Спрашивается, как при такой ситуации должен был поступить Ленин? Должен ли он был, несмотря на все вытекающие из этой ситуации опасности для революции, во чтобы то ни стало сохранить многопартийную систему? Я считаю, что в той конкретной обстановке, которая сложилась в стране после Октябрьской революции, когда правые партии организовали военное и политическое сопротивление советской власти, используя для этой цели в широких масштабах иностранную помощь, когда в борьбе против советской власти социалистические партии стали на сторону врагов революции, – у партии большевиков не было другого выхода, как удерживать власть силами одной партии. В обстановке ожесточенной гражданской войны в партии и в стране нужна была железная дисциплина и централизация власти. Принцип демократического централизма, как основа организации правящей партии, как нельзя более кстати подходил в сложившихся условиях для организации обороны от наседающих на нее со всех сторон врагов.

Несмотря на остроту положения в стране, этот принцип позволял сохранять демократию внутри партии, сохранять активность и самодеятельность ее членов.

Внутрипартийная демократия была единственной формой сохранения демократии, демократического климата в стране. И нужно подчеркнуть, что эта возможность не осталась неиспользованной. Партия, несмотря на гражданскую войну, нашла в себе такие внутренние силы, которые проявились в открытых острых дискуссиях по актуальным политическим вопросам. Так, например, в ходе подготовки Октябрьского восстания и в самый момент восстания внутри партии шла ожесточенная борьба фракций, которые возглавлялись видными членами ЦК партии. Партия оказалась способной преодолеть разногласия без раскола и перейти к дружной работе по организации социалистического государства.

Колоссального размаха внутрипартийная борьба достигла во время Брестских переговоров о мире с Германией. Партия фактически разделилась на три фракции, каждая с ярко очерченной платформой. Ленин остался в меньшинстве, и Дзержинский ставил вопрос о замене его на посту председателя Совнаркома.

Все это свидетельствовало о том, что страна при благоприятных условиях могла перейти к многопартийной системе, от монополии одной партии к подлинно демократическому строю. Если бы такая свобода дискуссий и свобода фракций были сохранены в партии, опасность образования авторитарной власти была бы исключена.

Однако, свыкшись с управлением страной силами одной партии, большевики по окончании гражданской войны не перешли на нормальную демократическую систему, так как это было связано с постоянной борьбой за голоса избирателей, с постоянной защитой своих взглядов перед широкими массами трудящихся. Это было роковой ошибкой. Власть ослепляет людей, даже таких глубоко идейных, каким был Ленин.

Мало того, что он в условиях мирного времени и отсрочки мировой революции не изменил тактики, он на Х-м съезде партии провел ограничения демократии внутри самой правящей партии, запретил фракции и дискуссии и допустил организационные выводы в отношении "Рабочей оппозиции".

После Октябрьской революции, которая была почти бескровной, партия большевиков шла на репрессии против своих политических противников с большой осмотрительностью. Аресты противников советской власти, несмотря на открытую вооруженную борьбу и саботаж офицерского корпуса, чиновников бывшего царского государственного аппарата, производилась только в крайних случаях. Даже такого матерого врага революции, как генерал Краснов, освободили из-под ареста под честное слово, что он больше не будет участвовать в вооруженной борьбе против советской власти.

Когда советская Россия оказалась в кольце блокады, а белое офицерство объявило террор против коммунистов, когда партия эсеров стала на путь индивидуального террора против руководителей советской власти, советское правительство в порядке самообороны перешло к массовым репрессиям против своих врагов. Кто первый применил насилие? Монархические и буржуазные партии и организации. Красный террор был ответом на белый террор.

