5

Дирк хорошо знал Лаптон-роуд. Это была широкая улица с деревьями по обе стороны, а террасы поздневикторианского стиля стояли крепко и уверенно-устойчиво и не одобряли присутствия здесь полицейских машин. Они не терпели их появления в большом количестве, а если сказать точнее, и ослепительный свет мигалок выводил их из себя. Обитателям Лаптон-роуд по душе была такая машина, которая безупречно выглядела, была всего одна и спокойно ездила то вверх, то вниз по их улице бодро и благонадежно-респектабельно, придавая таким образом бодрости и благонадежности также и их имущественным ценностям. Но как только появились эти мигалки с их бледно-голубым светом — таким, какой бывает, когда до боли сжимаешь костяшки пальцев, — от него бледнели не только аккуратные кирпичные стены, но и сами ценности, скрытые за стенами.

За окнами, ослепленные голубыми вспышками, появлялись встревоженные лица.

Поперек улицы — три полицейские машины, способ парковки, сильно выходящий за рамки общепринятого. Это был мощный сигнал миру, означающий, что главное действующее лицо здесь и сейчас — Закон и чтоб все остальные, у которых были здесь какие-то дела, убирались подальше с Лаптон-роуд.

Дирк, спеша, стремительно поднимался вверх по улице, чувствуя, как противно выступает пот под его тяжелым кожаным пальто. Прямо перед его носом вырос полицейский констебль с раскинутыми в стороны руками, словно изображал шлагбаум, но Дирк снес это заграждение потоком слов, которому констебль не смог сразу дать отпор. Дирк на всех парах двинулся к дому.

У входа его остановил другой полицейский, и только он собрался изящно и ловко взмахнуть перед ним карточкой «Марк и Спенсер», давно уже недействительной, — он столько раз тренировался это делать перед зеркалом в те долгие вечера, когда нечем было заняться, — как полицейский вдруг обратился к нему с вопросом:

— Эй, вы случайно не Джентли?

Дирк бросил на него настороженный взгляд. Он издал какой-то хрюкающий звук, который в зависимости от обстоятельств мог означать и да, и нет.

— Тут шеф вас хотел видеть.

— В самом деле? — переспросил Дирк.

— Я узнал вас по его описанию, — ухмыльнулся полицейский, оглядывая его с ног до головы.

— Вообще вашу фамилию он произносил в такой манере, которая кое-кому могла бы показаться оскорбительной. Он даже выслал Ищейку Боба с машиной с целью вашей поимки. Сразу могу сказать по вашему вполне пристойному виду, что ему не удалось вас найти. Те люди, которых Боб Ищейка находил — что случалось достаточно часто, — они, знаете ли, выглядели не лучшим образом, когда он их приводил. Просто хотели с вашей помощью прояснить кое-какие вопросы — только и всего. Вам лучше войти в дом. Лучше вам, чем мне, — спокойно добавил он.

Дирк окинул взглядом дом. Окна была закрыты сосновыми ставнями. Несмотря на то, что во всем остальном дом оставлял впечатление прекрасно ухоженного, несомненно богатого и благополучного, его закрытые ставни не давали избавиться от ощущения какого-то внезапного крушения.

Как-то странно было, что из подвала доносилась какая-то музыка, вернее, один и тот же музыкальный отрывок, звучавший так, словно что-то билось обо что-то с глухим шумом, и без конца повторяющийся. Судя по всему, застряла иголка на пластинке, и Дирк недоумевал, почему никому не приходило в голову выключить проигрыватель или, по крайней мере, передвинуть иголку, чтобы пластинка играла дальше. Песня казалась смутно знакомой, и он решил, что, должно быть, как-то слышал ее по радио, но что это была за песня, вспомнить так и не мог. Слова были, кажется, такие:

— ну и так далее.

— Не спуститесь ли в подвал? — с безразличным выражением сказал полицейский, будто это было первое, что может прийти в голову любому находящемуся в здравом уме.

Дирк едва кивнул ему и быстро стал подниматься по ступенькам, которые вели к входной двери, слегка приоткрытой. Он гордо вскинул голову, зябко передернул плечами, пытаясь унять внутреннюю дрожь.

Вот он наконец вошел в дом.

