- Мы не знаем, как ее очищать, - зло ответил Ральф. - Вы, с Корабля, не открываете нам, как это делается. Мы с вами торгуем, но вы даете нам только крохи информации.
      В это время мы опять делали поворот, готовясь пройти последний отрезок пути до пирса.
      - Как же иначе, - сказала я. - Мы уже столько лет храним знания - с тех пор, когда была уничтожена Земля. Если бы мы отдали их все вам, чем бы мы стали торговать?
      - Мой папа говорит, что все вы паразиты, - заявил Ральф.
      - Вы живете нашим тяжким трудом. Хапуги вы, вот и все.
      - Мы не паразиты, - возразила я.
      - Если бы дела делались справедливо, то мы бы жили, как короли, а не вы.
      - Если мы живем, как короли, то почему ты раньше говорил, что мы теснимся в переполненных клетках?
      На мгновение мой вопрос сбил его с толку, но только на мгновение:
      - Потому что вам нравится жить, как свиньям, вот почему. Я ничего не могу поделать, раз вам нравится жить, как свиньям.
      - Если здесь и есть поблизости какие-то свиньи, то это вы, грязееды, сказала я.
      - Что-о?!
      - Грязееды!
      - Хапуга! Почему бы тебе не принять ванну?! - Ральф сильно толкнул меня в грудь.
      Несмотря на нашу ссору, он застал-таки меня врасплох.
      Я кувырнулась за борт.
      Ощущение от погружения в воду было невероятным. Она была холоднее воздуха, но к этому я почти сразу привыкла. Хуже оказалось другое: окунувшись, я набрала ее полный рот - мерзкой, грязной и горькой гадости. Я вынырнула на поверхность, и пока откашливалась и отплевывалась, лодка прошла мимо. Мельком я заметила на лице Хельги удивленное выражение, но потом мне стало не до того. Я поплыла к пристани, выкашливая попавшую в горло воду. К удивлению моему, шок и удушье привели в чувство разыгравшийся желудок.
      Хотя, если бы у меня был выбор, я предпочла бы другой способ.
      Хельга отвернула парус от ветра и повернула румпель. Теперь "Гуакамоль" дрейфовал, мягко раскачиваясь на волнах.
      - Тебе помочь? - крикнула Хельга.
      - Нет! Сама доплыву!
      Одета я была легко, хотя свободные рукава, намокнув, доставляли некоторые затруднения. Раньше я плавала только в бассейне, но тут обнаружила, что держаться на поверхности не так уж и сложно. Нужно только стараться не нахлебаться этой мерзкой воды.
      До лестницы я добралась как раз, когда они привязывали свой "Гуакамоль". Рухнув на причал и забрызгав водой доски, я следила, как тридцатью футами ниже Ральф и Хельга спускали парус и прикручивали утлегер у соседнего пирса.
      Дождавшись, когда они закончили, я поднялась с досок и подошла к ним поближе. Гравитация отняла у меня много сил.
      Ральф поднимался наверх, на лице у него было виноватое выражение. Но только он собрался шагнуть на причал, как я, ухватившись обеими руками за выступавшую часть лестницы, уперлась ему сандалией в живот и толкнула изо всех сил. Ральф выпустил поручни, взмахнул руками, но, поняв, что не сумеет удержаться, крутанулся на месте, чтобы скорректировать падение, и полетел вниз, плавно войдя в воду рядом со своей лодкой. Я понаблюдала, как он выплывает, потом перевела взгляд на Хельгу.
      Она замотала головой.
      - Я ничего тебе не сделала...
      Ральф ухватился за корму "Гуакамоля" и забрался на нее, с бешенством глядя на меня.
      - Я великолепно провела с вами время, - сказала я. - Вы обязательно должны побывать на Корабле, я обязательно покажу вам наши достопримечательности...
      И, развернувшись, пошла прочь, оставляя за собой мокрые следы. Я не оглядывалась назад, пусть они сами решают свои проблемы.
