- Хоть я провалялся в каменном гробу немало столетий, разбить решетку я сумею - как и десяток стигийских черепов. Но не думай, что это все, на что я гожусь! Да, сейчас я слаб, и мне нужна твоя сила, чтобы отомстить и напиться крови… однако я тебе отслужу! Отслужу, клянусь Древними Богами! Ты только дай мне хлебнуть досыта теплой красной крови - той, что льется в бою, что течет из ран умирающих воинов, что пятнает землю под колесами боевых колесниц. Пои меня досыта, киммериец, по самую рукоять, как обещал! И тогда…
      Внезапно откуда-то сверху долетел протяжный звук, не то рев, не стон, уже знакомый Конану. Потом над головой у него затопотало, заухало, и башня чуть заметно сотряслась. Рана Риорда замер, склонив голову в капюшоне и прислушиваясь; серебряный полумесяц секиры и черненое ее древко просвечивали сквозь туманную плоть призрака. Наконец он поднял руки и проскрежетал:
      – Кровь! Теплая красная кровь! Много крови! Целое море! Ну, киммериец, вышибай решетку, и посмотрим, как ее взять!
 

***

 
      Железные прутья вылетали один за другим, с глухим звоном, выбивая каменные осколки. Секира светилась и играла в сильных руках Конана; он не чувствовал сейчас ни голода, ни жажды, словно и не было двух томительных дней, проведенных в файонской темнице. Но он про них не забыл - как и про позорное свое пленение. Он собирался удрать из Файона не раньше, чем пара десятков стигийских солдат умоется кровью. И еще ему хотелось разыскать жреца, того самого жреца в черной хламиде, которого он видел на лестнице за миг до крушения. Конан полагал, что если кто и мог узнать его в этой цитатели, так непременно жрец. Впрочем, не исключалось, что он преувеличивал свою известность и славу - стигийские жрецы были жестокосердны, и любой из них, не колеблясь, велел бы бросить в каменный мешок даже незнакомого путника.
      Прутья Конан вышибал обухом топора, не желая тупить лезвие. Вероятно, его опасения были напрасными: волшебное оружие вроде Раны Риорды не затупишь ничем. Но была и еще одна причина для осторожности. Дух Рорта исчез, проскользнул в огромную секиру, слился с ней, и Конан не знал, в каком именно ее части призраку угодно обитать - в топорище ли, в копейном наконечнике, в кольцах обуха либо в лунообразном полукруге лезвия. По здравому рассуждению, такой грозный и древний дух должен был находиться в самом почетном месте, то есть на режущей кромке, а значит, ее стоило приберечь для более славных дел, чем битва со старой железной решеткой.
      Покончив с этим препятствием, Конан размотал набедренную повязку, единственное свое одеяние, и, свив ее плотным жгутом, привязал секиру за спину. Затем он протиснулся в окно, сделавшись богаче еще на десяток ссадин, царапин и синяков: окно было узким, а плечи киммерийца - широкими.
      Снаружи царил ночной полумрак. Где-то внизу, под отвесным утесом, дико и гневно рокотала река, штурмуя гранитную твердыню; вверху, на стенах и башенной кровле, гортанными голосами перекликались часовые. Звезды горели, будто самоцветные камни в смоляных локонах Иштар; драгоценную же диадему богини, высеченную из черного обсидиана, венчала луна. Приподняв голову, Конан бросил взгляд на ее серебряный диск. Луна уже прошла зенит, знаменуя поворот ночи, и свет ее падал теперь на Файонскую твердыню с запада. Выпуклость огромной башни, наклонно уходившей к звездному небу, скрывала беглеца от бледных лунных лучей и от глаз стражи. Он начал подниматься, используя трещины в древних камнях, цепляясь за неровности кладки; перекличка стражей наверху манила Конана. Он уже представлял, как устроит знатный пир Рана Риорде: сначала прикончит охрану, потом доберется до жреца.
      Легкое дуновение ветерка шевельнуло волосы киммерийца, и вместе с ветром пришел голос. Хриплый, клекочущий…
      – Кровь! Теплая красная кровь!
      – Рорта?
      – Я-а-а… Кровь, кровь! Крр-роовь!
      – Где ты?
      – С тобой, киммериец. Невидимый, на твоей спине, у твоего плеча, рядом с твоим ухом… Кровь, кровь!
      Конан сплюнул в темную пропасть под ногами.
      – Все-таки ты - вампир, трухлявое топорище!
      – Не-е-ет… Я - боец. Я убиваю для потомков Гидаллы, и смерть их врагов дает мне жизнь. Сейчас я должен утолить голод. Стигийской кровью!
      – Будет тебе кровь. Только у стигийцев она похожа на шакалью мочу - такая же едкая, жидкая и вонючая. Я бы побрезговал. Клянусь Кромом!
      – Кровь мести пьянит, потомок Гидаллы, и вкус ее сладок. Помни только: мне годится лишь та кровь, что взята в бою.
