли, нос заострился, глаза смотрели сквозь нас, и я понял, что любые слова тут бессмысленны – это уже не те люди, которых мы знали. Они превратились в свору псов, почуявших лисицу, в стаю воробьев, нападающую на разноцветную канарейку, в которой видят чужака, и ведет их не собственный разум, а рука кукловода. Позади них выделялся человек в плаще, и казалось, что только он – настоящий.

– Миссис Виллер! Вы живы? С вами все в порядке? – кричала Рита, захлебываясь рыданиями.

– Спрячься, – велел я девочке, уверенный, что на нее горожане нападать не станут, и скомандовал своим женщинам: – Бежим!

Мы мчались, не разбирая дороги. Дорога, поворот, проулок, еще поворот. Вроде бы, мы оторвались от погони, и я остановился, упершись руками в колени. Марта уселась на порог дома, хозяева которого уже спали, и закашлялась.

Когда я отдышался и встал, с глаз моих вдруг как будто сорвали плёнку, и взору предстала иная картина. Я услышал, как поскрипывают, остывая, кровли. Уловил ритмичное дыхание чердаков и подвалов – выдох – вдох – выдох. Процокала когтями по асфальту собака, повернула голову, скользнула взглядом по гладкой стене, от которой, как лоскут кожи, отделилась штукатурка. Я увидел не глазами – внутренним зрением, – как статуи на набережной поворачивают головы, мигают тяжелыми веками и зеленоватая бронза губ растягивается в улыбках…

Город предстал предо мной исполинским каменным големом с артериями дорог, по которым движутся омнибусы с экипажами; с каменными кишками подворотен, готовыми поглотить нас, а утром выплюнуть перемолотые обескровленные тела. Мой любимый город, частью которого я перестал быть.

Дома надвигались со всех сторон. Как по команде, загорелись глаза их окон, плотоядно заклацали двери подъездов. Из зевов подворотен, из отверстых ртов дверей к середине улицы стали стягиваться силуэты – сутулые, с руками, по-обезьяньи опущенными к земле. Мои добропорядочные, мои богобоязненные соотечественники…

Мы снова побежали. Дыхания не хватало, пульс зашкаливал, мы ныряли в переулки, кружили по площадям и повсюду наталкивались на обезличенных горожан. Марта держалась из последних сил. Благо, что Элис не уставала. Бедная моя девочка, она с самого начала знала, что так все и будет.

– Нашшшшшшшшш… нашшшшшш, – шелестели песком речные волны.

– Нашшшш… нашшшш, – шевелил ветер старые газеты и конфетные обертки.

Лица. Маски. Окна. Газовые фонари. Всё перемешалось и, кружась, мчалось по пятам. Мне казалось, что я несусь по кругу, пока не уперся в тупик.

Стая напирала. Люди шли плечом к плечу, одинаково равнодушные и целеустремленные. Нет, это уже не люди – выпотрошенные туши, и это не тени за ними тянутся – выпущенные кишки. Я завертел головой: глухая стена, к которой прижалась Марта, беззвучно читающая молитву, мусорная бочка и высоко – подоконник трехэтажного богатого дома со стрельчатыми арками, балконами и гипсовыми херувимами.

– Стой, стой, – на разный лад зашелестели сотни голосов.

– Катитесь к дьяволу! – прохрипел я, сжал зубы и метнулся к мусорному баку. Побалансировал на краю, ухватился кончиками пальцев за карниз и вскарабкался, извиваясь и помогая себе ногами. Потом протянул руку Марте и Элис.

Мы балансировали на карнизе, и перед нами расстилался родной город.

Прямо – университетская площадь, заполненная теплым газовым светом, и громада до боли знакомого здания, заслоняющая черно-бордовое небо. Я замер, колеблемый ветром: подтолкни он меня – упал бы, рухнул прямо на озверевшую толпу, впрочем не терявшую воли к жизни, – никто не следовал за нами. Элис стояла лицом к стене, цепляясь за едва видимые глазу щербины и трещины, Марта зажмурилась, утратив всякую силу. Я протянул дрожащую руку и коснулся жены.

– Здесь не высоко, – тихо произнес я, едва узнавая собственный голос, – спустимся и укроемся в Университете.

Храм знаний и разума манил, как церковь манит верующего.

Как мы спускались, оставив беснующихся одержимых в подворотне, я не запомнил. В ящиках памяти остались скомканные наброски: вот я подаю руки Элис и ловлю ее (девочка слишком тяжелая для человека, я делаю усилие, чтобы устоять на ногах, пребольно выгибая спину), вот Марта рыдает от злости, не решаясь прыгнуть, и я кричу на жену, чего никогда себе не позволял. Вот бьет по пяткам мостовая: мы спешим к Университету, отказываясь верить, что преследователи не отстали, что они нагоняют нас.

Дверь была закрыта, и сторож, должно быть, спал. Я подскочил к витражу на первом этаже, пнул его; стекло разлетелось под весом моего тела, я вывалился в пустую комнату, вскочил и, натыкаясь на мебель, бросился к выходу, волоча за руку рыдающую Марту. Элис бежала впереди, по-прежнему не зная усталости.

Откуда только взялись силы? Я был одержим примитивной жаждой жизни, желанием спасти семью. В эти мгновения я не задумывался о разуме и стихии, не размышлял, отчего сама земля ополчилась на нас, – я просто хотел спастись.

– Господи, что с нами будет? – на ходу причитала супруга. – Они ведь достанут нас. Давай спрячемся…

Мы миновали холл, темный и страшный. Лишь луна заглядывала в окна. Жажда существования гнала вверх, в шпиль Университета, и тени химер, будто живые, метались за стеклами. Почудилось, что одна тварь караулит снаружи, примостившись на выступе стены и капая ядовитой слюной в ожидании поживы.

Марта совсем запыхалась, и я волок ее, подчиняясь долгу мужчины и мужа. Пусть моя супруга всегда была стойкой и боролась за права всех женщин, сейчас она готова была сдаться, силы оставили ее, – но, к счастью, не меня. Цокала каблучками Элис, молчаливая, бездыханная. Живая.

– Бесполезно, – ответил я, взбегая по бесконечной лестнице. – Ты еще не поняла, что это не люди – сама земля, сам город восстал против нас?

– Боже мой, что теперь будет?! Оставь меня, Адам, дорогой, оставь, спасайся!

В голове промелькнула мысль, которую я тотчас отогнал: если не станет Элис, кошмар закончится. Но нет, лучше я сам умру, чем позволю ее убить. Не уничтожить, не остановить механизм – убить мою дочь.

Элис к тому времени уже взбежала наверх и ждала нас, перегнувшись через перила.

Сколько раз я взбегал по этой лестнице легко и беззаботно, спеша на занятия, не отягощенный камнем ужаса, лежавшим на душе…

Внизу ударили во входную дверь, еще и еще раз. Она слетела с петель, и воздух наполнился гулкими шагами. Мы ускорились. Каждый шаг давался с трудом. Я спешил вверх, как кошка, застигнутая пожаром, и понимал: выхода нет, нам не уйти по крышам, не оседлать химер, не слететь вниз… Задрав голову, я смотрел в глаза наклонившейся к нам Элис.

Изгиб лестницы и ступени, ступени, ступени. Есть лестницы, которые ведут только вверх, а я так хочу жить, что мне все равно, куда бежать, лишь бы это продлило жизнь хотя бы на минуту.

На двери, ведущей в верхнюю часть шпиля, – замок. Клетка захлопнулась. Я помянул дьявола и всех его приспешников, и Марта не к месту хихикнула, услышав из моих уст грязные портовые ругательства. Внизу клацнула дверь, затопали ноги…

Элис схватила меня за руки, жестом показала: подсади. Я поднял девочку, она вцепилась в дужку замка и с хрустом выдрала ее… Кажется, треснули фарфоровые пальцы, но это не страшно, ведь Элис лишена способности чувствовать боль, и, как только мы выберемся, я починю ей руки.

Я поставил механоида на пол, и Марта кинулась к мисс Элис, схватила ее искалеченные руки, прижала к губам. А я протиснулся в люк – на самый верх.

Здесь не было стекол, по площадке гулял ветер.

Город смотрел на меня ячеистыми глазами окон. В теле великана колотилось детское сердце – заходилось приступами, не справляясь. По паутинам сосудов струилась анемичная, бледная кровь. Как любое дитя, мой город невинен, он не понимает, что если оторвать бабочке крыло, она погибнет. «Я – личность, город, а ты – нет, но станешь, обязательно станешь. Может, ты состаришься, не успев повзрослеть, и будешь сморщенным скупцом. Но скорее будешь похожим на человека недалекого, избалованного излишествами, склонного к разврату и извращениям.

Как твои обитатели, искалечившие Риту.

Как твои обитатели, жаждущие гибели Элис.

Как твои обитатели, лицемерно и ханженски отторгавшие нас с Мартой…»

– Мистер Адам Виллер! Миссис Марта Виллер! – я узнал бас отца Ричарда.

– Сдавайтесь! Мы не хотим вам вреда! – а это инспектор. – Уничтожьте механоида и забудем об этом! Она чужда нашему миру!

Мы стояли втроем на крохотном пятачке, и лишь невысокая каменная ограда отделяла нас от вечной мглы, раздробленной огнями города. Ветер перебирал волосы ласково, как мама: сдавайся, стань таким же, как они, сдавайся.

Мимо скользили тени химер – материальные и бесшумные. Внизу колыхалась толпа, а человек… нет, существо в плаще стояло неподвижно, запрокинув голову, и я был уверен, что глаза его, наполненные чернотой, не мигали.

Я сжал фарфоровые пальцы Элис, ласково и коротко обнял Марту. Я уже пожил, создал то, что хотел, – куклу, механоида, с отзывчивой душой и кротким сердцем, полным сострадания. Те, кто хочет ее уничтожить, – не люди, ведь человек не может желать погибели разуму. Они жаждут обратить меня в свою веру, подчинить себе, жаждут сделать своим подобием, плотью от плоти и кровью от крови. Но они меня не получат!

Платье Элис хлопало на ветру, она стояла, прижавшись к стене, и я чувствовал ее взгляд. Повернул голову, посмотрел на нее. Моя девочка взмахнула рукой, будто хотела взлететь, я подумал, что она показывает на горожан, столпившихся внизу, и отвлекся.

– Элис! Дочка! – вскрикнула Марта.

Холодные пальцы выскользнули из руки, и на короткий миг время замерло: Элис, шагающая с края крыши, ноги в синих туфлях, синие ленты в развевающихся волосах… А потом все понеслось галопом: платье взметнулось вверх, и показалось, что это не Элис – бутон розы несется вниз.

Звук был, будто разбили вазу. Я зажмурился и запрокинул голову. Рядом всхлипывала Марта, а я не в силах был ее утешить. Даже посмотреть вниз, и то не находил в себе смелости…

* * *

Мне скоро пятьдесят лет, я давно поседел и отчасти лыс. Марта смеется над моей прической, предлагая заказать парик или окрасить волосы. Я смеюсь в ответ и прикрываю шляпой свидетельства возраста.

Уважаемый профессор, душа компании, примерный горожанин, я спешу на лекцию в Университет. Целый год после событий той ночи я боялся этого здания, мне чудилось, что химеры ждут крови…

Со мной здороваются: зеленщик, разносчик сдобы, булочница, мясник, соседи, спешащие по делам, желтолицые дамы в чепцах цвета шоколада, чью фамилию я постоянно забываю. Я забываю все больше, и только иногда, бессонными ночами (младший сын нашей приемной дочери, мисс Риты Виллер, страдает животиком, и когда Рита гостит у нас, я укачиваю младенца), вижу, как наяву.

Крохотная площадка, залитая светом разогнавшей смог луны…

Тяжеловесное кружево шпиля Университета…

Инспектор Мэйн и отец Ричард, а также луддит в белом пиджаке, вскарабкавшиеся наверх…

Ничего мистического, ничего божественного.

– Что с вами, мистер Виллер? – участливо спрашивает инспектор. – Чего ради вы вломились в Университет и напугали честных горожан?

– Элис! – рыдает Марта, перегнувшись через перила. – Элис, доченька моя!!!

– Кажется, – вставляет отец Ричард, – ваш механоид пострадал. Боюсь, он не подлежит восстановлению.

– Элис! Доченька!

– Мы подготовили поправку к закону, запрещающую создание человекоподобных механизмов, – как бы между прочим замечает луддит. – Мистер Адам Виллер, что с вами? Вы нуждаетесь в помощи?

На лестнице, ведущей вниз, толпятся добропорядочные горожане, смотрят участливо. Я встаю – сперва на колени, потом – в полный рост, обнимаю за плечи жену, оттаскиваю от края. Взгляд против воли отмечает белеющие на мостовой осколки. И розовое платье, такое нарядное розовое платье – я не мог видеть его цвет, но видел. Рассекая людской поток, уходит серый человек, полы его плаща колышутся на ветру. Вот он достигает газового фонаря, и я отчетливо вижу: у него нет тени. Но когда на него падает тень статуи основателя города, он исчезает. И только тогда я понимаю, кто это, – основатель города Эдвард Кент.

Гоню воспоминание, закрывая ящики памяти.

Город улыбается мне – прохожими, домами, деревьями.

Завтра Рита снова приедет в гости, привезет внуков, и старший спросит:

– Мистер Адам, дедушка, а что это?

Он укажет на странную вазу в виде фарфоровой руки. На пальцах – несмываемые пятна чернил.

– Это – напоминание, – отвечу я, – о том, как важно быть человеком.

На стенах гостиной – несколько уцелевших картин Элис. Они пугают посетителей, но Марта отказывается их снять.

Я спрашивал Риту – она забыла про Элис, как забыла миссис Бентон, как вымарали ее из жизни остальные.

И я боюсь этого – окончательного забвения, которое приходит после смерти разума. Боюсь однажды не вспомнить себя таким, каким был когда-то…

Шимун Врочек, Александра Давыдова

Огонь под железным небом

А10

Вдалеке закричала женщина. Она кричала надрывно, выжигая из легких остатки кислорода. Гильермо поднял голову: в небе, черном, разодранном лучами прожекторов, плыли туши цеппелинов – будто стада серых китов. Вой сирен резал висок, словно внезапная головная боль.

Проклятые дирижабли. Гильермо слышал равномерный гул винтов. Вдруг мелькнуло – белый разрыв в воздухе, высоко, цеппелин покачнулся, но продолжал плыть. В него уперся луч прожектора, застрекотал пулемет – Гильермо видел, как бьется на земле злой огонек. С дирижабля сорвалось нечто маленькое, темное… мешок с песком? Гильермо почему-то вспомнил, что в кабину аэростата кладут мешки с песком, чтобы сбрасывать их и подниматься выше… Но тут?

Маленькое и черное падало.

Пологая траектория. В следующее мгновение маленькое и черное достигло земли.

Взрыв!

Вспышка ослепила Гильермо на несколько секунд, он зажмурился, чтобы не видеть мечущихся фигурок… отблесков взрыва… На внутренней стороне век плыли бело-фиолетовые круги, подрагивали в такт разрывам. Гильермо поднял лицо к небу и приставил ладонь к закрытым глазам. Ему казалось, что он различает крохотные белые силуэты, суетящиеся под брюхом у гигантских китов.

«Души уходят на небеса», – шепот из прошлой жизни..

– Почему бы нет, – пробормотал Гильермо.

Когда взрывы утихли и он разлепил дрожащие веки, цеппелины уже ушли на север.

* * *

А1

Фонари горели тускло, желтый свет с трудом пробивался сквозь туман. Когда Гильермо подошел к переходу, несколько пятен на противоположной стороне улицы мигнули. На миг показалось, что желе из смога, перемешанного со светом, задрожало и волной покатилось вниз по улице. На мокрую брусчатку посыпались искры. Опять перебои с электричеством.

На светлом капюшоне прохожего, идущего впереди, расплылось черное пятно. Потом еще одно. Гильермо наклонил голову и зашагал быстрее. По стеклам очков потекли капли воды, оставляя за собой мокрые хлопья гари.

– Цеппелин подбили, – прошелестел кто-то рядом. Гильермо, не сбавляя шага, повернул голову. Рядом шел кто-то из той же заводской смены, в форменной спецовке. На воротнике тускло блестели пуговицы – десятый разряд, третий цех. Серые рабочие перчатки.

Гильермо рассеянно пошевелил пальцами в карманах. Высвободил правую руку и протер мокрое стекло. Кончики пальцев защипало.

Шипели и искрили вывески на стенах домов. Не поднимая голову, Гильермо мог сказать, что там написано. Каждый день по одному и тому же маршруту. Дважды. А сейчас из-за угла вывернет патруль. Глянцевые черные погоны, блестящие суставы, вокруг шеи – плотный защитный воротник. Пройдут быстрым шагом, вколачивая гарь в мокрую брусчатку, а тем временем Гильермо дойдет до поворота, а там и до дома…

Не может быть. Он снова вытащил руку из кармана и стал неуклюже стирать с очков дождевые разводы. Будто нож, прорезая черную толпу из одинаковых широких фигур, навстречу шла незнакомка – тоненькая, легкая. Держала руку козырьком, прикрывая от дождя лицо.

