ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ ПЕРВЫЕ РАЗГОВОРЫ
      Казалось, прошла вечность с того момента, когда впервые под ногами вздрогнул эскалатор и щит устрашающе покачнулся. События пронеслись с такой быстротой, что Лавров не поверил своим глазам, когда, случайно посмотрев на часы, увидел, что прошло всего лишь час тридцать минут. Но Дима, радостный, возбужденный, с блестящими глазами, немного похудевший тут, рядом. Как он похож сейчас на Ирину!.. Плутон трется у ног, размахивая тяжелым пушистым хвостом и стараясь просунуть огромную голову между Лавровым и Димой. Крепко обняв Диму, Лавров входит с ним в свою комнату, и комната кажется какой-то новой и радостной, наполняясь звуками детского голоса. Дима и Лавров, торопясь и перебивая друг друга, говорят вместе. - Как же ты дорогу нашел? - Я Плутона запряг в лыжи... Он меня повел... А Дмитрий Александрович такой добрый... и Иван Павлович... - А страшно было, когда льдины раздавили вездеход? - Ой, как страшно!.. Но я не думал об этом... Надо было спасать оружие, палатку... А Плутон ни за что сначала не лез в скафандр... А потом сам... - Бедная Ира... Она так боялась за тебя... Что, Плутонушка? Что, мой хороший? - Ира очень сердится?.. Знаешь, Плутон научился медведей ловить! Он настоящий медвежатник!.. Иван Павлович говорил... Иван Павлович все знает... - Кто? Как ловить? А Ира все плакала... Она хотела лететь с Порскуновым искать вас... - С Порскуновым? С Юрием Сергеевичем? Он опять будет драть меня за уши... - И следует... Как ты очутился здесь? Почему ты удрал из дому? Мало горя было из-за Вали, так ты еще и от себя добавил! Дима нахмурился, поджал губы, и его ребяческое лицо стало вдруг замкнутым и далеким: - Я ради Вали и уехал. Я буду искать его на Северной Земле... И ты мне должен помочь, а не бранить меня. Лавров не узнавал Диму. Эти поджатые губы, это решительное лицо... Совсем как у Иры, когда она заявила, что полетит с Порскуновым. Впервые видя превращение ребенка в юношу, Лавров даже немного растерялся. Не зная, что сказать на категорическое заявление Димы, он инстинктивно увильнул от ответа: - Надо же поскорее радиограмму Ирине послать... И Хинскому... И в министерство... Но ты, наверное, голоден! И устал, спать хочешь... Раздевайся и ложись. Я закажу поесть что-нибудь... А сам сяду писать радиограммы... Лавров укладывал Диму в постель, заказывал завтрак, убегал в кабинет писать радиограммы и вновь возвращался в комнату - оживленный, радостный, безмерно счастливый. Как будто гроза прошла: обрушилась, загремела, напугала, и вот в какие-нибудь полтора часа все так счастливо кончилось... И пролом заделан, и Арсеньев жив, и Дима здесь... "Ирине Денисовой. Дима с друзьями только что прибыл в поселок шахты номер шесть. Все здоровы. Дима лег спать. Плутон тоже. Все благополучно. Отмени полет. Сережа". Уже подписывая радиограмму, Лавров мельком подумал было: "То есть как "Плутон тоже"? Но останавливаться было некогда. "Ира разберет..." И нетерпеливая рука уже набрасывала другую радиограмму: "Лейтенанту Хинскому; В отмену моей предыдущей 188. Коновалов, он же Курилин, задержан майором Комаровым, после попытки взрыва поселка шахты номер шесть. Все благополучно. Комаров, Карцев и Дима Денисов у меня, в поселке шахты. Коновалова доставлю в Москву в ближайшее время. Замминистра ВАРа Лавров 189". Дальше следовало подробное радио министру ВАРа. Вызванный по телефону радист вошел в кабинет, получил депеши и исчез с ними, как бесплотный дух. Непрерывно гудел телевизефон. Садухин сообщил из тоннеля, что поток лавы багровеет и густеет, брандспойты работают и удаляют все, что накопилось у щита, холодильные машины