Обезглавленная Мона Лиза

      - Ну, а кто, кроме вас, санкционировал направление в клинику Эреры Буайо? - поинтересовался Пери.
      - Профессор Шарен, один из крупнейших специалистов в нашей области. Она уже была подвержена болезненному пристрастию к наркотикам, так что не помогало никакое лечение.
      - Кто ходатайствовал о том, чтобы Эрера Буайо была помещена в вашу клинику?
      - Ее бывший друг. Он же оплачивает все расходы по ее пребыванию здесь.
      - Его имя?
      - Я не вправе называть ничьих имен, - сказал Жюно и после короткой паузы пояснил: - Не заблуждайтесь: времена, когда кого-либо можно было тайно упрятать в сумасшедший дом, прошли. Две трети моих пациентов законченные наркоманы, человекоподобные существа (Жюно сделал акцент на слове "подобные"), которым уже едва ли можно помочь. - И очень задумчивым, очень усталым голосом прибавил: - Можете себе представить, какие сцены разыгрываются здесь, если я скажу, что ни одну медсестру, ни одного санитара я не держу у себя более двух лет.
      - Почему?
      - Потому что они сами становятся душевнобольными.
      Они все еще стояли перед дверью, обитой зеленой кожей, словно каждый из них, даже доктор Жюно, опасался переступить через порог.
      Неожиданно, комическим жестом доктор Жюно вставил в правый глаз монокль.
      - Не знаю, что привело вас сюда, - сказал он, решительно нажимая на ручку, - но мой долг предупредить вас: до тех пор, пока вы будете держать себя в соответствующих рамках, можете полностью рассчитывать на мою поддержку.
      Пери пристально взглянул в глаза доктора. Он не мог объяснить, почему у него возникло это предположение, но он вдруг почувствовал, что сам Жюно наркоман.
      - Ну что же, заглянем в ад, - грубым голосом сказал Ламбер. - Да укрепимся в своей вере и станем лучшими из людей.
      Войдя в помещение, он не произнес больше ни одного слова.
      На полу, завернутая в смирительную рубашку, с искаженным жуткой гримасой лицом, извивалась какая-то женщина. Кроме нее в палате находились еще пятеро больных, а также медсестра и санитар. Одна из женщин ползала на коленях перед завернутой в смирительную рубашку и с истошными завываниями билась головой об пол, другая - в разорванном платье лежала на кровати и жалобно стонала. Третья - безмолвно стояла у окна с вытянутыми вверх руками, словно вырезанная из дерева статуя. (Позднее Пери узнал, что в таком положении она могла выстаивать до семнадцати часов!) Две женщины расположились неподалеку от медсестры и санитара и идиотскими, блаженными взорами смотрели на тех, что корчились на полу.
      Увидев доктора Жюно и его двух спутников, женщина в смирительной рубашке разразилась истошными криками, умоляя выпустить ее отсюда, иначе она действительно сойдет с ума.
      Санитар равнодушно произнес:
      - Мы собирались отправить ее в одиночку, господин доктор.
      Доктор Жюно кивнул.
      - Кто из них она? - с кажущейся невозмутимостью спросил Пери.
      Жюно кивнул на пол.
      - Через два часа припадок пройдет. Раньше она буйствовала по целым суткам. За это время она теряла в весе более восьми килограммов.
      - Выпустите меня отсюда... я совершенно здорова... совершенно нормальная! Помогите, смилуйтесь, пощадите... помогите! Я же совершенно нормальная! - истошно кричала женщина. Но ее истасканное лицо, блуждающий взгляд темных глаз с неестественно расширенными зрачками отчетливо говорили Пери, что она действительно безумна.
      Он с трудом узнал в ней Эреру Буайо, некогда восторженно почитаемую всем Парижем. Ее ослепительно красивое, одухотворенное лицо превратилось в безобразную маску с серо-коричневыми складками кожи. Между желтыми зубами зияло несколько черных дыр, седые, всклокоченные волосы прилипли к потному лбу.
      Пери оторвал от нее взгляд и шепотом спросил Жюно:
      - Нельзя ли ей сделать укол, чтобы она хоть на четверть часа успокоилась?