Лицо…

Гильермо остановился. Обернулся. Проводил ее глазами – узкая спина, короткий пиджак, юбка с кружевными оборками… И блестящие мокрые волосы, собранные в высокий хвост.

* * *

А2

Впервые за последний год Гильермо пришел домой позже, чем в семь двадцать три. Ударился бедром о край стола. В воздухе закружилась пыль.

Сел, поставил перед собой консервную банку, подкрутил респиратор… И замер, охватив голову, будто забыл об ужине. Затылок топорщился резиной.

«Надо поправить маску», – подумал он. Мысли ворочались в голове медленно, как плохо смазанные шестеренки. Из окон, заклеенных крест-накрест, в комнату падал желтовато-бледный свет. Ложился на пол, разбивая квадратами дорожку, вытоптанную в пыли, от стола к дивану. За спинкой дивана виднелась широкая дверь – массивная, с железной окантовкой.

Гильермо несколько раз со свистом втянул воздух. Машинально открыл банку, поднес к подбородку, запрокинул голову. Потом, не глядя, швырнул жестянку в угол – там громоздилась куча таких же. Рассеянно посмотрел на стол: круглое пятно, свободное от пыли, – место для завтрака и ужина; по обе стороны от него – смазанные следы локтей. Тусклая круглая лампа. Не горит, сегодня не нужно – затемнения не обещали. Черный блестящий коробок с гармошкой сбоку.

Плотно закрутив респиратор, он пошел к дивану. Лег на спину, с облегчением вытянул гудящие ноги. Уставился в потолок. Бомбили где-то за городом, поэтому бетонная крошка не сыпалась сверху. И то хорошо.

Уже засыпая, Гильермо понял, что забыл снять ботинки.

* * *

А3

Окна третьего цеха выходили на главную площадь. Туда, где с утра до ночи в божественном нутре горел огонь, разгоняя туманную мглу. Дышал жаром. Если к нему подходили слишком близко, вокруг разносился запах паленой резины.

Широкий, плотный, тяжелый – бог стоял в центре города и смотрел во все стороны красными глазами. Блестели заклепки, топорщились бока паровозных котлов. Когда шел дождь, капли шипели и испарялись, лишь коснувшись горячего металла. Бог не прощал напрасных прикосновений. «Винсент Харт» – выпуклые золотистые буквы на постаменте. Скульптор. Рабочие поговаривали, что его тело залили бетоном в основании статуи, чтобы изваяние вышло живым.

– Железное сердце города, – пробормотал Гильермо под нос и через минуту запоздало удивился. Откуда у него эта фраза? Должно быть, слышал где-то. Сегодня за окном было на удивление ясно, видно даже тусклое солнечное пятно. Широкие плечи станков маслянисто блестели. Пахло горящим мазутом, запах пробивался сквозь респиратор и будто оседал влажной пленкой на лице. От нее никак не избавиться, но можно привыкнуть.

Гильермо сосредоточенно кивнул. Привыкнуть ко всему можно.

Под ногами у бога скорчился белесый призрак того, кто придумал сердце города. Он тоже уже привык.

* * *

А4

По небу елозили широкие лучи прожекторов. Цеппелины шли на север. Гильермо видел, как, раздвигая небо серыми жесткими корпусами, уходят они во тьму. Тишина. Они были огромны, эти киты поднебесного моря, они ворочались плавно и тяжело, обтекаемые воздухом Города, маслянисто-вязким и горьким от гари многочисленных заводов.

Город работал на износ. В военное время каждый должен занять место у станка. И работать, работать, работать, как если бы враг уже стоял у стен города, и надо делать, делать и делать снаряды круглые сутки, постоянно.

Теперь каждый раз по дороге с работы он ловил странное ощущение у себя в груди. Сосущая пустота. Чем ближе к последнему повороту перед домом, тем сильнее тянуло. Скорее всего, разболталась одна из деталей поддерживающего хомута. Но Гильермо хотелось думать, что во всем виновата она.

А точнее, ее лицо. Прозрачно-фарфорового цвета, с тонкой линией губ, с чуть вздернутым носиком и высоким лбом. Гильермо всё хотел заглянуть ей в глаза и узнать, какого они цвета.

Мимо прошагал патруль. В груди у Гильермо заныло, будто вонзили тупую игру… И тут же отпустило. Она вывернула из-за угла и пошла ему навстречу. Девять шагов, он считал. Первый, второй, третий… Вдруг над головой у девушки мигнул и через мгновение взорвался снопом оранжевых искр уличный фонарь. А она, замешкавшись, посмотрела вверх. И по щекам ее скользили радужные квадратики света, а под ногами расцветал блестками асфальт.

Гильермо даже остановился. Он оперся о стену, чтобы не упасть, и, прикрыв глаза, мерно раскачивался в такт своим мыслям. Они бежали слишком быстро. Непривычно. И не поспеешь следом.

– Вспышка, – прошептал он, а потом еще раз, пробуя слово на вкус. – Вспышка. Ее… Я хочу ее сфотографировать.

* * *

А5

В квартале от его дома был парк. Старый, скрюченный и черный. Те деревья, которые еще не были сломаны, тянули к слепому небу узловатые пальцы. Как у покойника, который сгорел. Или попал под кислотный дождь.

За неровной гребенкой кустов плескалась грязная вода. Когда-то – Гильермо закрыл глаза и несколько раз тряхнул головой, вспоминая, – здесь плавали… Как же их называли? У… уточки. Маленькие игрушечные птицы. Скользили по глади пруда и отбирали друг у друга хлебные крошки.

Тогда по берегу пруда гуляли люди. Парочки. Семьи. Одиночки – руки в карманах, пальто нараспашку, лица подставлены ветру…

Теперь здесь было не так. Не так уютно, вот правильное слово.

– Зачем ей идти сюда? – подумал Гильермо. – Она не придет. Свидание проще назначить на площади Будущего.

Проще. Но Гильермо почему-то казалось, что ей там не понравится. Ведь это механический бог, а она… она была живая. Не такая, как все.

По аллее, загребая носками ботинок черный песок, брел старик. Карикатурно выряженный, словно картинка из старого журнала. Гильермо помотал головой, отгоняя наваждение, отвернулся и несколько секунд просто рассматривал медленный поток машин. Когда он опять взглянул на аллею, галлюцинация исчезла.

Он не мог быть настоящим, этот вырезанный из глянцевого фотографического картона призрак прошлого.

* * *

А6

Гильермо снял тяжелый фотоаппарат со стола и застыл, ощущая, как затекают пальцы от угловатой тяжести. Потом решил проверить, все ли детали на месте… Под дулом пистолета он не смог бы сейчас вспомнить и рассказать об устройстве фотоаппарата, но руки помнили больше, чем их хозяин. Гильермо усмехнулся. Забавно быть сторонним наблюдателем – наблюдателем себя.

Он двинулся в угол, перешагнул через коробки, угловато топорщившиеся ненужными вещами, и заглянул под диван. Так и есть – ванночки, красная лампа… – почему именно красная? – жидкость для проявки, серая фотобумага с загибающимися краями.

Гильермо снял перчатку и подцепил завернувшийся картонный край. Тот, вместо того чтобы расправиться, осыпался белесой трухой.

* * *

А7

– Постойте! – слово застряло в горле и никак не хотело выбираться наружу. Гильермо сжал руку в кулак, ногти вонзились в ладонь. – Постойте!

– Да? – она замедлил шаг и обернулась.

Желтые. У нее были желтые глаза. С красноватыми пятнышками. Будто припорошенные кирпичной кошкой. Гильермо казалось, что это его любимый цвет глаз. Был. Или не был?

– Про… Простите. Вы мне… Мы…

– Да? – она вопросительно подняла бровь. Не засмеялась ему в лицо. Не убежала. Просто стояла и ждала, а пешеходы текли справа и слева. Ее не задевали, а Гильермо то и дело пихали в бок. Он неудобно встал. На самой середине тротуара.

– Фото… Фотографию. Сделать хотел. А вы?

– Что – я?

– Вы… – Гильермо зажмурился и до крови прикусил губу. Потом облизнулся. Кровь чуть горчила, как воздух в конце рабочей смены. – Вы не хотели бы сфотографироваться?

– Почему бы нет, – она провела ладонью по лбу, убирая выбившийся из прически волосок. – Только я спешу.

– Это не важно, совсем не важно, – Гильермо суетливо вытаскивал из сумки фотоаппарат. – Я быстро вас сфотографирую, а портрет отдам потом. Скажем, завтра. Вы согласны?

– Да.

Вспышка выстрелила белым цветом ей в лицо и осыпалась на брусчатку закопченными осколками. У этих ламп такое тонкое стекло.

* * *

А8

В лампе треснула и погасла проволочка. Гильермо беззвучно выругался. В последние дни всего не хватало, в том числе самого необходимого, – а тут еще и лампы начали лететь. Просто нет нормального трансформатора, из-за генераторов напряжение постоянно скачет, лампы мрут, как мухи. Воюют на износ, как и люди. Вот уже третий год. Ничего, подумал Гильермо. Ничего, я что-нибудь придумаю.

На белом глянце выступали черты ее лица. Такие правильные. Такие нежные. Такие…

У Гильермо защемило в груди. В памяти вдруг всплыло слово – ностальгия. Тоска по лицам без масок. По небу без смога. По ночам без канонады и взрывов. Он осторожно подхватил один из портретов за уголок – второй она получит в подарок завтра, уже завтра, подумать только! – и выбрался из-за стола.

Оттащить диван в сторону – минутное дело. Тяжелая дверь приоткрылась сразу, как только ее перестала подпирать спинка. Гильермо с облегчением вздохнул. Будь она заперта, найти в этой комнате ключ было бы невозможно.

Он потянул дверь за ручку и шагнул в темноту, широко распахнув глаза. Поправил очки, нервно протер стекла. Распахнул дверь пошире, чтобы впустить свет.

* * *

А9

На стенах висели цветные фотографии.

Пожилые мужчины в костюмах песочного цвета. С внушительным брюшком и скучным выражением лица.

Семейные портреты – из тех, где обязательно кто-то закрыл глаза, чихнул или потянул сестру за косичку.

Девушки с кружевными зонтиками – в изящных шляпках, с мечтательными улыбками и темными, как вишни, глазами.

Нарядные девочки.

Целующиеся пары.

А вот родители Гильермо кормят уток на берегу того самого пруда…

На стенах висело прошлое – десятки людей. Которые умели хмуриться, улыбаться, гримасничать, щуриться, морщить лоб и надувать губы. Которые были уместны в осеннем парке, но их совсем невозможно было представить идущими по приказу Механического Бога. Вперед.

Скорее, их души взлетели на небеса, вслед за дирижаблями в изрезанном молниями небе.

Гильермо поднял новую фотографию к глазам и долго разглядывал.

Потом сполз по стене и уселся прямо на пол, уронив карточку лицом вниз.

– Я слишком соскучился по вам, – прошептал он. – По нам. И забыл – какие мы с открытым лицом на самом деле. Я перепутал.

Лицо девушки было как будто собрано из осколков. Аккуратный шов на подбородке – искусно прилаженная нижняя челюсть. Трещины на щеках, глубокие борозды на лбу – ровно три горизонтальные полосы, темно-синие. Товарный знак завода «Трес».

Если внимательно приглядеться к прическе, то видны отдельные пучки волос, приклеенные к блестящему пластику.

Нарисованные брови. И белая, беззубая челюсть, прячущаяся внутри улыбки.

– Ты… – беззвучно проговорил Гильермо. – Ты же кукла.

Он так и заснул, скорчившись, на полу. А наутро поднялся и долго стоял, покачиваясь с пяток на носки. Потом вышел из комнаты, где жило прошлое, громко хлопнув дверью. С потолка посыпалась бетонная крошка.

– В девять утра. В парке.

* * *

А10

…Мелькнуло – белый разрыв в воздухе, высоко, цепеллин покачнулся, но продолжал плыть… В него уперся луч прожектора, застрекотал пулемет – Гильермо видел, как бьется на земле злой огонек. С дирижабля вдруг сорвалось нечто маленькое, темное… мешок с песком? Гильермо почему-то вспомнил, что в кабину аэростата кладут мешки с песком, чтобы сбрасывать их и подниматься выше… Но тут?

Маленькое и черное падало.

Пологая траектория. В следующее мгновение маленькое и черное достигло земли.

Взрыв.

Вспышка ослепила Гильермо на несколько секунд, он зажмурился, чтобы не видеть мечущихся фигурок… отблесков взрыва…

…

Она не пришла.

Гильермо сел, прислонился спиной к обгорелому стволу. Удобно, неудобно – какая разница? Механическое ощущение собственного тела. Он поднял голову – на окуляры медленно падали хлопья сажи, в следующую секунду порыв ветра – и хлопья закружились в траурном танце.

Черная обгорелая осень.

Все тело как затекшая конечность. А есть ли во мне еще живые части? Гильермо закашлялся, уронил голову на грудь.

Когда-то здесь падали желтые листья. Стоит закрыть глаза – он закрыл глаза, увидишь – он увидел: листья лежат плотным слоем, еще видишь? – еще вижу. Желтые и красные. Он моргнул. Порыв ветра, и листья осыпаются. Понимаешь? Пони… нет, не понимаю.

Зачем?

Все дело в маске. Он поднял руку, нащупал защелку. Металл холодил пальцы. Нажать и… нет, не так. Я хочу видеть.

Он поднялся, помогая себе руками. Между черных стволов поднимался зеленый, клубами, дым. Цеппелины все-таки сбросили бомбы, подумал Гильермо. Зеленый дым плыл, с виду безобидный и даже радостный. Вдруг Гильермо увидел, как сквозь дым медленно идет знакомая фигура…

Гильермо ждал. Высокий старик в пенсне неторопливо брел по парку, держа зонт на плече. «Так я и знал», – подумал Гильермо. Не настоящий. Старик – механическая игрушка.

Старик шел. Гильермо видел его аккуратный костюм, кремовый галстук и беззащитное лицо с бородкой. Ни маски. Ни респиратора.

Коричневый зонт вдруг вырвался из руки старика, ветер подхватил его и понес – кувыркаясь, зонтик влетел в крону и застрял. Ветер трепал его, с обнажившихся спиц слезала ткань. Дыра в зонтике становилась все шире.

Гильермо перевел взгляд на старика. Не может быть! Клуб бледно-зеленого дыма медленно разворачивался в воздухе над лежащим телом. В следующее мгновение Гильермо понял, что бежит – усилием воли переставляя неподатливые столбы ног. Быстрее, быстрее.

Старик умер. В блестящих открытых глазах застыл некто в черной маске.

– Да это же я, – понял Гильермо. Дрожащими пальцами стянул резину с головы, провел ладонью по лбу и снова уставился в блестящие глаза старика. Там отражалось бесчувственное кукольное лицо с покосившимся провалом рта и серыми глазами навыкате. Гильермо сел на землю и расхохотался.

* * *

Механический бог с площади яростно смотрел в небо, откуда проклятые «киты» стреляли в армию его послушных игрушек. Те души, что он не успел украсть, вели цеппелины за горизонт, чтобы назавтра вернуться с новым огнем.

Старик, обернувшись, долго глядел на Гильермо.

Но когда ветер швырнул в него горсть обгорелых листьев, дрогнул и полетел вослед своим, прочь из железного города-клетки.

Игорь Вардунас

Хозяин морей

Оно снова говорило с ним, проникая в самые отдаленные уголки сознания заманчивым шепотом, едва уловимым в шорохе набегающих волн, полоскавших прибрежную гальку. Бескрайнее, завораживающее. Таящее в себе множество неизведанных тайн и несовершенных открытий, неизученных существ и закопанных кладов, которые он обязательно отыщет и небрежной рукой скучающего, заигравшегося властелина рассыплет к своим ногам, ибо ему больше не с кем было делиться. Нет больше государства или державы, способной диктовать ему свою волю, как нет и его собственного престола. Никто больше не способен его укротить. Он сам – Никто. Да, именно так он назовет себя, спустившись в бескрайние пучины морей на веки вечные.

Море.

Теперь это его дом. Его царство. Безмятежная колыбель всего сущего, переливающаяся мириадами всевозможных цветовых градаций, искорок и оттенков. Так близко – и так невообразимо далеко. Последнее пристанище для изгоя.

