Несколько часов вечерний бриз нес их над Венерой. Ломов время от времени включал ультрафиолетовое зрение, любовался солнцем. Оно почти касалось вздыбленного горизонта и напоминало мяч для игры в регби. Ломов вращался вместе с несущим шаром, с любопытством наблюдая, как из-за правого плеча выступает черное солнце, неторопливо проплывает по экрану и торжественно скрывается за левым плечом. Ночная сторона Венеры была мертвенно серой, а при выключении ультрафиолетового зрения проваливалась в угольную темноту.
      — Жалко, что вулканов не видно, — вздохнул Ломов. — Вот было бы зрелище!
      — Тебе все удовольствия подай, — буркнул Галин.
      Он висел под шаром почти горизонтально и солнца не видел. Внизу проплывало нагромождение скал Гекубы. Некоторые пики поднимались так высоко, что едва не царапали по животу. Галин переменил бы позу, но не хотел рисковать. Управление манипуляторами могло быть повреждено при отстреле.
      — Полет под шарами, — не унимался Ломов, — это спорт грядущего.
      — Ну да. Я вижу, как спортсмены парят над памятником Неизвестному Ломову и салютуют надруками.
      — А что? Потомки должны благодарить… Долго еще лететь?
      — Часов пятнадцать.
      — Соболезную. Гурману придется обедать в подвешенном состоянии.
      — Старик, поглядывай по сторонам. Я вздремну.
      — Ты еще и спать можешь? Железный человек!
      Галин промолчал. Он смотрел на неясную линию терминатора, которая медленно сползала с хребта Гекубы. Дальше шла непроглядная чернота — тень от невысокого хребта Сафо, вершины которого уже маячили вдали. «Километров пятьдесят, — подумал Галин. — Потом откроется долина Блейка с озерками расплавленного металла… Договорится ли Миша с Кианом? Должен, иначе «Очерки планетологии» не появятся. Впрочем, «Тетру» найдут. Как говорится, рукописи не горят…»
      Ломов слушал дыхание товарища и любовался черным светилом. «Прошло столько часов, — думал он, — а солнце своего положения не меняет. Почему?.. Интересно, а на Земле в ультрафиолетовом зрении солнце тоже было бы черным?»
      Ломов вспомнил Черноморское побережье, лукоморье Феодосийского залива. Вот где было солнце! Виноград, море и солнце… Они отщипывали полупрозрачные ягоды от огромной кисти, играли с дельфинами в салки, загорали. А вечером Марина затащила его в парк. Ломов танцевать не умел, кое-как переставлял ноги под волнующе-ритмичную музыку. Марина непрерывно смеялась. Потом объявили лав-лав, модную новинку сезона. Мелодия скрипки сладко обволакивала сердце, короткие вопли трубы били по нервам… Марина была везде и нигде. То льнула к нему, то резко отталкивала, упираясь ладонями в грудь. Ломов сошел с ума, обнял и неловко поцеловал девушку в щеку. Они были в темном углу.
      — Что с вами? — холодно спросила Марина.
      — Но ведь… — Ломов чувствовал, как горит лицо. — Вы так танцуете… Вы мне тоже нравитесь…
      — Что значит «тоже»?
      — Разве вы не…
      — Хорошенькое дело! — В голосе Марины появились визгливые нотки. — Уже потанцевать нельзя! Это лав-лав, все его так танцуют…
      — Вы что — и с другим бы… так же?
      — Если каждый партнер будет давать волю рукам…
      — Очень сожалею. Прошу извинить.
      Ломов наклонил голову, повернулся и ушел. Через полчаса на морском берегу до него дошел комизм ситуации. И он захохотал, словно собака залаяла. Ай да Микель! Ну влип… А сердце холодила льдинка сожаления…
      Это было до Гражины. Марина — Гражина… Имена рифмуются. И похожи они, как сестры. Только сходство неточное, как неточна рифма. Гражина не будет танцевать лав-лав с кем попало…
      Дальнейшее течение мыслей странным образом пошло по двум руслам. Будто каждое полушарие ломовского мозга работало само по себе.