В прихожей все говорило о роскоши и достатке, наложившихся на студенческие вкусы и привычки. Пол деревянный, покрытый толстым слоем полиуретана, стены — белого цвета, везде греческие коврики, впрочем довольно дорогие. Дирк готов был держать пари (однако в случае проигрыша платить собирался едва ли), что при более тщательном исследовании дома могли обнаружиться, не говоря уже о других темных тайнах, пятьсот акций «Бритиш телекомп» и полное собрание альбомов Дилана, последний был — «Кровавые следы». В холле был еще один полицейский — совсем молоденький мальчик, который стоял, привалившись к стене и трогательно прижав к животу каску. Лицо бледное и потное. Безучастно посмотрев на Дирка, он кивком указал на ступеньки в подвал.

Все те же звуки снова и снова:

Желая найти выход бушевавшей ярости, он оглядывался вокруг, ища что-нибудь, что можно было швырнуть или сломать. Как хотелось бы ему отрицать, что увиденное случилось по его вине. Но до тех пор пока кто-нибудь не докажет обратное, он чувствовал» что не мог это отрицать.

— Эй, давно здесь стоишь? — рявкнул Дирк.

Юному полицейскому пришлось собраться с силами, прежде чем он смог ответить.

— Мы приехали с полчаса назад, — промямлил он. — Ну и утречко выдалось — нечего сказать. Столько беготни.

— Не надо мне рассказывать про беготню, — отсутствующе произнес Дирк. Он заставил себя пойти вниз.

Внизу был узкий коридор. Он упирался в дверь, которая была взломана и еле-еле держалась на петлях. За дверью — очень большая комната. Дирк уже было собрался войти в нее, как вдруг прямо перед ним возникла человеческая фигура и преградила ему путь.

— Прискорбно, что ты оказался замешанным в это дело, — произнесла фигура. — Мне очень жаль. Не скажешь ли, какое отношение ты имеешь ко всему этому, так, чтоб мне стало ясно, отчего именно мне так неприятно.

Дирк в изумлении уставился на узкое выхоленное лицо.

— Джилкс? — удивился он.

— Что ты стоишь как этот, как его — ну, который похож на тюленя, но не тюлень? Гораздо хуже. Такие большие и все время ревут. Дюгонь. Ну так что ты стоишь здесь как удивленный дюгонь? Почему этот… — Джилкс жестом показал в комнату позади себя, — почему этот… мужчина, который там, написал твою фамилию и телефон на конверте, набитом деньгами?

— А сколь… — хотел было спросить Дирк. — А как ты, Джилкс, оказался здесь, могу я узнать? Что ты делаешь так далеко от Фенса? Весьма удивлен, что ты чувствуешь себя несколько обескураженным.

— Триста фунтов, — ответил Джилкс. — За что?

— Может быть, ты позволишь мне поговорить с моим клиентом, — сказал Дирк.

— С твоим, м-м, клиентом? — с мрачной ухмылкой спросил Джилкс. — Ну что ж. Хорошо. Почему бы тебе в самом деле не поговорить с ним? Мне было бы очень интересно послушать, что тебе надо ему сказать.

Он неуклюже посторонился и пропустил Дирка в комнату.

Дирк сосредоточился и вошел в комнату, постаравшись сохранять самообладание, которое продлилось чуть больше секунды. Большая часть его клиента сидела, удобно устроившись на стуле перед проигрывателем. Стул находился в оптимальном положении для слушания музыки — вдвое дальше от колонок, чем расстояние между ними. Такое расположение считается идеальным для стереозвучания.

В целом казалось, он чувствует себя свободно и расслабленно, сидя скрестив ноги перед столиком с недопитой чашкой кофе. Ужасным же было то, что его голова аккуратно помещалась прямо посередине пластинки, которая крутилась на проигрывателе, а тонарм попеременно то прижимался к шее, то снова отклонялся назад к нарезке на пластинке. Проделывая в своем вращении полный круг, каждые 1,8 секунды голова, казалось, обращала на Дирка взгляд, полный упрека, как бы говоря: «Вот видишь, что бывает, если не прийти вовремя, как я тебя просил», — потом она снова поворачивалась к стене, кружилась дальше, а повернувшись к Дирку, смотрела на него с еще большим упреком.

Комната закачалась, и Дирк ухватился за стену, чтобы остановить ее.

