Рассказы

Шмуэль Йосеф Агнон

Рассказы

ТРИ КОРОТКИХ РАССКАЗА ПРО ЧУДЕСНОЕ

ПОЧЕМУ УЧИТЕЛЯ НАШЕГО МУДРЕЦА РАББИ[1] ИЗРАИЛЯ ИССЕРЛЯЙНА НЕ СРАЗУ ВПУСТИЛИ В РАЙ ПО КОНЧИНЕ[2]

Как преставился создатель "Тука жертв",[3] учитель наш, мудрец р. Израиль, спустились по его душу шесть десятков тем[4] ангелов-хранителей, сняли с него похоронные одежды и нарядили в почетные одеяния из чистейших облаков, дали два венца на лоб[5] и восемь миртов[6] в руки и сказали: «Иди и вкушай в довольстве хлеб трудов твоих», иди и вкушай[7] в довольстве хлеб Торы, над коей трудился всю жизнь, и "пей в довольстве[8] свое вино", пей вино, ждавшее тебя в гроздьях с шести дней Творения, пока ты трудился над Торой,[9] подобной вину. Мигом распахнулись рубиновые врата рая, и приветствовали его: "Приди, возлюбленный,[10] в сад и вкуси от сладких плодов".

Услыхали праведники в раю и спросили: что за шум в воротах? Это ангелы-хранители привели собрата нашего р. Израиля, возвратившего Тору изгнанникам в немецкой земле и спасшего Израиль своей мудростью. Вскочили они со своих мест и воскликнули по Писанию: "Израиль,[11] краса моя![12]" и вышли за рядом ряд встретить этого праведника и усадить его на почетном месте и послушать его проповедь, а он приготовил ее еще при жизни прочесть праведникам в раю после смерти.

Тут пришел один тощий ангел, у которого и крылья еще не оперились, встал в воротах, простер крылья поперек и не дал ангелам ввести душу мудреца в рай.

Хотели праведники его оттолкнуть. Сказали ангелы-хранители: не с руки вам толкать ангела.

Сказали ему: как решился ты удержать праведника от входа в рай? Сказал им: я из-за него места лишился и не достиг из-за него того, что надеялся достичь благодаря ему. Если кто мог другого возвысить, но не возвысил, ему самому не след возвыситься; а я не только не возвысился, а еще и умалился и лишился собственного места – и все из-за этого праведника. Дело было так: дух мой укрыт был под Престолом Всевышнего и слышал тайны горние, и тайны дольние, и разгадки таинств, и свет был в моем сердце, как свет, что витает в мире и никогда не опускается, а ангелом я еще не был, лишь огоньком, что исходит из Престола и витает над Престолом, как свечение, что витает над водами и припадает к ним. И мечтал я, когда ж прибудет моего сияния и стану ангелом. И ответили мне Небеса и сказали: когда прилепишься к душе праведника. Но то поколение сирым было, и не спускалось великой души вниз. Раз, вижу я, повскакали мои товарищи с мест и давай себя очищать и освящать и всячески готовиться. Сказал я: что это вы галдите и суетитесь? Сказали мне: женщина, что положит душу за Господа при казнях австрийских,[13] родила сына, и ему суждено вернуть Тору народу своими суждениями и обычаями, вот и спускается большая душа вселиться в него, сейчас мы к ней прицепимся и от подвигов этого праведника сделаемся взаправдашними ангелами. Давай, пошли с нами.

Тут вскочил и я, и очистился, как ангел или серафим какой, и всяко себя освятил и несказанно обрадовался, что скоро прибудет моего сияния и стану ангелом. А он возьми и согреши. Вот я и говорю, с чего ему сидеть в раю на всем готовом для праведников, если я из-за него, из-за его греха места среди ангелов решился. А если вы мне не верите, то я и создан из того греха. Посмотрите, какое тело у меня тощее, какие крылья чахлые, без единого перышка, хвалу Израилю написать нечем!

