Coffee-In Strong - Пока ты спал

Альберто Марини

Пока ты спал

* * *

Вам наверняка приходилось участвовать в спорах (или, по крайней мере, слышать их) о том, стоит ли смотреть кинематографическую версию романа, прежде чем прочесть его. Или о том, смотреть или не смотреть фильм, если вы уже прочитали книгу и она вам понравилась. Или о повторном прочтении книги после того, как вы посмотрели фильм. Или о том, что вообще лучше: кино или печатное издание…

Книга, которую вы держите в руках, должна подкинуть новые темы для обсуждений в рамках дискуссий о кино и литературе. Дело в том, что она вдохновила авторов на создание фильма еще до своего появления на свет. Возможно, фильм и книга возникли одновременно. Или стали результатом влияния какого-то третьего фактора. Однако, хотя я вас уже порядком запутал, на самом деле все произошло довольно просто.

Сначала появился сценарий фильма, который совершенно неожиданно, можно сказать, случайно попал в мои руки. И прежде чем я дочитал его до конца, я знал, что обратного пути нет: я должен снять этот фильм. И сделать это сейчас.

С самого начала меня чрезвычайно захватила эта история, странная, непривычная, так изумительно «сшитая», что, сам того не замечая, я полностью погрузился в нее, обернувшись в ее ткань. История, полная живых и ярких персонажей; блестящая игра с жестокостью на грани патологии; главный герой, притягивающий как магнит, западающий в сердце и память. Виртуозное упражнение в искусстве заставлять читателя ждать, жонглируя его вниманием.

С одной стороны, территория была знакомой; с другой – небезопасной и новой. Нездоровый отрицательный персонаж, чем-то похожий на сотни знаменитых психопатов, но в то же время – яркая личность с совершенно необычной манерой поведения.

Речь шла не о стрельбе, насилии или драках, о которых сняты тысячи фильмов. Нет, наш главный герой не таков. Его жестокость – намного более тонкая, скрытая, она очень интимна и от этого особенно опасна. И в этом заключалась главная сложность. Портрет получился таким подробным и четким, что, как только ты распознаешь хитрость и намерения главного героя, ты как будто становишься его соучастником. В этом, пожалуй, главное новшество, главная оригинальность этого романа. Тот факт, что подобное может произойти где и с кем угодно, сделало его сюжет особенно ужасающим.

В общем, я даже не сомневался. Я буквально проглотил текст, и уже через несколько дней мы со сценаристом приступили к работе над фильмом. Мы постарались приблизиться к душе этого персонажа, одновременно порочного и привлекательного, и создать узнаваемую, простую среду, в которой так легко и уютно могут поселиться зло и ненависть.

Очень быстро мы поняли, что материал, который попал нам в руки, был слишком обширен для возможностей одного фильма. Язык кинематографа непрост и порой капризен, в нем существуют свои правила. Постепенно, по мере того как лента приобретала форму и наполнялась собственной жизнью, нам приходилось отказываться от некоторых идей и сюжетов сценария. Например, Нью-Йорк, о котором шла речь в оригинале, мы заменили на Барселону: по личным причинам, которые были важны для меня в тот момент, именно в Барселоне было гораздо проще проводить съемки и заниматься выпуском фильма. Это вынудило нас внести изменения в личности некоторых персонажей, избавиться от других, изменить определенные сюжетные линий, адаптировать окружение и привычки героев фильма.

Однако проблема была в том, что многие идеи и элементы, от которых нам пришлось отказаться, были неординарными и совершенно блестящими. Процесс становился болезненным и расстраивал нас, особенно сценариста, как всегда происходит в подобных случаях. Тогда я подумал, что для того, чтобы не потерять эти прекрасные детали, нужно написать книгу. Фильм может дальше идти по своему пути, он будет снят и появится на свет, раскрыв таланты своих создателей. Но блестящий сюжет, придуманный Альберто Марини, должен развиться и получить продолжение в виде романа. Так и вышло.