продолжают действовать. Егоров, сменивший Арсеньева, докладывал, что аварийная команда начала уже заделывать пролом изнутри поселка. Необходимо предварительно выровнять пламенем термита его рваные края, но склад разрушен, среди развалин невозможно отыскать термитно-паяльные аппараты. Что делать? - Требуйте их у коменданта порт-тоннеля, - ответил Лавров. - Я привез с собой в подлодке новую партию этих аппаратов. Котлованы осмотрели? - Оба котлована - восточный и северный - уже закрыты. Они полны почти доверху... - Спасибо Карелину, - весело засмеялся Лавров. - Это его идея, котлованы-то: выгадать время на случай прорыва воды в поселок... - И выгадали, товарищ Лавров... - Как держится щит на проломе? - Отлично. Стоит, словно припаянный... - Ну, очень хорошо. Действуйте быстро. Щит надо поскорей вернуть на место... Лавров выключил телевизефон, глубоко передохнул и вызвал к экрану телевизора госпитального врача. На экране появился врачебный кабинет. В кресле сидел Арсеньев, которому врач массировал обнаженное плечо. Врач обернулся и вопросительно посмотрел на Лаврова. - Как здоровье Арсеньева? - спросил Лавров. - Здоров, здоров, Сергей Петрович... - ответил Арсеньев, широко улыбаясь. - Не беспокойтесь... - Очень рад за вас, дорогой, - тепло сказал Лавров. - Я хотел бы попозднее зайти к вам поговорить, как со старым горняком. - Пожалуйста, Сергей Петрович, всегда готов. Хоть сейчас. - Нет, уж вы полежите, отдохните. Вы знаете, Кундин уезжает со мной. Я увожу его. - Разве? - недоуменно наморщил свой высокий лоб Арсеньев. - Что это вдруг такая спешка? - Он вел себя позорно в эти критические часы, оказался трусом. Кроме того, полная неподготовленность аварийных команд... Одним словом, я хочу поговорить с вами о многом... Ну, не буду пока мешать... До свиданья. Часов в семнадцать зайду. Лавров выключил экран, откинулся на спинку кресла и задумался. Да, Арсеньев, кажется, самая подходящая кандидатура. Смелый, решительный человек. Работает с самого начала строительства. Что толку от более опытного Кундина, если в ответственный момент он теряется, нервничает, боится за себя? А других Кундиных не может оказаться на трассе?.. Быстрой чередой промелькнули в памяти знакомые лица - Красницкий, Грабин, Егоров, Садухин, Гуревич, Калганов, Сибирский, Малинин и еще и еще... Одни уже испытаны на деле, в трудную минуту, другие показали себя на прежней работе. За них можно быть спокойным. Вот только Сибирский... Сибирский с шестнадцатой шахты бис. Все спрашивает, по каждому пустяку, по каждой мелочи просит совета, ни на что сам не решается. Не сдаст ли и он, как Кундин, в момент опасности? Надо крепко подумать о нем... Лавров вздохнул. Да, нелегко нести эту огромную ответственность за жизнь людей, за великое дело, дело всей страны. Он провел рукой по глазам и оглянулся. У дверей стоял Дима в длинной ночной сорочке Лаврова и с беспокойством смотрел на него. - Димочка, ты? - улыбнулся ему Лавров. - Что же ты не спишь? - Ты чем-то расстроен, дядя Сергей? - тихо спросил Дима. - Нет, нет, голубчик, - поспешно ответил Лавров, опускаясь в кресло. Заботы... Поди ко мне. Садись на колени. Помнишь, как бывало дома? Усядешься, а я что-нибудь рассказываю. - Хорошо тогда было, дядя Сергей... Только я сяду рядом. Кресло широкое, говорил Дима, втискиваясь в глубокое кресло Лаврова и поджимая под себя босые ноги. - А какие у тебя заботы? Тоже о других думаешь?.. "Совсем как Ира, - с согревшимся сердцем подумал Лавров. - Эти задумчивые глаза... И манера ноги поджимать... Как он переменился, милый мой мальчик!.." Он крепко прижал к себе Диму и сказал: - Почему "тоже"? Ты про кого? - Иван Павлович все время заботился о