      Откинув со лба мокрые волосы, выжав воду из рукавов и отряхнувшись как можно тщательнее, я двинулась вверх по той улице, по которой мы спускались к морю. Прохожие провожали меня взглядами - надо полагать, я представляла собой сногсшибательное зрелище: странная девочка в дурацкой одежде, с которой ручьями течет вода... Я понятия не имела, куда идти, где находится разведкорабль, но, как оказалось, это было неважно. Не успев подняться на вершину холма, я наткнулась на этого монстра, этого динозавра Джорджа Фахонина. Он разыскивал меня, и, удивительное дело, я была почти рада его видеть.
      - Что с тобой случилось? - спросил он.
      К тому времени вода с меня уже не капала, но я была уверена, что выгляжу как выуженный из лужи, наполовину утонувший котенок. Причем основательно перепачканный.
      - Мы ходили на море купаться, - соврала я.
      - А. Ну, пошли на Корабль, там мы тебя высушим.
      Я зашагала с ним рядом, стараясь попасть в ногу. Несколько минут мы шли молча, потом Джордж сказал:
      - Знаешь, я действительно не хотел тебя смущать тогда. Я не стал бы делать так нарочно.
      - Теперь это не имеет значения, - ответила я. - В следующий раз только, пожалуйста, убедись, что выключил все, что нужно.
      - Договорились, Миа. - Джордж улыбнулся.
      Мы вернулись на Корабль, и я сразу отправилась в туалет и включила подачу горячего воздуха в сушилке. Через пару минут я уже полностью высохла. С аппетитом поев - несмотря на морскую болезнь, я здорово проголодалась, - я почувствовала себя гораздо лучше. Ничто не может сравниться с ощущением сытого желудка.
      Когда вернулся Папа, снаружи была уже ночь, хотя по корабельному времени недавно пробило полдень. С наступлением темноты постоянно пополнявшаяся толпа зевак разошлась по домам, как я полагаю, поужинать. Папино возвращение прошло без оркестра.
      Заслышав стук копыт, я вышла из Корабля, остановившись на верхней ступеньке трапа. Один из членов экипажа спустился вниз, и Папа с мистером Табменом передали ему лошадей. Затем они повернулись к сопровождавшему их мистеру Дженнаро. Меня они так и не заметили.
      - Вы обещаете, что это несчастье не повлечет никаких изменений в нашем соглашении? - спросил Дженнаро обеспокоенным голосом.
      - Даю слово, - улыбнулся Папа. - Вы принесли извинения, и я совершенно уверен, что моя дочь уже получила свое удовлетворение, столкнув вашего мальчика в воду. И давайте забудем обо всем этом. Наш грузовик прибудет за рудой на следующей неделе...
      Я не стала дослушивать до конца, повернулась и ушла на Корабль. На душе у меня потеплело: Папа не сердился на меня.
      - Чего ты ухмыляешься? - спросил Джордж.
      - Так, ничего, - ответила я.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ВНУТРИ РОДНОГО МИРА
      Мы взлетели с Грайнау почти сразу, как Папа поднялся на борт разведкорабля. Он, мистер Табмен и я сидели в креслах в центре нижнего отсека. Трое членов экипажа играли в карты, а Джордж Фахонин был наверху и вел Корабль.
      Я испытывала тихое довольство собой. С одной стороны, конечно, мое поведение на Грайнау было одной сплошной ошибкой, но мне не хотелось смотреть с этой стороны. Пусть я допустила кучу промахов по части такта и здравого смысла, но в стратегическом плане, так сказать, это не имело никакого значения.
      Наверно, я заслуженно пребывала в хорошем настроении. Меня просто переполняла радость открытия: я могу встретиться с грязеедами на их собственной территории и, если уж не поведу себя самым лучшим образом, то хоть не попаду в дурацкое положение.
      Словно та девочка, которая впервые узнала о том, как развести костер, что такое принцип рычага и впервые же осмелилась попробовать заплесневелый козий сыр, обнаружив, что это "рокфор", я открыла для себя нечто абсолютно новое в мире - уверенность в себе.