– Какой же завет он нарушил?[14]

Сказал им: если р. Акива[15] решил так, а другой мудрец решил эдак, как поступают?

Сказали ему: неужто не знаешь, что по словам р. Акивы?

Сказал им: а кто нарушил завещанное р. Акивой, что ему положено?

Сказали ему: как нарушившему завет мудрецов.[16]

Вытащил он трактат Талмуда из-под крыла и сказал им: вот, послушайте.

Сказали ему: умер владыка[17] – учебы нет.

Сказал им: это о ком говорится, о вершащем дела, как владыка, но внимающем поучениям мудрецов.

Сказали ему: упаси Боже, чтоб р. Израиль, учивший весь Израиль Торе и многих к учению приобщивший, и нарушил заветы мудрецов.

Сказал им: этот трактат вам докажет.

Глянули и увидели, что трактат "Срединные врата" у него в руках. Спросили у раздела "Двое держатся за покрывало": может, держался р. Израиль за чужое покрывало и своим называл? Открыли листы рот и молвили: Боже упаси.

Спросили у раздела «Находки»: может, находку нашел и не заявил о том? Ответили листы: Боже упаси, не будет такого во Израиле.

Спросили у раздела «Залог»: может, не вернул вверенного на хранение владельцу? Ответили листы: Боже упаси.

Спросили у раздела «Золото»: может, слова р. Израиль не сдержал? Ответили листы – Боже упаси! Как дошли до раздела «Рост», лишь затряслись листы и не молвили слова.

Сказали: Боже упаси, не может быть, чтоб брат наш р. Израиль брал в неурожай меру за меру,[18] данную в урожай. И ответили листы: Боже упаси.

Сказали: так в чем же дело?

И стал тот ангел читать по книге: "Двое идут по пустыне, и у одного в руке фляга воды, в обрез, на одного. Если оба будут пить – оба костьми лягут в пустыне, а если пьет один – то ему хватит воды дойти до поселения. Сказал бен Потира:[19] лучше пусть оба пьют и оба умрут в пустыне, чем один увидит смерть другого. Но р. Акива сказал: лучше пусть один пьет и выживет, зачем обоим погибать без нужды? Второму же все равно смерти не миновать. Если человек поделится своей водой, то другого не спасет, только себя погубит. Кому же пить воду – тому, у кого фляга, или другому? И сказал р. Акива: люби ближнего, как самого себя, но не больше, чем самого себя. Сказано в Писании: «Пусть живет твой ближний с тобой», надо понимать – человеку собственная жизнь должна быть дороже ближнего. А поэтому – пей воду сам. Спросили его, а отнять воду тоже можно, если уж своя рубашка ближе к телу? Нельзя, сказал р. Акива, откуда тебе знать, что твоя кровь краснее его крови? Нельзя отнимать и не надо отдавать, чтоб не погубить душу".

Сказали ему: ну а при чем здесь р. Израиль?

Сказал им: раз шли р. Израиль с товарищем по пустыне, и была у р. Израиля фляга воды в руке, в обрез, на одного, и не стал р. Израиль пить воды, а отдал флягу товарищу, а этим нарушил завет р. Акивы и согрешил.

Сказали праведники: ну может ли такое быть, чтобы умер друг наш р. Израиль и в рай не попал, рай не в рай без этого праведника. Но чтоб Небеса в лицеприятии не упрекнули, пусть чуток повременит, а потом уже и входит.

Так повременили немного с душой учителя нашего мудреца р. Израиля Иссерляйна пред райскими вратами. Тем временем вышли все праведники, что раньше не успели выйти ему навстречу, и с ликованием ввели душу мудреца в рай, и усадили на почетное место, и возвели на амвон, и сели слушать его проповедь. И о чем речь вел – о словах р. Акивы[20] "Блажен ты,[21] Израиль, очищает тебя Господь от всех грехов" – даже от греха нарушения заветов рабби Акивы. А этого ангела, одни говорят, затоптали в сутолоке праведники, а другие говорят, что попросил за него учитель и возвели его в ранг ангела-заступника.

