СТАДИЯ ПЯТАЯ

«По крайней мере, одному все-таки проще, – подумал Раф, пересекая долину Даннердейл уже во второй раз за последние двадцать часов. – Не надо все время озираться и прижиматься к земле, разрази их гром! Что бы ни случилось с Шустриком, я найду его, если только он жив. Я пойду кратчайшим путем, плевать на осторожность! Не ровен час, Шустрик попал в беду или бродит где-нибудь, если с ним приключился очередной припадок. А если кто-нибудь, человек или животное, попытается помешать мне, то он об этом крепко пожалеет, вот и все!» Все это время, покуда он так размышлял, как пес, старающийся держаться подальше от человека, который всегда готов бросить в него камень, Раф старательно избегал задаваться вопросом, что станется с ним и с Шустриком без лиса. А ведь с лисом он расстался молча, они не сказали друг другу ни единого слова, – тот лежал в вереске, положив голову на передние лапы, и не сводил с Рафа своего издевательского взгляда, покуда он, подавляя в себе искушение вернуться и искусать лиса до смерти, удалялся к северо-восточному седлу Грая. Раф направился прямо на перевал через заброшенные сланцевые рудники под Вольным и далее на луга фермы «У Языка». Здесь он немного передохнул, не заботясь об укрытии и о том, что его могут увидеть. Затем прошел краем Всхолмья, обогнул болотистый Язык и спустился на дорогу ниже Ясеневого моста. На дороге было что-то слишком много машин – или Рафу это лишь показалось? – но для столь пустынного места машин было и впрямь многовато. Ясно одно – зачем бы они здесь ни ездили, те, кто в них сидел, были слишком заняты, чтобы уделить внимание жалкому бродячему псу, который бежал через долину по краю луговины.

Раф собирался пройти тем же путем, которым они проследовали прошлой ночью, но когда приблизился к тому месту, где они пересекали дорогу, его стала угнетать мысль о том, что снова придется лезть в воду – на этот раз одному! Он с отвращением припомнил быстрое течение Даддона и неприятные ощущения при переправе. Раф устал, однако решил без остановки бежать к мосту, прямо к тому месту, где на мелководье они переправлялись с лисом нынче утром.

Раф был не более чем в двухстах ярдах ниже Бурливого ручья, когда обратил внимание на машины и толпу людей. Он остановился, принюхиваясь и приглядываясь. Как ни мало знал он о людях и об их обычаях за пределами Центра, он сразу почувствовал некую странность в поведении людей – и это заставило его остановиться. Ему было непонятно, зачем они тут собрались, – вроде как они ничего не делали и не собирались никуда уходить. Не без труда Раф сообразил, что люди эти чем-то взволнованы и встревожены. Похоже, нечто необычное вывело их из равновесия. Осторожно Раф подошел поближе, прижимаясь всем телом к сухой каменной стене, при этом он зацепился ошейником за стену, но резким рывком освободился.

Раф внимательно смотрел на то, что делается перед ним. Несколько мужчин в голубой одежде собрались вокруг большой, прямо-таки бросающейся в глаза белой машины, они разговаривали низкими голосами и время от времени поворачивали головы, чтобы посмотреть на нечто, лежащее на земле и прикрытое одеялом. Неподалеку стояли еще несколько мужчин не очень приятного вида – все с ружьями. Судя по запаху, то были фермеры – да! – Раф точно мог сказать это, увидев, как они одеты. Те самые люди, которых они с лисом нынче утром видели под Граем. В то мгновение, когда Раф узнал их, он вздрогнул и отделился от стены. И тут же один из мужчин взмахнул рукой и, указывая на него, громко закричал, а затем град дроби ударил по камням подле головы Рафа. Визг рикошетирующей дроби смешался в ушах Рафа со звуком выстрела. Раф отпрыгнул к противоположной стене, опрометью бросился через луг, с головой бухнулся в Даддон, выскочил на другом берегу и исчез в ольшанике.

