Она совсем не ожидала такого от всезнающей и самоуверенной журналистки из Нью-Йорка, даже если сейчас она и не жила в Нью-Йорке и писала заметки о туризме для толстых журналов. Все равно с ее стороны было совершенно неподобающе выискивать глазами высокого атлета-блондина каждый раз, когда открывалась следующая дверь.

Высокого блондина не было. Перед ней была невысокого роста рыжеволосая девочка лет десяти, которую катили в кресле на колесиках. У нее был больной вид, она была очень бледна и, казалось, полностью погружена в себя. Девочка без остановки беззвучно разговаривала сама с собой. То, о чем она говорила, да-видимому, причиняло ей беспокойство и приводило в состояние нервного возбуждения, и она билась в своем кресле, как птица в клетке, словно пытаясь спастись от бесконечного потока слов, исторгавшихся из нее. Кейт вдруг почувствовала острую жалость к несчастной девочке, и под влиянием какого-то импульса она обратилась к няне, которая катила кресло, и попросила остановить его.

Она присела на корточки и сочувственно-тепло посмотрела девочке в лицо, что было воспринято няней с большей долей одобрения и, напротив, с гораздо меньшей долей — Стэндишем.

У Кейт не было намерения завладеть вниманием девочки, просто она открыто и приветливо улыбнулась ей, чтоб посмотреть, не захочется ли девочке что-то сказать, но девочка ничего не ответила — то ли потому, что не было желания, то ли она была не в состоянии это сделать. Ее рот продолжал неутомимо трудиться, словно он жил какой-то своей, отдельной от остальной части лица, жизнью.

Теперь, когда Кейт могла лучше ее видеть, лицо девочки показалось ей не столько погруженным в себя, сколько усталым и изможденным, и на нем было написано выражение неописуемой тоски и скуки. Она нуждалась в отдыхе, покое хоть на какое-то время, но рот работал как заведенный.

На какую-то долю секунды ее глаза встретились с глазами Кейт, послав ей сигнал, который, возможно, должен был означать что-то вроде: «Мне очень жаль, но вам придется меня извинить, пока продолжается все это». Девочка сделала глубокий вдох, наполовину прикрыла глаза, словно смирившись со своей участью, и продолжала дальше свое тихое бормотание.

Кейт наклонилась поближе, в надежде услышать хоть одно членораздельное слово, но ей не удалось разобрать абсолютно ничего. Она бросила вопросительный взгляд на Стэндиша.

— Цены на рынке ценных бумаг, — ответил он кратко.

От изумления у Кейт начало вытягиваться лицо.

— К сожалению, вчерашние, — добавил он, как-то странно дернув плечом. Кейт поразилась тому, насколько искаженно он истолковал ее реакцию, и поспешно оглянулась назад, на девочку, чтобы скрыть свое замешательство.

— Вы хотите сказать, — решила уточнить она то, что уточнять было уже излишне, — что она целыми днями сидит и повторяет наизусть вчерашние биржевые цены?

Девочка проехала мимо Кейт, вращая глазами.

— Да, — сказал Стэндиш. — Нам удалось выяснить это с помощью специалиста, который умеет читать по губам. В первый момент мы были просто потрясены, но дальнейшее исследование показало, что эти цены всего лишь вчерашние, поэтому мы были слегка разочарованы. Так что этот случай нельзя отнести к особо выдающейся болезни. Аберрантное поведение. Было бы интересно выяснить, что является побудительным мотивом, но…

— Простите, что я вас прерываю… — Кейт изо всех сил старалась, чтобы в ее голосе прозвучала заинтересованность, лишь бы не выдать охватившего ее состояния шока. — Так вы говорите, что она все время повторяет наизусть — как это? — заключительные котировки курса ценных бумаг на бирже, а потом начинает все сначала и так снова и снова, или?..

— Не совсем. Все это достаточно интересно. С начала и до конца дня она совершенно точно воспроизводит колебания цен. Но с опозданием на 24 часа.