      «Гражину я полюбил с одного взгляда, — думал Михаил. — Это было как взрыв. Она стояла у окна, даже лица не разглядел. Когда она пожала руку крепко, вплотную прижав ладонь к ладони, — я уже любил… Наверное, за двадцать семь лет сложился образ идеальной женщины. Мамины глаза, бабушкина доброта, что-то от школьных подруг, от сокурсниц, просто от знакомых или виденных в кино девушек. Гражина точно совпала с идеалом — ни убавить, ни прибавить. Я полюбил интуитивно… Хм, это похоже на теорию эмпатии. Как, бишь, звали того ученого? Кажется, Сопиков. Трогательная фамилия… Эмпатией Сопиков назвал метод интуитивного познания. Достаточно, мол, человеку получить небольшую информацию об объекте, как он на основе предыдущего опыта строит полную подсознательную модель. Как правило, модель спонтанно проявляется в самое неожиданное время. Например, во сне. Так Менделеев увидел свою таблицу, так я нашел способ отгонять «ос»… Нет, мысль об ультразвуке пришла не во сне, а в беспамятстве. Она была обрамлена в беседу с Галилеем. Галу тоже пришлось потерять сознание, чтобы увидеть Ломоносова. Странно… Две недели мы спим на Венере без всяких вещих снов. А стоит потерять сознание — они тут как тут. Три шока — три видения, стопроцентная повторяемость. По трем точкам можно строить зависимость… Не замешана ли здесь генная память, которая проявляется в стрессовых ситуациях? ГЕННАЯ ПАМЯТЬ…»
      «Гражина тоже полюбила сразу, — думал Ломов другой половинкой мозга. Только боялась признаться даже себе. Она вообще не собиралась выходить замуж, хотела делать науку. Не понимала, что любовь помогает, а не мешает. У нас будут дети. Дочку назовем Зухрой — в честь красавицы Венеры. Нет, к черту Венеру! Дочку назову Гражиной. Она будет красивой и умной — вся в маму… Хотя мои гены тоже чего-нибудь стоят. Гражина Ломова будет носительницей лучшей в мире комбинации генов! Поколения предков, как две реки, текли навстречу друг другу, любили, мучились, работали, чтобы слиться в Гражине Ломовой. Какой колоссальный опыт накоплен за столетия! Будет здорово, если дочка (Ломов уже думал о ней как о живой девочке с косичками и в коротком платьице) воспользуется опытом предков, не повторит их ошибок. А что? В принципе это возможно. Надо пробудить генную память. Могучая вещь ГЕННАЯ ПАМЯТЬ!..»
      «ГЕННАЯ ПАМЯТЬ» — эти слова одновременно вспыхнули в обеих половинках мозга, дрогнули, поплыли, сходясь, и вдруг соединились. Ломов даже захохотал. Елки-палки, почему он раньше не додумался! Ну-ка, ну-ка, не торопясь. Спокойно, последовательно, даже примитивно.
      Значит, так: чтобы родилась дочка, нужны двое — Гражина и он. А чтобы появились они, необходимо четверо — две мамы и два отца. И так далее в геометрической прогрессии. Ломов прищурился, возводя двойку в тридцатую степень… Выходило, что у дочки восемьсот лет назад должно быть свыше миллиарда одновременно существующих предков. Но это чепуха! В ту пору население континентов не превышало трехсот миллионов человек. А ведь дочка не одинока, есть другие дети со своей родословной. Следовательно, неизбежны общие предки, следовательно, все ныне существующие люди — родственники, все — братья. Ну не все, конечно, это было бы преувеличением, но представители одной национальности или территориально близкие народы — наверняка.
      Идем дальше. Он, Ломов, со стороны отцовской бабушки имеет предков в Италии. Мог среди них оказаться Галилео Галилей? Вполне! Вот тебе пробуждение генной памяти, вот тебе объяснение встречи с великим итальянским ученым. Ломов секунду погордился родословной и принялся вычислять Галима Галина. Гал — татарин, но фамилия у него русская. Русские и татары много веков жили бок о бок, смешение неминуемо. Так или иначе, но генная память друга хранит образ великого русского ученого. Тут Ломова занесло в сторону, он подумал о причинах буквальной близости двух пар имен: Галилео Галилей Галим Галин, Михайло Ломоносов — Михаил Ломов. Однако эта мысль была неплодотворной. К черту ее!