"Сомнительные авантюристы, – писал в 1920 году Г. Уэллс, – терзающие Россию при поддержке западных держав – Деникин, Колчак, Врангель и прочие не руководствуются никакими принципиальными соображениями и не могут предложить какой-либо прочной, заслуживающей доверия основы для сплочения народа. По существу, это просто бандиты. Коммунисты же, что бы о них ни говорили, – это люди идеи, и можно не сомневаться, что они будут за свои идеи бороться. Сегодня коммунисты морально стоят выше всех своих противников. Они сразу же обеспечили себе пассивную поддержку крестьянских масс, позволив им отобрать землю у помещиков и заключив мир с Германией. Ценой многочисленных расстрелов они восстановили порядок в больших городах. Одно время расстреливали всякого, кто носил оружие, не имея на то разрешения. Это была примитивная, кровавая, но эффективная мера. Для того чтобы удержать власть, коммунистическое правительство создало чрезвычайную комиссию, наделив ее почти неограниченными полномочиями, и красным террором подавило всякое сопротивление. Красный террор повинен во многих ужасных жестокостях: его проводили по большей части ограниченные люди, ослепленные классовой ненавистью и страхом перед контрреволюцией, но эти фанатики, по крайней мере, были честны. За отдельными исключениями, расстрелы ЧК вызывались определенными причинами и преследовали определенные цели, и это кровопролитие не имело ничего общего с бессмысленной резней деникинского режима…" (Уэллс, "Россия во мгле", стр. 37–38).

Если, несмотря на то, что в 1918–1919 годах советская власть сохранилась на небольшой территории, в самом центре России, – а против Советов выступили единым фронтом иностранные войска и вооруженная до зубов Белая Армия, – большевикам удалось разгромить своих врагов, то это произошло не благодаря применениям насилий, а потому, что в этой борьбе народ, и, прежде всего, русский народ, стал на сторону большевиков. В ответ на жесточайший белый террор против населения, особенно крестьян (порки их), трудящиеся России, и в первую голову крестьяне, уходили в партизанские отряды. Мощное партизанское движение во всех районах страны: на Украине, в Белоруссии, в Архангельске, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке стало одним из решающих факторов разгрома Белой. Армии.

"Народ в прошлом, – писал Бердяев в книге "Истоки и смысл русского коммунизма", – чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно нес свою страдальческую долю. Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся. Это типический процесс. Кротость и смиренность может перейти в свирепость и разъяренность. Ленин не смог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа. Переворот этот был так велик, что народ, живший иррациональными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни, поверил в возможность рационализации всей жизни… поверил в машину вместо Бога".

Тот факт, что в борьбе между красными и белыми народ стал на сторону красных, является лучшим доказательством того, что концепция А.И. Солженицына о враждебном отношении народа к большевикам и о сочувствии крестьян монархии " была необоснованна.

Именно тогда, когда монархические и правобуржуазные партии вели борьбу с Советами с помощью иностранных армий, большевики объективно стали единственными носителями идеи "единой и неделимой России". Сказанным я не хочу огульно оправдать всю карательную политику большевиков от Октябрьского переворота и до смерти Ленина. Есть в прошлой террористической политике Ленина действия неизбежные, вызванные обстоятельствами (ответ на карательную политику белых, саботаж служащих, спекуляция, бандитизм, взяточничество и т. д.), но, несомненно, была и избыточность, которая подрывала престиж власти и нанесла урон идее социализма.

К таким отрицательным действиям ЧК я отношу необоснованные аресты интеллигенции, непосредственно не участвовавшей в борьбе против советской власти, карательную политику в отношении бывших политических противников, прекративших борьбу после окончания гражданской войны и стабилизации власти. Сохранение централизма в партийной жизни, после перехода на мирные рельсы, запрещение фракций, группировок и внутрипартийных дискуссий, при сохранении одной правящей партии, да и само сохранение однопартийности – также привели к сужению демократического развития и партии, и страны. Все это после смерти Ленина создало благоприятную почву для последующего развития партии и общества.

Это позволило Сталину на свой манер все более и более ужесточать внутрипартийный режим и внедрять свое понимание демократии. Он стал утверждать, что отклонение от принципа демократии – это норма, что демократия никогда не была самодовлеющим принципом большевизма, а всегда была подсобным инструментом в борьбе за массы. И в зависимости от потребностей руководства ее действие может быть ограничено, и он ограничивал его во всех случаях.