— Но ведь это невероятно, не так ли?

— Не более, чем мастерство особого рода.

— Мастерство?

— Как ученый, я считаю, что по причине доступности информации она получает ее по обычным каналам. Неправильно было бы усматривать в данном случае сверхъестественный или паранормальный источник. Бритва Оккама.

— Но кто-нибудь видел, как она читала газеты или говорила с кем-то по телефону?

Кейт посмотрела на няню, но та безмолвно покачала головой.

— Нет, никто никогда не заставал ее ни за одним из этих занятий, — ответил Стэндиш. — Как я уже сказал, это просто искусство. Уверен, что любой фокусник может рассказать вам секреты этого искусства.

— Вы уже говорили хотя бы с одним из них?

— Нет. У меня нет ни малейшего желания встречаться с этими людьми.

— Но неужели вы верите, что она может это делать сознательно? — не отставала Кейт.

— Уверяю вас, если бы вы разбирались в людях так, как я, мисс м-м… вы бы поверили чему угодно, — безапелляционно-убедительным тоном профессионала заверил ее Стэндиш.

Кейт проводила долгим взглядом измученное и несчастное лицо девочки и ничего не сказала.

— Вы должны понять, что мы вынуждены подходить к этому рационально. Если бы она сообщала завтрашние цены на бирже — это совсем другое дело. Тогда речь могла идти о неком феномене совершенно исключительного характера, который потребовал бы от нас самого серьезного и тщательного изучения, который мы бы, несомненно, нашли способ финансировать. В этом не было бы никаких проблем.

— Я понимаю, — сказала Кейт, имея в виду то, что сказала.

Она встала, чувствуя некоторую одеревенелость в ногах, затем поправила юбку, натянув ее пониже.

— Итак, кто же ваш самый свежий пациент? — спросила она и в ту же минуту ощутила неловкость. — То есть кто же поступил в вашу клинику совсем недавно? — Ее бросило в дрожь от стыда за несоблюдение элементарных законов логики в своих вопросах, но она напомнила себе, что исполняет здесь функции журналистки, а потому, возможно, это и не покажется странным.

Стэндиш дал знак няне, и кресло со своей несчастной ношей укатило прочь. Кейт в последний раз оглянулась на девочку и последовала дальше за Стэндишем через вращающуюся дверь, которая вела в следующий коридор, как две капли воды похожий на предыдущий.

— Вот видите, — сказал Стэндиш ту же фразу, что и в начале обхода, показав на этот раз рукой в сторону оконной рамы. — И вот, — показал он на свет.

Возможно, он не слышал ее вопроса или сознательно игнорировал его. Или же просто-напросто отнесся к нему с презрением, которое он вполне заслуживал, решила Кейт.

До нее вдруг дошло, зачем говорились все эти «вот здесь» и «вот видите». Стэндиш ждал, что она начнет высказывать восхищение суперсовременным оборудованием клиники.

Окна со скользящими рамами были украшены цветной мозаикой прекрасной работы; осветительные приборы, отделанные никелем, отливали матовым блеском — и так далее.

— Очень красиво, — похвалила она, с удивлением обнаружив, что на ее английском с американским акцентом это звучало как-то вычурно. — Как вы хорошо все здесь сделали, — добавила она, думая, что ему приятно будет это услышать.

Ему действительно было приятно. По лицу его скользнула улыбка удовольствия.

— Мы стараемся, чтобы все способствовало хорошему самочувствию наших пациентов, в том числе интерьер клиники, — сказал Стэндиш.

— К вам, наверное, стремятся попасть многие, — продолжала Кейт, упорно возвращаясь к своей любимой теме. — Как часто поступают больные в клинику? Когда привезли последнего?

Левой рукой она перехватила правую, которая хотела было задушить ее в этот момент.