Эта книга выросла из сценария, обогатив его и придав ему новые оттенки, тончайшие переходы и нюансы. Это книга, которой никогда не сможет стать фильм, как бы нам этого ни хотелось.

И если вам вновь придется участвовать в споре о том, что лучше – кино или книга, прислушайтесь к моему совету: посмотрите кино и прочитайте книгу (сценарий можете не читать) в любом порядке, потому что совершенно не важно, с чего вы начнете и сколько раз повторите.

Как бы там ни было, вы немедленно попадете в прозрачные сети, расставленные главным героем. Тут никаких сомнений быть не может.

Хауме Балагеро

1

В наручных часах прерывисто запищал будильник. Звук был неровным, тихим, еле слышным, но достаточным, чтобы Киллиан, вздрогнув, открыл глаза и поспешил нажать кнопку.

Комнату вновь заполнила тишина, нарушаемая лишь дыханием Киллиана и еще одним, легким и чуть более быстрым, у него за спиной.

Не отрывая руки от часов, Киллиан осторожно повернул голову, стараясь двигаться как можно тише; девушка не проснулась. Ее лицо было скрыто за прядями рыжих вьющихся волос; она продолжала крепко спать. Он засмотрелся на ее грудь, которая ритмично поднималась и опускалась.

Киллиан лежал на кровати в футболке и пижамных штанах и ждал, как делал это каждый день.

Ждать пришлось недолго; все началось, как обычно, как происходило каждое утро. Приступ, который атаковал его через несколько секунд после пробуждения, сжимая грудную клетку и не давая дышать, развился стремительно и был мучителен, как всегда.

Киллиан выгнулся, раскрыв рот; взгляд его уперся в потолок, руки вцепились в простыни. Дыхание ускорялось. Сердечный ритм стал быстрее, пульс ощущался в висках, кончиках пальцев, в шее. Во рту пересохло. Ему не хватало воздуха. Воздуха!

Он вскочил одним прыжком, задыхаясь, как будто эти ужасные ощущения можно было оставить в кровати, рядом с рыжей девушкой. Короткая передышка. Паника могла вернуться почти мгновенно и навалиться еще сильнее. У него оставалось мало времени. Он глубоко вдохнул, чтобы прийти в себя, и аккуратно, бесшумно разгладил постель с той стороны, где спал. Наклонился к лицу девушки и поцеловал ее медно-красные волосы, прошептав:

– Клара… Пока, малышка.

Не обуваясь, он вышел из комнаты.

Часы на прикроватной тумбочке со стороны девушки показывали половину пятого утра. Рядом с часами стояла фотография, на которой рыжеволосая обнимала мужчину. Не Киллиана.

Он вышел в коридор и заглянул в свой потрепанный рюкзак, который лежал на комоде: убедился, что книжечка в черной обложке на месте. Потом схватил свои вещи и, подгоняемый необходимостью уйти как можно быстрее, вышел в гостиную.

Телевизор с выключенным звуком продолжал работать с вечера. На полу, у дивана, стояла тарелка с остатками фруктового салата. Киллиану пришла в голову мысль поднять ее, но, мгновенно оценив, какие последствия будет иметь это действие, он оставил тарелку на месте.

Босиком, в пижаме, Киллиан медленно открыл входную дверь, беззвучно вышел и осторожно закрыл ее за собой.

Поднимаясь в лифте, он устало смотрел на свои ступни – красивые, ухоженные, с аккуратными ногтями. Наверное, это была единственная часть его тела, близкая к совершенству. Киллиан встретился взглядом со своим отражением в зеркале. Бледная кожа, запавшие глаза, постоянное выражение усталости на лице вкупе со всем остальным заставляли его выглядеть старше своих тридцати. Его это не волновало.

Лифт поднялся на последний, тринадцатый этаж. До цели оставался один лестничный пролет.

Он открыл металлическую дверь, и ледяной зимний ветер чуть не сбил его с ног, заставив прищурить глаза, напрячь все тело и сжаться. На улице было ниже нуля, лежал тонкий слой выпавшего за ночь снега.

