Старик спросил: - Я вас не вверг в печаль признаньем в этих бедах небывалых? -Нет, вспомнился мне правнук Ганнибалов, сказала я, - мне лишь его и жаль.
      А если вдруг, вкусивший всех наук, читатель мой заметит справедливо: - Все это ложь, изложенная длинно. Отвечу я: - Конечно, ложь, мой друг.
      Весьма бы усложнился трезвый быт, когда б так поступали антиквары, и жили вещи, как живые твари, а тот, другой, был бы и впрямь убит.
      Но нет, портрет живет в моем дому! И звон стекла! И лепет туфель бальных! И мрак свечей! И правнук Ганнибалов к сему причастен - судя по всему.
      ГЛАВА ИЗ ПОЭМЫ
      I
      Начну издалека, не здесь, а там, начну с конца, но он и есть начало. Был мир как мир. И это означало все, что угодно в этом мире вам.
      В той местности был лес, как огород, так невелик и все-таки обширен. Там, прихотью младенческих ошибок, все было так и все наоборот.
      На маленьком пространстве тишины был дом как дом. И это означало, что женщина в нем головой качала и рано были лампы зажжены.
      Там труд был легок, как урок письма, и кто-то - мы еще не знали сами замаливал один пред небесами наш грех несовершенного ума.
      В том равновесье меж добром и злом был он повинен. И земля летела неосторожно, как она хотела, пока свеча горела над столом.
      Прощалось и невежде и лгуну какая разница? - пред белым светом, позволив нам не хлопотать об этом, он искупал всеобщую вину.
      Когда же им оставленный пробел возник над миром, около восхода, толчком заторможенная природа переместила тяжесть наших тел.
      Объединенных бедною гурьбой, врасплох нас наблюдала необъятность, и наших недостоинств неприглядность уже никто не возмещал собой.
      В тот дом езжали многие. И те два мальчика в рубашках полосатых без робости вступали в палисадник с малиною, темневшей в темноте.
      Мне доводилось около бывать, но я чужда привычке современной налаживать контакт несоразмерный, в знакомстве быть и имя называть.
      По вечерам мне выпадала честь смотреть на дом и обращать молитву на дом, на палисадник, на малинуто имя я не смела произнесть.
      Стояла осень, и она была лишь следствием, но не залогом лета. Тогда еще никто не знал, что эта окружность года не была кругла.
      Сурово избегая встречи с ним, я шла в деревья, в неизбежность встречи, в простор его лица, в протяжность речи... Но рифмовать пред именем твоим? О, нет.
      Он неожиданно вышел из убогой чащи переделкинских дерев поздно вечером, в октябре, более двух лет назад. На нем был грубый и опрятный костюм охотника: синий плащ, сапоги и белые вязаные варежки. От нежности к нему, от гордости к себе я почти не видела его лица - только ярко-белые вспышки его рук во тьме слепили мне уголки глаз. Он сказал: "О, здравствуйте! Мне о вас рассказывали, и я вас сразу узнал". И вдруг, вложив в это неожиданную силу переживания, взмолился: "Ради бога! Извините меня! Я именно теперь должен позвонить!". Он вошел было в маленькое здание какой-то конторы, но резко вернулся, и из кромешной темноты мне в лицо ударило, плеснуло яркой светлостью его лица, лбом и скулами, люминесцирующими при слабой луне. Меня охватил сладко-ледяной, шекспировский холодок за него. Он спросил с ужасом: "Вам не холодно? Ведь дело к ноябрю?" - и, смутившись, неловко впятился в низкую дверь. Прислонясь к стене, я телом, как глухой, слышала, как он говорил с кем-то, словно настойчиво оправдываясь перед ним, окружал его заботой и любовью голоса. Спиной и ладонями я впитывала диковинные приемы его речи -нарастающее пение фраз, доброе восточное бормотание, обращенное в невнятный трепет и гул дощатых перегородок. Я, и дом, и кусты вокруг нечаянно попали в обильные объятия этой округлолюбовной, величественно-деликатной интонации. Затем он вышел, и мы сделали несколько шагов по заросшей пнями, сучьями, изгородями, чрезвычайно неудобной для ходьбы земле. Но он как-то легко и по-домашнему ладил с корявой бездной, сгустившейся вокруг нас, - с выпяченными, дешево сверкающими звездами, с впадиной на месте луны, с грубо поставленными, неуютными деревьями. Он сказал: "Отчего вы никогда не заходите? У меня иногда бывают очень милые и интересные люди - вам не будет скучно. Приходите же! Приходите завтра". От низкого головокружения, овладевшего мной, я ответила почти надменно: "Благодарю вас. Как-нибудь я непременно зайду".