нас... О Дмитрии Александровиче, и обо мне, и о Плутоне. Если бы не он, плохо бы нам пришлось! А Дмитрий Александрович все думал о вас, о шахтах. Очень беспокоился, что Коновалов как-нибудь навредит. А ты о чем думаешь? - Я? - машинально переспросил Лавров, всматриваясь в похудевшее лицо мальчика. - Что же я?.. И я думаю... Так и должно быть, Димочка. Иван Павлович, милый человек, думал о вас, Дмитрий Александрович думал и беспокоился о нас. Все должны думать и беспокоиться о других. Тогда всем будет хорошо. Вот Красницкий... Помнишь, Красницкого? - Помню, - серьезно кивнул головой Дима. - Он разбился тогда на шахте. Ира часто вспоминала его. - Помни и ты о нем, не забывай его. И он тогда думал о других. И, может быть, всех, кто был тогда в шахте, спас. А нынче Арсеньев бросился мне на помощь. Могло и так случиться, что мы вместе погибли бы... - Дядя Сережа! - с испугом закричал Дима. - Но это его не остановило... Да, Димочка, нужно думать о других. И нельзя бояться ответственности за них. Надо о них заботиться. Другие, может быть, заботятся в это время о тебе. Лавров уже не видел внимательных глаз Димы. Он смотрел куда-то вдаль, в огромный родной мир, пославший сюда Красницких и Арсеньевых, Садухиных и Сеславиных, Комаровых и моряков Карцевых и многих других. И все, что говорил сейчас Лавров, он говорил не столько Диме, сколько себе, и на душе у него становилось яснее, светлее. Все тяжелое и горестное таяло в этом свете, как утренний туман перед восходящим солнцем. Этим солнцем была великая родина, полная неисчерпаемых сил, могущественная и непобедимая любовью своих детей. Тихая радиомузыка, незаметно наполнившая комнату, замолкла. Из радиоаппарата послышалось неразборчивое бормотанье. Но Дима вдруг побледнел, сорвался с кресла и, подбежав к аппарату, усилил звук. Голос диктора загремел: "...Крушение произошло на острове Октябрьской Революции, на двадцать шестом, самом южном его квадрате, недалеко от пролива Шокальского. Лишенные радиосвязи и не получая помощи, люди решили самостоятельно пробираться к поселку Мыс Оловянный в проливе Шокальского. Свирепствовавшая пурга не остановила их. Они уже успели пройти на электролыжах с гружеными электросанями около трети расстояния до поселка, когда были замечены спасательным геликоптером (пилот Красавин), бесстрашно вылетевшим в пургу для обследования своего квадрата. Пилот Александров легко ранен, конструктор Денисов здоров". - Валя! - отчаянно закричал Дима и с сияющими глазами бросился Лаврову на грудь.
      * * *
      Словно черная лилия на длинном стебле, стоял на столе диктофон. Казалось, что раскрытый цветок рупора и широкий глаз окуляра внимательно и настороженно глядели на Курилина, сидевшего в кресле, у стола. В ящике с тихим непрерывным шуршанием разворачивалась визетонлента. В другом кресле сидел майор Комаров. Два человека из комендатуры поселка со световыми пистолетами в руках стояли за спиной майора, не сводя глаз с Курилина. Из-за стены глухо доносился могучий храп Ивана Павловича. Спокойный голос майора звучал в комнате: - ...Предупреждаю вас, что все ваши ответы и все поведение ваше во время допроса будут точно зафиксированы этим аппаратом на визетонленте, которая впоследствии может быть, в случае надобности, воспроизведена в ходе судебного следствия и на суде. Заявлений по этому поводу у вас нет никаких? Курилин, тяжело дыша, с опущенными глазами, помолчал, потом хрипло произнес: - Я протестую против этого незаконного задержания... Майор тем же спокойным, ровным тоном ответил: - Ответственность перед законом за это задержание мне известна. Итак, прошу назвать вашу фамилию, имя, отчество. Короткое молчание, потом Курилин