Ну вот, теперь начинается самое главное. Добро пожаловать, гражданин Николов, очень любопытно будет с вами познакомиться и послушать, как вы объясните некоторые свои поступки. Вряд ли нам после этого суждено расстаться с вами. Мы уславливаемся, что разговор с Николовым проведу я, поскольку я лучше знаю все материалы по этому делу.
      Кстати, я забыл сказать, что перед отъездом мы провели интересную экспертизу, вернее, по нашей просьбе ее провели. Почерк записки, оттиск которой я обнаружил, сравнили с почерком Николова в регистрационном листке, который он заполнил, поселившись в гостинице. И все совпало. Ту странную, подозрительную записку написал он, Николов.
      Словом, нам есть о чем поговорить с ним.
      Рогозин просит дежурного направить Николова к нему.
      Через минуту, после деликатного стука в дверь, на пороге появляется высокий худощавый человек с седыми висками и большими залысинами на широком лбу, уши как-то нелепо торчат в стороны, лицо улыбчивое и, я бы сказал, довольно приятное. Одет он в скромный костюм, короткое нейлоновое заграничное пальто расстегнуто, на шее яркое мохеровое кашне, в руке держит плоский, весьма модный сейчас темный чемоданчик-портфель. С виду Николов настроен абсолютно спокойно, даже как будто оптимистично. Хотя во взгляде его я улавливаю настороженность.
      Я встаю ему навстречу. Игорь и Рогозин сидят в стороне, на диване и заняты каким-то своим разговором. Нечего создавать у Николова впечатление, что все мы собрались здесь ради него. Николов здоровается со мной весьма непринужденно и одаряет обаятельной улыбкой. Начинается разговор.
      - Хотелось бы, Иван Харитонович, - говорю я, - уточнить некоторые обстоятельства вашей поездки в Москву.
      - Пожалуйста, - с готовностью соглашается Николов.
      Но я чувствую, как внутренне он весь напрягается и улыбка становится несколько вымученной.
      - Где вы остановились, будучи в Москве?
      Николов называет уже знакомую мне гостиницу.
      - Когда вы из нее выехали?
      И тут Николов, к моему удивлению, называет совсем не тот день, когда он на самом деле покинул гостиницу. По его словам, это произошло всего четыре дня назад. Странно, как он не подготовился к такому элементарному вопросу.
      - Нет, Иван Харитонович, - вежливо возражаю я. - Вы уехали оттуда за две недели до этого дня. Вот справка из гостиницы.
      Я протягиваю ему через стол эту справку.
      Николов внимательно и, как мне кажется, с некоторым удивлением и любопытством изучает ее, потом что-то обдумывает про себя и наконец очень спокойно спрашивает:
      - А какое, собственно, имеет значение, когда я оттуда уехал? Ну, допустим, на две недели раньше, что из этого?
      - Где же вы были все это время?
      Николов уже не улыбается и сердито отвечает:
      - Это никого не касается, где я был.
      Вот это точный ход. Действительно, пока не возбуждено уголовное дело и не начато официальное следствие, он вправе не отвечать на такие вопросы.
      - Да, конечно, - соглашаюсь я. - Пока вы можете на этот вопрос не отвечать. Вернемся к гостинице. В день вашего действительного отъезда в номере "люкс", который вы занимали, произошла кража.
      - Ни о какой краже я не знаю, - нервно возражает Николов, пожалуй, даже слишком нервно. - Я уже говорил. И у меня ничего не пропало. А паспорт у меня украли позже, в дороге.
      - Да, паспорт у вас, видимо, украли позже, - соглашаюсь я. - Но вор, забравшийся к вам в номер, задержан и, представьте, сознался.
      - Понятия об этом не имею, - упрямо повторяет Николов. - Не было у меня кражи, и все.
      - Однако мы изъяли у него ваши вещи. Вот. Узнаете?
      Я достаю злополучные кофточки, украденные Мушанским из "люкса", и показываю Николову. Он спокойно, хотя и с некоторой неприязнью смотрит на них и качает головой.
      - Это не мои вещи.
      Что ж, надо признать, что некоторая логика в избранной им линии поведения есть, хотя ни к чему хорошему она не приведет.