— А не просил ли клиент оказать ему какую-нибудь особую услугу? — очень тихо спросил Джилкс за его спиной.

— Да так, м-м, совершенный пустяк, — еле выдавил из себя Дирк. — Ничего, что может быть связано со всем этим. Нет, он, м-м, не упоминал ничего подобного, ни в коем случае. Послушай, я вижу, ты занят, лучше всего мне забрать свой гонорар и уйти. Ты ведь говорил, что он где-то оставил его для меня?

Сказав это, Дирк рухнул на плетеный стульчик, который тут же развалился.

Джилкс вернул его в вертикальное положение и прислонил к стенке. Он быстро вышел из комнаты и вернулся с кувшином воды и стаканом на подносе. Он налил воды в стакан и вылил ее на Дирка.

— Лучше?

— Нет, — пролепетал Дирк. — Можешь ты хотя бы выключить этот проигрыватель?

— Не могу. Это обязанность судебных экспертов. Я не имею права ни До чего здесь дотрагиваться, пока не приедут эти умники. Кстати, вот, кажется, и они. Сходи подыши во двор, чтобы очухаться. Только держись за ограду, я не могу с тобой идти, слишком мало времени. И постарайся выглядеть не таким зеленым, этот цвет тебе не идет.

Джилкс выглядел раздраженным и усталым, он собрался пойти встретить вновь прибывших, чьи голоса были слышны на первом этаже, но остановился, чтобы посмотреть на неутомимо, без остановки поворачивавшуюся голову на пластинке.

— Ты знаешь, — сказал он через несколько секунд, — эти наглые показушные самоубийства у меня уже вот где сидят. Они специально это делают, чтобы вывести из терпения.

— Самоубийство? — переспросил Дирк.

Джилкс оглянулся на него.

— На окнах железные решетки в полдюйма толщиной, — объяснил Джилкс, — дверь закрыта изнутри, в замке до сих пор торчит ключ. Мебель придвинута к двери. Французские окна, которые выходят в сад, закрыты на врезанные дверные задвижки. Потайного хода не обнаружено. Если это убийство, то убийце потребовалось бы порядочно повозиться здесь перед уходом, чтобы проделать чертовски утомительную работенку стекольщика. Если не считать того, что шпатлевка старая и нанесена сверху, на старый слой.

Нет, отсюда никто не выходил и никто не вламывался сюда, кроме нас, а в том, что убивали не мы, я совершенно уверен.

Я не собираюсь торчать тут, попусту теряя время из-за этого типа. Это скорее всего самоубийство, разве что более сложный случай, чем обычно. Я думаю все-таки сам пока заняться покойником, чтоб сэкономить время полиции. Знаешь что, — решил он, мельком взглянув на часы, — у тебя есть десять минут. Если за это время тебе удастся состряпать более-менее правдоподобную версию того, как он все это проделал, чтоб я мог переписать это в свой отчет, я позволю тебе забрать улику, содержащуюся в конверте, минус 20%, которые наставлю себе в качестве компенсации за моральный ущерб, связанный с тем, что я сдерживался, чтоб не дать тебе в челюсть.

Какой-то момент Дирк колебался, говорить ли ему о том, что его клиент уверял, будто к нему наведывался свирепый косматый великан с зелеными глазами, непонятно как к нему попадавший — из ничего и ниоткуда — и вопивший о каких-то контрактах и обязательствах, размахивая перед ним косой со сверкающим острием, но, поразмыслив, решил не говорить.

Наконец он начал закипать. До этого он никак не мог как следует раскипятиться от негодования на себя из-за смерти клиента потому, что ноша эта была слишком тяжела и ужасна, чтобы ее вообще можно было вынести. Но теперь его унизил Джилкс, а он самым жалким образом растерялся, потерял душевное равновесие и не смог дать ему отпор — и вот теперь-то все в нем наконец закипело.

Он резко повернулся и пошел прочь от своего мучителя, направившись во внутренний дворик, чтобы остаться там наедине со своим кипением.