Дверь, мимо которой они проходили, была слегка приоткрыта, и Кейт попыталась тихонько заглянуть в нее.

— Пожалуйста, если хотите, мы можем зайти, — сказал Стэндиш, угадав ее желание, и распахнул дверь в палату, которая оказалась довольно маленькой.

— Ах да. — Стэндиш вспомнил пациента. Он пригласил Кейт зайти. Пациент в очередной раз оказался и не крупным, и не высоким, и не блондином. Кейт начинало казаться, что ее визит превращался в тяжкое испытание для ее нервной системы, и у нее было предчувствие, что в ближайшее время вряд ли что-нибудь изменится к лучшему в этом смысле.

Человек, сидевший на стуле возле кровати, в то время как санитар перестилал ему постель, оказался каким-то в высшей степени растрепанным существом — во всех смыслах, таких ей никогда не доводилось встречать, — и растрепанность его как-то неприятно поражала. На самом деле у него были растрепаны только волосы, но степень их растрепанности была настолько из ряда вон выходящей, что невольно этот хаос растрепанности переходил и на лицо.

Казалось, он был вполне доволен сидеть там, где сидел, но в этой его удовлетворенности чувствовался какой-то налет вакуума — в буквальном смысле он был доволен ничем, тем, что есть «ничто». В восемнадцати фугах от его лица было «ничто» — пустое пространство, и если возможно было вообще определить источник его удовлетворения, то искать его следовало в разглядывании пустого пространства перед ним.

Кроме того, возникало ощущение, что он находится в ожидании чего-то. Непонятно, чего он ждал — того ли, что должно вот-вот случиться, или того, что случится в конце недели, а может быть, того, что случится тогда, когда ад покроется льдами, а компания «Бритиш телекомп» наладит наконец телефонную связь, было неясно, так как для него все это было едино. Случись что-нибудь из этого — он был бы доволен, а если нет — был бы доволен ничуть не меньше.

Кейт считала, что человек, способный находить в этом удовлетворение, должен быть самым несчастнейшим существом.

— Что с ним? — спросила она тихо, мгновенно почувствовав неловкость от того, что говорила в третьем лице о человеке, который находился тут же и, возможно, мог сам сказать о себе. И действительно он вдруг неожиданно заговорил.

— А, м-м… привет, — сказал он. — О'кей, да-да, спасибо.

— М-м, здравствуйте, — сказала она в ответ, хотя такой ответ звучал несколько нелепо. Или, скорее, нелепостью было сказанное мужчиной. Стэндиш знаком дал понять, что не следует поддерживать разговор с пациентом.

— Э, да, вполне подойдет, — сказал довольный всем человек. Он сказал это как автомат, без всякого выражения, словно повторяя чужие слова под диктовку.

— Еще какой-нибудь сок, — добавил он. — О'кей, спасибо.

Тут он замолчал и снова ушел в созерцание пустоты.

— Очень необычный случай, — сказал Стэндиш, — то есть, вернее, мы в этом убеждены, совершенно уникальный. Я никогда не встречал в своей практике чего-нибудь, хоть отдаленно напоминающего это заболевание. Было практически невозможно установить природу этого явления, поэтому мы даже не стали утруждать себя попытками дать ему какое-то название.

— Следует ли мне помочь господину Элвису занять прежнее положение в постели? — обратился к Стэндишу санитар. Стэндиш молча кивнул. Он не собирался тратить слова на каких-то прислужников.

Санитар наклонился к пациенту и сказал, что постель готова.

— Господин Элвис, — начал он.

Господин Элвис, казалось, с трудом выплыл из тумана грез.

— А! Что? — слабо переспросил он.

— Вам помочь лечь в постель?

— Ах да. О да, благодарю вас. Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Несмотря на свой ошарашенный и сбитый с толку вид, господин Элвис вполне способен был сам, без чьей-либо помощи, лечь в постель. Единственное, чем мог помочь санитар, — это увещевать и подбодрять какими-нибудь ласковыми словами. Как только господин Элвис удобно устроился, санитар вежливо кивнул Стэндишу и сошел со сцены.