      Какие условия необходимы для пробуждения генной памяти на Венере? Во-первых, потеря сознания. Причем интересно, что они с Галиным отключались не более чем на десять минут, а сны видели длинные, насыщенные содержанием. Вторая встреча Гала с Ломоносовым была короткой, хотя бессознательное состояние товарища продолжалось полчаса. Это надо запомнить. Вторым главным условием является сама Венера. Ничего подобного на Земле с Ломовым не случалось, хотя в шоке он два раза побывал — после неудачных прыжков с вышки… А-а-а, вот в чем дело! Чем ближе к поверхности Венеры находится шокированный, тем продолжительнее и реалистичнее сон. Оба случая с Галом вписываются в эту закономерность. Значит, у поверхности существует излучение, которое пробуждает в отключенном мозге память предков. Лишь километровые слои углекислого газа уменьшают интенсивность излучения.
      — Гал! — позвал Ломов. — Эй, планетолог, кончай ночевать!
      Ровное дыхание товарища сменилось сладким покряхтыванием и длиннейшим зевком:
      — Айя-ха-хайя-а-а… Ну?
      — Есть вопрос.
      — Давай два.
      — Почему Солнце остановилось?
      — Как тебя терпят в твоей лавочке? Мог бы догадаться, что Солнце и мы движемся с одинаковыми скоростями.
      — Да?.. Это была разминка. Основной вопрос: ты на других планетах в обморок падал?
      — В каком смысле?
      — В прямом. Попадал ли ты в аварии, которые временно выключали сознание?
      — Не-е-ет… Как-то не довелось, знаешь. Мы стараемся избегать подобных ситуаций.
      — Жалко! А тогда, с Блейком?
      — Случись такое, я бы не вернулся.
      — Как же ты? Рука…
      — Пришлось поднапрячься. И вообще, если не считать нынешнего полета, я обходился без обмороков. Видно, старею… Послушай, чего ты домогаешься?
      — Да идейка прорезалась…
      Ломов подробно рассказал о предполагаемом воздействии неведомого излучения на пробуждение генной памяти. Галин задумался. Сказал твердо:
      — Есть слабина. Аномальных излучений на Венере не зафиксировано.
      — Мало ли что!
      — Погоди… На Венере масса аномальных явлений. Может быть, их совокупность пробуждает генную память?
      — Например?
      — Венера вращается в обратную сторону. Солнечные сутки продолжаются 2808 часов. Центр тяжести смещен на полтора километра от геометрического центра. Необычно соотношение изотопов аргона в атмосфере. Наконец, у планеты почти полностью отсутствует магнитное поле.
      — Все это чепуха, кроме последнего. Магнитное поле — фактор довольно мощный… Надо ставить серию опытов.
      — Собираешься колотить подопытных дубинкой по голове? — Галин рассмеялся.
      — Остри, остри… Буду экспериментировать с бионетическими системами. Ломов охнул и зажмурился, как от молнии. — Гал, я понял!
      — Молодец. А теперь отдохни.
      — Я понял, почему Киан сошел с ума!
      — Вот и ладно, я всегда верил в тебя.
      — Не хочу спать!
      — Без разговоров, юнга. Спи, пока есть время.
      Минут пять Ломов недовольно сопел, потом затих. Видно, усталость пересилила возбуждение, и сон сломил богатыря. Галин улыбнулся. Он медленно вращался вместе с несущим шаром, разглядывая мертвый венерианский пейзаж. Линия терминатора ползла по долине Блейка, но скалистые вершины хребта Сафо были освещены тусклым светом. Такого же марсианского цвета была и долина, но в отличие от Марса на ее поверхности тлели овальные рубиновые вкрапления. Это были озерки расплавленного металла.
      «Ос» давно не видно, — подумал Галин. — Наверное, к ночи они действительно теряют активность».
      Он проголодался. Достал из контейнера тубу с овсяной кашей, отвинтил колпачок и принялся понемногу выдавливать содержимое в рот. Выпил апельсинового сока. Посмотрел на часы. Судя по времени, Киан уже входит в зону видимости.
