Она смотрела на место, где раньше стоял дом. Ее глаза расширились от ужаса, когда она внезапно вспомнила о дочери и Элизе. Вскочив, она побежала к груде развалин.

– Элиза, – прошептала она. – О Господи, Ханичайл...

Роузи, по всей вероятности, была единственным в Сан-Антонио человеком, который не слышал предупреждения о торнадо. Она не имела ни малейшего представления о том, что произошло, и снова истерически зарыдала.

– Ханичайл! – в голос завывала Роузи. – Элиза!.. – Она попыталась оттащить бревно. – Аххх... – стонала она, представив себе Элизу, Тома и Ханичайл, заживо погребенных под грудой бревен. – Аххх...

Роузи суматошно бегала вокруг, всплескивая руками и рыдая. Вдруг ей послышался какой-то звук, и она, остановившись, прислушалась. Звук раздался снова: что-то похожее на стук. И вдруг лай собаки.

– Фишер! – закричала Роузи. – Фишер, хорошая собачка, где ты?

Лай доносился из-под груды развалин, которые раньше были домом. Роузи подошла поближе и прислушалась. Стук повторился.

– Элиза! – закричала она. – Это ты?

– Это мы. Мы все здесь. Мы все в погребе, Роузи.

– Спасибо тебе, Господи, – с облегчением выдохнула Роузи. Но ей так и не удалось найти дверь в погреб – та была завалена бревнами и рухнувшей крышей. – На вас обрушился весь дом! – закричала она, тщетно стараясь оттащить бревно.

– Беги за помощью, Роузи! – закричал Том. – Мы здесь уже несколько часов и начали задыхаться. Нам нужен глоток свежего воздуха.

– Да, да... Я уже еду. Еду за помощью.

Роузи побежала к машине. Дрожащими руками она включила зажигание и резко рванула с места.

Китсвилл выглядел абсолютно нормальным: сонный маленький техасский городок, изнывающий под полуденным солнцем.

– Помогите! – истерично закричала Роузи. – Помогите! Помогите! Помогите!

Она подбежала к универсальному магазину, продолжая звать на помощь.

В магазине было полно женщин, делавших покупки. Все как одна уставились на нее широко раскрытыми от удивления глазами. Платье Роузи было грязным, волосы спутаны, тушь от слез растеклась по щекам.

– Это же Роузи Маунтджой, – перешептывались женщины. – Что с ней могло случиться?

Владелец магазина вышел из-за прилавка.

– Миссис Маунтджой, что с вами? Что случилось? – Он взял Роузи за руку и усадил на стул.

– Мой дом... Его больше нет. Они все в погребе. Похоронены заживо. Ханичайл, Элиза, Том. Я не знаю, что случилось.

– Должно быть, это торнадо, – сказал хозяин магазина, схватив телефонную трубку. – Оператор, соедините меня с техасскими рейнджерами. На ранчо Маунтджой несчастный случай. Люди попали в торнадо и сидят в погребе под рухнувшим домом.

– Вы можете себе представить, – шептались женщины, – Роузи единственная во всей округе, кто не слышал о торнадо. А он как раз угодил в ее дом. Где она могла быть, чтобы не знать об этом?

Они подмигивали друг другу и пожимали плечами. Все прекрасно знали, где Роузи проводила время.

– Бедный ребенок, – шептались они, имея в виду Ханичайл. – Только вообразите: погребена заживо в погребе.

Но никто из присутствующих женщин не подошел к Роузи, чтобы выразить ей свое сочувствие или оказать помощь.

Когда драма закончилась и затворники были освобождены, по городу пошли разговоры, что беспечная Роузи Маунтджой даже не подозревала о торнадо и о том, что ее дом разрушен. Рассказывали также, как Ханичайл выводила из погреба лошадей, а за ней следовали Том, Элиза и собака.

– Совсем как в Ноевом ковчеге, – говорили они, презрительно хихикая.