Откинувшись на сооружение из множества подушек, господин Элвис вновь впал в свое обычное трансообразное состояние. Голова его склонилась на грудь, а взгляд уперся в одну из костлявых коленок, выпиравших из-под одеяла.

— Соедините меня с Нью-Йорком, — потребовал он.

Кейт взглянула на Стэндиша, ожидая от него каких-нибудь объяснений, но объяснений не последовало.

— Да, конечно, — подтвердил мистер Элвис, — начинается с 541. Подождите, пожалуйста, сейчас посмотрю. — Он продиктовал остальные цифры номера телефона своим неживым, каким-то роботизированным голосом.

— Вы можете мне объяснить, что здесь происходит? — не выдержала наконец Кейт.

— Нам потребовалось достаточно много времени, чтобы выяснить, в чем тут дело. Причина была обнаружена совершенно случайно. В тот момент по телевизору… — он показал на маленький переносной телевизор, вмонтированный сбоку в кровать, — …шла какая-то программа, одна из тех, где без конца болтают, ее передавали непосредственно в прямой эфир. Чрезвычайно любопытная вещь. В этот момент мистер Элвис сидел и разглагольствовал на тему о том, как он терпеть не может Би-би-си, — а может, он имел в виду какую-то другую телекомпанию, сейчас их столько развелось, что всех не упомнишь, оскорблял почем зря ее ведущего, сравнивая его с одним местом, которое пониже спины, и говорил, что не может дождаться, когда наконец кончится эта программа, и что, ладно уж, так и быть, он сейчас подойдет, — и с этого момента вдруг все, что говорил господин Элвис, зазвучало чуть ли не синхронно на телевидении.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Кейт.

— Я был бы весьма удивлен, если бы вы понимали, — парировал Стэндиш. — Я имел в виду, что все слова мистера Элвиса через секунду воспроизводились на экране человеком по имени Дастин Хоффман. Дело в том, что господину Элвису, по-видимому, было заранее известно все, что скажет Дастин Хоффман, примерно за секунду или две до того, как он собирался это сделать. Думаю, господин Хоффман был бы не в восторге, если б узнал об этом. Мы неоднократно пытались заострить внимание господина Элвиса на этой проблеме, но тщетно: он никак не мог понять, о чем идет речь.

— Что здесь происходит, черт возьми? — миролюбиво осведомился господин Элвис.

— По-видимому, в данный момент господин Хоффман снимается в каком-то фильме, и съемки его проходят где-то на Западном побережье Америки.

Стэндиш посмотрел на часы.

— Вероятно, он только что проснулся в номере гостиницы и собирается делать утренние звонки, — добавил он.

Кейт в изумлении переводила взгляд со Стэндиша на господина Элвиса.

— И давно это с ним?

— О да, уже лет пять, я думаю. Началось это ни с того ни с сего. Однажды он сидел и ужинал со своей семьей, как вдруг неожиданно стал говорить, что ему не нравится его съемочный павильон. Вскоре после этого он рассказал, как он где-то снимался. Всю ночь не сомкнув глаз он продолжал эти разговоры, снова и снова повторяя какие-то с виду бессмысленные фразы, и при этом заявлял, что ему плевать, что написано в тексте. Можете себе представить, каково было членам его семьи — жить в доме с таким замечательным актером, даже не подозревая об этом. Сейчас кажется удивительным, что они так долго не могли разобраться, в чем дело. Тем более после того случая, когда он разбудил всех чуть не на рассвете, чтобы выразить благодарность им, режиссеру и продюсеру, за присуждение ему премии «Оскар».

Кейт, даже не подозревавшая, какие тяжкие испытания готовит ей следующий день, подумала, что это было самое сильное из всех потрясений, которые ей суждено было пережить за этот день.