      - Они взяты из вашего номера, - говорю я. - И есть свидетели кражи. Дежурная по этажу, горничная.
      - Вполне возможно. Но я свидетелем быть не могу.
      - Конечно. Вы пострадавший. Вы, так сказать, жертва.
      Я с трудом сдерживаю улыбку.
      - Да никакая я не жертва! - взрывается Николов. - Первый раз слышу об этой краже! И не понимаю, чего вы от меня хотите, в конце концов. Какие-то кофточки!..
      - Ну хорошо, - примирительно говорю я. - Оставим пока эту кражу. Займемся другим фактом, если вы не возражаете.
      - Возражаю, - буркает Николов.
      - И все-таки придется заняться. Он касается вас, паз вы жили в том номере. После вашего отъезда мы нашли там листок с какими-то расчетами. Не могли бы вы нам их объяснить?
      Я протягиваю ему листок. Но Николов, бросив мимолетный взгляд на него, отстраняет мою руку.
      - Извините, но я ничего подобного не писал.
      - Вот как? А вы все-таки возьмите и посмотрите на обратную сторону.
      Николов неохотно берет листок и переворачивает его.
      - Ну и что? - раздраженно спрашивает он. - Ничего здесь нет.
      Я чуть-чуть наклоняю листок в его руке.
      - Линии какие-то, - говорит Николов.
      - Это оттиск записки, написанной на предыдущем листке, - поясняю я. Вот увеличенная фотография ее, сделанная в косых лучах.
      Я показываю ее Николову.
      Он с интересом вглядывается в нее и восклицает:
      - А ведь тут что-то написано!
      - Именно. И наши эксперты не только ее прочли, но и установили автора. Это вы писали, Иван Харитонович.
      - Я?!.
      - Да, вы. Вот текст записки. Прочтите.
      На лице Николова проступает беспокойство. Но, по мере того как он читает записку и улавливает ее смысл, беспокойство сменяется очевидной тревогой.
      - Это не я писал, - говорит он и отодвигает от себя лежащие перед ним бумаги.
      - Вы, Иван Харитонович. Вот заключение экспертов. Прочтите.
      - Не желаю! - почти кричит Николов. - И грош цена вашим экспертам в таком случае!
      Ну это уж слишком. Он же умный человек. В конце концов, ему можно напомнить и некоторые имена. Все, кроме Пирожкова, его упоминать не следует, это тоже ловушка для Николова, и пусть она останется в резерве. Впрочем, она, возможно, сейчас и не понадобится. В глазах у Николова нарастает страх, пальцы нервно барабанят по чемоданчику, лежащему на коленях. Да, я себе представлял его совсем другим, этого Николова, умнее и сильнее, что ли.
      - Иван Харитонович, - говорю я. - Дело гораздо серьезнее, чем вы полагаете. Вот послушайте. После кражи вы внезапно и поспешно скрываетесь, заявив дежурной, что вам срочно надо вернуться в Пензу. Это был обман, в Пензу вы не поехали. В Москве вы вели себя тоже достаточно подозрительно. Об этом свидетельствует, в частности, жилец соседнего номера, с которым вы познакомились, некий Виктор, вы его помните?
      - Не знаю такого! - с вызовом отвечает Николов.
      - А Варю, с которой вы познакомились на трикотажной фабрике, вы тоже не знаете? Очень красивая женщина, кстати.
      - Тоже не знаю!
      - А она вас хорошо запомнила. Вы ей собирались подарить такой роскошный браслет. Как же так, Иван Харитонович?
      - Повторяю, никакой Вари я не знаю и на трикотажной фабрике никогда не был.
      - Но все это не самое важное, - с ударением говорю я. - Самое важное вот эта ваша записка. В ней прямая угроза расправы с кем-то. И мы...
      - Да не писал я ее! - с неожиданным отчаянием восклицает Николов. Честное слово, не писал! Это... это ошибка, уверяю вас!
      - Она написана вашим почерком, - терпеливо говорю я. - Вашим. Тем самым, каким вы заполняли регистрационный листок в гостинице. Понятно вам?