кашлянул и поднял воспаленные глаза: - Вам известно... - Все-таки? - Курилин... Степан Матвеевич. - А раньше? Курилин злобно сверкнул глазами, помолчал, потом крикнул: - Да что вы комедию ломаете! Не знаете? - Все-таки? - Коновалов... Коновалов Георгий Николаевич, если это вам доставляет удовольствие! - Это все? - спокойно и настойчиво продолжал майор. - Других фамилий не было? - Н-нет... - ответил Курилин, бросив быстрый подозрительный взгляд на майора. - Ваша национальность? - Русский. - Ваше подданство? Молчание. Потом медленный отпет: - Советского Союза... Из дальнейших ответов Курилин а выходило, что он уроженец города Саратова, инженер-электрик по образованию, работал в разных городах Советского Союза, что ему сорок пять лет, что прибыл он сюда на "Полтаве", куда перешел с "Чапаева" после его гибели. К взрыву на "Чапаеве" он никакого отношения не имеет, и то, что взрыв произошел именно в трюме, где он работал, вероятно объясняется тем, что в трюме находились взрывчатые вещества, о которых он, Курилин, ничего не знал и которые могли взорваться от самовозгорания. Причины взрыва поселка он тоже не знает, но, направляясь на дно океана для работы по уборке грузов, услыхал страшный грохот и в страхе, потеряв голову, старался уйти подальше от места катастрофы. От майора же и Ивана Павловича он пытался скрыться, сам не зная почему - вероятно, все в том же страхе, будучи почти без памяти... Он вообще человек нервный и подвержен припадкам... О лагере иностранцев? О самолете на льду? Нет, об этом он ничего не знает... Что касается перемены фамилии, вместо Коновалова - Курилин, то документы на имя Курилина он нашел на палубе "Чапаева" в момент его гибели. Их, вероятно, обронили в панике, и он с радостью взял их себе. Зачем это ему нужно было? Это объясняется тяжелой личной историей, тяжелыми личными переживаниями. Он хотел покончить со старым, забыть о нем, постараться, чтобы и другие о нем забыли, и зажить новой жизнью в Арктике, участвуя в великом строительстве. Почему? Неприятно вспоминать... Но если это необходимо... что же, он может сказать, что недавно от него ушла горячо любимая женщина, и он сам в этом виноват: ему показалось, что она полюбила его старого друга, и в припадке ревности он чуть не убил ее и его. Вот... Ее имя?.. Жаль, конечно... Не хотелось бы вмешивать любимого человека, тем более женщину, в эту неприятную историю... Но, видно, ничего не поделаешь: ее зовут Антонина Васильевна Лебедева. Она живет в Ростове-на-Дону, на Средней улице, дом №
      87.
      Голос Курилина, по мере того как он давал показания, делался все тверже, спокойнее, даже предупредительней, Под конец в нем уже звучали, правда сдержанно, нотки чуть интимной откровенности. Он свободно держал себя, откинулся на спинку кресла, перебросил ногу на ногу. Майор с любопытством присматривался к Курилину и к перемене, происшедшей с ним. Все ожесточение, все волчьи повадки, которыми так злобно бравировал Курилин в начале допроса, исчезли. Перед майором сидел вежливый, доверчивый человек, которому нечего скрывать, жертва недоразумения. "Зачем этот поток лжи? - думал майор. - Ведь отлично знает, что все будет проверено. Время хочет выгадать. Пока приедем, пока проверим... Так, так..." Майор почувствовал, что наступил момент для удара. - Назовите, пожалуйста, места, где вы работали последние пять лет. - Их немного, Дмитрий Александрович... - С вами говорит не Дмитрий Александрович, а майор государственной безопасности... - Простите, майор, - поспешно и как бы смущенно поправился Курилин. - За последние пять лет я работал в Казани на генераторном заводе, потом... в этом... в Воронеже на электромашиностроительном