      Когда Эрера - в лучшие времена ее звали только по имени - смогла, правда с трудом, выговаривать некоторые слова, Пери сел рядом с кушеткой, на которой она лежала. Настойчиво, насколько позволяли обстоятельства, он пытался объяснить Эрере, что его интересовало, пока наконец она не начала понимать его.
      - Да... но Грандель только подручный... порошок он получал от Роже, человека Де Брюна... - Ее глаза загорелись ненавистью. - Господин генеральный директор, как говорил Байрон, и я дуреха также влипла! Грандель переправлял порошок в один подставной отель... там устраивались оргии... Вы ведь знаете, как... там я привыкла к наркотикам, мне нужно было больше... все... все больше... помогите же мне, пожалуйста, помогите мне!
      Ни Пери, ни Жюно не слышали тихих щелчков миниатюрной камеры, спрятанной в пиджаке Ламбера. Они совершенно забыли о нем.
      Позднее, когда репортер и Пери сидели в деревенском трактирчике, Ламбер ничего не сказал комиссару о съемке. Не знал комиссар и о двух телефонных разговорах доктора Жюно с Де Брюном и Гранделем. Подслушивание частных телефонных разговоров всегда было сопряжено для полиции с риском, и до поры Пери не решался на это. Его мысли занимал Ламбер.
      Репортер, несмотря на четыре выпитых рюмки коньяка, продолжал молчать. Наконец, он заговорил:
      - Знаете, Пери, я повидал много такого, от чего кровь стыла в жилах, но только что пережитое не идет с этим ни в какое сравнение.
      - Неужели Де Брюн - главарь синдиката? - не обращая внимания на слова Ламбера, спросил Пери. - Или за ним еще кто-нибудь стоит? Какие отношения связывали Де Брюна и Эреру?
      - Присмотритесь хотя бы к мальчикам и девочкам, что сидят еще за школьными партами, - говорил о своем Ламбер. - В четырнадцать лет они уже отравлены наркотиками, а к двадцати годам превращаются в безнадежные развалины, вроде Эреры. Изнасилования, разбой, убийства - они ничего не боятся, идут на все, лишь бы получить порцию наркотика. - Ламбер заказал еще рюмку. - В Штатах я постоянно сталкивался с этим, но полиция ничего не могла поделать. Сейчас торговля героином приносит такие барыши, каких не дают поставки оружия. Атомная бомба! Если дело и дальше так пойдет, не нужно будет никакой атомной бомбы. Каждый одиннадцатый или сидит в тюрьме, или созрел для сумасшедшего дома.
      - Мне бы только схватить эту банду, - с ожесточением сказал Пери, - а уж там я сполна рассчитаюсь с этими подонками. - Он умолк, затем спросил: - Откуда вам стало известно, что в Клинкуре был убит Табор?
      - У меня есть осведомитель в префектуре.
      Они заказали еще по рюмке коньяка. За соседним столиком сидело несколько крестьян. Они пили красное вино, смеялись, рассказывали анекдоты и громко обсуждали закупочные цены на зерно. В печи потрескивали дрова, только что подложенные хозяином. На улице шел дождь.
      - Вам будет тяжело добраться до этого Де Брюна, - прервал молчание Ламбер. - Пока Авакасов покровительствует ему, с ним ничего не поделаешь.
      - Авакасов? Вы считаете, что он стоит за Де Брюном?
      - Так считаю не только я один.
      - Но ведь старик один из самых богатых у нас людей!
      - Даже самый богатый человек хочет стать еще богаче, к тому же... Вы знаете, что за человек этот пушечный король?
      - Нет, а вы?
      - Немного. Я знаю также, что у него есть внучка, но, несмотря на благочестивое воспитание, она не отказывается с утра пропустить стаканчик-другой двойного шотландского.
      - Следовательно, вы уже давно занимаетесь этим делом?
      Ламбер кивнул.
      - Меня заинтересовала Эрера, и тут я совершенно случайно натолкнулся на это осиное гнездо.
      - Видимо, кое в чем вы информированы лучше полиции.