Из демократических принципов на первое место стали выдвигаться такие, как "право на труд", "право на образование", "право на жилище" и т. д., а такие общепризнанные в цивилизованных странах права, как "свобода слова", "свобода собраний", "свобода печати", "свобода стачек", "свобода передвижения" и др., стали замалчиваться.

Продолжая обвинение Ленина в использовании насилия, А.И. Солженицын в своей речи в Вашингтоне – Хилтоне 30-IV-1975 года говорил:

"Это он (Ленин) создал ЧК. По подсчетам специалистов, по самой точной объективной (?) статистике в дореволюционной России, за 80 лет до революции, – это были годы революционного движения, покушение на царя, революции, за эти годы было казнено по 17 человек в год. 17 человек в год".

Верно, что ЧК была создана при Ленине. Но коммунисты никогда не обещали, что они после прихода к власти не будут иметь органов подавления. Наоборот, и Маркс, и Энгельс, и Ленин неоднократно подчеркивали, что в переходный период от капитализма к социализму пролетариат создаст такую власть, которая будет способна подавить сопротивление господствовавших ранее классов и их агентуры в лице преданных им служителей. Но при Ленине пользование ЧК, этим инструментом подавления, было относительно разумным. Она находилась под постоянным контролем партии, которая систематически вела борьбу с излишествами в этой области. А.И. Солженицын привел совершенно необъективные сравнительные данные о репрессиях в царское время и при большевиках в первые годы революции. В "Архипелаге Гулаге", том I и II-й, он приводит другие цифры:

"Составители сборника, – пишет он о сборнике, составленном "группой левых деятелей", – тут же приводят предположительную статистику, по которой приговорено к смерти за один лишь 1906 год 1310 человек. Это как раз разгар пресловутой столыпинской реакции, и о ней есть еще цифра: 950 казней за 6 месяцев. Жутко звучит, но для укрепившихся наших нервов не вытягивает и она: нашу-то цифирину, на полгода пересчитав, все равно получим втрое гуще…"

Такое впечатление от этих слов, как будто Солженицын доволен, что наша цифра втрое гуще.

"В 1918–1919 годах, – продолжает он, – ЧК расстреливало без суда больше 1000 человек в месяц".

Как составилась эта цифра " 1000 человек? Как сообщил А.И. Солженицын, по данным, взятым им из книги Лациса, опубликованной последним в 1920 году, за 16 месяцев 1918–1919 годов было расстреляно без суда 8389 человек. Я книги Лациса не читал. Но если 8389 разделить на 16, получим не 1000, а 500 человек в месяц. Оказывается, в данные Лациса о количестве "расстрелянных без суда" Солженицын внес поправку на расстрелянных решением Ревтрибуналов. Таких данных он не нашел и внес поправку исходя из предположения, что "ревтрибуналы выполняли по крайней мере такую же работу", то есть расстреляли столько же, сколько ЧК. 8389 человек – ЧК, и 8389 человек трибуналы, а всего 16.700 человек, или свыше 1000 человек в месяц.

Поправку на осужденных (без каких-либо оснований) Солженицын сделал, а вот поправки на численность населения при монархии и в 1918–1919 годах не сделал, а она выросла.

Но и цифры, которые должны быть исправлены, не учитывают данных о казнях в царское время без суда, а такие казни были. Расстрелы карательными экспедициями Рененкампфа и Меллер-Закомельского в 1905–1906 годах, расстрел 9-го января 1905 года демонстрации и другие (Ленский расстрел, восстание в Якутске и т. д.).

Еще до 9 января 1905 года, до разрушения Пресни, до подмосковных и прибалтийских рейдов фон Мина, фон Римана и фон Рихтера, до расправ в Кронштадте, Свеаборге и Иваново-Вознесенске, до расстрела рабочих на Лене, Л.Н. Толстой в гаспринском письме Николаю Романову писал:

"Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских, явных и тайных, все увеличивается… Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие".