и, наконец, до последнего времени - в Ростове-на-Дону на аккумуляторном. - Приходилось разъезжать по Советскому Союзу в эти годы? - Нет... немного... Бывал в Москве, в Ленинграде, в Риге, в Энгельсе... больше нигде. - А в этом году? - Нет. Вот только недавно в Москве, проездом в Архангельск... - В Вишневске или в его районе не бывали? - В Вишневске? - По лицу Курилина пробежала тень, глаза с испугом метнулись в сторону майора и скрылись под веками. - Нет, в Вишневске никогда не был. - Может быть, если не в самом городе, то в его районе? - Нет... и в районе не был... - Где вы были в августе этого года? Восковая бледность медленно разливалась по лицу Курилина; тяжело дыша, он машинально провел рукой по несуществующим усам. - В августе? - переспросил он чуть охрипшим голосом. - В августе я был там же... то есть в Ростове-на-Дону... - Фамилия Кардан вам известна? Курилин вздрогнул и поднял на майора глаза, в которых отразились растерянность и ужас. Губы его беззвучно шевелились, но так ничего и не произнесли. - Ваша рана на бедре уже не беспокоит вас, гражданин Кардан? Оцепенелое молчание было ответом майору. - Не лучше ли прекратить эту комедию, гражданин Кардан? - продолжал майор. - Вы должны знать, что чистосердечное признание дает вам возможность надеяться на снисхождение суда. Расскажите откровенно, кто вы в действительности, откуда, зачем, в чье распоряжение прибыли в Советский Союз. Нам многое уже известно, но лучше будет, если вы сами все расскажете. У нас есть основание предполагать, что вы являетесь лишь простым орудием в чужих руках. И поэтому... Майор внезапно оборвал фразу. Случилось нечто совершенно неожиданное. Курилин закрыл лицо руками и затрясся в глухих судорожных рыданиях. Зубы его стучали о стакан с водой, поданный майором, вода расплескивалась и заливала подбородок, руки, одежду... - Все равно, - бормотал Курилин, - если вы уже знаете... Я - Коновалов... Я действительно Коновалов... Георгий Николаевич... Я все расскажу... Я германский подданный... Я сын когда-то богатого русского помещика... Во время Октябрьской революции он убежал из России в Германию. Там я и родился незадолго до прихода фашистов к власти. Семья была разорена, она постепенно опустилась, стала жить в бедности... нищенствовать... И я тоже. Рассказы родителей, близких и других эмигрантов разжигали во мне злобу против Советского Союза... С молоком матери я впитал в себя ненависть к этой стране, где я мог бы жить счастливо и весело. И мы жили мечтой о возвращении... мечтой о мести... Я учился в немецкой, уже фашистской школе, но дома мы хранили русскую речь. Торопливо и сбивчиво, словно опасаясь, что его остановят, Курилин продолжал свою исповедь. Майор молча сидел в своем кресле, время от времени делал короткие заметки на листке бумаги, лежавшем перед ним. Диктофон бесстрастно и тихо шуршал, словно пристально всматриваясь в искаженное страхом и отчаянием лицо Курилина, внимательно и чутко вслушиваясь в его почти истерический рассказ.
      ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ СОВЕЩАНИЕ ТРЕХ
      "Никаких известий... Все поиски безрезультатны. Проклятая погода! Или пурга, или туманы. Неужели Дмитрий Александрович мог погибнуть? И он и Дима... Бедная Ирина Васильевна... И у меня ничего, дело замерло..." Хинский придвинул к себе папку и вновь - в который раз! - принялся ее перелистывать. Вот последнее донесение из Клязьмы: к Иокишу ночью кто-то прилетел. Сегодня Иокиш впервые за долгий срок напомнил о себе. Утром он сообщил Акимову по телевизефону о получении какой-то посылки. Об этом доносит сержант Гаврилов из коммутатора завода. Хорошо, что и там установлен пост! Но