— Бедняга, — еле слышно сказала она. — Какая трагическая судьба! Быть всего лишь чьей-то тенью.

— Не думаю, чтобы он очень сильно переживал по этому поводу.

Мистер Элвис в этот момент ушел с головой в жаркий спор, вертевшийся вокруг таких понятий, как «гросс», «прибыль», «очки», «единицы».

— Но ведь скрытые механизмы этого в высшей степени удивительны, не правда ли? — воскликнула Кейт. — Каким образом он заранее может знать, что скажет Хоффман?

— Все, чем мы располагаем, — это догадки. Мы можем привести лишь несколько частных случаев полной корреляции, но дело в том, что у нас нет возможности заняться более тщательным исследованием явления. Кроме того, даже упомянутые случаи корреляции документально не подтверждены, и таким образом их можно считать совпадением. Все остальное вполне может быть продуктом его неуемной фантазии.

— Но если сравнить этот случай с тем, что мы наблюдали у девочки…

— Ну, этого мы никак не можем делать. Каждый случай мы должны рассматривать как существующий сам по себе и не имеющий связи с другими, а значит, требующий индивидуальной оценки.

— Но ведь у них, несомненно, есть общее — их объединяет погруженность в собственный мир, далекий от реальности.

— Мы привыкли рассматривать все случаи, исходя из степени общественной значимости, совершенно очевидно, что если бы мистер Элвис продемонстрировал способность предвосхищать, к примеру, высказывания главы Советского Союза или, еще лучше, президента Соединенных Штатов, это непосредственно затрагивало бы интересы обороны и у нас было бы основание серьезно заняться расследованием того, что есть совпадение и фантазия, а что нет, но когда речь идет о перевоплощении в обычного киноактера, чья деятельность к тому же не носит никакой видимой политической окраски, — тут, мне кажется, мы обязаны придерживаться принципов строго научного подхода. Таким образом, — сказал он в заключение, собравшись уходить и уводя за собой Кейт, — я думаю, что в обоих случаях: как мистера Элвиса, так и — как же ее звали? — очаровательной девочки в кресле-каталке мы не в состоянии сделать что-то большее, ведь в любой момент нам могут понадобиться средства и площади для исследований более значительных, заслуживающих пристального внимания случаев.

Кейт не нашлась что сказать в ответ и молча шла за ним, чувствуя, как все внутри у нее кипит.

— О, сейчас я вам покажу случай намного интереснее и перспективнее, чем предыдущие, — сказал Стэндиш, ринувшись открывать еще одни возникшие перед ними массивные двойные двери.

Кейт пыталась контролировать свои реакции, но, как бы она ни старалась, любой, даже если бы он был чем-то средним между бесстрастно-холодным автоматом и марсианином, как мистер Стэндиш, заметил бы, что его не слушают. В ответ в манере его заметно прибавилось еще больше нетерпения и резкой бесцеремонности, словно они были присланы кем-то на подмогу основным силам, и так не покидавшим никогда поля боя.

Некоторое время они шли, не говоря ни слова. Кейт напряженно думала, как подвести разговор к теме о недавно поступивших в клинику больных, но так, чтобы это прозвучало как бы ненароком, случайно, но не могла не признать про себя, что упоминание об одном и том же три раза подряд неизбежно теряет то качество, которое называют случайностью. Каждый раз, когда они проходили мимо очередной палаты, она пыталась как можно незаметнее заглянуть внутрь, но чаще всего двери в палату были плотно закрыты либо там не было ничего интересного.

Когда они проходили мимо окна, она взглянула в него и увидела, как во двор въезжает какой-то фургон. Что-то заставило ее обратить на него внимание — видимо, отсутствие привычной красочной надписи «Хлеб» или «Стирка». На фургоне не было вообще никаких опознавательных знаков. Откуда он и для чего — этого он никому не собирался сообщать и именно об этом четко и ясно говорил весь его вид.