Сутулившемуся под пледом человеку снова снились жена и дети. Лицо с большими, глубокими глазами цвета морской бирюзы. Улыбчивые лица ребятишек, мягкие родные руки, дом. Спутанные, сбивчивые вспышки воспоминаний, налетающие друг на друга урывками в воспаленном, уставшем от невзгод и лишений мозгу. Счастье, дружба, семья… Все это осталось в прошлом после поражения восстания сипаев и возвращения владычества Британии, превратившись в навязчивый кошмар, от которого в мире живых не находилось спасения. Мире, в котором ему больше не для кого было существовать, который отвернулся от него, опрокинув на колени под разъяренные крики опьяненных властью захватчиков, брызгая в лицо горячей кровью любимых людей. Человек вздрогнул и несколько раз моргнул, сбивчиво фокусируя взгляд на волнующихся в нескольких метрах за бортом водах Тихого океана. Вновь накатившие воспоминания, поражавшие четкой реальной картинкой, неосязаемо скрали переход организма из бодрствования в состояние сна. Сколько он так уже сидит? Человек плотнее закутался в накидку, выданную одним из миссионеров, и оглядел палубу покачивающегося на волнах суденышка.

Дети – душ десять – пятнадцать – вповалку лежали на досках, разметав руки и ноги, – кого где настиг сон, инстинктивно прижимаясь друг другу в попытке сохранить остатки тепла. Съежившиеся и безжизненные, словно изломанные куклы, с которыми капризным хозяевам надоело играть. Горстка спасенных с материка от ужасных последствий цунами на Шри-Ланке. Грязные, изможденные лица отпрысков человеческих существ, облаченных в убогие костюмчики, несущих на себе отпечаток лишений и преждевременной старости, копоти от чадящей паровой трубы, к которой примешивалась разъедавшая кожу едкая морская соль, повинных лишь в безрассудности родителей, решившихся произвести их на свет. Щенки, которых рано или поздно все равно засунут в мешок и понесут на заклание. Изредка кто-то посапывал, у кого-то был беззащитно приоткрыт рот. Кто-то тихонько звал маму. Человек поежился, ощутив, как на скулах свело судорогой желваки. На задворках сознания вновь засмеялись призраки его собственных детей. Но он сразу же мысленно одернул себя.

Нет. Ни капли сострадания. От него отвернулись. Мир предал его. Так что плевать. С ним пойдут лишь те, кто с самого начала присягнул ему в верности.

Кроме детей и группы миссионеров на борту небольшого рыболовецкого суденышка находилось еще несколько человек. Несколько женщин – миссионерских жен, двое мужчин с большими рюкзаками, представившиеся геологами, судя по выговору, немецкого происхождения, да рослый плечистый мужчина с матросской выправкой и обветренным лицом, украшенным рыжей эспаньолкой. Этот устроился отдельно от всех рядом с рубкой, над которой с чахоточным фырканьем чадила труба. По палубе в очередной раз прокатилась едва уловимая дрожь.

– Нужно причаливать. Дольше тянуть нельзя, иначе котел взорвется.

Голос одного из миссионеров, в котором отчаянно сквозила тревога, вывел человека из раздумий и заставил повернуть голову вперед, по ходу движения ложащегося на борт судна.

– Треклятая посудина, – тихо выругался кто-то. – Будите детей.

– Посмотрите на их ангельские личики, падре, – коптящий трубкой матрос крепче закутался в плед. – Такое ощущение, что они побывали в топках самого Дьявола! Дайте им еще хоть немного соснуть.

– Дева Мария, ну и громадины, – с дрожью в голосе пролепетала одна из женщин, придерживая на голове шляпку, которую пытался упрямо сорвать ветер, пока кораблик неторопливо приближался к внешнему кольцу окружающей остров блокады. – Вы уверены, что это не опасно?

– Опасно, а как же иначе. Это ведь война, мэм. Каких милостей вы от нее хотите? Теперь все в руках пара, Господа да шакалов ее Величества, – сквозь стиснутые зубы пробормотал матрос и еще тише добавил: – Ишь, набежали, черти.

Отведя взгляд от надвигающихся исполинов, он помусолил крепкими жемчужными зубами прокопченный отсыревшим турецким табаком чубук своей трубки и еще раз украдкой просмотрел записку, в которой аккуратным знакомым почерком было начертано всего несколько строк:

Похищение лодки откладывается, раз мы все равно пристаем к острову. Не подавайте виду, что мы знакомы. Встретимся в условленном месте.

Убедившись, что никто ничего не заметил, Свен сделал последнюю затяжку и, вытащив трубку изо рта, засунул в тлеющий табак скомканный катышек записки, придавив сверху коротким черным ногтем.

– Будет сделано, капитан, – одними губами пробормотал он, наблюдая, как от быстро тлеющего комочка, щекоча мозолистый палец, зачарованной змейкой потянулась тонкая струйка дыма, которую тут же разметал налетевший соленый ветер. В следующий миг лицо Свена заслонила могучая тень от надвигающейся кормы «Доблести», стяги которой трепал зюйд-вест, ощетинившейся во все стороны стволами крупнокалиберных орудий, подобно морскому ежу. Глядя на проплывающую над миссионерским суденышком устрашающую громаду сторожевого корабля британских войск, Свен еще раз убедился, что он готов. Готов идти до конца.

Шел пропахший порохом войны июнь 1866 года.

* * *

Побережье острова Нублар – массивного вулканического образования к востоку от Австралии – встретило миновавших кордон блокады путников раздраженными криками чаек, тонувшими в реве бесновавшегося на валунах прибоя. Вот уже несколько сотен лет стихия с остервенелым упорством безуспешно пыталась сокрушить возникшего на ее просторах исполина, порожденного в результате многовекового смещения тектонических плит. Омываемый со всех сторон водами Тихого океана, обладающий мягким климатом и богатой фауной, взращенной под сенью раскинувшихся на всю протяженность девственных тропических лесов, этот клочок земли, способный стать долгожданным оазисом для обреченных путников, превратился в средоточие конфликта двух могущественнейших держав в самый разгар кровопролитной войны.

Пока мужчины-миссионеры при помощи немецких геологов были заняты кораблем, а женщины возились с разбуженными детьми, то и дело разбредающимися по линии берега, Свен украдкой проверил свои пожитки и, крепче закутавшись в плащ, незамеченным направился к лесу. Через некоторое время сюда прибудет посланная островным гарнизоном военная группа для проверки миссионерского судна и документов его пассажиров, а встречи с военными старый моряк искал меньше всего.

На окруженный плотным кольцом блокады атолл мягким саваном опускались сумерки. Влажный тропический лес встретил осторожно пробиравшегося к месту назначенной встречи Свена прохладой и чарующими запахами диких цветов. Несмотря на то что остров он давно изучил, как свои пять пальцев, присутствие британских патрулей сильно стесняло передвижение. Наконец, устроившись в небольшой лощине в точке рандеву, Свен расстелил на траве плащ и, распаковав вещмешок, завозился с походной спиртовой горелкой, справедливо опасаясь, что разведенный костер может привлечь внимание солдат. Он вовсю занимался готовкой, вскрывая банку тушенки, когда из лесной чащи послышался новый звук, заставивший его прекратить занятие. В вечернем лесу так звучать могла только сухая ветка, на которую наступил крадущийся за добычей хищник… или чей-то сапог. Опустив на горелку банку, Свен сжал холодившую пальцы стальную рукоять револьвера, настороженно вглядываясь в лес. Таинственный посетитель заставлял себя ждать, не торопясь выходить на поляну, и мужчина уже было подумал, что ослышался – сказывалось напряжение и нервозность последних дней, – но в этот момент из-за ствола дерева, могучей кроной укрывавшего от лощины звездное небо, шагнула чья-то тень.

– Кто здесь? – щелкнув собачкой предохранителя, хрипло поинтересовался у пустоты моряк. – Покажись.

Немного промешкав при виде оружия, тень выступила на поляну. Оказалось, это был один из миссионерских детей, плывших вместе со Свеном на судне. В руках неожиданный гость нес сетку-авоську, в которой с тихим постукиванием перекатывалось что-то влажное.

– Ты кто такой, черт возьми? – удивленный моряк опустил оружие.

– Бобби Браун, – как ни в чем не бывало отозвался паренек, подходя к спиртовке и кладя рядом с ней авоську. – Я принес ужин.

– Ты… ты один?

Последний раз оглядев безмолвствующие джунгли, Свен окончательно успокоился и убрал револьвер.

– Да. Капитан передал, что задержится.

– Откуда тебе про него известно?! – воскликнул вконец обескураженный морской волк.

– Я все знаю, – стянув с головы картуз, Бобби с наслаждением расчесал свалявшиеся мокрые волосы и, по-хозяйски смахнув с поставленной на пень спиртовки банку тушенки, принялся стряпать ужин. – Вы ведь получили записку? Это я ее подсунул. Идите сюда. Будете чистить. Только что наловил.

– Проку от твоих ракушек, малец, – присев на траву, моряк с легкой обидой поднял с земли консервы.

– Это моллюски-аргонавты, – пояснил Бобби, доставая из штанов складной перочинный ножик. – Их еще называют наутилусами. Очень вкусно. Если зажарить.

– Но почему ты сбежал от остальных детей? И как попал на корабль?

– Мистер Браун является одним из моих сухопутных агентов в Ливерпуле, Свен. Его помощь в нашем деле неоценима.

С этими словами со стороны, противоположной той, откуда появился мальчишка, выступил рослый человек в потрепанной одежде с волевым лицом, украшенным аккуратной бородой и усами. Волнистый локон русых волос закручивался на высоком лбу упрямой запятой. На вид ему можно было дать и тридцать лет, и даже пятьдесят. Стать и уверенность движений указывали на военную выправку и принадлежность к аристократии.

– Капитан! Слава зюйду! – радостно взревел моряк, вскакивая навстречу. – Что вас задержало?

– Тише, – вновь пришедший сделал предупреждающий жест и, скинув с плеча накидку, пристроился на траве рядом с Бобби и Свеном. – Лес кишит патрулями. О, в меню наутилусы, замечательно. В дороге у меня разыгрался аппетит.

– Но откуда набежали все эти псы? – морской волк снова сел и взял из рук мальчика только что зажаренного моллюска, его грудь широко вздымалась от волнения. – Налетели, будто им тут медом намазано.

– За «Пена и компания» в Лондоне следили две последних недели, а обшивку и гребной вал, следовавшие из Ливерпуля, пытались настичь уже в море, хотя их везли двумя разными судами, – тот, кого называли капитаном, положил на траву широкий пальмовый лист и разложил на нем несколько плодов авокадо. – Это чудо, что британцы по пути напоролись на немецкий линкор и со свойственной человечеству злобой и безрассудством затеяли драку, дав тем самым транспортнику выиграть время и незаметно залечь на острове. Вход в пещеры не найден. Но они все равно знают, что мы здесь, проект больше не является тайной. На верфях предатель.

– А украденные чертежи?

– Их удалось уничтожить, не без помощи мистера Брауна, – успокоил капитан, и уплетавший зажаренных моллюсков мальчишка с достоинством поклонился. – Но сок губчатой пурцареллы, предназначенный предателю, так и не был использован.

Он достал из-за пазухи небольшой флакончик, плотно запечатанный пробкой, в котором покоилось несколько полупрозрачных капель темно-зеленой жидкости.

– Предатель… – сквозь зубы проскрежетал моряк, стискивая пудовые кулаки, в одном из которых раскрошилась ракушка с недоеденным содержимым. – Но кто? Кто посмел изменить нам?

– Это уже не важно, друг мой, – капитан, нахмурившись, покачал головой, словно перечеркивая все сказанное до этого. – Нужно заканчивать монтировать таран и отправляться как можно скорее. Надеюсь, Гаспар не терял времени зря.

– Вы точно решили… Точно решили уйти? – Свен на миг запнулся, словно следующее произнесенное слово далось ему с превеликим трудом. – Насовсем…

– А ты передумал? – капитан задумчиво смотрел на Свена, поглаживая бороду.

– Я с вами до конца, капитан! – под его пристальным взглядом, повинуясь порыву, снова вскочил моряк, но конец пылкой фразы потонул в высоком вибрирующем звуке, разнесшемся над спящими джунглями.

Через мгновение, накладываясь на первый, раздался еще один сигнал, с противоположной стороны. Источник второго звука явно находился намного дальше.

– Что это? – прошептал подавившийся моллюском Бобби, во все глаза глядя на мужчин, настороженно прислушивавшихся, словно гончие на охоте. В чаще неподалеку что-то трещало и ворочалось, донеслось шипение гидравлики, и в небо брызнула потревоженная стайка пернатых, беспокойно хлопавшая крыльями. Что-то могучее и неповоротливое двигалось к месту стоянки через лес, сокрушая по пути деревья.

– Автоматоны, – наконец определил капитан.

– Нужно уходить, – Свен потянул носом воздух и поправил за ремнем револьвер.

– Ух ты, настоящий боевой автоматон! – глаза мальчишки, тут же позабывшего про еду и даже переставшего бояться, загорелись огнем. – Вот бы посмотреть на него!

– Не советую, парень, – осадил Свен, запихивая потушенную спиртовку в рюкзак. – К каждой такой штуковине обычно прилагается отряд из десяти человек, старые добрые пушки и иногда огнемет. Так что не думаю, что тебе улыбнется стать индейкой на вертеле. Ну, или скорее цыпленком-табака.

Словно в подтверждение его слов, из леса послышались отдаленные крики патрулирующих местность солдат и шипение пожиравшего джунгли пламени. Между стволами деревьев причудливо заплясали алые сполохи стремительно занимавшегося пожарища.

– Нужно уходить к пещере.

– Согласен, капитан! – поддержал Свен и скосился на мальчугана. – Если мы больше никого не ждем.

– Нет. Это все. Все, кто остался мне верен.

– Слава Нептуну! – окончательно успокоился моряк. – А то ведь и у нас аппарат не резиновый!

Скрыв насколько возможно следы своего короткого привала, путники пересекли поляну и стремительно растворились в ночи.

К подножию спящего вулкана они подошли в предрассветных сумерках. Из недр узкого природного коридора, уводящего в недра земли и искусно укрытого от посторонних глаз хаотичным нагромождением камней явно искусственного происхождения, навстречу капитану и его спутникам выступил дежуривший на часах человек.

– Не двигаться! – приказал он, угрожающе потянув с плеча карабин. – Пароль!

– Mobilis in mobili[1]. – немедленно прозвучал ответ.

– Слава Всевышнему, это вы, капитан! – полностью выйдя на свет, часовой опустил оружие. – А мы уже заждались – думали самое худшее. Боялись, что вас поймали. Из-за этих британцев нам отсюда и носу не высунуть, и новостей от вас никаких…

Пока они двигались через переплетение подземных коридоров, являвших собой запутанный лабиринт в недрах вулкана, Бобби вовсю глазел по сторонам, стараясь не упустить ни единой детали из нового, неожиданно захватившего его воображение приключения. Но то, что ему предстояло увидеть в конце пути, затмило даже недавнее желание повидаться с автоматоном британцев. Потрясенный до глубины души, мальчик замер при входе в огромный подземный грот-колодец, не имевший других выходов, во всю ширину заполненный чистейшей озерной водой.

– Да, это он, – уловив оцепенение беспризорника, капитан с гордостью указал на гигантскую машину, окруженную кранами и лесами пнемво– и гидроверфей, словно сети опутывавшими стальную рыбину, и его торжественный голос звонко отразился от стен пещеры: – Морской Дьявол! Гроза морей и ужас океанов!

Корабль, рядом с которым покачивалось еще несколько судов необычной конструкции меньших размеров, имел веретенообразный корпус. По обоим бортам его располагались большие овальные иллюминаторы из выпуклого обработанного хрусталя. Это судно было самым необычным творением человеческих рук, которое когда-либо доводилось видеть мальчику. Длина судна составляла примерно семьдесят метров, а ширина – около восьми. Над корпусом выступали две надстройки – рубка и кабина для прожектора. Но самое сильное впечатление на Бобби произвел устрашающего вида таран, имеющий в сечении форму равнобедренного треугольника и закрепленный на сужающемся носу «Дьявола». Посередине в специальном ложементе находилась стальная многоместная шлюпка, которую несколько рабочих спешно крепили к корпусу несколькими болтами. Один из строителей – рослый плечистый мужчина в униформе бригадира, – заметив вновь прибывших, что-то коротко сказал остальным и, спустившись на дощатый пирс, зашагал им навстречу.

– Рад видеть вас в добром здравии, капитан! – сдвинув сварочные очки на лоб, он кивком поприветствовал прибывших и поскреб масляными пальцами вьющийся бак. – О, да вы с компанией.

– Мистер Браун пожелал стать членом команды, предложив свои услуги в качестве юнги, – ответил за оробевшего мальчугана Свен. – Как прошли испытания, Гаспар? Мы снимаемся как можно скорее.

– Максимальная скорость – пятьдесят узлов, – принялся докладывать бригадир, пока они спускались на деревянный причал по системе подвесных лестниц. – Вчера делали пробное погружение и испытали дистилляционный опреснитель. Вода с привкусом, но это устранимо.