      - Ошибка! Вот мой почерк! Вот! Смотрите!
      Николов дрожащими пальцами открывает свой чемоданчик и лихорадочно роется в лежащих там бумагах.
      Я с усмешкой спрашиваю:
      - Что же, в Москве вы писали другим почерком? Тогда зачем, разрешите узнать?
      - Да нет же!..
      Тут Николов, видимо, на что-то решается, перестает рыться в своем чемоданчике и, оглянувшись в сторону Игоря и Рогозина, понизив голос, говорит:
      - Ну хорошо. Можно с вами поговорить наедине?
      Я отрицательно качаю головой.
      - Нет. Этот товарищ приехал со мной из Москвы, - я указываю на Игоря. А это начальник уголовного розыска Пензы. Они должны все знать. Так что наедине разговор не получится.
      - Ну хорошо, хорошо! - взволнованно восклицает Николов. - Но секреты вы, по крайней мере, умеете хранить?
      Я с удивлением смотрю на него и машинально отвечаю:
      - Да, конечно, - но тут же с улыбкой добавляю: - Впрочем, смотря от кого.
      - От моей жены, например!
      - Да, тут вы гарантированы, будьте спокойны.
      Я начинаю ощущать неясное беспокойство. Мне кажется, Николов собирается выкинуть новый фокус, и я почему-то не уверен, что мы сможем быстро в нем разобраться. Пожалуй, Николов не так прост, как это мне показалось вначале.
      - Так вот... - торопливо произносит он, наваливаясь грудью на стол. Так вот, - повторяет Николов и проводит ладонью по лбу, - если хотите знать, я никогда не жил в той гостинице, ни одного дня! И паспорт у меня украли сразу, как я приехал в Москву, в ресторане, на вокзале. А жил я все время... ну у одной знакомой, в общем. Если уж на то пошло, можете проверить! Я вам дам адрес. И жильцы соседних квартир подтвердят. Пожалуйста! И вы можете устроить новую экспертизу с моим почерком! И можете показать меня в гостинице! Ноги моей там не было!
      Я ошеломленно смотрю то на него, то на Игоря и Рогозина. На их лицах такое же изумление, как и на моем. И тревога тоже.
      Вот это номер! У меня нет сомнения, что Николов сейчас говорит правду. Значит, в гостинице по ею паспорту жил совсем другой человек, двойник этого Николова! А сам он все это время находился у своей приятельницы, боясь даже заикнуться о потере паспорта, и, так сказать, "срывал цветы удовольствия".
      Глава V
      УБИЙСТВО
      Итак, все предстоит начинать сначала. Весь поиск, все распутывание сложнейшего клубка. Степень опасности того неведомого человека намного возрастает. Жить по подложному, чужому паспорту - для этого надо иметь серьезные причины, не так ли? А пока что надо выяснить у Николова, на этот раз подлинного Николова, как же все-таки его паспорт попал к тому человеку, может быть, он какую-нибудь ниточку нам даст?
      Между тем Николов заметно успокаивается: он чувствует, что мы ему верим и опасность оказаться замешанным в каком-то неведомом ему преступлении, кажется, миновала. Ну а грешок, в котором он признался, нас, очевидно, не интересует.
      - Скажите, Иван Харитонович, - обращаюсь я к нему после минутного молчания, - как же украли у вас паспорт? Вы ведь даже помните, где именно это произошло?
      - В том-то и дело, что помню. Прекрасно помню, - охотно подтверждает Николов. - На вокзале, в ресторане. Но вот как это случилось, ума не приложу. Я уже все перебрал, буквально все. Хотя... - он нерешительно умолкает. - Пожалуй... после того, что вы мне сообщили...
      - Что же после этого?
      - Видите ли, в поезде, на пути в Москву, я познакомился с одним человеком. Весьма, кстати, приличным, я бы даже сказал, интеллигентным и солидным.
      - Он ехал тоже из Пензы?
      - Нет. Из Куйбышева. Тут произошла забавная история. Подхожу я к вагону, а около него с каким-то неизвестным стоит мой приятель, он вернулся из Куйбышева. Ну обнялись, и он говорит: "Ваня, передаю тебе моего попутчика. Знакомьтесь. Скучать не будете". Вот так и получилось.