      Из леса, как из-за кулис актер, он вынес вдруг высокопарность позы, при этом не выгадывая пользы у зрителя - и руки распростер.
      Он сразу был театром и собой, той древней сценой, где прекрасны речи. Сейчас начало! Гаснет свет! Сквозь плечи уже мерцает фосфор голубой.
      - О, здравствуйте! Ведь дело к ноябрю не холодно ли? - вот и все, не боле. Как он играл в единственной той роли всемирной ласки к людям и зверью.
      Вот так играть свою игру - шутя! всерьез! до слез! навеки! не лукавя! как он играл, как, молоко лакая, играет с миром зверь или дитя.
      - Прощайте же! - так петь между людьми не принято. Но так поют у рампы, так завершают монолог той драмы, где речь идет о смерти и любви.
      Уж занавес! Уж освещает тьму! Еще не все: - Так заходите завтра! О тон гостеприимного азарта, что ведом лишь грузинам, как ему.
      Но должен быть такой на свете дом, куда войти - не знаю! невозможно! И потому, навек неосторожно, я не пришла ни завтра, ни потом.
      Я плакала меж звезд, дерев и дач после спектакля, в гаснущем партере, над первым предвкушением потери так плачут дети, и велик их плач.
      II
      Он утверждал: "Между теплиц и льдин, чуть-чуть южнее рая, на детской дудочке играя, живет вселенная вторая и называется - Тифлис".
      Ожог глазам, рукам - простуда, любовь моя, мой плач - Тифлис! Природы вогнутый карниз, где бог капризный, впав в каприз, над миром примостил то чудо.
      Возник в моих глазах туман, брала разбег моя ошибка, когда тот город зыбко-зыбко лег полукружьем, как улыбка благословенных уст Тамар.
      Не знаю, для какой потехи сомкнул он надо мной овал, поцеловал, околдовал на жизнь, на смерть и наповалбыть вечным узником Метехи.
      О, если бы из вод Куры не пить мне! И из вод Арагвы не пить!
      И сладости отравы не ведать! И лицом в те травы. не падать!
      И вернуть дары, что ты мне, Грузия, дарила! Но поздно! Уж отпит глоток, и вечен хмель, и видит бог, что сон мой о тебе - глубок, как Алазанская долина.
      ЛУГ ЗЕЛЕНЫЙ
      Текст к телевизионному фильму режиссера А. Ремиашвили "Луг зеленый". За кадром читала Б. Ахмадулина.
      ВСТУПЛЕНИЕ
      Еще не рассвело во мгле экрана. Как чистый холст, он ждет поры своей. Пустой экран увидеть так же странно, как услыхать безмолвную свирель.
      Но в честь того, что есть луга с росою, экран зажжется, расцветут холсты. Вся наша жизнь - свиданье с красотою и бесконечный поиск красоты.
      ГОРОД
      О зритель, ты бывал в Тбилиси? Там в пору наших холодов цветут растения в теплице проспектов, улиц и садов.
      Там ты найдешь друзей надежных. Пусть дружба их тебя хранит. Там жил да был один Художник...
      Впрочем, дорифмовать мне придется потом, сейчас некогда, потому что Художник - вот он, перед Вами, вон тот, который разговаривает с Девушкой. Потом он пойдет по улице, встретит знакомых, поговорит с ними о том, о сем. Но я знаю, что он все время думает о своей работе и, если заснет, он увидит ее во сне. Это бывает с каждым из нас, только у нас с Вами своя работа, а у Художника - своя. Все, что он видит, так или иначе связано с холстом, который еще не начат. Давайте посмотрим, что происходит с Художником, или в Художнике, пока он не взял в руки кисть...