      Галин включил максимальное увеличение, разглядывая каждый километр равнины. Киан, по-видимому, лишился большей части несущих шаров и с такой высоты должен напоминать огромную гантель: сфера с электронным мозгом, сфера для сменного экипажа и соединяющая их рукоятка. Благодаря размерам и ослепительной белизне Киан не может затеряться, если только не утонул в озере. Но на планете нет больших озер. Да и не утонет он, плотность слишком мала… Не успел Галин подумать об этом, как с левого угла экрана выплыло озеро совершенно невероятных размеров. «Не меньше километра в диаметре», подумал Галин, присвистнув. Тут он увидел такое, что у него отвалилась челюсть.
      — Эй, дед, проснись!
      — А? — встрепенулся Ломов.
      — Мы пролетаем над пальмой.
      — Трепач… Такой сон не дал досмотреть.
      — Погляди вперед, немного левее по курсу.
      Ломов на минуту стих, даже дышать перестал. На берегу озера росло дерево! Кряжистым стволом и мощной кроной оно напоминало пальму.
      — Так это же Киан!
      Галин опешил. Судя по голосу, друг не шутил. Но кто его знает, остряка…
      — Ты уверен?
      — Совершенно.
      — Ну смотри. — Галин определил высоту полета и расстояние до пальмы. Закрыл глаза, в уме рассчитывая траекторию посадки. — Миша, как только дам сигнал, включай микроразрядник.
      Галин посмотрел на часы. Еще чуть более десяти минут, времени достаточно. На всякий случай повторил вычисления.
      — Миша, ты меня видишь?
      — Твой шар впереди. Немного правее и ниже меня.
      — Какое между нами расстояние?
      — Метров сто.
      — Хорошо, приготовься. — Галин смотрел на секундную стрелку. В нужное мгновение прижал кнопку разрядника, отсчитал двадцать пять секунд и крикнул Ломову: — Давай!
      На первых парах они даже не заметили, снижаются или нет. Но уже через десять минут поверхность значительно приблизилась. Озеро расплавленного металла разрослось, заняло почти весь экран. «Прямо в него? — с опаской подумал Галин. — Неужели внизу полный штиль?» Но тревога была ложной. Озеро смещалось назад, он уже видел, что опустится недалеко от берега.
      — Миша, коснешься поверхности — отцепляйся от шара!
      — Уговорил. Между прочим, наше черное солнышко закатилось.
      Галин не слышал. Поверхность Венеры стремительно надвинулась, он ощутил несильный толчок и разжал пальцы манипуляторов.
      «Кажется, обошлось», — подумал Галин. При посадке его перевернуло на спину, он увидел красное небо, в котором плыли, уменьшаясь, два белых шара. Значит, Миша тоже сел благополучно. Галин уперся надруками в каменный грунт и удлинял их, пока не встал вертикально. Переступил с ноги на ногу, проверяя устойчивость. Втянул манипуляторы и посмотрел по сторонам, ища Михаила. Вокруг расстилалась черная равнина.
      — Дед, ты где?
      — Здесь, здесь, — донесся излишне веселый голос. — Вляпался в какую-то лужу.
      — Не шевелись, я посмотрю.
      Переваливаясь из стороны в сторону, как утка, Галин заспешил к озеру. Белый яйцевидный скафандр косо выступал из жидкою свинца, отражаясь в зеркальной поверхности. Надруки нелепо торчали в разные стороны. Галин едва удержал нервный смешок.
      — Ты в десяти метрах от берега. Попробуй подгрести.
      Ломов замахал манипуляторами, быстро достиг суши. Галин ухватил его под руки, помог выбраться.
      — С легким паром. Как тебе свинцовая ванна?
      — Спасибо, хорошо искупался.
      — Извини, немного не рассчитал… Зато ты первый, кто плавал в жидком свинце.
      — И на том спасибо.
      Они еще немного поострили по поводу свинцовой купели, благотворного влияния свинцовых примочек. Увидев, что Ломов успокоился, Галин сказал:
      — Ладно, инцидент исчерпан.