Дворик был мощеный, он находился за домом, куда совсем не проникал свет, так как он был огорожен высокой стеной, относившейся к самому дому, и еще одной стеной какого-то промышленного здания, которая упиралась в заднюю часть дома. Посередине дворика неизвестно для чего стояли солнечные часы. Если бы на них попадал какой-то свет, вы бы узнали, что было около двенадцати дня. А так они гораздо больше пригодились птицам, которые использовали часы как насест. Еще там было несколько горшков с растениями весьма унылого вида.

Дирк запихнул себе в рот сигарету и в своем неистовом состоянии разжег ее чуть не до половины.

Продолжало назойливо нестись из дома.

От соседних домов с садами дворик с обеих сторон отделяла садовая ограда. Тот, что был слева, не отличался по размерам от внутреннего дворика, а сад справа был гораздо больше. Везде царил дух образцового содержания. Ничего помпезного или кричащего, просто во всем чувствовалось благополучие и создавалось впечатление, что поддержание домов в этом состоянии не составляет никакого труда, происходит как бы само собой. Особенно образцовый вид был у дома справа; казалось, его кирпичную кладку только недавно подновили, а на стекла заново навели глянец.

Дирк набрал побольше воздуха в легкие и мгновение стоял так, пристально глядя в небо, вернее, в то, что от него оставалось, поскольку оно все было серое и подернутое дымкой. Из-за облаков показалось какое-то одинокое темное пятнышко. Дирк некоторое время наблюдал за ним, довольный уже тем, что мог сосредоточить свое внимание на чем-то другом, кроме тех ужасов, которые увидел в комнате, откуда только что вышел. До него смутно доносились звуки шагов то входивших, то выходивших людей, он догадывался, что там сейчас производились всевозможные измерения, а также делались фотоснимки и осуществлялась тщательная скрупулезная работа снятия головы с пластинки.

Кто-то поднял ее наконец с пластинки, и выматывающая всю душу, непрерывно повторяющаяся фраза стихла, и слышался лишь мирно проплывавший в полуденном воздухе приглушенный звук работающего телевизора.

Дирк, правда, с трудом воспринимал происходящее вокруг. Гораздо явственнее он слышал оглушительный, непрекращающийся стук от ударов у себя в голове, которые должны были означать приступы чувства вины. Нет, это были совсем не те звуки, приходящие откуда-то издалека, как фон, которые связаны с ощущением вины за то, что вот уже скоро конец двадцатого века, а он все еще жив, к этому-то Дирк привык и знал, как находить на них управу. Тот стук, совершенно невыносимый и ужасный, который он слышал и данный момент, имел единственный и конкретный смысл: «В том ужасном, что случилось здесь, страшная вина именно и конкретно одного человека, и этот человек — я». Никакие другие умственные движения в его голове не могли заглушить стука этого жуткого, перекрывающего все остальное, маятника.

БАМ, слышал он вновь, В-З-З-З, БАМ, снова и снова, БАМ, БАМ, БАМ.

Он попытался вспомнить мельчайшие подробности из того (БАМ), что говорил ему его последний клиент (БАМ, БАМ), но это было практически невозможно (БАМ) из-за всего этого грохота (БАМ). Этот человек говорил (БАМ), что — Дирк сделал очень глубокий вдох — (БАМ) его преследовало (БАМ) какое-то (БАМ) громадных размеров лохматое чудобище с зелеными глазами, вооруженное какой-то косой.

БАМ!

Тогда Дирк посмеялся про себя над всем этим.

БУМ, БАМ, БАМ, БУМ, БАМ, БАМ!

И подумал: «Ну и придурок».

БУМ, БАМ, БАМ, БУМ, БАМ, БАМ!

Коса (БАМ) и контракт (БАМ).

Клиент не знал, не имел представления, что за контракт имелся в виду.

«Ну еще бы», — подумал тогда Дирк (БАМ).

Но он смутно догадывался, что этот контракт имел какое-то отношение к картофелю. С этим была связана одна немного запутанная история (БАМ, БАМ, БАМ).

В этом месте он с серьезным видом наклонил голову (БАМ) и поставил галочку в блокноте, который обычно всегда лежал (БАМ) у него на письменном столе специально для этих целей — а именно: чтобы ставить там галочки по поводу того, что требовало особенного внимания (БАМ, БАМ, БАМ). В тот момент он, помнится, еще похвалил себя за то, что дал понять клиенту, что зафиксировал момент с картофелем в своих записях.

БАМ, БАМ, БАМ, БАМ!