      Девушка уходит, но, разумеется, она скоро вернется. Она очень много значит для нашего Художника, но он пока этого не знает...
      ...Взгляните на этого незнакомца. Еще раз взгляните. Хорошо, что Вы познакомились, - Вам еще предстоит встретиться...
      Этого человека с цветами Вы тоже скоро увидите... Хочу предупредить Вас, что при следующей встрече эти милые, почтенные и вполне реальные тбилисские жители могут показаться Вам несколько странными и причудливыми. Дело в том, что в следующий раз Вы увидите их такими, какими увидит их Художник. Кто знает, какими видят нас художники? А ведь они нас непременно видят, иначе бы мы не узнавали себя или что-то свое в их полотнах, книгах или в кино...
      Ну, что ж, художники всегда видят нас, а мы на этот раз будем подглядывать за Художником...
      МАСТЕРСКАЯ
      Понаблюдаем за экраном, а холст пусть ждет своей поры, как будто мы в игру играем, и вот Вам правила игры.
      Поверьте мне, как я Вам верю, И следуйте за мной теперь. Есть тайна за запретной дверью, а мы откроем эту дверь,
      Войдем в простор чужих владений! Художник наш вот-вот заснет. Вы - зрители его видений, а я в них - Ваш экскурсовод.
      Заснул Художник. Холст не начат, меж тем идет куда-то он. Что это значит? Это значит, что наш Художник входит в сон.
      А нам, по волшебству кино, увидеть сон его дано.
      ЗЕЛЕНЫЙ ЛУГ
      Зеленый луг - всему начало, он - всех, кто есть, и все ж - ничей. И, музыку обозначая, растет цветок-виолончель.
      Смотрите, глаз не отрывая! Трамвай - по лугу? Вздор какой! Наверно, слышит звон трамвая Художник, спящий в мастерской?
      Все это - не на самом деле. У сновидений свой закон. Но по проспекту Руставели Вам этот человек знаком.
      Зачем он здесь - для нас загадка. Мы разгадаем этот кадр. Нет музыки без музыканта и, значит, это - музыкант.
      Пусть он не видит в этом смысла. Он странен и чудаковат. Он так Художнику приснился и в этом он не виноват.
      Художник то стоит, то ходит, коль он не хочет рисовать, а музыкант играть не хочет, я перестану рифмовать.
      Но в чем же смысл, и выход где же? Не верьте! Это пустяки. Рука поэтов пишет реже, чем их душа творит стихи.
      Порой искусство-это доблесть до времени не взять смычка иль ждать, пока созреет образ, сокрытый в глубине зрачка.
      ДЕВУШКА
      Художник смотрит в даль пространства. А истина - близка, проста. Ее лицо вовек прекрасно. В ней - весть любви, в ней - суть холста.
      Взгляните, сколько красок дивных таит в себе обычный день. Вершат свой вечный поединок Художник и его модель.
      Их завершенный холст рассудит, мне этот труд не по плечу. Играет этот, тот рисует, Вы смотрите, а я - молчу.
      Зачем часы? Затем, наверно, что даже в забытья своем мы все во времени живем и слышим: к нам взывает время.
      Любой - его должник и должен долг времени отдать трудом, и наше назначенье в том, и ты рисуй, рисуй, художник
      Уже струна от натяженья устала. Музыкант, играй! Прилежный маленький трамвай, трудись, не прерывай движенья!
      Расчетом суетного жеста не вникнуть в тайну красоты. Неисчислимо совершенство. Художник, опрометчив ты.
      Ты зря моим речам не внемлешь. Взгляни на Девушку. Она твое прозрение, и в ней лишь гармония воплощена.
      Постигло истину простую тех древних зодчих мастерство. Ну, что же, чем сложней раздумье, тем проще вывод из него.
      Вот наш знакомый. Он, во-первых, садовник, во-вторых, влюблен, и, значит, в-третьих, он - соперник того, кому приснился он.
      Не знает он, что это - Муза. Художник ждет ее давно. В нерасторжимость их союза нам всем вмешаться не дано.
      Как бескорыстная копилка, вбирает сон событья дня. Но в шутке этого конфликта Вы разберетесь без меня.