Вот оно – заключительное остроумие рассказа: р. Израиль напоминает, ссылаясь на слова р. Акивы, что Господь очищает Израиль от грехов, в частности и от греха несоблюдения слов р. Акивы. Как же Господь очищает Израиль? От ритуальной нечистоты можно омыться, погрузившись в живую воду реку, источник с дождевой или проточной водой. Но вода – лишь мифологическая форма духа; подлинно очищающая сила – Господь, поэтому и сказал Иеремия: "Господь – очищающий источник Израиля".

ПЛЯСКА СМЕРТИ[22]

Милые и любые в жизни, и в смерти своей не разлучились.

(2-я кн. Самуила, гл. 1).

В глуши земель польских стоит городок, а на краю городка – собор[23] Бога Израиля. У собора малый холм четыре пяди поперек, и красные как кровь кусты блестят с него. Не сыграют тут свадеб. Клики женихов у налоя не прозвучат тут. И семя Аарона – храмовые священники[24] – не ступят на холм этот и по сей день. Почему не ступят жрецы на холм и почему не поставят венчального шатра?[25] Сейчас расскажу вам.

В былые времена жил в городе славный купец, богач и боголюб. И у купца единственная дочь, хрупка и нежна, как солнце красна, как месяц ясна. Пришло ей время любить, и выбрал ей любезный купец мужа по сердцу своему, славного молодца, что Бога боится и Тору чтит. И поставил венчальный шатер перед большим собором, и устроил ей венчание по закону Моисея, по обычаю Израиля, в роскоши и величии, как дала ему по щедрости рука Господня. И знатную трапезу учинил богач для бедняков города, и кликнул скрипачей повеселить жениха с невестою. А для зеницы ока, для дочки единственной, бил он челом владыке державному, чтоб дозволил ей пойти под венец в шелках, а шелка святому обществу Израиля не дозволялись, ибо с них разор и развал и деньгам перевод. Дослал купец с челобитной кесарю – кесарево, а государыне забавку. Поздравил его владыка и счастья дочери пожелал, но шелков не разрешил, чтоб другим повадно не было. И люди купца понурили головы, а все родственницы и свойственницы невесты кричали: позор, что не дал ей владыка идти в шелковых нарядах и уборах к венцу. Купец не роптал на волю властей, но по взмаху руки ясно, что не по вкусу ему державный указ. И сказал: хороша моя дочь и любезна и в затрапезе. Из-за уборов не откладывают свадьбу, а что превзошли меня – так Господу превосходство. И в ночь полной луны устроил он свадьбу с веселием и с песнями, и с дудками, и с барабанами. А дорогие шелковые наряды поменял на деньги, и деньги дал на приданое сиротам. И устроили свадьбу в роскоши и величии, с веселием, с песнями, с дудками и с барабанами, как дала купцу по щедрости рука Господа. Короче, повели жениха с невестой к венцу. Вельможные гости накинули фату на голову невесте, а поезжане обрядили жениха в белое и на голову положили земли вместо молитвенного обруча филактериев.[26]