По поводу 9 января Николай в своем дневнике записывает:

"9 января. Воскресенье. Тяжелый день. В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны (?) были стрелять в разных частях города: было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело".

Когда при Толстом однажды сказали, что царь подавлен событиями 9 января, писатель усмехнулся: "Я этому не верю, потому что он лгун".

И это верно, ибо после слов в дневнике, приведенных нами выше, сказано: "Завтракал у дяди Алексея. Принял делегацию уральских казаков, приехавших с икрой. Гуляли. Пили чай у мамы".

А как свирепо расправлялись с народом после подписания Портсмутского договора. На Дальнем Востоке генерал Реннеккампф в своем поезде отвел в сентябре 1905 года вагон под военно-полевой суд. "Приговоры о казнях выносились на ходу эшелона. Арестованные, загнанные в вагон на одной станции, прибывали смертниками на следующую. Только первые десять заседаний суда, состоявшиеся в поезде, дали семьдесят семь смертных приговоров (тут же приведенных в исполнение) и тридцать три приговора к пожизненному заключению. Такую же машину смерти на колесах вел из Харбина навстречу Реннекампфу Меллер… Впрочем, этот вешал и расстреливал без суда. Вовсю применял Меллер и истязания: порол нагайками, шомполами, кнутами, розгами. Витте засвидетельствовал, что Меллер на пути своего продвижения к Чите «драл» даже железнодорожных служащих…" По словам того же автора, "дранье генерала Меллера-Закомельского наверху очень понравилось, почему после этой экспедиции и назначили его генерал-губернатором прибалтийских губерний", где он провел такую же операцию…

Полковник Г.А. Мин в конце 1905 года был послан с Преображенским полком на подавление вооруженного восстания в Москве. Даже Витте, в то время глава правительства, отметил, что Мин в карательном походе на Москву проявил "поистине животную жестокость". Им же (Мином) в декабре 1905 года была послана на Казанскую ж.д. кровавая экспедиция полковника Римана… На представление правительства о волнениях в Москве Николай, по свидетельству Витте, ответил: "Да, Москва ведет себя еще хуже Петербурга. Ее следовало бы наказать". Скрытую мысль царя разъяснил Великий князь Николай Николаевич. Он сказал Витте: "…что же касается Москвы, то пусть она пропадает. Это ей будет урок… Теперь это центр, откуда исходят все антимонархические идеи. Никакой беды для России, от того, если Москву разгромят, не будет". (Витте, том III, стр. 175).

Получив назначение в Курск на должность вице-губернатора, Курлов одним махом завоевывает себе всероссийскую известность: на второй день после выхода царского манифеста об отмене телесных наказаний он приказывает выпороть восемьдесят шесть крестьян. Перемещенный вскоре на равную должность в Минск он с жандармским отрядом окружил на привокзальной площади большую толпу рабочих, проводивших митинг, и приказал стрелять в них. Площадь усеяна убитыми и ранеными. Царь отзывает Курлова и назначает его товарищем министра внутренних дел.

На подавление крестьянских волнений в Харьковской и Полтавской губерниях послан карательный отряд генерала Клейгельса и князя Оболенского. Оба открывают, по выражению Витте, "сплошное триумфальное сечение бунтующих и неспокойных крестьян". Царь посылает Клейгельсу за эту операцию орден и денежную премию.

В это же время в Одессе свирепствуют генерал Каульбарс и барон Нейгардт. Многие люди пали жертвами террора этих прямых ставленников петербургского двора. Они убивали граждан на улицах и в тюрьмах. (Витте, том III, стр. 479).