      - А кто этот ваш приятель?
      - Сева Страхович, мой сослуживец.
      Я смотрю на Рогозина, и тот незаметно мне кивает. Взял, значит, на заметку этого Севу. А еще через минуту Рогозин выходит из кабинета.
      - Ну когда поезд отошел, мы разговорились, - продолжает между тем Николов. - Он всякие забавные истории рассказывал. Перекинулись в картишки, коньячок у него с собой оказался. Словом, все было весьма приятно. А поезд в Москву пришел среди дня. Ну и решили мы на прощание вместе пообедать, тут же на вокзале, в ресторане. Посидели мы там часа два, хотя ресторан, конечно, не ахти какой. И вот, понимаете, паспорт... Боже упаси, я ни на минуту не думаю на Михаила Александровича...
      - Он так себя назвал?
      - Да, да. Именно так. Я, повторяю, не могу даже помыслить, что он... Да и как, сами посудите? Не мог же он в карман ко мне залезть? Выпили мы, кстати, самую малость.
      - А почему вы думаете, что паспорт украли? - спрашиваю я. - И именно в ресторане? Может быть, вы его в поезде потеряли? Или там его и украли?
      - Нет, нет, - убежденно возражает Николов. - Перед самой Москвой мне проводница вернула билет, и я его положил в бумажник. Паспорт был на месте. Это и я хорошо помню.
      - Скажите, - вдруг вмешивается Игорь, - а вы с этим Михаилом Александровичем не условились продолжить знакомство? Не обменялись адресами, телефонами?
      - Ну как же! Обменялись, конечно.
      - Он москвич?
      - Нет, он тоже приезжий. Дал телефон, где остановится. Представьте, Николов разрешает себе усмехнуться, - тоже у приятельницы. Сам же он из Одессы. Одесский адрес мне и дал.
      - У вас при себе его адрес? - интересуюсь я. - И тот телефон?
      - Да, да. Одну минуточку.
      Николов торопливо достает старенькую потертую записную книжечку с алфавитом и начинает перелистывать густо исписанные странички.
      - Забыл, знаете, его фамилию... Сейчас... сейчас... На какую же букву я его записал?.. - бормочет он. - Тут нет... Тут тоже... А, вот! Зурих Михаил Александрович, он самый...
      Николов диктует мне одесский адрес своего случайного знакомого и номер его телефона в Москве.
      - А свой московский телефон вы ему дали?
      - Дал, - конфузится Николов. - И даже предупредил, что хотя всем говорю, что останавливаюсь в гостинице, - он называет ту самую, где жил по его паспорту Зурих, - но на самом деле это частная квартира. На что он почему-то сказал: "Очень удачно". Что тут, собственно говоря, удачного, я, признаться, не понял.
      Но мы понимаем.
      - Разрешите взглянуть вашу запись?
      - Пожалуйста. Вот она.
      Николов передает мне раскрытую записную книжку и пальцем указывает на последнюю строчку. Так я и думал. Запись эта сильно отличается от других. Почерк размашистее, крупнее, небрежнее. Они за обедом, видимо, хорошо выпили. И новый знакомый сумел каким-то образом вытащить у Николова паспорт. Но паспорт был в бумажнике, бумажник во внутреннем кармане пиджака, а пиджак... Они сидели в ресторане два часа, обильный обед, много выпито...
      - Скажите, - снова спрашиваю я, - вы за обедом снимали пиджак, не помните?
      - Да. Очень жарко было и душно невыносимо. Мы оба сняли.
      - И отлучались куда-нибудь?
      - Ну куда же? - улыбается Николов. - А впрочем... помнится, действительно отлучались. По очереди. Извините, в туалет.
      Вот все и стало на свои места.
      - Еще один вопрос, - говорит Игорь. - Вы звонили Зуриху по тому телефону, что он дал?
      - Кажется, нет... Нет, нет, не звонил, я теперь точно вспомнил. Это он звонил. Приглашал посидеть в ресторане. Но мы... в общем, не смогли.
      - Больше он не звонил?
      - Нет. Обещал написать.