что из этого? Какой вывод? Что можно сделать? Хинский ясно представил себе, как майор задумчиво поглаживает чистый, до лоска выбритый подбородок и медленно говорит: "Подведем итог, постараемся сделать логические выводы из него. У нас есть уже немало фактов, подтверждающих наши прежние догадки. Это самое ценное. Какие же факты?" "Да, да... - оживившись, мысленно рассуждал Хинский. - Кардан - не Кардан уже, а Коновалов. Здесь, в Советском Союзе, его ждали другие люди. Кто же они? Иокиш - мелкая, очевидно, пешка, передаточный пункт. Акимов - крупный зверь. Конечно, это он, воспользовавшись отсутствием Кантора, выпустил четыре бракованных поршня, из которых один вызвал катастрофу на шахте номер три. А его подозрительное вмешательство при задержании Ириной Васильевной брака... Может быть, арестовать Акимова и Гюнтера? Но что это даст? Прекратит выпуск брака, устранит угрозы несчастий на шахтах... Но есть ведь еще Березин и другие... Высокий, с лицом, спрятанным под воротник. Арест Акимова всполошит всех, начнут заметать следы, может быть скроются... Арестовать и Березина? Но за что? С какими обвинениями? Увез Диму? Ведь больше ничего против него не имеется. А это пустяк по сравнению с тем, что еще пока неизвестно. И если арестовать одного Акимова с его подручными на заводе - на суде будет только сравнительно маленькая часть большого, может быть огромного дела. Относительно Березина известно только, что он был у Иокиша и виделся с Коноваловым. Какую роль играет этот человек в организации? Как узнать? Как добраться до него?.. Один-единственный раз за эти дни у Акимова был разговор с ним по телевизефону о посылке..." Хинский перелистывал папку, лежавшую перед ним, нашел донесение сержанта Гаврилова, внимательно и медленно перечитал его: "...Акимов произнес: - Здравствуйте, Николай Антонович... Только что Цезарь сообщил, что получил долгожданную посылку. Спрашивает, что делать с ней. Голос Березина: - Ага... Что же вы ему ответили? Голос Акимова: - Сказал ему, что нужно подождать. Нам необходимо увидеться, Николай Антонович, поговорить. Голос Березина (как-то неуверенно): - Да, пожалуй, но Ивана Ивановича нет в городе. Будет через три дня. Тогда увидимся... Если это спешно нужно... Голос Акимова: - Да, да, обязательно. Голос Березина: - Хорошо, я сообщу вам, где встретимся... Как ваше здоровье? Все благополучно? Голос Акимова (неуверенно): - Да как сказать? Нервы... Нервы что-то пошаливают... Голос Березина (точно с легким испугом): - Что? Не может быть! (Торопливо). Прощайте... Будьте здоровы". Вот и все. Немного нескладно, но, видимо, точно. Кто этот Иван Иванович?.. Не тот ли, с поднятым воротником? И что за разговор о здоровье? Обычная вежливость? Но тогда почему Березин так испугался? А может быть, это лишь показалось сержанту? Через три дня у них будет свидание, все трое соберутся... Надо будет проследить. "Будьте терпеливы и настойчивы, друг мой", - прозвучал знакомый голос и оборвался. Короткий свист, тупой стеклянный звон, сухой щелчок. Хинский мгновенно вскочил на ноги. Подлокотник кресла разлетелся вдребезги, кусочки искусственного дерева впились в лицо и руки. Хинский взглянул в окно. В наступивших сумерках в воздухе носились на разных высотах и разных направлениях геликоптеры с яркими ночными фарами и красно-зелеными бортовыми огнями. Хинский стоял неподвижно. Сердце билось оглушительно и часто, крохотные капельки крови выступали и медленно скатывались по лицу и рукам. Сентябрьская ночь смотрела в комнату сквозь маленькое круглое отверстие в стекле окна. За окном приглушенно шумела Москва, вспыхивая гирляндами уличных огней, окутываясь серебристым облаком ночного света...