      Ламбер ухмыльнулся.
      - Архивы некоторых журналов могли бы стать настоящей сокровищницей для полиции. Берегитесь, Пери! Вы имеете дело с людьми, для которых право и закон - то же, что деревянный шлагбаум для идущих в атаку танков.
      - Однажды в предрассветных сумерках я буду стоять в тюремном дворе, почти торжественно произнес Пери, - и в этот двор надзиратели вытолкнут несколько ублюдков, вроде Де Брюна, чтобы отрубить им головы.
      - Я против смертной казни для них, - возразил Ламбер. - Делать бы этим молодчикам каждый день по три укола героина в задницу, а затем, как Эреру, бросить на произвол судьбы и доктора Жюно. Это было бы куда справедливее.
      - Эрера сама виновата, - сказал Пери. - В ее кругах такое случается нередко. Тщеславие, жажда наслаждений, честолюбие заставляют этих людишек забыть, что они - люди, а не звезды. Они воображают себя равными богам и, как нарочно, стараются доказать это, бессмысленно прожигая свою жизнь в гнуснейшем разврате.
      - Ваше здоровье! - Ламбер допил свою рюмку и хотел заказать еще по одной.
      Пери отрицательно покачал головой.
      - Мне не надо. Достаточно.
      - Вероятно, наглядный урок у доктора Жюно все еще сидит у вас в печенках? - съязвил Ламбер.
      - Да.
      - Хорошо, тогда не будем. Позвольте еще один вопрос: как будем жить дальше - продолжим войну или заключим мир?
      - Это зависит от нескольких вопросов, на которые вам предстоит еще ответить. - Пери бросил взгляд на часы. - А теперь поедем, продолжим нашу беседу по дороге.
      Когда они расплатились и направились к своим машинам, припаркованным у трактира, репортер в том же шутливом тоне спросил:
      - Следует ли мне понимать ваши последние слова как намек, что вы подозреваете меня, бедного грешника, в серьезном преступлении?
      - Вы не ошиблись.
      - И какое же преступление я совершил? - Ламбер остановился у своей машины, его тон стал серьезным.
      - Вы утверждаете, что вечер одиннадцатого октября провели у приятельницы Мажене Габриэлы Ребьер.
      - Так это и было. А если вас интересуют подробности, то - в ее постели.
      - Это меня вовсе не интересует.
      - Что же тогда?
      - То, что вы говорите неправду. Я дважды допрашивал Ребьер, и оба раза она упорно настаивала на том, что тот вечер и всю ночь - случай, видимо, исключительный - провела в одиночестве.
      - И что же из этого следует?
      - А то, что вам следует хорошенько подумать, прежде чем ответить на мой вопрос: где вы действительно были в то время, когда Мажене очутился в гравийном карьере?
      - Гулял по парку Монсо, так как у меня разболелся зуб. - Ламбер широко открыл рот. - Вот здесь, в этой дыре, сидел этот бездельник, зуб мудрости. На следующее утро я вытащил его. Мой зубной врач подтвердит это. Кроме того, найдется не меньше дюжины людей, которые припомнят мою перекошенную от боли физиономию в парке Монсо. Этого вам достаточно?
      - У нас есть свидетель, - спокойно сказал Пери, - который видел вас в вечер убийства в окрестностях Диеза, то есть неподалеку от места преступления. Это некий Кушре, дежурный по железнодорожному переезду.
      - Воистину всякое добро - наказуемо! - Ламбер попытался сделать беспечный вид. - Если бы я не остановился, когда этот старый хрыч помахал мне - ему, видите ли, нужно было срочно съездить за доктором для больной внучки, - то теперь мне не пришлось бы чесать в затылке. Ну, а мотив преступления?
      - Стоимость картин, которые Мажене завещал Ребьер, составляет два миллиона. К тому же вы поскандалили с ним из-за материала о Гранделе, Де Брюне и Авакасове, который он отказался публиковать. Более того, вы заподозрили, что он хочет предупредить Авакасова. Не находите, что этого вполне достаточно для мотива преступления?