      Дальнейший разговор с Николовым ничего не прибавляет к нашим сведениям о неведомом гражданине Зурихе Михаиле Александровиче. Впрочем, подлинность и этой фамилии вызывает у нас серьезные сомнения, как и одесского адреса этого типа, не говоря уже о телефоне в Москве.
      Мы прощаемся с Николовым.
      - Смотрите, - напоследок говорю я, - в наших взаимных интересах, чтобы вы не очень болтали о состоявшемся разговоре.
      Николов молитвенно прижимает руки к груди, и по глазам его я вижу: он надеется, что так же немы будем и мы.
      - В этом вы можете быть абсолютно уверены, - горячо заверяет он.
      - И если придет письмо от Зуриха, - добавляет Игорь, - не откажите в любезности, прежде чем ответить, показать его нам.
      - Даже не сомневайтесь!
      И Николов уходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Отправляется получать новый паспорт.
      А через некоторое время появляется Рогозин. Он уже успел побеседовать со Страховичем. Тот повторил рассказ Николова, сообщил, что с Зурихом он вместе сел в поезд в Куйбышеве и того провожал на вокзале какой-то молодой худощавый мужчина, которого Страхович может в случае необходимости опознать, он его хорошо запомнил. В пути Зурих ничего интересного для нас Страховичу не сообщил.
      Итак, командировка наша закончена. Дневным рейсом мы вылетаем в Москву. Мы везем пренеприятнейшие новости. Ни о чем другом мы сейчас просто не в состоянии думать.
      - Спорить могу, - говорю я, - Зурих - это тоже обман. Никакой он не Зурих. И ты подумай, каков наглец! Украл у человека паспорт, живет по нему и еще осмеливается приглашать свою жертву в ресторан. Это же надо!
      - Неспроста, - Игорь качает головой. - Припасает его для будущего. Подходящий человечек. К тому же архитектор, к строительству близок. Будет он просто так его приглашать, как же.
      - Где и кого теперь искать, вот вопрос.
      - Придется искать, между прочим, и Зуриха Михаила Александровича. Наверное, этот тип и у него документы украл.
      - Не обязательно. Мог эту фамилию и придумать.
      - Все равно, - упрямо повторяет Игорь. - Надо проверить.
      - Сколько еще впереди проверок, - со вздохом говорю я и, щурясь, смотрю в иллюминатор. Самолет идет на посадку.
      В кабинете у Кузьмича мы застаем Валю Денисова.
      Главное они уже знают, главное мы сообщили по спецсвязи еще из Пензы. Теперь мы выкладываем все подробности и детали. Когда я называю одесский адрес, оставленный Зурихом, Валя спокойно замечает:
      - Это тот самый адрес.
      Я как ужаленный поворачиваюсь к нему.
      - Какой "тот самый"?
      - Разве ты забыл? - удивляется Валя. - Это же адрес Галины Кочерги, продавщицы комиссионного магазина.
      Мы сразу вспоминаем Валину таблицу - конечно, он знает ее лучше всех нас! - и среди четырех человек, нет, пяти - неизвестный из маленького городка Пунежа там ведь тоже обозначен, - всплывает эта самая Галина Кочерга. Почему же именно ее адрес дал Зурих? Просто подвернулся в памяти ему этот адрес? Ну нет. Вряд ли это случайность. А раз так, то, может быть, не выдуман и номер телефона в Москве? Но из этого следует, что Зурих решил установить двустороннюю связь с Николовым. Значит, он ему нужен. Зачем только?
      - Надо проверить этот телефон, - говорит Кузьмич и поворачивается ко мне. - Завтра же утром проверь сам. - И уже другим тоном продолжает: - Ну-с, что еще дает нам этот эпизод?
      Кузьмич, набычившись, вопросительно оглядывает нас поверх очков.
      - Он приехал в Москву из Куйбышева, - задумчиво говорит Игорь. - А в Куйбышеве живет... кто-то там живет из таблицы.
      - Олег Иванович Клячко, - без запинки произносит Валя. - Врач городской поликлиники.
      - Так, так, - кивает головой Кузьмич. - Это мы тоже не забудем. Что еще?