Киллиан быстро шел по крыше, стараясь как можно меньше прикасаться босыми ногами к ледяной поверхности. Он пару раз поскользнулся, пока не добрался до перил, но устоял на ногах.

Из дымовых труб поднимались плотные клубы белого пара.

Киллиан схватился рукой за металлический каркас цистерны с водой и, не колеблясь, встал на самый край крыши. В этом неустойчивом равновесии он практически висел над пустотой. Улица в шестидесяти метрах под ним была абсолютно пуста. В Нью-Йорке, городе, который не спит никогда, этот маленький закоулок все же еще не проснулся. На тротуаре, припорошенном нетронутым снегом, прямо под тем местом, откуда смотрел Киллиан, стоял ярко-красный автомобиль.

Спокойно, со странным упоением смотрел он вокруг. На западе, через две улицы, темнело огромное пятно Центрального парка. Слева был виден никогда не угасающий свет центра города, на горизонте – силуэты знаменитых небоскребов. Типичный открыточный вид для туристов, который, тем не менее, всегда завораживал Киллиана.

Порыв ветра заставил его потерять равновесие и вернуться к реальности. Момент настал. Ждать дольше не имело смысла. Замерзшие руки и ноги уже не помогали безопасно держаться на ледяной крыше. Это утро было слишком холодным даже для человека, который собирается умереть.

Он начал: «Причины вернуться в постель». Первые пришли в голову без усилий: «Здесь очень холодно. У меня хорошая работа». Над третьей (а их всегда должно было быть не менее трех) он слегка задумался. «У меня только что началось с Кларой». И почти сразу добавил четвертую причину: «Матери будет стыдно опознавать мой труп, распластанный на тротуаре, в пижаме, с грязным бельем в рюкзаке».

Киллиан бросил рюкзак за спину, на заснеженную крышу. Проблема грязного белья решилась без затруднений.

Он продолжил: «Причины, чтобы спрыгнуть». Быстро перечислил: «Моя мать заслуживает страданий, работа – это всего лишь работа, с Кларой ничего не получается, здесь слишком холодно».

Киллиан мог продолжать, но этих причин было достаточно, чтобы одна чаша весов стала явно тяжелее.

Он отпустил опору бака с водой, за которую держался, и широко расставил руки. Решение принято. Он вытянул вперед, над краем крыши, правую ногу. Попрощался с Центральным парком, высоткой Эмпайр Стейт Билдинг, крышей и снегом. И сделал великий шаг.

Тело Киллиана стало терять равновесие, и в этот момент он, как наяву, увидел улыбающееся лицо Клары, рыжеволосой девушки, рядом с которой проснулся.

План мгновенно изменился. Киллиан пытался вновь обрести равновесие. Правой рукой он шарил за спиной, стараясь снова схватиться за металлический шест, но неудачно. Все тело уже сильно наклонилось вперед, вторая нога потеряла опору. В момент, когда началось падение, ему удалось изогнуться и повернуться лицом к крыше. На долю секунды раньше, чем могло произойти неизбежное, он схватился за железные балки перил. Начавшееся скольжение резко притормозило.

Ноги Киллиана висели над пустотой. Он в буквальном смысле держался за жизнь руками, наполовину парализованными холодом. Перед глазами снова появилось улыбающееся лицо Клары. Собрав все оставшиеся силы, он забросил ногу на узкий карниз, окружавший крышу. Нужно было подтянуться на руках и поднять тело. Ум выхватил из памяти нужное воспоминание: один из моментов, когда девушка была очень счастлива. Сжав зубы, он собрал всю свою ярость, весь гнев и сделал последний рывок, перебросив себя через край крыши.

Опустошенный, со сбившимся дыханием, он лежал на крыше, глядя в серое небо. «Клара этого заслуживает». Сейчас он понимал это, как никогда раньше. Клара была серьезной, достойной причиной, чтобы продолжать жить.