      И без меня героям тесно на этом маленьком лугу. Вам не наскучил автор текста? Вот он умолк - и ни гу-гу.
      ГОРОД
      Привет Вам! Снова все мы в сборе, но нет ни луга, ни травы. Художник и Садовник в ссоре, зато не в ссоре я и Вы.
      Надеюсь, Вас не раздражает, что луг сменился мостовой? Любой исконный горожанин во сне вернется в городовой.
      Чужие сны мы редко смотрим. Пусть это спорно и смешно мы посмеемся и поспорим, когда окончится кино.
      А это кто еще со стулом? Пока Художник не заснул, он видел стул. Потом заснул он и вновь увидел тот же стул.
      И наши с Вами сновиденья порой запутаны, сложны, а сны Художника цветнее, диковинней, чем наши сны.
      Поэтому, без колебанья, Вас заклинаю, как друзей: завидев в кадре надпись "Баня", Вы ни на миг не верьте ей.
      Как эпизод ни странен, я бы сказала: суть его проста! Здесь только вывеска - от яви, все остальное-прихоть сна.
      Когда Художник холст затеял, он видел струны и смычок. Был в памяти его затерян оркестр, печальный, как сверчок.
      Приснился он совсем не к месту сверчок, забывший свой шесток. Оплошность мы простим оркестру за то, что музыку исторг.
      Сомненья лишние отбросьте, не так загадка мудрена, мы в сне чужом всего лишь гостя и наше дело сторона.
      Лик. А Художник ищет блика. Бывало ль с Вами то, что с ним? Порой прекрасное так близко, а мы зачем-то вдаль глядим.
      МОРЕ
      Погрезим о морском просторе! Там синь, сиянье, там весна. Хоть в сне чужом увидеть море и то заманчиво весьма.
      А вот и добрый друг растений, жарой полуденной томим. Он, кажется, и сам растерян, что снится именно таким.
      Зачем он согласился сняться? Ах, беспокойство, маета! Причем здесь лошадь и возница? И форм античных чистота?
      СКУЛЬПТУРА
      Друзья, победа и блаженство! О сновиденья произвола Художник ищет совершенства-неужто он его нашел?
      Удел художникам поэта наверно именно таков: у классики просить совета, ответа ждать от мастеров,
      Разъятая на части цельностьлишь символ творческих невзгод. Художник ищет драгоценность гармонии - и он найдет.
      Прекрасный, цельный образ мира взойдет пред ним когда-нибудь. Боюсь, что я Вас утомила. Позвольте мне передохнуть.
      ЗЕЛЕНЫЙ ЛУГ
      Луг зеленый, чистый дождик... Может, в этом выход твой? Что же ты, наш друг Художник, поникаешь головой?
      Песенка еще не спета, не закончены труды. Не послушать ли совета неба, дерева, травы?
      Ты дошел до поворота, от сомнений изнемог. Слушай - вечная природа подает тебе намек.
      Вникни взглядом просветленным в прелесть женского лица и прочти в листе зеленом тайну нотного листа.
      ХУДОЖНИК
      Вы скажете, что не разумен. Мой довод, но сдается мне, что тот, кто наяву рисует, порой рисует и во сне.
      Вся эта маленькая повестьпопытка догадаться, как вершит Художник тяжкий поиск и что живет в его зрачках.
      И вы не будьте слишком строги к тому, что на экран легло. Тем более, что эти строки мне доставались нелегко.
      Смотрите, если интересно, побудьте без меня сейчас. Не думал вовсе автор текста, что он догадливее Вас.
      МОНОЛОГ ХУДОЖНИКА
      Художник медлит, дело к полдню. Срок сна его почти истек. Я голосом моим наполню его безмолвный монолог.
      "Я мучался, искал, я страждал собою стать, и все ж не стал. Я спал, но напряженьем страшным я был объят, покуда спал.
      Отчаявшись и снова веря, я видел луг, и на лугу меня не отпускало время, и я был перед ним в долгу.
      Хотел я стать светлей и выше всего, чем и недавно был. И снова ничего не вышло. Я холст напрасно погубил".