      * * *
      У телевизефона был странный вид. Над экраном поднималась круглая черная пасть репродуктора, от аппарата к внутренней коридорной стене кабинета тянулись провисавшие в воздухе провода. Прямо против репродуктора извивалась лебединая шея диктофона. Окуляр телевизеприемного аппарата глядел в упор на экран телевизефона, а рупор приник к репродуктору, словно боясь проронить еще не произнесенные слова. - Четырнадцать пятьдесят... - произнес капитан Светлов, взглянув на часы. - Акимов уже давно выехал, - громко сказал Хинский, стараясь скрыть волнение. Но ему это плохо удавалось. Смуглая бледность покрытого царапинами лица, лихорадочно горящие черные глаза, нервное перелистывание бумаг в папке все выдавало состояние молодого лейтенанта. - Его сопровождают? - после короткого молчания спросил капитан. - Конечно, - быстро ответил Хинский и коротко рассмеялся. - Сержанты Киселев и Харитонов берегут его, как любимого ребенка. Короткий тихий гудок прервал его. Хинский сорвал трубку одного из аппаратов, приложил к уху. - Слушаю. - Кабель. - Лопасть. - Говорит сержант Артемин. - У аппарата лейтенант Хинский. - Приехал Киселев, Харитонов и третий... Третий прошел в кабинет. - Хорошо. Где Синицын? - В приемной. Я отлучился только для донесения. - Хорошо. Не забывайте, что вы только для второго. Он тоже скоро должен приехать и пройти в кабинет. Не выпускайте его из виду, пока не узнаете о нем все что можно. Поняли? - Понял, товарищ лейтенант. Все? - Все. Хинский положил трубку на место и протянул руку к телевизефону. - Внимание! - произнес он срывающимся шепотом. - Включаю... Экран мягко вспыхнул и засветился розоватым светом. Показалась половина какого-то большого кабинета. Перед письменным столом сидел лицом к зрителям Березин, торопливо пробегая, подписывая и откладывая какие-то бумаги. Против Березина сидел плотный человек с седой головой. Капитан Светлов и Хинский видели только его широкую спину и серебристый затылок. Не поднимая головы и продолжая работу, Березин закончил фразу: - ...Сейчас придет. У вас ничего нового? Рупор диктофона в кабинете Хинского подхватил эти слова и голос, в ящичке аппарата что-то тихо зашипело и запечатлело их. Собеседник Березина достал портсигар и, закуривая папиросу, уселся поудобнее, в профиль к зрителям. - Это Акимов, - тихо произнес Хинский, не сводя глаз с экрана телевизефона. Капитан молча кивнул головой. Помолчав, Акимов ответил: - Сегодня я узнал, что продукция нашего завода отправляется не в гавань, а на московскую базу, несмотря на наличие точного адреса. Там продукция сплошь проверяется. Березин с застывшим в руках карандашом испуганно вскинул глаза на Акимова: - Что вы говорите! Нашли брак? Послышался стук в дверь, в кабинет вошел высокий человек с полным, одутловатым лицом, с синеватыми мешочками под глазами. - Гоберти! - тихо воскликнул пораженный капитан Светлов. - Корреспондент Гоберти! - Это Гоберти? - переспросил Хинский, стремительно наклонившись к экрану. - Я его никогда не видел. Акимов и Березин привстали, пожимая руку Гоберти. - Что нового, друзья мои? Как дела? - оживленно спросил корреспондент, бросаясь в кресло против Акимова и вытирая платком морщинистый розовый лоб. - Денек замечательный, даже жарко. Что это вы? - обратился он к Березину. - Как будто взволнованы чем-то... - Константин Михайлович говорит, что вся продукция его завода отправляется не в гавань, а на городскую базу и там сплошь проверяется, - торопливо проговорил все еще бледный Березин и повторил свой вопрос Акимову: - И что же, нашли там брак? Говорите же! Рука Гоберти с зажатым в кулаке платком остановилась. Выжидающе смотрели на Акимова маленькие острые глазки. Акимов отрицательно покачал головой. - После случая с Денисовой, когда она вмешалась в контроль... помните?.. ни один дефектный болт не выпускается с завода. Да и сами операторы стали придирчивыми. - Фу, слава богу! - облегченно вздохнул Березин, поправляя очки. - Это очень умно с вашей стороны, Константин Михайлович. - Просто это опасно, - угрюмо поправил Акимов. - Да, надо на время воздержаться, - задумчиво сказал Гоберти. - Но самое важное не в этом. Кто распорядился произвести проверку? Это делается без ведома директора? Он ничего об этом не знает? - По-моему, нет... не знает, - ответил Акимов. - А вы как узнали? - Гюнтер случайно услышал разговор двух водителей грузовых машин. Потом