8 ноября, понедельник

Гул уличного движения на лишенной травы и деревьев улице вынуждал постоянно держать не слишком чистые окна закрытыми, поэтому никакой звук извне не примешивался к стуку пишущих машинок и дребезжанию телефонов. Негромко, но неумолчно жужжал кондиционер, поглощая часть табачного дыма и добавляя к оставшемуся наружный воздух, насыщенный выхлопными газами. Хотя дневной свет поступал с обеих сторон огромной комнаты, его недоставало, чтоб осветить труды тех, чьи столы стояли (или, говоря местным языком, «были расположены») ближе к центру, поэтому здесь в течение всего рабочего дня горели однообразным светом электрические лампы. В комнате, словно в попугаичном вольере, не прекращалось беспорядочное движение и не стихал приглушенный говор – раздражение и волнение принято было выражать негромко, чтобы не действовать на нервы самому себе и присутствующим. Эти самые присутствующие занимали закрепленные за ними места – на каждом столе имелась табличка с именем владельца или владелицы, – и каждый пользовался закрепленными за ним предметами: телефоном, пресс-папье, блокнотом, лампой, мыльницей, полотенцем, чашкой, блюдцем и запирающимся шкафчиком; кое-где к этому добавлялась фотокарточка, а кое-где – пыльная, пожухлая традесканция или бегония – изрядно потасканная, но отчаянно борющаяся за существование, как и ее владелец.

Между прочим – вас это, возможно, и удивит, – все это придумал отнюдь не доктор Бойкот. Перед ним ведь не ставили задачи исследовать, кто и сколько сможет продержаться в таких условиях и как это отразится на его здоровье. Нет, то было еще одно английское учреждение, где подвизались такие же, как и доктор Бойкот, сумасшедшие, образцовый пример современной организации труда, – центральный офис «Лондонского оратора», булавочного жала издательского дома «Айворстоун пресс», ежедневной газеты, известной всему миру своими тиражами, миражами и виражами.

– Суть в том, – проговорил мистер Десмонд Симпсон (коллеги иногда звали его за глаза Симпсоном Агонистом за привычку доводить окружающих до визга бесконечными занудными рассуждениями, прежде чем принять какое-либо решение), – суть в том, что если мы пошлем туда какого-нибудь энергичного сотрудника, материал получится интересный – ну, там «От нашего специального корреспондента в Камберленде», «Последние новости», «Приглашаем читателей к разговору» и все такое. Но если эта история кончится ничем – сойдет на нет, и все тут, – это может сказаться на тиражах.

– Я об этом думал, – включился мистер Энтони Хогпенни, выпускник Оксфорда, магистр искусств, сто килограммов живого веса в белом пиджаке с бутоньеркой, который курил толстую сигару с видом самоуверенного превосходства, идеально подходившего к сигаре, – и все-таки мысль очень недурная. Надо просто послать кого-нибудь порасторопнее, кто не допустил бы, чтобы дело сошло на нет.

– Ну а если, допустим, кто-нибудь из фермеров возьмет и пристрелит эту собаку через пару дней? – продолжал канючить мистер Симпсон. – Этим, естественно, все и кончится, а мы потратим столько времени и денег на раскрутку…

– Помилуйте, друг мой, – вмешался мистер Квильям Скилликорн, розовощекий, женоподобный старичок, когда-то представлявшийся «Метеором с острова Мэн», а не так давно охарактеризованный замредом одного из конкурирующих изданий как «краснорожая потаскушка преклонных лет». – Раскрутка уже состоялась и без нас. Для затравки имеется рекомендация Саблонского комитета увеличить расходы на научно-исследовательские программы. Подстрекаемое со всех сторон – в том числе и со своих собственных задних скамей, – правительство наконец приняло к сведению мнение комитета и выделило этой ЖОПе – или как его там – дополнительные ассигнования. Никто не имеет ни малейшего представления, чем там занимаются, а все общества охраны и защиты всякого-якого стоят на ушах уже потому, что ЖОПа устроилась на территории национального парка. В округе поднимается ропот из-за нападений на овец, а жопа в ответ на все вопросы фермеров и местной печати молчит как убитая. Тогда на помощь приходит великодушный герой по имени Эфраим, действующий из совершенно бескорыстных побуждений, – по крайней мере, мы представим дело именно так, почему бы не создать образ благородного бизнесмена – и гибнет от пули, скорее всего, по вине этого зловредного пса. Чем вам не тема?

– Да, но так ли оно на самом деле? – перебил мистер Симпсон, муки сомнения даже привнесли в его голос визгливые нотки. – Может, собака не имеет к убийству никакого отношения…

– На заднем сиденье машины обнаружили шерсть и отпечатки грязных собачьих лап, а своего барбоса у Эфраима не было. Фермерша утверждает, что сразу после выстрела слышала собачий вой…

– Но это же не значит, что виновата именно собака. Я не припомню ни одного подобного случая. Улики не позволяют…

– Симпи, ты газетчик или кто? Какая тебе, к черту, разница, кто там виноват? Мы напишем, что во всем, вне сомнений, виновата именно собака, и пусть Центр потом доказывает, что это не так. Они явно что-то скрывают и боятся, что их станут тянуть за язык, – я это нюхом чую. Босс желает, чтобы мы выступили против правительства, так? Что ж, кушайте на здоровье. Наша позиция будет такова: сначала правительство, уступая нажиму, ассигнует Центру дополнительные средства, а потом смотрит сквозь пальцы на то, что Центр их транжирит; Центр же наносит ущерб сельскому хозяйству графства, отпустив на свободу свирепого пса. А теперь вдобавок человеческая жертва. Чего еще газетчику желать?

– А между делом, – веско заметил мистер Хогпенни, – можно еще пройтись насчет бедных щеняток и крольчаток, кисонек и крысонек…

– Но это же будет непоследовательно, Энтони, – пискнул мистер Симпсон. – Если мы стоим за то, что исследовательские работы должны вестись более эффективно…

– А, не страшно, – отмахнулся мистер Хогпенни, выпуская облако дыма. – Кто ждет от массовой газеты последовательности? Помните «Горняки оставили страну без угля» и «Не пустим венгров в английские шахты» на двух полосах одного и того же номера? Ты не хуже моего знаешь, старина, что читатель платит за эффекты, а не за логику.

– Получается игра, напоминающая шахматы, – встрял мистер Скилликорн. – Если вдуматься в суть задачи, можно с большой долей вероятности предположить, что ежели нам удастся вывести коня на пятую клетку линии ферзевого слона, мы, в итоге, сможем разыграть какую-нибудь комбинацию, хотя пока еще и не совсем ясно, какую. – (Мистер Скилликорн обычно говорил именно в такой манере – и примерно так же писал.)

– Вот только какого коня? – поинтересовался мистер Хогпенни после небольшой паузы, удостоверившись, что мистер Симпсон спокойствие обрел и силу духа, порыв страстей уняв. – Надо бы кого-нибудь потолковее, кто не упустил бы ни одной возможности.

– Может, Гамма? – предложил мистер Скилликорн.

– То есть Дигби Драйвера? – уточнил мистер Симпсон.

– Ну, Драйвера, Гамма – одна малина.

– А почему его?

– Ну, во-первых, он уже сколько раз доказывал, что умеет настроить читателей против кого угодно и чего угодно. Помните ту кульзенскую историю – дело яйца выеденного не стоило, одна сплошная мелкая сошка, но под конец стараниями Гамма общественность была готова разорвать там всех на клочки, а тиражи у нас резко подскочили. Правда, приключилась пара самоубийств, но дело того стоило.

– А он сейчас свободен?

– Кажется, да, – неуверенно проговорил мистер Скилликорн. – Пожалуй, свободен. Последнюю неделю он занимался «Английскими друзьями Амина», но это можно передать кому-нибудь другому, а его отправить в Камберленд. Чем быстрее, тем лучше. Хоть сегодня.

– А как я должен проинструктировать его, Тони? – не отставал мистер Симпсон.

– Привлечь внимание читателей к Эфраиму и собаке и заставить их поломать голову. Ну, «Зловещая тайна пастбищ», «Настигнет ли собака-убийца новую жертву» и так далее в том же духе. По возможности собрать информацию, дискредитирующую Центр ЖОП. Все, что придет тебе в голову, Десмонд.

Мистер Хогпенни залпом допил виски и исчез, предоставив мистеру Симпсону разыскивать Дигби Драйвера.

9 ноября, вторник

Раф искал Шустрика уже двое суток, днем – безрассудно рискуя попасться на глаза фермерам или пастухам, и ночью – спотыкаясь о кочки и рискуя выколоть глаза в темноте. После бегства от людей подле Бурливого ручья он наткнулся на запах Шустрика на перевале Голой горы и шел по следу до северной скальной стены Колючего. Однако там он потерял след и разыскивал его до самой ночи, а потом, когда лег туман и пошел дождь, укрылся под нависающей скалой и несколько часов поспал. Проснулся он оттого, что во сне почуял запах Шустрика и подумал, что, должно быть, тот где-то рядом. Рыская вокруг вересковой пустоши, он обнаружил лишь овцу, которая с блеянием умчалась от него в лунном свете.

С той ночи и до полудня следующего дня Раф сделал полный круг вокруг колючего, от унылых просторов Биркерского болота (той самой пустоши, где в декабре одна тысяча восемьсот двадцать пятого года несчастный молодой Линдсей умер, застигнутый безжалостной бурей, о чем и повествует надгробный камень, установленный напротив входа в церковь Ульфы) до крутых берегов горловины Даддона. А потом к северу и снова вокруг Колючего, но теперь уже с запада. Один раз ему удалось поймать крысу, а еще он учуял плохо прикопанный пакет с остатками чьей-то трапезы: черствый хлеб, жилки от мяса да горстку вымокших картофельных чипсов. Но свежего следа Шустрика он так и не обнаружил. В конце концов, придя к выводу, что Шустрик, должно быть, находится где-то внутри сделанного по горам круга, Раф вновь отправился на поиски, но вскоре выдохся, прилег отдохнуть и снова заснул. Проснулся он рано утром и вновь принялся за поиски, и занимался ими весь этот холодный и безрадостный день, до темноты бегая по голым склонам и заглядывая в ущелья. Когда спустились сумерки – с угасанием дневного света появился свет уже поднявшейся на юге луны, – Раф вошел в лиственничный бор и принялся вновь разыскивать след Шустрика. Время от времени он останавливался, задирал голову и громко лаял, но ответом ему было лишь хлопанье крыльев испуганных голубей и эхо – «Раф! Раф!», – которое отражалось от дальних скал Оленьего утеса.

На краю этого бора стоял домик – его называли «Травяная сторожка», – теперь пустой и заброшенный, уже много лет никто здесь не жил, и забредали сюда разве что овцы с Биркерского болота, а еще тут гнездились совы да безжалостные, выклевывающие глаза ягнятам вороны, каких немало в этих холмах. В летнее время сюда иногда приходили люди, чтобы пожить в отпуске неделю-другую в простой обстановке этого домика, к которому не вела ни одна дорога или тропинка. Сырые же сараи пустовали, здесь не кричали петухи, не лаяли собаки, и всю зиму и весну здесь не раздавалось звуков громче шелеста дождя, свиста ветра и журчания широкого ручья – Травяной речки, – который всего в нескольких ярдах от входа в дом бежал по уступам, то обнажая, то скрывая неровное каменистое русло.