      Он самому себе экзамен не сдал. Но все это смешно. Он спит и потому не знает, что это - сон или кино.
      Он выхода пока не видит. Лежит, упав лицом в траву. Во сне - не вышло. Может, выйдет немного позже, наяву.
      ДЕВУШКА
      Мы рассуждаем про искусство. Но речь пойдет и о любви. Иначе было б очень скучно следить за этими людьми.
      Взгляни внимательней, пристрастней: холсты, луга, стихи, леса все ж не бессмертней, не прекрасней живого юного лица.
      Не знаем мы, что будет дальше, что здесь всерьез, а что игра. Но пожелаем им удачи, любви, искусства и добра.
      ГОРОД
      Кажется, на этот раз Художник обрел то, что искал. А что будет с ним в следующий раз, - мы не узнаем, разве что приедем в Тбилиси и придем к нему в мастерскую. Не взыщите, если эта история показалась Вам замысловатой. Так или иначе - она кончается. Но помните - я задолжала Вам одну рифму.
      О зритель, ты бывал в Тбилиси? Там в пору наших холодов цветут растения в теплице проспектов, улиц и садов.
      Там ты найдешь друзей надежных. Пусть дружба их тебя хранит. Там жил да был один Художник, который всех благодарит за благосклонное внимание...
      МОЯ РОДОСЛОВНАЯ
      ОТ АВТОРА
      Вычисляя свою родословную, я не имела в виду сосредоточить внимание читателя на долгих обстоятельствах именно моего возникновения в мире: это было бы слишком самоуверенной и несовременной попыткой. Я хотела, чтобы героем этой истории стал Человек, любой, еще не рожденный, но как - если бы это было возможно - страстно, нетерпеливо желающий жизни, истомленный ее счастливым предчувствием и острым морозом тревоги, что оно может не сбыться. От сколького он зависит в своей беззащитности, этот еще не существующий ребенок: от малой случайности и от великих военных трагедий, наносящих человечеству глубокую рану ущерба. Но все же он выиграет в этой борьбе, и сильная, горячая, вечно прекрасная Жизнь придет к нему и одарит его своим справедливым, несравненным благом.
      Проверив это удачей моего рождения, ничем не отличающегося от всех других рождений, я обратилась благодарной памятью к реальным людям и событиям, от которых оно так или иначе зависело.
      Девичья фамилия моей бабушки по материнской линии - Стопани - была привнесена в Россию итальянским шарманщиком, который положил начало роду, ставшему впоследствии совершенно русским, но все же прочно, во многих поколениях украшенному яркой чернотой волос и глубокой, выпуклой теменью глаз. Родной брат бабушки, чье доброе влияние навсегда определило ее судьбу, Александр Митрофанович Стопани, стал известным революционером, сподвижником Ленина по работе в "Искре" и съездам РСДРП. Разумеется, эти стихи, упоминающие его имя, скажут о нем меньше, чем живые и точные воспоминания близких ему людей, из коих многие ныне здравствуют.
      Дед моего отца, тяжко терпевший свое казанское сиротство в лихой и многотрудной бедности, именем своим объясняет простой секрет моей татарской фамилии.
      Люди эти, познавшие испытания счастья и несчастья, допустившие к милому миру мои дыхание и зрение, представляются мне прекрасными - не больше и не меньше прекрасными, чем все люди, живущие и грядущие жить на белом свете, вершащие в нем непреклонное добро Труда, Свободы. Любви и Таланта.
      1
      ...И я спала все прошлые века светло и тихо в глубине природы. В сырой земле, черней черновика, души моей лишь намечались всходы.
      Прекрасна мысль - их поливать водой! Мой стебелек, желающий прибавки, вытягивать магнитною звездойпоторопитесь, прадеды, прабабки!
      Читатель милый, поиграй со мной! Мы два столетья вспомним в этих играх. Представь себе: стоит к тебе спиной мой дальний предок, непреклонный Игрек.
      Лицо его пустынно, как пустырь, не улыбнется, слова не проронит. Всех сыновей он по миру пустил, и дочери он монастырь пророчит.
      Я говорю ему: - Старик дурной! Твой лютый гнев чья доброта поправит? Я б разминуться предпочла с тобой, но все ж ты мне в какой-то мере прадед.