проследил. - Кто же это все-таки распорядился? - продолжал Гоберти. - Это не ВАР, Николай Антонович? - Не знаю, - пожал плечами Березин. - Я ведь теперь не имею отношения к снабжению. Но все это очень подозрительно. И надо прекратить брак на заводах. Надо сообщить об этом Саратову... Консервы с "Красноармейца" свое дело сделают, хотя и получится много неприятного шума... И довольно, пока довольно. Это очень опасно. Березин был бледен, глаза просительно смотрели то на Гоберти, то на Акимова, голос срывался. - Так и надо сделать, - внимательно посмотрев на Березина, проговорил Гоберти. - Вы только не волнуйтесь, Николай Антонович. Я думаю, что эта проверка есть простая предосторожность после случаев на шахтах номер три и номер одиннадцать. Мы попросим Константина Михайловича следить, чтобы больше не было брака на его заводе. А вы, Николай Антонович, сообщите об этом решении Саратову... Все равно его консервы из Арктики уже не вернешь. И узнайте, пожалуйста, в ВАРе, не оттуда ли был приказ о проверке. Хорошо? И на транспорте пусть все идет благополучно. Это вы тоже сделайте, пожалуйста, Николай Антонович. Ну и хорошо. А теперь Иокиш... - Вы знаете, Эрик Вильямович, что к нему явился новый?.. - спросил Акимов. - Да Я знаю. Я его, как Коновалова, хотел на шахту отправить... Какую-нибудь из первых, почти готовых. На шахту номер шесть поехал Коновалов, а теперь на какую, Николай Антонович? - Шахта номер три, Эрик Вильямович, - ответил Березин. - Она почти в такой же стадии готовности, как и шахта номер шесть. Они соревнуются... - Ну, значит, на шахту номер три. Только как его доставить туда? Можно каким-нибудь ледоколом? - Трудно будет. Зима ранняя. С острова Рудольфа сообщают, что кругом сплошной лед. Ледокол уходит на днях, и, вероятно, это будет последний рейс. А потом навигация перейдет под воду. Надо подготовить поездку этою человека с первой грузовой подводной лодкой. - А это когда будет? Нельзя долго держать человека у Иокиша. - Конечно... Я думаю, лодка пойдет дней через девять. - Не раньше? Ну, ничего не поделаешь. Теперь о Коновалове. От него никаких известий? - Он уже на шахте, - ответил Березин. - Вот молодец! - восхищенно сказал Гоберти. - Значит, он благополучно спасся с "Чапаева"? Что он пишет? - О себе ничего. Он только прислал мне радиограмму с просьбой ускорить отправку некоторых материалов, в которых очень нуждается шахта. Радиограмму подписали начальник строительства шахты Кундин и заведующий складом Курилин. Для работы на шахте я ему выдал бумаги с этой фамилией. - Замечательно! А Лавров уехал туда? Вы говорили мне, что после гибели "Чапаева" он собирался на шахту номер шесть? - Уехал... - с какой-то странной улыбкой сказал Березин. - Три дня назад. А час назад пришла от него радиограмма на имя министра. В шахте катастрофа расплавленная лава прорвалась в тоннель. Один человек уже погиб в ней. - Не может быть! - с необычайной живостью повернулся Акимов к Березину. - Ну, это совсем замечательно! - воскликнул Гоберти. - Может быть, шахта провалится ко всем чертям и без Коновалова. Замечательная новость! Ее надо отдать в печать, в радио... Ведь это фурор! Настоящая сенсация!.. - Я уже сообщил Герасимову, редактору "Радиогазеты". - Я тоже кое-кому расскажу. Если дело может обойтись без Коновалова, то, может быть, сообщить кому надо, чтобы отозвали со льдов геликоптер, который послали за ним? Как вы думаете? Подождем? Хорошо. Ну, мне надо уходить. Я спешу на выставку искусств. Кажется, обо всем поговорили? А? - Еще не все, Эрик Вильямович, - сказал Акимов, почти все время молчавший. - Иокиш просит денег. Говорит, что давно не получал. - Да, пожалуй, - произнес Гоберти, вынимая бумажник и отсчитывая бумажки. - Довольно? - Вполне. - А вам, Константин Михайлович, не нужно? Пожалуйста, не стесняйтесь. - Н-нет. Не стоит. А впрочем, если вас не затруднит, дайте сотни две... Мне надо послать кое-кому за границу. А менять советские деньги в Госбанке не хочется. - О, конечно! - сказал Гоберти, передавая Акимову хрустящие бумажки. Этого не надо делать... Акимов сжал деньги в комок и неловко сунул их в карман. - Теперь еще одно, - продолжал он. - Я все-таки считаю нужным сказать вам, хотя думаю, что это пустяк. Наш завод с неделю назад несколько раз посещал какой-то молодой человек. Обо всем расспрашивал, интересовался центробежно-литейными машинами и теми бракованными поршнями.