      - Не нахожу. Но вынужден согласиться, ваши доводы убедили бы любого судью в том, что у меня были все основания убить этого подлеца Мажене. Итак, наручники или вам достаточно моего честного слова, что я не сбегу?
      - Ни то, ни другое.
      - Очень любопытно.
      - Так вот. Я не арестую вас. Но я не столь наивен, чтобы полагаться на ваше честное слово. Вы будете ежедневно, скажем, в десять часов, звонить мне в бюро и сообщать о себе. Дальше делайте, что хотите. Только не вздумайте бежать. Я сумею вас найти и арестовать за преднамеренное убийство. После этого жить вам останется недолго. А как мне известно, вы любите жизнь, не так ли?
      - В общем, не так. Утвердительно я мог бы ответить на ваш вопрос о вине или виски, о женщине или бабе, о песнях или джазе.
      Пери оставался серьезным.
      - Вам нравится разыгрывать из себя циника - пожалуйста. Но мне приятно знать, что афера с героином возмущает вас так же, как и меня. И ваше решение загнать Де Брюна в ловушку и при случае опубликовать разоблачительную статью я могу только приветствовать.
      - И несмотря на это, вы считаете меня убийцей?
      - Можете доказать обратное?
      - И вы позволите мне разгуливать на свободе?
      - Условия вам известны.
      - Ну, а если я протяну вам на прощанье руку, которая, образно говоря, обагрена кровью добропорядочного Мажене?
      - На вашем месте я не стал бы протягивать мне руку. Я подвезу вас на своей машине до Парижа, чтобы вас не задержал какой-нибудь патруль дорожной полиции. Плохо, если вы лишитесь водительских прав.
      - Ладно. Вы правы. И большое спасибо. - Ламбер сел рядом с Пери, и комиссар тронул машину с места.
      За все время Ламбер не проронил ни слова. Лишь когда они выехали на Национальное шоссе, он коротко бросил:
      - Не забудьте, что я вам сказал о внучке Авакасова. Я думаю: в эндшпиле, когда король будет палачом, роль ферзя сыграет королева.
      Пери кивнул. Он понял, что Ламбер хотел сказать этой странной аллегорией.
      17
      Грандель еще спал, когда Пьязенна возвратился из Клинкура в Париж. Прежде чем разбудить хозяина, он заварил кофе и не торопясь выкурил сигарету. Он тщательно обдумывал предстоящий разговор с Гранделем.
      Несмотря на огромную опасность, грозившую ему самому, Пьязенна почти ликовал от мысли, что наконец-то рассчитается с этим жирным рабовладельцем. Он уже сделал все необходимые приготовления. Он выкурил еще одну сигарету и зашел в магазин, как будто хотел в этот ранний час, тишину которого нарушали лишь звуки шагов редких прохожих, проститься со своей прежней жизнью.
      Ровно в шесть он открыл дверь в конце магазина, которая вела в квартиру антиквара.
      Заспанный Грандель вскочил с постели. "Спросонья он выглядит как мучной червяк", - подумал Пьязенна.
      - Произошло нечто чрезвычайное, поэтому я был вынужден разбудить вас так рано, - объяснил он.
      - Что произошло? - Часто мигая заспанными глазами, Грандель натянул пижаму в яркую полоску и сунул ноги в домашние туфли из черной лакированной кожи.
      Пьязенна открыл дверь ванной и, пустив горячую воду, бросил из флакона немного ароматической соли.
      - Пожалуй, это последняя ванна, которую вы примете здесь, да и то если поспешите, - сказал он с напускным спокойствием.
      - Что ты там болтаешь? В чем дело? - Сон слетел с Гранделя.
      Пьязенна взял опасную бритву, отбил ее на ремне, приготовил крем для бритья и придвинул табуретку к зеркалу.
      - Сегодня ребята Де Брюна прикончили Табора.
      - Откуда ты узнал об этом?
      Пьязенна скривил рот.
      - Вам это, вероятно, безразлично.
      - Мне это не безразлично, - сердито возразил Грандель. - Как не безразлично и то, от кого Табор узнал историю с Эрерой.
