- И что теперь только будет? - подхватил Таран.
      Степа Шарунин обиделся.
      - Я могу и не рассказывать.
      - Ладно, пошли уж, - скомандовал Николай.
      Ребята гурьбой направились к выходу из цеха.
      Очутившись во дворе, все невольно зажмурились: в глаза ударили нестерпимо яркие солнечные лучи.
      Здесь было еще жарче, чем в цехе, только легкий ветер со стороны моря приятно обдувал разгоряченные лица.
      По тенистой аллее заводского сада, над которой смыкались ветви могучих акаций и кленов, вышли к низкому зданию столовой.
      Коля Маленький быстро встал в очередь в кассу, Таран и Куклев, взяв подносы, - в другую очередь, за оплаченными уже порциями, а Николай, Борис Нискин и Степа Шарунин направились занимать столик на шестерых.
      Через десять минут вся бригада уже с аппетитом уплетала обед, и, только Степа, упиваясь всеобщим вниманием, рассказывал:
      - Значит, на весь завод - дружина. Конечно, добровольная. Со штабом. Порядок охранять на улицах...
      К его рассказу прислушивались обедавшие вокруг рабочие.
      - И это по всей стране, во всех городах, - не то с удивлением, не то с опаской продолжал Степа. - Теперь и до нас докатилось.
      Илья Куклев одобрительно кивнул головой.
      - Давно пора. В газетах уж сколько об этом пишут.
      Кто-то за соседним столиком скептически произнес:
      - Выходит, еще одна милиция на нашу голову?
      - И вообще, - подхватил Степа. - Вон недавно в газетах писали - одного дружинника убили. Ну, кто это захочет подставлять свою шкуру за здорово живешь?
      - Нет, а по-моему, что ни говорите, красиво, мечтательно произнес. Василий Таран. - Форму какую-нибудь придумают, пистолет дадут. Девчата с ума сходить будут.
      - Чушь городишь, милый! - вмешался сидевший неподалеку старый мастер из первого цеха Григорий Анисимович Проскуряков, член цехового партбюро. - Пистолет ему подавай! Форму придумывай! Правительство наше и ЦК только и мечтают, чтобы Василий Таран неотразимым кавалером стал...
      По столикам прошел сдержанный смешок.
      - Или вон Кириллов Иван Степанович говорит: "еще одна милиция на нашу голову", - продолжал неторопливо Проскуряков, поглаживая седые, с табачными подпалинами усы. - Я бы на твоем месте, Степаныч, на милицию не обижался. Ведь, гляди, после каждой получки она тебя целым и невредимым домой доставляет. Ну, со штрафом, конечно. Не без этого. Потому нрав у тебя становится буйный.
      Кругом уже откровенно смеялись. Разговор принимал явно интересный оборот.
      - А ты, дядя Григорий, сам-то в дружину не собираешься? - поинтересовался кто-то.
      - Почему не собираюсь? - степенно ответил Проскуряков. - Вот такие орлы пойдут, - он кивнул на столик, где сидела бригада Вехова, - и я за ними.- Взгляд его остановился на Шарунине. - А ты, сынок, чего испугался? Мы же с тобой рабочий класс, основа основ государства. Это понимать надо! Царя прогнали, беляков передушили! Страну из разрухи подняли. Кто? Все мы, рабочий класс.
      В голосе старика звучала такая неподдельная гордость, такая хозяйская уверенность в своих силах, в своей правоте, что окружающим невольно передалось это чувство.
      - Гитлеру шею свернули, - прибавил рабочий, сидевший рядом с Проскуряковым.
      - Верно, - согласился тот. - Так неужто дома у себя порядок не наведем?
      - Эх, чтоб я не родился! -. задорно воскликнул Коля Маленький. - Будет порядочек!
      Кругом засмеялись.
      - В корень смотрит парень... Раз родился, то надо воевать!..
      - Непременно надо! - вмешался в разговор подошедший инженер Рогов, технолог цеха.
      Это был полный, розовощекий, с седыми висками человек.
      - В чем же дело? Записывайтесь, Дмитрий Александрович, - задорно предложил Таран.
      Рогов улыбнулся.
      - Я, видите ли, готов. Но есть условие. Чтобы супруга не узнала...
      Веселый смех заглушил на минуту его слова.
      - ...А так скажу: мол, совещание или собрание. И все тут, - шутливо продолжал Рогов, но вдруг с неожиданной суровостью добавил: - Я не зря сказал, что воевать непременно надо. Вот сегодня на работу сверловщица наша не вышла, Назарова. Почему? Потому, что в больнице возле сына сидит. Студент он, на одном курсе с Андрюшкой моим учится.
      Нашлись подлецы, ножом его ранили.
      - Это как же так? - спросил Николай.
      - А вот так. У них при доме красный уголок есть. Вечер там был, танцевали. В это время хулиганы нагрянули. Назаровой сын вздумал было вмешаться, да один оказался. Ну, они его...
      Николай нахмурился. Ох, до чего же ясно вспомнил он в эту минуту, как недавно они с Машей сидели вечером в парке, как окружили их скамейку подвыпившие парни. Николай тогда тоже оказался один, но те были потрусливей, и у них не было ножей.
      А Маша, как она тогда испугалась!..
      - Это что же получается, хлопцы? - тихо, с угрозой спросил он, оглядывая товарищей. - Выходит, наших бьют?!
      Коля Маленький вскочил со стула и запальчиво воскликнул:
      - Факт, бьют! А мы должны прощать, да? Мы что, христосики?
      Разговор неожиданно принял новый, всех взволновавший оборот. Посыпались возмущенные реплики:
      - Распустили!..
      - Сажать их всех надо! Довоспитались!..
      - Милиция куда смотрит?..
      - Что милиция? Сами мы куда смотрим?..
      А Коля Маленький с прежней горячностью добавил:
      - Это дело так оставить нельзя!
      - Есть конкретное предложение! - объявил Василий Таран. - Прошу внимания! Знаменитая бригада Николая Вехова целиком вступает в эту самую дружину. Ибо в такую эпоху, как наша...
      - Даешь! - на всю столовую заорал Коля Маленький.
      Николай махнул рукой.
      - Ладно вам, "эпоха...", "даешь..."! Просто интересно с этим красным уголком разобраться, вот и все.
      - Разберемся, - многозначительно пообещал Илья. - Не на бобиков напали. Найдем и так разберемся, что родная мать потом не узнает, душа с них винтом!
      При этих словах старик Проскуряков нахмурился и погрозил пальцем.
      - Ты, Куклев, не того... С них пример не бери. По-нашему разобраться надо, по-рабочему. Ясно?
      - Это он не в том смысле, дядя Григорий, - лукаво усмехнулся Таран, - а в смысле перевоспитания.
      - Я ваше перевоспитание знаю.
      - Не. Мы еще сами его не знаем. Учимся.
      - Вот я погляжу, как вы учитесь.
      - Прежде всего, - вмешался Борис Нискин, - план надо составить.
      На том пока и порешили.
      И только Степа Шарунин вдруг со страхом вспомнил, что красный уголок, где ранили студента, находится от него по соседству и он знает тех, кто там бесчинствовал вчера.
      Вспомнил, облился холодным липким потом и промолчал.
      Вечером зной спадал. Погружались во мрак широченные тротуары: свет фонарей над мостовой не мог пробиться сквозь густую листву кленов и акаций.
      И жизнь южного приморского города с шумом, весело выливалась из домов наружу: настежь распахивались окна, откидывалась легкая кисея с дверей, выходивших прямо на улицу, у подъездов домов и у ворот на длинных скамьях, а то и просто на вынесенных стульях отдыхали, наслаждались прохладой люди постарше. Они громко и оживленно переговаривались между собой, то споря, то сердясь, то сыпя шутками и остротами. А по тротуару говорливыми компаниями и парами растекалась молодежь.
      В воздухе стоял терпкий запах цветущей акации и кружился белыми снежинками тополиный пух.
      Ранняя и небывало жаркая весна стояла в городе.
      - Это так же похоже на весну, как я не знаю что, вздохнула полная женщина, сидевшая на длинной скамье у ворот, за которыми тонул во мраке большой пустынный двор.
      - И не говори, - подхватила другая женщина. - Днем чувствуешь себя, как скумбрия на берегу: нечем дышать абсолютно!
      На другом конце скамьи пожилая, скромно одетая женщина, грустно перебирая в пальцах оборки платка, накинутого на плечи, говорила соседке:
      - Не могу я этого понять, Вера. Ночи не сплю, все слезы выплакала. Вот у тебя сын как сын, человеком стал. А мой? И ведь жили мы с тобой вроде одинаково, обе вдовы-солдатки, обе последнее для сыновей от себя отрывали. И двор один, и школа одна. Ну отчего мой Коська таким получился, отчего?
      - Себя ты, Катерина, не блюла.
      - Себя... Так и норовишь уколоть. В двадцать пять лет вдовой осталась. Что же, и жизни конец? И полюбить нельзя?
      - Смотря кого...
      - А ей, любви-то, не прикажешь. Полюбила, и все тут. Красивая я была, веселая. От зависти это ты, Вера.
      - Из нее платья не сошьешь и обед не сваришь.
      - А я думаю, через характер Коська мой свихнулся. Вылитый отец. Ужас какой неуравновешенный! То тоска на него находит, то такое веселье, что удержу ни в чем нет. А другой раз прямо бешеный какой-то ходит, словно укусили его. Веришь, такая злоба в глазах, аж сердце у меня холодеет, думаю, убьет сейчас. Вот такой и отец был, просто копия фотографическая, - она вдруг уткнулась лицом в платок и, всхлипнув, прошептала: - С таким характером только в тюрьме сидеть.
      - Будет тебе! Далеко еще до этого.
      Не отнимая платка от лица, женщина горестно покачала головой.
      - Ой, чует мое сердце, недалеко. Такой у него приятель завелся, что с ним только туда и дорога. Одно имя-то чего стоит - "Уксусом" они его зовут.
      - Уголовный, видно, раз кличку имеет.
      - Они и твоего "Петухом" зовут, - откликнулась полная женщина.
      - А ты молчи!.. Молчи, змея!.. - вдруг пронзительно закричала женщина в платке, сверкая полными слез глазами.
      - Ты мне не указывай!.. Я тебе не граммофон, пластинки выбирать! Что хочу, то и говорю!..
      - Я тебе поговорю еще!..
      - Катерина, уймись, - потянула женщину за рукав соседка. - Коська твой, кажись, во дворе, услышит. Каково ему будет?
      И женщина вдруг так же внезапно, как закричала, безвольно обмякла, припав щекой к плечу подруги.
      - Ой, нервы мои, нервы! - простонала она. - Вот так я и с Коськой психую.
      К воротам подошел Илья Куклев и Степа Шарунин. Степа с опаской заглянул во двор и сказал:
      - Ну что, зайдешь? Или давай подожди, я тебе ее сейчас вынесу.
      - Это зачем еще? Сам заберу, не больной.
      - Да нет, - замялся Степа, продолжая тревожно оглядываться. - Для быстроты это я предлагаю.
      - Для быстроты!.. Тоже мне чемпион на короткие дистанции. Пошли!
      Илья усмехнулся и направился к веротам. Степа поспешил за ним.
      Друзья дошли уже до середины двора, когда откуда-то сбоку возникли неясные очертания людей и чей-то резкий голос окликнул:
      - Эй, Степка, ты, что ли? А ну, топай сюда!
      - Некогда мне, - чуть дрогнувшим голосом ответил Степа в темноту. - Товарищ пришел, книгу дать надо.
      - Хо-хо-хо!.. - раздался иронический хохот. - Ученые господа за книгами идут!.. Стой! Хоть раз на живого ученого поглазеть охота!
      К друзьям подошел из темноты длинный кадыкастый парень в мятой, расстегнутой на груди ковбойке и с нахальным любопытством оглядел Илью. За ним подошло еще трое парней.
      - Глянь, Петух, - длинный кивнул на Илью. - Выходит, буйволы тожа наукой интересуются. Ну и... - он грязно выругался.
      - Отодвинься, парень, - спокойно ответил Илья. - А то уроню - не встанешь.
      Он сжал громадные кулаки и вобрал круглую голову в широченные, литые плечи, готовясь к удару.
      - Эх, времени у меня сейчас нет, - все так же нахально усмехнулся длинный, - а то мы бы тебе... - он снова выругался, - кишки на сук намотали. Может, займемся, Петух, а?
      Парень сунул руку в карман и зажал там что-то в кулак.
      - Пусть он катится к... - лениво ответил другой.
      Илья оценил обстановку и пришел к выводу, что самому открывать боевые действия невыгодно. Перепуганный Степка в расчет не шел, а соотношение один к четырем, да если у них ножи, не сулило победы... "Наших бы сюда", - с сожалением подумал он.
      - Так, - с хрипотцой произнес Илья, не меняя позы. Значит, расходимся, как в море корабли? Или что?
      - Давай, чеши отсюда, буйвол ученый, - зло ответил длинный. - А другой раз попадешься - шкуру попортим. Я нахальства не прощаю.
      - А я тоже не бобик. И в другой раз один вот с этим, Илья небрежно кивнул на Степку, - к вам сюда не завалюсь.
      - Степка!.. - вдруг дико заорал длинный, выхватив руку из кармана, в которой тускло блеснуло узкое лезвие ножа. Уведи гада!.. За себя не ручаюсь!.. Убью!..
      Степка судорожно ухватил Илью за рукав и умоляющим голосом произнес:
      - Пошли, Илья! Пошли! Он не тронет.
      Илья секунду колебался, потом двинулся вслед за Степкой к стоявшему в глубине двора домику. При этом он ощутил неприятный холодок в спине, представив, что этот псих все-таки не удержится и ударит его сзади ножом.
      Оба отдышались только в Степкиной комнате.
      Отца и матери Степки дома не оказалось, и Илья почувствовал себя свободнее.
      - У тебя тут телефон есть? - хмуро спросил он.
      - Нету, - нервно ответил Степка и, в свою очередь, спросил: - Зачем он тебе?
      - Может, кого из наших бы застал. Тогда другой разговор получится, душа с них винтом!
      - Нету телефона! - У Степы задрожали губы. - И потом, тебе хорошо; пришел и ушел. А меня поймают и... все. Как того.
      - Кого еще "того"?
      - Ну, что Рогов сегодня рассказывал. В красном уголке... Сейчас я тебе книгу дам, - засуетился Степа.
      Он подбежал к этажерке, торопливо перебрал лежавшие там книги и схватил одну из них.
      - Вот, держи! Отец велел через три дня вернуть. Библиотечная.
      - Ладно. Я только схему оттуда перерисую. Ну пока!
      - Да я тебя провожу.
      - Это еще зачем?
      - Гляну, - понизив голос, сказал Степа, - ушли или нет.
      - Защитник тоже мне, - усмехнулся Илья. - Ну пошли!
      Они беспрепятственно пересекли двор и у ворот простились.
      Оставшись один, Степа огляделся и робко двинулся в обратный путь.
      Не успел он сделать и нескольких шагов, как раздался окрик:
      - Эй, ходи сюда!
      Степа вздрогнул от неожиданности и покорно свернул в темноту.
      - Ну, вша матросская, - сказал длинный, появляясь перед Степой, - кого приводил? И насчет книги мне не лепи, понятно? Мы, брат, тоже не лыком шиты и не травкой биты, понимаем, откуда ветер дует.
      - Чего молчишь? Ждешь, когда отвесим? - грубо спросил его коренастый рыжеватый парень с подергивающейся щекой, которого длинный назвал Петухом.
      - Так он, честное слово, за книгой приходил.
      В голосе Степы было столько искреннего отчаяния, что длинный заколебался.
      - И кто он такой будет, откуда?
      - С завода, из бригады нашей, токарь, - торопливо ответил Степа.
      - А почему он сразу стойку боксерскую принял? - недоверчиво спросил Петух.
      - В секции обучается.
      - В секции?
      К длинному вернулись все его подозрения.
      - А ну, дай ему, Блоха!
      Паренек лет четырнадцати без особой охоты подошел к Степе и неумело ткнул его в бок.
      - Разве так дают?! - остервенился длинный.
      Он развернулся, и Степа от страшного удара в переносицу пошатнулся и, не удержавшись, упал. Вставал он медленно, дрожащей рукой вытирая липкую жидкость под носом.
      - А будешь водить сюда свою секцию, перо в бок получишь, - прошипел длинный. - Одному такому активному мы вчера уже крылышки подрезали.
      - Не... не буду, - с шумом втягивая разбитым носом воздух, чтобы не разреветься, ответил Степа.
      - Эх, и цирк же вчера был, - мечтательно произнес Петух и с залихватским присвистом пропел.
      Помнить буду, не забуду
      Зрелище такое.
      Пойду беленькой добуду,
      Закачу другое.
      Длинный усмехнулся, покусывая тонкие губы.
      - Погоди, Петух, не то еще закатим.
      Он поглядел на Степку и неожиданно спросил:
      - А про дружину у вас на заводе треп еще не идет?
      - Идет.
      - Так... Ну, об этом у нас с тобой особый разговор будет. А пока топай до дому. И чтоб ни одна душа... Ясно?
      Степа в ответ только кивнул головой.
      - Может, добавить ему на дорогу? - предложил Петух.
      - Не надо. Задаток уже получил. - И когда Степа отошел, длинный тихо прибавил: - Парень этот еще пригодиться может. Есть один планчик.
      - Ох, и головастый ты мужик, Уксус! - с восхищением произнес Петух.
      - Со мной не пропадешь, - хвастливо ответил длинный и, понизив голос, сообщил: - Сегодня нежданно-негаданно встреча у меня случилась. Один корешок с того света раньше срока вернулся. Знаменитая личность! Давать гастроль приехал. Скоро весь город ахнет.
      - Это кто ж такой?
      - Помолчим, - многозначительно ответил длинный. - Я еще жить хочу...
      В ту ночь Степа Шарунин долго не мог уснуть.
      Больше, чем разбитое лицо, мучила его мысль об оеобом разговоре, который еще предстоит ему с длинным парнем по кличке "Уксус".
      Глава III АНДРЮША РОГОВ ИЩЕТ СЕНСАЦИЮ
      Редакция областной комсомольской газеты "Ленинская смена" помещалась на втором этаже старинного здания. Там были длинные гулкие коридоры, выложенные замысловатым паркетом, двустворчатые двери из резного дуба и потолки на такой высоте, что даже в самой большой комнате человек чувствовал себя, как на дне глубокого колодца.
      Заведующий отделом литературы и искусства Викентий Владимирович Халатов, румяный, седой, артистичного вида человек с черным галстуком-бабочкой и лучезарным взглядом серых, совсем моло" дых глаз, был, пожалуй, самым старым журналистом в городе. Тем не менее он отнюдь не случайно работал в редакции именно молодежной газеты. Халатова ценили за громадный опыт и неиссякаемый, чисто юношеский энтузиазм. Начинающие журналисты откровенно молились на него и ловили каждое его слово. Приговор Халатова был окончательный и обжалованию не подлежал.
      В тот не по-весеннему жаркий день, когда Андрюша Рогов, студент четвертого курса филфака, робко приоткрыл тяжелую дверь отдела, Халатов, отдуваясь и поминутно вытирая цветным платком багровые щеки и шею, хладнокровно расправлялся с чьей-то статьей.
      Андрюша, бросив тревожный взгляд на эту статью, даже зажмурился на секунду от страха: то была его собственная рецензия на недавно выпущенную областным издательством книгу местного автора.
      Дверь предательски заскрипела, и Халатов поднял голову.
      - Иди, голубчик, иди, - поманил он Андрюшу. - Я тебе буду сейчас делать больно.
      Андрюша заставил себя улыбнуться.
      - Пощадите, Викентий Владимирович.
      Но тот грозно спросил:
      - Ты что написал?
      - Рецензию, - не очень твердо ответил Андрюша.
      Сидевший за столом напротив Халатова редакционный острослов Саша Дерюбин ехидно сказал:
      - Вы разверните вашу формулу, Викентий Владимирович, а то, видите, человек не понимает. Он ведь еще...
      - Саша, - сухо оборвал его Халатов, - я бы на вашем месте после вчерашнего фельетона, которым вы нас осчастливили, вел себя поскромнее.
      Дерюбин густо, совсем по-мальчишески, покраснел.
      - Со всяким бывает...
      - Вы удивительно находчивы, Саша, А теперь умолкните. У нас начинается творческий разговор. Итак, голубчик, - обратился Халатов к Андрюше, - повесть Р. Обманкина тебе не понравилась. Почему, разрешите узнать?
      - Очередная макулатура! Детектив! - горячо ответил Андрюша. - На потребу самым низким вкусам. Одно название чего стоит: "Призраки выходят на берег".
      - Так. Если бы ты ограничился доказательством этой мысли, рецензия была бы хотя и мелкой, но в общем верной. Однако ты во всеоружии накопленных в храме науки познаний решил глубоко подойти к вопросу. Весьма похвально! В твоем материале появилась тема, появилось дыхание.
      - Почему же вы недовольны? - не выдержал Андрюша.
      - Стоп! Я тебе слова пока не давал! Ты пишешь... - Халатов пробежал глазами по странице. - Вот! "Детективный жанр со свойственными ему дешевыми "ужасами" и "тайнами" широко распространен на Западе и является типичным продуктом тлетворной буржуазной культуры".
      - А что, скажете, неверно? - запальчиво спросил Андрюша.
      Халатов вдруг задумчиво и мягко улыбнулся:
      - Верно, голубчик, все очень верно. А скажи на милость, ты Эдгара По читал?
      - Конечно.
      - И нравится?
      - Еще бы!
      - И Конан Доила, конечно, читал, и Коллинза, и, может быть, даже Честертона? И тоже нравится? Ведь да? Только честно!
      - Ну, нравится.
      - А все это, - Халатов заговорщически понизил голос, не "продукт тлетворной буржуазной культуры", как ты думаешь?
      Андрюша на минуту растерялся.
      - Так ведь это... это когда писалось! В период подъема! В историческом разрезе надо брать.
      Халатов досадливо махнул рукой.
      - Я сейчас не о том! Значит, могут быть в жанре детектива и увлекательные и по-настояшему художественные произведения?.. А ты здесь что делаешь? - Халатов потряс страницами Андрюшиной рецензии. - Ты не борешься за качество произведений этого жанра! Нет! Ты зачеркиваешь сам жанр! Понятно тебе?
      - Понятно, - сумрачно произнес Андрюша и потянулся за статьей. - Давайте переделаю.
      Халатов отвел его руку.
      - Одну минуту.
      Он оценивающе взглянул на Андрюшу, на его расстроенное лицо и неожиданно спросил:
      - До сих пор ты у нас печатал стихи и информации?
      - Да.
      - А теперь, юный друг мой, попробуй написать рассказ. Причем на свежем, фактическом материале.
      - Какой рассказ? - удивился Андрюша.
      - Детективный. Конечно, без тлетворного влияния Запада, а воспитательный, с характерами. И обязательно с острым, захватывающим сюжетом. Для воскресного номера. Чтобы его рвали из рук.
      - Но про что писать? На каком материале?
      - Э, голубчик, за этим дело не станет! Пойдешь, например, в уголовный розыск.
      - Куда?!
      - Чего ты пугаешься? - засмеялся Халатов.
      Но Андрюшу уже охватил нетерпеливый азарт.
      - Нет, это здорово - в уголовный розыск! Я там никогда еще не был. Значит, про бандитов писать?
      - Вот ты завтра пойди посмотри, а потом посоветуемся, как и о чем писать.
      Алексей Иванович Огнев любил в эти ранние часы не спеша пройтись по едва проснувшимся и словно еще умытым утренней прохладой улицам.
      По старой армейской привычке, а может быть, из-за стариковской уже бессонницы, вставал он чуть свет, когда все еще спали, и, крадучись, выходил из комнаты, прихватив гантели старшего сына, сладко посапывавшего на железной раскладушке у окна. На кухне Алексей Иванович несколько минут заученными движениями, почти автоматически вращал и кидал гантели, потом умывался, тяжело ворочаясь под тонкой ледяной струйкой, и, выпив стакан чаю, выходил из дому.
      Направляясь на работу, он выбирал разные маршруты. Если погода была хорошей, а главное - если требовалось обдумать по дороге что-либо срочное и важное, Алексей Иванович выходил пораньше и шел самым длинным и приятным для себя путемчерез Приморский бульвар, насквозь продуваемый легким бризом и в эти часы непривычно пустынный.
      Внизу, за каменным парапетом, раскинулся порт.
      У причалов толпились корабли, между ними сновали баркасы и легкие юркие катера. На внешнем рейде, как нарисованные, дремали танкеры. А дальше, до самого горизонта, величаво стыло море, золотисто-пепельное в лучах восходящего солнца, изрезанное синими и голубыми стрелами ряби.
      В то раннее утро Алексей Иванович не спеша брел по Приморскому бульвару, пристально, но больше по привычке, чем из любопытства, вглядываясь в редких прохожих и машинально отмечая про себя появление в порту новых судов. Его высокая, чуть сутулая фигура в синем костюме четко вырисовывалась между черными стволами каштанов и кленов.
      Выбранный маршрут свидетельствовал, что Огнева занимает какое-то трудное и важное дело.
      Алексею Ивановичу действительно было о чем подумать. В городе опять появился Иван Баракин по кличке "Резаный", дерзкий, хитрый и опытный вор.
      И появился он не с добрыми намерениями, это ясно, иначе бы не стал передавать через официантку в поезде ту глупую и наглую записку. Одного взгляда на нее Огневу было достаточно, чтобы догадаться, кто ее автор. Уж кого-кого, но Баракина Огнев знал так хорошо, как можно только знать человека, опасный характер и грязную биографию которого изучаешь подробно, кропотливо и отнюдь не ради пустого интереса.
      "Жди подарочек", - припомнил Огнев слова записки и усмехнулся. Что бы это могло значить? Уж не угрожать ли вздумал? Нет, вряд ли. Баракин не дурак и знает Огнева не хуже, чем сам Огнев знает его. Поэтому такая глупая мысль ему в голову не придет. Вот если бы он, наконец, одумался и решил бы потолковать с Огневым о том, как дальше жить? Но это исключено. Об этом говорит весь тон записки - враждебный, нахальный, вызывающий. Зачем же он написал ее? Скорей всего, это обычная дешевка - порисоваться: вот, мол, я какой, ничего не боюсь! - желание подразнить, щегольнуть лихостью.
      Алексей Иванович машинально пригладил взлохматившиеся на ветру светлые, с незаметной, но сильной проседью волосы и невольно поежился: всетаки прохладно еще по утрам, надо было надеть хоть плащ и кепку. Он ускорил шаг, чтобы согреться.
      Бульвар кончился. Огнев свернул налево и двинулся вверх по улице под зеленый шатер акаций.
      Усилившийся ветер с моря теперь порывисто и упруго напирал на него сзади, холодя спину.
      Мысли продолжали вертеться вокруг Баракина.
      Зачем все-таки он появился в городе? Займется прежними делами - кражами в гостиницах и квартирах? Вряд ли. По этим делам его связи известны и в большинстве оборваны, а если и сохранились кое-какие, он не будет ставить их под удар глупым оповещением о своем приезде. Ведь понимает, что теперь Огнев настороже и принимает меры. Против чего? Против таких преступлений Баракина, какими он занимался раньше. Выходит, не боится Баракин этих мер. А почему? Как видно, не собирается он вернуться к прежним делам. Что же такое задумал Баракин, какой опасный номер собирается выкинуть на этот раз?
      Ровно в девять часов утра Алексей Иванович подошел к невысокому красноватому зданию управления городской милиций и поднялся на второй этаж.
      Дверь налево вела в канцелярию и через нее - в кабинет начальника отдела уголовного розыска полковника Ивашова. Направо начинался широкий мрачноватый коридор, куда выходили кабинеты сотрудников отдела, там был и кабинет Огнева. Но прежде всего следовало повидаться с Ивашовым.
      В канцелярии перед деревянным барьером, за которым сидела секретарь отдела Лидочка Влах, как всегда толпились сотрудники, отмечавшие в книге свой приход на работу. Формальность эту любили, потому что появлялась возможность обменяться новостями, пошутить, посмеяться и даже полюбезничать с Лидочкой.
      Когда Огнев вошел в канцелярию, все шумно, наперебой стали здороваться с ним, расспрашивать о Москве.
      Пробравшись, наконец, к барьеру, он спросил Лидочку, кивнув на дверь кабинета Ивашова:
      - Пришел?
      - Пришел, пришел, - ответила та и с напускной строгостью сказала: - Вот я сейчас открою дверь, пусть послушает, какой здесь базар устроили.
      - Лидочка, вам изменяет память, - весело откликнулся кто-то из сотрудников. - Это так же похоже на базар, как вы на знаменитую его королеву по кличке "Резаная шейка". Вы помните эту даму?..
      Огнев усмехнулся и, открыв дверь, зашел в кабинет начальника отдела.
      Ивашов сидел за столом. Это был грузный, еще нестарый человек, на широком мясистом лице под лохматыми бровями светились умные, чуть смешливые глаза, густые черные волосы были гладко зачесаны назад, открывая высокий, с залысинами лоб.
      Он, улыбаясь, встал и неторопливо подошел к Огневу.
      - Ну, здорово, старина! С приездом!
      Чувствовалось, что этих людей связывает большая, не вчера родившаяся дружба.
      Ивашов обнял Алексея Ивановича за плечи и усадил рядом с собой на диван.
      Через час, уже по пути к себе, Огнев заглянул в одну из комнат.
      - Петро, - обратился он к лейтенанту Коваленко, молодому, розовощекому крепышу в щеголеватом коричневом костюме, зайди ко мне.
      В самом конце коридора Огнев своим ключом отпер дверь кабинета, вошел и огляделся. Все стояло на своем месте, привычно, удобно, и Алексею Ивановичу показалось, будто он и никуда не уезжал.
      И Москва с ее шумными улицами, магазинами, театрами, высотными зданиями и метро и уютная квартира брата в новом доме в Черемушках - все вдруг отодвинулось куда-то при взгляде на знакомый до последней царапинки письменный стол, на полукруглое кресло с потертыми ручками и старый, местами облупившийся несгораемый шкаф. Прежние и новые заботы еще плотнее обступили Огнева в этом кабинете, и он, вздохнув, опустился в кресло.
      Постучав, зашел Коваленко. Огнев кивнул ему на стул:
      - Садись.
      Он неторопливо закурил, придвинул пачку через стол Коваленко и сказал:
      - Была у меня интересная встреча по дороге домой, в поезде. Придется кое-что старое поворошить и кое-кого потревожить. И тебе один адресок перепадет.
      Коваленко, вынул блокнот.
      - А вот это уже ни к чему, - заметил Огнев. - Такие вещи в памяти надо держать. Голову, надеюсь, не потеряешь, а с книжечкой всякое может случиться.
      - Понятно, - стараясь скрыть смущение, ответил Коваленко.
      В этот момент в кабинет кто-то неуверенно постучал.
      - Входите! - крикнул Огнев.
      Дверь открылась, и на пороге появился плотный паренек в аккуратном сером костюме и красной тенниске. У него было румяное и нежное, как у девушки, лицо, золотистый пушок спускался от висков на щеки; карие глаза, обычно смешливые и задорные, сейчас смотрели с любопытством и чуть смущенно. В руке он держал серую фетровую шляпу.
      Паренек шагнул в кабинет и неуверенно спросил:
      - Не вы товарищ Огнев?
      - Я. Чем могу быть полезен?
      - Я к вам, - обрадовался паренек. - Моя фамилия Рогов, я из "Ленинской смены", сотрудник редакции, - и, сразу покраснев, добавил: - Внештатный пока. На филфаке еще учусь.
      Огневу гость понравился, и он уже по-другому, добродушно повторил вопрос:
      - Чем же я могу быть вам полезен? Да вы садитесь.
      Андрюша сразу почувствовал перемену в его тоне и, опустившись на стул, начал торопливо излагать свою просьбу.