Спускаясь на лифте, Киллиан снова рассматривал свое тело. Ноги посинели от холода. Руки, тоже синевато-красные, била крупная неуемная дрожь. Спасая себя на крыше, Киллиан ободрал кожу на руках; из-под ногтя правого безымянного пальца теперь сочилась кровь.

Дыхание никак не успокаивалось. На раскрасневшемся лице выделялись глаза, выпученные, безумные, но с необычайным живым блеском. Киллиан посмотрел в зеркало, и на его лице появилось то, что еще несколько минут назад казалось невозможным. Намек на улыбку.

Киллиан вышел в элегантный вестибюль здания, где располагалась будка консьержа, сейчас пустая. Было спокойно и тихо. Один лестничный пролет вниз – и можно было попасть в самую глубокую часть этого дома.

Он открыл дверь, которая вела в подвал, и спустился по узкой длинной лестнице, прислушиваясь к шуму котельной. По потолку запутанной сетью тянулись многочисленные трубы, идущие из разных уголков дома.

Киллиан прошел мимо комнаты-прачечной, освещенной лишь слабыми красными огоньками стиральных машин в режиме ожидания, и открыл дверь в котельную, куда уходили трубы.

Там он направился к последней двери, в самом конце коридора, и вошел в свою каморку. Кровать стояла нетронутой. Крошечная, не больше двадцати квадратных метров, квартирка была неплохо обставлена, ее даже можно было назвать уютной. Единственными недостатками были отсутствие естественного света и ужасный потолок, по которому шли две шумные уродливые трубы, тянувшиеся от стены ванной в котельную.

Помещение было разделено на две части. С одной стороны – узкая кровать и шкаф из темного дерева; с другой – двухместный диванчик, обтянутый коричневым бархатом, телевизор и маленькая кухонька, вернее, плита и старый холодильник. Ванная комната, рядом с входной дверью, представляла собой образец простоты и практичности: на двух квадратных метрах умещались душ, унитаз и раковина.

Киллиан быстро скинул одежду, ледяную после пребывания на крыше, и нырнул под горячий душ. Он изо всех сил напряг все тело, а потом расслабился. Утренняя паника наконец-то была побеждена. Горячий душ был лучшим моментом дня, и так происходило каждый раз, когда Киллиан решал продлить свою жизнь еще на двадцать четыре часа.

Конечно, никто из соседей не подозревал о том, что происходило в его голове ранним утром каждого дня. А ведь это был настоящий ритуал, который лишь слегка видоизменялся и который начался задолго до переезда в этот дом. Киллиан играл в эту «русскую рулетку» с тех пор, как ему исполнилось семнадцать. Каждое утро он решал, стоит ли прожить еще один день.

С семнадцатилетнего возраста единственным, что заставляло его проснуться и встать, была возможность в любой момент покончить с собой. Будущее сжималось до двадцати четырех часов и превращалось в постоянный поиск причин, по которым стоило начать очередной обратный отсчет. Он хорошо понимал, что, если его жизнь станет слишком печальна, слишком пуста, слишком скучна, просто «слишком», он оборвет ее. Больше не будет ни печали, ни пустоты, ничего не будет. И это зависит от него, от него одного.

Он простоял под горячей водой больше получаса. Кожа на пальцах, красная теперь уже от тепла, начала сморщиваться. Достаточно.

Киллиан спокойно оделся. Ничто не выдавало глубоких внутренних переживаний этого человека, со стороны вполне заурядного и апатичного.

Он надел белую рубашку и черные брюки со стрелками, черные кожаные туфли, черный пиджак с серыми пуговицами и клетчатую фуражку.

Киллиану было тридцать лет три месяца и шесть дней. И до сих пор ему удавалось пережить самого себя.

2

Надев опрятную униформу консьержа, он поднялся в холл, положил на стол в своей привратницкой будке ручку и черную записную книжку и приступил к работе.