      Да, я совершила ошибки. Уже совершила. И если бы Папа стал мне за них выговаривать сейчас, я бы все равно не смогла их исправить. Но уверенность в себе оказалась бы мертворожденной.
      Но Папа только курил и улыбался.
      Меня же мучило любопытство, и я решила расспросить его, что он думает о Ральфе Дженнаро и его высказываниях.
      - Мой тебе совет, не беспокойся об этом, - сказал Папа.
      - Даже слушать грязееда не стоит труда, - вставил мистер Табмен. - У них нет никакой перспективы. Живут себе в своих ограниченных мирках, а что происходит на свете - не понимают.
      - Я бы хотел, чтобы ты не употреблял этого слова, Генри, - сказал Папа. Оно такое же бессмысленное, как и то глупое слово, которое подцепила Миа. Как сказал тот мальчик?
      - Хапуги.
      - М-м-м, да. Оно самое. Для обмена оскорблениями нет причин. У нас свой образ жизни, у них - свой. Я бы не стал жить, как они, но не уважать людей только из-за этого мне кажется непорядочным. Я уверен, среди них есть и хорошие люди.
      - Это все потому, что у них нет будущего, - повторил мистер Табмен. -Держу пари, именно сейчас Дженнаро жалуется своим, что ты его надул.
      - Может быть, - согласился Папа.
      - Но ты ведь не обманывал его, Папа? Он же был счастлив, что вы готовы заключить с ним сделку.
      - Откуда ты знаешь?
      - Услышала, когда вы приехали.
      - Отсутствие перспективы, - опять сказал мистер Табмен. - Он отвратительно торгуется, и испугался, что твой отец разозлится из-за твоего приключения. Дженнаро сдался раньше, чем должен был. Тогда-то он был счастлив, но сейчас уже жалеет, что продешевил.
      Папа кивнул и снова набил трубку.
      - Не вижу никаких причин беспокоиться за него о его интересах. Моя точка зрения - чем меньше мы делаем для колонистов, тем быстрее они научатся следить за собой сами. И это будет для них наилучшим выходом. Тут у меня разногласия с мистером Мбеле. Он верит в исключения из правил, он хочет, чтобы мы относились к колонистам лучше, чем к себе. Я этого не могу принять.
      - Должен признаться, Майлс, я научился торговать, наблюдая за тобой, заметил мистер Табмен.
      - Спасибо, Генри. Но ты станешь плохим торговцем, если будешь недооценивать людей, с которыми имеешь дело. И ты, Миа, допустишь ошибку, если недооценишь такого человека, как мистер Мбеле. Его принципы светлы, но часто он видит лишь один путь к цели.
      Мистер Табмен через несколько минут отошел и подсел к игрокам в карты. Я решила пойти наверх.
      Я встала, и Папа, вынув изо рта трубку, взглянул на меня. Трубка погасла, но он этого не замечал.
      - Идешь послушать еще одну сказку?
      - Не знаю... Может быть, - ответила я и, поднявшись в купол, оставшуюся часть перелета провела с Джорджем.
      Итак, я вернулась домой, в Гео-Куод. Обдумав со временем происшедшее, я поняла, в чем заключались, по крайней мере, некоторые из моих ошибок. Но не почувствовала стыда.
      Я сидела в неудобной позе в большом и мягком кресле и ждала Джимми Дентремонта. Я особенно не волновалась, испытывая лишь некоторую неловкость. Гостиная инта Гео-Куода, в которой я сидела, была очень похожа на гостиную моего собственного бывшего интерната. Сходство не раздражало, но я была тут посторонней - и оттого чувствовала себя скованно. Если вы не поняли этого до сих пор, то я должна сказать, вернее, напомнить, что всегда предпочитаю быть хозяйкой положения.
      Комната была обставлена неплохо, но как-то безлико. Индивидуальность помещения возникает обычно вследствие личной привязанности к нему хозяина, его заботы, его интереса, и в чем большей степени комната является общей, тем менее она индивидуальна. Моя собственная комната у нас в доме гораздо индивидуальней нашей гостиной, а та, в свою очередь, индивидуальней, чем спальня в этом инте (я, правда, их не видела, но отлично помнила, как выглядят спальни в интернате) и тем более чем комната, в которой я сидела сейчас. А если вы находитесь в казенных до отвращения четырех стенах, в которых к тому же присутствуют знакомые друг с другом, но совершенно посторонние для вас люди, то чувство отчужденности усиливается во много раз.
      Войдя и оглядевшись, я остановила какую-то малолетку, девочку лет восьми, из местных.
      - Где тут Джимми Дентремонт?
      - Должен быть наверху, - ответила она.
      Неподалеку от двери находился щит связи - специально для посетителей, вроде меня. Отыскав имя и фамилию Джимми в списке, я дала два длинных звонка и один короткий.
      Обычно именно Джимми заходил за мной по пути к мистеру Мбеле - ему было почти по дороге. Но сегодня я сама зашла за ним - я хотела с ним кое о чем поговорить.
      - А, привет, Миа, - сказал Джимми, появившись на экране щита.
      - Привет, - ответила я.
      - Что ты здесь делаешь?
      - Хочу с тобой поговорить. Давай одевайся и спускайся вниз.
      - Ладно, только погоди немного, я что-нибудь на себя наброшу. -Джимми отключился, и его изображение растаяло.
      Вот тогда-то я выбрала кресло и стала ждать.
      В инте Джимми жил недолго, всего год с чем-то. Его рождение было спланировано Корабельным Евгеником - родители Джимми почти не знали друг друга. Потом он жил с матерью - до одиннадцати лет, когда она вдруг решила выйти замуж, и тогда Джимми по собственному желанию перебрался в интернат. Не хотел путаться под ногами, - объяснил он мне. - Я иногда захожу туда по вечерам. И с отцом тоже вижусь, время от времени.
      Наверное, только потому, что Джимми мог вернуться к матери, если бы захотел, он и не находил жизнь в интернате угнетающей. На интернат он смотрел как на временное пристанище, в котором можно пожить, пока не вернешься с Испытания и не поселишься в собственной квартире. Но в разговорах с ним я старалась не углубляться в эту тему - не потому, что боялась задеть его, а потому, что это было неприятно мне самой.
      Дети в гостиной играли в какую-то настольную игру, а я сидела в своем кресле и наблюдала за теми, кто играл, и за теми, кто следил за игрой, и за теми, кто просто проходил мимо. Но за мной не наблюдал никто.
      Джимми спустился через несколько минут, и я встала с кресла, готовая сразу отсюда исчезнуть. И уже на ходу спросила:
      - Джимми, не хочешь ли ты отправиться со мной в пятницу? Это очень важно.
      - Куда отправиться?
      - Что значит "куда"?
      - Миа, ты же знаешь, - сказал Джимми, - я поеду с тобой, куда бы ты ни предложила. Просто назови место и скажи, как туда добраться.
      - Счастье твое, - ответила я, - что я слабее тебя. Было б у меня сил побольше, я бы тебе врезала. Нечего умничать.
      - Ладно. Так куда ты все-таки собираешься?
      - Ты разве не знаешь, о чем я говорю?
      - Нет. - Джимми покачал головой.
      Достав пришедшую вчера повестку, я развернула ее и протянула ему. В повестке значилось, что в среду мне предстоит медосмотр, а в пятницу -надлежит вместе с другими ребятами явиться на первую встречу класса выживания у Пятых Ворот, Третий Уровень.
      Эта первая встреча моего класса выживания приходилась на 3 июня 2198 года. Физическая подготовка продлится ровно полтора года, и только потом нас высадят на какую-нибудь из планет-колоний на Испытание. Ни в одном законе не говорится, что ребенок обязан посещать занятия в классе выживания, но практически все пользуются преимуществом, даваемым тренировкой. В жизни очень редко удается выбрать наилучший курс - и это один из тех случаев, когда сомнения излишни. Вас не просто выбрасывают погибать на планете, сначала вас полтора года муштруют, и Испытание лишь показывает, какую пользу принесла вам эта муштра.
      Новые классы формируются каждые три-четыре месяца, последний образовался в марте, так что повестка не была для меня неожиданностью. Поскольку Джимми тоже родился в ноябре, как он поспешно сообщил мне при первой нашей встрече, то я ожидала, что мы с ним окажемся в одном классе выживания. И, если уж до конца быть честной, мне не хотелось идти туда в пятницу одной.
      - Я ничего не знал, - удивился Джимми. - Мне, значит, тоже должна была прийти повестка. Когда ты ее получила?
      - Вчера. Я думала, что ты позвонишь мне насчет своей, но ты не позвонил.
      - Подожди здесь, я сейчас все узнаю, - сказал он и пошел искать воспитательницу.
      Он вернулся через несколько минут, держа в руке повестку - точную копию моей.
      - Вот. Я просто ее не искал, а воспитательница и не подумала мне сказать.
      Было в Джимми одно качество, которое меня ужасно раздражало, но которым я одновременно восхищалась. По крайней мере дважды я звонила Джимми и оставляла ему сообщения. Один раз я просила его позвонить мне, когда он вернется, в другой - чтобы он передал мистеру Мбеле, что я не смогу прийти на встречу. Но ни разу Джимми не выполнил моих просьб, он просто не поинтересовался - есть ли для него что-нибудь. Это возмутительно и вместе с тем странно привлекательно как беззаботно человек может относиться к чужим просьбам: Джимми просто заявил, что был занят, и недосуг ему было утруждать себя подобными вещами.
      Моя идея отправиться в пятницу вместе на Третий Уровень Джимми понравилась. К этому времени мы еще не стали близкими друзьями - был элемент антагонизма, - но мы уже хорошо знали друг друга, учились у одного наставника, мистера Мбеле, и я не имела ничего против, чтобы мы с Джимми встретили новую ситуацию вместе.
      - Ты помнишь, как после Грайнау я рассказывала вам с мистером Мбеле о том мальчике и его сестре? - спросила я, когда мы шли по коридору к квартире мистера Мбеле.
      - Это у которых дурацкие о нас представления?
      - Да. Он, например, утверждал, что мы на Корабле все время разгуливаем голыми. Я возражала, конечно. Я вообще на все возражала... Но что бы сказала, если бы они оказались здесь и увидели бы тебя по видику даже без носок?..
      - Тогда они, наверное, подумали бы, что совершенно правы, -рассудительно заметил Джимми.
      - Но они же не правы!
      - Не знаю. Я же был голым.
      - Ну и что! Ты был в своей комнате. Я дома тоже хожу голая. Но они-то говорили, что мы вообще не носим одежды.
      - Так ведь, - Джимми усмехнулся, - если нам хочется ходить голыми, почему нам этого не делать? - Он начал стаскивать через голову рубашку. -Я считаю, что мы можем себе позволить быть такими, какими нам хочется быть. И от того, что они о нас думают, мы не становимся хуже. Разве не так?
      - Не извращай, - сказала я.
      - Ходить голым - это извращение?
      - Дурацкое твое упрямство! Ты собираешься есть землю только потому, что они думают, будто мы ее едим? Зря я вообще завела с тобой этот разговор. Просто мне показалось, что тут есть какое-то несоответствие.
      - Несоответствие, - поправил Джимми, ставя ударение на тот слог, где ему полагалось быть.
      - Какая разница, - огрызнулась я.
      Иногда я действительно по-глупому ошибаюсь, употребляя слова, которые где-то читала, но никогда не слышала, как правильно их произносить. Так бывает еще и потому, что разговаривать приходится не с теми людьми - и не о том. И наверное, вернувшись домой с Грайнау, я сделала очередную ошибку, сразу же рассказав Джимми и мистеру Мбеле, что я на самом деле думаю о грязеедах.
      - Они действительно воняют? - спросил мистер Мбеле.
      Мы с Джимми сидели на кушетке в его квартире. В руках у меня была записная книжка с пометками о темах и книгах, которые я хотела бы обсудить. Сообразив, что вряд ли я смогу по-настоящему доказать правоту своих слов, я дала задний ход:
      - Не знаю. Но все говорят, что они воняют. И мне не понравилось то, что я там увидела.
      - Почему же? - спросил Джимми.
      - Это серьезный вопрос или ты просто меня подначиваешь?
      - Мне тоже интересно, Миа, - сказал мистер Мбеле. Тут-то я точно знала, что вопрос задан всерьез. Мистер Мбеле никогда не натравливал нас друг на друга.
      - Не знаю, - сказала я. - Мы просто не поладили. У меня должна быть более веская причина для неприязни?
      - Конечно, - заявил Джимми.
      - Ну, если ты так считаешь, - сказала я, - то давай назови мне хоть одну такую вескую причину. А я послушаю.
      Джимми пожал плечами, вид у него был смущенный.
      - У тебя их нет, - заявила я. - Просто я сказала то, что ты не приемлешь. А я просто не переношу грязеедов. И если я захочу, то мне никто не запретит сказать, что от них смердит.
      - Может, ты и права, - неохотно согласился Джимми.
      - Гм-м, - произнес мистер Мбеле. - Миа, а что, если в твоих словах истины нет? Что, если твои слова причиняют боль другому человеку? Что, если ты просто возвеличиваешь себя, унижая других?
      Я промолчала.
      - Ты согласна, что это было бы не лучшей политикой?
      - Надо полагать.
      - Так вот, запомни, - сказал мистер Мбеле. - Заявлять, что колонисты воняют, - просто самооправдательный миф, изобретенный для того, чтобы дать нам возможность чувствовать моральное превосходство и свою абсолютную правоту. Коей нет. Твое заявление помешает мне теперь выслушать действительно веские аргументы, которые ты могла бы привести. И это не принесет тебе пользы.
      Джимми следил за нашим спором.
      - Понятно, - сказал он. - Я могу не любить людей, но зачем же их оскорблять?.. Я не обязан оправдывать свою неприязнь к ним, но обязан оправдывать свою сварливость. Так?
      - Это немного упрощенно, - заметил мистер Мбеле.
      На мгновение я сорвалась с крючка, и поскольку меня осенила одна мысль, я тут же ее выложила:
      - А как быть с людьми, которых тебе следовало бы любить, но ты их не любишь и, наоборот, с людьми, которых ты любишь, хотя их вовсе не за что любить?
      - Не понял, - сказал Джимми.
      - Ну, например, мы с тобой во всем согласны, и я тебя уважаю, и ты мне никогда не делал гадостей и не злословил за моей спиной без причин - и все же я тебя не выношу. Или, скажем, есть некто, полная противоположность натуральная сволочь, крыса, человек, который любую подлость сделает, если увидит в этом свою выгоду, - но все равно он мне нравится. Можно ли отделять приязнь от поступков человека?
      Мистер Мбеле улыбнулся, словно его забавляло направление, в котором шел разговор.
      - А ты сама их разделяешь?
      - Думаю, да, - ответила я.
      - Джимми?
      Джимми с минуту помолчал, размышляя, но я уже знала его ответ, ибо только что нашла его сама. Все разделяют. Иначе не было бы в мире очаровательных, принимаемых обществом негодяев.
      - Да, наверное, - ответил Джимми.
      Я указала им на ошибку:
      - По-моему, вопрос был - нужно ли их разделять?
      - Есть ли здесь какая-то разница? - спросил мистер Мбеле.
      - Вы имеете в виду, что с этим все равно ничего не поделаешь?
      - Нет, - пояснил мистер Мбеле. - Речь о том, влияют ли твои чувства на твои суждения о людях...
      - Алисия Макриди?! - догадался Джимми. - Говорят, ее все любят и жалеют. Повлияет ли это на решение Ассамблеи?
      Алисия Макриди была женщиной, носившей незаконного ребенка. Совет долго решал, что предпринять в этом случае, но Макриди явно рассчитывала на более снисходительное к себе отношение, если дело будет рассматривать не Совет, а Корабельная Ассамблея. Совет на это согласился, он должен был так поступать в особо трудных и важных делах.
      Корабельная Ассамблея - общее собрание всего взрослого населения Корабля, которое собирается в амфитеатре на Втором Уровне. Там проходит общее голосование. Поскольку Макриди была известной особой - хотя я о ней даже не слышала до всего этого дела, - она хотела встретиться лицом к лицу с Ассамблеей, надеясь, что там с ее популярностью посчитаются больше, чем посчитались бы в Совете.
      - Хороший пример, - согласился мистер Мбеле. - Я не знаю, чем это кончится. И раз вы не можете пока присутствовать на Ассамблее, я бы посоветовал вам следить за происходящим по видео. Тогда мы сможем в следующий раз обсудить ее решение. Но это лишь часть гораздо более серьезной проблемы: что является основой человеческого поведения? То есть этики. Это то, с чем ординологу, - кивок в сторону Джимми, - или синтезатору, - кивок мне, следует основательно познакомиться. Для начала я вам дам названия книг. Уделите им время, а когда решите, что готовы поговорить, дайте мне знать.
      Мистер Мбеле подошел к книжной полке и стал называть нам книги и авторов эпикурейцев, утилитаристов, стоиков, философов силы и прочих, не считая гуманистов нескольких направлений и всевозможных религиозных этических систем. Если бы я знала, что все это станет результатом одного-единственного моего необдуманного замечания, я никогда не раскрыла бы рта. Может быть, в том и заключался урок, но если даже так, я все равно его не усвоила. Я по-прежнему склонна открывать рот, где не надо, и втравливать себя в неприятности.
      Первого июня, в среду, я отправилась к доктору Джерему. Сколько я себя помню, раз или два в году я посещала его кабинет обязательно.
      Он был среднего роста, склонный к полноте, и, как и большинство докторов, носил бороду. Борода была черная. Однажды, еще совсем маленькой, я спросила у доктора Джерема - зачем он носит бороду, и он ответил:
      - Затем, чтобы мои пациенты чувствовали себя увереннее. Или, наоборот, чтобы я чувствовал себя увереннее с ними. Я даже затрудняюсь сказать, кому она больше нужна.
      Обследуя меня, он, как всегда, болтал, извергая ровным басом поток острот, направленных наполовину в меня, наполовину в себя. Наверное, он делал это специально - пациенты успокаивались, как успокаивается норовистый жеребенок от голоса всадника. Такова была профессиональная манера доктора Джерема.
      - Великолепно! Отлично! Ты здорова. В хорошей форме. Вдохни. Теперь выдохни. Хорошо. Хм-гм. Да, замечательно...
      Иногда возникает вопрос: насколько можно доверять словам докторов? У них есть свои этические правила - сколь много о вашем состоянии они имеют право вам сообщить. Но у меня не было причин не верить доктору Джерему, я действительно чувствовала, что абсолютно здорова и нахожусь в отличной форме. И перед классом выживания мне не нужно никакого лечения. Что называется полная кондиция.
      - Всегда приятно с тобой встретиться, Миа, - сказал доктор Джерем. -Хотел бы я, чтобы все мои пациенты приходили ко мне в таком добром здравии. У меня тогда было бы немного больше свободного времени.
      Он сообщил мне еще одну вещь. Измерив мой рост, он сказал:
      - Ты подросла на три дюйма с тех пор, когда была здесь в последний раз. Молодец!
      Три дюйма.
      Я не знала, чьих рук это дело - Папы или Природы, но услышать это мне было приятно.
      К Входным Воротам № 5 на Третьем Уровне мы с Джимми прибыли минут за десять до назначенного времени. Дверь челнока скользнула в сторону, мы вышли из кабины, и она, словно лифт, ушла, вызванная с другого Уровня. Рядом с нами в ожидании вызова стояли кабины горизонтального сообщения. Двустворчатые двери станции были раскрыты. Надпись над ними гласила:
      ВХОДНЫЕ ВОРОТА № 5, ТРЕТИЙ УРОВЕНЬ, ПАРК. Через открытые двери видна была освещенная искусственным светом трава, а за воротами толпились ребята примерно моего возраста.
      - Вот они, - сказал Джимми.
      Третий Уровень разделен на три различных зоны. В первой, культурной зоне, производится пища, кислород и корм для скота. Говядина -единственное наше натуральное мясо; искусственное выращивается от культур в баках, которые находятся тут же, на Третьем Уровне.
      Вторая зона - это парк. Здесь есть деревья, озеро, цветы, степь, места для пикников, для прогулок пешком и верхом - то, чего можно было бы пожелать на любой планете.
      Последняя зона - дикая местность. Во многом она похожа на парк - но гораздо опасней. Как значилось на картах, здесь водились дикие звери, а за растениями никто не ухаживал, и они росли, как им заблагорассудится. Эта зона предназначалась для охоты, для испытания риском и обучения подростков местность таила в себе множество всевозможных неожиданностей.
      Я еще ни разу там не бывала, только в аграрной зоне и в парке.
      - Пошли? - предложила я.
      Мы прошли сквозь дверной проем, затем через короткий десятифутовый туннель; прозрачные ворота раскрылись - и перед нами предстал лес, конюшни, кораль среди деревьев и домик с приподнятой двухскатной крышей -в нем находились раздевалки и душевые.
      Только здесь, на Третьем Уровне, можно было по достоинству оценить размеры Корабля. В других местах повсюду вас окружают стены, здесь же ничто не ограничивало поля зрения. До ближайшей точки, где потолок и почва упирались в борт Корабля, пролегали от нас целые мили. Потолок находился футах в трехстах над головой, и нужен был острый глаз, чтобы разглядеть разбрызгиватели и прочие детали оборудования.
      Труба челнока поднималась за нашими спинами со станции, исчезая в потолке высоко вверху. Горизонтальная линия челнока была не видна, она проходила глубоко под землей.
      Двух часов еще не было, и ребята, которые прибыли сюда раньше нас, столпились у кораля, наблюдая за лошадьми. Среди них я узнала Вени Морлок, но не удивилась - она была лишь на месяц старше меня, и я ожидала, что на Испытание мы полетим в одной группе.
      Со станции челнока стали появляться и другие ребята. Мы с Джимми прошли вперед, присоединившись к тем, кто разглядывал лошадей. В юном возрасте я не научилась ездить верхом, как когда-то научилась плавать, почему-то не возникло в том особой нужды. Но у меня не было перед лошадьми панического страха, я их просто остерегалась, предпочитая обходить стороной.
      И сейчас тоже смотрела на них издали. Но была в группе девочка, которая, нисколько не боясь, протянув руку через ограду, поглаживала одну светло-чалую кобылу. Было видно, что это нравится им обеим.
      Высокий, крепко сбитый парень, стоявший неподалеку от нас, посмотрел на нее и сказал:
      - Терпеть не могу таких молокососов, как эта Дебби.
      Мгновение спустя раздался металлический звук - словно кто-то дунул в свисток. Я глянула на свои часы - ровно два.
      На единственной ступеньке домика раздевалок появились двое мужчин. Один из них, который был помоложе, лет сорока пяти, в руке держал свисток. - Сюда! раздраженно позвал он. - Идите сюда!
      Он был среднего роста, темноволосый, с гладким лицом. В другой руке он сжимал какой-то список. Он очень походил на человека, который всю жизнь тратит на всякие списки. Есть, знаете, такие люди, они не получают от жизни никакого удовольствия, если не могут все спланировать наперед, а потом ставить галочки, когда выполнен очередной пункт.
      Мы собрались вокруг, и он зашуршал своей бумагой.
      Второй мужчина выглядел и вел себя гораздо спокойнее. Он тоже был среднего роста, но стройнее, на лице его было больше морщин, а в одежде -куда меньше официальности.
      - Отвечайте, когда назовут вашу фамилию, - велел тот, что был помоложе, и начал зачитывать свой список, составленный по алфавиту - от Аллена до Юнга. Рослый парень, который не испытывал энтузиазма по отношению к молокососам, оказался Робертом. Всего в списке было примерно тридцать имен.