Господин Энсти сказал, что более подробно о картофеле он расскажет Дирку, когда тот придет выполнять задание.

И Дирк пообещал ему (БАМ) тогда, легко (БАМ), небрежно (БАМ), изящно-непринужденно помахав рукой (БАМ, БАМ, БАМ), что будет у него в шесть тридцать утра (БАМ), так как срок оплаты контракта истекал в семь часов.

Дирк вспомнил и то, что в своих записях он сделал также пометку: «Картофельный контракт истекает в 7:00» (БА…).

Он не мог больше вынести весь этот стук и звон. Разве его вина, что так все произошло? А разве нет? Конечно его. Он это сознавал. Но все дело в том, что он не в состоянии был одновременно винить себя и пытаться разобраться в том, как все произошло, что, собственно, являлось его целью в данный момент. Он должен, обязан докопаться до самых истоков этого кошмарного (БАМ) происшествия, а для этого ему во что бы то ни стало необходимо было как-то избавиться от этого жуткого грохота.

Его охватил дикий приступ ярости, как только он со всей ясностью осознал всю неприятность своего положения и несчастную свою судьбу. Он ненавидел этот чистенький, ухоженный дворик. Он ненавидел весь этот маразм с солнечными часами, все эти аккуратненько покрашенные окна, эти омерзительно ровненькие крыши. Как бы ему хотелось свалить все не на себя, а на всю эту покраску, до тошноты безукоризненно ровные камни, которыми был вымощен дворик, на эту совершенно невыносимую мерзость свежеотделанной кирпичной кладки.

— Простите…

— Что? — Он обернулся, застигнутый врасплох неожиданным вторжением в его яростные разборки с самим собой тихого вежливого голоса.

— Вы имеете какое-то отношение к?.. — Женщина показала легким, плавным движением в направлении всего того неприятного, что было связано с полицейским кучкованием и нижними этажами соседнего с ней дома. На запястье у нее был браслет красного цвета, подобранный в тон оправы очков. Она стояла за садовой оградой дома, что был справа, и смотрела с легкой неприязнью и обеспокоенностью.

Дирк пристально и свирепо посмотрел на нее, не сказав ни слова. Лет сорока, хорошо одетая, она обладала свойством мгновенно и безошибочно создать у вас представление о том, кем она являлась.

У нее вырвался вздох, выдававший озабоченность.

— Я понимаю, может быть, конечно, все это ужасно и прочее, — сказала она. — Но, вы думаете, это надолго? Мы просто решили вызвать полицию, потому что уже на стенки лезли от этой ужасной пластинки. Все это слегка…

Она бросила на него взгляд, в котором была молчаливая просьба, и Дирк решил, что во всем виновата она. Во всяком случае, до того момента, когда он во всем разберется, вполне можно было свалить все на нее. Она заслуживала этого уже хотя бы потому, что носила такой браслет.

Не сказав ни слова, он повернулся к ней спиной и унес свою ярость обратно в дом, где она, застывая, превращалась во что-то твердое и действенное.

— Джилкс! — позвал он. — Твоя версия вызывающего и дерзкого самоубийства. Она мне нравится. И вполне устраивает меня. Кажется, я даже знаю, как этот хитрый сукин сын осуществил его. Принеси мне ручку и бумагу.

Театрально усевшись за фермерский стол вишневого дерева, находившийся в глубине комнаты, он ловко набросал схему событий, в которых были задействованы ряд кухонной и прочей домашней утвари, качающиеся осветительные приборы, расписал хронологию происходящего и привязал все к такому жизненно важному факту, что проигрыватель был японского производства.

— Это должно понравиться твоим ребятам из судебной экспертизы, — поспешил он уверить Джилкса.

Ребята пробежали глазами его план, вникли в суть, зафиксировали ключевые моменты и остались ими довольны. Все было просто, неправдоподобно и точно в таком духе, который непременно-должен понравиться следователю, которому нравились те же праздники в Марбелле, что и им.

— Если только, — заметил Дирк мимоходом, — вас не заинтересует та версия, что покойный заключил контракт с неким потусторонним агентством, срок уплаты по которому истекал сегодня.