Это был довольно большой фургон, имевший внушительный и солидный вид — что-то среднее между фургоном и грузовиком; выкрашен он был в серый униформенный цвет металлического оттенка. Он напомнил Кейт огромные, серо-стального, как у винтовок, цвета фургоны по перевозке грузов, которые мчались по трассе из Албании через Болгарию и Югославию, — на них не было ничего, кроме слова «Албания». Она еще тогда все думала: что же это за товар, который экспортируется из Албании таким анонимным путем, и однажды, когда она заглянула в какой-то справочник, чтобы выяснить это, — оказалось, ничего, кроме электроэнергии, но, насколько она могла судить из своих скромных познаний по физике, полученных в средней школе, вряд ли возможно перемещать электроэнергию в грузовиках.

Большой солидно-сурового вида фургон развернулся и стал подъезжать ко входу в приемное отделение. Какой бы груз на нем ни перевозили, подумала Кейт, он явно подъехал, либо чтобы что-то выгрузить, либо забрать. Опомнившись, она бросилась догонять Стэндиша.

Несколько мгновений спустя он остановился у какой-то двери, деликатно в нее постучал и заглянул внутрь, чтобы выяснить обстановку. Затем он сделал знак Кейт следовать за ним. За дверью оказалась прихожая, отделенная от палаты прозрачной стеной. Оба помещения были звукоизолированы друг от друга, чтобы шум жужжания мониторов и компьютеров в прихожей не был слышен в палате, где спала женщина.

— Здесь лежит миссис Эльспет Мэй, — сказал Стэндиш, ощущая себя конферансье, который объясняет гвоздь программы. Палата ее была одной из лучших в больнице. Везде, где только можно, стояли свежие цветы, а прикроватный столик, на котором покоилось вязанье миссис Мэй, был из красного дерева.

Сама миссис Мэй производила впечатление хорошо сохранившейся женщины, которой слегка за сорок, с несколькими серебряными ниточками в волосах: она спала, возлежа на горе подушек, одетая в шерстяной кардиган малинового цвета. Кейт почти сразу же увидела, что, хоть она и спала, но состояние ее никак нельзя было назвать пассивным. Голова ее с закрытыми глазами безмятежно покоилась на подушке, в то время как в правой руке она сжимала ручку, которая неутомимо выводила что-то на стопке бумаги, лежащей рядом. Ее рука, так же как и рот девочки, которую Кейт не так давно видела, вела свое собственное, отдельное от остального организма лихорадочное существование. К вискам миссис Мэй были подсоединены маленькие электроды, и, как догадалась Кейт, посредством этих электродов на экраны компьютеров, находящихся в прихожей, выводились какие-то пляшущие тексты, на которые было устремлено внимание Стэндиша: За установками внимательнейшим образом следили двое мужчин и одна женщина в белых халатах, кроме того, там была еще медсестра, которая смотрела в окно. Стэндиш обменялся с ними несколькими репликами по поводу состояния — и, по общему мнению, состояние это было таким, что лучше и желать нельзя.

Кейт показалось, что она просто обязана была знать как само собой разумеющийся факт, кто такая миссис Мэй, но почему-то не знала, поэтому была вынуждена обратиться за разъяснениями к Стэндишу.

— Эта женщина — медиум, — ответил Стэндиш с ноткой раздражения в голосе, — о чем, полагаю, вы должны были догадаться. Медиум с неограниченными возможностями. В данный момент она находится в состоянии транса и передает поступающую через ее сознание информацию. Она записывает услышанное под диктовку. Каждое из получаемых ею сообщений бесценно по своей значимости. Разве вы ничего о ней не слышали?

Кейт вынуждена была признать, что нет.

— Но вы, я думаю, слышали о женщине, которая утверждала, что слышала, как Моцарт, Бетховен и Шуберт диктовали ей ноты музыки, которую она писала?