Глаз покажет слезы о сожженном пламенем Иерусалиме, а сердце пробудит к ответу напоминание о дне смерти. Короче, стоит жених под сенью венчального шатра, а подружки ведут невесту под руки. Поезжане идут ей во сретенье, близятся к ней, возвращаются вспять, и подружки трижды обводят невесту вкруг жениха. Певчий руку к уху поднес, большой палец к горлу приставил и поет, и выходит женихом из-под венца, и весь люд подхватывает хвалу. Стар и млад текут со всех улиц и закоулков посмотреть на веселье жениха и невесты. Они уже под венцом, и тут малая тучка встает на окраине города. И возвели очи и увидели коня и всадника. И сказал дружка свату – купцу: вот послал владыка нарочного разрешить шелковые наряды. Сказал сват дружке: не может этого быть, прямо написал мне, "другим чтоб не было повадно" и "запрет остается в силе". Так что если пригонит гонец, то несет он грамоту раввина нашему жениху в час его радости. И умолк. И увидел дочь свою нежную и прелесть лика ее и сказал в сердце своем: хороша моя дочь под венцом и в затрапезе. Но по взмаху руки ясно, что не по вкусу ему державный указ. И жених взял обручальное кольцо, и надел жених кольцо на палец невесте и сказал: "Сим ты посвящена мне по Закону Моисея, по обычаю Израиля", и все честные гости воскликнули: "В добрый час!" И жених разбил хрустальный кубок в память разрушения Храма, и прочли рядную, и жены скрестили ноги в плясках. Взяли они два плетеных каравая и захлопали ими пред собой. И одна распевает: "Царю подобен суженый мой", а другая распевает: "Чиста и честна невеста красна", и все подхватывают: "В добрый час!" И невеста опустила два чистых ока в землю. Кто это скачет на коне? Как тяжелая тень скалы падает его тень меж нею и женихом. И всадник доскакал до венчального шатра, и увидели, что это наместник. И кинулись старцы города к нему и воскликнули: добро пожаловать, ибо в добрый час пожаловали, и земно поклонились ему, и вынесли медовых хлебов и вина и обратились к нему: яви нам сияние лика своего, пане, прими наше благословение. И мясо и рыба у нас на пиру, затем что свадьба у нас сегодня. Твой холоп выдает единственную дочь за доброго молодца, вот и он стоит перед ликом твоим, в сиянии лика твоего, пане. И узрел наместник невесту рядом с хрупким отроком и чуть не упал с коня. Ударила ее краса по сердцу, и смешались жилы его кровей. Двигом двинулась сабля, как пьяная закачалась на боку, застучала по стальным шпорам, шпорам на сапогах. И встрепенулся наместник, как муж от сикеры. И взмахнул наместник саблей и поразил жениха и умертвил его, а невесту схватил и увез в свой дворец.

Жених упал оземь, а грустный смех порхает на его губах. Беззвучно протянет руки увлечь невесту в пляс. Жирная и сладкая мокрота в горле. Скорчилась кожа на шее, и из шеи бежит его жизнь. Смех исчез с губ, и язык высунулся изо рта. Беззвучно устремит очи на лик невесты и невесты не увидит. Кровь стынет в глазах, и кровью он залит. Жених умер. Против большого собора лежит он мертвый. Из шеи брызжет кровь на белизну одежд, на венчальный наряд. Невесты нет – умчал ее наместник. Кричала девица, и нет ей спасителя.

Опоры шатра выпали из рук поезжан, и ужас Божий поразил остатки народа. Что делать. Бог дал, Бог взял. Не на свадебный пир пришли, на похороны. Опоры шатра выпали из рук поезжан, и поезжанам стало горько и яростно. Принесли заступ и мотыгу. И взяли труп жениха и погребли там. Где пролилась его кровь, там и похоронили – у большой синагоги. Прямо в одежде его похоронили, в свадебных одеяниях и в белом покрове, запятнанных кровью его души, и в башмаках – возбудить гнев и местью[27] отомстить. И запятнанную кровью землю погребли с ним. И стал ему венчальный шатер могилой и брачное веселье – вечной тугой. И всю ночь ходили и плакали. И отпевали[28] и поминали его и его невесту многие дни. Но и она недолго протянула во дворце наместника, не хотела отступиться от веры в Господа Бога Израиля. И ходила в мраке и запустении от тяжкой кручины. И раз наместник поехал на охоту, а она села у окна, выходящего на город. И увидела площадь перед собором, где венчалась. И вспомнила младость, день венчания, как стояла рядом с суженым у большого собора. Всадник на коне скачет, скачет к шатру. Дружки хлопают в ладоши и кричат: «Царю подобен суженый», а подружки хлопают караваями и кричат: «Чиста и честна невеста красна», и весь люд подхватывает: «В добрый час!» Кто это скачет на коне, как тяжелая тень скалы падает на сердце? И венчальный шатер дрожит над головою, и опоры его падают на землю. И рухнула на колени, потому что перевернулось у нее сердце. И она при смерти, а служанки говорят: вот вернулся хозяин с охоты. И не ответила им, и не глянула. Сказала: принесите мой венчальный наряд, в котором меня привезли сюда. И принесли ей венчальный наряд, в котором ее привезли во дворец. И одела ее рабыня в платье, в венчальное платье. И рвется она встать и пуститься в пляс, и возвращается наместник с охоты в одеждах, багряных от крови. И бросил дичь и кинулся к ней, а она отдала душу и умерла. И вырыл ей наместник могилу меж могил бога чужого. И пошли все его приближенные и все его рабы и понесли ее на плечах и похоронили меж могил бога чужого. И из ночи в ночь, в глухую полночь, когда дважды закричит петух и звезды сменятся в тверди, раскроется беззвучно могила меж могил бога чужого и женщина в покрывалах взойдет в ночную тень. И укроет платом лицо от страха стражей ночи[29] и выступает в Кручине своей к большому собору. И тогда восходит из могилы ее мертвый жених, здесь под шатром пролилась его кровь. И в тени ночной простирает руки, прижимает свою суженую к сердцу, и вместе пускаются в пляс мертвых. Затем не ступят храмовые священники на этот холм, и свадеб тут не празднуют и по сей день.