      Ну еще этот эпизод пополняет наши сведения о внешности Зуриха, о его повадках, тактике. Впрочем, у нас этого материала и так хватает. Мы знаем его манеру общения с женщинами - например, с Варварой, со случайными знакомыми - например, с Виктором Сбоким, а теперь и со Страховичем, с людьми, ему нужными, вроде Пирожкова, Николова или администратора гостиницы Веры Михайловны. Теперь надо узнать, как общается он со своими друзьями и сообщниками, какие отношения у него с ними. Надо узнать все, что можно, и о них самих, ведь они могут привести нас и к самому Зуриху, должны привести. Таких ниточек у нас пока нет в Москве. А среди этих людей пока что самая интересная фигура - это, пожалуй, Галина Кочерга из Одессы.
      Вот примерно так рассуждаем мы, и, когда доходим до этой последней мысли, Кузьмич впервые вмешивается и обращается к Вале:
      - Ну-ка достань свою таблицу знаменитую.
      Валя развязывает папку, и на столе Кузьмича появляется всем нам знакомая таблица. Он ее бегло проглядывает и недовольно замечает:
      - Где же данные об этих четырех?
      - Вы мне дали на это два дня, - невозмутимо отвечает Валя. - А прошел один. Завтра будут данные. А пока что установлено, что трое из четырех уже прибыли к месту назначения. При этом все они опоздали туда на три дня, считая с момента отъезда из дому и, конечно, с учетом дороги, даже если ехать поездом. Вот такая пока картина, Федор Кузьмич.
      - Гм... Интересная картина, - задумчиво произносит Кузьмич и смотрит поверх очков на нас с Игорем. - Что скажете, милые мои?
      Меня почему-то начинает разбирать смех.
      - Значит, конференция продолжалась три дня, Федор Кузьмич, - говорю. Ну если день приезда и день отъезда за один считать, как положено, то два дня на заседания ушли. Повестка дня большая и докладчиков много...
      - Ты не очень-то веселись, - с неожиданной серьезностью обрывает меня Кузьмич и спрашивает у Вали: - Кто еще не приехал на место назначения?
      - Галина Кочерга, - вставляю я. - Ручаюсь.
      - Не угадал, - качает головой Валя. - Не приехал еще из Куйбышева в Астрахань врач городской поликлиники Олег Иванович Клячко.
      - Отец-то его в самом деле там умер? - с интересом спрашивает Игорь.
      Кажется, наш стремительный бросок в Пензу и обратно неплохо на него подействовал. Игорь заметно встряхнулся и начал проявлять интерес к окружающему миру и, в частности, к нашим делам.
      - А ты как думал? - усмехаюсь я. - По-твоему, притворился старик, что ли?
      - Есть ли он там вообще, - сварливо возражает Игорь. - Вот с чего бы я начал.
      - Завтра доложу, - обещает Валя и делает аккуратную пометочку в своей таблице.
      - Тогда надо проверить и остальных, - говорю я и, придвинув к себе таблицу, перечисляю: - И Сокольского Ореста Антоновича из Ленинграда, заместителя директора промторга, который выехал... куда же он выехал?.. Ага! Вот. В Харьков, в командировку. Дальше. Палатова Леонида Васильевича из Ростова, заместителя начальника отдела капитального строительства завода. Он тоже якобы в командировку отправился, в Свердловск. Интересно, каким числом им прибытие туда отметят? Ну и вот Галина Кочерга поехала к больной матери в Краснодар. Тогда надо и это выяснить. Больна ли матушка, к примеру.
      - Ну и что? - упрямо говорит Игорь. - Раз надо, так надо. Трудно это?
      Валя не спорит, он лишь делает пометки в своей таблице, вернее, он прибавляет в ней еще одну графу. Предыдущая у него гласит: "Куда выехал 28 октября?", а новую Валя обозначает: "Проверка причины выезда". Между прочим, это уже одиннадцатая по счету графа. Валина таблица становится уникальной и бесценной. Без нее мы бы давно запутались, честное слово. Из вертикальных граф пока целиком пусты две: "Данные местного отд. мил." на всех пятерых лиц, указанных в таблице, и новая графа "Проверка причины выезда". А вот из горизонтальных строчек лишь одна заполнена меньше чем наполовину, та, где в графе "Место жительства" стоит "Пунеж". Здесь зияют пустотой и важнейшие графы "Ф.И.О.", и "должность", а также "Куда выехал 28 окт.". Да, Пунежем еще предстоит заняться особо.