Слушая помощника, идущий чуть позади капитан изредка коротко кивал головой, явно погруженный в какие-то собственные мысли.

– Он плавает… под водой? И не тонет? – потрясенный до глубины души Бобби стащил с задранной головы картуз, проходя мимо судовой кормы, где ощетинился лопастями шестиметровый гребной винт. – Ну и громадина!

– Первый в своем роде, – приблизившись к «Дьяволу», капитан коснулся холодной стали рукой. – Первый и единственный! Максимальная глубина погружения – не менее шестнадцати километров.

– Точно так, – согласился Гаспар. – Этому судну еще не было равных ни на суше, ни в море, ни в воздухе. Не было и не будет.

– Поэтому оно не должно попасть ни в чьи руки. Как скоро вы закончите?

– Аккумуляторный накопитель заряжен полностью, система глубинного эхолота работает как часы. Пушки еще не пристреливали, а вот гарпун одно загляденье. Осталось отрегулировать рулевое управление с коленвалом, и можно отплывать, – бросив взгляд на громадное судно, чем-то заметно встревоженный Гаспар помял в руках смазочную ветошь. – Но к чему спешка, капитан?

– Мы упустили лазутчика. Скоро они будут здесь.

– Проклятье! Этот лопоухий французик Ананс еще попортит нам кислороду, помяните мое слово, капитан! Надо было внимательнее за ним приглядывать и как следует проучить еще тогда, при прогоне кессонной камеры, – разгорячился бригадир, мусоля тряпку с такой силой, что грубая ткань затрещала по швам. – То-то мне его рожа с первых секунд не понравилась! Вчера дозорные слышали взрывы в западной части острова. Вероятно, гарнизонные вояки пытаются прощупать нас кассетными бомбами, но пока не слишком успешно.

– Теперь это всего лишь вопрос времени, – капитан посмотрел на палубу судна, где продолжали суетиться рабочие, некоторые из которых с явной тревогой прислушивались к разговору на пирсе. – Пора перебираться в наш новый дом.

– Я прикажу удвоить усилия. Мои ребята трудятся не покладая рук.

– Мы все полагаемся на ваше умение, друг мой. Буду у себя в кабинете, – с этими словами капитан направился в сторону плавучей платформы, на которой ютились установленные друг на друга короба жилых помещений. – Докладывайте немедленно. После того как закончите, верфи будут затоплены. Мы не должны оставить противникам ни малейших следов.

– Так точно, – Гаспар посмотрел в спину капитана тяжелым внимательным взглядом из-под опаленных искрами сварки кустистых бровей и, снова надвинув очки, потопал обратно на лодку.

На остров спустилась душная тропическая ночь, но в озерном гроте, где полным ходом шла отладка «Морского Дьявола», было прохладно и дышалось легко. Правда, на этот комфорт мало кто обращал внимания. Воздух наполнялся гулкими шумами. Лязг работающих механизмов, крики подгонявших друг друга рабочих, запах печей и горячего металла – все это, отражаясь от нависающих стен пещеры, сливалось в хаотичный гул, от которого и так напряженные до предела нервы горстки людей натягивались, словно струны.

Предоставленный сам себе, Бобби бродил по колдовавшим над диковинной субмариной верфям, которые сами по себе являлись не меньшим чудом техники, чем покоящееся на стапелях глубоководное судно. Мальчик заглядывал во всевозможные закоулки и технические помещения, из которых велось управление несколькими огромными шарнирными манипуляторами, опоясывавшими корпус лодки тонкими полосками остывающих сварочных швов. И как же британцы до сих пор не нашли убежище капитана? Близкое соседство с опасностью в виде автоматонов, прочесывавших остров, и солдат английского гарнизона, способных вот-вот обнаружить замаскированный вход в систему коридоров в вулкане, только еще больше распаляло в мальчишке азарт приключений.

Для воспитанного прокопченными трущобами портового Ливерпуля беспризорника, всю сознательную жизнь слонявшегося по рынкам да улепетывавшего от зорких глаз полицейских и агентов работных домов, здесь все было в диковинку. Несколько раз мальчишка порывался задать кому-нибудь вопрос о назначении той или иной штуковины или детали, но суровые лица сосредоточенно работающих в едином порыве людей, среди которых не было ни одной женщины – даже пахнущий тушеным мясом и специями повар оказался дородным мужчиной в фартуке и колпаке, – немного пугали Бобби. Он предпочел благоразумно помалкивать и прикусывать язык, внутренне борясь с любопытством, да поглубже засовывать руки в карманы штанов, чтобы случайно что-нибудь не потрогать.

Продолжая слоняться, Бобби очень скоро оказался возле трапа, соединявшего субмарину с причалом, и, улучив момент, незаметно проскользнул в чрево «Дьявола», где через пару секунд на фоне внутреннего убранства чудесного судна померкли все хитроумные устройства верфей.

Каюта капитана была обставлена по-спартански, в то время как прочие водонепроницаемые отсеки и центральный салон являли собой настоящий передвижной музей искусства и диковинных даров природы. Картины, рыцарские доспехи, коллекция всевозможного оружия и бронзовые копии античных скульптур соседствовали с водорослями, раковинами и прочими представителями океанской флоры и фауны. Посреди салона из гигантской двухметровой тридакны с тихим журчанием бил фонтан, озаряемый призрачными сполохами зеленоватого света. Робко приблизившись, Бобби помедлил и легонько коснулся острого края-зубца, обдавшего руку холодом перламутра.

– Как же удалось такую поймать? – удивился он.

Размеры морского чудовища были поистине огромны, куда там наутилусам.

Далее следовала библиотека, и выросший на улице Бобби, учившийся читать по скупым листовкам о поимке преступников да газетным вырезкам на придорожных столбах, с благоговейным трепетом пересек погруженную в полумрак комнату, наполненную незнакомым запахом бумаги, к которому примешивался аромат свежего лака.

В маленьком помещении за столовой, куда доносился отдаленный рокот ворочавшихся в ложементах двигателей, был установлен узкий металлический трап, выводящий к шлюпке, у которой о чем-то негромко шептались Гаспар и пара-тройка рабочих.

– Ты чего там вынюхивал, а? – завидев мальчишку и сделав остальным знак молчать, строго спросил он и нахмурился. – Ну-ка вылезай оттуда!

– Ничего. Просто смотрю, – ответил паренек, сдвигая на макушку картуз.

– Нечего тут глазеть, не видишь, люди работают, – подозрительно глядя на мальчишку, Гаспар указал на жилые отсеки. – Вон отсюда! Пусть с тобой Свен нянькается.

– Я сам по себе! – сунув пальцы за лямки подтяжек, цыкнул зубом беспризорник. – И он мне не указ! Мной никто не командует!

– Делай, что говорят, мелкий! – угрожающе надвинувшись, бригадир шлепнул по мозолистой ладони головкой разводного ключа.

– Гаспар! Эй, Гаспар, можно тебя…

На палубу субмарины, гремя сапогами, под которыми стонала доска, поднялся один из часовых – тот самый, что недавно провел Бобби, Свена и капитана лабиринтом подземных туннелей, – и, отведя бригадира в сторону от остальных, что-то сбивчиво заговорил ему на ухо, явно торопясь.

– Что?! – через несколько мгновений удивленно воскликнул Гаспар, и собеседник тут же призвал его снизить голос, украдкой озираясь по сторонам, хотя их беседу и так прикрывал царящий вокруг гам и лязг, эхом разносящийся под сводами пещеры.

Спустившийся на причал Бобби, с напускным безразличием мявшийся возле поставленных на попа бочек с прессованным порохом, не мог слышать разговора, но загадочное поведение Гаспара и подчиненных ему рабочих вызвали у мальчугана жгучее любопытство. У воспитанного улицей беспризорника был развит собачий нюх на приключения и проделки всевозможного рода, так что он насторожился, держа уши востро, словно щенок, завидевший мозговую косточку.

– Ладно, пошли, – бросив еще один взгляд на жилой отсек капитана, наконец рассудил Гаспар и сунул разводной ключ одному из напарников. – Юн, за старшего. Я не долго.

Стараясь не отставать, но особо и не приближаясь, Бобби незаметно увязался за ними, не увидев, как с ревом пробуждающегося животного ожил гигантский хвостовой винт субмарины, взбивавший пещерное озеро в снежную пену. Команда спешно готовила «Морского Дьявола» к отплытию.

Вынырнув вслед за взрослыми прямо во влажные объятия засыпающих джунглей, Бобби сразу же наметил направление. От наполненного чарующими ароматами воздуха легонько закружилась голова. Наконец тропинка привела дозорного, бригадира и следовавшего за ними по пятам мальчишку на вершину небольшого холма, с которого был хорошо виден подмигивающий пятнышками светильников и костров лагерь британского гарнизона, раскинувшийся далеко внизу. Гаспара и его провожатого дожидались две неподвижные человеческие фигуры, от которых в бледном свете луны по земле тянулись длинные фантасмагоричные тени.

– Гутен так, – негромко поздоровались в тишине.

Голос и акцент притаившийся в темноте мальчишка определил безошибочно, узнав в собеседниках бригадира двух немцев-геологов, прибывших с ним на миссионерском корабле. Их одежда была слегка потрепана путешествием через джунгли, спины оттягивали навьюченные пузатые рюкзаки. Осторожно подобравшись как можно ближе, паренек устроился под сенью огромного папоротника и навострил уши.

– Какого черта? – в словах Гаспара тревога мешалась с раздражением. – Кто вы такие и где Ананс? Мне сказали, что чертежи уничтожены.

– Истинная правда, – кивнул немец постарше. – Присланный вами и, к сожалению, весьма нерасторопный француз теперь так же недосягаем для нас, как и важнейшие документы, которые ему поручалось нам принести.

– Мы здесь по специальному распоряжению отдела разведки и кабинета министров, – вступил в разговор «геолог» помоложе, явно ассистент или подмастерье при более опытном наставнике. – Объявленный вне закона принц Даккар и его секретное оружие должны быть в кратчайшие сроки переправлены в Берлин, верховный главнокомандующий и военные инженеры должны как можно скорее изучить изобретение.

– Неслыханная беспечность… Вы хоть в курсе, – воровато оглядывающийся Гаспар, нервничающий все сильнее, старался говорить как можно тише, но в голосе бригадира отчетливо сквозила ярость, – что приплыли сюда на одном с ним корабле? Он лично посещал материк, чтобы контролировать переправку последних деталей. Пацана с собой какого-то притащил. Вас могли рассекретить, схватить! Все усилия могли лопнуть как мыльный пузырь!

– Разумеется. Именно из-за наших усилий и тонкого расчета миссионерский катер оказался неисправен и вынужденно пристал к острову. Операцию лично курирует его превосходительство рейхканцлер Кляйн, – нетерпеливо отмахнулся один из немцев. – Поскольку переданные вами чертежи уничтожены, а знания человека, их доставившего, настолько скудны, что делают невозможным изучение технологии, наше руководство пришло к единственно возможному решению…

– Угнать субмарину, – продолжил второй диверсант, наблюдая гарнизонный лагерь в складную подзорную трубу, – пока ее не обнаружили англичане, и уничтожить все следы вашего пребывания на острове. Вы способны самостоятельно управлять судном?

– Да, я знаком с навигацией. Среди механиков есть несколько моих людей, им можно доверять.

– Гут, – диверсант с щелчком захлопнут трубу. – Нитроглицерин и детонаторы у нас с собой. Ведите нас, мы приступаем немедленно.

– Прямо сейчас? – пораженно вздохнул Гаспар. – Но он все равно уничтожит верфи. Что мешает захватить лодку в море? К бунту все готово.

– Если вы не заметили – остров в кольце блокады, а в джунглях стоит военный гарнизон, дюйм за дюймом прочесывающий территорию. К тому же где гарантии, что это не ваш заговор против немецкой стороны?

– Мое слово, – гордо выпрямился Гаспар.

– Слово простого клепальщика недорого стоит, когда на кону интересы целого государства, а тем более возможный исход войны, не правда ли? – поджав губы, осадил более старший. – Медлить нельзя. Или нам что-то мешает?

– Только одно, – невесело усмехнулся заметно сникший Гаспар. – Но я все сделаю. Я поговорю с ним. Идемте, я знаю короткий путь.

Не дослушав разговор до конца, Бобби что есть мочи припустил через джунгли обратно к пещере. Искушение последовать за заговорщиками по обещанному бригадиром короткому пути было слишком велико, но тогда он не сможет предупредить капитана о готовящейся измене. Одежда насквозь пропиталась липкой росой, влажные ветки то и дело молотили по лицу маленького смельчака хлесткими оплеухами, норовя сбить съехавший на бок картуз. Мальчишка бежал изо всех сил. Натренированные многолетними улепетываниями по улочкам портового города ноги уверенно несли вперед. Он должен предупредить капитана. Он должен успеть! Зазевавшись, он зацепился ногой за торчащий из дерна корень, на бегу рухнул в лужу, захлебнувшись грязью, проехал пару метров на животе, тут же вскочив, стремглав побежал дальше.

– Капитан! Капитан! – влетев под своды пещеры, он на мгновение замер, в ужасе наблюдая картину сражения около отшвартованного «Дьявола», но еще соединенного с верфями трапом. Он все-таки не успел. Запыхавшийся мальчишка не поверил своим глазам – неужели они хотели уплыть без него? Неужели капитан смог бы его оставить на растерзание англичанам и чудовищам-автоматонам?! В этот момент недра верфей сотряс мощный взрыв и во все стороны брызнули обломки такелажа и механизмов – диверсанты приступили к работе, выведя из строя гигантский компрессорный котел, являвшийся сердцем убежища. На пирсе и палубе субмарины верные Гаспару мастеровые сцепились с остальной частью команды, возглавляемой Свеном. По пещере прокатился подземный толчок, и Бобби, не устояв на натруженных бегом ногах, ударился плечом о стенку тоннеля. Легкая лодка оторвалась от борта транспортного катера, доставившего детали с материка, и затонула, разбившись о бок подлодки. Потревоженный взрывами спящий вулкан пробуждался.

Несмотря на царящий в пещере хаос, в жилом отсеке создателя невероятного механизма еще горел свет.

– Капитан, – побелевшими губами прошептал Бобби и ринулся вниз по готовой обрушиться системе лестниц, уворачиваясь от державших ее заклепок, сейчас хаотично выпадающих из расходящейся трещинами скалы.

– Дакка-ар! – сжимая в кулаке длинную рукоять гаечного ключа, отчаянно ревел Гаспар, широко шагая через содрогающиеся отсеки подлодки. – Ты здесь? Покажись, Даккар! Хватит бежать, как трус! Выходи и дерись со мной как мужчина! Теперь на этом судне ты лишний пассажир!

Бобби оставался всего один лестничный пролет до пирса, когда сотрясаемая дрожанием стен конструкция, наконец, не выдержала и с треском стала заваливаться на бок. В последний момент разбежавшийся мальчишка успел спрыгнуть с площадки и камнем ушел под воду, за секунду до того, как на поверхность беспокойного озера градом обрушились обломки.

– Мистер Браун! – увидев скрывшегося под водой беспризорника, закричал появившийся, наконец, из своего жилища капитан; он бежал прямо на бушевавший в пещере пожар, неся на плече сумку с драгоценными записями и чертежами. Воздух стремительно наполнялся копотью. Ни один мускул не дрогнул на лице капитана при виде хаоса и разрушений, которые, подобно неотвратимому проклятию, снова ворвались в его жизнь. Наоборот, сосредоточившись, он рванул с ремня миниатюрный однозарядный арбалет и прицельно выстрелил в одного из диверсантов, склонившегося над чем-то на корме субмарины, возле отчаянно ревущего винта. Всеми силами стараясь не упустить лодку, немцы попытались застопорить гребной винт взрывом малой силы. Лишенный четкого руководства Гаспара, который, обезумев от жажды крови, метался по отсекам «Дьявола» словно раненый зверь, выкрикивая на все лады чудовищные проклятия, небольшой отряд мастеровых быстро отступал под напором отборных матросов «Дьявола». Издав воинственный клич, разъяренный Свен сбил с ног молодого диверсанта, спешащего на помощь наставнику, скорчившемуся на залитой кровью палубе лодки. Шея пожилого немца была пробита навылет иглообразной арбалетной стрелой.

При виде ненавистного цвета у капитана помутилось в глазах. Кровь! Снова кровь! Даже здесь, в удаленном уголке мира, которого даже нет на карте, она умудрилась вновь настигнуть его и запятнать его творение, благодаря которому он готовился навеки покинуть мир. Перехватив рюкзак и выбросив бесполезный теперь арбалет, капитан взбежал к трапу и склонился над включенным прибором, с каждой секундой приближающим смертельный для всех находящихся в пещере взрыв.