На следующий день Роузи нанесла визит мистеру Джону Паркеру-Гранту. Адвокат постарел и выглядел еще более дряхлым, чем раньше, но у него все еще был острый ум, и он хорошо соображал.

– На сей раз, мистер Грант, – произнесла Роузи, положив ногу на ногу и нагло глядя адвокату в глаза, – я потеряла все. Трава и колодец высохли, скотина погибла. А теперь вот и дом.

– Так же, как и деньги, – заметил мистер Грант, глядя на Роузи поверх очков. – Считаю своим долгом сказать вам, миссис Маунтджой, что за всю свою карьеру я никогда не видел, чтобы так плохо управляли ранчо. Деньги потрачены, но ничего не сделано.

– Ничего, черт возьми, – согласилась Роузи. – Вы и теперь будете говорить мне, что я не могу продать ранчо? Или Ханичайл не может продать его?

– Маунтджой уже ничего не стоит. И сейчас вам не удастся выгодно продать ранчо. Но я много раз говорил вам, имеет оно ценность или не имеет, ранчо находится в управлении по доверенности. Его никогда нельзя будет продать.

– И что вы мне прикажете сейчас делать? – спросила Роузи. – Как, по-вашему, я должна восстановить дом?

Глубоко вздохнув, Грант начал рыться в бумагах.

– Вы снова оказались удачливой, леди, – сказал он, желая словом «леди» сделать ей приятное, потому что хоть она и проститутка, но все еще его клиентка. – У меня есть страховка на дом, оплачиваемая ежегодно из фонда, специально на это выделенного. Я уже связался со страховой компанией, и они готовы выплатить вам деньги на восстановление дома.

– Всю сумму? – Долларовые купюры уже начали свой хоровод в мыслях Роузи: она снова станет богатой. Роузи заулыбалась. – Сколько?

– Двенадцать сотен долларов.

– Двенадцать сотен? И это все? А как же мои меха, наряды, посуда и все остальное?

– Застраховано только строение, миссис Маунтджой. Все, что было внутри дома, ваша забота. Я действую согласно завещанию. Я уже подготовил все необходимые документы. Подпишите их, и страховая компания немедленно выплатит вам деньги.

Роузи подписала бумаги и направилась к двери.

– Спасибо, мистер Грант, – бросила она через плечо. – Спасибо за то, что ничего для меня не сделали.

Покачав головой, адвокат посмотрел Роузи вслед.

– Бедная Ханичайл, – с грустью произнес он. – Если кто и нуждается в отце, так эта девочка.

Как всегда, Роузи сделала все по-своему. Она дала Элизе двести долларов в качестве заработанного и предложила ей искать новое место. Она сказала, что страховая компания берется за восстановление дома, но лично она арендовала дом в Сан-Антонио и собирается сразу же переехать туда, так как нашла себе работу в новом салуне, открывающемся на следующей неделе. Ханичайл должна поехать с ней. Она поступит в новую школу и возьмет на себя заботу о доме, так как с ее новой работой у нее для этого не будет времени.

– Я не поеду с тобой в Сан-Антонио, – сказала Ханичайл, охваченная ужасом. – Я не хочу заботиться о доме, пока ты где-то шляешься, и я не хочу поступать в новую школу. Я останусь здесь с Элизой и Томом.

– Да? А что подумают обо мне люди? По городу опять пойдут слухи, что Роузи Маунтджой бросила свою дочь на попечение черных. Забудь об этом, Ханичайл. Ты поедешь со мной.

– Твоя мать права, девочка, – с грустью в голосе сказала Элиза. – Ты должна сделать так, как она говорит. Нам хорошо жилось на ранчо, пока был цел дом, но ты не можешь жить в городе со мной и Томом. Это будет выглядеть неприлично. Пройдет много времени, пока дом будет восстановлен. А нам, возможно, придется уехать отсюда за много миль, чтобы найти работу. Мне жаль, Ханичайл, но так обстоят дела. По крайней мере сейчас.

Сердце Элизы разрывалось так же, как и сердце Ханичайл, но другого выхода у них не было.

