Со временем написали мне сыновья того старика послание с благодарностью за прах земли Израиля, что получил их отец незадолго до кончины. И еще писали, что с начала болезни и до конца своего все молился – дожить до прибытия праха, и его молитва оказалась угодной. Прямо в смертный час пришел ношатай с почтой и принес узелок с прахом земли Израиля. Тогда батюшка уже отходил, повернул лицо к узелку и отдал душу с улыбкой на лице, лицом к праху земли Израиля. Как окончился поминальный год,[85] взошли сыны того старика на Землю Израиля. Пришли проведать меня и рассказали, что весь город говорил о том, что получен был прах прямо в час кончины их отца и удостоился их отец, чтоб покрыли его глаза прахом земли Израиля. И об этом сказал их раввин – мудрец, долгой ему жизни, – что на людях Страны Израиля почил святой пророческий дух, ибо в первом послании было написано: «еще не пробил час», и во втором послании было написано: «еще есть время», а как вышло время и пробил час, прибыл и прах. Сказал я им: во всем прочем, конечно, почил пророческий дух на людях Страны Израиля, но в данном случае дело было так. В первый раз, когда я получил письмо от отца вашего, ответил я ему так, как ответил, потому что трудно было сходить за землей на Масличную гору. А потом, когда достал я прах, не удавалось мне послать его, пока не отделались мы от плохого приказного и появился другой вместо него, и тогда послал я вашему отцу этот прах. Сказали сыны того старика: если так, то как же сумел сударь точно выбрать день, ведь можно было упредить день или задержать на день, а раз не упредил и не задержал – значит, покоился на нем святой дух. Сказал я им: не я выбрал день. Страна Израиля выбрала, ибо на самой Стране Израиля почил святой дух. Каким образом? Пока жив был отец ваш, ждала его Земля эта, а как приблизился его смертный час и не взошел на нее, послала ему горстку своего праха. И чем заслужил ваш отец горсти праха Земли Израиля – тем, что льстился жить в Земле Израиля. Так и люди говорят: помыслы отцов видны в делах сынов, и вы превратили помысел вашего отца вдело. Блаженны вы, что пришли сюда с отцовской любовью в сердце. Да будет воля Его, чтоб нашли вы отраду в Земле Израиля и чтоб Земля Израиля нашла отраду в вас. Много добра было у отца вашего на чужбине, а добра от этого он не видел. Пошел и снял исполу поля и добра не видел, пошел и повел торг и добра не видал, пошел и стал кладбищенским сторожем. И под конец ничего не получил, кроме четырех пядей земли, и те суждено ему стряхнуть и перекатиться в Землю Израиля. И это ему большое отличие, ибо не всякий, кто перекатывается в Землю Израиля, остается в ней. Того, кто не чаял жить в Земле Израиля при жизни, выбросит она и по смерти. А вы сподобились взойти на нее в дни жизни вашей, и вся Земля Израиля простерта пред вами, а в грядущие дни раздвинет Господь предел ваш, пока не сотрутся губы ваши говорить «довольно».

ПОД ДЕРЕВОМ

Раз вез я саженцы в Дганию. По пути слез с осла передохнуть.

Гляжу и вижу: знатный воевод из воедов исмаильтянских сидит себе под маслиною. Приветствовал я его, и он ответил мне приветствием.

Сказал мне воевода: куда идешь?

Сказал я ему: посадить два-три саженца в нашу землю в Дгании.

Сказал мне: еще день велик и солнце печет. Посиди со мной, скоротаем время.

Пошел я и сел рядом.

Глянул воевода на мои саженцы и сказал: новый плод?

Сказал я ему: с вашего позволения, сударь.

Получил ответ воевода и сказал: здорово вы приучаете эту землю, попытка за попыткой, посадка за посадкой, плод за плодом, злак за злаком. Не знаю, чего еще вам не будет хватать.

Сказал я ему: делаем, что в наших силах.

Сказал воевода: и она возвращает вам сторицей. Кажется мне, что только вам эта земля и повинуется.