– Наконец-то, Даккар! Хватит бежать. Отдай детонатор!

Колдовавший с проводами капитан обернулся и, зажав пальцем кнопку, активирующую нитроглицериновый взрыватель, выпрямился навстречу противнику.

– Ты предал меня! – яростно выкрикнул он. – Сколько тебе дали за твою ложь? За сколько ты продал душу?

– Как ты не понимаешь, что это на благо! – парировал Гаспар, потрясая ключом. – Ради будущего, науки, прогресса! Не ты ли любишь все это, Даккар? Не для этого ли ты создал «Дьявола»? Сдайся! Уступи! Сбежав, ты на всю жизнь обречешь себя на преследования. Они не отступят, пока не заполучат его!

– Море не подвластно деспотам! – откликнулся капитан. – На его поверхности державы могут воевать и убивать друг друга, но на глубине десяти футов их власть кончается… Только там человек воистину свободен! Только там его никто не может угнетать! Меня никто не сможет остановить!

С этими словами он отпустил кнопку, сдерживающую взрыватель, и плавным движением выкинул детонатор в бурлящие воды озера. Раздался гулкий, как от глубинной мины, взрыв, окативший палубу брызгами. Позади кормы часть лестничного перекрытия со стоном обрушилась на транспортный катер, разломив его пополам.

– Иллюзия! Самообман! – с досадой взревел Гаспар, стараясь перекричать ревущие обороты винта, обдававшего противников колючими брызгами, не замечая, как позади него по ребристой обшивке «Дьявола» стремительно карабкается Бобби, хватаясь окровавленными руками за скользкий металл. – Это оружие, способное изменить мир!

– Мир уже нельзя изменить! Власть, оружие, алчность, предательство! – голос капитана дрожал. – Ничто не отличает людей от животных, жаждущих крови себе подобных! Мир объявил мне войну, и я принимаю вызов!

– Безумец! – Гаспар замахнулся ключом, идя на врага. – Ты не слышишь себя!

– Изгнанник! – парировал капитан. – Я вне государств и вне закона! Ни Бог, ни Дьявол мне не указ! Я сам – Морской Дьявол!

– Капитан, бегите! – выскочивший на палубу позади Гаспара Бобби изо всех сил вцепился в ногу бригадира, желая остановить его.

Бригадир не глядя оглушил мальчишку косым ударом гаечного ключа в висок, это дало капитану возможность выиграть время, и отвлекшийся Гаспар пропустил несколько ударов в лицо. Не удержавшись на ногах, Гаспар упал на капитана, и тот бросил слабо сопротивляющегося противника через борт. Отчаянно взмахнув руками, Гаспар с коротким вскриком провалился между вращающихся лопастей винта. Чиркнул по металлу гаечный ключ, пенящаяся вода окрасилась алым.

– Ребята, все живее на борт!

Свен точным хуком отправил в бурлящие воды побитого диверсанта и успел втолкнуть на палубу последнего члена команды за секунду до того, как трап, соединявший отшвартованную во время сражения лодку с причалом, ушел под воду.

– Капитан, вы в порядке! Капитан!

– Подбери мальчика! – поднимаясь, тот указывал на Бобби, неподвижно распростершегося на палубе.

Подхватив паренька на руки, Свен исчез внутри судна, которое поднимающейся волной отнесло к центру агонизирующей пещеры. Выпрямившись на стальной спине своего судна, капитан прощальным взглядом окинул разрушающийся грот.

Вот и все. Последняя нить, связывавшая его с этим миром, порвана.

– Включить наружное освещение и приготовиться к погружению! – он спустился по трапу последним, и над его головой тяжело опустился герметичный пневматический люк.

Откалываясь и сталкиваясь, громадные глыбы падали в озеро со свода пещеры, грозясь расплющить погружающуюся субмарину.

– Давай же, не подведи, – пробормотал Свен, настороженно вслушиваясь, как очередной обломок камня, скользя мимо, легонько царапает по обшивке, и посмотрел на датчик температуры, стрелка которого неторопливо, но уверенно ползла в красный сектор. – Температура за бортом повышается.

– Пришло время вернуть остров его истинному хозяину, – рубку управления несильно тряхнуло, но капитан не обратил на это внимания. – Сколько у нас людей?

– Достаточно. Но все же изрядно меньше, чем первоначально вербовалось на «Дьявола». Эх! Насчет Гаспара сразу можно было бы догадаться, да что теперь… – Свен провел пятерней под носом, размазывая кровь. – Хотя признаю, знатная получилась заварушка. Давно я так не разминал кулаки!

– Мы не станем называть его «Морским Дьяволом», – откликнулся сосредоточенно наблюдавший за приборами капитан и, погруженный в свои думы, вытащил из рюкзака судовой журнал, явно не слушая моряка. – Как себя чувствует мистер Браун?

– Малец в вашей каюте, – настороженно следя за его действиями, сказал старший помощник. – Отделался парой ушибов, а так ничего, побегает еще. За ним присмотрят.

– Я обязан ему жизнью и хочу увековечить этот поступок, послуживший бы к чести любого, даже опытного моряка, – открыв склянку с чернилами и взяв перо, капитан вымарал название «Морской Дьявол» с титульного листа судового журнала. Глаза старшего помощника расширились от суеверного ужаса.

– Иисус-Дева-Мария, – украдкой прошептал он, поцеловав маленький крестик на цепочке, которую извлек из-за ворота рубахи. – Но как же тогда назвать «Дьявола»? Корабль без имени, не к добру.

– Отныне его будут звать «Наутилус», а меня – Капитаном Никто[2].

– «Наутилус», – повторил Свен, пробуя слово на языке. – Как ракушки?

– Да. Движущийся в движимом, – отвечал принц Даккар, убирая письменные принадлежности в один из пока еще пустующих отсеков выдвижного пенала. – Хозяин морей.

– Не слишком устрашающе, капитан.

– Мы будем внушать страх не словами, а деяниями, – вернувшись на мостик, он с помощью штурвала развернул корабль к зеву подсвеченного прожекторами субмарины подводного коридора, за которым простирался безбрежный океан.

– Что ж, вам виднее, капитан. Но как бы англичане не устроили нам на выходе горячий прием, – с тревогой покачал головой старший помощник.

– А я сейчас как раз в настроении. Ну что, мистер Свен, готовы испытать таран?

* * *

Спровоцированное взрывами извержение, амплитуда которого все увеличивалась с каждым новым подземным толчком, застигла британские войска врасплох.

– Что происходит? – на мостике заступившего на ночную вахту двухпалубника «Непокоренный» раздался требовательный вопрос капитана.

– Кажется, вулкан проснулся, сэр, – отозвался дежурный, не отводя тревожного взгляда от стекла обзорного иллюминатора.

– Тьфу ты дьявол, – негромко выругался капитан, поднося к глазам бинокль. – Этот треклятый клочок земли продолжает преподносить сюрпризы. Возможно установить причину? Есть новости от гарнизона?

– Похоже, что так, сэр. Никак нет, сэр.

Тяжело выдохнув, капитан тихо выругался в напомаженные усы.

– Передайте остальным, пусть отойдут на безопасное расстояние. Еще не хватало, чтобы нас всех потопило. И снарядите дополнительную команду на берег. Пора подстегнуть рвение сухопутных отделений – не вечно же здесь торчать.

– Так точно, сэр, – поднеся к уху «ракушку» внутренней связи, дежурный завертел жужжащую ручку соединенного с ней проводом аппарата.

– Час от часу не легче, – вздохнул капитан, уходя с мостика. Огромные линейные крейсеры неторопливо разворачивались под градом камней, которыми продолжал плеваться разошедшийся вулкан, словно сонные гиганты, потревоженные насекомыми.

Неожиданно один из кораблей вздрогнул от чудовищного толчка, словно гигантская рука ударила его снизу, и начал опасно крениться на бок. В воду горохом посыпались моряки, бывшие в этот момент на палубе.

– Что еще?! – взревел капитан, выскакивая на обзорную надстройку.

– «Удача» идет ко дну, сэр! – спешащий следом вахтенный испуганно доложил то, что и так было уже очевидно.

– Вижу! Какого черта?

– Может, подводные рифы…

– Мы прозондировали дно вокруг острова вдоль и поперек! – капитан с досадой хватил кулаком по палубному ограждению.

– Тогда это один из вулканических камней.

– Но на палубе нет пожара…

– Смотрите! Там! – повернувшись на чей-то вопль, капитан устремил взор в указанном направлении, наблюдая, как рядом с кренящимся кораблем на волнующейся морской поверхности, подсвечиваемой фосфоресцирующим свечением непонятного происхождения, на миг показался крупный темный объект, формой напоминавший спинной плавник морского животного.

– Блуждающий риф!

– Кит!

– Чудовище! Морской Дьявол пришел за нами! – в суеверном ужасе возопил кто-то из моряков.

– Отставить разговоры! Это обломки и блики на воде! – стиснув ограждение обзорной палубы так, что побелели костяшки, капитан поборол внутреннее волнение, подогретое суеверием команды, и скомандовал: – Шлюпки на воду! Скорее, помогите им! И передайте остальным, пусть пошевеливаются. Не хватало еще оставить здесь половину флота!

Спасательная операция с поврежденного крейсера, которому изменила удача, и перегруппировка флотилии, торопливо менявшей боевой порядок, сопровождались громоподобным рокотом бушевавшей стихии. На берегу в раздробленных порядках сгрудился перепуганный гарнизон, покинувший лагерь, спешно эвакуируемый непрекращающимся потоком шлюпок и легких катеров, курсирующих от кораблей к берегу. Коптящие автоматоны, поминутно увязающие в песке, неповоротливой вереницей шагали к омываемой волнами аппарели и медленно поднимались на грузовой бот. Механик одного из железных чудовищ замешкался, автоматон опрокинулся, и техники пытались втащить его металлическую тушу в отсек с помощью многочисленных тросов, подгоняя друг друга криками. Остров Нублар сотрясался в последней предсмертной агонии, окропляемый лавой, струившейся пульсирующими толчками по бугристой спине вулкана, словно кровь из раны. В суете и спешке никто больше не думал о плавнике и необъяснимом свечении, сопровождавшем внезапное крушение военного судна.

Бегство британских войск шло полным ходом, когда в рассветных сумерках показалась алая верхушка солнца, на пути к которой растворилось таинственное свечение, испускаемое подводным судном, направляющимся за горизонт. Туда, где отчаянного беглеца ожидало бесконечное море, свобода и неизведанная дорога длиною в двадцать тысяч лье под водой.

Март 2013

Александр Шакилов

Самсоныч

Самсоныч. Так его зовут. Так шутливо звал его русский дедушка, и прозвище это прилипло, заменило собой имя, данное родителями.

Под сорок, лысоват, брюшко любителя эля, одышка, блуждающая улыбка. Джентльмен? Нет, что вы, просто эдакий мечтатель, не растерявший способности любить и прощать. Душечка. Обожает яблоки. Патологически. Вся его жизнь делится на два через раз периода: весна и прочая серость.

И вот – мечтал? получи! – цветение, ежегодный процесс. Ароматно и белым-бело в чужом парке. Самсоныч стоит, украдкой протягивая ладони к лепесткам. Пальчики зудят, чешутся, подрагивают от напряжения – и вырывается из-под ногтей струйка золотистых искр, вьется разнотонной змейкой, шипит, удавкой обвивает кору, душит дерево – и лепестки опадают. Самсоныч возбужден, пот проступил на лбу, стереть бы батистовым платочком, а то каплет… А вот нету, нечем. И вместо опавшего цвета спелые плоды уже. Краснобокие, с зеленцой. Хотел – возьми. Маг срывает, смачно хрустит, доволен: как же, столько ждал!..

Рычанье, слюнявый оскал.

– Рви! Кусай! – кричат.

Парк с белыми статуями, прудиками и фонтанами чужой, на свой-то не скопил, дурак… еще не старый, нет. Клыканов спустили, сволочи, здоровенных догов. Мол, ходят тут всякие, мажут, понимаешь, лучше бы на завод шли – паровозы собирать, у станка годы простаивать, ожидая новых луддитов или пенсии по инвалидности…

– Грызи! Не жалей голодранца!

Самсоныч кряхтит, давя каблуками прошлогоднюю листву. Надувая щеки, лезет через кованый забор. Утробно рыча, разъяренный клыкан хватает аккурат за полу смокинга с атласными лацканами, ни разу не познавшими сигарного пепла. Повиснув и дернувшись всем мускулистым телом, рвет.

Вот ведь… яблочек поел.

* * *

Пахнет… нитками? иголками? швеями-мотористками?

Самсоныч хихикает над собственной шуткой. Несказанной, конечно, ведь как можно? Хозяин atelier, поставивший свою пошивочную вровень с мастерской живописца, глядит недобро, оглаживает длинный ус, а затем, прикусив его, цедит:

– Чего надо?

– Мне бы… я…

– Чего?!

– Смокинг, добрый человек. Нужен мне, вот…

– А это есть? А хватит? На одежонку? – хозяин трет холеными пальчиками, интересуясь наличием денег.

Самсоныч кивает: есть. Правда, очень немного, но и не пусто. Он вздыхает, расстроен: незапланированная трата, а ведь опять выгнали с работы, и великодушная миссис Джонсон – вздорная старуха, похожая на обезьянку, – требует аренду за три месяца вперед…

– Ну? – хозяин atelier переминается на месте.

И вот гроши клиента скормлены механическому денежному ящику «Гледхилл и сыновья». Взамен бесконечно рыжая девица-ирландка приносит смокинг.

Самсоныч меряет:

– Жмет. В плечах узковат. Другой бы…

– Чего?!

* * *

Детишки в восторге: визжат, размахивают руками, переговариваясь и обсуждая очередное чудище или техническую новинку. Безногий калека-ветеран счастлив тем юродивым самодовольством, когда ничего не надо. Он кормится с подачек. Сел на бордюрный камень у края брусчатки, культи спрятал, чтобы не пугать малышню, и давай себе выдувать из щербатого рта иллюзии. Как зовут? Майкл?.. Бери, не стесняйся, Майки, дракона. Нравится, да? Джимми? Помню, помню, вчера приходил. А сегодня тебе нужен дирижабль, угадал? Ну, если танк вчера… И чтобы летал? Не проблема, как птичка будет, разве что без крыльев. Оп!

Самсоныч привалился к кирпичной стене. Смокинг жмет. Во рту гадкий привкус, будто трое суток кряду не ковырял резцов зубочисткой… Безногий давно заметил коллегу по ремеслу, но виду не подал, не поздоровался. И пусть. Пусть тратит силы на бездарные поделки, вымышленные и воплощенные за жалкие гроши, а то и бесплатно.

Джимми, вихрастый мальчуган лет семи, роняет монетку в замызганную кепи с кокардой – ведь дирижабль действительно летает. Самсоныч сглатывает. С утра не ел, а тут еще смокинг… последнее ушло, чем за аренду… где ночевать… не иначе как под мостом… Взгляд натыкается на плакат в витрине через мощенную булыжником дорогу – мощный детина-йомен в пятнистом цилиндре предлагает схватить шпагу и атаковать врага: «Ты записался добровольцем?!»

Мимо проезжают кареты на паровом ходу. Парокары – так их называют; столько разных, грузовых и сверхбыстрых, названия фирм-производителей запоминать бессмысленно, не получится. И кажется, совсем недавно было: тройка драконов в упряжке, кучер семихвосткой охаживает чешуйчатые бока, парочка, развалившись на подушках, смеется, обнимается, поцелуи. Амурчики рядом вьются… Эх, зачем ушло все, где спряталось? Самсоныч направляется по адресу, указанному на плакате. Желает записаться добровольцем.

* * *

Петли тяжелой двери скрипят, внутри пахнет жевательным табаком, воздух пропитан пылью и тяжелым мужским духом.

– Куда прешь?! – не голос, я лязг затвора.

– Плакат, добрый человек. Видел. Я хочу…

Оценивающий взгляд – Самсоныч точно под прицелом.

Наконец человек-оружие вздыхает:

– Чего тебе надо, а? Дома не сидится, жена не ласкает?

– У меня нет… и жены тоже…

– Так заведи, – щелкает второй затвор. – Собачку хотя бы. Клыкана. И муштруй с утра до вечера. А в армии такая кучка крысиного помета, как ты, ни к чему. Ты ж стрелять, поди, не обучен и штурмовую шпагу о трех клинках с зацепом и кишкодером только на картинках видал!

Короче говоря, Самсонычу отказывают в грубой форме. Лишают надежды, смеются. Двое. Один крупный такой, что абиссинский элефант Джамбо в зоопарке. А второй – ну вылитый капрал с плаката: цилиндр пятнистый на затылок съехал, рукава камуфлированного смокинга обрезаны, татуировка виднеется: череп под дирижаблем.

– Ну что ты, дурак старый, приперся? Иди-ка… добровольно!