Ребята из судебной экспертизы переглянулись и дружно замотали головами. Весь их вид красноречиво говорил о том, что утро и так выдалось тяжелое, а новая тема только прибавит лишних трудностей в деле, с которым они могли покончить еще до обеда.

Дирк удовлетворенно пожал плечами, вытащил причитавшуюся ему долю из конверта-улики и, кивнув на прощание полицейским силам города, направился вверх по лестнице к выходу.

Уже в прихожей его вдруг осенило, что шум работающего телевизора, который он услышал, когда находился во дворике, заглушали назойливые звуки заевшей пластинки. Теперь же, к его удивлению, он осознал, что телевизор работает где-то наверху, в доме. Быстро посмотрев по сторонам, чтобы убедиться, что его никто не видит, он поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, которая вела на верхние этажи дома, бросив туда изумленный взгляд.

6

Лестница на второй этаж была устлана дорожками из какого-то простого, подобранного со вкусом материала типа рогожи. Дирк медленно поднимался по ступенькам, встретив на лестничной площадке второго этажа глиняный горшок с какими-то большими, со вкусом высушенными штуковинами, и заглянул в комнаты, находившиеся на этом этаже. В комнатах все было также со вкусом и высушено.

Лишь в одной из спален, большей, были признаки того, что ею пользовались. Дизайн явно был продуман так, чтобы дать возможность солнечному свету поиграть на изящно составленных букетах цветов и одеялах, набитых чем-то похожим на сено, но в то же время чувствовалось, что носки и использованные бритвенные головки назло дизайну постепенно начали завладевать этой комнатой. Здесь сразу же угадывалось отсутствие какого-либо женского начала — такое же ощущение у вас возникает при виде того места на стене, где недавно висела картина, после того как ее сняли. Во всем был отпечаток неуюта и уныния, а накопившаяся бог знает с какого времени грязь под кроватями просилась, чтоб ее убрали.

В ванной, примыкавшей к спальне, над раковиной на стене висел золотой диск за продажу пятисот тысяч пластинок под названием «Горячая картошка» в исполнении группы «Кулачный бой и третья степень Ку-ку». Дирк смутно припоминал, что читал когда-то интервью с солистом этой группы (группа состояла всего из двух человек, одним из которых был солист) в газете «Санди». Когда ему задали вопрос относительно названия группы, он сказал, что с этим связана одна интересная история, однако, как выяснилось, ничего интересного, «Каждый волен понимать его так, как ему хочется», — добавил он, пожав плечами, сидя на софе в офисе своего менеджера, расположенного на одной из улиц, отходящих от Оксфорд-стрит.

Дирк помнил, как в тот момент он мысленно представил себе журналиста, вежливо кивающего в ответ и записывающего все это. В животе у него возникло какое-то мерзкое ощущение, которое ему удалось в конце концов заглушить джином.

«Горячая картошка…» — думал Дирк. Когда он разглядывал диск в золотой рамке, висевший перед ним, его вдруг осенило, что пластинка, на которой покоилась некоторое время назад голова мистера Энсти, очевидно, была именно эта. Горячая картошка. Не тронь ее.

Что бы это значило?

Каждый понимает это так, как ему хочется, вспомнил Дирк с неприятным чувством.

Он вспомнил еще одну вещь из этого интервью: Пейн (так звали солиста группы «Кулачный бой и третья степень Ку-ку») рассказал, что словами для песни послужил обрывок разговора, нечаянно услышанного им или кем-то еще в поезде, самолете, сауне или в каком-то другом месте, и они практически ничего в нем не меняли. Дирку интересно было, как изобретатели текста песни почувствовали бы себя, если б им пришлось услышать эти слова повторенными в тех обстоятельствах, которым он сам недавно был свидетелем.

Он стал более внимательно рассматривать наклейку посередине золотого диска. В верхней строке стояло просто «АРРГХ!», а в нижней перечислялись авторы — «Пентагон, Малвил, Энсти».

Малвил было, по-видимому, имя второго члена группы «Кулачный бой и третья степень Ку-ку», того, кто не был солистом. На деньги, полученные за то, чтоб его имя стояло на этом сингле-бестселлере, Энсти скорее всего и купил этот дом. Когда Энсти говорил с ним о контракте, связанном с «Горячей картошкой», подразумевалось, что Дирку известно, о чем шла речь.

Дирк же принял тогда все это за полную чушь. Было очень легко предположить, что тот, кто несет чушь насчет монстров с зелеными глазами и косами, точно так же может нести чушь, говоря о картошке.

Дирк вздохнул про себя, ощутив чувство стыда. Ему вдруг показалась невыносимой та симметричность, с которой диск был прикреплен к стене. Он слегка сдвинул его так, чтобы он висел не так симметрично, под более человеческим углом. Когда он это делал, из рамки, в которую был вставлен диск, выпал конверт и спорхнул на пол. Дирку не удалось поймать его на лету. Выругавшись неподобающим образом, он наклонился, чтобы поднять его.

Это был большущий конверт из плотной, очень дорогой бумаги кремового цвета; небрежно распечатанный, а затем вновь запечатанный клейкой лентой. По всей видимости, его распечатывали и вновь заклеивали несколько раз — об этом можно было догадаться по тому, что на нем стояло несколько разных фамилий, которым он в свое время был адресован, — фамилии последовательно зачеркивались и ниже ставились новые.

Последним в этом списке стояло имя Джефа Энсти. Во всяком случае Дирк предполагал, что оно было последним, поскольку оно было единственным, которое не было вычеркнуто жирной линией. Дирк стал внимательно вглядываться в другие имена, пытаясь разобрать хотя бы некоторые из них. Что-то зашевелилось в памяти при виде двух фамилий, которые ему почти удалось разобрать, но конверт требовал от него более тщательного исследования. Он все время собирался купить себе лупу, с тех пор как стал детективом, но так и не купил. У него не было даже перочинного ножика, поэтому, хоть и с неохотой, но он решил, что самым благоразумным будет пока что засунуть его в один из самых глубоких внутренних карманов пальто и продолжить исследование позже, когда он будет в полном уединении.

Он еще раз заглянул за рамку, окаймлявшую золотой диск, чтобы убедиться, не обнаружатся ли там еще каких-нибудь находки, но ожидания его не оправдались, и тогда он покинул ванную комнату и продолжил свое исследование оставшейся части дома.

Во второй спальне было прибрано, но вид у нее был нежилой. Ею никто не пользовался. Кровать из соснового дерева с пуховым одеялом и старый обшарпанный комод, который, чтобы придать ему более приличный вид, опускали в чан с кислотой, — вот и все убранство этой комнаты. Дирк потянул за дверь, которая тут же за ним захлопнулась, и стал подниматься по маленькой, покрашенной в белый цвет лесенке, которая вела в мансарду, откуда доносился голос Багс Банни.

На самом верху лестница заканчивалась малюсенькой лестничной клеткой. С одной стороны ее помещалась ванная комната, настолько микроскопических размеров, что пользоваться ею лучше было, стоя снаружи и засовывая внутрь по очереди ту конечность, которую моешь в данный момент. Дверь в ванную не закрывалась — мешал шланг зеленого цвета, тянувшийся от крана с холодной водой дальше вниз, по полу, через всю лестничную площадку в ту единственную комнатку, которая была в этой верхней части дома.

Это была чердачная комнатка с таким низким, скошенным потолком, что с трудом можно было отыскать местечко, где смог бы разогнуться даже человек среднего роста.

Дирк стоял, скорчившись в дверном проеме, заранее нервничая от того, что могло предстать его взору, и разглядывал внутренность комнаты. Кругом была страшная грязь и вонь. Шторы были задернуты, пропуская ничтожное количество света в комнату, так что единственным источником его в комнатке были трепещущие отблески от включенного телевизора, в котором метался кролик из мультфильма. Незастеленная кровать с полусырыми, скрученными, словно веревки, простынями стояла под самым потолком. Часть стен и приближающиеся к вертикальным участки потолка были оклеены картинками из журналов, вырезанными кое-как.

В вырезках не было заметно какой-либо общей темы или идеи, которая бы их объединяла. Рядом с фотографиями сверкающих немецких автомобилей можно было увидеть весьма вызывающую рекламу бюстгальтеров, а также чрезвычайно неровно вырезанную картинку пирога с фруктовой начинкой, обрывки рекламы социального страхования и разные другие вырезки, вид и содержание которых говорили о том, что их отбирали и лепили с вялым и тупым безразличием к тому, что они могли значить и какое могли произвести впечатление.