Железная калитка обледенела со всех сторон, и пришлось потратить некоторое время, чтобы открыть ее. Он почистил от снега участок тротуара перед входом, чтобы никто из жильцов не поскользнулся. Он делал свою работу тщательно, никогда не полагаясь на случай.

Раздался грохот. Он лишь краем глаза успел увидеть, как что-то молниеносно пронеслось по воздуху и тяжело упало на тротуар в нескольких метрах от него. Это был леденящий кровь, сильный, глухой удар. Консьерж в испуге отшатнулся назад, чуть не выронив швабру. На тротуаре лицом вниз лежал человек, не подавая никаких признаков жизни. Удар был слишком сильным, чтобы оставить хотя бы малейший шанс на выживание. Вокруг тела темно-красной лужей растекалась кровь, смешиваясь со снегом. Киллиан подошел ближе. На самоубийце были такие же пижамные штаны и футболка, в каких он сам рано утром выходил на крышу. У ног валялся точно такой же рюкзак, из которого выпали мятая одежда и кроссовки.

Киллиан закрыл глаза, покрепче схватившись за швабру. Когда он открыл их вновь, тротуар был уже пуст.

Не было ни следа тела или рюкзака, снег снова сиял невинной белизной. Очередная галлюцинация. Плод живого воображения Киллиана и одновременно осознания того, что со временем ему становилось все труднее получать удовлетворение, для этого требовались новые и новые впечатления.

Он понимал, что ему каждый раз труднее находить причины, чтобы остаться. Что его ночная игра в «русскую рулетку» на крыше становилась все более опасной. Что каждый раз он чуть дольше зависал над пустотой. Что пути назад скоро не будет. Скоро его матери придется ловить такси посреди ночи, чтобы опознать искореженное до неузнаваемости тело сына.

Было 6:25 утра. Началось движение, кто-то вызвал лифт; дом оживал после сна.

Киллиан пришел в себя после помрачения и поспешил вернуться в свою будку. Он сел за стол, разгладил рубашку и пиджак, поправил фуражку: он был готов к новому дню.

Жильцы всегда выходили в определенном порядке. Сначала офисные работники, энергичные, в неизменных черных деловых костюмах, с портфелями из коричневой кожи. Затем наступала очередь родителей, которые отводили детей в школу. Приходили домработницы-латиноамериканки, которые убирали разные квартиры. Еще через какое-то время дом покидали замужние женщины, которые нигде не работали, и пенсионеры. Первые, элегантно одетые и красиво накрашенные, не удостаивали консьержа своим вниманием, для них он был чем-то вроде мебели. Вторые, вечно в поисках собеседника, надоедали болтовней по любому поводу.

Но пока было только 7:30. Время родителей с отпрысками. Двери одного из лифтов открылись, выпустив мужчину с двумя детьми: мальчиком девяти лет и девочкой лет двенадцати, по имени Урсула. Их мама обычно выходила из дома на полчаса позже. Счастливая семья из квартиры 8Б.

Отец поздоровался с Киллианом движением головы, не останавливаясь, и поспешил к выходу; за ним, полусонный, тащился младший сын. Урсула, наоборот, была бодра и вертела головой, стреляя по сторонам яркими, живыми, всегда любопытными глазами. Она внимательно, с хитрой улыбкой, смотрела на Киллиана, поедая кусок шоколадного торта.

Убедившись, что отец не смотрит на нее, и все так же хулигански улыбаясь, она размазала остатки торта по мраморной стене. Потом показала Киллиану язык и пулей вылетела на улицу, вслед за своей семьей.

Киллиан не изменился в лице. Он подождал, пока эти трое исчезнут из вида, и спокойно, не выказывая никаких эмоций, открыл встроенный шкаф, достал ведро и тряпку, чтобы вытереть стену. Этот маленький детский акт вандализма никак не повлиял на его настроение – он относился к подобным происшествиям хладнокровно, будто это было что-то неизбежное, вроде снегопада.

– Ты принес?