      Преодолевая тугое сопротивление атмосферы, они вперевалку двинулись по берегу. Слева тускло мерцала свинцовая гладь озера. Дальний край его, приподнятый рефракцией, казалось, был готов опрокинуться. Справа круто вздымалась базальтовая равнина. Солнце зашло, но было довольно светло. Чем ближе они подходили, тем увереннее Галин узнавал Киана. Нижняя сфера гантели наполовину вросла в базальт. От нее тянулись какие-то трубы, похожие на корни. Рукоятка гантели поднималась на тридцатиметровую высоту. Из верхней сферы росли продолговатые образования, похожие на листья пальмы. Длина их достигала метров десяти, ширина — не менее метра. Листья и ствол были совершенно черными.
      — Как ты догадался, что это Киан?
      — Не догадался — знал. Конечно, не думал, что он будет похож на пальму. Логичнее было ожидать березу.
      — Как же он пророс?
      — С ним произошла та же история, что и с нами. Что-то нарушило связи в операционной памяти. Киан как бы потерял сознание. Пробудившаяся генная память выдала информацию о мнимой опасности. Спасая себя, Киан отстрелил несущие шары и сел. Но программа продолжала работать, и он начал жить в соответствии с приповерхностными условиями. Зарылся в грунт, пустил корни.
      — А листья?
      — Основное назначение Киана — разлагать углекислый газ. Куда же в таком случае девать углерод?
      — Значит, листья состоят из угля?
      — Из угля, сажи, графита, в общем, из углерода. Я думаю, ствол тоже оброс углем, как корой.
      — Угольные листья давно обломились бы… Хотя нет, вру. Антрацит минерал довольно прочный. Колотишь, колотишь его…
      Вблизи Киан еще более поражал воображение. Последний раз Галин видел его на околоземной орбите, но тогда он не казался таким огромным. Впрочем, космос скрадывает размеры.
      Киан стоял на берегу озера как былинный дуб. Мощные корни, круто изгибаясь, уходили в глубину. Некоторые были погружены в ртутную гладь озера. Толщина корней достигала двух метров. Вокруг громоздились базальтовые глыбы и насыпи из мелкой щебенки, словно поработал гигантский крот с алмазными когтями.
      — Смотри-ка, лист!
      Действительно, между двумя глыбами косо торчало длинное перистое образование. Галин ухватил надруками край листа, с трудом обломил.
      — Блеск и цвет антрацитовые, — пробормотал он. — А вот скол прозрачен, вроде стекла. Странный какой-то скол, гладкий. Похоже на спайность…
      По укоренившейся привычке планетологов определять твердость минералов царапанием он чиркнул обломком листа по глыбе. На ровной поверхности базальта осталась глубокая борозда. Галин с недоумением провел по ней пальцами манипулятора.
      — Н-да… — задумчиво сказал он. — Найди такую штуку в другой обстановке, я бы сказал, что это алмаз.
      — Алмаз, графит — какая разница? Все равно углерод.
      — Не скажи. — Галин спрятал обломок листа в наружный контейнер. Старик, кислорода на час. Что будем делать?
      — Будем договариваться. — Бионетик настроился на волну атмосферной станции. — Киан, Киан, я Ломов. Отвечай!
      После долгой паузы послышался хлопок, будто вытащили пробку из бутылки. Размеренный голос сказал:
      — Отвечаю: ты Ломов, я Киан.
      — Слава богу! Наконец-то слышу твой дивный голос. Принимай команду: открыть люк переходной камеры. Выполняй!
      Они смотрели на нижнюю сферу, ожидая, что сейчас кусками отвалится ребристая кора и распахнется овальный люк.
      — Ты человек, я береза, — сказал Киан. — Ты пришел срубить меня, человек?

      Ни открывать люк переходной камеры, ни разговаривать с ними Киан не желал. Это было ясно. В голове Ломова высветилась картинка: на берегу озера раскинула широкие листья пальма, у подножия лежат два трупа с посиневшими лицами.
      — Все равно доберусь до тебя, — прошипел он сквозь зубы.
      — Люка найти не успеем…
      — Попробуем вот что… — Ломов повел взглядом по толстенным корням, которые уходили в изломанный базальт и жидкий металл озера. — Перейди-ка на запасную волну, чтобы Киан не услышал.
