А как же быть, если страна, совершившая социалистическую революцию, еще не созрела для социализма, как, например, Россия в 1917 году? Тогда, отвечали классики марксизма, они смогут построить социализм с помощью и при поддержке более развитых стран.
      Ленин, борясь в 1917 году за социалистическую революцию, понимал, что Россия еще не подготовлена к социализму. Он шел на революцию в уверенности, что пролетариат передовых капиталистических стран Европы поддержит русскую революцию. Его уверенность вытекала из анализа эпохи империализма как эпохи войн и революций.
      Да, говорят критики, но ведь этого не случилось, предвидение Ленина не осуществилось. Русская революция осталась одинокой в безбрежном океане капиталистического окружения. И С.Каррильо в связи с этим задается вопросом:
      "Не является ли тип государства, который развился в Советском Союзе, и в частности та диктаторская система, которая ассоциируется с именем Сталина, со всеми своими эксцессами, злоупотреблениями и произволом, следствием именно этой функции государства, которая состоит в осуществлении первоначального накопления, в развитии современной индустрии любой ценой...
      ...Обратная же сторона состоит в том, что это накопление, это титаническое усилие развить индустрию потребовало огромных и бесчисленных жертв рабочего населения, жертв, на которые широкие массы этого населения не могли согласиться. И в этом состоял просчет, который поразил союз рабочих и крестьян и с неизбежностью привел к установлению государства такого типа, которое не только подавляет прежние прогрессивные классы, но также и ту часть населения, ... которая не принимала эти жертвы и, объективно говоря, могла быть мобилизована против нового правительства. Феномены бюрократизации возникли не только на основе традиций царизма, но также из этой ситуации, которой не предвидели теоретики. Маркс, Энгельс, да и сам Ленин представляли себе диктатуру пролетариата как власть огромного большинства, подавляющего крошечное меньшинство, для которой организация широкой демократии была предпосылкой. На практике так не произошло. Большая часть населения была пассивной, а очень важная часть - враждебной. Рабочая демократия продолжала все больше "сморщиваться", и то же самое происходило в партии, где острые социальные противоречия проявлялись в обострении фракционной борьбы, которой после смерти Ленина никто не способен был управлять. В результате этого образовался бюрократический слой, который начал присваивать себе функции лидерства, будучи уверенным, что он является исполнителем воли социальной массы рабочего класса, воплощением его диктатуры, но который незаметно начал пускать свои собственные корни, приобретать собственные интересы, действовать в соответствии со своими собственными специфическими механизмами и объективными законами". (С.Каррильо "Еврокоммунизм и государство". Подчерк. мной. - Авт.)
      Здесь многое верно, но неверна главная посылка: бюрократизация советского строя возникла и развилась не из потребности в первоначальном социалистическом накоплении, которая (потребность) якобы породила необходимое для ее удовлетворения насилие. Нет, насилие было необходимо Сталину для захвата им личной власти, и бюрократизация, централизация, отказ от установки на мировую революцию и замена ее установкой на сильное национальное государство - все это нужно было Сталину для достижения им той же цели.
      Каррильо сомневается в том, что сталинская политика насилия явилась результатом его отхода от ленинской установки на мировую революцию. Он пишет:
      "В своей речи на 1-м Всероссийском съезде Совнархозов 26 мая 1918 года Ленин сказал: "Мы не закрываем глаза на то, что нам одним, социалистической революции в одной стране, - если бы она была даже гораздо менее отсталой, чем Россия, если бы мы жили даже в условиях более легких, чем после 4-х лет мучительной, тяжелой и разорительной войны, - в одной стране социалистической революции своими силами не выполнить". (Ленин, ПСС, т.36, стр.382)
      "Эта же идея, - продолжает Каррильо, - высказывалась и в других случаях, и Сталин после смерти Ленина в течение некоторого времени признавал, что невозможно построить полный социализм в одной стране и что это будет достигнуто только тогда, когда триумфальное шествие революции охватит другие развитые страны..." (С.Каррильо, там же).
      Однако отход сталинской фракции от установки на мировую революцию начался еще до смерти Ленина, после провала германской революции в 1923 году, после начала стабилизации капитализма.
      В своих предсмертных статьях В.И. Ленин наметил тактику партии в связи со стабилизацией капитализма и затяжкой мировой революции. Эта тактика предусматривала политику, дававшую возможность пролетарскому государству продержаться до нового подхода мировой революции, надежда на которую связывалась у Ленина с назревающим восстанием колониальных и полуколониальных народов.
      Но вскоре после смерти Ленина Бухарин и Сталин предложили другую тактику - установку на строительство социализма в одной стране (конкретно в России) независимо от мировой революции. Это обосновывалось тем, что капитализм стабилизировался, и вопрос о мировой революции откладывается-де на неопределенное время. Они выступали поэтому против "авантюристической" политики Троцкого, продолжавшего придерживаться ленинской установки на мировую революцию.
      Предлагая коренным образом изменить тактику партии, Бухарин и Сталин руководствовались различными мотивами. Бухарин, так же, как Ленин и Троцкий, искал возможности продержаться до новой революционной ситуации в странах Европы - а концепция строительства социализма в одной России, казалось, открывала возможность мирного сосуществования с капиталистическими странами и использования этого промежуточного периода для медленной, постепенной доделки того, что не успел сделать в России капитализм.
      Сталин ни в какую мировую революцию не верил и был к этой идее равнодушен. Социализм, как он его понимал, можно было насадить только силой, а для этого нужно было создать сильное централизованное государство, руководимое единой волей и способное силой же в подходящее время насадить угодный ему строй в других странах. Таким образом, концепция "социализма в одной стране" совпадала с уже полностью сложившимся к тому времени у Сталина стремлением к захвату личной власти и очень облегчала этот захват.
      "Каким образом, - задает себе вопрос Каррильо, - соотносится, с одной стороны, эта идея (о невозможности построить социализм в одной стране), которая затем была идеологически отброшена, чтобы на ХVII съезде в 1934 году провозгласить победу социализма в СССР, - и, с другой стороны, характерные черты государства, построенного в СССР?"
      Пытаясь ответить на этот вопрос, Каррильо неправильно выводит ужесточение режима диктатуры из необходимости обеспечить первоначальное социалистическое накопление. Он пишет:
      "Ускоренная индустриализация, которая снизила возможности демократии и привела к крайнему подавлению ради достижения капитализации, необходимой для этой цели, не явилась результатом свободного выбора, сделанного исключительно по внутренним причинам. Это в значительной степени было навязано капиталистическим окружением под угрозой войны, которая хотя и разразилась только в 1941 году, но которая всегда замышлялась против СССР в предшествующие годы. Или индустриализация, или гибель - такова была дилемма, подтвержденная фашистской агрессией.
      Посредством этой угрозы империалистические силы, сознательно или нет, но оказывали влияние на все внутреннее развитие СССР. Они навязывали темп накопления и индустриализации, которые с необходимостью лимитировали социалистические мероприятия и оказывали негативное влияние на сельское хозяйство. Иначе говоря, они навязывали такой темп, который, в конечном счете, препятствовал союзу рабочего класса и крестьянства и сужал массовую базу системы. В то же время эта ситуация способствовала развитию государства, расположенного над и выше общества, государства, в котором методы принуждения разрослись до огромных пропорций и благоприятствовали возникновению эксцессов сталинских лет. Все это подтверждает невозможность построить полный социализм в одной стране до победы социализма также в ряде высокоразвитых стран...
      Международная ситуация навязала советским лидерам выбор превратить новое государство в великую военную державу ценой громадных жертв во имя этой цели. Это также придало государству, рожденному Октябрьской революцией, затем развитому Сталиным и все время зажатому в эту дилемму, специфические особенности которой наиболее ярко подчеркивают его авторитарный характер". (С.Каррильо, там же).
      Мы привели большую выдержку, чтобы не создалось впечатления, будто мы выдергиваем цитаты из контекста. В приведенной цитате дана законченная мысль автора по конкретному вопросу.
      К сожалению, приходится констатировать, что С.Каррильо ставит здесь вопрос с ног на голову. Аргументация взята им из "теоретического" арсенала Сталина. Это Сталин, оправдывая репрессии, убедил своих единомышленников (в том числе и ряд руководителей иностранных компартий), что карательная политика партии была вызвана давлением империализма, что ускорение темпов индустриализации диктовалось капиталистическим окружением, что "эти два процесса - зажим демократии и индустриализация - были тесно связаны между собою".
      Достаточно, однако, проанализировать ход событий в СССР с 1922 года (с момента начала болезни Ленина) до войны 1941 года, подробно рассмотренных мною в первой части данной книги, чтобы убедиться в следующем:
      1. Ужесточение режима началось сразу после болезни Ленина и было осуществлено не ради первоначального социалистического накопления. Ведь об индустриализации тогда еще и речи не было. Впервые вопрос об индустриализации был поставлен в докладе Л.Д. Троцкого на ХII съезде партии в 1923 году - только поставлен, и совсем не в плоскости подготовки страны к войне, а главным образом под углом зрения организации смычки города с деревней.
      Итак, о первоначальном социалистическом накоплении во имя индустриализации никто еще не заикался, а требование ужесточить режим уже открыто выдвигалось в речах лидеров партии (особенно Зиновьева). Это ужесточение должно было облегчить изоляцию своих противников, ибо в руководящей головке партии уже начался дележ наследства еще не умершего Ленина.
      2. 1923 год. Об индустриализации страны пока заговорил - и то лишь в теоретическом плане - только Троцкий. Сталин и Зиновьев еще об индустриализации и о накоплении средств для нее не помышляют, а зажим демократии уже принял угрожающие формы. Закончился он на том этапе, как известно, взрывом - дискуссией в партии и временным отступлением большинства ЦК под напором оппозиции. Была принята известная резолюция Политбюро от 5 декабря 1923 года "О внутрипартийной демократии", была издана брошюра Л.Д. Троцкого "Новый курс".
      1924 год. О первоначальном социалистическом накоплении, об ускорении индустриализации все еще речи нет, а ХIII партконференция и ХIII съезд партии уже принимают направленные против оппозиции решения "О мелкобуржуазном уклоне" и "О чистке вузовских ячеек". И направлены они против оппозиции только потому, что та вела борьбу за внутрипартийную демократию. Съезд также принимает решение "О ленинском призыве в партию", явно направленное на то, чтобы разжижить состав партии и тем гарантировать центральному Комитету большинство против оппозиции.
      В конце 1924 года фракция большинства добивается первой ощутимой победы: от руководства отсекается наиболее крупный и серьезный защитник демократии и ленинской линии Л.Д. Троцкий.
      1925 год. Все еще нет речи о первоначальном социалистическом накоплении. Вопрос об индустриализации (не в плоскости подготовки к войне, а как решение проблемы смычки с деревней) выдвигается не Сталиным, а Зиновьевым и Каменевым как один из пунктов программы их противостояния правоцентристскому блоку Бухарина-Сталина. Но на ХIV партконференции и на XIV съезде партии продолжается ужесточение режима и дальнейшее отсечение ленинских кадров. На сей раз отсекаются от руководства Зиновьев и Каменев.
      1926 год. Е.А. Преображенский выпустил в свет свою книгу "О первоначальном социалистическом накоплении". Но эта книга отвергается как справа, так и слева. Правоцентристский блок Сталина-Бухарина встречает ее в штыки как направленную против союза с крестьянством и противоречащую взглядам Ленина. Левая оппозиция в лице Троцкого и Зиновьева также находят теорию Преображенского противоречащей марксизму.
      Разрабатывается платформа оппозиции. В этой платформе впервые ставится вопрос об ускорении сроков индустриализации, необходимой для обеспечения страны промышленной продукцией, и в первую очередь - для эффективного проведения коллективизации. Оборона, конечно, тоже принимается во внимание, но не она определяет линию на индустриализацию.
      Оппозиция предлагает ускоренную индустриализацию лишь в рамках накоплений, поступающих от разницы между оптовыми и розничными ценами, от сверхобложения кулаков и нэпманов и от режима экономии. Тем не менее, правоцентристский блок обвиняет оппозицию в проповеди "сверхиндустриализации", в попытках разрушить союз рабочих и крестьян.
      И вся эта деятельность правящего правоцентристского блока, направленная против предлагаемого оппозицией ускорения индустриализации, сопровождается дальнейшим ужесточением режима. Исключаются из Политбюро Троцкий, Зиновьев и Каменев. Начинаются аресты оппозиционеров.
      1927 год. О первоначальном социалистическом накоплении все еще речи нет. ХV съезд партии принимает резолюцию, предусматривающую умеренную индустриализацию: развитие легкой индустрии, а тяжелой - только в меру развития легкой. Продолжаются обвинения оппозиции в "сверхиндустриализации".
      Но это - наименьшее из обвинений, которые сыплются в этом году на оппозицию. Внутрипартийная борьба принимает исключительно острый характер. ХV съезд исключает оппозицию из партии как раз за взгляды, которые предусматривают индустриализацию и коллективизацию. ХV съезд был кульминационным пунктом борьбы по вопросу о строительстве социализма в одной стране, а вслед за ним состоялось и осуждение оппозиции Коминтерном. Идут развернутые аресты оппозиционеров и заключение их в тюрьмы и лагеря.
      Таким образом, ясно, что идущее крещендо ужесточение режима никак не связано с подготовкой индустриализации и укреплением обороны страны.
      1928 год. В течение всего этого года Сталин продолжает стоять за умеренную коллективизацию и критиковать левую оппозицию за "сверхиндустриализаторские" тенденции, все еще занимает позицию развития тяжелой индустрии только "в меру развития легкой". Правда, в связи с началом борьбы против правой оппозиции, он уже начинает колебаться, но эти колебания идут пока главным образом по линии отношения к крестьянству по вопросу об обложении налогом кулаков и зажиточных середняков. И вызваны эти колебания срывом закупок государством хлеба у верхних слоев деревни.
      А ужесточение режима и зажим демократии все нарастают. Начинаются преследования последней группы членов ленинского Политбюро. Бухарин, Рыков, Томский и их сторонники все сильнее жалуются на "организационное окружение".
      1929 год. Только с апреля 1929 года Сталин начинает выдвигать вопрос об ускорении темпов индустриализации. Позднее в том же году он ставит вопрос о пересмотре в сторону ускорения этих темпов пятилетки - пятилетки, которая до того предусматривала поистине черепашьи темпы индустриализации.
      Можно считать, что с конца 1929 года Сталин принял платформу Преображенского о "первоначальном социалистическом накоплении". Есть этому и конкретные свидетельства: во время известной встречи Бухарина с Каменевым в 1928 году Бухарин сообщил Каменеву, что Сталин принял точку зрения Преображенского.
      Но к этому же времени относится окончательный разгром в партии всех оппозиций, окончательное отсечение от руководства всех бывших членов ленинского Политбюро, установление в партии и в стране личной диктатуры Сталина.
      Таким образом, на протяжении 1922-1929 годов в партии и в стране параллельно происходило два процесса: 1) подавление демократии, ужесточение режима и усиление личной власти Сталина и 2) сдерживание темпов индустриализации.
      Ленин и Троцкий рассматривали диктатуру, насилие как временный переходный этап, необходимый для подавления "крошечного меньшинства" (С.Каррильо) внутри страны и как пролог к мировой революции.
      Этого не получилось. Первоначальный план Ленина, партии большевиков столкнулся с сопротивлением внутренней и международной буржуазии, в том числе и в рядах собственной партии. В своих предсмертных письмах Ленин разработал на период до подхода всеевропей-ской революции новую тактику, предусматривавшую:
      а) продолжение социалистического строительства в области промышленности и, на ее основе, укрепление пролетарской базы советской власти;
      б) подъем сельского хозяйства - главным образом путем поощрения с.-х. кооперации и вовлечения в нее, на основе полной добровольности, бедняков и середняков;
      в) подъем общей культуры населения путем всеобщего обязательного обучения, создания условий для расцвета литературы, искусства и культуры;
      г) подъем материального уровня жизни трудящихся;
      д) решительная борьба с бюрократизмом.
      План Ленина полностью поддерживался Троцким, и он, этот план, не предусматривал, конечно, такой дикой, не соответствовавшей внутренним ресурсам страны, индустриализации, какую начал проводить Сталин. Не предусматривал он, разумеется, и бешеных темпов коллективизации, и принудительного ее характера, и всеобщего ограбления трудящихся масс страны.
      Сталинская политика в области индустриализации и коллективизации не только не соответствовала основным принципам марксизма, но и противоречила интересам борьбы за мировую революцию, отталкивала пролетариат европейских стран от Коминтерна, от опыта первой социалистической страны.
      Небезынтересны рассуждения по вопросу о насилии и принуждении известного русского философа-идеалиста Н. Бердяева, отнюдь не питавшего симпатий к русской революции, однако пытавшегося рассуждать о ней, в меру своих возможностей, объективно.
      Так, он соглашается с тем, что Ленин рассматривал диктатуру пролетариата как явление временное, необходимое лишь в переходный период от капитализма к социализму. Но, спрашивал Бердяев,
      "...как и почему прекратится то насилие и принуждение, то отсутствие всякой свободы, которыми характеризуется переходный к коммунизму период, период пролетарской диктатуры?"
      И далее Бердяев пишет:
      "Ответ Ленина простой, слишком простой. Сначала нужно пройти через муштровку, через принуждение, через железную диктатуру сверху. Принуждение будет не только к остаткам старой буржуазии, но и по отношению к рабоче-крестьянским массам, и к самому пролетариату, который объявляется диктатором. Потом, говорил Ленин, люди привыкнут соблюдать элементарные условия общественности, приспособятся к новым условиям. Тогда уничтожится насилие над людьми, государство отомрет, диктатура кончится".
      "Одного он (Ленин) не предвидел, - писал Бердяев, - что классовое угнетение может принять совершенно новые формы, не похожие на капиталистические. Диктатура пролетариата, усилив государственную власть, развивает колоссальную бюрократию, охватывающую, как паутина, всю страну и все себе подчиняющую. Эта новая советская бюрократия, более сильная, чем бюрократия царская, есть новый привилегированный класс, который может жестоко эксплуатировать народные массы.
      Переходный период может затянуться до бесконечности. Те, которые в нем властвуют, войдут во вкус властвовать и не захотят изменений, которые необходимы для окончательного осуществления коммунизма. Воля к власти станет самодовлеющей, и за нее будут бороться как за цель, а не рассматривать ее как средство. Все это было вне кругозора Ленина. Тут он особенно утопичен, очень наивен. Советское государство стало таким же, как всякое деспотическое государство, оно действует теми же средствами. Это, прежде всего, государство военно-полицейское. Его международная политика как две капли воды напоминает дипломатию буржуазного государства. Коммунистическая революция была оригинально русской, но чуда рождения новой жизни не произошло". (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма". Подчеркн. везде мной. - Авт.)
      Независимо от отдельных неверных характеристик (например, насчет "наивности" Ленина), здесь очень многое подмечено точно. При этом некоторые формулировки русского эмигранта Бердяева и лидера испанских коммунистов Каррильо совпадают чуть ли не текстуально. Сравним, например, подчеркнутые нами выше строки Бердяева с уже приводившейся ранее характеристикой Каррильо:
      "...В результате этого образовался бюрократический слой, который начал присваивать себе функции лидерства..." и который "незаметно начал пускать свои собственные корни, приобретать собственные интересы, действовать в соответствии со своими собственными специфическими механизмами и объективными законами". (С.Каррильо, "Еврокоммунизм и государство". Подчеркн. мной. - Авт.)
      Как видим, и Бердяев, и Каррильо подметили одно и то же явление и довольно точно определили его. Разница - в причинах, которыми авторы объясняют происхождение бюрократизма и упрочение режима насилия в Советском Союзе. И разница эта, как ни покажется странно, - в пользу идеалиста Бердяева, который, устанавливая эти причины, оказался ближе к истине, чем марксисты Варга и Каррильо.
      Чтобы выяснить суть этой проблемы, мы постараемся проследить историю эволюции советского государства.
      15. Причины возникновения и упрочения бюрократизма
      Опровергнем, прежде всего, утверждение Бердяева, что Ленин будто бы оказался "наивным политиком", не предвидевшим опасность, грозящую коммунизму от образования специфического слоя бюрократии.
      Была ли эта опасность "вне кругозора Ленина"?
      Нет, не была.
      В брошюре "о продовольственном налоге", написанной в 1921 году, Ленин писал:
      "Возьмите вопрос о бюрократизме. 5-го мая 1918 года бюрократизм в поле нашего зрения не стоит. Через полгода после Октябрьской революции, после того, как мы разбили старый бюрократический аппарат сверху донизу, мы еще не ощущаем этого зла. Проходит еще год. На VIII съезде РКП(б), 18-28 марта 1919 года принимается новая программа партии, и в этой программе мы говорим прямо, не боясь признать зло, а желая раскрыть его, разоблачить, выставить на позор, вызвать волю, энергию действия для борьбы со злом, мы говорим о частичном возрождении бюрократизма внутри советского строя. Прошло еще два года. Весною 1921 года, после VIII съезда Советов, обсуждавшего вопрос о бюрократизме, после Х съезда, подводившего итоги спорам, теснейше связанным с анализом бюрократизма, мы видим это еще яснее, еще отчетливее, еще грознее перед собою". (Ленин, ПСС, т.43, стр. 229-230).
      Приведенная цитата - повторяю, одна из многих - подтверждает, что Ленин полностью учитывал грозную опасность бюрократизма для советского строя даже в 1919 году, когда эта опасность была еще в зародышевом состоянии. По мере того, как опасность бюрократизма в связи с затяжкой международной революции возрастала, усиливалось и внимание Ленина к этой проблеме. Особенно активно занимался ею Владимир Ильич в последние годы своей жизни.
      "Эта война, - говорил он на Х Всероссийской конференции РКП(б) в мае 1921 года, подразумевая войну с бюрократизмом, - конечно, связана подчас с поражениями. Но где же это видано, чтобы даже самые победоносные войны обходились без поражений? Так и здесь возможны поражения, но борьбу вести нужно, хотя эта война куда труднее, чем гражданская". (Ленин, ПСС, т.43, стр. 328).
      И предупреждал партию:
      "Без систематической и упорной борьбы за улучшение аппарата мы погибнем до создания базы социализма".
      Очевидно, что Бердяев, мягко выражаясь, заблуждался насчет наивности и утопичности Ленина. Ленин прекрасно сознавал, откуда грозит опасность делу революции, что может погубить ее еще до создания базы социализма. И при этом, не стесняясь, указывал на главное зло, считая наиболее опасным типом бюрократа ответственных работников, в том числе и коммунистов.
      "Самый худший у нас внутренний враг - бюрократ, это коммунист, который сидит на ответственном посту... и который пользуется всеобщим уважением, как человек добросовестный... Он не научился бороться с волокитой, он ее прикрывает. От этого врага мы должны очиститься, и через всех сознательных рабочих и крестьян мы до него доберемся". (ПСС, т.45, стр.15)
      Отвечая на вопрос, откуда взялся советский бюрократизм, каковы социально-экономические корни этого явления, В.И. Ленин писал:
      "Эти корни двоякие: с одной стороны развитая буржуазия против революционного движения рабочих нуждалась в бюрократическом аппарате, в первую голову военном, затем судейском и т.д. Суды у нас классовые, против буржуазии. Бюрократизм не в армии, а в обслуживающих учреждениях. У нас другой экономический корень бюрократизма: раздробленность, распыленность мелкого производителя, его нищета, некультурность, бездорожье, неграмотность, отсутствие оборота между земледелием и промышленностью, отсутствие связи и взаимодействия между ними. Бюрократизм как наследие "осады", как надстройка над распыленностью мелкого производителя обнаружил себя вполне". (В.И. Ленин, "О продовольственном налоге", ПСС, т.43, стр. 230-231).
      Из приведенного выше ленинского анализа корней бюрократизма вытекают и намеченные им пути борьбы с этим злом: быстрейшее восстановление промышленности и восстановление оборота между городом и деревней, вовлечение крестьян в кооперацию, подъем культуры и жизненного уровня трудящихся. На этой основе должны были выработаться условия, способствующие вовлечению широких масс рабочих и крестьян в управление государством. Их активное содействие, их зоркое наблюдение за аппаратом Ленин считал важнейшим условием выталкивания из него (аппарата) бюрократов, волокитчиков, карьеристов и прочих, мешающих строительству нового общества.
      Однако, как показала жизнь, ленинский анализ причин возникновения и развития советского бюрократизма был неполон и, в какой-то мере, односторонен. Так, Ленин исключил - по-моему, без основания - из своего анализа одну из решающих причин возникновения советского бюрократизма потребность в аппарате для подавления враждебных классов. В первые годы советской власти это была реальная потребность, но, раз возникнув, аппарат подавления сразу обнаружил тенденцию к обособлению, к независимости от широких масс партии и народа, чему способствовала секретность, которая по самому существу специфики свойственна всяким органам подавления. Лучшей питательной формы для бюрократизма нельзя себе представить. Тем более что под покровом тайны в государственный аппарат проникают случайные, чуждые социализму люди, использующие его для своих личных целей или, что не менее вредно, бездумно выполняющие приказы, тоже являющиеся секретными. Вот эта секретность, тайность, изолированность от масс и является той атмосферой, той питательной средой, которая рождает наиболее опасный вид бюрократизма.
      Ленин не включил наличие аппарата подавления в свой перечень причин возникновения бюрократизма потому, что "суды у нас классовые", что аппарат подавления у нас направлен-де только против классовых врагов. Но Ленин в данном случае был не прав. Обособленность, бесконтрольность аппарата подавления, жестокость и необоснованность репрессий, даже направленных против классовых врагов, развращают государственный аппарат и работающих в нем коммунистов, прививают им вкус к власти и ощущение своей безнаказанности. Цинизм и беспринципность, развивающиеся в этой системе, позволяют впоследствии, как это и произошло, использовать ее не против классовых врагов в защиту народных интересов, а против народа, в защиту бюрократии.
      Не учел Ленин и такое благоприятствующее росту и укреплению бюрократизма обстоятельство, как возникновение неравенства в советском обществе. Правда, в ленинские времена с этим боролись, во всяком случае, в партийной среде (вспомним партмаксимум). Но, акцентируя внимание лишь на "наследии осады", в котором Ленин видел основные корни бюрократизма, он не учел способности бюрократизма мутировать, видоизменяться, приспосабливаться и приспосабливать к себе новый социальный строй. Этой способностью бюрократизма к самовоспроизводству и саморазвитию определялся успех Сталина и сталинистов, которые вполне соответствовали тонкой характеристике Бердяева: воля к власти стала для них самодовлеющей, и они боролись за нее как за цель, а не как за средство.
      Этим и объясняется тот, казалось бы, парадокс, что когда в стране уже после смерти Ленина осуществились условия, необходимые по намеченному им плану для уничтожения бюрократизма (осуществились промышленная и колхозная революции, была ликвидирована распыленность мелких производителей, население почти поголовно стало грамотным), бюрократизм не только не сократился, но, наоборот, по сравнению с 1921-1922 годами, вырос до необычайных размеров. И сам характер его стал более ядовитым и более опасным для дела социализма.
      Л.Д. Троцкий, в отличие от В.И. Ленина, единственной причиной возникновения бюрократизма считал железную необходимость государственной поддержки и поощрения привилегированного меньшинства.
      Свою немалую роль это обстоятельство, конечно, сыграло, как и то наследие, о котором писал и говорил Ленин - и, прежде всего, в создании "среды", питательной почвы для необычайного разрастания аппарата насилия, который и явился той самой, неучтенной Лениным и Троцким, важнейшей причиной роста и укоренения советского бюрократизма, на сто процентов использованного Сталиным для подавления противников его личной власти. Аппарат госбезопасности, армии, судейский и прочий действовал уже не в интересах революции, а в интересах Сталина.
      Аппарат подавления возник еще при Ленине, когда партия вела борьбу с меньшевиками, эсерами, кадетами и другими политическими организациями. Но потребность в таком аппарате резко возросла во времена Сталина, когда репрессии стали главным методом "решения" внутрипартийных споров, хлебозаготовительной проблемы, проблемы коллективизации, проблемы взаимоотношений с технической интеллигенцией, чуть ли не поголовно зачисленной во "вредители" и "саботажники". Аппарат подавления невероятно разросся количественно и по существу стал играть главную роль в управлении государством.