И Самсоныч с обидой выходит, напоследок громко хлопнув дверью.

Смех ему вдогонку.

И яблочный огрызок в спину.

* * *

Отборная мощь. Рафинированная сила. Десантные пароходы, вращая колесами, подплывают чуть ли не к самой кромке берега. Над морем бушует гроза, но волн нет. Ни дуновения ветерка над флотилией. Весна, от берега к задымленному железу тянет ароматом цветения.

Враги безупречны, одеты с иголочки. Стеки налакированы, пенсне прозрачны. Стеки – чтобы направлять. Пенсне – по уставу положено, зрение у врагов без прищура.

Буры-якоря вгрызаются в дно. Понтоны складываются в мосты. Стравливая пар, лязгают траками танки. Из трюма эсминца, обвешанного щитами (на носу отлитый из бронзы дракон), поднимают клетку, тросы гудят от напряжения. За прутьями толщиной в руку беснуется грязный мужичонка, замотанный в вонючие шкуры.

– Что это? – вопрошает старший офицер. Для удобства назовем его генерал.

– Это шаман. Пленник. Его специально изловили наши лазутчики, доставили из резервации.

Враги – прирожденные командиры, отблески пенсне, голубые глаза, – покуривая трубки, смеются над шаманом, предлагая показать колдовскую силу, сглазить, приворожить.

Шаман скалится, молчит.

Плюет.

Ком слюны на фуражке генерала.

* * *

Найти работу оказалось легко. Всего ведь надо опять смириться, забыть о назначении, образовании, дипломе и… Второй день уже Самсоныч оформлен грузчиком в порту. Проявляет чудеса выносливости. Остальные носильщики, изламываясь под тяжестью бочек с машинным маслом, завидуют Самсонычу, уважают его. Так и говорят: «Самсоныч, мы тебя уважаем, ты правильный мужик». И наливают дрянного виски. И бекона на черную, как грязь под ногтями, лепешку. И лучком похрустеть. Благодать!..

Но обеденный перерыв заканчивается: пора круглое носить, квадратное катать. Аккуратно, осторожно, чтобы никто не понял, что мешки не плечи нагружают, но укладываются на костяк отборной магии.

Вечереет.

Самсоныч на крановой вышке, нравится ему здесь: весь порт как на ладони. И море. Ветер пахнет яблоневым цветом, а не гнилой рыбой, солярой и мочой. Выдернув бутылку из кармана грязного смокинга, Самсоныч жадно глотает из горла. Случайно роняет опустевшее стекло, брызги осколков внизу. И ладно. Бывает.

Взгляд мутнеет, погода над гаванью портится, но Самсоныч видит на горизонте дымы. Цокает языком, улыбается, обнажая прорехи в зубах. Началось. Суета внизу. Объявлена тревога. Гарнизон в ружье, свистать всех наверх.

Враг приплыл.

* * *

Армия штурмует город. Враги почему-то всегда желают разграбить город. Привычка? Традиция? Зов крови?..

Сотрясается громада стен – дюралевая сталь принимает удары таранов. Тут и там стартуют дирижабли-бомбардировщики. Часть из них вспыхивает, едва успев взлететь, – команды снайперов действуют слаженно, фугасные патроны к зенитным ружьям подносятся регулярно. Пахнет порохом. В небе – прожекторы молний. Порт – в стороне, вне стен – горит вторые сутки. Горы трупов, смрад. Огромные танки, пыхтя паром, ползут к стенам, подрываются на минах, а вслед уже спешат следующие. Сверху льется смола, летят снаряды и ядра, металлические стрелы прошибают броню…

Вражеские офицеры подрастеряли свой лоск: испачканы, небриты, сквернословят и уже не верят в победу. Спускаются в землянку. Пьют шнапс. Лица краснеют с каждой опустевшей жестяной кружкой. Генерал пьян, его шатает. Он приказывает принести клетку с шаманом. И так тихие разговоры вовсе смолкают. Шаман… Уже никто не смеется, поминая пленного уродца.

Разболтанный тягач – котел грозит вот-вот взорваться, из-под заклепок сквозит пар, – сдирая дерн, тащит клетку. Клыканы, особая порода, рвутся с поводков, захлебываясь лаем.

– Эй, я обещаю… Выпить хочешь? Отличный шнапс! Клянусь, если сумеешь, я…

Звенят цепи, шаман презрительно плюет.

Ком зеленой слизи на пропаленной фуражке генерала.

* * *

Свист снарядов. Взрывами вспахана брусчатка. Город плавится, выгорает изнутри, окруженный дюралевым кольцом. Пылают яблони в парке. Самсоныч едва не плачет. Он поднимает белый лепесток, изо всех сил напрягается: струйка магии вливается в затоптанный сапогами цвет… Но вместо пышного яблока на ладони появляется червивый огрызок. Что за напасть! Почему так? Почему?..

Самсоныча бьют прикладом в поясницу. Больно. Капрал в пятнистом цилиндре, точная копия того, с плаката, велит идти на стены, защищать родной город. Мол, кончай сопли жевать, воин, ты нужен королеве.

– Все мы как один… дезертиров на месте… Hip hip hooray!!!

И вот Самсоныч на стене. То и дело оскальзывается на лужах крови. Выдали тупую шпагу, учебную гранату да флягу спирта. Приказали гордо сражаться, победа за нами, ни шагу назад.

Самсоныч смотрит вниз. Танки, танки, танки… И вдруг вместо брони он видит сотни прекрасных боевых драконов, вместо пехоты – василиска.

Что за?!.. – немой вопрос прокатывается эхом среди защитников.

Что?!

Драконы расправляют крылья, взлетают.

Молнии ласкают чешуи гибких тел.

* * *

Клыканы воют, офицеры онемели. Это шок: расширенные зрачки, учащенный пульс.

Армия превратилось в нечто… непонятное.

Погнуты прутья клетки. Шаман на воле: танцует, бьет в бубен (откуда взялся?), жует шляпки мухоморов. Не шаман – бог войны. На шее ожерелье из черепов, ушей и скальпов. Под грязной волчьей шкурой – крепкая кольчуга. Крупными стежками к шкуре приметаны нашивки сотен армий прошлого, теперешнего и запредельного. Берет морской пехоты на голове сменяется рогатым шлемом, шишаком и треуголкой…

Драконы перелетают через стену. Василиск пыжится, моргает – и прожигает взглядом дыру в дюрале, после чего, не замечая раскаленных капель, падающих на спину, вползает в город. Марширует по улицам. Смотрит защитникам в глаза – солдаты, ополченцы, старики и дети, бездыханные, валятся на брусчатку, сморщиваются, испепеляются. Крохотная ручонка отпускает поводок – дирижабль-иллюзия взмывает к закопченному небу.

Генерал доволен.

Поправляет фуражку.

* * *

Самсоныч хохочет. Во фляге закончился спирт. Давно покинуты стены, ибо враг в городе, оборона прорвана. Что творится, а? Что творится… Самсоныч падает на колени, загребает пепел горстями, посыпает лысину, натирает подмышки, наполняет карманы смокинга. Самсоныч изменяется: вместо брюшка – рельефные мышцы, вместо плеши – буйные кудри, заплетенные в косы.

Кому война – горе, а кому и мать родная.

Самсоныч оборачивается к перепуганному капралу, вылитому, ну, тому… Манит пальцем растерянных ополченцев, не знающих что, куда и как теперь, и потому легко согласных с любой силой. Самсоныч – кулак, защитники – пальцы.

– Победа будет за нами! – обещает Самсоныч.

И ему верят.

* * *

Два дракона сплелись в небе хвостами, вросли в плоть клыками, когтями соединились. Один серый, лохматый, колтуны шерсти по самый гребень. Второй – гладкий, светло-розовый, но такой же агрессивный.

То не дождь с неба, то кровь брызжет из ран. Не ветер – взмахи крыльев.

А внизу, изгвазданные в драконьей лимфе, сцепились не на жизнь, но ради победы два боевых мага – грязный вшивый шаман и неряшливый толстячок в пыльном смокинге.

Кто кого?

* * *

Дома пылают, драконы рвут небо в клочья, василиск играет с местными в гляделки.

Генерал обезумел, ему все нипочем. Проголодался – требует обед: жаркое из людской печенки, запеканку из детских потрошков. На десерт фрукты, добытые лазутчиками в осажденном городе. Хрустит генерал яблоком, кашляет – поперек горла, да? – лицо синеет, но никто не спешит на помощь, офицеры переглядываются, понимая друг друга без слов. Все, конвульсии. И замечательно, надоел, сколько можно. Отступить бы, прекратить. Пусть шаман расстарается. Сейчас приказ состряпаем…

Шаман ухмыляется. Высматривает, на чью бы фуражку плюнуть.

* * *

Капрал вопит: «Рядовой, прекратите, не положено, не по уставу, под трибунал, на виселицу, и вообще, по закону военного времени…»

Бесполезно: Самсоныч неуправляем.

Он столько лет не был Оружием, почти забыл как это – убивать, жечь, насиловать… Когда-то – диплом с отличием Королевского военного училища! – он присягнул городу, поклялся хранить и защищать от внешних и внутренних врагов. Но шли годы, а врагов все не было, о древнем пророчестве забыли, давняя война превратилась в страничку учебника истории, в кусок дешевой бумаги, измаранный типографской краской. Самсоныч стал не нужен. Так зачем кормить дармоеда?

И вот теперь он – сила и мощь.

Он вбирает армию в себя, становится всем и всеми, он – одно целое и множество сразу. Он – война. Он – смерть.

Шаман тоже.

О боги войны!..

* * *

Ломая крыши зданий, с небес падают ящеры. Сцепка, двое. Огненное дыхание смрадно. И вдруг… Бледно-розовый дракон вырывается из крепких объятий, ноздри трепещут, он что-то чувствует, выделяя в общем угаре особый запах. Дракон, царапая когтями мостовую, ковыляет к изломанным деревьям, запыленным, обгоревшим…

Яблони.

Цвет, уничтоженный газовой атакой и огнеметчиками в резиновых шлем-масках.

Дракон рычит, выпускает из пасти струю пламени, не жаркого, но живительного. Уголь обращается корой – и вот на окрепших вновь стволах висят плоды. Дракон цепляет когтем яблоко, размалывает челюстями. Второе, третье… Сок стекает по морде. Ящер закатывает глаза от блаженства. Хвостом щелкает противника по морде – легко, игриво, мол, давай, не стесняйся.

Я угощаю.

Так должно быть.

* * *

Жизнь – штука загадочная: ты ешь, тебя едят. А иногда – цветут яблони, не жмет смокинг и просто приятно быть. Приятно пройтись по аллеям огромного парка, не понимая, как ты здесь очутился, что делаешь, почему в кулаке зажат окровавленный штык-трехгранник… А вокруг лица знакомые и уверенно чужие. А ты идешь себе, топ-топ-каблучки, и сворачиваешь, садишься под деревом. И – ой! – аккурат по макушке шлепает яблоко. Больно? Нет, что вы, просто смешно. Рядом растягивается на травке парень в серой униформе, погоны, хлястики, и ты даришь ему свой пятнистый цилиндр, он тебе – фуражку. Вы жуете яблоки и рассказываете похабные анекдоты.

Хорошо.

Так должно быть.

* * *

Старик. Гнилозубый доходяга: тронь – рассыплется костями. И зачем лазутчики притащили его из забытой богами резервации, окруженной ржавчиной когда-то неприступных стен? И как старикашка сумел вырваться из клетки? Неизвестно. Но теперь не уйдет. Некуда ему бежать. Но почему – почему?! – кажется, что он сам подставляет руки под кандалы, добровольно, мол, хорошего понемножку. И клыканы ластятся у мозолистых пяток, слюну пускают… Что он там шамкает? Яблочко просит?..

Пароходы, исторгая копоть и вращая колесами, спешат к горизонту. Ни облачка в небе, отличный солнечный денек.

Так должно быть.

* * *

А так было:

Самсоныч, юный, веснушчатый, в ателье робеет. Пахнет здесь… странно, но приятно. Смокинг. Без смокинга настоящему магу никак; спецодежда, понимать надо. В руках бывший курсант сжимает корочку диплома, свою гордость, надежду на будущее.

– Добрый день, молодой человек. Чем могу? – парнишка, приглаживая тонкую полоску усиков, вежливо улыбается.

– Мне бы… понимаете, диплом…

– А. Конечно. One second, please!

Предложенный вариант нравится. И цвет бледно-розовый, и покрой, вот только…

– Что-то не так?

– Тесноват, – тушуется маг.

Парнишка, улыбаясь, отвечает: не проблема, сейчас все сделаем. А пока…

– Не желаете ли яблочко? В этом году знатный урожай.

Карина Шаинян

Рука полковника

Клочья тумана ползли над загаженной мостовой, путались в ногах, как живые. Они напоминали полковнику Вильямсу о мертвых джунглях, где среди белесых стволов растут только мхи, лишайники и россыпи бледных, чуть светящихся в сумраке, тонконогих грибов. Погибшие деревья в клочьях облезающей коры подпирают серое небо, корни уходят в черные лужи, пахнет гнилью и нефтью. Их отряд еле вырвался из неожиданной стычки с дикарями и укрылся в этих странных горах, куда не решались заглядывать туземцы. Вильямс трясся от лихорадки, раненая рука воспалилась и почернела, и в полубреду казалось, что щупальца тумана – живые существа, печальные призрачные звери, мечтающие о ласке. «Ты веришь, что мы теперь прокляты?» – спросил тогда Сэнди. – «Нет». – «А я – верю…»

Полковник моргнул, и иллюзия рассеялась. Он снова шел по грязному переулку, такому узкому, что автомобиль пришлось оставить в квартале от места; впереди сквозь туман тускло светились огни порта. От предрассветной сырости заныла левая рука. Вильямс попытался на ходу потереть ее и вздрогнул, нащупав пустой рукав. Прошло много лет с тех пор, как полковник стал калекой, но привыкнуть к этому он так и не смог. Фантомные боли доводили до изнеможения; бром, морфий, гипноз – полковник перепробовал все, но мозг отказывался признать потерю. Однако в глубине души Вильямс знал, что ему повезло. Он оставил в тех горах всего лишь руку. Дружище Сэнди, такой веселый, такой надежный, такой храбрый Сэнди, потерял душу… Он так и не оправился с тех пор – как будто проклятие и в самом деле существовало. Сэнди покатился под уклон – и в конце концов Вильямс вынужден был…

Он поморщился. Снова взвыла сирена на далеком маяке – точно так же кричала в мертвых горах неизвестная птица. Полковник что-то пробормотал под нос, и его спутник приостановился.

– Ничего, ничего, – сказал Вильямс. – Так… воспоминания.

– Та история в Колонии? – спросил лейтенант, бросив быстрый взгляд на пустой рукав.

– Не важно, – отрезал Вильямс. – Лучше доложите еще раз, что здесь произошло. По телефону вы…

– Связь была очень плохая, – слегка покраснел лейтенант. – В два часа ночи был замечен катер. Как вы и приказывали, мы позволили им выгрузиться и проследили до склада. Нас заметили, началась перестрелка. С нашей стороны потерь нет; со стороны контрабандистов – один погибший, пока не опознан, остальным, к сожалению, удалось уйти…

– Растяпы, – холодно бросил полковник.

Ему вдруг стало нестерпимо скучно. Стоило выдергивать его из постели, справились бы сами. Вильямс снова попытался растереть пустой рукав и зашипел сквозь зубы. Если бы не рука… Вряд ли доктор Купер позвонит, подумал он. Всего лишь мелкий жулик, пудрящий мозги приличным людям и вымогающий деньги. Но если позвонит…

Дальше он думать не стал.

– Сюда, – тихо сказал лейтенант, приоткрыв дверь в полуподвал и выпустив облачко горячего затхлого пара, пахнущего зверинцем.

Доктор Купер был одним из приятелей Полины – одним из тех, кого полковник никак не мог одобрить. Его дочь водилась с кем попало – с богемой, с какими-то безумными изобретателями, инженерами и механиками. Все они были оборванцы в свитерах, вечно голодные, крикливые, с лохматыми непокрытыми головами; носились с сумасшедшими прожектами, нюхали кокаин на публике, никогда не платили долгов – но при этом полагали себя джентльменами. Все они были нигилистами, и все поголовно поддавались одной моде за другой – чем глупее и вычурней, тем лучше.