      – Я не режу беззащитных, - буркнул Конан. Он задрал голову вверх: до зубцов башенного парапета оставалось три длины копья. Он уже видел панцири солдат, блестевшие в лунном свете, и черные перья, что развевались над бронзовыми шлемами. Черные перья… Скоро они станут багровыми!
      Хриплый голос Рорты бубнил за спиной, требовал, торопил. Конан ухмыльнулся.
      – Спешишь поужинать, приятель? Тогда прикуси язык, если не хочешь, чтоб тебя услышали.
      – Меня не услышат. Меня можешь слышать только ты. Кровь, кровь! Крр-роовь!
      До верха башни осталось две длины копья, и Конан удвоил осторожность. Он карабкался по камням словно барс, запуская скрюченные пальцы-когти в щели меж гранитных плит; его стальной клык висел за спиной - нетерпеливый, жадный, жаждущий. Похоже, близость схватки лишала Рана Риорду разума - если у него было нечто похожее на разум.
      Одна длина копья. Судя по голосам, наверху сторожили четверо. Разгоняя сон, они то вступали в перебранку, то вызванивали рукоятями мечей по панцирям нехитрую мелодию походного марша, то принимались хвастаться - кто сколько срубил шемитских голов да завалил шемитских девок. Конана это злило: Белит тоже родилась в Шеме и до того, как сделаться владычицей Черного Берега, побывала в лапах стигийцев. Вдруг солдаты смолкли, и через несколько мгновений он уловил звук откупориваемой фляги и потом - призывное бульканье. Вино! В горле у киммерийца сразу пересохло, перед глазами полыхнул яростный огонь; змеей проскользнув между зубцами парапета, он распустил узел на груди и поднялся, сжимая секиру в руках.
      Стражей и в самом деле оказалось четверо. Двое стояли на противоположных сторонах башенной площадки, наблюдая за стенами, еще пара - у самых каменных зубцов. Эти, отложив копья и щиты, поочередно угощались из фляги - да так и застыли, когда перед ними возник обнаженный гигант с огромным сверкающим топором.
      Конан, однако, не медлил. Он даже не стал поднимать секиру - ударил словно копьем. Острие вошло солдату пониже подбородка, угодив в нашлемный ремень; тот лопнул, шлем загрохотал по камням, а следом рухнул и его хозяин. Второй стигиец отбросил флягу и потянулся было к мечу, но Рана Риорда свистнула в прохладном ночном воздухе, и лунный ее полукруг опустился воину меж плечом и шеей. Конан почти не ощутил удара: огромное лезвие рассекло бронзовый панцирь разом и на груди, и на спине, и вышло из левого бока стигийца. Раздался странный звук, словно какой-то большой зверь нетерпеливо и жадно всасывал воду; потом - знакомый клекот:
      – Кровь! Крр-ровь! Крр-роовь! Еще!
      – Погоди, - сказал Конан и, вырвав флягу из мертвой руки, осушил ее в пять глотков. Вино было холодноватым и кислым, дешевый напиток солдатни, но жажда сразу отступила. Теперь киммериец чувствовал себя гораздо лучше.
      Отшвырнув фляжку, он бросился налево, к третьему из стражей, уже выхватившему меч. Последний из солдат, наставив копье, бежал к нему, жутко оскалив зубы и топоча по камням подкованными башмаками. Противник Конана - тот, что с мечом - оказался, видать, из ветеранов; ловко подставив щит под удар, он послал вперед короткий клинок, целя киммерийцу меж ребер, в самое сердце. Мог ли он знать, что щит из прочного железного дерева, обтянутый дубленой кожей, обитый бронзовыми бляхами, был для Рана Риорды куском шелковой ткани, полоскавшейся на ветру? Серебристое лезвие и рассекло его точно ткань, без всяких усилий. Верхний рог стального полумесяца полоснул стигийца по горлу и поперек груди; потом раздался прежний хлюпающий звук - секира высасывала из побежденного влагу жизни. Вырвав ее из мертвого тела, Конан обернулся, готовый отразить удар копья, но последний из стражей, бросив оружие, мчался к лестнице. Мчался без крика, без вопля; похоже, от ужаса перехватило горло.
      – Скорее! - проклекотал Рорта. - Скорее! Кидай!
      – Сам знаю, - буркнул киммериец.
      Секира вырвалась из его рук стальной птицей, и воин упал с перерубленным позвоночником. От ступеней, что вели вниз, в темное чрево башни, его отделяли четыре шага.
      Конан огляделся. На просторной башенной площадке валялись трупы, сухие, как мухи, высосанные пауком; над стенами же Файона царило молчание - если не считать далекой переклички часовых. Видать никто из них не услышал шума короткой схватки. Да и понятно: кроме звякнувшего о камни шлема, все противники киммерийца расстались с жизнью на удивление тихо.