      В унылой келье дочь губить не смей! Ведь, если ты не сжалишься над нею, как много жизней сгинет вместе с вей, и я тогда родиться не сумею!
      Он удивлен и говорит: - Чур, чур! Ты кто? Рассейся, слабая туманность! Я говорю: - Я - нечто. Я - чуть-чуть, грядущей жизни маленькая малость.
      И нет меня. Но как хочу я быть! Дождусь ли дня, когда мой первый возглас опустошит гортань, чтоб пригубить, о жизнь, твой острый, бьющий в ноздри воздух?
      Возражение Игрека:
      - Не дождешься, шиш! И в том я клянусь кривым котом, приоткрывшим глаз зловещий, худобой вороны вещей, крылья вскинувшей крестом, жабой, в тине разомлевшей, смертью, тело одолевшей, белизной ее белейшей на кладбище роковом.
      Примечание автора:
      Между прочим, я дождусь, в чем торжественно клянусь жизнью вечной, влагой вешней, каждой веточкой расцветшей, зверем, деревом, жуком и высоким животом той прекрасной, первой встречной, женщины добросердечной, полной тайны бесконечной, н красавицы притом.
      - Помолчи. Я - вечный Игрек. Безрассудна речь твоя, Пусть я изверг, пусть я ирод, я-то - есть, а нет - тебя. И не будет! Как не будет с дочерью моей греха. Как усопших не разбудит восклицанье петуха. Холод мой твой пыл остудит. Не бывать тебе! Ха-ха.
      2
      Каков мерзавец! Пусть он держит речь. Нет полномочий у его злодейства, чтоб тесноту природы уберечь от новизны грядущего младенца.
      Пускай договорит он до конца, простак недобрый, так и не прознавший, что уж слетают с отчего крыльца два локотка, два крылышка прозрачных.
      Ах, итальянка, девочка, пра-прапрабабушка! Неправедны, да правы поправшие все правила добра, любви твоей, проступки и забавы.
      Поникни удрученной головой! Поверь лгуну! Не промедляй сомненья! Не он, а я, я - искуситель твой, затем, что алчу я возникновенья.
      Спаси меня! Не плачь и не тяни! Отдай себя на эту злую милость! Отсутствуя в таинственной тени, небытием моим я утомилась.
      И там, в моей дожизни неживой, смертельного я натерпелась страху, пока тебя учил родитель твой: "Не смей! Не знай!" - и по щекам с размаху.
      На волоске вишу! А вдруг тверда окажется науки той твердыня? И все. Привет. Не быть мне ни-ко-гда. Но, милая, ты знала, что творила,
      когда в окно, в темно, в полночный сад ты канула давно, неосторожно. А он - так глуп, так мил и так усат, что, право, невозможно... невозможно...
      Благословляю в райском том саду и дерева, и яблоки, и змия, и ту беду, бог весть в каком году, и грешницу по имени Мария.
      Да здравствует твой слабый, чистый след и дальновидный подвиг той ошибки! Вернется через полтораста лет к моим губам прилив твоей улыбки.
      Но беговым суровым облакам не жалуйся! Вот вырастет твой мальчик наплачешься. Он вступит в балаган. Он обезьяну купит. Он - шарманщик.
      Прощай же! Он прощается с тобой, и я прощусь. Прости нас, итальянка! Мне нравится шарманщик молодой. и обезьянка не чужда таланта.
      Песенка шарманщика:
      В саду личинка выжить старается. Санта Лючия, мне это нравится!
      Горсточка мусоратяжесть кармана. Здравствуйте, музыка и обезьяна!
      Милая Генуя нянчила мальчика, думала - гения, вышло - шарманщика!
      Если нас улица петь обязала, пой, моя умница, пой, обезьяна!
      Сколько народу) Мы с тобой - невидаль. Стража, как воду, ловит нас неводом.
      Добрые люди, в гуще базарной, ах, как вам любы мы с обезьяной!
      Хочется мускулам в дали летящие ринуться с музыкой, спрятанной в ящике.
      Ах, есть причина, всему причина, Са-а-нта-а Лю-у-чия, Санта-а Люч-ия!