Ханичайл со слезами на глазах распрощалась с Элизой и Томом. Она не знала, увидит ли их снова. Она прощалась с ними, возможно, навсегда, и ее сердечко было разбито во второй раз в ее юной жизни.

Тяжелым было расставание и с лошадьми, так как мать сказала, что город не место для них, да они и не могут позволить себе содержать их. Но Том заверил Ханичайл, что будет заботиться о лошадях, сколько сможет, и, если ему посчастливится найти работу поблизости, будет держать их здесь, на ранчо, и она сможет навещать их, когда ей захочется.

Ей разрешили взять с собой только собаку, которая, стоя на заднем сиденье, всю дорогу лаяла. Они проехали мимо каштана и вазы с цветами, стоявшей на месте гибели отца. Затем выехали на залитое солнцем шоссе, ведущее в Сан-Антонио и к их новой жизни.

Новый «дом» Ханичайл был маленькой шаткой деревянной лачугой, расположенной в Силвер-Берч-Рентал-Парке. Когда-то белый, слой краски облупился, два крошечных окошка были плотно закрыты, три покосившиеся деревянные ступеньки вели к единственной двери. Он был окружен такими же маленькими жалкими лачугами, к перилам которых были привязаны грязные собаки. Они лаяли на Фишера, заставляя его нервничать.

Здесь когда-то была зеленая лужайка с гравийными дорожками. Сейчас же парк представлял собой море пыли. В одном углу стояла одинокая березка, и их лачуга располагалась как раз под ней.

– Нам посчастливилось, – сказала Роузи. – У нас хотя бы будет тень. О Господи, если бы твой отец мог видеть, до чего мы докатились, он бы наверняка пожалел, что не оставил ранчо мне. Я бы давно продала его, и мы бы жили сейчас как королевы.

Ханичайл знала, что Роузи верила в то, что говорила. Она все еще полагала, что жила бы сейчас в белом особняке с колоннами на престижной улице в Хьюстоне, если бы сама, а не дочь унаследовала ранчо.

– По-моему, не так уж все и плохо, – сказала Роузи неуверенным голосом.

На прошлой неделе после очередного возлияния дом выглядел гораздо лучше. Тогда вечером, при свете фонарей, он показался ей хрустальным дворцом, а сейчас это была просто жалкая лачуга.

– Здесь только одна спальня, – сказала она, открывая одну из дверей и заглядывая в нее, – поэтому я возьму ее себе. Я буду допоздна работать, и я не хочу, чтобы ты по утрам беспокоила меня, собираясь в школу. Я должна высыпаться, чтобы хорошо выглядеть. Откровенно говоря, мне будет нужно как можно больше отдыха, так как я единственная, кто будет приносить в дом деньги.

Роузи критически осмотрела дочь.

– Сколько тебе сейчас лет? Двенадцать? Скоро тринадцать? Тебе надо поскорее вырасти, Ханичайл. Еще два года школы, и ты можешь найти работу и приносить в дом деньги. Положим, ты могла бы наняться в няньки. Здесь полно ребятишек, и ты была бы занята по вечерам, когда меня не будет дома.

Ханичайл устало опустилась на софу, обитую запятнанным ситцем. Она посмотрела на маленький кособокий столик, два расшатанных стула, металлическую раковину и старую газовую плиту. Коричневый линолеум, покрывавший пол, был рваным и истертым; рваные оранжево-коричневые занавески закрывали два крошечных оконца. Кухня, которая станет теперь ее спальней, была маленькой, но комната Роузи была еще меньше: в ней едва помещались кровать, туалетный столик и стул. Ханичайл почувствовала себя пойманной в ловушку.

– Надо привести здесь все в порядок, – сказала Роузи, бросая на кровать свою шляпу. Она убрала с влажной шеи взмокшие волосы. – Когда же кончится эта жара? Я собираюсь прошвырнуться по магазинам, Ханичайл, а ты устраивайся. – Она огляделась. – Может, ты наведешь здесь порядок? Затем сходи в бакалейную лавку на углу, купи там молоко, кукурузные хлопья и хлеб. Я буду есть в салуне, поэтому обо мне не беспокойся.