Сказал я ему: вашими милостями, сударь. И тут же стал воевода восхвалять Израиль, что превращают пустоши страны Израиля в сады и апельсиновые рощи и добавляют стране сел и деревень. Кивал я ему и думал, что, когда Израиль осели на землю, даже иные народы славят их. Блажен, кто посвящает себя этой земле и тщится населить ее, ибо тот, кто посвящает себя этой земле и тщится населить ее, тот посвящает себя Вседержителю небес и земли и умножает славу Израиля, подобно тому, как саженец, хоть и сажают его в землю, расцветает и растет ввысь.

Сказал мне воевода: вижу я твой ум, и пониманием тебя Создатель твой не обделил, дай-ка спрошу тебя, кому суждена эта земля и кому ею владеть?

Задумался я, что ответить воеводе, скажу ему: "Земля и полнота ея Господа[86]", так уже сказано: "А землю[87] отдал людям", скажу ему, что власти предержащие продлят век во веки веков, будет в этом обман, потому что земля эта – наша, и суждено, что вернет нам ее Господь, и ни одному народу и языку не дано в ней править, кроме Израиля. Сказал я ему, нужен ли я сударю, ведь сударь и сам знает, кому Благословенный дал Землю Израиля и кому обещал вернуть ее.

Уронил воевода голову на колени и замолчал. Подумал я, что унизил его ненароком, и сказал: не я это сказал, в Писании так говорится. Вскинул воевода голову и сказал: я из последних водителей воинств нашего Государя и Повелителя могучего Султана,[88] мир и благость праху его. Много городов я стер его именем, много племен погубил ему во славу, много земель обложил данью и возвеличил свое имя во имя Бога, Милостивого и Милосердного. И Аллах отплатил мне добром и простер длани и утолил мои желания. И верил я, что сотворен мир мне лишь на радость, пока не напали цари и короли на нашего Государя Султана и пошли на него войной. Вспомнил я свои победы в битвах, когда воины мои ревели и рычали и топтали врага, и тут же толкнул меня рок пойти на войну с врагом, разбить его или разбиту быть. Оставил я дом, поцеловал сыновей и пошел к нашему Государю и Повелителю, пал пред ним и вверил ему свою душу и сказал ему: мир тебе, Государь и Повелитель, да пребудет с тобой благословение Аллаха, о Властелин Правоверных, с твоего позволения даже гнутый меч в руках слабца сломит чресла врага. Вперил в меня очи Султан и сказал: Ибрагим Бей, собери свои полки и порази неверных, не жалей их и не щади и не покой головы на подушке, пока не истребишь их из-под небес моей державы. Как услышал я это, сердце мое заревело турьим рогом и глаза заблестели, как начищенный ятаган. Положил я руку на глаза и на сердце и снова преклонил колена и сказал: Аллах и Посланник Аллаха – крепость Государю и Повелителю, что велел Аллах и Посланник Аллаха и Посланник Посланника его, исполнит раб твой Ибрагим, о Повелитель Правоверных. Благословил меня Владыка – да благословит его Аллах – и отпустил с миром. Не дошло еще светило до Запада, как собрались все мои полки и вышли воевать врага.

Война велась на краю пустыни. Запаслись мы водой и провиантом, конями и верблюдами, ослами и мулами, саблями и копьями и луками и прочим бранным оружием, пока не заблестела от него пустыня, и обрушились мы войной на врага.

Враг явился нам со всяким оружием, все сатанинские ухищрения были у него, раз превозмогал враг, раз превозмогали мы, и близился час его верного падения.

Но неверные отчаянно бились не на жизнь, а на смерть, одни рухнули и не встали боле, другие встали и собрались с силами, и война была долгой и трудной. Сабли и копья сверкали, сталь бряцала о сталь, катились отрубленные головы, и летели отсеченные руки. Человек и скот пали, и земля была залита кровью. Копыта скотов скользили, и те вырывались из-под наездников. Кровь убитых слепила их и сводила с ума. Сатанинские орудия ревели и вопили, травили и давили. Кто упал – не встал, кто свалился – был растоптан. Наконец от всех воинств остались лишь ошметки с обеих сторон.