      Ломов двинулся к берегу, Галин за ним. Бионетик шел неторопливо, переваливаясь на прямых ногах. Нимало не задумываясь, ступил на упругую гладь расплава. Его завалило на бок, от скафандра побежали мелкие волны. Работая ногами и манипуляторами, Ломов лег на живот и поплыл к огромному корню, который крутой дугой уходил в глубину. Галин молча следил за действиями друга.
      Во втором купании Ломов чувствовал себя увереннее. Быстро достиг цели, ухватился надруками. Поверхность корня была покрыта черными буграми и бороздами. Ломов попытался отломить кусочек коры. «Словно каменная, подумал он. — Прекрасно. Начнем скалолазание вверх тормашками». Перехватывая манипуляторами, медленно погрузился в расплав. Обзорный экран сразу потемнел. Ломов выключил внутреннее освещение. «Вслепую так вслепую. Все чувства — на пальцы манипуляторов».
      Он двигался вниз по корню, не замечая огромной выталкивающей силы. Переводил вперед правую надруку, находил надежную зацепку, укреплялся, искал зацепку левой надрукой, опять укреплялся, последовательно перехватывал подруки. Ноги болтались где-то вверху. Только ими и ощущалась тугая вязкость расплава. «Что, если корень уходит слишком глубоко? — мелькнула опасливая мысль. — Не хватит мощности манипуляторов…» Почти тут же он нащупал неровную кромку раструба, которой заканчивался корень. Ухватился левыми манипуляторами, переложил тело в горизонтальное положение. Медленно перевалил через край. Его дернуло вверх, в зев раструба, но подруки держали надежно. Обзорный экран по-прежнему был слеп, однако Ломов всем телом чувствовал, что путь впереди свободен.
      — Гал! Слышишь меня?
      — Еще бы — отдуваешься, как морж.
      — Порядок, Гал. Корень полый. Видимо, Киан через него забирает расплав. Сделай вот что. — Он описал маршрут.
      — Понял. Жди первой почтой.
      Чтобы не терять времени, Ломов решил пройти по периметру раструба. Через полметра уперся в перегородку. Держась за нее, переместился к центру трубы. Пощупал манипуляторами. Так и есть. Раструб разделен на четыре части. Вход не один. Четыре. Похоже на сложное устье лабиринта. Впереди возможны фильтры, диафрагмы, решетки, впитывающие устройства. Только один путь ведет к цели. Один, но какой? Перебирать варианты времени нет.
      — Держусь за край трубы, — доложил Галин. — Черт! Здесь перегородка…
      — Даже четыре. Четыре входа в лабиринт.
      По колебаниям расплава Ломов понял, что планетолог обследует раструб. Сухо состукнулись скафандры.
      — Четыре туннеля… Я бы пошел по тому, в котором сидишь ты.
      — Согласен.
      — Как думаешь, еще разветвления будут?
      — Не исключено.
      — Тогда пусти меня первым.
      Ломов не возражал — планетолог проходил лабиринты намного лучше. Повозились, меняясь местами. Нырнули в туннель.
      Подниматься было легко. Расплав выталкивал, требовалось только притормаживать манипуляторами. «Классическое движение в камине, — думал Ломов. — Черт-те где пригодились альпинистские навыки. Если бы не жуткая темень…»
      — Внимание, — сказал Галин. — Туннель раздваивается… Иду по боковому ходу.
      — Понял.
      Через минуту правая надрука Ломова погрузилась в пустоту. Он обследовал ширину хода, уперся манипуляторами в стенки, наклонил скафандр, чтобы половчее вписаться в поворот. «Не застрять бы», — подумал с опаской. Благополучно миновали еще два разветвления. Двигались уже горизонтально. Видимо, это было то место, где корень выступал из озера. Их прижимало к своду туннеля. Слышалось слабое попискивание — скафандр скребло о стенки.
      — Все, — сказал Галин. — Дальше хода нет.
      — Тупик?
      — Конец туннеля. По пояс торчу в свободном пространстве.
      — Ну?!
      — Уцепиться не за что… Пожалуй, надо всплывать.
      Ломов включил внутреннее освещение. Стрелка расходомера стояла около нуля.
      — Гал, ну что ты?
      — Ого! — прервал его изумленный голос. — Вот это кино!.. Всплывай, Микель!