Министр внутренних дел Столыпин по просьбе Каульбарса разработал проект указа о переводе Одессы на режим так называемого исключительного положения, но не решился представить этот проект на подпись царю. Узнав об этом, Николай сказал: "Я не понимаю, почему Столыпин думает, что я постеснялся бы перевести Одессу на исключительное положение. Впрочем, Каульбарс и Толмачев такие градоначальники, что им никакого исключительного положения не нужно. Они и без всяких исключительных положений сделают то, что сделать надлежит, не стесняясь существующими законами".

Как сообщает М. Касвинов в журнале «Звезда» за 1972 и 1973 годы, особенно в номере 9 за 1972 год, "в архиве Николая осталось множество бумаг – докладов, отчетов, рапортов и донесений, на которых начертаны его резолюции…", часть которых Касвинов привел в своем очерке "Двадцать три ступеньки вниз", которые "как нельзя лучше характеризуют образ мышления Николая".

Этих фактов приведено так много, что всех их перечислить невозможно. Всех желающих познакомиться с этими материалами я отсылаю к книге Касвинова. Приведу еще только одну цитату из книги Витте, в которой он упрекает царя как "бессердечного правителя", царствование которого "характеризуется сплошным проливанием более или менее невинной крови", в сетованиях в адрес Столыпина, который "уничтожил смертную казнь и обратил этот вид наказания в простое убийство, часто совсем бессмысленное, убийство по недоразумению", что место правосудия, хотя бы только формального, заняла "мешанина правительственных убийств".

Витте саркастически спрашивал: "Интересно было бы знать, как бы теперь отнеслись анархисты к Столыпину, теперь, после того как он перестрелял и перевешал десятки тысяч человек?" (см. том III воспоминаний Витте, стр. 62, 70, 145 и т. д.).

В 39 томе собрания сочинений Ленина приведены иные, чем у Солженицына, данные о казнях в Советской России. В статье Ленина приведено письмо в американский журнал "Новая республика" американского гражданина Чейза от 25 июня 1919 года. В этом письме Чейз выражает свое несогласие с отказом американского правительства признать советское правительство, при одновременном признании им белофиннского правительства. Дальше привожу письмо Чейза:

"Теперешнее правительство Финляндии при вступлении его во власть казнило хладнокровно в течение нескольких дней 16.700 членов бывшей социалистической республики и заключило в концлагеря, обрекая на голодную смерть, еще 70.000.

Между тем все казни в России за год, кончающийся 1-го ноября 1918 года, были по официальным данным числом 3.800, включая многих подкупленных советских должностных лиц (то есть уголовников), как равно и контрреволюционеров. Финское правительство было бесконечно более террористическим, чем русское. Убив и арестовав около 90.000 социалистов и отогнав еще 50.000 за границу, в Россию, – Финляндия страна маленькая, с числом избирателей около 400 тыс., – белогвардейское правительство сочло возможным произвести выборы. Несмотря на все предосторожности, было выбрано большинство социалистов, но генерал Маннергейм… не утвердил мандата ни одного из них…

25 июня 1919 г."

(Ленин, том 39, стр. 185–186)

Ну, а если бы в России восторжествовала белая контрреволюция?

Сколько было бы расстреляно и посажено в концлагеря? Вряд ли меньше, чем при Сталине за все время его власти.

"Знаменитая испанская инквизиция, – говорил там же Солженицын, – в расцвете своих казней уничтожала по 10 человек в месяц".

Испанской инквизицией всего была осуждена 341 тысяча человек, из них сожжено 32 тысячи человек. При распределении цифры сожженных на 300 лет, получим 110 человек в год (это уже не в расцвете казней (!), а в среднем на протяжении всех 300 лет).

С учетом же того, что население Испании в те годы было в 16 раз меньше, чем население в границах СССР в 1918–1919 годах, получим 1760 человек сожженных в год, и на протяжении не 2-х лет, а трехсот лет, или по 150 человек в месяц.