Но мы не давали спуску врагам, и они не спускали нам. Они собрали остатки своих полков и бросились на нас яростным потоком, а мы кинулись им навстречу в жажде мести. Сначала метнулась на них конница, а затем пехота и прочие бойцы. Большая резня была в тот день. Многие пали от меча, многих умотал потоп огня и свинца. Тех, кто бежал с поля битвы, мы перебили и перерезали дороги к отступлению. Разделилось наше войско: одни остались стеречь пленных и хоронить павших, а другие кинулись вслед за бегущими в горы и пустыни. Три дня мы шли и поражали врага, под конец пришли в незнакомое место. Верблюды и кони пали, и земля засмердела. Обоз с водой и пищей был в трех днях пути от нас, были у нас лишь бурдюки, что не много вмещали. Бранное оружие утомило людей, и воды в бурдюках не хватило. День пылал, как печь, и людям не было тени. Не только на небе солнце ярилось, но и вся земля кипела. Поднимешь лицо – сгоришь, опустишь голову – опалит. От врагов правоверных не осталось ни одного на развод, одни затравлены и растоптаны, а прочие легли дохлой мертвечиной, Аллаху ведомо, сколько, и их падаль и падаль наших скотов смердела.

И нам жизнь была не в жизнь. Припасов не осталось, и бурдюков хватало лишь увлажнить губы. Возвели мы взоры – круг горы песка и камня, устремили лица земле – вся земля накалена добела. Ни дерева, ни источника, ни зверя, ни птицы. Ничего там земля не родит, кроме терна. А колючки эти даже верблюду в пищу не годятся. Но мы, когда увидели их, припали к ним, засунули голову в кусты и сосали их, как христианин – сало, пока не набилось нам заноз в язык и стали языки наши как плоды сабры. В тот час мы упали духом и прокляли день, когда пришли сюда, и кричали: о, куда мы попали! Если Аллах не пошлет нам воды и еды, то мы пропали. Помолимся ему, может, примет мольбы наши и спасет от погибели. Тотчас возвели мы взоры ввысь и воскликнули: нет Аллаха, кроме Аллаха, и Мухаммед – посланец Аллаха. Вытащили мы занозы из языков и обняли и сжали пустые бурдюки – вдруг выльется капля, но не вылилась. Вцепились мы зубами в бурдюки, и ударило нам в нос. Идти мы не могли, затем что не знали, куда идти, оставаться на месте не могли, потому что сбились с пути. Решились и взошли на высокую гору, может, явит нам Аллах ключ, или дерево, или куст. Но открывшиеся пред нами места не отличались от того, откуда мы вышли. Дерево не росло, ключ не бил, птица не порхала, козленок не блеял. Гора переходила в гору, дюна – в дюну. Побросали мы оружие и уселись в омрачении душевном. Тяжким было это сидение, заржавели наши суставы и язык сморщился, как пересохший бурдюк.

Сказал я товарищам: нет ли съестного? Сказали: пересохшие бурдюки. Сказал я: сварите их и поедим. Разожгли мы приклады наших ружей и испекли бурдюки. Когда вышли бурдюки, испекли подметки. Когда ничего не осталось, спустились вниз. Но и спуск был – как из пустыни в пустыню. Солнце дошло до запада, и день потух. Мы надеялись на ветерок, но, хоть пришла ночь, прохлады и облегчения она не принесла. Луна и звезды неряхами торчали в тверди, песок не остывал, и затхлый ветер бился между горами.

И следующая ночь была не лучше прежней. Всю ночь дул застойный ветер и в воздухе не было перемен. Лютая злоба была в сердцах наших в ту ночь. Чаяли мы смочить губы росой и остудить кости, но ночью пекло, как днем. Глянули ввысь – луна и звезды и планиды по-прежнему в неладах.

Вышла третья стража, звезды и планиды померкли в тверди, и легкий ветерок повеял. Как взошло солнце, и он раскалился, а затем и слился с буйным ветром. Укрыли мы лица в землю, закутались в бурнусы и с сердцем плакали от ветра пустыни.