КЛИНОК ДОБУША[30]

Добуш атаманом разбойников был, и в горах Карпатских его логово, и сети его раскинуты над большими дорогами. Много другов у Добуша, а Добуш – глава другим. Встретится им путник, исповедается, да и не встанет с покаянных колен – не от клинка, прежде от страха умрет, затем, что удалы молодцы Добуша, а до Добуша им далеко. И был им Добуш атаманом. И в руке у Добуша клинок, что дал Ангел Смерти Добушу. Но с соседями мир у него, окрест Коломеи,[31] и Коломея, и села вокруг носят дань Добушу. И так жил Добуш с соседями, и соседям вреда не чинилось во всех тех местах, где гулял Добуш со своими молодцами. И Коломея, и села вокруг приносят Добушу и его молодцам и муку, и мясо, и горох, и бобы, и мед, и масло, и сыр. И коли заколет мужик борова или состряпает баба вареников, посылают с сыном или с дочкой и мяса, и крови, и вареников Добушу и его козакам, от любого блюда чтоб отведал. И по праздникам их спускались молодцы Добуша в села крутить в танце сельских молодок, убранных в наряды, что сняли люди Добуша с погубленных и отдали тем.

И настала зима, и не принесли дани Добушу, и заголодали Добуш и его молодцы. Ничего не несут в горы, и путников нет, потому что замело пути снегом. И сидят так удальцы Добуша, слюна стынет во рту, и борода, как сосулька, и в мать и в душу ругаются, и говорят, что если не вытащат материнских костей из могил разгрызть, то как сор, падалью лягут в поле в горах Карпатских, а те и не скажут: вот молодцы Добуша. И сказали друг другу: что нам здесь сидеть и смерти ждать, нападем лучше на одно из сел, и оживим душу, и не помрем. И велел Добуш налететь в ночи на Коломею, и собрались они налететь на Коломею, и дошли до околицы, и видят – свет в каждом доме.[32] И сказали: пошли скорее нападем и найдем мяса и вина, ибо сегодня – суббота у Израиля.[33] И ворвались в Коломею.