Рядом с дочерью полковник терялся. Вид современных барышень удручал Вильямса, но их образ мысли расстраивал его еще больше. К законопослушности и благоразумию отца Полина относилась с презрением. Ее манил риск, ее привлекали разрушители основ. Иногда Вильямс думал, что Полина стыдится его – старомодного и замшелого блюстителя закона. Полковник боялся старости и боялся потерять дочь. Он ненавидел приятелей Полины всей душой – и заискивал перед ними…

С сомнительным доктором Полина познакомилась на костюмированной вечеринке, где положено было изображать человеческие пороки. Купер (в костюме милосердия) тут же овладел всеми ее мыслями. Услышав, что отец Полины – калека, страдающий фантомными болями, Купер тут же предложил свои услуги: «совершенно бесплатно, моя дорогая, ради науки; пусть только старичок оплатит материалы». Была зима; сырость, промозглый ветер и холод сводили полковника с ума, и он часами не мог отойти от камина. Только поэтому он согласился встретиться с Купером.

Материалы влетели в копеечку; Вильямс вспомнил, как, стоя посреди захламленной лаборатории, с отвращением рассматривал результат: медную, в грубых заклепках руку с выпуклыми сочленениями, которые кое-где уже подернулись зеленоватой патиной.

– Это же протез, – констатировал полковник очевидный факт. Почему-то это развеселило Купера; он радостно захихикал, так что его жидкие усики запрыгали над влажной губой, и жадно потер маленькие бледные руки, покрытые веснушками. Вильямс вдруг с отвращением понял, что доктор не так уж молод, – пожалуй, они ровесники.

– Да, пока это всего лишь очень сложный протез, – легко согласился Купер. – Чтобы он стал настоящей рукой, нужно снабдить его нервами. А для этого, Вильямс, их надо у кого-то изъять.

– Что значит – «изъять»? – хрипло спросил полковник.

– Не пугайтесь, – ухмыльнулся Купер. – Ничего такого противозаконного. Берем подходящего жму… тело, – быстро поправился он, увидев, как нахмурился пациент. – Берем в анатомическом театре подходящее тело – свежее, с неповрежденными членами. Желательно, чтоб человек умер насильственно или в результате несчастного случая – зачем нам больные, верно? И никаких родственников…

– По-моему, это противозаконно, – проговорил полковник.

– Бросьте, Вильямс, – раздраженно пожал плечами доктор. – В нашем городе есть много чего, что вроде как противозаконно, а на деле… Соглашайтесь!

– Я подумаю, – сказал полковник.

– Будьте наготове. Как только найдется нужный жмурик, я вам позвоню, – и тогда уже дело будет срочное.

Полковник Вильямс сердито пожал плечами. Что за авантюра! И зачем Полина втянула его в это?

– И когда будет подходящее… гм… тело?

– Может, завтра, а может, через месяц, – беспечно ответил Купер и выразительно посмотрел на часы. – Как только оно появится, я сразу вам позвоню. А теперь прошу меня извинить, работа не ждет…

Потирая руки, он принялся аккуратно выдавливать полковника из лаборатории и, как только тот оказался за порогом, быстро захлопнул дверь. Вильямс пожал плечами. Может, завтра, может, через месяц? А может, вообще никогда? Похоже, докторишка попросту надул его. Полковник подумал было, не потребовать ли у Купера вернуть деньги, но тут же оставил эту мысль: признаваться, что он стал жертвой такого примитивного обмана, было стыдно. Ну и поклонники нынче у дочерей, мрачно думал он; а как запретишь? Он с ужасом понимал, что не может управлять Полиной, не может повлиять на нее. Полковнику было страшно.

– Это что, груз?! – опешил Вильямс.

Они стояли в длинном коридоре. Тусклый свет газовой лампы едва освещал ряды клеток, вытянувшиеся по обеим стенам. Казалось, туман проник и сюда; в подвальном сумраке что-то шуршало, шелестело, и бесплотные струйки испарений, пахнущих мокрой шерстью, извивались, проникая сквозь частые решетки. Вильямс заглянул в ближайшую клетку и отпрянул: кто-то злобно зашипел в полутьме, вспыхнули желтые глаза и погасли, когда испуганное животное забилось в угол.

– Мангуст, – сказал лейтенант. – Мангусты, дикобразы, дикие коты и даже одна горилла. Но самое интересное… – он зашагал вглубь коридора и распахнул еще одну дверь.

– Похоже на мастерскую, – хмыкнул Вильямс, оглядывая помещение, заваленное инструментом и медными деталями. – Но что здесь делали?

Он прошел через комнату и отдернул штору, отгораживающую дальний угол. Его взгляд задержался на столе, покрытом неприятного вида темными пятнами. По углам свисали прочные ремни; рядом приткнулся столик на колесиках, на котором кто-то аккуратно разложил скальпели и хирургические сверла.

– Если позволите… – проговорил лейтенант. – У меня есть кузина… ну, троюродная кузина, мы с ней почти не видимся. Так она недавно завела себе собачку. Она как бы живая, но в то же время механическая. Кузина говорит – очень удобно и модно, собачка очень послушная и, извините, не пачкает… Хотя на мой вкус – полная жуть.

– Понятно, – процедил полковник. Он никак не мог оторвать взгляд от стола. Вот как, значит: берем дикое животное и превращаем его в нечто культурное и цивилизованное, понятное и предсказуемое. Нечто аккуратное и послушное… Когда-то полковник нес цивилизацию с оружием в руках; но он старомоден и смешон, его сменил хирург со скальпелем. Признаться, он уже тогда был старомоден и смешон…

Снова заболела рука. Да что ж такое, подумал Вильямс, что же это такое…

– А вот… – лейтенант склонился над нескладной кучей, лежащей в углу лаборатории, и отдернул брезент. Взглянул гордо, будто предлагая оценить трофей.

Пуля угодила Сэнди в висок. Его поросшее неопрятной щетиной лицо обрюзгло и покрылось глубокими морщинами; это было лицо пьяницы и преступника, каких Вильямс много перевидал за годы службы в полиции, – но в нем еще была заметна бесшабашность прежнего Сэнди. Удальца Сэнди; лучшего друга Сэнди, с которым так надежно в бою и так весело в увольнении; отставника Сэнди, постепенно спивающегося, якшающегося с дикарями, проворачивающего какие-то сомнительные делишки; изгоя Сэнди, которого надо бы выслать из Колонии, да только дома он тоже никому не нужен, но есть, спасибо современной науке, один способ…

– Вы в порядке, полковник? Полковник?

Вильямс вздрогнул.

– Животных сдайте в зоопарк, – распорядился он. – Тело – в морг…

– Вам нехорошо?

– Плечо болит, – сказал Вильямс. – Действуйте, лейтенант, вы справитесь сами. Прошу меня извинить… сами понимаете – возраст, – криво усмехнулся он.

Внешность Полины полностью соответствовала нынешней моде: высокая, почти бесплотная, с огромными, густо подведенными глазами на бледном лице, которые почти скрывала низко надвинутая шляпка. На этот раз Полина явилась в отцовский кабинет не одна – на длинной тонкой цепочке она вела какое-то животное. Полковник решил было, что это кот, но зверь оказался почти в два раза крупнее – рыжий в четких черных пятнах, гибкий, ушастый, со злыми зелеными глазами. Длинный хвост нервно хлестал по шелковому подолу. Медная пластина вставлена в череп, и проклепанный кусок толстой черной кожи прикрывает позвоночник. Мелькнул перед глазами стальной стол, покрытый пятнами, и исчез, стертый волной боли.

– Это еще что? – спросил Вильямс, болезненно морщась.

– Оцелот, – пожала плечами Полина. – Я назвала его Кропоткин.

– Молодец, – желчно проговорил полковник. – Пока я торчу в доках, моя дочь заводит контрабандное животное. Моя репутация…

– Ты слишком заботишься о своей репутации, пора бы ее подмочить, – небрежно бросила Полина. – Папа, мне нужны деньги.

– Хочешь новое платье? – безнадежно спросил полковник. Он знал, что улыбается, улыбается жалко и заискивающе. Дружище Сэнди… Тогда, в горах, Вильямс знал, что дома его ждет пухлая, розовая, агукающая Полина. Сэнди никто не ждал.

– Новое платье мне бы не помешало, – кивнула Полина, – но я не об этом. Я хочу записаться на курсы хирургических сестер.

Дружище Сэнди…

– Ты не будешь ассистировать этим мясникам, – хрипло проговорил Вильямс.

– Будущее за электричеством и хирургией, – отрезала Полина, с отвращением покосившись на его пустой рукав. Будто подтверждая ее слова, оцелот разинул пурпурную пасть и зашипел: – Так что насчет курсов?

Мерзко задребезжал телефон. Дадут ли отдохнуть сегодня?! Вильямс яростно схватил трубку.

– Полковник! – рявкнул он.

– Соединяю с доктором Купером, – ласково пропела барышня, и полковнику показалось, что эбонит трубки вмиг обратился в лед.

– Ну, Вильямс, у нас есть подходящий жмурик, – фамильярно заговорил доктор, – так что давайте приезжайте скорее, пока не протух.

– Я не…

– Давайте, полковник, не нудите! Вам рука нужна или нет?

Полковник Вильямс зажмурился. Будущее за хирургией… Взгляд, брошенный на пустой рукав… Презрение, сквозящее в каждом слове.

– Еду, – прохрипел он. – Ну, ты довольна? – спросил он, бросив трубку.

– Ты молодец, папочка, – пропела Полина. – Вот увидишь, все будет хорошо.

Вильямс посмотрел на оцелота – тот равнодушно щурился, привалившись к ноге хозяйки. Очень послушный и не пачкает… А Полина сама мечтает взяться за скальпель. А Сэнди…

Думать про Сэнди полковник не захотел.

Полковник сидел в библиотеке, освещенной лишь пламенем камина; его новая рука лежала на столе, как отдельная вещь – тяжелая, грубая, чужая, с почти черными суставами, покрытыми маслом. Отблески огня плясали по начищенной меди. Вильямс разглядывал ее с отстраненным интересом. Казалось, стоит присмотреться, и в щелях сочленений можно будет увидеть отвратительно-белесые нити, похожие на тонкие ножки выросших на мертвом дереве грибов. Стоит захотеть – и мозг пошлет импульс; побежит электрический сигнал, не различая, где нервы полковника, а где – неизвестного бродяги, чье тело Купер как-то раздобыл в морге. Синеватый свет забьется под медной оболочкой, запуская таинственный процесс, – и рука оживет. Можно сжать ее в кулак. Можно растопырить пальцы. Можно согнуть локоть, дотянуться до стакана с виски, поднести его ко рту… Можно не чувствовать больше фантомную боль и не вспоминать о мертвых джунглях. Их проклятие больше не властно над полковником.

Отличная рука, чудо современной науки. Сам того не сознавая, Вильямс ждал от нее подвоха.

Скрипнула дверь, и медная рука дернулась, будто готовая защищаться. Полковник вскинул голову. В библиотеку протиснулся полумеханический оцелот Полины. Постоял на пороге, нервно подергивая кончиком хвоста, перетек к камину и уселся спиной к огню.

– Брысь, – хрипло проговорил Вильямс.

Проклятая тварь возненавидела его с первого дня. Полковник постоянно чувствовал его злобный взгляд. Следы вмешательства хирурга вызывали у Вильямса дрожь отвращения. Он старался избегать мерзкое животное – но кот, будто нарочно, постоянно попадался ему на глаза.

– Брысь, – повторил Вильямс шепотом.

Он пошарил по столу, ища, чем бы запустить в широкую невыразительную морду, и вдруг механическая рука безвольно упала на колени. Полковник застыл, потрясенный своим внезапно открывшимся сходством с этим кошмарным существом. Его охватило сочувствие, смешанное со стыдом. Они оба были жертвами вивисектора… возможно, одного и того же.

Вивисекция, контрабанда… надолго теперь за это не сажают. Зачем Сэнди полез в безнадежную перестрелку? Вильямс вздохнул. Оцелот жмурился у камина, живое напоминание обо всем, что полковник хотел бы забыть. Он открыл было рот, чтобы подозвать кота, но оцелот вдруг выгнул спину дугой и зашипел, глядя куда-то за спину полковника. Вильямс резко обернулся.

Никого, лишь подвижные тени пляшут по темным панелям. Нервы. Всего лишь нервы.

Кот громко чихнул и отвернулся. Очень послушный и совсем не пачкает, Полина довольна. А он? Стал бы он стрелять в полицейских вместо того, чтобы отсидеть полгода?

Мысль была дикая, чуждая, – будто кто-то шепнул ее на ухо, дохнув горячо и влажно. Полковник почувствовал, как встали дыбом волоски на заледеневшей спине. Механическая рука тихо скрипнула, когда Вильямс утер мокрый от пота лоб. Пальцы дернулись сами по себе, скользнув по кадыку, и полковник отшатнулся, едва не упав. Она была неуправляема, эта механическая рука, чужие нервы, нервы «подходящего жмурика», жили собственной жизнью, не желая подчиняться новому хозяину. Рука ненавидела полковника Вильямса.

Он вдруг понял, что боится оставаться один. Оцелот щурился на огонь, подергивая хвостом. Преодолевая отвращение, Вильямс осторожно потянул за цепочку. «Кс-кс, – пробормотал он. – Идем к Полине. Идем к хозяйке, ну, ты, чучело электрическое…» Кропоткин неохотно встал и потащился за полковником, опустив голову. Сейчас он действительно походил на побитое молью чучело, забытое в провинциальном музее…

В комнате Полины было сизо от папиросного дыма. Тихо наигрывал граммофон. Увидев отца, девушка лениво отложила в сторону огромный том – полковник мельком заметил кошмарный рисунок голого выпотрошенного мужчины с бесчеловечной улыбкой на лице и, сглотнув, поспешно отвернулся.

– Вот, зашел поболтать перед сном, – неловко проговорил он в ответ на удивленный взгляд дочери. – Как твои дела?

– Хорошо, – ровно ответила Полина. – Спасибо, что спросил. Иди ко мне, Кропоткин…

Оцелот вспрыгнул на диван, и девушка запустила пальцы в густой пятнистый мех. Вильямс заметил, что она избегает прикасаться к механическим частям, и вдруг решился:

– Знаешь, не по душе мне это, – он помахал новой рукой перед собой. – Оно, конечно, достижение науки, доктор Купер твой молодец, но – неудобно. Глупо, знаю, – но поздновато мне новым фокусам учиться. Столько лет прошло… не привыкнуть уже. Завтра же ему позвоню.

– Не позвонишь, – мертво ответила Полина.

– Это почему? – опешил Вильямс. Раздраженный, он наконец набрался храбрости посмотреть на дочь прямо – и только теперь заметил, что глаза у нее мокрые и красные. – Да что ж такое? – испуганно спросил он.

– Доволен? – ядовито выкрикнула Полина. – Он исчез, исчез, и ты знаешь, почему! Он ученый… это подло – то, что ты сделал. Подло и низко… и он тоже… все вы сволочи… Ненавижу тебя, – низким голосом выговорила она. – Уйди, не хочу тебя видеть…

Вильямс задохнулся от гнева, но тут она уткнулась лицом в подушку и разрыдалась. Обмирая от ужаса и неловкости, полковник попятился и вывалился за дверь.

В затылок дохнуло горячим воздухом, пахнуло вдруг нефтью, плесенью, гниющими растениями. Словно в ответ, скрипнули пальцы механической руки, и Вильямс едва не застонал, услышав за спиной тихий, невыносимо знакомый смешок.

В управление полковник явился мрачнее тучи.

– Что по делу о контрабанде животных? – буркнул он и нахмурился, увидев растерянные лица. – Что, пристрелили одного несчастного и рады бездельничать? Дело не закрыто. Найдите сообщников… Кто-то ухаживал за животными, кто-то занимался вивисекцией. Найдите мне этого маньяка. Найдите торговцев этими… – полковник поймал на себе странные взгляды подчиненных и отвел глаза. Побарабанил пальцами по столу. – Делайте свою работу, черт возьми! – буркнул он.

– Мы ищем, но… Людей, сами знаете, не хватает, а важность дела… Главарь убит, животные в зоопарке, дела-то никакого нет, извините.

– Если мы не найдем вивисектора – газеты поднимут вой! – рявкнул Вильямс. – Общество защиты животных оборвало телефон, эти старые калоши мне проходу не дают!

Две карги, обеспокоенные судьбой бедных зверюшек, действительно нарисовались вчера в управлении, и Вильямсу лично пришлось убить полчаса, успокаивая растревоженных защитниц. Сейчас он был рад этому.

– Сумасшедшие старые девы…

– С титулами и связями в министерстве! – взревел полковник. – Операцией руководил лейтенант, не помню фамилию, он говорил, его родственница держит… – Вильямс с отвращением передернулся, – похожее существо. Расспросите его, узнайте, кто продавец.

А Полина выгуливает полумеханического оцелота по набережной, у всех на глазах. Полковник снова поймал чей-то недоуменный взгляд; один из полицейских открыл было рот, собираясь уже заговорить, но в последний момент стушевался.