Он удивленно обернулся. Урсула стояла перед будкой, протянув руку с раскрытой ладонью и устремив взгляд на улицу.

– Давай быстрее, – настойчиво сказала девочка.

Киллиан не пошевелился, пытаясь угадать, что она сделает дальше. Урсула нервничала, потому что в любую минуту мог появиться отец, но не теряла угрожающего напора.

– Не тяни время!

Консьерж достал из кармана бумажник и с тем же равнодушным видом вынул из него купюры. Девочка жадно выхватила деньги у него из рук ровно за секунду до того, как в дверях появился ее отец.

– Урсула! Ты идешь или нет?

Она быстро повернулась спиной, чтобы отец не увидел банкноты, сунула восемьдесят долларов в карман пальто и одновременно достала оттуда шарфик.

– Вот он, его Киллиан нашел! – сказала девочка, показывая шарф, и быстро взглянула на консьержа, ожидая, что тот подтвердит ее слова.

И ее ожидание оправдалось.

– Да, я его подобрал в лифте.

Отец укоризненно постучал пальцем по циферблату наручных часов: Урсула уже опаздывала в школу. Она пробормотала «Смотри у меня!» в сторону Киллиана и выбежала на улицу.

Отмыть мраморную стену от шоколада горячей водой не составило труда. Киллиан наводил порядок, а лифты продолжали сновать вверх и вниз. Настала очередь старенькой миссис Норман, которая являла собой печальный образец человеческого одиночества. Она эксцентрично одевалась, была крайне общительной и вызывала у окружающих противоречивые эмоции. Выходя из лифта, она толкала перед собой детскую коляску, в которой сидели две маленькие собачки. Третья, на поводке, с обиженным взглядом семенила рядом с коляской. Киллиан поднялся со своего места и подошел к стеклянной двери, выходившей на улицу. Миссис Норман вслух говорила со своими собачками; она делала это только в присутствии других людей, будто хвастаясь своей дружной «семьей».

– Пойдемте, девочки, не задерживайтесь!

– Доброе утро, миссис Норман.

– Доброе утро, милый. Как погодка сегодня?

Более или менее похожий диалог повторялся каждое утро. Киллиан относился к этому спокойно, как к части своей работы, которую он старательно выполнял.

– Боюсь, что очень холодно.

Последовал ожидаемый вопрос миссис Норман:

– Как ты думаешь, мои девочки не слишком легко одеты?

Киллиан внимательно осмотрел собачек, одетых в дурацкие (но фирменные) свитера и шапочки.

– У Селин животик слишком открыт, вам не кажется?

Миссис Норман озабоченно наклонилась, чтобы посмотреть, и, застегивая пуговки на собачьей одежде, укоризненно проговорила:

– Мисс, куда же это годится: ходить по улице с открытым пупком? Что о тебе подумают люди, бесстыдница? – Миссис Норман взглянула на Киллиана: – Она любит покрасоваться, вечно расстегивается. Да еще, с тех пор как в парке появился этот новый кокер-спаниель, с ней стало невозможно совладать. А на прошлой неделе у нее живот болел из-за того, что вечно ходит полуголая… Но ничего не понимает. Невозможно объяснить.

Киллиан попытался дать ей совет, чего прежде с ним не происходило:

– Может быть, стоит выходить чуть позже, когда уже не так холодно?

Но у миссис Норман был ответ:

– Милый, скажу тебе по секрету. Знаешь, хоть мы и называем друг друга девочками, но мы уже в возрасте…

Киллиан попытался придать лицу удивленное выражение, хотя «разоблачение» было вполне ожидаемым.

Старушка продолжала:

– Арета не может долго… терпеть по утрам. Не знаю, понятно ли я объясняю… это возрастное.

Киллиан не упустил возможности избавиться от болтливой старушки:

– Тогда я вас больше не задерживаю.

Он открыл дверь, и в вестибюле повеяло зимним холодом. Миссис Норман была не прочь поболтать с консьержем еще несколько минут, но ей ничего не оставалось, кроме как выйти на промозглую улицу.