А Коломея – как чаша полная, и евреев там много, купцы торговые, и в каждом доме свет, едят и пьют и веселятся. И увидел Добуш Коломею и воскликнул: нет на земле человека без столада печи, лишь у нас ничего нет. И сказали молодцы Добуша: не кручинься, Добуш, сейчас налетим на город, и тогда отведаешь еврейских калачей и выпьешь много вина. Тогда набьешь себе брюхо, и рот не остановится от изобилия снеди. И сказал Добуш: на добычу, братья. И занес Добуш клинок свой над городом, а в городе был тогда[34] рабби Арье.[35]

И сначала налетел Добуш на дом р. Арье, потому что его дом на околице. И все домочадцы р. Арье, что были в дому у р. Арье, разбежались, спасая души свои, ибо напал на них страх Добуша, и бежали, а р. Арье стоит себе у стола и освящает субботнее вино.[36] И сказал Добуш р. Арье: что стоишь? И не ответил р. Арье Добушу ни слова, потому что освящал вино р. Арье, а нельзя евреям слова молвить во время освящения субботы. И опустил Добуш руку на клинок, и выхватил клинок из ножен, и ударил Добуш р. Арье по руке. И плеснуло вином из бокала на меч Добуша. И не мог Дббуш пошевелить клинком. И вновь и вновь пробовал Добуш, не зная, что в этот день ушла сила клинка.

И покоился клинок весь вечер субботы и весь день субботы, пока не вышли звезды и ушла суббота. А р. Арье сидел в кресле, и руки омыл, и отпил, и над хлебом благословил Дающего хлеб, и дал Добушу,[37] и ел сам. И Добуш благословил[38] р. Арье и ушел.

И встал Добуш после едова и после пития, и вернулся он со своими молодцами в горы, и по дороге грабили они всех встречных, затем, что удальцы люди Добуша, и в руке у Добуша клинок, что дал Ангел Смерти Добушу, ни днем, ни ночью не опочит клинок. Лишь из субботы в субботу, в день седьмый, когда почил Господь, как освятится субботний вечер, покоится клинок в руке Добуша, потому что пролилось на него освященное вино, когда пришел Добуш в субботний вечер к рабби Арье, и не шелохнется клинок до исхода субботы.

ТРИ РАССКАЗА ПОДЛИННЕЕ ПРО СТРАНУ ИЗРАИЛЯ

ДЕЯНИЯ ПОСЛАНЦА ИЗ СВЯТОЙ ЗЕМЛИ,[39] ДА ВОЗВЕДЕТСЯ ОНА И ОТСТРОИТСЯ

Однажды занесло меня в один из городов земли Польской. Пришел я в город, но ни души не встретил. Шел я от улицы к улице и от торга к торгу и вижу – все лавки закрыты. Стою я и дивлюсь, и недоумеваю, и прикидываю: ведь день еще велик, почему же все лавки заперты и затворены, почему ни ноги на торгу? Не дай Бог, наслали власти лютую кару на народ Израиля и те собрались в мидрашах[40] и душу отстаивают в молитве, а может – со счету дней сбились и будний день за праздник сочли? Пока я так стоял, услышал я рыданья. Пошел в ту сторону и пришел в мидраш и вижу: там полно сынов Израиля, окутаны в талиты[41] и украшены филактериями, и лица их как факелы; сами стоят в слезах на коленях и бьют себя в грудь и приговаривают: горе нам. И лишь слышат они, как слово «Иерусалим» выходит из уст проповедника, с превеликим рыданием падают они ниц, пока филактерии на голове не заблестят от слез. А вокруг ходит служка с большой кружкой для пожертвований в руке, а на ней написано: «На страну Израиля», и все бросают в нее – кто гривну серебра, а кто и золотой. И так потрясло меня это зрелище,[42] что волосы стали дыбом, и не нашел я в себе сил спросить, что это и почему это. Подумал я, если это смертные люди, так сказано ведь: "Удержи твой голос от рыдания[43]" (Иеремия 31:16), а если ангелы они, то и ангелы, и серафимы гимны поют, а не плачут. Подождал я, пока не окончат молитву. А как завершили молитву, встрепенулись они, как орлы в гнездах, и вынули книги из ковчега. И кто сидит и учит Талмуд, а кто сидит и учит Мишну, и читают они законы о святости и чистоте Храма голосом, промытым слезами, и очень я этому удивился, что все занимаются законами о святости и чистоте[44] Храма, а не главами о вреде и ущербе, как принято у польских евреев. И даже люди, что по лицу не похоже, чтоб постигли до конца мысли учителей наших, – и те учат Закон восхищенно и радостно, так что слова выходят у них изо рта, как гимны и песнопения.