– Ищите, – устало проговорил Вильямс. Репутация… Долг… Все отошло на задний план – сейчас полковник хотел только найти Купера, взять его медными пальцами за тощую немытую шею и трясти, пока докторишка не избавит его от этого пристегнутого к плечу монстра. А потом уже подробно расспросить о трупе, из которого этот маньяк извлек нервы…

Измученный бессонной ночью и бесплодным днем, Вильямс не ушел домой. Он задремал прямо за столом, в привычной, пропитанной бумажной пылью духоте своего кабинета, под мерный шорох, доносящийся из коридора: рабочий день закончился, и уборщики заступили на вахту. Шорк, шорк – такой успокаивающий, такой обыденный звук. Шорк, шорк – туземец механически скребет метлой, поднимая клубы липкой красной пыли… Еще пара дней, может быть неделя, и двор перед администрацией Колонии превратится в озеро жидкой багровой глины, дороги станут непроходимы, а живая изгородь покроется мелкими, лиловыми с желтым цветками, одуряюще пахнущими мятой. Но пока – есть только пыль и мертвые, покрытые рыжей коркой кустарники, обрамляющие двор.

Из смуглой спины торчит огромный, сверкающий на солнце металлический ключ, и Вильямс видит, как он медленно проворачивается в такт движениям.

– Как видите, результаты отличные. Он сразу возьмется за ум, вот увидите.

Полковой врач, ни лица, ни имени которого Вильямс не помнит, довольно потирает руки, и мозг спящего полковника услужливо подрисовывает ему хитрое усатое личико доктора Купера.

Шорк. Шорк. Вильямс не видит лица уборщика, не хочет видеть лица этого сутулого, низкорослого туземца.

– Мы все очень любим мистера Сэнди, – говорит врач, – но согласитесь, его последние выходки – это даже для Колонии слишком… Соглашайтесь! Этот юнец – гений, мистер Сэнди сразу станет очень послушным и перестанет пачкать.

Вильямс отворачивается и смотрит в выгоревшее до белизны небо.

– Как вы думаете, скоро пойдут дожди? – спрашивает он.

Через двор, ведя на цепочке полумеханического кота, с надменным лицом прошла Полина, холодно кивнула отцу: соглашайся. Вильямс хотел сказать, как любит ее, как вспоминал о ней, плавясь в адской жаре Колонии, как держался за эти воспоминания, но ключ в спине туземца провернулся с кошмарным скрежетом, заглушая слова. От неожиданности Вильямс дернул рукой, и суставы медных пальцев больно врезались в щеку.

Полковник открыл глаза и увидел прямо перед собой темные щели сочленений, в которых шевелилось что-то белесое и отвратительное, как черви. Держа механическую руку перед собой, он вскочил, опрокинув стул, и скорчился над корзиной для бумаг.

Когда желудок опустел, Вильямс, трясясь, как в лихорадке, вытянул из кармана платок и утер рот.

– Не было ничего подобного, – прошептал он сам себе. Не было никаких туземцев с ключами в спине, не было таких разговоров, ничего не было… Сэнди был болен, я обязан был…

Шорканье метлы стихло, и из коридора донеслись голоса. Истерический тенор требовал и скандалил; бас настойчиво, нудно гудел на одной ноте, возражая. Голоса приближались и вскоре скандалили уже под дверью. Полковник, морщась от гадкого вкуса во рту, раздраженно выглянул из кабинета.

– Что такое? – слабым голосом спросил он.

– Вот, – сердито заворчал дежурный полицейский, – говорю – приемные часы закончены, а он все рвется, говорит, к вам лично надо…

– Завтра… – начал было Вильямс и осекся, узнав бледную веснушчатую физиономию доктора Купера.

Бесцветные глазки доктора шарили по кабинету, не останавливаясь ни на секунду, и полковнику хотелось схватить Купера за тощие плечи и хорошенько встряхнуть. Вместо этого он откинулся на спинку кресла, стараясь держаться естественно. Механическая рука по-прежнему лежала на колене, как чужая, но теперь это почти не смущало Вильямса. Жалкий докторишка явился сам, и теперь полковник мог диктовать условия. Выглядел Купер скверно: лицо опухло, волосы всклокочены; его усы слиплись и больше прежнего походили на паклю. Полковник сдержанно усмехнулся.

– Итак, – произнес он.

Купер нервно облизал губы.

– Знаете, – торопливо заговорил он, – мы ведь с вами одновременно работали в Колонии… пусть и не сталкивались лично, но все-таки, можно считать, соратники по оружию… несли цивилизацию – как умели…

Полковник поморщился. Что за чушь он несет? К чему все это? Пытается таким образом вымолить прощение?

– Вы даже однажды направили ко мне пациента, – почти шепотом произнес Купер и, покосившись куда-то в угол, поджал губы.

– Не припомню, – надменно ответил полковник. – Но вот о ваших пациентах хотел бы побеседовать.

Жалкий вид доктора внезапно приободрил Вильямса, паника, разъедающая нутро с тех пор, как Купер установил протез, отступила, и полковник вспомнил о долге. Возможно, он не единственная жертва маньяка. Возможно, еще многие несчастные, поверив в посулы, мучаются сейчас с неуправляемыми и даже опасными механическими конечностями…

– Вы должны помнить, – проговорил Купер. – Вы…

– Совесть не позволила бы мне отправить кого-либо к такому шарлатану, как вы.

Купер внезапно ухмыльнулся и выпрямился, вновь превратившись в прежнего самоуверенного наглеца.

– Полковник, совесть – всего лишь рудимент, и вы сами это знаете и как можете боретесь с этими иррациональными импульсами, – проговорил он лекторским тоном. – Но вы слишком сентиментальны и старомодны, вот и приходится подправлять себе память. Вы, в сущности, тот же дикарь, уж извините. Я же – человек современный, цивилизованный, рациональных поступков не стыжусь, так что могу вам напомнить.

Вильямс издал невнятный звук, и Купер с мерзкой улыбочкой продолжал:

– Однажды ко мне в клинику поступил пациент с бредом, осложненным алкоголизмом. Бедняга считал, что он проклят. По распоряжению администрации Колонии я провел небольшую операцию, которую прежде испытывал лишь на дикарях. Результат полностью устроил меня… а администрацию не интересовал, судя по тому, что его ни разу никто не навестил. Так что я решил, что имею право воспользоваться навыками пациента, которые могли быть мне полезны. Видите ли, уже тогда я понимал, что догматики вроде вас – прошу прощения, полковник, – не одобрят мои исследования, а жить, знаете ли, на что-то надо… Я счел особым образом подготовленных зверушек неплохим источником дохода – и не ошибся. Пациент стал мне отличным помощником – в этом я не ошибся тоже… да и позже пригодился…

Купер вдруг сник и снова стал походить на испуганную крысу – будто забыл на миг, зачем явился в полицию, а теперь снова вспомнил.

– Понятно, – процедил Вильямс, глядя в стол. Рисунок полированного дерева походил на расплывшиеся глинистые дороги. Дожди начались на следующий день после того, как Сэнди отправили на юг Колонии, на лечение к чудо-доктору, и продолжались полгода. Полковник бессмысленно провел пальцем по темной прожилке. Спросил бесцветным, наигранно-светским тоном:

– Помните джунгли неподалеку от поселка, где вы обосновались? Дикари считали это место проклятым.

– Теперь там каучуковая плантация, – пробормотал Купер. Вильямс рассеянно покивал. Спохватился:

– Так зачем вы так рвались ко мне на прием, доктор? Что за срочность? Вы вообще в курсе, что я обязан вас арестовать?

К изумлению Вильямса, Купер вдруг мелко, истово закивал. Его бесцветные глазки снова забегали, мокрые губы тронула трусливая, заискивающая улыбка.

– Собственно, я пришел сдаваться, – проговорил он. Полковник крякнул.

– Внезапные муки совести? – поинтересовался он.

– Я же мелкий преступник, верно? – тихо и быстро проговорил Купер. – Одиночка мне не положена.

– Учитывая добровольную явку, залог…

– Умоляю, – прошептал Купер и нервно оглянулся.

Только теперь полковник догадался заглянуть доктору в глаза – и увидел в них ужас и безумие.

Дом слишком велик, думал полковник, блуждая из полутемной столовой в библиотеку, оттуда – в гостиную, в комнату Полины, пустую и холодную, снова в библиотеку, и механическая рука двигалась впереди – вместе с его телом и все же отдельно. Дом был слишком велик для него одного, а дочь он уже потерял… Ее отобрали у него. Ты сам ее у себя отобрал, подсказывал внутренний голос, мы несли в мир цивилизацию, помнишь? Пожинай плоды. Я не этого хотел, шептал Вильямс. Я не хотел. Полина… Сэнди… Купер в камере, в компании уголовников, и, наверное, доволен. Может быть, даже спасен, слепое орудие, функция, лишенная совести, – а значит, и вины. Вильямс не хотел знать, что могло так напугать циничного доктора, но – знал. Он чувствовал этот знакомый насмешливый взгляд. В доме было слишком жарко, и это было не сухое доброе тепло каминов и печей. Воздух был влажен и пах нефтью и белесыми, светящимися в темноте грибами.

Рука дернулась, и полковника внесло в библиотеку. Он едва не споткнулся о растянувшегося на коврике Кропоткина – кот обратил на него презрительный взгляд, так похожий на те, которые бросала на отца Полина, и зашипел. Вильямс замер посреди комнаты, чувствуя, как трясется каждая жилка, как толкается в горло сердце. В библиотеке нечем было дышать, но тело полковника будто покрывала корка льда.

– Сэнди? – прошептал он. – Сэнди… не надо.

Вильямс не хотел оборачиваться, но рука, как буксир, потянула его за собой.

Сэнди стоял, привалившись к книжному шкафу. Он чуть сгорбился, засунув руки глубоко в карманы; прядь спутанных волос падала на лоб. Он был точно таким же, каким полковник видел его последний раз, – потрепанный, потертый жизнью, но еще сохранивший знакомые черты насмешливого храбреца, которого Вильямс когда-то так любил. Глаза Сэнди скрывал полумрак, и полковник видел только его улыбку, застывшую улыбку холодной злости.

– Ну, здравствуй, Вильямс, – сказал Сэнди, и по спине полковника потекла ледяная струйка пота. – Здравствуй, дружище.

Шипение кота перешло в тихое утробное рычание. Полковник шевельнул онемевшими губами.

– Зачем ты здесь? – едва выговорил он. – Ты… не должен.

– Ты все такой же, Вильямс, – ухмыльнулся Сэнди. – Все такой же добропорядочный и непреклонный. Как тогда, когда вынудил меня выйти в отставку.

– Я был должен, – проговорил полковник. – Ты был не в себе, и я…

Боже, подумал он, чувствуя, как волосы шевелятся на голове, боже, я спорю с мертвецом. Вильямс не мог отвести взгляд от затененного лица; краем глаза он видел, как оцелот забился под кресло.

– Тебя не может быть, – прохрипел он, но Сэнди лишь дернул плечом.

– Ты отобрал у меня карьеру, деньги, репутацию, – размеренно продолжал он. – Я бился с проклятием один на один, а ты делал вид, что его не существует. «У тебя разыгралось воображение, Сэнди, ты слишком слабовольный, Сэнди»… В конце концов ты отобрал у меня душу. Ты – не злые туземные духи. Ты.

– Я не…

– Брось. Ты отсиживался в тепле, как всегда, но это ничего не значит. Ты всегда смотрел на меня свысока и твердил о том, что мы несем в мир цивилизацию… самому не смешно? Тебе всего лишь повезло откупиться там, в горах. Но ты все ныл, что цена слишком высока, и мечтал получить свой выкуп обратно…

Сэнди ленивым движением оттолкнулся от шкафа, и Вильямс почувствовал мучительную тяжесть в животе. Старый друг сделал шаг вперед, выходя на свет. Полковник увидел его глаза и захрипел от невыносимого ужаса, закидывая голову и втискиваясь в кресло.

– И поэтому ты забрал мою руку, Вильямс, – проговорил Сэнди.

Лязгнули медные суставы.

– Я не знал, – беззвучно прошептал Вильямс.

– Знал, – ответил Сэнди почти весело. – Все ты знал.

Металлическая рука полковника медленно потянулась к его горлу. Из-под медной оболочки ударил синеватый свет; полумеханический зверь взвыл дико и яростно, будто скальпель хирурга никогда не касался его тела. Краем угасающего сознания Вильямс подумал о том, как все это нелепо, невозможно, как… как дико. И о том, как этот свет похож на мерцание гнилушек там, в горах… А потом он вновь оказался в мертвых джунглях, и фосфоресцирующие ветви погибших деревьев надвинулись на него стеной ледяного пламени.

Владимир Свержин

Песчинка на весах истории

Доктор Ватсон приподнял жалюзи из вощеного шелка и поглядел на улицу. Желтоватый, как гороховый суп, лондонский смог едва позволял различить ограду перед домом. С некоторых пор этот бич жителей столицы пошел на убыль, но сейчас, в самом начале марта, когда огонь, весело пляшущий в каминах, ежедневно пожирал сотни тонн угля и выбрасывал в небо тучи копоти, пропитанный дымом туман удушливой завесой расползался по всему городу.

Он, преуспевающий врач, был частым гостем на Бейкер-стрит, где сохранилась атмосфера самых волнующих лет его жизни. Тогда он и мечтать не мог о собственном доме у Падингтонского вокзала, зато благосклонная судьба привела его в эту квартиру и познакомила с начинающим детективом-консультантом, самым удивительным человеком из всех, кого он встречал в жизни.

– И все-таки, это гениально, Холмс, – доктор вернулся к столу и наполнил чашку ароматным индийским чаем. – Кто бы мог подумать, что яд окажется в обоях?! – доктор взял молочник и стал тонкой струйкой вливать в чай молоко, добиваясь приятного оранжевого оттенка.

– Элементарно, Ватсон. Сразу видно, что, будучи в Афганистане, вы пропустили кое-что из здешних медицинских скандалов. Вы обратили внимание, что в квартире миссис Лоу всегда были открыты настежь окна?

– Да, а как же. Мальчик из кондитерской лавки, что напротив, утверждал, будто однажды он специально говорил мистеру Грэхему Лоу, что от реки постоянно дует и пожилая леди может простудиться.

– Именно, дорогой Ватсон, именно! – Холмс вытащил трубку изо рта. – На что сэр Грэхем ответил, мол, его тетушка прибыла из Бомбея и в Лондоне задыхается.

– Так он и сказал, но что в этом странного?

– Ничего, друг мой, если бы не расцветка обоев и рагу под чесночным соусом. Как мы помним, вдова адмирала Лоу обожала это блюдо.

– Все это так, но я решительно не понимаю, к чему вы клоните.

– А между тем разгадка лежит на поверхности. Вы обратили внимание, друг мой, какие насыщенные оттенки желтого, красного и зеленого цветов на обоях в апартаментах миссис Лоу?

– Да, конечно. Но, знаете, люди, побывавшие в Индии, нередко предпочитают яркие цвета.

– Конечно, конечно, экзотические птицы, цветы… – Холмс затянулся трубкой и выпустил дым в потолок. – Но дело в том, почтеннейший доктор, что как раз во время вашего пребывания в Афганистане медицинская комиссия Совета лондонского графства протестовала против использования в обоях подобных красок. В их состав входит мышьяк. В нашем же сыром климате в них там заводится плесневый гриб Рenicilum brevicalne, который перерабатывает мышьяковистые краски в ядовитый газ с чесночным запахом – триметиларсин.

Этот сообразительный мерзавец все хорошо рассчитал, разве что перестарался, для верности добавив мышьяк и в обойный клей. А дальше любовь к свежему ветру, ярким краскам и чесночному рагу сослужили миссис Лоу дурную службу. Четыре месяца такой жизни – и мистер Грэхем Лоу вполне мог бы стать обладателем внушительного капитала.

Ватсон отпил из чашки:

– Просто удивляюсь вам, Шерлок, как же вы догадались?

– Свежие обои. Когда их клеят, держат окна закупоренными, иначе работа пойдет насмарку. Но вот потом… – Холмс вновь затянулся трубкой и вытянул ноги к камину. В этот момент с улицы раздался звук подъезжающего экипажа, и снизу послышались голоса.

– Уважаемый, это Бейкер-стрит двести двадцать один-бис?

– Верно, сэр.

– Знакомый акцент, – Ватсон поднялся из-за стола.

– Так и есть, друг мой, – вынув трубку изо рта, кивнул Холмс, – это русский акцент. Готов держать пари на шиллинг, что подъехала какая-то важная особа.

– Вы меня не проведете, Шерлок, – самодовольно усмехнулся Ватсон, – этот шиллинг я оставлю себе. Мы с вами знаем, что на первом этаже расположена ювелирная лавка Беннинга Арнольда. Второй голос как раз принадлежит ему. Хозяин выходит приветствовать лишь тех, в ком надеется увидеть состоятельных покупателей. Так что вывод очевиден.

Примечания

1

Движущийся в движимом (лат.).

2

Nemo (лат.) – никто.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.