Ханичайл, лишившись дара речи, смотрела на мать. Они только что приехали в это ужасное место, а она уже покидает ее.

– Прекрати! – истерично закричала Роузи. – Дай мне отдохнуть от тебя. С тобой одно беспокойство. Элиза избаловала тебя. Ты выросла белоручкой. Ты уже достаточно взрослая, чтобы самой позаботиться о себе.

Роузи направилась к двери, затем повернулась и посмотрела на дочь, все еще сидевшую на грязной софе и безмолвно смотревшую на нее. Ее лицо было пепельного цвета, светлые волосы, мокрые от пота, повисли сосульками. Сейчас она выглядела старше своих лет, голубые глаза выражали испуг.

– Это пойдет тебе на пользу. Вырабатывай характер, – заключила Роузи. – Это то, что тебе надо, если ты меня спросишь. Господи, я желаю, чтобы у тебя была хотя бы половина моей энергии. – Роузи подошла к столу и бросила на него пару долларов. – Увидимся позже, – сказала она и хлопнула дверью.

Жизнь в Силвер-Берч-Рентал-Парке была такой ужасной, какой Ханичайл и вообразить себе не могла. Городок располагался рядом с шоссе, с автобусной остановкой в одном конце улицы и ломбардом – в другом. На улице также находились дешевая бакалейная лавка, мясной магазин и целый ряд закрытых магазинов с замазанными известкой окнами – признаком запустения. Средняя школа находилась за три квартала от дома, в Лейквуде, где не было ни озера и ни единого дерева, чтобы соответствовать названию местечка. Кирпичное здание знало лучшие дни, а дети, учившиеся в школе, были такими же жалкими, как и само место, поэтому здесь Ханичайл по крайней мере мало чем отличалась от них в своей потрепанной одежде.

Все девочки в школе знали друг друга и уже распределились по маленьким тесным группам. Ханичайл была застенчивой и неуклюжей; она всегда была аутсайдером в Китсвилле, и у нее никогда не было подруг. Она не знала, как подойти к этим новым девочкам и что сказать им, поэтому держалась в сторонке, ела свой скудный завтрак и одна ходила в школу, прижимая к груди учебники.

Спустя какое-то время одна из девочек бросила ей «привет» и улыбнулась, но Ханичайл не ответила и продолжала держаться на расстоянии. Она знала, что эти новые девочки живут отличной от ее жизнью. Правда, они не были богаты, но у них были настоящие семьи, и они жили в пристойных домах. Их матери не работали в салуне «Серебряный доллар», и Ханичайл подозревала, что они всегда были дома, когда их дочери приходили из школы. Это отличало их от Роузи, которая могла совсем не прийти домой. А если и забегала туда, то только для того, чтобы сменить одежду и снова убежать.

И не было в городишке никаких детей, ровесников Ханичайл, а только одни старые ревматики, которые пили и оценивающе оглядывали ее с ног до головы, да усталые неряшливые женщины, смотревшие на нее из окон. И никто не говорил ей «Доброе утро» или «Как ты сегодня себя чувствуешь?».

Каждый день после школы Ханичайл бежала домой, прижимая к себе учебники. Бедный Фишер весь день сидел привязанный к крыльцу подобно другим собакам, и как только девочка появлялась на дорожке, ведущей к дому, он вставал на задние лапы и начинал радостно лаять. Она знала, что он скучает по ранчо: она слышала, как он вскрикивает во сне, наверное, ему снились кролики.

Ханичайл брала песика на длительную прогулку в маленький парк, который обнаружила в нескольких милях от дома, снимала с него ошейник, и он вволю бегал на просторе.

Они не спешили домой, в свою нищенскую лачугу. Когда же они все же возвращались обратно, Ханичайл кормила Фишера, а иногда даже давала ему кость, которую ей удавалось выпросить у мясника. Затем она варила себе кашу или ела бутерброд с сыром, запивая его молоком и держа перед собой книгу, которую поглощала с большей жадностью, чем еду.