И очень полюбился мне их голос, как путнику в пустыне, что слышит птичье пение, хоть и не видит селения, но уже радуется его сердце, потому что понимает – близки дома, сады, апельсиновые рощи. И как увидел я такое рвение, так и не мог собраться с духом спросить, в чем дело. Если чеканят корону царскую[45] и прервет кто работу чеканщиков, не на его ли голову падет вина? Тем временем спустилась ночь. Сели все в прах и вознесли горестные молитвы о Сионе, пожранном огнем, и так сидели они, объятые ужасом и страхом и дрожью великой, так что чуть с душой от горя не расставались, пока старик один не принес вина и калачей, и выпили они за то, чтобы в будущем году быть в Иерусалиме. И так шел этот старик от одного к другому, пока не дошел до меня. Налил он мне вина и дал медовый пряник и протянул руку, чтоб принять здравицу. Тут схватил я его за руку и воскликнул: клянусь, что не отпущу тебя, пока не ответишь на мой вопрос. Сказал он мне: спрашивай, сыне, спрашивай. Спросил я: почему это собрались вы в доме молитв с таким превеликим плачем? Ответил он мне: а где же собираться Израилю, если не в домах молитв? Сказал я: это ты хорошо сказал, что где, мол, Израилю и собираться, если не в доме молитв, но я-то что спрашивал? Про рыдания ваши спрашивал. Возвел старец веки и спросил: не из этих мест будешь? Не из этих мест, ответил я. Откуда же ты, спросил он. Сказал я ему, что из Иерусалима я. Как услышал он, что я из Иерусалима, схватил он меня в объятия и закрутил по всему мидрашу, восклицая: иерусалимец с нами, иерусалимец с нами, – и усадил меня на почетное место. И все разом воскликнули: в добрый час, в добрый час. И все кинулись ко мне, и ну жать мне руку, и ну обнимать. Тут воздал я хвалу Господу, что дал голос Иакову, а руки – Исаву,[46] потому что если бы он дал и руки Иакову, то ничего бы от меня не осталось, кроме, может, мизинца.

Сказал я им: диво дивное, это место – просто диво какое-то, пришел я в город – а там ни души, пришел в дом молитв – а в нем полно. Сказали мне: погоди, и про не такие чудеса услышишь. Сказали друг дружке: сейчас кинем жребий, кому выпадет честь принимать иерусалимца за своим столом. Сказал им тот старец: зачем бросать жребий, кто даст больше всех на бедняков страны Израиля, тот и примет его у себя. И тут же стали продавать меня с публичного торга, как какую диковину. И один кричит: даю 18 золотых, ибо 18 – это «жизнь», если азбуку на цифирь[47] переложить, а другой кричит: даю 26 – это имя Божье по цифири, а третий добавляет до 32 – супротив 32 путей постижений истины, а еще один увеличивает до числа «Сион» по цифирной азбуке. Вскочил тут один и говорит: ставлю, как число всех букв имени «Ерусалим». И развязал мошну, и вытащил полный вес слова «Ерусалим» по цифири. Но тут вскочил другой против его и воскликнул: как же можно забыть букву «И» в слове «Иерусалим»? Ведь эта буква «И» – как в имени ГосподИ, мИлостивый, СпасИтель, как в словах Израиль и мИр. Пропадает буква «И» – и не будет ни мира, ни милосердия, ни спасения, – не нам, не нам, а врагам Израиля такое! Вот даю я полный вес слова «Иерусалим» по цифрам, и гость – мой. Тут же отсчитал он золотые и потянул меня за руку – купил, значит, как по обычаю: пока не сдвинет человек покупку с места – не завершена сделка. Сказал я: братец, убери руку, слава Богу, не к пиратам я попал, чтоб продавали меня с торгов, и не такой я праведник, чтоб ко мне относилось сказанное: "Продают праведника за серебро[48]" (Амос 2:6). Если б не видал я раньше ваших слез, решил бы, что потешаетесь надо мной. Почему? Сказал я им: сколько бедолаг есть в Иерусалиме, что им и есть нечего, потому что гроша за душой нет, сколько человек от голода вспухло в Стране Живых в Сионе, сколько умерло в Иерусалиме от голода, потому что гроша нет, а евреи рассеяния не помнят о них. И если посылают посланца по городам рассеяния собирать на бедняков Страны Израиля, то сколько он порогов обобьет и сколько поклонов каждому отобьет, чтоб преисполнились жалости, но не преисполнятся, потому что благотворители эти, как каменья,[49] далеки от подаяния. А тут я пришел к вам; а вы спорите из-за меня, как опять же каменья из-за праотца нашего Иакова, мир праху его. Как услыхали это, горестно вздохнули о покойном праотце Иакове, мир праху его. Как услыхали это, горестно вздохнули и сказали: нет ума пуще опыта, если бы понимали евреи рассеяния, то посадили бы вас в карету и золотыми червонцами осыпали б. Сказал я им: не только не уняли вы моего удивления, но лишь прибавили к нему, и клянусь я Тем, Кто воцарил имя Свое в Иерусалиме, что не тронусь с места, пока не ответите на все мои вопросы. И ответили они мне: раз ты заклял нас Тем, кто воцарил имя Свое в Иерусалиме, разве можем мы не поступить по-твоему?