В восемь утра Киллиан обычно покидал рабочее место, чтобы купить себе завтрак в киоске на углу. Вернувшись в будку, он съедал пончик и пил свой двойной эспрессо, а сэндвич и бутылочку воды оставлял на потом. Меню всегда было одним и тем же – он твердо знал, что ему нравится, и не менял предпочтений.

Он вернулся в будку в 8:20, с приличным запасом времени. Наконец в половине девятого произошло то, чего он ждал: двери лифта открылись, и вестибюль залил веселый смех. Киллиан сверился с наручными часами. Клара, девушка с рыжими волосами, жившая в квартире 8А, шла на работу в свое обычное время.

Как бывало довольно часто, она вышла из лифта, прижимая к уху мобильный телефон. Похоже, разговаривала с подружкой о чем-то легкомысленном: на каждую фразу собеседницы Клара отвечала взрывом смеха. Однако разговор не помешал ей тепло и искренне улыбнуться Киллиану.

Консьерж находился в нескольких метрах от девушки; он не нарушал приватности разговора, но внимательно наблюдал за ней. Клара светилась радостью; по ней всегда видно, что она прекрасно ладит с собой и с окружающими. Всегда в хорошем настроении, она излучала безмятежность и жизнерадостность.

Наконец разговор по телефону закончился.

– Доброе утро, Киллиан!

Консьерж подошел ближе:

– Доброе утро!

Ему было что сказать, чем поделиться с Кларой. Но помешало неожиданное возвращение миссис Норман. Пожилая женщина постучала в стеклянную дверь, и Киллиан, у которого моментально испортилось настроение, подошел, чтобы открыть и впустить ее.

Тем временем Клара заканчивала одеваться «по погоде». Она натянула шапочку, которая скрыла густые волосы, и надевала карминно-красные шерстяные перчатки, но перепутала правую с левой, и пришлось начинать заново. Все ее действия были слегка несуразными, неуклюжими, но ей это легко прощалось.

– Однажды нас четверых найдут замерзшими на улице, – проговорила миссис Норман, едва войдя в здание со своей коляской и собаками.

Киллиан с брезгливостью отметил, что в углах рта старушки замерзли капельки слюны.

– Как вы поживаете, миссис Норман? – с улыбкой спросила Клара.

– Очень мерзну, детка. Этот город не для стариков.

– Вы никакая не старая, миссис Норман! Если бы моя мама была такой активной и бодрой, как вы! – подбодрила ее Клара.

Миссис Норман, довольная, засияла.

Киллиан снова попытался подойти ближе к Кларе, но момент был упущен. В присутствии других соседей он еще больше старался соблюдать приличия, как будто кто-то мог заподозрить, что спал он рядом с ней. Девушка продолжала одеваться и болтать с миссис Норман:

– А почему вы так рано выходите, в самый сильный холод? Днем все-таки потеплее…

Киллиан улыбнулся, заметив совпадение вопроса Клары со своим. Он подумал, что связь между ними постепенно становится крепче.

А миссис Норман уже произносила отрепетированный ответ:

– Детка, скажу тебе по секрету: бедняжка Арета, когда просыпается утром, не может долго терпеть. Не знаю, как тебе объяснить… это у нас возрастное.

Клара инстинктивно посмотрела на запястье, но часов не было. Она взглянула на часы Киллиана:

– Уже без двадцати девять? – Она не стала дожидаться ответа. – Меня же убьют на работе!

Она направилась к двери, на ходу застегивая пальто и прощаясь. Прежде чем выйти, Клара обернулась:

– Знаешь, Киллиан… – На секунду консьерж испугался, что сейчас она скажет что-то, что он не хотел бы услышать. Но это было не так. – У меня засорилась раковина на кухне. Можешь посмотреть?

– Обязательно зайду сегодня днем, – успокоил Киллиан.

– Спасибо тебе большое! Хорошего вам дня, миссис Норман!