После этого она садилась за уроки, а приготовив их, выходила на крыльцо с книгой и яблоком в руке. Собака лежала с ней рядом, а она читала о прекрасных виллах Медичи в Италии или кафедральных соборах эпохи Ренессанса во Франции и неприступных каменных крепостях в Англии, построенных в средние века. Она читала о короле Генрихе и Анне Болейн, о Людовике и Марии Антуанетте, о Леонардо и Лукреции Борджиа.

Поздно вечером, лежа в неудобной позе на софе, которая служила ей постелью, она то и дело взбивала подушку, чтобы сделать ее помягче, и без конца вздыхала в душной темноте, мечтая о дне, который каким-то чудесным образом изменит ее жалкое существование, и она будет путешествовать по свету и увидит своими глазами те чудесные места, о которых читала в книгах.

Однажды, вернувшись домой из школы, Ханичайл увидела письмо. Она сразу узнала почерк Тома и с нетерпением вскрыла конверт.

Том писал, что начата постройка дома и по первому впечатлению он получается красивым. Он сам перестроил дом Элизы, и тот стал почти как новый, но Элиза редко там бывает, так как нашла себе работу за тридцать миль от дома, кухаркой в ресторане. Она чувствует себя хорошо, но очень скучает по Ханичайл.

«Я счастливый парень, – писал Том. – Я помогаю на газовой станции и в магазине, расположенном на шоссе, недалеко от Китсвилла. Много мне не платят, но я благодарен и за такую работу. Но лучше всего то, что я могу жить в старом доме на ранчо и присматривать за лошадьми, и они будут в хорошем состоянии к тому времени, когда у тебя появится возможность вернуться домой. Они будут ждать тебя, Ханичайл, это я тебе обещаю. Тебя будет ждать и ранчо Маунтджой, потому что я слежу, как продвигаются работы.

Наступит день, и засуха закончится, снова вырастет зеленая трава, и мы найдем новый источник воды. Я уже знаю место: там растет свежая молодая трава, Ханичайл, а это значит, ты уж поверь мне, что в этом месте под землей находится вода. Я одолжил у приятеля бур и намереваюсь приступить к работе. У лошадей пока есть корм, я объезжаю их каждый день, и мы все ждем тебя.

Когда-нибудь мы снова увидимся, Ханичайл. Ты должна в это верить. Ма говорит, что не умеет писать, но очень любит тебя и очень скучает. Том».

Ханичайл поднесла письмо к лицу и поцеловала подпись, словно целовала самого Тома. Хоть что-то хорошее случилось в ее жизни. Ей нестерпимо хотелось вернуться домой. Она решила, что просто скажет матери, что с нее хватит, и вернется туда. Или просто возьмет собаку и, не говоря ни слова, исчезнет. Но она понимала, что не сможет сделать ни того, ни другого. Она навсегда обречена жить в Силвер-Берч-Рентал-Парке с Роузи.

Жизнь Ханичайл была пустой и безрадостной, зато Роузи хорошо проводила время. Если она не может выступать на сцене, то ей вполне подходит салун. Она научилась хорошо смешивать коктейли и наливать пиво из бочки. Ну и пусть, что ей уже за сорок и она уже немолода, зато у нее все еще хорошее тело, широкая улыбка, да и походка что надо – посетителям-мужчинам очень нравится. Уж если кого из женщин можно назвать «потрясающей», так это Роузи Маунтджой Хеннесси. Она так же любила выпить и пропускала за вечер не одну порцию виски.

Когда около полуночи ее смена заканчивалась, всегда находился парень, который приглашал ее в другое место выпить еще по глоточку. И время от времени – потому что, в конце концов, она сейчас была работающей женщиной, а не какой-нибудь проституткой, о чём она непременно говорила им, – если парень ей нравился, она шла с ним в гостиницу, ведь лишние деньги никогда не помешают.