Так сидел я какое-то время, лицо укрыто в землю и очи долу. Я богатырь, от чьего взгляда воины плавились, – боялся поднять голову пред песчинкой. Хороши были дни, когда вел я полки и все дрожали предо мной. Еще лучше были дни, когда сидел я дома и рабы и прислужницы крутились вокруг, один положит уголек в кальян, другая овевает меня опахалом, а в саду бьют фонтаны, и брызги их – как росяной убор.

Встряхнулся я и встал, и скинул бурнус, и возвысил голос и сказал: вставайте, подымайтесь. Но как зовущий на кладбище был я. Спутники мои лежали мертвыми, а кто не умер – лежал как мертвый.

В этот час и я просил смерти душе моей. Вспомнил я все услады, что прежде ублажали меня, и вот – все убрано от меня и я отдаю душу на лоне пустыни, где нет воды омыть тело и похоронщиков – похоронить меня. Поднял я глаза ввысь и сказал: нет Бога, кроме Бога, пусть сделает со мной, что суждено мне.

Но ангел Смерти не спешил утереть руки этим человеком, и пока я грустил о доме, что остается без хозяина, и о своих сыновьях, что осиротеют, услыхал я стон и увидел, что товарищи мои встрепенулись.

Сказал я им: братья, Аллах по милости своей позволил вам не умирать в пустыне. Потерпите чуть, и взойдем на гору напротив. Если спустились мы попусту, может, подымемся не попусту.

Так стоял я меж живыми и мертвыми, то возвышу голос, то шепчу самому себе – не товарищей поднять – уже отчаялся я в этом, – но почувствовать, что я еще не умер. Наконец и я смолк, язык распух, губы кровоточили.

Но Аллах внедрил мой голос в уши товарищей. И один за другим встали несколько человек на ноги.

Прежде чем уйти, покрыли мы мертвых песком. Милость Божия и благость Его им и всем правоверным. Вознесли мы за них заупокойную, воды омыть тела у нас не было. Аллах смоет с них все грехи и облегчит их – и наш – приговор.

Гора была крутой и гладкой. Даже блоха соскользнула бы и упала. Пока добрались мы до вершины, скатились и упали и разбились мои спутники, и остались от всего отряда лишь я и трое моих товарищей.

А как добрались мы до вершины, увидали мы и поля, и виноградники, и пальмы, и овец, и стада, и добрые ветры задули и донесли до нас чудные запахи ароматических трав и родниковой воды. Поднял я глаза вверх и сказал: благословен Вселивший мне в сердце мысль подняться сюда, хвала и слава Восхваляемому и Прославляемому, что привел нас сюда, откуда стоит лишь спуститься – и мы спасены.

Спуск был вдвое тяжелее подъема, даже не видавший конца моих товарищей убоялся бы – не лечь бы тут костьми. Что уж говорить про нас, что видали воочию, как они срывались вниз и падали, кто с размозженной головой, кто с перебитыми костями. Но ветры эти со свежими запахами вернули нам силы и укрепили голени душ наших.

Сказал я товарищам: возьмем ноги в руки и спустимся. Доберемся живыми хорошо, а нет – лучше упадут наши трупы в обитаемой земле, чем в пустыне. Умрем меж людей – похоронят нас, умрем в пустыне – стервятники расклюют нас, как у проклятых Богом язычников, что оставляют мертвецов своих на потраву птицам небесным.

Согласились со мной товарищи и сказали: хорошо сказал ты, умирать – так умрем меж людей и похоронят нас, а если выживем – то вернемся домой, утешить семью и поцеловать сыновей. Собрались мы с духом и спустились ползком.

Долго ли, коротко – оказались мы в населенной земле, где сады и апельсиновые рощи, и пальмы, и прочие плодовые деревья шелестят и из земли бьет вода. Но от всех усилий мы только упали оземь. Как встали мы на твердую землю, рухнули мои товарищи, и я тоже упал и не знал, жив я или умер.

Лежал я так, и не было у меня сил пошевелить суставом, не то что встать. Глаза мои закрылись, и тело стало врываться в землю, как будто окапываюсь я и земля принимает меня и улавливает. Подумал я – если это смерть, то лучше ее нет. Хотел спросить у товарищей, что они чувствуют, но усталость удержала мой язык.

Лежу я и слышу блеяние козленка на пастбище, не визг турьих рогов и не вопль и рев боя. Успокоилось мое сердце, и опочивал я от войн.

Привиделось мне, что вернулся я домой и нашел дом в сохранности. Приветствовал я их, и они ответили мне приветствием. Расцеловал я их и сказал: слава и хвала Прославленному и Восхваляемому, вот я вернулся к вам и больше не оставлю вас, пока не придет мой конец и не вверюсь своему року. И жил я мирно, утешал семью, родил сыновей, Аллах взвеселил мое сердце и насытил мое желание. Но покой мой не затянулся. Услыхал я звук брани и забыл то, что нельзя забывать, и оставил свой дом, чтобы пойти на врага. И так я шел и разил врагов, пока не выросла куча из их трупов. Стою я по колено в крови, вдруг дрогнула земля, как будто открыла зев свой поглотить меня. Вспомнил я, что покинул свет, а значит, ведут меня в ад, ввергнуть в самую преисподнюю. Напомнил я Всевышнему о том, как я бился с неверными и скольких я поразил, чтоб зачел он мне это на Страшном Суде и грехи мои снял, и воскликнул я: нет Бога, кроме Бога.

Не успел я добавить: и Мухаммед – Посланник Его, как появились два человека, ростом, как кедры, и копья у них в руках – как пальмы, что подпирают небосвод. Понял я, что земля тряслась от грохота их шагов. Сказал я: если пришли с миром – пришли по воле Создателя спасти меня от голода и жажды, а если пришли войной – честь богатырю пасть от руки таких богатырей.

Но Аллах счел своих правоверных достойными узреть тайны мироздания и дал нам силу и мужество оставаться в живых, пока не решит Всевышний вернуть себе наши души. Подымаю я глаза и дивлюсь Божьим творениям. А они

склонились над нами, развязали мех с водой и смочили мои губы и что-то спросили. Увидели, что мы без сил, взяли нас на руки и отнесли к себе, в стан – одни шатры, а размером с Дамаск и Стамбул – и спросили нас что-то на языке, похожем на ваш. Глянул я и увидел, что одеты они в шитые и цветные одежды и вооружены всяческим оружием. Понял я, что попали мы к сынам Хайбара,[89] что володеют этими местами, и нет на них ига царского, лишь иго Божье. Благословил я Благословенного Аллаха, что привел меня к ним, ибо завет заключен меж Посланником Аллаха и коленом Хайбара. Если бы продержались наши товарищи еще немного, пришли бы сюда с нами и возвеселили бы свою душу тем, что создал Аллах в мире своем. Но Всевышний Аллах оказывает благо людям по милости своей: кому так, кому – эдак, товарищам нашим выпало по воле Его лечь костьми в пустыне, а нам выпало жить и насытиться Его благами в этом мире.

Пока мы сидели, принесли напиться воды, как утренние росы в горах на вкус. Когда напились мы и поблагодарили Создателя ключей, оживляющих душу правоверных, принесли нам кофий. Много кофию я выпил в жизни, но такого кофия отродясь не пробовал, хоть немало я сиживал у великих Эмиров, держи повыше – у самого Повелителя нашего Султана, да смилуется Господь над ним. А когда мы отдохнули, принесли нам похлебку, не из мяса скота, зверя или птицы, и не из рыбы, гада или погани, но из зелени, потому что все эти лета, что они живут в своем пустынном стане, не простирают они руки на убийство животных, но кормятся от земли и плодов ее. Затем постелили нам мягкие постели, улеглись мы и проспали всю ночь и весь день до заката солнца, пока не стемнело и надо было вновь спать ложиться. Пришли они и накрыли стол для нас и дали нам всяких яств, сегодня – чуточку, завтра – больше, затем – еще больше, пока не наросло мясо на наши кости и не вернулась нам былая сила. Они одели и обули нас и дали каждому плат-кидар и поясок голову обвить.