И повел речь тот старец и сказал: да будет тебе ведомо, сыне, – и вытащил табакерку из-за пазухи, постучал по крышке и открыл ее, и засунул туда двуперстие, и захватил полную щепоть табаку, и понюхал, и разгладил усы, и засунул себе всю пятерню в бороду и стал разглаживать ее сверху донизу, пока не легла ровными прядками, а затем схватил себя за бороду левой рукой и воскликнул: чего мне тебе рассказывать, можешь и сам прочесть по книге! Окликнул он служку и сказал ему: беги ко мне домой, там под часами увидишь эдакую подставку, а на ней – стеклянный колпак, а под колпаком – ключик. Возьми ключик, отдай его моей жене и скажи ей от моего имени: иди, мол, в мою спальню и подыми верхнюю перину на моей кровати, а затем нижнюю перину, что под верхней периной, открой ключиком ларец, что покоится там у меня в изголовье, и вынь оттуда толстенную книгу – это и есть тот список. Только, не дай Бог, не касайся узелка, в котором увязан прах земли Израиля, а то рассыплется, а я уже старик, одной ногой в могиле, и придется мне ложиться в прах чужбины, не прикрытый прахом земли Израиля. Итак, вынь этот список и принеси его сюда в дом молитвы, чтоб прочел путник все, что записано в списке, ибо не сравниться слуху со зрением.

И сказал я: о поспешники, сыны торопливцев, кажется, что раньше, чем доведется мне услышать этот рассказ, услышу трубный звук пришествия Мессии. Вздохнул старец и сказал: дай-то Бог. Сказал я ему: "Надежда сердце томит" (Притчи 13:12), от нетерпения у меня уже чуть дух не вышел – расскажите, а нет, так я побежал. Все перепугались, перепугался и он и повел рассказ.

Знай, что испокон веков был сей град велик во Израиле и славился учением Божьего Завета и мудростью, и исполнялось в нем сказанное: "И все сыны твои ведают Господа". Даже младенец, что курицы в глаза не видал и слова «Пасха» выговорить не умел, уже знал, какое яйцо можно подавать к пасхальному столу. И если спросишь лотошника на базаре, сколько, мол, ходу до такого-то места, то тот ответит: успеешь по пути перечесть раздел о первосвященниках в трактате «Праздники», или: хватит на раздел о рабби Ханине, – в соответствии с расстоянием. И даже голодранцы, у которых и рубашки на плечах не было, и те умели разбирать по косточкам, то бишь по досточкам, «Бочку» рабби Иоханана, ибо говорит р.