Разве она не должна выглядеть хорошо, часто говорила Роузи Ханичайл, демонстрируя новое яркое платье, новую нитку «жемчуга» или «рубины» и «бриллианты». «Если бы твой отец был жив, – добавляла она, – он непременно купил бы мне настоящие».

Спальня Роузи в жалкой маленькой лачужке была загромождена дешевыми безделушками: статуэтками кроликов, целлулоидными куколками. Она накупила ламп с бахромой из бисерин и с дюжину плюшевых подушек красных, розовато-лиловых и оранжевых цветов. Гроздья дешевых стеклянных бус и подделок под жемчуг свисали с зеркала ее туалетного столика, из ящиков комода торчало черное нижнее белье. Ее платья были развешены по стенам, а по всему полу разбросаны атласные тапочки с помпончиками из лебяжьего пуха вперемежку с туфлями на высоких каблуках и легкими босоножками алого цвета.

Время было за полночь, и Роузи впервые пришла домой так рано. Она сидела за столом с бутылкой виски. Стакан был наполнен до половины, растаявший лед растекался по столу, а бутылка была почти пуста.

– Эта комната похожа на мою уборную, когда я была звездой, – сказала она Ханичайл, оглядывая свою спальню. Закурив сигарету, она сделала еще один глоток виски. – Ты ведь не знаешь, что твоя мать была звездой? – спросила она с мечтательным выражением лица. – Я была лучшей стриптизершей. Так все считали. И моя задница была гораздо лучше, чем у Джо-Джо, хотя она всегда заявляла, что ее задница – самое ценное, что у нее есть. – Роузи рассмеялась. – Представляешь себе, Ханичайл? – спросила она, подмигивая.

Ханичайл устало кивнула. Она слышала это в сто первый раз.

Роузи сунула ноги в туфли без задников на высоких каблуках и прошлась по комнате, волоча полы халата.

– «Шепчи мне нежные слова, держа меня в своих объятиях», – пропела она, приняв позу. – Дум де дум де дум, вум, – промычала она, с пьяной усмешкой распахивая халат. – Да даж, де дах, де дах. – Стряхнув на пол пепел, она повернулась к Ханичайл, показывая ей свои прелести. Снова сунув сигарету в рот, она приняла свою знаменитую позу. – Ну, что скажешь? – спросила она. – Все еще хороша?

Ханичайл отвела взгляд.

– Не знаю. Я не видела тебя раньше. Когда ты была звездой.

Роузи подозрительно посмотрела на дочь: нет ли в ее словах сарказма?

– Ну ладно, – сказала она, плюхаясь на софу и вынимая изо рта сигарету. – Просто запомни, девочка. Это правда. Твоя мать была звездой. Вот почему твой отец запал на меня. Он увидел меня идущей по улице и втюрился.

Вздохнув, Роузи затушила сигарету и сделала большой глоток виски.

– Я могла бы сделать хорошую карьеру, выступать на лучших подмостках Нью-Йорка, но я все бросила ради любви. – Она криво усмехнулась. – Я была просто молодая дура.

Роузи снова наполнила стакан и, залпом осушив его, продолжила:

– Ах, Ханичайл, в те дни мы с твоим отцом пили французское шампанское, и ты даже представить себе не можешь, сколько оно стоило во времена «сухого закона». С тех пор я никогда не пила такого шампанского.

Роузи снова закурила и продолжала болтать, скорее для себя, чем для Ханичайл:

– Он купил мне пелерину из горностая, такую белую, такую мягкую... – Она дотронулась рукой до щеки, вспоминая, каким нежным был мех. – Господи, каким же красивым он был, каким сексуальным... Я сразу решила, что этот мужчина для меня. Молодой, богатый, сексуальный. Что лучше может желать девушка?

Роузи откинула голову на диванные подушки.

– Мне следовало бы знать, где у меня ловушка, – пьяным голосом заметила она, глядя в упор на Ханичайл. – А у меня их было целых две: ранчо, которое погубило мою жизнь, и моя дочь.