Вот вам и самая объективная статистика! Приведя цифры расстрелов в ЧК в 1918–1919 годах, Солженицын не привел цифры расстрелов, произведенных Белой Армией в эти же годы. А между тем я знаю, что только в застенках атамана Семенова: в Даурии (у барона Унгерна), в Борзе (у барона Дитерикса), в бронепоездах полковника Степанова расстреливались и засекались шомполами по 15–20 человек в день. А в армии Колчака, Деникина, Юденича, Дутова и др. сколько расстреливалось и засекалось в месяц? А сколько погибло людей в так называемых "поездах смерти", отправлявшихся из Омска на Дальний Восток, вагоны которых опечатывались и открывались только на конечных станциях? "Это он (Ленин) создал концентрационные лагеря", – говорил в ранее цитированной речи Солженицын. При этом он имеет в виду единственный лагерь, созданный при Ленине, – Соловецкий лагерь, который тогда еще не был лагерем в том значении, какое ему придал Солженицын в "Архипелаге Гулаге". Лагерь имел целью не «перевоспитание» заключенных, а изоляцию их.

Конечно, и при Ленине были необоснованные аресты.

Сталин в мирное время планировал репрессии против ни в чем не повинных людей, начиная с шахтинского процесса и кончая "делом врачей". Солженицын тенденциозно освещает происходивший при Ленине суд над эсерами, сравнивая его со сталинскими процессами. Социалисты-революционеры были врагами советской власти, и в этом коренное отличие их процесса от процессов, инсценированных Сталиным, на которых в качестве обвиняемых сидели люди ни в какой борьбе против власти не участвовавшие.

Суд над эсерами был открытым в подлинном смысле этого слова. Подсудимые не разыгрывали заранее разработанный и утвержденный ЦК сценарий, как это было при Сталине. В защиту главных подсудимых выступали, с разрешения властей, приехавшие в Россию лидеры II-го Интернационала, во главе с его председателем Вандервельде, которые имели возможность встречаться и советоваться с глазу на глаз с подсудимыми.

Если бы такая возможность была дана подсудимым в сталинских процессах, то не было бы самих процессов. 14 подсудимых, хотя и приговорили к высшей мере наказания, но не расстреляли, как это было при Сталине.

ВЦИК постановил:

"В отношении обвиняемых, приговоренных к высшей мере наказания, приговор привести в исполнение лишь в том случае, если партия социалистов-революционеров не откажется от методов вооруженной борьбы против рабоче-крестьянской власти, будет и впредь продолжать тактику террора и мятежа".

Как же можно сравнивать два подхода к карательной политике: Ленина и Сталина?

То, что в Соловках был произвол – это факт. Но я думаю, что никто не может бросить обвинение Ленину, что этот произвол был сделан по его прямому указанию. А произвол, который был при Сталине, происходил не только с его ведома, но и по его прямому указанию. Как же можно сравнивать эти два подхода к репрессиям?

"Это Ленин послал войска подавить все национальные окраины и собрать империю", – говорил в Вашингтоне А.И. Солженицын.

Это обвинение не соответствует фактам. При ленинском руководстве произошло отделение Финляндии, Польши, Латвии, Эстонии, Литвы, Бессарабии, а при Сталине все эти окраины, за исключением Финляндии и Польши, были опять присоединены к СССР.

Выступая на первом Всероссийском съезде военного флота 22 ноября (5-ХII) 1917 года, В.И. Ленин сказал:

"Нам говорят, что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранить союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций… Пусть буржуазия затевает презренную жалкую грызню и торг из-за границы, рабочие же всех стран и всех наций не разойдутся на этой гнусной почве… Мы скажем украинцам: как украинцы, вы можете устраивать жизнь, как хотите…" (Ленин, том 35, стр. 115–116).

"Разумный человек не может быть за революцию", "всякая революция аморальна", – писал А.И. Солженицын. Но эта мысль по своему существу утопическая, игнорирующая действительную историю человечества, подменяющая действительность мечтой. А действительность такова, что вся история человечества связана с насилием.

Говоря об Октябрьской социалистической революции и ее роли, Н. Бердяев писал:

"Как и всякая большая революция, она произвела смену социальных слоев и классов. Она низвергла господствующие, командующие классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные, они глубоко взрыли почву и совершили почти геологический переворот. Революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И этим определяется исключительный актуализм и динамизм коммунизма. Он воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху, а вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру, более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризованному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий…" (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма"}.

Как видно, Н. Бердяев, крупнейший русский религиозный философ и историк, в противоположность Солженицыну, не только отмечал величайшую роль и значение русской Октябрьской революции в социальной жизни России, он также признавал ее близость русскому характеру, русской душе. "В свободе должна быть необходимость", – писал философ Шеллинг. Это значит, что свобода может явиться лишь как результат необходимого, то есть законносообразного исторического развития. Начатое Шеллингом закончил Гегель. Для Гегеля всемирная история была прогрессом в сознании свободы, но таким прогрессом, который мы "должны понять в его необходимости".

"Людям, державшимся этого взгляда, – писал Энгельс, – история человечества перестала казаться нелепой путаницей бессмысленных насилий, которые все одинаково осуждаются перед судейским креслом теперь лишь созревшего человеческого разума, и о которых лучше всего забыть как можно скорее. История людей явилась процессом развития человечества, и задача научной мысли свелась к тому, чтобы проследить последовательные ступени этого процесса среди всех его будто бы ложных путей и доказать внутреннюю его законосообразность среди всех кажущихся случайностей". (Энгельс, «Антидюринг», Госполитиздат, 1953 г., стр. 24).

Именно этого не понял Солженицын, и потому вся история человечества представляется ему как "нелепая путаница бессмысленных насилий".

А.И. Солженицын исходит из того, что история научного коммунизма в ходе русской революции потерпела крах.

Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин никогда не утверждали, что революция, если она наступит, не может потерпеть поражений и обязательно закончится победой мировой революции. Если бы коммунисты думали так, они были бы не материалистами, а мистиками.

Коммунизм, а не теория коммунизма, потерпел неудачу в России, и именно по причине такой случайности, о которой говорил Маркс (см. ПСС, том 33, стр. 175).

В решающий момент во главе движения оказался Сталин, которому в силу ряда сопутствующих обстоятельств, таких, как стабилизация капитализма, апатия и усталость масс, смерть Ленина и др., удалось захватить власть и свернуть страну с социалистического пути в сторону великодержавного национализма.

"Но тираничностъ и жестокость советской власти, – писал Н. Бердяев, не имеет обязательной связи с социально-экономической системой коммунизма. Можно мыслить коммунизм в экономической жизни, соединимый с человечностью и свободой. Это предполагает иной дух и иную идеологию". (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма").

То, что Сталин и его продолжатели проводят всю свою борьбу с интернационализмом под маской марксизма-ленинизма, пользуясь революционным словарем, не меняет сути дела. После такой глубокой социалистической революции, которая пронеслась ураганом по всей стране, всколыхнула миллионы людей, привлекла из самых глубин народа на свою сторону все самое яркое и талантливое, которая вдохновила молодежь своими идеями, осуществить обратный путь от социалистического к авторитарному строю без потрясений, без маскировки, без террора было так же невозможно, как было невозможно осуществить без жертв переход от буржуазной к социалистической революции.

Сталин, как личность, с его узконаправленным и неудержимым стремлением к личной абсолютной власти только придал этому переходу от интернационализма к национализму ту беспрецедентную остроту, которая получила свое отражение в истории эпохи сталинского террора и, в частности, в такой выдающейся книге, как "Архипелаг Гулаг". Но и та форма, которую принял коммунизм сталинского типа в России, тоже не случайное явление. Она вытекает из исторических особенностей России. Об этом также писал Н. Бердяев в своей выдающейся книге "Истоки и смысл русского коммунизма".

"Коммунизм в России принял форму крайнего этатизма, охватывающего железными тисками жизнь огромной страны, и это, к сожалению, вполне согласно со старыми традициями русского государства.