      Ломов продвинулся еще на метр. Дальше туннель как бы расширился. Похоже, корень соединял озеро с резервуаром.
      — Из бассейна А в бассейн Б проведена труба, — бормотал Ломов, чтобы отвлечься от мыслей о кислороде. Его потащило вверх. Ноги косо застряли в устье туннеля. Ломов задвигал ими, оттолкнулся подруками и, как воздушный пузырь, выпрыгнул на поверхность.
      Достаточно было одной минуты, чтобы оценить обстановку. Рядом плавал Гал. От его скафандра тянулся широкий луч, который выхватывал из темноты сферический свод, полыхающий красными, оранжевыми и желтыми огнями. Наверху свод примыкал к чему-то белоснежно-матовому. Ломов повел прожектором.
      — Нижний шар Киана!
      — Вот именно. Где-то должен быть люк.
      Они поплыли по кругу между искрящей стеной и белым шаром. Ломов видел, как мерно поднимались и опускались манипуляторы товарища.
      — Вот он!
      В круге света появился овальный люк. Ломов с умилением разглядывал головки прижимных болтов.
      — Работай!
      Подгребая нижними манипуляторами, чтобы не относило в сторону, они ослабили и откинули болты. Галин ухватился за скобу, потянул на себя. Люк не поддался. Галин, чуть ли не целиком высунувшись из расплава, повис на скобе.
      — Ты чего?
      — Люк… заблокирован…
      — Давление уравняй!
      — А, черт!
      Галин торопливо завращал игольчатый натекатель. Сквозь пластолитовые стенки скафандра пробился рев, с которым венерианская атмосфера ворвалась в переходную камеру. Люк отошел, открывая небольшое помещение, по-домашнему освещенное белыми плафонами.
      Помогая друг другу, забрались в переходник. Пока Галин задраивал люк и откачивал из камеры газ, Ломов стоял, привалившись к переборке. По лицу, по спине струйками сбегал пот. Ломов задыхался:
      — Не могу…
      — Старичок, потерпи. Надо охладить скафандры.
      «Все, — подумал Ломов. — Сейчас увижу Галилея». Он чувствовал, что плывет в зеленых волнах, и те его покачивают, поглаживают, убаюкивают. Это было не страшно, это было сладостно, как в детстве…
      — Разрядник! — рявкнул Гал. — Включи разрядник!
      Назойливый голос мешал покачиваться и плыть. Чтобы избавиться от него, Ломов ткнул пальцем в кнопку. И опять блаженная ухмылка поползла по лицу…
      В лицо ударил холодный воздух. Пот высох, тело взяло ознобом. Сладостное покачивание прошло, напрасно Ломов пытался удержать его. Зато пришло другое ощущение, будто он лежит на колючем песке и безудержно пьет шипучую ледяную воду, которая хлещет в рот, мимо рта, на шею, на грудь… Он окончательно пришел в себя. «Блуза» была поднята, яркий свет плафонов резал глаза. Гал откручивал болты входного люка. Обернулся.
      — Жив, Микель? — Нос его был заострен, глаза запали.
      Ломов, кряхтя, выбрался из «колготок». Шатнуло. Чтобы не упасть, опустился на корточки.
      — Полезай, — сказал Галин, оттягивая массивную крышку.
      Ломов на карачках подполз к люку, со стоном перевалил через высокое ребро. В рубке хотел подняться, но недостало сил. Повалился на бок, сразу уснул…
      Его разбудил зудящий звук электробритвы. Ломов открыл глаза и перевернулся на спину, раскинув руки. Блаженно зевнул.
      — Доброе утро, — приветствовал Гал.
      Планетолог успел переодеться в голубой комбинезон и вышагивал по рубке, насколько хватало шнура. Бритва ездила по широкому лицу, словно хлебоуборочный комбайн. Галин корчил рожи, вертел головой. Весело было глядеть на него.
      — Связь? — спросил Ломов.
      — Связи нет. Киан тоже отмалчивается.
      — Сейчас я его разговорю. Научу уважать людей.
      — Сперва приведи себя в порядок. Стыдно смотреть — зарос, неумыт, валяется на полу. Не космонавт, а бродяга.