      И, словно прочтя мои мысли, Кузьмич с ударением произносит:
      - Еще про Пунеж не забудьте. С кем там этот Зурих говорил полторы минуты, интересно знать.
      - Срочный разговор, - добавляет Валя. - С вызовом на переговоры. И среди дня. А все остальные разговоры состоялись вечером, по личным телефонам.
      - Можно туда скатать, в этот Пунеж, - предлагаю я.
      - Ты пока проверь тот телефончик, - говорит Кузьмич. - Завтра же с утра проверь. А ты, - поворачивается он к Игорю, - продумай вопрос с этим Пунежем. Вот так. Ну и хватит на сегодня.
      Светка встречает меня неожиданно холодно, даже, я бы сказал, сердито. Она почему-то вовсе не кидается мне на шею. И никакой радости в ее глазах, как мне кажется, нет. Сдержанно подставив мне щеку для поцелуя, она говорит, пока я снимаю пальто:
      - Как быстро ты вернулся. Ну проходи.
      - Светка, - говорю я с беспокойством, - ты почему такая странная? И совсем мне не рада. Что случилось?
      Я же знаю, долго дуться и отмалчиваться Светка не может, ей непременно нужна ясность во всем, все точки над "и" должны быть немедленно расставлены.
      - Ты нехорошо поступаешь, - говорит Светка. - Некрасиво.
      Она кутается в яркий синий мохеровый шарф, который ей ужасно идет, и забирается с ногами на тахту, подальше от меня.
      Ее слова для меня полнейшая неожиданность.
      - Некрасиво поступаю? - удивленно переспрашиваю я, опускаясь на краешек тахты.
      - Да, некрасиво. Когда ты вчера уехал, Алла мне все рассказала. Ну как ты мог?
      - Что же она тебе такое рассказала?
      Я невольно улыбаюсь. Мне уж ясно, что это какая-то чепуха, что Алла что-то просто выдумала, ее распаленное воображение вечно рисует самые несуразные картины.
      Но Светка даже розовеет от возмущения, и глаза ее становятся совсем уже сердитыми.
      - Не смейся, пожалуйста, - резко говорит она. - Это вовсе не смешно. Оказывается, у Игоря кто-то есть, какая-то женщина? Которую зовут Лена? И это ты их познакомил? Как тебе не стыдно.
      - Ну это уж неправда, - смущенно возражаю я.
      Смущение мое объясняется тем, что ту девушку действительно зовут Лена и я ее знаю. Все остальное, конечно, Алка выдумала. Непонятно только, откуда она узнала про Лену, ведь Игорь ей ничего не говорил.
      - Что именно неправда? - сердито уточняет Светка.
      - Что я их познакомил.
      - А остальное?
      - Остальное правда, Светка.
      - Почему же ты мне ничего не рассказывал?
      - Потому что сам Игорь рассказал мне об этом только вчера, когда мы летели в самолете.
      - Неправда! Ты знал это давно.
      - Раньше я только догадывался.
      - Почему же ты не рассказал мне о своих догадках?
      - Потому что это несерьезно.
      - Нет, Витик, это очень серьезно, - Светка хмурится и качает головой. Разрушить семью легко, а вот сохранить... Тут и должен помочь настоящий друг. И потом я думаю, что та женщина поступает нечестно. Она ведь знает, что у Игоря семья, ребенок. Как же можно?
      - Я не знаю, как это можно, - тоже хмуро отвечаю я. - Я знаю только, что нельзя в такие дела вмешиваться, пока тебя не попросят.
      - Вот Алла меня и попросила.
      - Что она попросила?
      - Поговорить с тобой. Чтобы ты повлиял. Ты же самый близкий его друг.
      - Светка, это же смешно.