И Клара нырнула в зиму. Она не заметила, что забыла завязать пояс пальто, и теперь он волочился за ней по снегу.

– Какая хорошая, воспитанная девушка, – сказала миссис Норман, входя с собаками в лифт, – Надеюсь, она не подумала, что мне тоже трудно терпеть… Какой стыд. Надо будет ей объяснить…

Двери лифта закрылись, и в вестибюле вновь стало тихо.

Киллиан вернулся в свою будку.

В 10:30 зашел почтальон, худой высокий афроамериканец, который всегда, какая бы ни была погода, перемещался на велосипеде. Он доставлял почту пунктуально, как часы, – качество, которое Киллиан очень ценил. Почтальон был неразговорчив, а консьерж, со своей стороны, не предпринимал попыток растопить лед. Ни один из них не знал, как зовут другого, и не интересовался этим. Их взаимодействие ограничивалось тем минимумом, которого требовала работа консьержа и почтальона. Они здоровались друг с другом, почтальон оставлял письма, консьерж принимал их, и они прощались.

Киллиан опускал письма в почтовые ящики, когда из лифта вышла одна из латиноамериканских домработниц, толкая перед собой кресло на колесиках. В кресле сидел болезненного вида пожилой человек.

Одно из колес застряло на выходе из лифта. Женщина пыталась освободить его, дергая коляску, а бедный старик, казалось, не мог понять, что происходит. Он тихо, с отсутствующим взглядом, мотался из стороны в сторону вместе с креслом.

Киллиан не сдвинулся с места, чтобы помочь. Он продолжал раскладывать почту, даже когда сиделка позвала его:

– Извините, мистер, можете мне помочь?

Но он был занят другим делом. Он внимательно рассматривал желтый конверт из хорошей, дорогой бумаги, на котором очень аккуратным, каллиграфическим почерком были написаны имя и адрес. Письмо было предназначено мистеру Самуэльсону из квартиры 2Д.

Мексиканка крикнула по-испански что-то вроде «Ну ты и козел!» и резко дернула кресло, высвобождая его. Потом усадила старика, который почти сполз на одну сторону, и с оскорбленным видом быстро покатила его на улицу, не глядя на консьержа.

– Хорошего дня, – сказал ей в спину Киллиан.

Желтый конверт привлек его внимание. Он взвесил два возможных варианта и сделал выбор: опустил письмо не в почтовый ящик, а в ящик стола в своей каморке.

И тут его внимание привлек какой-то блестящий предмет. На полу, возле лифта, лежала золотая цепочка с подвеской в виде маленького посеребренного медальона. Внутри обнаружилась фотография мексиканской сиделки с двумя малышами. Видимо, цепочка порвалась, когда она пыталась освободить застрявшее кресло-каталку.

Киллиан положил цепочку с медальоном в карман и вернулся в будку. У него была очень хорошая память, которая удерживала много фактов, но хотя бы раз в день он записывал новую информацию в свою черную книжечку. Страницы были заполнены цифрами и кодами. Напротив номера каждой квартиры значилось время, когда жильцы покидали дом: 5А – в 6:45, 3Б – в 7:10, 8А – в 7:30. Он с абсолютной точностью по памяти записал время выхода более чем двадцати разных людей. Дойдя до квартиры 8А, он остановился. У Клары была отдельная страница, только для нее, где Киллиан отмечал часы, когда она выходила и возвращалась, время ужина и отдельные, особые детали.

Он записал: «Клара – 8:30». И рядом: «без часов». А потом продолжил записи о других соседях, которые выходили из дома позже половины девятого.

Наступило время прерваться и перекусить. В рабочем контракте Киллиана было указано, что он может оставлять будку без присмотра на полчаса в день, но он всегда ел на своем рабочем месте, опустив жалюзи и включив радио.

Резко накатила усталость. У бессонницы было странное действие – она лишала Киллиана аппетита. Не успев съесть даже половину бутерброда, он провалился в сон, уронив голову на черную записную книжку.