Тайна рукописного Корана

– Вот затем… мы и привели ее, – забормотали прислужники. – Она знает, где коран, но не говорит, уважаемый Исмаил.

– Кто она?

– Дочь одного куймурского слепца.

Исмаил рванул Муумину за руку. Девушка, жавшаяся к Хасану, не удержалась на ногах, отлетела и повалилась на тахту. И, тут же вскочив, взмолилась:

– Что вы хотите от меня? Я ничего не знаю. Никакого корана и в глаза не видала! Отпустите, люди добрые! – Муумина бросилась в ноги Ибрахим-бею: – Отпустите меня! Дома слепой отец. Он совсем один, пропадет без моей помощи.

Ибрахим-бей поднял девушку, утер своим платком слезы на ее щеках и сладострастно воззрился на трепещущее от страха создание.

– Я и подумать не мог, что в этих суровых горах водятся такие чудесные цветы! – Турок крутанул ус и добавил: – Это же сама гурия, суженая праведнику в раю после смерти! И откуда она такая взялась?

– Наш край не столь скуден, как тебе кажется, уважаемый Ибрахим-бей, – подобострастно склонился перед гостем Исмаил. – Что, нравится?

– Еще бы. Она достойна украсить гарем могущественного султана. Хвала ей!

– Что ж, по нашему обычаю, все, что ласкает глаз кунаку, принято дарить ему. Так тому и быть! Вот только вытянем из нее, где упрятана святая книга!..

Исмаил говорил, а сам торжествующе поглядывал на Хасана. Наконец-то этот человек покорен и к тому же, конечно, страдает из-за девушки. Это-то Исмаил понял сразу, и сейчас он с удовольствием делал свое любимое дело – добивал жертву.

– …Валлах-биллах,[16] эта девушка очень даже мила, – сказал он с похотливой ухмылочкой. – Ну, дочь моя, скажи, где находится коран с медной застежкой, и мы отпустим тебя…

– Не говори, Муумина! – крикнул Хасан. И голос его звучал так, словно требовал: «Умри, но молчи», а лицо выражало только одно: «Что будет, что будет с бедной девушкой?!»

– Уведите его! – приказал Исмаил. – Да смотрите в оба, чтоб не сбежал, он еще понадобится мне для потехи. А ты, Саид Хелли-Пенжи, останься здесь!

Хасан побледнел. Последнюю надежду на помощь он связывал с Саидом…

Аждар и Мирза вывели Хасана. Во дворе Хасан увидел своего белого коня: оседланный, со свисшей на землю уздечкой, словно бы только прискакал. Оно и верно. Бедный конь три дня искал хозяина, ждал его на окраине села. А как-то ночью еле спасся от волков и вот наконец забрел сюда.

Узнав хозяина, конь радостно заржал и стал отчаянно бить копытом о землю.

– Дайте с конем попрощаться, – сказал Хасан, зло глянув на Исмаиловых слуг. Он простить себе не мог, что в свое время не прикончил этих головорезов.

– Иди, иди! – подтолкнул его Аждар.

– Пусть попрощается, видишь, конь как жалобно смотрит, – посочувствовал Мирза.

– Ну, ладно. Прощайся.

Хасан из Амузги подошел к коню. Тот заржал еще радостней и еще сильней забил копытом о землю. Хасан погладил его по шее, незаметно огляделся по сторонам и… «Другого такого случая не представится, – решил он, – терять нам с тобой нечего, мой верный друг, надо рискнуть!..» В мгновение ока Хасан взлетел в седло, на ходу рванул у турка-стражника винтовку и ураганным вихрем унесся в открытые ворота.

И такое тут поднялось, словами не передать. Началась пальба со всех сторон. Неистово ревел Исмаил. Готовый рвать на себе волосы, он что есгь силы поочередно хлестал плетью то Аждара, то Мирзу, оставляя на их лицах кровавые рубцы. Похожий на разъяренного буйвола, Исмаил ничем не мог унять свой гнев. В его глубоко затаившиеся зрачки, не умеющие, как говорят горцы, улыбаться, выплеснулась вся необузданная жестокость убогой души.

– Стреляйте же! – кричал он. – Холодные кишки мертвой овцы! Всех по одному перебью! Во что бы то ни стало. Живым или мертвым приведите его ко мне, чтоб род ваш передох! Негодяи!

Выхватив из кобуры маузер, Исмаил разрядил его в Аждара. Мирза тем временем успел вскочить на коня и умчаться вслед за беглецом…

Хасан из Амузги держал путь в сторону водопада, к лесу, где, по словам Саида Хелли-Пенжи, были сыновья Абу-Супьяна. А погоня все ближе и ближе. Стреляют уже совсем рядом. И вдруг из лесу тоже раздались выстрелы. Хасан оглянулся и удивился: преследователи один за другим слетали с коней, ряды их редели. Вот уже только один продолжает погоню. Хасан разглядел – это Мирза. На скаку он выстрелил в Хасана. Пуля прожужжала над ухом. Хасан обернулся, прицелился и дал ответный выстрел. Мирза, словно бы напоролся на что-то, откинулся, слетел с коня, прокатился по земле и успокоился в выжженной солнцем траве, широко раскинув руки… А в лесу Хасана встретили друзья. И он, будто только и ждал этого мига, чтобы наконец расслабиться, потерял сознание. Его отвезли в Агач-аул, в саклю Мустафы, куда в тот же день прибыли посланцы комиссара Али-Баганда – его брат Муртуз-Али и Умар из Адага.

Глава шестая

Коварство без любви

Побег Хасана из Амузги надолго вывел Исмаила из равновесия.

А Саид Хелли-Пенжи был и рад и не рад. Радовался он тому, что не оказался рядом с Исмаилом в минуту, когда гнев того достиг предела, – продырявил бы, как Аждара. А огорчало Саида то, что побегом своим Хасан из Амузги был обязан не ему, Саиду, и потому он опять же не избавлен от страха, что сыновья Абу-Супьяна рано или поздно расправятся с ним. Голова шла кругом, что предпринять. Не зря говорят горцы, что человек только тогда ощущает всю сладость жизни, когда над ним нависает угроза расставанья с ней. И Саид подумал о девушке из Куймура. Вот за чье спасение Хасан избавит его от страха!.. По приказу хозяина она заперта в дальней угловой комнатушке нижнего этажа. Саид сам ее запер, еще тогда, в суматохе, когда бежал Хасан…

Целый день Исмаил не находил себе места, ломал в злобе пальцы, поносил кого мог и в душе больше всех упрекал себя в том, что сразу не удушил большевика, послушался этого турка, который вообще-то изрядно ему надоел. Исмаил уже чувствовал, что Ибрахим-бей постепенно ведет себя в его доме совсем как хозяин. Кунак бывает кунаком три дня, говорят горцы. «А эту упрямую девчонку, – решил Исмаил, – я задержу у себя, будет приманкой для Хасана. Пока она здесь, он непременно объявится».

Солнце еще не скатилось за горы, когда к Ибрахим-бею прибыл гонец от командующего всеми вооруженными силами Дагестана – так называл себя некий Хакки-паша. Гонец передал приказ, которым Ибрахим-бею предписывалось на рассвете вместе с отрядом Исмаила выступить с юга на Шамиль-Калу[17] и изгнать оттуда бичераховцев.

– Слава аллаху, – воскликнул Ибрахим-бей, – наконец-то нам предстоит настоящее ратное дело! Слышишь, Исмаил, завтра выступаем на Шамиль-Калу, твои люди должны быть готовы.

– Я прикажу племяннику…

– Вели, чтобы всех хорошо накормили! Бой предстоит серьезный… Солдаты Бичерахова – это тебе не босые большевики с кинжалами. Они хорошо вооружены и испытаны в боях.

– Тем ожесточеннее мои люди будут воевать с ними. Объявим, что вся добыча им, и они пойдут в огонь и воду. Захватим город и дадим людям право сутки делать все, что захотят…

– А сегодня я бы предпочел отдохнуть. Надеюсь, что предоставишь мне возможность скоротать ночь с райской пташкой? – ухмыльнулся Ибрахим-бей.

– Имеешь в виду эту куймурскую красотку?

– Кого же еще?

– Что ж, давай. Но только не вздумай прикончить ее к рассвету, как некий падишах из сказки. Она еще мне нужна, с ней связана тайна.

– Может, мне попробовать потянуть ее за язык?..

– Это я сделаю сам. – И Исмаил кликнул Саида Хелли-Пенжи. – Где девушка? – спросил он, когда тот вошел.

– Там в угловой, внизу.

– Покорми ее и дай кувшин воды, а дочери моей скажи, чтоб приодела девчонку. Как стемнеет, отведешь ее в тавхану![18]

– Хорошо! – почтительно сказал Саид. Он понял, что девушке грозит бесчестье, а в таком случае ему не с чем будет предстать перед Хасаном из Амузги и вряд ли тогда удастся выскользнуть из рук сыновей Абу-Супьяна…

– Прости, что я тогда погорячился, ты, оказывается, достоин уважения. Я, может, и в самом деле женю тебя на своей дочери… – Исмаил испытующе посмотрел в глаза Саиду.

«А почему бы мне и правда не жениться на пухленькой розовощекой дочери этого богатея? – подумалось Саиду. Но он тотчас отогнал эту мысль. – Э, нет, такой хомут не по моей шее, уважаемый Исмаил. Это похуже, чем водить по аулу осла с привязанным на нем человеком. Ты хитер, но не думай, что у других головы набиты соломой. Поживи, еще услышишь обо мне, дорогой тестюшка». Саид Хелли-Пенжи отнес девушке поесть и заодно повстречался с той, что хозяин прочил ему в жены, со старшей дочерью Исмаила. И только тут Саид приметил, что она хоть и молода да румяна, а раскосая: один глаз, как говорят горцы, смотрит на море, другой в горы.

Саида неожиданно пронзила дерзкая мысль, от которой он чуть было не бросился в пляс: проникновенно посмотрев на зардевшуюся хозяйскую дочку, он зашептал ей в ухо:

– Подыщи во что бы нам переодеть пленницу и, как стемнеет, принеси в угловую комнату. Я там буду ждать тебя, – Саид многозначительно подмигнул девице. Она с готовностью опустила ресницы в знак согласия. Саид уже казался ей почти женихом. Девушка конечно же подслушала слова, сказанные отцом, и в душе не без радости согласилась с такой своей участью, сожалея только о том, что не тотчас все сделается. А ей ой как не терпелось стать женой этого пригожего парня. Саид пожал локоток своей предполагаемой невесты, и она, смущенно прикрываясь уголком головного платка, убежала…

Саид Хелли-Пенжи вошел к Муумине, положил перед ней на табурет хлеб, кусок мяса и кувшин с водою. Муумина посмотрела на него с испугом и мольбой…

– Не бойся меня, поешь, – ласково сказал Саид.

– Они убили его? – со слезами на глазах спросила Муумина.

– Кого? – не сразу понял Саид. – Ах, Хасана? Нет. А тех, которые тебя сюда привезли, сегодня похоронили. Ты не тревожься, Хасан на воле и ждет тебя! Белый конь его спас. Дьявольский конь!

– Разве меня выпустят отсюда?

– Я помогу тебе, – сказал Саид, приложив палец к губам, и как бы случайно спросил: – А ту книгу ты на самом деле нашла?

– Ничего я не находила… – настороженно посмотрев на Саида, ответила Муумина. – И не нужно мне никакой твоей помощи! Хасан сам спасет меня! Он же знает, что я здесь, у этих злых людей, обязательно спасет!

– Сегодня же ночью мы с тобой убежим отсюда!..

– Никуда я не убегу… – Она не могла верить человеку, который спрашивает о коране. Хасан ведь сказал ей, что об этой книге никому нельзя ни слова говорить. А этот спрашивает. Значит, тоже хочет обхитрить ее, выведать тайну…

Саид Хелли-Пенжи тем временем испугался, как бы упрямство этой девушки не расстроило его планов. Он не знал, как убедить ее, чтобы поверила и согласилась бежать. «Зачем я только заговорил о коране?!» – подосадовал Саид и снова повторил:

– Не бойся меня, поешь…

– Не хочу!

– Я принесу тебе мужскую одежду, ты переоденешься. Умеешь ездить на лошади?

– Да…

– Сегодня же ночью я обязан доставить тебя к Хасану. Я обещал ему!..

– Он просил тебя об этом? – уже с надеждой в голосе проговорила девушка.

– Да, просил.

– Это правда?

– Правда.

– Если ты обманешь, я убью тебя! – вдруг решительно сказала Муумина и, испугавшись своих слов, тут же поправилась: – Не я, конечно, но Хасан отомстит за меня!

– Согласен! Твой кинжал – моя шея. Идет?

– Ладно, – кивнула девушка.

– А теперь поешь. Голодная ведь…

– Очень, – и Муумина взяла хлеб…

Саид вышел.

Исмаил и Ибрахим-бей выстроили свои отряды на площади и проводили поверку. Тут же резали и освежевывали баранов, разжигали костры и варили в больших казанах мясо.

– В честь чего такой пир? – спросил Саид, подходя к одному из костров.

– И сам не понимаю, – сказал человек, разделывавший барана. – В бой надо голодных гнать, злее будут, а они зачем-то решили накормить людей.

– В какой бой?

– Завтра на рассвете выступаем на Шамиль-Калу, будем выбивать оттуда англичан. Потому сегодня и будет пир. Скряга Исмаил зря не расщедрится.

– А что ему жалеть? Столько добра, на десять жизней хватит, – пожал плечами Саид Хелли-Пенжи.

– Ну, раньше, бывало, у него огня не выпросишь очаг запалить. Может, так и надо, может, это мы бережливость и расчетливость называем скупостью? Не знаю… Жизнь стала какая-то непонятная, все в ней кипит, как в котле. Где правый, а где неправый, не поймешь… Все говорят, дело идет к лучшему. А если завтра мне голову снесут, на черта мне тогда это лучшее?

– Зачем же в таком случае ты идешь туда, где сносят головы?

– Что делать-то, когда голод из дому гонит, а нагота в дом. Долг я Исмаилу плачу – дал он мне три барана, прирезал я их, семью обеспечил, сыты будут, а я, если жив останусь, коня получу. Вот затем и иду, куда денешься. Каждому свое, а луковице слезы подавай.

– Незавидная доля, ничего не скажешь.

– Твоя-то завиднее? В холуях ходишь!

– Все мы холуи у времени, все на службе у обстоятельств.

– Вот я все и думаю, зря погибать не хочется. Знать бы, за что жизнь отдаешь? За три овцы вроде маловато. Съедят их мои домочадцы и снова станут бедствовать, особенно если меня не будет… Ясно хочется знать, чем все это кончится, есть ли надежда, что моей семье когда-нибудь станет лучше. Если бы верил в такое, и минуты не жалел бы свою жизнь…

– Подавайся тогда к большевикам, у них, говорят, все ясно… – поджав губы, процедил Саид Хелли-Пенжи.

– Да я и то думал. Пошел даже с ними весной. А вон как получилось, и лошадь потерял, и самого ранили… Землю они раздали всем, и мне досталось. Последние штаны продал, посеял. А большевики вдруг взяли да и ушли. Хозяин земли вернулся, и урожай теперь ему собирать… Вот чем все это кончилось. Нищему и подвиг совершить трудно.

– Д-да, горькая у тебя судьба.

– Хуже не придумаешь. И ничего, по-моему, у нас не выйдет, пока один тянет туда, другой сюда, а третий еще куда-то, в другую сторону… Если бы все к одному шли, всем миром, тогда, может, и получилось бы.

– Вот ты и обрел ясный смысл, за это и борись! – ухмыльнулся Саид Хелли-Пенжи и зашагал вперед, к Исмаилу, увидев, как тот, заложив руки назад, важно расхаживает перед своими наемными людьми, объясняя им что-то значительное, верно уговаривал, как без размышлений надо сложить голову за Порт-Петровск.

Подойдя поближе, Саид услыхал, о чем речь.

– …Сегодня наш враг бичераховцы, чтоб их род передох! И мы будем их бить, как били всех, кто приходил к нам в горы с оружием! – говорил Исмаил с таким видом, будто он самолично не раз отражал нашествия многих иноземных армий.

В азарте он схватился за саблю, не свою, правда, а чужую, неизвестно как у него оказавшуюся (на ней была надпись: «Его В.Г.И. Всероссийский Николай I всемилостивейший пожаловал сию саблю Абу-Султану в 1829 г.»). Хотел Исмаил своей лихостью похвалиться, помахать над головами у людей, да сабля, оказалось, заржавела – лезвие осталось в ножнах, и только рукоять была зажата в поднятом кулаке. Исмаил побагровел от досады, а турецкий офицер с трудом удержался, чтобы не рассмеяться, только улыбнулся и глазами словно бы сказал: «Ну и дурак, только опозорился». Но это уже скорее просто показалось Исмаилу.

Сумерки сгустились, люди стали расходиться. Исмаил вернулся в дом вместе со своим кунаком и Саидом Хелли-Пенжи. Жена Исмаила приготовила добрый ужин – и пироги мясные, и пироги с тыквой, и плов с черносливом. Непривычная щедрость мужа, видно, передалась и ей, а может, она просто умнее и, понимая, что затея мужа ни к чему не приведет, решила, пусть, мол, добро в дело пойдет.

Саид Хелли-Пенжи не стал мешать беседе двух «военачальников». Улучив момент, он сходил к Муумине, передал ей добытую раскосенькой Зейнаб мужскую одежду и велел, чтобы была готова. На обратном пути на балконе он снова столкнулся со своей «невестой», разодетой в новое платье – это мать ей сшила из ткани подаренной Ибрахим-беем. Саид ущипнул ее, попытался обнять, она кокетливо повела плечами и ласково глянула на него, видишь, мол, я созрела, можешь сорвать меня, вкусную, спелую ягодку.

А в доме за ужином Исмаил уже совсем разошелся, выпил изрядно огненной воды, заодно и турка щедро угостил да все приговаривал:

– Пей, тебе сегодня предстоит нежить райскую птицу.

Он вроде бы завидовал турку и в душе упрекал себя, что уступил ему девушку. Она ведь из Куймура, славного красавицами, которым нет равных в нежности и белотелости лилейно-стройных станов.

Саид Хелли-Пенжи не зашел в дом. Он потянул за собой Зейнаб. Она для видимости засопротивлялась, но тут же и подалась. Саид увел ее под лестницу… Девица вся горела от предвкушения чего-то необычного – мужские руки касались ее впервые. Полная нетерпения, она вдруг спросила: «Что ты хочешь?» «Что я хочу?» – призадумался Саид Хелли-Пенжи. На миг ему стало жаль ее. Но только на миг. Такая уж у него натура – с легкостью делать дурное. Девчонка глупа и доверчива, ластится словно кошка, грех не воспользоваться этим. Саид прижал Зейнаб к груди. Стал целовать. Она попыталась высвободиться, но лишь для виду, а губами тоже тянулась к нему. Тянулась и горячо шептала:

– Нельзя ведь до свадьбы! Стыдно…

– Ничего, сыграем и свадьбу. Ты уже мне жена и должна сегодня быть моей.

– Ой, что ты! – забилась у него в руках Зейнаб. – Давай подождем до свадьбы…

– Сегодня или никогда! – Саид, чтобы подзадорить ее, даже отстранился. – Не хочешь сейчас, а завтра меня, может, и вовсе не будет. Убьют или убегу. Ищи тогда себе мужа.

– Нет, нет! Тебя не убьют. Ты нужен мне. Ты останешься. Я… – Щеки у девушки запылали, она робко опустила ресницы.

– Пуля не спрашивает, нужен я тебе или нет. Зато если ты сегодня станешь моей, я уж точно знаю, что останусь тогда живым и вернусь к тебе.

– Но я хоть маме скажу!.. – наивно проговорила Зейнаб.

– Да, да, иди! И отцу заодно скажи, дурища! – зло буркнул Саид.

– Ты не сердись. Ты… Ну хорошо! – с трудом вымолвила Зейнаб.

– Я сейчас отведу тебя в ту комнату, в тавхану. Жди меня там, как совсем стемнеет, приду.

– Но там спит наш гость?..

– Сегодня ему не до сна – завтра на рассвете выступаем в бой. У них с твоим отцом много дел. Поняла?

– Да. Но я боюсь…

– Не бойся, я буду с тобой. – И он потянул ее в тавхану. Усадил там на диван и ласково сказал: – Ты поплачь. Говорят, слезы девушки обернутся ей в радость, когда станет женой.

– Мне не хочется плакать, я сегодня такая счастливая! – Зейнаб прижалась к Саиду.

А он про себя подумал: «Ничего, еще поплачешь!» И собрался уходить.

– Ты скоро придешь?

– Скоро.

– Я буду ждать! А ты любишь меня? Ну ладно, не говори, я знаю… Только почему ты сердитый…

Саид Хелли-Пенжи уже не слушал ее. Он вышел, закрыл дверь, зажал ключ в кулаке и спустился с лестницы. Навстречу ему вывалились хмельные Исмаил и Ибрахим-бей.

– Ну я пошел, хи-хи! – многозначительно хмыкнул Ибрахим-бей, обнимая за плечи Исмаила.

– Эй ты, Саид Хелли-Пенжи! – крикнул Исмаил заплетающимся языком. – Отведи к нему эту стерву, чтоб род ее передох.

– Она уже в тавхане! – ответил Саид. Голос его дрогнул. «Не помешал бы мне этот пьянчуга сотворить задуманное».

– Какой предусмотрительный! – удивился Исмаил. – Молодец! А теперь на коня и проверь все посты! Понял? Потом доложишь мне! – Исмаил широко зевнул и, пошатываясь, направился к себе…

– Уважаемый Исмаил, разреши мне еще кого-нибудь прихватить с собой. Небезопасно одному…

– Возьми любого! – И Исмаил ушел. Ему свят свой очаг, а до горестей других дела нет.

Саид Хелли-Пенжи, предупредительно провожая Ибрахим-бея, шепнул ему:

– Ты огня не зажигай. Она уже там. Со светом хуже. Да действуй посмелее. Будет плакать, рваться, не обращай внимания…

– Не учи меня… Когда ты этим делам обучаться ехал, я с учебы возвращался. Иншаллах! – расхохотался турок, потирая руки в предвкушении удовольствия.

– Тихо ты… Не испугай райскую птичку… – Саид подвел турка к двери, отпер ее, втолкнул к бедной, охваченной трепетным ожиданием Зейнаб и, закрыв дверь на ключ, одним махом сбежал во двор. Вывел двух заранее оседланных лошадей и сходил за Мууминой. Переодетая, она ждала его. Саид помог девушке сесть в седло и, приказав ей не отставать, направил своего коня в сторону выхода к морю. Первый встречный постовой, ничего не заподозрив, пожелал им провести ночь без неприятных приключений и, сказав, чтобы проверили и самые дальние посты, пришпорил коня. Саид тоже рванул.

За ним следовала Муумина. Постовых Саид Хелли-Пенжи боялся меньше всего. Не встретить бы сыновей Абу-Супьяна, уж они-то не дадут ему исполнить задуманное. Раб своих инстинктов, Саид Хелли-Пенжи был способен и на добро и на зло. Все зависело от того, какие порывы двигали его изменчивой душой в ту или иную минуту, с какой силой воздействовали на струны его сердца удары желаний.

Когда смеется судьба

Исмаил, не раздеваясь, повалился на тахту и уснул. Встревоженная тем, что куда-то задевалась старшая дочь, которая и за плетень дворовый не часто выходила, жена Исмаила тщетно пыталась растолкать мужа, отправить его на поиски.

А Зейнаб между тем билась в лапах пьяного турка. Она сразу, едва тот подсел и протянул к ней руки, узнала, кто перед ней, и поняла, как жестоко обманул ее человек, которому она доверилась всем своим наивным девичьим сердцем. Зейнаб в ужасе рвалась, кричала, колотила кулачками в дверь, но все напрасно. Ибрахим-бей снова и снова бросал ее на тахту, она билась в его объятиях, как куропатка в когтях коршуна, до крови укусила его за руку, и тогда, озверев, он стал избивать ее. Зейнаб уже выбилась из сил и только жалобно стонала. Ее по-прежнему никто не слышал, а хоть бы и услышал, так едва ли пришел бы на помощь. Ведь все знали, что к турку на ночь должны привести бедную пленницу, вот бы и подумали, что это она кричит…

Зейнаб охрипла, свернулась как котенок и горько плакала. Турок тоже устал. Сердце тяжело ухало, на висках надулись вены, как-никак, а ему уж без малого пятьдесят… Убедившись, что девушка обессилела и сопротивляться, пожалуй, больше не будет, он разделся, подложил под голову подушку, лег рядом с ней, обнял за плечи и затих, выжидая, может, в ней проснется желание. А она вдруг отпрянула, снова вскочила, подбежала к двери и закричала: «Откройте! Мама, спаси меня! Мама!» Но крика не получилось. Зейнаб задохнулась – Ибрахим-бей вскочил, рванул девушку к себе, разодрал на ней платье, отбросил его в сторону, содрал и шаровары, и несчастная Зейнаб, неумело прикрывая наготу, опустилась на пол. Он поднял ее… и стал неистово целовать, потом понес на тахту и уложил, она еще билась у него в руках, но это были ее последние усилия, потом все задавило потное грубое мужское тело, волосатая грудь и руки…

Зейнаб больше не сопротивлялась, она стонала в беспамятстве. А он… огорошенный своей мужской беспомощностью, злой как зверь, юлой вертелся над целомудренным девичьим телом, осыпал жадными сладострастными поцелуями ее налитые нетронутые груди, шею, плечи, пока наконец не откинулся на спину и не забылся тяжелым сном…

Жена Исмаила, которая все еще тормошила мужа с лампой в руке, вдруг прислушалась к крику пленницы, что доносился из тавханы, и голос на миг показался ей знакомым. Но она и в мыслях не могла допустить, что это может быть ее Зейнаб, что благовоспитанный турецкий офицер, который не ровня ее неотесанному мужу, способен на такое в доме хозяина. На ее месте никакой другой матери тоже не пришло бы в голову, что гость может допустить такое вероломство.

Исмаил наконец встряхнул голову, как лошадь на водопое, с трудом открыл глаза и приподнялся:

– Что такое, что случилось?

– «Что случилось», – передразнила его жена. – Тебя и пушечным выстрелом не разбудишь. И это в такое время, когда надо спать одним глазом, а другой чтоб бодрствовал. Дочь наша старшая потерялась, вот что случилось… Зейнаб не вернулась…

– И из-за этого ты меня разбудила, такой сон перебила, чтоб твой род передох! – И он уже снова хотел повернуться на другой бок, да жена ему не дала:

– Пойми ты наконец, пропала Зейнаб. Домой не вернулась, понимаешь?

– Куда она могла деться? – Тревога жены постепенно передавалась и ему.

– Жду, а ее нет.

– Куда она ушла?

– Если бы я знала!

– Может, у какой-нибудь подруги заночевала?..

– Да что ты говоришь? Какая еще подруга! Ты же знаешь, что она и за ворота не часто выходит. Да и нет у нее подруг!

– А может быть, может быть…

– Что может быть, говори же толком?

– Откуда я знаю, что может быть с твоими дочерьми, родила бы сыновей, не пришлось бы тревожиться.

– Да она же не только моя, но и твоя дочь, пойми ты!.. – Женщина заплакала, поставила лампу на каминную полочку и села на тахту.

– Может, она любовь с кем крутит? Неудивительно, парней кругом полно, а она уж в возраст вошла… – Исмаил, видно, и сам испугался своего предположения. Он вдруг схватился за голову: – Не дай бог такого позора, я ведь обещал отдать ее за Саида Хелли-Пенжи…

– Я уж ходила к нему, – сказала жена, – но его и самого нет.

– Похитил? Но зачем похищать, если я обещал отдать ему Зейнаб. Непонятно… Что-то здесь не то…

Первая от ужаса вскрикнула жена Исмаила. Небывалый страх охватил и его. Он оцепенел, не мог с места двинуться: через окно в комнату впрыгнул Хасан из Амузги с наганами в обеих руках, а за ним сын Али-Шейха Мустафа, брат комиссара Али-Баганда Муртуз-Али и Умар из Адага.

– Тихо, без шума, – приказал Хасан из Амузги, – не то продырявим вас обоих насквозь! И отправитесь вы в рай, ходить голыми и есть райские яблочки…

– Я не ты, смерти не боюсь! – вдруг осмелев, закричал Исмаил. – Ах, жаль, поверил турку, не уничтожил тебя!

– Я кому сказал, тихо! Мне не до шуток! Где Муумина? Ты знай, Хасан из Амузги дважды кинжала из ножен не вынимает! Где Муумина?..

Едва придя в сознание в доме Али-Шейха, Хасан из Амузги заговорил только об одном, о том, что надо спасать Муумину. К счастью, на подмогу к нему прибыли от комиссара верные люди. Не открывая своих чувств, Хасан из Амузги сослался на то, что, мол, с именем этой девушки связана тайна исчезнувшего корана, и люди комиссара, не задумываясь, последовали за Хасаном…

К дому Исмаила они подошли со стороны крутого песчаного косогора, откуда никто никого ждать не мог. Стоявших на посту двух турок сняли без звука: закололи кинжалами. Подставили лестницу и подобрались к окну. А все эти ходы Хасан из Амузги запомнил, еще когда его водили на позор вокруг дома, приметил он и лестницу в огороде…

Хасан торопил друзей, боялся опоздать, он-то знал, что Муумину ждет насилие. Душа у него горела от боли. «Неужели не поспею? – твердил он себе. – А еще хвалился, что спасу ее от всех бед!» Как назло, так долго молчит этот готовый лопнуть от страха каникус. Хасан притянул его к себе, встряхнул за грудки:

– Я тебя спрашиваю, где девушка?

– Она!.. Она!.. – Как он мог сказать, где она? Но сказать надо. Эти люди не отстанут… – Она у Ибрахим-бея…

– Где? – вырвался крик у Хасана из Амузги.

– В тавхане!

– Веди меня туда. Да живо! Ты, Умар из Адага, останься здесь, остальные со мной! – И, подталкивая дрожащего Исмаила, Хасан вышел на балкон. – Скорее!

Он прижал к спине Исмаила дуло не знавшего осечки нагана.

Исмаил, поначалу на миг расхрабрившийся, только теперь по-настоящему оценив свое положение, потерял дар речи от страха. Он знал, что Хасан из Амузги явится за девушкой, знал, но не предполагал, что это случится так скоро, а потому не принял мер предосторожности, и теперь вот получай… Он послушно подвел непрошеных пришельцев к тавхане. Хасан из Амузги рванул к себе дверь, но она была заперта.

– Открывай! – закричал он.

– Изнутри, наверно, заперся! – проговорил Исмаил.

– Разбуди этого негодяя и вели, чтоб открыл. Только без шума, иначе рассвета ты не увидишь…

Исмаил подошел к двери и стал стучаться, тихо звать Ибрахим-бея. Голос у Исмаила срывался. Турок слишком долго не откликался, и тогда нетерпеливо забарабанил кулаками Хасан из Амузги. Ясное дело, свершилось то, чего он больше всего боялся. «Ну, держитесь, мерзавцы! Не будет вам от меня пощады!» – подумал про себя Хасан, а сердце выстукивало: «Муумина, Муумина!»

За дверью послышалась наконец какая-то возня. Затем кто-то хриплым голосом, вроде бы женским, взмолился:

– Не прикасайся ко мне!

И только после того Ибрахим-бей спросил:

– Кто там?

– Это я, уважаемый Ибрахим-бей, Исмаил…

– Что случилось?

– Дело есть, неотложное. Открой!

– У меня нет ключа, твой слуга запер меня, – сказал Ибрахим-бей. Он тем временем крепко держал девушку, прикрыв ей ладонью рот, чтобы не кричала.

– Надо ломать дверь! – бросил Хасан.

– Дайте-ка я… – Мустафа сын Али-Шейха рванул изо всей силы за ручку, дверь слетела с петель, и они ворвались в комнату.

Увидев в лунном свете неизвестных вооруженных людей, Ибрахим-бей выпустил из рук девушку. Нагая, она бросилась на колени и зарыдала.

– Муумина! – крикнул Хасан из Амузги. Девушка вскочила, отбежала в угол и сжалась в комочек… Он подошел к ней: – Муумина!..

– Звери, звери, звери! Что вам нужно от меня?! – забившись в угол, вскричала девушка.

Это была не Муумина, это не ее голос, и лицо не ее. Тревога Хасана постепенно перешла в удивление, а удивление в недоумение.

– Это не она! – сказал Хасан из Амузги, обернувшись к Исмаилу, который стоял, как неживой, будто потолочная балка упала ему на голову и выбила всякое сознание. – Где Муумина?!