— Да, я действительно о ней слышала. О ней много писали в каком-то иллюстрированном еженедельнике несколько лет назад.

— Ее заявления были весьма любопытны, если вам интересно, о чем я говорю. Музыка эта, без сомнения, была гораздо более совместима с тем, что могли сочинить вышеупомянутые джентльмены в краткий период перед завтраком, чем с тем, что можно было ожидать от незнакомой с нотной грамотой домохозяйки средних лет.

Кейт не могла, конечно же, оставить без внимания столь самоуверенное и неуважительное замечание.

— От вашего высказывания отдает презрительным отношением к интеллектуальным возможностям женщин, — сказала она.

— Джордж Эллиот тоже была домохозяйкой средних лет.

— Да, возможно, — раздраженно сказал Стэндиш. — Но она не писала музыку под диктовку покойного Амадея Моцарта. Вот что я хотел сказать. Старайтесь следить внимательно за моей логической аргументацией и не впутывайте сюда то, что не имеет отношения к теме. Если бы я почувствовал, что пример с Джордж Эллиот мог пролить какой-то свет на интересующую проблему, можете быть уверены, я бы и сам не преминул вспомнить о ней. На чем я остановился? Мейбл. Дорис, кажется? Так ее звали, если не ошибаюсь? Будем называть ее Мейбл. Решить проблему с Мейбл легче всего было следующим образом: просто закрыть на нее глаза. Ведь никакой особенной пользы из нее нельзя было извлечь. Несколько концертов. Второсортный материал. Но в данном случае мы имеем дело с явлением совершенно другого масштаба.

Последнюю фразу он сказал, понизив голос, и повернулся посмотреть, что показывали экраны мониторов. На них в это время появилось изображение руки, принадлежавшей миссис Мэй, которая сновала туда-сюда по стопке бумаги. Рука почти полностью заслоняла экран, но, судя по всему, там были какие-то математические выкладки.

— Миссис Мэй — во всяком случае, так она утверждает — слышит голоса величайших физиков и записывает под диктовку то, что они говорят. Речь идет об Эйнштейне, Гейзенберге и Планке. Утверждение достаточно трудно оспорить или опровергнуть, потому что даже невооруженным глазом видно, что эти записи, хоть они и сделаны рукой… так сказать, необразованной женщины, отражают высочайший уровень знания физики как науки.

Из последних работ Эйнштейна мы получаем все больше описаний того, как пространство и время проявляются на макроскопическом уровне, а из работ позднего Гейзенберга и Планка все больше узнаем о фундаментальных структурах материи на квантовом уровне. И эта информация, несомненно, подводит нас все ближе к конечной цели единой теории поля.

Данная ситуация ставит наших ученых в весьма затруднительное, чтобы не сказать двусмысленное, положение в связи с тем, что сама информация и способ ее получения противоречат друг другу.

— Как в анекдоте про дядю Генри, — вырвалось у Кейт. — Дяде Генри показалось, что он стал курицей, — пояснила она.

Стэндиш с еще большим изумлением посмотрел на нее.

— Вы, наверное, слышали этот анекдот, — сказала Кейт. — «Нас очень беспокоит состояние дяди Генри. Он утверждает, что он — курица». — «Ну так покажите его врачу». — «Мы бы показали, но дело в том, что нам нужны его яйца».

Стэндиш посмотрел на нее так, словно у нее на переносице в этот момент нежданно-негаданно выросло самбуковое дерево.

— Как вы сказали? — переспросил он тихо, не в силах справиться с полученным потрясением.

— Вы хотите, чтобы я повторила все сначала?

— Да, будьте добры.

Кейт встала, уперев руки в боки, подражая живой манере и выговору южан, еще раз рассказала анекдот.

— Потрясающе, — выдохнул Стэндиш, как только она закончила.

— Но вы должны были слышать его раньше, — удивленно сказала Кейт. — Это очень старый анекдот.

— Нет, никогда не слышал, — ответил Стэндиш. — Нам нужны его яйца . Нам нужны его яйца. Мы не можем показать его врачу, потому что нам нужны его яйца . Потрясающее проникновение в глубинные парадоксы человеческой психики и в наше неустанное стремление выстраивать адаптационное логическое обоснование, чтобы объяснить эти парадоксы. Боже правый!

Кейт в ответ пожала плечами.

— Так вы утверждаете, что это анекдот? — недоверчиво спросил Стэндиш.

— Да, конечно, причем очень старый.

— И что, все они вроде этого? Никогда бы не подумал.

— Ну…

— Я сражен, — сказал Стэндиш. — Сражен наповал. Я думал, что анекдоты — это что-то типа того, что рассказывают по телевидению всякие жирные комики. И я их никогда не слушал. У меня такое ощущение, что все время от меня что-то скрывали. Сестра!

Медсестра, которая все это время напряженно следила за поведением миссис Мэй через прозрачную стеклянную стену, вздрогнула от неожиданности, услышав этот рявк.

— А?! Да, мистер Стэндиш? — отозвалась она. Он ее явно напугал.

— Почему вы никогда не рассказывали мне никаких анекдотов?

Медсестра уставилась на него, вся трясясь от того, что понятия не имела, даже предположительно, как нужно было и что ответить на этот вопрос.

— М-м, видите ли…

— Не будете ли вы так добры записать это? Я требую, чтобы вы и весь остальной персонал клиники рассказывали мне абсолютно все анекдоты, которые вам известны, это ясно?

— Э… да, мистер Стэндиш.

Стэндиш посмотрел на нее взглядом, полным сомнения и подозрительности.

— Вы ведь знаете какие-нибудь анекдоты, не так ли, сестра? — с вызовом спросил он.

— Да, мистер Стэндиш, думаю, что да.

— Тогда расскажите мне один из них.

— Как, м-м… прямо сейчас, мистер Стэндиш?

— Сию секунду.

— Э… ну, в общем, есть один анекдот про больного, который просыпается у себя в палате после того, как ему, то есть после операции он просыпается, и — вообще-то это не очень хороший анекдот, ну ладно, — в общем, он просыпается у себя в палате после операции и спрашивает своего врача: «Доктор, доктор, что со мной случилось — я не могу нащупать свои ноги». А доктор ему говорит «Видите ли, я очень сожалею, но мы вынуждены были ампутировать вам обе руки». Так оно и было на самом деле. Э… м-м… поэтому больной и не мог нащупать ног, понимаете?

Одну-две минуты Стэндиш смотрел на нее так, словно прицеливался.

— Вы у меня на заметке, сестра. — Он снова повернулся к Кейт. — А есть какой-нибудь анекдот про цыпленка, который переходит дорогу, или что-то в этом роде?

— Да, есть, — немного неуверенно сказала Кейт. Она почувствовала, что оказывается втянутой в какую-то неловкую ситуацию.

— И как он выглядит?

— Ну, — сказала Кейт, — он выглядит так; «Зачем курица переходила через дорогу?»

— А дальше?

— Ответ: «Чтобы попасть на другую сторону».

— Понятно. — Стэндиш обдумывал некоторое время.

— А что делает курица, как только оказывается на другой стороне?

— Об этом там ничего не говорится, — ответила Кейт.

— Я думаю, это выходит за пределы анекдота, который сводится к рассказу о путешествии курицы по дороге и о целях этого путешествия. В этом смысле он напоминает японское хайку.

Кейт неожиданно поймала себя на том, что вовсю веселится. Она незаметно подмигнула медсестре, которая вообще перестала соображать, что делать и как реагировать на происходящее.

— Понятно, — снова произнес Стэндиш и насупился. — А требуют ли эти… м-м… анекдоты предварительного употребления каких-либо искусственных возбуждающих средств?

— Это зависит от анекдота и от человека, которому его рассказывают.