Так провели мы с ними две недели, и видал я такое, что и рассказать нельзя. И все же немногое из виденного поведаю тебе. Они многочисленны, как песок пустыни, и одеяния их почетны и нарядны, окутаны они шерстяными покрывалами с кистями по краям, и ездят верхом, и соседи покорны им и платят дань, но не как рабы, а как послушные домочадцы. И каждый из них – богатырь супротив десяти богатырей. Есть из них такие, что берут в руки бедуина с конем и бросают их вверх и ловят по очереди – подбросят всадника, словят коня, подбросят коня – словят всадника, и не дают им коснуться земли. Днем идет человек в поле, в виноградник, к пальмам или стадам своим, а ночью сидит пред старцами и внимает Закону Моисея, наставника вашего, а жены и дочери по шатрам – варят и пекут, и доят животину, и сбивают масло и сыр, и шьют и вяжут и прядут, и веревки вьют, и лиц своих вовне не показывают, чтоб людей до греха не довести, затем что Аллах украсил их члены превыше всех женщин и дал им многие прелести. У одних тело хорошо, да прелести нет, у других прелесть есть, да тело нехорошо, а у других и тело хорошо, и прелесть обильна, из них одни – как солнце сияют, глянешь – глаза слепнут, другие как луна чисты, глянешь – лунное безумие находит; и не покрывают лиц, как наши жены, которым дал Аллах чадру достоинства и скромности, чтоб не увидали их посторонние.

Все встают спозаранку на молитву и возносят три молитвы в день и в час молитвы обращают лица к Иерусалиму, а по субботам не выходят из шатров, сидят там день и ночь и славят Всевышнего, давшего им Субботу для отдыха. И к Субботе они добавляют и чуток от будней.

К Субботе они снимают будние одежды и надевают шитое золотом платье и откладывают оружие, затем что Суббота защищает их, и зажигают лампады с елеем, каждый две лампады, а в шатре молитв – двенадцать лампад. И встречают Субботу, как встречает человек царя у себя в доме: дает в его честь пир и на пиру поет хвалебные и величальные песни. На первой субботней трапезе они поминают имя Авраама Возлюбленного, мир праху его, на второй трапезе – имя Исаака, мир праху его, и на третьей трапезе – имя Иакова, мир праху его. А на исходе Субботы все собираются воедино и пьют, и едят, и веселятся, и носят золотой трон и золотую корону всю в драгоценных камнях и Маргаритах, усаживают на трон одного старца в одеяниях, шитых червонным золотом-фениксом, и шесть десятков мужей бегут за ним и ревут, и трубят в рога и во все музыки, и восклицают: царь Израиля Давид жив вовеки. И тут весь Израиль выходит из шатров и подхватывают: царь Израиля Давид жив вовеки. А женщины поглядывают на него из окошек. А он хлопает в ладоши и говорит: "Господу царствие". И тут выходят два старца, один приносит ему посох, а другой – котомку, и он сходит с трона и идет в ясли задать корм козлятам и ягнятам, затем снимает с себя порфиру и корону с головы, закутывается в молитвенное покрывало, идет к старикам и говорит: "Лишь учиться я пришел". И в этот миг откладывают богатыри сабли, одеваются в буднее платье и идут на свое поприще, кто в поле, кто в виноградник, кто к стадам и табунам, и так – пока Господь не вернет им Субботу.

Так жили мы у сынов Хайбара и видели их силу и мужество, и праведность, и щедрость, и милость, пока не забыл я все бранные стрелы, и все свои победы, и славу свою в странах Правоверных, и радовался я, что занесло меня к достойнейшим избранникам Бога Авраама, Благословенный благословит благословляющих благословениями своими. Но все можно забыть, кроме родной кровли, под которой тебя мать родила на свет. Немного дней прошло, и стал Господин сновидений являть мне мой дом и печную Трубу, и понесло на меня запахом родного варева, и так потянуло меня отведать его, как женщину на сносях. То, что случилось со мной, случилось и с моими товарищами. Изо дня в день все больше тянуло их вернуться домой, напиться из своего колодезя, отведать масла своих овец и научить сыновей добрым свойствам, которым научились в стране Хайбара.

Аллах прочел в наших сердцах. Однажды привели нас в шатер краше прочих шатров. Сидели там три старца, и сияние лиц их – как свет первого дня творения, и бороды их – как грозди фиников. Охватил нас страх пред ними, упали мы ничком и целовали прах их ног, и сказал я: ваши рабы пред вами.

Увидел я, что не понимают они по-нашему, я пробовал говорить с ними на всех ведомых мне языках, покачали старики бородами, и я понял, что слаще им голоса зверей, скота и птиц, чем языки неверных. Но по лицам их видно было, что зла на нас не таят.

Отлегло у нас от сердца, поблагодарили мы Того, Кому все Благодарности, и снова поцеловали прах их ног и сказали: Господь – крепость мужам, и старцам Его – почет.

Не вышел день, как посадили нас на быстрых верблюдов и возвратили нас в наши места, может, в три часа, может, в два часа, может, в одночасье – на расстояние нескольких недель ходу, и расстались с нами миром. Крепостью им Господь и мир Его с ними.

Пришел я домой и сказал: мир вам, сыновья, но ответа не получил. Пока меня не было, ушли сыновья и не вернулись, и друзья не пришли проведать всем один конец выпал, и сыновьям моим, и братьям, и те, и эти пали на войне. И наш Государь Султан возвратил душу Властителю Душ.

И цари и короли, что воевали с ним, умерли. Кто своей смертью, кто от рук людских. Конец времен не настал, а конец царям настал. Но тот же голос "Царь Израиля Давид жив вовеки" – все еще гремит у меня в ушах. И голос этот – иногда как пламя палящее, а иногда – сладок, как тень пальмы. Я знаю, кому суждена Страна Израиля, лишь Израилю суждена она, но кому во Израиле? Тем, кому дал Всевышний Творец честь и славу, и величие, и силу, и мужество, и щедрость, и милость и кто выполняет Волю Божию с любовью, – им володеть ею, и власть их будет на веки вечные.

Встал я и сказал: благословен Бог Израилев, что дал тебе увидеть то, что ты увидел. Один смотрит и не видит, ты смотрел и увидел. Благо нам, что даже вам известно, кому суждена Страна Израиля.

Хорошо Израилю блюсти Закон Торы, тем паче в стране, о коей сказано: "И унаследуете ее, и поселитесь в ней и сохраните исполнение всех Законов", да день короток,[90] а работа велика. Много работы возложил на нас Господь: пахать и сеять, и жать, и вязать снопы, и молотить, и провеивать зерно, и сажать, и мотыжить, и убирать, и давить лозу, и окапывать деревья, и обивать маслины, и задать корм скотине и птице, и стричь овец, и сторожить наш труд и усилия наши от потравы и воров, но великое дело – житье в Стране Израиля, и стоит оно всех заповедей. Вот несу я эти саженцы на плече, посадить их в нашу землю, по сказанному: «Сыны Израиля насадят виноградники и будут пить их вино, разобьют сады и вкусят их плоды, и посажу их на землю их, и больше не оставят землю свою, которую Я дал им, говорит Господь Бог твой». Обусловил Господь свою посадку нашими посадками. Если мы посадим саженцы, заведомо привьются и саженцы Божьи. Весь мир – Господа, и он поделил его по воле своей меж народами, Исав и Исмаил взяли себе весь мир, и убивают друг друга, и истребляют друг друга, чтоб ухватить власть. Мы получили из рук Всеблагого сию малую землю, и не власти в ней добиваться пришли, но пахать и сеять и сажать, чтоб блюсти Его законы и оградить Его Тору.

Не все слова мои понял[91] воевода. Недолго пробыл он у евреев Хайбара и немногому научился у них. Но по выражению лица его было видно, что слова мои по вкусу ему.

Так сидели мы, пока не повернул день к закату и не подул прохладный ветерок. Поднялся воевода и попрощался со мной. А прощаясь, посмотрел он на мои саженцы и сказал: через сколько лет понесут плоды? Сказал я ему. Вздохнул он и сказал: не есть мне их, но вы и дети детей ваших вкусят от них. Поднял я глаза кверху и сказал: милостию Божией.

ТРИ РАССКАЗА, ЧАСТИЧНО ОТНОСЯЩИЕСЯ К ПРЕДЫДУЩЕМУ, А ЧАСТИЧНО – К ПОСЛЕДУЮЩЕМУ