Ханичайл больше не могла слушать мать. Она выбежала за дверь, а за ней следом собака. Засунув руки в карманы и опустив вниз голову, Ханичайл бесцельно бродила по улицам, вызывая удивление редких прохожих: час был поздний, и на каждом шагу девочку подстерегала опасность. Она не знала, куда идти, и брела до тех пор, пока не оказалась на вершине холма, где росло несколько деревьев.

Ханичайл смотрела в черное ночное небо, безлунное и беззвездное. «Здесь нет небес, – думала она, – и отец не может наблюдать за мной. Здесь пустота. Ни единой души. И меня тоже нет на этой земле».

Однообразные дни медленно шли друг за другом. Ханичайл стала отлично успевать в школе, и учитель говорил, что она хороший материал для колледжа.

– Материал для колледжа, – презрительно фыркнула Роузи, когда услышала это. – Скоро ты окончишь школу, – сказала она дочери, – и я найду тебе работу. Даже если ты будешь мыть посуду в салуне, ты будешь приносить домой какие-никакие деньги.

Деньги всегда были на уме у Роузи. Они текли сквозь ее пальцы как вода; она всегда чего-нибудь хотела или воображала, что хотела. А у Ханичайл, по мнению Роузи, не было никакого вкуса. Что бы она ей ни купила – красивые платья в яркий цветочек и с массой оборочек, – та отказывалась носить.

– Послушай, Ханичайл, – как-то спросила Роузи у дочери. – Что слышно от Тома?

Ханичайл настороженно посмотрела на мать. Обычно она никогда не интересовалась ни Томом, ни Элизой.

– Элиза все еще работает в ресторане. Том живет на ранчо. Он одолжил бур у человека, с которым вместе работает, и начал бурить в том месте, где растет зеленая молодая трава. Он думает найти там воду.

«Господи, помоги ему, – молча взмолилась Ханичайл. – Потому что тогда я смогу уехать домой и никогда, никогда не видеть Силвер-Берч-Рентал-Парк».

Роузи небрежно стряхнула пепел сигареты на пол и посмотрела на Ханичайл.

– Том дурак, – сказала она. – На этой земле нет источника. Она мертва, как дронт. И все благодаря тебе, моя дорогая доченька.

Ханичайл вышла на улицу, села на ступеньку и, подперев подбородок руками, стала смотреть на убогий пейзаж. Она ненавидела каждую минуту своей жизни здесь и Роузи. Ханичайл долго сидела, раздумывая, как ей убежать отсюда и вернуться на ранчо, но у нее не было денег, а значит, не было и выхода.

Странно, но на следующий день Роузи пришла домой рано. Действительно рано: около десяти часов вечера.

Ханичайл подняла глаза от учебника, когда дверь открылась и мать вошла в дом. На ее щеках играл румянец, глаза блестели, и Ханичайл подумала, что она снова пьяна. Но на этот раз Роузи была абсолютно трезвая.

Она опустилась на стул напротив, закурила сигарету и сказала:

– Догадайся, кто мне сегодня звонил?

Откинув голову назад, она выпустила изо рта совершенное колечко дыма и улыбнулась.

– Не знаю. Кто? – осторожно спросила Ханичайл.

– Из офиса «Паркер-Грант и Андерсен», их адвокат. Прямо из Сан-Франциско. Вот кто. – Роузи выжидающе смотрела на Ханичайл.

– Зачем он звонил тебе? – спросила она.

– Они позвонили миссис Дэвид Маунтджой, моя дорогая доченька, чтобы сообщить мне, что на нашей земле нашли нефть.

– На ранчо Маунтджой? – удивилась Ханичайл.

– Совершенно верно, детка. На нашем ранчо. Похоже, что Том со своим буром наткнулся на что-то поважнее, чем вода. Он позвонил старику Джону Паркеру-Гранту, но он давно умер. Вместо него с ним говорил мистер Андерсен. Известие понравилось ему, и он уже послал туда команду для исследования. – Роузи радостно рассмеялась. – Они говорят, что под нашей землей лежит огромное богатство, и просят нашего разрешения начать работы. Твоя мамочка наконец станет богатой, девочка. По-настоящему богатой. Как тебе это нравится? Ты только представь себе, я наконец выйду замуж за богатого человека, – сказала Роузи, вынимая бутылку виски из бумажной сумки, которую принесла с собой. – Это дело надо отпраздновать. В чем дело? – спросила она, с подозрением посмотрев на Ханичайл. – Ты что, язык проглотила? Только не говори мне, что ты не рада.

– Конечно, я рада, если это действительно правда.

– Будь уверена, что правда. Завтра в десять часов утра мы должны быть в офисе мистера Андерсена, чтобы подписать бумаги, разрешающие нефтяной компании заняться добычей нефти на нашей земле. И чем скорее мы это сделаем, тем лучше для нас. Так сказал Андерсен. И он прав. О, я уже ощущаю хруст долларов в своем кармане.

Роузи налила в стакан виски и сделала большой глоток.

– Теперь мы будем покупать только дорогие вещи, – сказала она. – Никакой дешевки.

Оставив мать одну пить дальше, Ханичайл вышла на улицу. Сев на ступеньку, она стала думать. А что, если Роузи говорит правду и на ранчо Маунтджой нашли запасы нефти? Они будут богаты, и Ханичайл сможет снова вернуться домой. Наконец.

Позвав собаку, она ушла в ночь. «Наконец я буду счастлива», – думала она, взобравшись на одинокий холм и глядя на полуночное небо, где светила полная луна.

На следующее утро она и Роузи поехали в офис Андерсена подписать бумаги. Мать надела свое лучшее черное платье и маленькую шляпку-колокол с длинным пером, а Ханичайл – юбку из клетчатой ткани и белую блузку, которая была ей тесна.

Их встретил мистер Андерсен, высокий статный мужчина с выпуклыми голубыми глазами и холодными руками. Ханичайл молчала, а Роузи фонтанировала, как нефтяная скважина, без умолку болтая о том, как она счастлива, что после стольких лет страданий на нее свалилось богатство, так как Дэвид Маунтджой оставил ее почти без средств.

– Он не оставил тебя без средств, – сердито заметила Ханичайл. Она сидела в том же кожаном кресле, что и одиннадцать лет назад, когда умер отец и мистер Джон Паркер-Грант сообщил, что хозяйкой ранчо Маунтджой является она, а не Роузи. – Он оставил тебе деньги. Пятьдесят девять тысяч долларов. А ты их все истратила.

– Как ты смеешь, Ханичайл? – возмутилась Роузи, покраснев. – Что ты такое говоришь? Ты же знаешь, что все деньги были потрачены на тебя... на житье... и вообще они исчезают неизвестно куда, не так ли, мистер Андерсен? – Роузи улыбнулась своей очаровательной улыбкой. – Во всяком случае, они потрачены не на меня.

Мистер Андерсен согласно кивнул, затем рассказал им о компании, которая будет заниматься разработкой нефти.

– Она заплатит вам гонорар за разрешение исследовать вашу землю, – сказал он. – Они также сделают необходимые инвестиции, чтобы начать разработку, и если нефть будет найдена, вы получите определенную сумму.

– Когда же мы сможем получить деньги? – прервала его Роузи.

– Сначала надо узнать, есть ли там нефть, – объяснила ей Ханичайл.

– На это может уйти пара месяцев и даже пара лет, – ответил Андерсен.

– Господи, – Роузи недовольно поджала губы, – я планировала купить себе дом и сразу в него переехать.

– Позвольте вам напомнить, что деньги пока не заработаны, – заметил Андерсен. – Пока речь идет о вероятности нахождения нефти на ранчо Маунтджой.

Но он не знал Роузи. Слово «вероятность» отсутствовало в ее словарном запасе. Перед глазами у нее уже мелькали доллары, и она была готова их потратить.