      3
      Уж я не знаю, что его влекло: корысть, иль блажь, иль зов любви неблизкой, но некогда в российское село ура, ура! - шут прибыл италийский.
      А кстати, хороша бы я была, когда бы он не прибыл, не прокрался. И солнцем ты, Италия, светла, и морем ты, Италия, прекрасна.
      Но, будь добра, шарманщику не снись, так властен в нем зов твоего соблазна, так влажен образ твой между ресниц. что он - о, ужас! - в дальний путь собрался.
      Не отпускай его, земля моя! Будь он неладен, странник одержимый! В конце концов он доведет меня, что я рожусь вне родины родимой.
      Еще мне только не хватало: ждать себя так долго в нетях нелюдимых, мужчин и женщин стольких утруждать рожденьем предков, мне необходимых,
      и не рождаться столько лет подряд, рожусь ли? - все игра орла и решки, и вот непоправимо, невпопад, в чужой земле, под звуки чуждой речи,
      вдруг появиться для житья-бытья. Спасибо. Нет. Мне не подходит это. Во-первых, я - тогда уже не я. что очень усложняет суть предмета.
      Но, если б даже, чтобы стать не мной, а кем-то, был мне гнусный пропуск выдан, все ж не хочу свершить в земле иной мой первый вдох и мой последний выдох.
      Там и останусь, где душе моей сулили жизнь, безжизньем истомили и бросили на произвол теней в домарксовом, нематерьяльном мире.
      Но я шучу. Предупредить решусь: отвергнув бремя немощи досадной, во что бы то ни стало я рожусь в своей земле, в апреле, в день десятый. ...Итак, сто двадцать восемь лет назад в России остается мой шарманщик.
      4
      Одновременно нужен азиат, что нищенствует где-то и шаманит.
      Он пригодится только через век. Пока ж - пускай он по задворкам ходит, старье берет или вершит набег, пускай вообще он делает, что хочет.
      Он в узкоглазом племени своем так узкоглаз, что все давались диву, когда он шел, черно кося зрачком, большой ноздрей принюхиваясь к дыму.
      Он нищ и гол, а все ж ему хвала! Он сыт ничем, живет нигде, но рядомего меньшой сынок Ахмадулла, как солнышком, сияет желтым задом.
      Сияй, играй, мой друг Ахмадулла, расти скорей, гляди продолговато. А дальше так пойдут твои дела: твой сын Валей будет отцом Ахата.
      Ахатовной мне быть наверняка, явиться в мир, как с привязи сорваться, и усеченной полумглой зрачка все ж выразить открытый взор славянства.
      Вольное изложение татарской песни:
      Мне скакать, мне в степи озираться, разорять караваны во мгле. Незапамятный дух азиатства тяжело колобродит во мне.
      Мы в костре угольки шуровали. Как врага, я ловил ее в плен. Как тесно облегли шаровары золотые мечети колен!
      Быстроту этих глаз, чуть косивших, я, как птиц, целовал на лету. Семью семь ее черных косичек обратил я в одну темноту.
      В поле - пахарь, а в воинстве - воин будет тот, в ком воскреснет мой прах. Средь живых-прав навеки, кто волен, средь умерших - бессмертен, кто прав.
      Эге-гей! Эта жизнь неизбывна! Как свежо мне в ее ширине! И ликует, и свищет зазывно, и трясет бородой шурале.
      5
      Меж тем шарманщик странно поражен лицом рябым, косицею железной: чуть голубой, как сабля из ножон, дворяночкой худой и бесполезной.
      Бедняжечка, она несла к венцу лба узенького детскую прыщавость, которая была ей так к лицу и за которую ей все прощалось.
      А далее все шло само собой: сближались лица, упадали руки, и в сумерках губернии глухой старели дети, подрастали внуки.
      Церквушкой бедной перекрещена, упрощена полями да степями, уже по-русски, ударяя в "а", звучит себе фамилия Стопани.
      О, старина, начало той семьи две барышни, чья маленькая повесть печальная осталась там, вдали, где ныне пусто, лишь трава по пояс.
      То ль итальянца темная печаль, то ль этой жизни мертвенная скудость придали вечный холодок плечам, что шалью не утешить, не окутать.
      Как матери влюбленная корысть над вашей красотою колдовала! Шарманкой деда вас не укорить, придавлена приданым кладовая.
      Но ваших уст не украшает смех, и не придать вам радости приданым. Пребудут в мире ваши жизнь и смерть недобрым и таинственным преданьем.
      Недуг неимоверный, для чего ты озарил своею вспышкой белой не гения просторное чело, а двух детей рассудок неумелый?
      В какую малость целишь свой прыжок, словно в Помпею слабую - Везувий? Не слишком ли огромен твой ожог для лобика Офелии безумной?
      Ученые жить скупо да с умом, красавицы с огромными глазами сошли с ума, и милосердный дом их обряжал и орошал слезами.
      Справка об их болезни:
      "Справка выдана в том..." О, как гром в этот дом бьет огнем и метель колесом колесит. Ранит голову грохот огромный. И в тон там, внизу, голосят голоски клавесин. О сестра, дай мне льда. Уж пробил и пропел час полуночи. Льдом заострилась вода. Остудить моей памяти черный пробел дай же, дай же мне белого льда. Словно мост мой последний, пылает мой мозг, острый остров сиротства замкнув навсегда. О Наташа, сестра, мне бы лед так помог! Дай же, дай же мне белого льда. Малый разум мой вырос в огромный мотор, вкруг себя он вращает людей, города. Не распутать мне той карусели моток. Дай же, дай же мне белого льда. В пекле казни горю Иоанною д'Арк, свист зевак, лай собак, а я так молода. Океан Ледовитый, пошли мне свой дар! Дай же, дай же мне белого льда! Справка выдана в том, что чрезмерен был стон в малом горле. Но ныне беда - позабыта. Земля утешает их сон милосердием белого льда.
      7
      Конец столетья. Резкий крен основ. Волненье. Что там? Выстрел. Мешанина. Пронзительный русалочий озноб вдруг потрясает тело мещанина.
      Предчувствие серьезной новизны томит я возбуждает человека. В тревоге пред-войны и пред-весны, в тумане вечереющего века
      мерцает лбом симбирский гимназист, и, ширясь там, меж Волгою и Леной, тот свежий свет так остросеребрист и так существенен в судьбе вселенной.
      Тем временем Стопани Александр ведет себя опально и престранно. Друзей своих он увлекает в сад, и речь его опасна и пространна.
      Он говорит: - Прекрасен человек, принявший дар дыхания и зренья. В его коленях спит грядущий бег и в разуме живет инстинкт творенья.
      Все для него: ему назначен мед земных растений, труд ему угоден. Но все ж он бездыханен, слеп и мертв до той поры, пока он не свободен.
      Пока его хранимый богом враг ломает прямизну его коленей и примеряет шутовской колпак к его морщинам, выдающим гений,
      пока к его дыханию приник смертельно-душной духотою горя железного мундира воротник, сомкнувшийся вкруг пушкинского горла.
      Но все же он познает торжество пред вечным правосудием природы. Уж дерзок он. Стесняет грудь его желание движенья и свободы.
      Пусть завершится зрелостью дерев младенчество зеленого побега. Пусть нашу волю обостряет гнев, а нашу смерть вознаградит победа.
      Быть может, этот монолог в саду неточно я передаю стихами, но точно то, что в этом же году был арестован Александр Стопани.
      Комментарии жандарма:
      Всем, кто бунты разжигал, всем студентам (о стыде-то не подумают), жидам, и певцу, что пел свободу, и глупцу, что быть собою обязательно желал, всем отвечу я, жандарм, всем я должное воздам.
      Всех, кто смелостью повадок посягает на порядок высочайших правд, парадов, вольнодумцев неприятных, а поэтов и подавно, я их всех тюрьмой порадую и засов задвину сам. В чем клянусь верностью государю
      императору и здоровьем милых дам.
      О распущенность природы! Дети в ней - и те пророки, красок яркие мазки возбуждают все мозги. Ликовала, оживала, напустила в белый свет леопарда и жирафа, Леонардо и Джордано, все кричит, имеет цвет. Слава богу, власть жандарма все, что есть, сведет на нет.