      Пьязенна нахально ухмыльнулся, глядя снизу вверх на тучного Гранделя.
      - От кого? - повторил он вопрос антиквара. - От меня, от кого же еще. И что должно быть вам особенно интересно, полиция подозревает вас в убийстве Табора. На этот раз вы не отвертитесь.
      - Никак ты чувствуешь себя победителем? - медленно спросил Грандель. - Могу я узнать причину?
      - Сейчас! Все по порядку. И без резких движений, иначе будет бо-бо!
      Открытой бритвой Пьязенна провел по воздуху, показывая, как он это сделает.
      Затем Пьязенна достал пистолет, который, как он знал, Грандель всегда держал под подушкой, сунул его в карман и бритвой указал на табуретку.
      - Садитесь. Не собираетесь же вы гулять среди ангелов небритым. А может, и среди заключенных, если явитесь с повинной. Такому аристократу, как вы, всегда следует заботиться о своей внешности. Ну, так как?
      - Послушай, Пьязенна! - Грандель попытался сохранять спокойствие. Если Де Брюн заставил умолкнуть Табора, значит, и тебя он также может заставить замолчать навсегда. Ты же знаешь, что для него любой человек стоит не дороже трех тысяч франков.
      - Может быть, это и так, - согласился Пьязенна. - И все же. Скоблить вам рожу стало моей любимой привычкой, от которой я уже не могу отказаться. Ну же, пошевеливайся, или мне побрить тебя на ходу?
      Грандель плюхнулся на табуретку. Двумя зажимами Пьязенна закрепил мохнатое полотенце вокруг шеи Гранделя и, как искусный цирюльник, рассчитывающий получить от своего клиента хорошие чаевые, старательно намылил щеки и подбородок антиквара.
      - Если ты не думаешь о себе, - прохрипел Грандель, - то подумай о дочери.
      - Она уже в другой клинике, под присмотром благочестивых монашек. А пожертвование Господу Богу, скажем, ста тысяч франков позволит сделать его великодушное сердце еще более великодушным. - Пьязенна схватил Гранделя за нос и резко отвел его голову назад, желая вначале побрить низ подбородка.
      - Я дам тебе столько, сколько ты потребуешь, - пробормотал Грандель, пока Пьязенна снимал с лезвия пену и подправлял на ремне бритву.
      - Дадите? - Он ухмыльнулся. - Так много и сразу?
      - Мы сидим в одной лодке.
      - Нет. Поскольку я, почтенный хозяин, держу лезвие бритвы на вашем горле, а не вы на моем, то у меня преимущество в тридцать-сорок лет. Я имею в виду вероятную разницу во времени между концом моей и вашей жизни. Кроме того, Де Брюн, даже если я позволю вам убежать - на что не следует особенно рассчитывать, - начнет охоту не на меня, а на вас. Вам известны все связи, товар находится в ваших драгоценных руках. И если вы сбежите, то он найдет вас и на краю света. Как вам известно, это для него вопрос жизни или смерти. - Лезвием бритвы Пьязенна снял мыльную пену с шеи Гранделя.
      - Здесь, в магазине, у меня спрятана партия наркотиков на полмиллиона. И сто двадцать тысяч франков наличными, - сдавленным голосом произнес Грандель.
      Пьязенна повеселел.
      - Сто двадцать тысяч в кожаном портфельчике? Это как раз та сумма, которую я собирался пожертвовать Богу, чтобы в своей бесконечной доброте он не оставил мою малютку. Мою куколку, как вы всегда любили выражаться. А для последней партии героина, которую вы в этот раз припрятали в двойном дне большой китайской вазы, я найду еще более достойное применение.
      - Ты ничего не сможешь сделать с такой огромной партией. - Грандель, несмотря на то что его голос дрожал, старался говорить спокойно. - Ты сам сказал: мне, а не тебе известны связи, без которых не сбыть героин. Мы сделаем это вместе. Правда, есть риск, что Де Брюн перережет горло нам обоим. Ну, да ладно. В конце концов, не такой уж он всесильный. Признаюсь, - Грандель не отрывал взгляда от лезвия бритвы, - я недооценивал тебя и вел себя глупо. Но чего ты добьешься, перерезав мне сейчас горло? Рано или поздно полиция схватит тебя и то же самое сделает с тобой именем закона.
      Грандель боролся за свою жизнь. На лице Пьязенны были написаны одолевавшие его чувства. Желание раба расквитаться со своим мучителем за все оскорбления, весь позор было сильнее разумных доводов.
      - Помнишь, как ты говорил о моей дочери, что наступит день и она будет твоей, жирная свинья? Куколка для твоей постели, что - не так? А как было с моей женой и этим мыловаром? - Рука Пьязенны с зажатой в ней бритвой сильно дрожала, и было странно, что он до сих пор еще не перерезал Гранделю горло.
      - Клянусь всеми святыми, я не причастен к этому. - Грандель почувствовал, что грань между его жизнью и смертью стала тоньше папиросной бумаги.
      - Не ври, это твоя работа, - прошептал Пьязенна. - И со мной ты обращался как с последним дерьмом. Возможно, суд присяжных и оправдал бы меня, ведь у нас в стране развратные, неверные жены не вызывают симпатии. Но тебя-то они не оправдают! Полиции давно известно, что ты убил Мажене...
      Дыхание Гранделя стало прерывистым.
      - Я не убивал его! Это Ламбер!
      - Врешь!
      - Позволь сказать тебе еще кое-что, последнее слово!
      - Ну, рожай!
      - Героин находится не в вазе, а в позолоченном будде... Я скажу тебе также, где спрятан подлинник Джотто. Я закрасил его, это альпийский пейзаж... Верхний слой легко снимается, ты сам можешь убедиться, что я говорю правду.
      Пьязенна задумался, помолчал с минуту, затем выхватил из кармана пистолет и глухо сказал:
      - Пошли в магазин, все покажешь.
      Белый порошок, высыпанный из статуэтки будды, образовал на разостланной газете внушительную горку. Немного времени потребовалось и для того, чтобы открыть спрятанный за альпийским пейзажем лик "Мадонны" Джотто.
      Содержимое кожаного портфеля - несколько десятков тысячефранковых пачек - Пьязенна вытряхнул на стол рядом с горкой героина и с издевкой заметил:
      - И всем этим ты хочешь поделиться со мной по доброй воле, лишь только потому что осознал вину за мои бесконечные унижения?
      - Я хочу поделиться с тобой, чтобы совместно провернуть дело, которое принесет нам миллионы. Послушай! Я знаю несколько оптовиков, знаю дюжину мелких перекупщиков. Эта партия героина даст нам пять - шесть миллионов. Затем Джотто - продадим его в Штаты, в частное собрание, - это те же наличные деньги.
      - Мне все-таки непонятно, зачем делить с кем-то такое богатство? Вопрос не в том, почему ты хочешь поделиться со мной, а чего ради я должен делиться этим с тобой?
      Словно загнанная в угол крыса, Грандель лихорадочно искал спасения, но не находил его. Он уже представлял, как лежит в луже крови, затем - в морге среди окоченевших трупов.
      Неожиданно в голове Гранделя мелькнула спасительная мысль. И как это он сразу не догадался? Так и только так можно еще, вероятно, поставить Пьязенну на место. Заметно окрепшим голосом он сказал:
      - Жан, ты недооцениваешь меня. Моим убийством ты сам подпишешь себе смертный приговор. У моего адвоката Ареспьержа лежит заверенное нотариусом заявление, в котором Пьер Шевалье и Огюст Дюбуа удостоверяют, что дали ложные показания, чтобы обеспечить тебе алиби на то время, когда была убита твоя жена. Если со мной что-нибудь случится, Ареспьерж незамедлительно передаст это заявление полиции.
      Пьязенна надолго замолчал. Большим пальцем он то открывал, то складывал бритву. Клик-клак, клик-клак - звучало в ушах Гранделя. Наконец Пьязенна с силой сложил бритву и скрипнул зубами, поняв, что и на этот раз он проиграл.
      Грандель решил закрепить свою победу, чтобы подобный инцидент никогда больше не повторился.
      Он тяжело опустился на табуретку и тихо, но сурово сказал:
      - Лучше, если мы забудем то, что сейчас произошло. Повторяю: мы сидим в одной лодке. Если она перевернется - мы оба утонем, будем поддерживать друг друга - лодку не перевернем и выпутаемся из этой истории. Условие одно: как и прежде, я один решаю, что нам надо делать.
      - Думаю, ненадолго. Полиция села нам на хвост, - сказал Пьязенна вновь покорным голосом.
      - Табор рисует овечек на райском лужке. Показания Эреры, даже если полиция разыщет ее, юридически не ценнее болтовни пьяной шлюхи. Единственную реальную опасность представляет Де Брюн. - Грандель говорил спокойно. К нему вернулась прежняя уверенность.
      - Останетесь здесь? - обеспокоенно спросил Пьязенна.
      - Теперь нет. - Антиквар задумчиво улыбнулся. - Закроем магазин и бросим на него прощальный взгляд. Все, что имело реальную ценность, я уже обратил в деньги, и поэтому пожар поможет мне уладить все остальное. Вместо того чтобы рассчитаться со мной, господин Де Брюн из страховой компании "Меркюр-Франс" рассчитается с моим адвокатом, наличными и без всякой крови, на законном основании. А теперь заканчивай бритье, нам нельзя терять время.
      Пьязенна повиновался.
      Сразу после допроса Эреры Пери связался по телефону со своим бюро на набережной Орфевр и распорядился арестовать Гранделя и Пьязенну. Но когда Ситерн получил наконец ордер на арест - Фюшон, шеф уголовной полиции, всеми силами противился повторному задержанию Гранделя, - то не только антикварный магазин, но и весь дом на улице Каше был охвачен пламенем. Молодой инспектор, сменивший на посту Фонтано, смело ринулся в огонь. Грандель и Пьязенна воспользовались его грубой оплошностью и беспрепятственно ушли через парадный вход.
      Жестокость, которую проявил Грандель, спасая свою шкуру, вывела из себя даже невозмутимого Ситерна. Огонь пожирал обветшалый пятиэтажный дом с такой быстротой, что пожарные все свои усилия сосредоточили на защите соседних домов и эвакуации жильцов верхних этажей. В доме проживало много стариков. Они уже не в состоянии были самостоятельно спускаться по приставной лестнице, их приходилось выносить на руках. Грандель и Пьязенна как в воду канули. Незамедлительно был отдан приказ об их повсеместном розыске. К поиску беглецов подключились сотни полицейских в морских портах, на железнодорожных вокзалах, в аэропортах, отелях и пансионатах, ресторанах, пивных и винных погребках, и не только в Париже. Не будь у Гранделя надежного помощника и документов, он вряд ли ушел бы от полиции.
      18
      Возвратившись в Париж, Пери ненадолго заехал домой и сразу отправился в свое бюро на набережной Орфевр, чтобы заняться разработкой отдельных версий дела. Ему было ясно, что в ближайшие дни круг от убийства Мажене до изобличения Де Брюна мог замкнуться. Теперь Пери и его инспекторы не строили никаких иллюзий. Де Брюн, видимо, еще пользовавшийся покровительством Авакасова, был сильным противником, уличить которого в преступлении вряд ли удастся законным путем. Правда, Де Брюну было далеко до Аль Капоне, но он не уступал ему в хитрости и изворотливости, располагал обширными связями в различных министерствах.
      Поэтому не просто было доказать, что он главарь синдиката, сбывавшего героиновую смерть, как сбывают стиральный порошок, не говоря уже о десятке убийств, анонимно заказанных ему, как заказывают чистку ковра.
      И все же Пери не терял надежду. Схватив Гранделя, можно покончить и с Де Брюном.
      Он вызвал к себе Фонтано.
      - Ну, "Дон Жуан", что поделывает твоя последняя пассия? Скорбит еще о тебе?
      - Вам следовало бы пожалеть меня, шеф, - обиженно произнес Фонтано. В последние три дня я спал не более шести часов.
      - О, по виду этого не скажешь. - Пери набил трубку. - Ну, а теперь серьезно: пришло время использовать твое донжуанство с толком для дела. Поезжай в Дюньи, скромным послушником проникни в женский монастырь и похить одну невинную девушку. Тебя это устраивает?
      - Не сердитесь, шеф, но я нахожу, что ничем не заслужил такой насмешки.
      - Речь идет о внучке Авакасова. - Пери достал из папки фотографию. Она живет в интернате при монастыре в Дюньи, однако, насколько мне известно, это искушенная в жизни и самоуверенная юная особа. Ты должен войти в контакт с ней, и на этот раз я закрываю глаза на мораль. Запрещаю только, чтобы ты позволил молодчикам Де Брюна убить себя. У нас уже достаточно покойников. И смотри, чтобы Ламбер не подложил в твой любовный напиток пилюлю слабительного.
      Фонтано просвистел мелодию песенки "Париж - моя мечта", затем сухо спросил:
      - Итак, грубо говоря, я, жертвуя жизнью, должен соблазнить внучку миллиардера?
      - Соблазнить - это действительно сказано грубо. Покорить сердце, так мягко выразился бы я.
      - В наше время это одно и то же. Ну, а как насчет материальной стороны дела? Это похищение, шеф, может стоить мне не только жизни, но и денег. Того, что останется от моего жалования, мне едва хватит на сигареты.
      - Ты получишь пятьдесят франков в день и лучшую машину, с таким снаряжением даже Ситерн смог бы добиться успеха. А теперь открой уши, чтобы узнать суть дела.
      Когда Пери окончил, молодой инспектор энергично кивнул:
      - Сделаю все в лучшем виде, шеф. Но в таких делах следует полагаться на счастье...
      - Счастье при обольщении женщин - это не просто везение, - шуткой напутствовал его Пери, - а свойство, присущее особенно безответственным индивидуумам, питающим к ним слабость. Итак, прими все это к сведению и позвони мне в условленное время. Буду ждать звонка, как продолжения в романе.
      Фонтано глубоко вздохнул, чтобы ответить, но Пери уже снял телефонную трубку и набрал номер.
      Представившись почтальоном местного отделения, Фонтано прошел в монастырскую школу через небольшую дверцу в окованных железом воротах. Уверенный, что может расположить к себе даже святую, он отправил с привратницей заказное письмо для внучки Авакасова, которая была известна здесь под именем Ирэн Жаден.
      Как и предполагал Фонтано, вскоре с распечатанным конвертом в вестибюле появилась сама девушка. Христовы сестры считали ее дочерью добропорядочных, состоятельных родителей, однако не подозревали, что ее дедушка, пожелай он того, мог без труда купить не только этот монастырь со всеми монахинями, но и целый городок Дюньи.
      Девушка приятно поразила Фонтано. Она оказалась невысокой стройной блондинкой, добродушная внешность которой свидетельствовала о веселом нраве.
      Судя по ее вопросам, она была довольно рассудительной. Быстро, но внимательно изучив удостоверение Фонтано, Ирэн спросила, отчего он действует скрытно. Он объяснил ей все. И поскольку инспектор был молод и хорош собой, она пообещала встретиться с ним после обеда.
      Фонтано поджидал ее неподалеку от интерната. Едва Ирэн появилась в воротах монастыря, он лихо подкатил к ней в элегантной спортивной машине, и, прежде чем девушка успела что-нибудь сказать, машина на бешеной скорости мчалась по узким улочкам городка, резко сворачивая то вправо, то влево, пока впереди не показалась проселочная дорога, окруженная со всех сторон виноградниками. Чувствовалось, что Фонтано изучил местность не только по карте.
      Его никто не преследовал. Однако, войдя в винный погребок, расположенный в шести километрах от Дюньи, гордый, как неустрашимый рыцарь, похитивший невесту из неприступного замка, он понял, что его бешеная езда оказалась напрасной. Ламбер уже сидел в погребке с обычной ухмылкой на худом веснушчатом лице. Но когда Ламбер и Ирэн обнялись и нежно поцеловались, как старые знакомые, глаза у Фонтано полезли на лоб.