      Он поднял свою набедренную повязку, скатанную в жгут, и обмотал ее вокруг пояса. Взял еще сумку с припасами, что валялась в углу площадки; больше ничего от мертвых стигийцев он не хотел. То были простые солдаты, и на их телах вряд ли удалось разжиться чем-нибудь ценным.
      Пристроив секиру на плече, Конан направился к лестнице.
      – Доволен? - он стиснул сильными пальцами древко, точно подавая сигнал своему невидимому призрачному спутнику.
      – Мало, - проскрежетал дух, - мало! Помню я, на равнинах Валузии кровь текла рекой, хлестала по оси колесниц. Я убивал и пил, пил и убивал! И сила моя крепла.
      – То была солдатская кровь, - возразил Конан. - Много ли в ней проку? Скоро я угощу тебя кровью черного жреца. Вот лакомое блюдо!
      Рана Риорда что-то пробормотал и смолк. Они продолжали спускаться в недра гигантской башни, не встречая никого; похоже, это укрепление, выходившее к речному берегу, охраняла лишь четверка часовых, которых киммериец уже прикончил. Лестница бесконечной спиралью вилась в узком проходе, и Конан с напряжением ждал, что за очередным поворотом откроется выход в какой-нибудь коридор. Но коридора не попадалось, и он решил, что спустится вниз, где наверняка были двери, выйдет во двор и там прикинет, куда мог забиться проклятый змееныш Сета.
      Внезапно топор дрогнул у него в руках, и хриплый голос Рорты прошелестел:
      – Кровь! Теплая красная кровь! Много крови!
      – Где? - Конан оглянулся; кроме глухой каменной кладки слева и справа он не видел ничего.
      – Чую, - шептал над ухом призрак, - чую! Тут, за стеной! Руби!
      – Рубить камень? Клянусь Кромом! К чему портить добрую сталь?
      – Не испортишь! Я взял уже четыре жизни! Сила моя растет! Руби, киммериец!
      Конан не стал спорить и, размахнувшись, обрушил топор на внутреннюю стену. Файон строили в незапамятные тысячелетия, и камни его потрескались и раскрошились под действием времени, которое властно даже над гранитом. Теперь каменные блоки держались не столько засохшим известковым раствором, сколько собственной неимоверной тяжестью. Внизу башни, где находилась темница Конана, толщина стены достигала восьми локтей, и здесь, на половине высоты, она вряд ли была уже. Но секира вошла в древние камни словно отточенный нож в кусок сыра; посыпался щебень, большой каменный блок рухнул на ступени и с грохотом покатился вниз. Нашумим, перебудим весь гарнизон, подумал киммериец, быстро отскочив в сторону.
      – Руби! - заклекотал Рорта. - Руби! Кровь! Много крови!
      Несколькими мощными ударами Конан расчистил проход. Перед ним открылась гигантская камера; вероятно, она занимала половину высоты башни. В бронзовых кольцах, врезанных в стены, пылал десяток факелов; два из них обрамляли маленькую железную дверь, притулившуюся в самом низу. Вероятно, Конан добрался бы до нее, спустившись по лестнице, но сбить чудовищной толщины засов оказалось бы не легче, чем прорубиться сквозь камень. Впрочем, для Рана Риорды и то, и другое проблем не составляло.
      Кроме двери и факелов в камере не было ничего - если не считать какой-то гигантской фигуры, прикованной к стене напротив входа. Тусклый свет позволял различить клочья редкой бурой шерсти, сквозь которую проглядывала темная кожа, толстая и грубая, как слоновья шкура; откуда-то сверху стекал водопад волос, таких же грубых и спутанных в неопределенную черную массу. "Вот кто ревел над моим крысятником," - подумал Конан. Спрыгнув на пол, он выставил перед собой секиру и направился к пленнику.
      Возможно, то был человек, но какой огромный! Локтей пятнадцати в высоту; на его ладони киммериец мог бы усесться словно в кресле, а плечи гиганта, казалось, нельзя было измерить и длинным боевым копьем. Голова выглядела небольшой, но лишь в сравнении с массивным и громоздким туловищем; на самом же деле была она никак не меньше доброго пивного бочонка. Скошенный лоб, остроконечные, поросшие волосом уши, расплющенный нос над толстыми губами, клыки размером в палец и чудовищные челюсти… Хейворк, людоед, мелькнуло в голове у киммерийца, и он опустил взгляд ниже. То, что болталось у этого великана между ногами, производило неизгладимое впечатление.
      Несколько долгих мгновений Конан разглядывал чудище, чудище же с интересом взирало на него. Грудь и руки гиганта охватывали цепи, на удивление тонкие, всего в два пальца; они уходили в отверстия в стене, за которой, вероятно, скрывался некий механизм. С его помощью цепи можно было ослабить, но сейчас их натянули до упора, притиснув великана спиной к камням. Похоже, пленнику это не слишком нравилось; на чудовищном его лице застыло обиженно-раздраженное выражение.
      Напряженную тишину прервал клекочущий шепот Рорты:
      – Чего ждешь? Руби его! Кровь! Кровь!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.