      - Смешно? - И на глазах у Светки неожиданно наворачиваются слезы. - А Димку оставлять без отца тоже смешно? - И еле слышно добавляет: - Я знаю, как без отца...
      Тут я не выдерживаю, придвигаюсь к Светке и молча обнимаю ее. Она на секунду замирает, потом отталкивает меня.
      - Димка не спит по ночам, - говорит она, и губы ее дрожат. Просыпается, вскрикивает, зовет отца. Это ты знаешь?
      - Да. Игорь мне об этом сказал. Ночью. В гостинице. Он тоже не спал.
      - Вот видишь.
      - Но тут виновата Алла. Она все время внушает Димке: "Твой папа плохой, он нас бросает, попроси папу остаться". Ну не дура, скажи?
      Я не могу скрыть свое раздражение.
      - У нее пропала гордость, - огорченно отвечает Светка. - Она слишком любит Игоря. Разве можно ее за это обвинять? Она его любит, пойми!
      Мне начинает казаться, что Светка сейчас воюет не только за Аллу и страшно ей тоже не только за нее. И мне становится не по себе, становится почему-то холодно и тоже страшно.
      - Нет, - убежденно говорит Светка, - во всем виновата та женщина. Недавно я прочла рассказ, где женщина отвергла женатого человека, который ее давно любил и которого она любила, и сохранила ту семью. Хотя жена у него была отвратительная.
      - Ну и что хорошего? - И я вспоминаю этот рассказ. - Заставила его всю жизнь мучиться, жить без любви. И себя лишила ее. Слава богу, это очень мало похоже на правду.
      - Да, мало похоже, - грустно соглашается Светка.
      Некоторое время мы молчим. Я закуриваю и снова начинаю чувствовать, как устал за сегодняшний день.
      - Что же будет? - спрашивает Светка, глядя куда-то в пространство. Неужели ничего нельзя сделать?
      Я снова не выдерживаю, обнимаю, прижимаю ее к себе, словно пытаясь защитить от чего-то. Светка на этот раз не вырывается.
      - Мне страшно, - шепчет она и зябко поводит плечами.
      И мы снова молчим. Долго молчим. Мы думаем об одном и том же. Может быть, впервые мы думаем об этом так серьезно. И одновременно я думаю об Игоре, о том, как же ему поступить, на что решиться. Я же его люблю, этого молчаливого и упрямого типа. Поэтому я невольно думаю сразу и о нем, и о нас со Светкой.
      Кто-то из папиных друзей однажды сказал: "Порой я вдруг начинаю мыслить двухслойно. И тогда не могу сосредоточиться. Для ученого весьма нежелательное состояние". После этого сколько раз я себя ловил на том же. Вот и сейчас так, но думать мне это не мешает, серьезно думать.
      Неужели и мы со Светкой, и вообще никто и никогда не гарантирован от того, что случилось у Игоря? Неужели Светка когда-нибудь вдруг так полюбит другого, что сегодняшняя ее любовь покажется ей пустяком или даже еще хуже мукой? Или я, например? Невероятно! И так ужасно, что я не могу себе представить что-либо подобное. Но, в общем-то, большинство или по крайней мере многие находят же друг друга на всю жизнь. И счастливы. Вот хотя бы мои родители. Но разве я знаю, как они прожили все эти годы? И может быть, их друзья им тоже когда-то помогли? Но как я могу помочь Игорю? Уговорить остаться? Это будет правильно, если все случившееся с ним - минутное затмение. А если нет? И я, допустим, его уговорю. Скажет он мне потом спасибо? Разве можно всю жизнь прожить с женщиной без ощущения радости от этого, только с мыслью, что так надо, что ничего не поделаешь? Всю жизнь!.. Нет, невозможно. И недопустимо! Даже дети, по-моему, почувствуют всю фальшь такой семьи. Нет, жить надо по-любви и только пока она есть. А это может продолжаться всю жизнь, я уверен в этом. Надо только сделать очень верный выбор.
      Я чуть-чуть отстраняюсь и смотрю на Светкин тонкий профиль, ловлю непривычно задумчивый взгляд и переполняюсь нежностью до дрожи в пальцах. Я в силой прижимаю Светку к себе и шепчу ей на ухо: