Александр Абрамов, Сергей Абрамов
      Серебряный вариант
      1. СИЛЬВЕРВИЛЛЬ
      За несколько дней до нашего автомобильного путешествия я встретил приехавшего в гости Дональда Мартина и почти одновременно получил из Ленинграда письмо от Зернова, в котором он сожалел, что не может оставить работу в научно-исследовательском институте и принять участие в поездке к Черному морю.
      Вдвоем с Доном мы выехали из Москвы, и уже через сутки спираль Симферопольского шоссе, пробежав среди бледно-зеленых виноградников, вынесла нас к морю. До самого горизонта оно было темно-синим, как в цветном телевизоре, - будто размытая чуть влажной кистью берлинская лазурь. Церковь, только что "висевшая" над нами, прилепившись к скале, вдруг оказалась сбоку, отороченная кустарником, растущим прямо на камнях.
      - Остановимся? - предлагаю я сидящему рядом Мартину, заметив крохотную лужайку между парой приютивших ее разлапистых крымских сосен.
      Мартин, все еще критически относящийся ко мне как водителю, охотно соглашается, и, оставив "Жигули", мы располагаемся тут же, на запыленной траве, у откоса дороги. Достаю боржоми, лимонный сок и термос со льдом, упакованные в целлофан бутерброды.
      - Красота! - говорит Мартин, оглядываясь.
      Я бросаю взгляд вниз - и застываю с открытым ртом. У Мартина выпучены глаза, словно он увидел чудо. Чудо и есть. Мы видим не зеленые террасы виноградников, не асфальтовый серпантин дороги, а плоский песчаный берег, вздутые дюны, поросшие невысоким корявым кустарником.
      - Альгарробо, - произносит наконец Мартин. - Как в Перу.
      - Мы не в Перу.
      - А это Крым, по-твоему?
      Нет, это не Крым. Крымские пляжи - галька. А здесь песок. Крупнозернистый и красный. Евпатория? Не похоже. Справа горы, только низкие и волнистые, вроде севастопольских. Однако и Севастополем здесь не пахнет. Город виден слева у берега, издали напоминающий мазню абстракционистов: черно-белые мазки, рыжие плеши. Ни высокого здания, ни башенки.
      - Я одного боюсь, Юри, - тихо говорит Мартин. - Очень, очень боюсь.
      Я как будто догадываюсь, но все же спрашиваю:
      - Чего?
      - Мы опять там, Юри.
      - Где?
      - Зря притворяешься. Сам знаешь.
      - Не тот город, - сопротивляюсь я. - И море неизвестно откуда.
      - Город, может быть, и другой. Но ведь Река куда-то впадала? В это море, наверно. Вот у моря и построили. - Мартин повертел головой. - И машины твоей, кстати, нет.
      Машины действительно нет. Ни близко, ни далеко. Мы сидим, поджав ноги, на голой песчаной пустоши.
      - То, что машины нет, - к лучшему, - говорит Мартин. - Какие бы авто ни ходили по здешним дорогам, твои "Жигули" всех удивят.
      - Пешком придется тащиться до города, - вздыхаю я.
      - Миль десять, - уточняет Мартин.
      Унылый пейзаж. Ни души вокруг.
      - Тогда лучше было. Вчетвером веселее.
      - На кой черт понадобилась опять эта метаморфоза?
      Даже спокойный Мартин раздражается. В самом деле, зачем хозяевам этого мира понадобился новый эксперимент? Только потому, что мы с Мартином снова оказались вместе?..
      Нехотя встали, стряхивая песок с джинсов.
      - В таком виде и пойдем?
      - Одежда у нас вневременная и вненациональная - штаны да рубаха. Сойдет.
      Идти тяжело. Жара немилосердная. Сквозь серые облака палит невидимое солнце. Духота сильнее, чем в Крыму, и духота влажная, как в парной бане.
      Первый же человек, которого мы встречаем на протоптанной по песчаному побережью дорожке, одет не лучше нас: в рыжей рубахе и неопределенного цвета пыльных штанах, заправленных в грубые, зашнурованные до икр ботинки. Наши джинсы не привлекают его внимания. Он, лениво покуривая вполне земную сигарку, скрученную из табачного листа, сидит под желтым большим зонтом у столика с нехитрой снедью, прикрытой грязной прозрачной сеткой. Под ней пирожки с неведомой начинкой, что-то похожее на овечий сыр и колбаса подозрительного оттенка, над которой кружатся тоже вполне земные мухи. Сбоку на столе - открытая коробка, где видны мелкие медные монеты.
      - Почем пирожки? - спрашивает Мартин.
      - С ума сошел, - говорю я, - неужели будешь есть эту дрянь?
      - Почему дрянь? - обижается продавец. - Пирожки свежие, со свиной тушенкой.
      Разговор, как и ранее в "раю без памяти", ведется на английском языке, который я знаю лучше, чем Мартин русский.
      - Я спрашиваю, почем? - повторяет Мартин.
      - Пять сантимов, как и везде, - отвечает продавец.
      Я с ужасом соображаю, что никаких сантимов у нас нет и взять их нам неоткуда, но Мартин небрежным жестом как ни в чем не бывало бросает на стол советский полтинник.
      - Двадцать пять франков! - восклицает продавец и, не разглядывая монету, прячет ее в ящик стола. - Берите пирожки, джентльмены, а я сейчас дам вам сдачу.
      Он достает из стола кулек с серебром и медяками, отсчитывает горсть монет, похожих на пятиалтынные, гривенники и пятаки, и кланяется чуть ли не в пояс.
      Я с опаской поглядываю на него.
      - Пошли скорее, пока он не разглядел твоих "франков".
      - Мне почему-то кажется, что он удовлетворился размером и весом монеты.
      - Откуда у тебя оказался полтинник?
      - У меня их еще два. Получил в московских кассах. Почти семьдесят пять франков - считай, что мы богачи.
      - А вдруг влипнем?
      - Кое-какая мелочь у нас уже есть. Судя по сдаче, у них должно быть сто сантимов во франке.
      - Что-то не похоже на прежнее время. И счет другой, и монеты другие.
      Нас обогнали два велосипедиста в коротких штанах и чулках до колен и несколько верховых в широкополых фетровых шляпах, какие я видел у ковбоев в американских вестернах. На грубые башмаки были надеты шпоры с острым колесиком.
      Облака уже рассеялись, и солнце палит все сильнее. Мы входим в город. Он чем-то похож на придорожные американские города. Одноэтажные, то каменные, то обшитые досками здания. На некоторых - деревянные или грубо намалеванные изображения булок и бубликов, шляп и ботинок, бутылок с винными этикетками. Никаких тротуаров и мостовых на окраинах, выложенные камнем тихие переулочки там, где дома побогаче, церкви с распятием на паперти и салуны с крытым широким крыльцом. По улице навстречу мчатся желтые пылевые вихри, из них вырастают верховые, запряженные парой или четверкой лошадей экипажи, напоминающие старинные ландо и фиакры, велосипедисты, рикши.
      Пешеходов почти не видно. На крылечках под вывесками сидят старики, провожающие нас любопытными взглядами. Иногда оборачиваются и пассажиры открытых фиакров.
      - Почему они так смотрят? - удивляется Мартин.
      - Как смотрят?
      - Как тот продавец, когда мы подошли.
      - Не догадываюсь...
      - Может, здесь не ходят без шляп?
      - Что за вздор.
      - Вздор не вздор, а купить будет нелишне. Да и с торговцем поговорим. Вон шляпа из бересты над дверью лавки.
      Мы входим. Старик продавец с клочками седины в бороде встречает нас у прилавка. Над прилавком на крючках висят шляпы разных фасонов. Есть даже цилиндры - серые, черные и лиловые.
      - Пару шляп, - говорит Мартин.
      Продавец критически оглядывает наши пропыленные штаны и рубахи.
      - Ношеных или новых? - спрашивает он и зевает.
      Пожалуй, при наших капиталах лучше приобрести ношеные.
      - Полтора франка за пару, - лениво говорит продавец. - А вы, должно быть, не здешние, новички в Сильвервилле?
      Итак, город называется Сильвервиллем. Что-то новенькое. Да и там ли мы, куда забросило нас прошлым летом? Я решаюсь "прощупать" аборигена.
      - Путешествуем, - поясняю я. - Пешком, на пари. - И тут же пугаюсь: вдруг он не знает, что такое пари. Но продавец не удивляется, и я продолжаю: - А у вас в городе мы действительно новички. Шумно здесь...
      - Порт, - подтверждает продавец, - с тремя причалами. Один для речных пароходов из Вудвилля - откуда до Города по железной дороге рукой подать, два других для рыбацких баркасов и шхун - рыбу привозят. Ее здесь уйма. Тут же и засолка, и копчение, и погрузка. Конечно, это - не Город. Город один - столица. А Сильвервилль лучше назвать городком. Ну а Ойлер и Вудвилль - городишками.
      - Ойлер - это на востоке? - интересуется Мартин.
      - На побережье к северу. Жилье нефтяников и газовщиков. Оттуда газопровод и железная дорога к Городу. А в самый Ойлер лучше и не заходить - нефтеперегонная фабрика, жирные черные лужи. Вонь как на помойке.
      Мы платим полтора франка за грязные соломенные шляпы типа сомбреро и покидаем этот пока единственный источник информации о мире, в котором неизвестно как и долго ли будем жить.
      Улица круто сбегает к морю. Видны рыбацкие парусники у причалов и высокая дамба, отделяющая от залива устье Реки. Пыли здесь немного, морской ветер гонит ее вверх по улице, где за спиной у нас все еще дымятся песчаные вихри. Почва влажнее, к тому же укатана экипажами и прибита сотнями лошадиных подков. Лошадей больше, чем жмущихся к стенкам прохожих. Одеты встречные по-разному: парни в замасленных штанах и куртках, в стоптанных туфлях или босые, а кто в знакомых уже высоких, до икр, башмаках; девчонки с голыми коленками, с отрезанными или оборванными подолами; католические священники в длинных черных сутанах, кое у кого подвязанных грубой пеньковой веревкой. Попадаются и другие - почище и побогаче, главным образом в экипажах, с достоинством выезжающие из тихих замощенных переулков: мужчины в цветных сюртуках и узких брюках со штрипками, дамы в длинных, до туфель, платьях, кружевных или шелковых, отделанных бледно окрашенными кремовыми, розовыми и голубыми лентами.
      На улицах торгуют пирогами и подозрительно мутной - должно быть, от сушеных яблок - водой.
      Ничего не понимаю. Где мы? В какой стране, в каком веке?
      - А может быть, здесь время идет не вперед, а назад? - говорит Мартин.
      - Остришь?
      - Пытаюсь. Но объяснение все-таки есть. Мы вот с тобой коротко подстрижены, а ведь у нас уже многие стригутся как средневековые пажи. Ты уверен, что года через два не будут носить цветных париков? Женщины уже носят. Клеш возродился через полсотни лет, возродятся и штрипки. Кстати, и на Земле цилиндр еще из моды не вышел, и не только черный. Англичане на скачки до сих пор приходят в серых цилиндрах. Здешних, может быть, тоже на старину потянуло. А что касается ребят в грязных штанах и широкополых шляпах, то вспомни - у американских ковбоев и фермеров мода уже сто лет не меняется. Почему же у этих должно быть иначе, если они здесь с лошади, наверное, только пообедать слезают?
      Мы медленно идем по набережной мимо рыбацких баркасов. Грузчики в мешковине, с деревянными крючьями на спине, перетаскивают на берег ящики с рыбой. На другом причале у парусного грузового суденышка такие же грузчики один за другим волокут мешки не то с зерном, не то с солью. За каменной оградой у речного причала прошлый век предстает перед нами в еще более характерном обличье. К причалу, видимо, только что пришвартовался большой марктвеновский пароход с двумя огромными колесами по бокам. Надпись на круглой корме гласит: "ГЕКЛЬБЕРРИ ФИНН".
      Я уже совсем ничего не понимаю.
      - Тут и понимать нечего, - приходит на помощь Мартин. - Смоделировали они Сэнд-Сити? Смоделировали. Была в Сэнд-Сити книжная лавка? Была. Была в ней марк-твеновская книжка? Тоже была. Наверняка. Вот тебе и название парохода. Скажешь: такие только в девятнадцатом веке по Миссисипи ходили? А какие здесь построишь? Для "Квин Мэри" индустриальная база нужна. Современные верфи.
      Пытаюсь возражать:
      - У них же Би-центр был. Тоже, наверное, помнишь. Там не только речной - космический корабль построить можно.
      - Ты уверен, что Би-центр уцелел?
      Я ни в чем не уверен. Может быть, здесь уже нет ни Би-центра, ни других чудес. Может быть, оставленный без опеки, этот мирок жил и развивался по-своему и еще не родил ни своих Эдисонов, ни своих Туполевых.
      Но гадать не приходится. К нам подходит мужчина в синей замурзанной куртке и в соломенной шляпе. Он давно стоял поодаль, наблюдая за грузчиками и приглядываясь исподтишка к нам.
      - Видно, не здешние? - повторяет он вопрос продавца шляп. - Откуда к нам - из Ойлера или Вудвилля?
      - Из Города, - отвечает с достоинством Мартин.
      - Работы в Городе не хватает?
      - Скучно в одном месте.
      - Могу на погрузку поставить. Крючья получите, - говорит человек в синей куртке.
      - А платить сколько будете?
      - Как всюду. По пятьдесят сантимов в час. За день работы пять франков.
      - Что грузить? - интересуется Мартин.
      - Может, рыбу, может, пшеницу. На серебро не поставлю. Слитки с рудников полицейские сами погрузят.
      - Почему такой почет серебру? - смеется Мартин.
      Человек в синей куртке сердито хмурится.
      - "Почет серебру"! - укоризненно повторяет он. - Самый драгоценный металл. Украдешь слиток - в цилиндре будешь ходить.
      Ходить в цилиндрах мы не собираемся, красть слитки тоже. Потому соглашаемся на пять франков в день. Надо где-нибудь добывать деньги: полтинники, оставшиеся у Мартина, могут в конце концов навлечь на нас неприятности.
      - А где здесь ночевку найти? - спрашивает Мартин.
      - У старины Вильсона в ресторации "Веселый петух" есть номера для постояльцев. Два шага отсюда, - говорит человек в синей куртке, несомненно довольный. - Скажите, что Фляшон прислал. И ночевка и выпивка обеспечены даже в кредит, если я поручился. Не задерживайтесь, ребята: пока народу там кот наплакал. - Он пожимает нам руки большой, как лопата, мозолистой лапой бывшего грузчика и удаляется не оглядываясь.
      2. "ВЕСЕЛЫЙ ПЕТУХ"
      Ресторацию мы находим действительно в двух шагах на главной улице. Над широким крыльцом висит петух, вычеканенный из меди, тускло-золотистый в лучах солнца. На крыльце лежат два детины, лица у них прикрыты ковбойскими шляпами. Их можно принять за мертвецов, но они только мертвецки пьяны. Мы осторожно обходим лежащих и, толкнув дверь, попадаем в длинный полутемный зал. Здесь полтора десятка столиков и стойка, обитая жестью. Столы почти все пусты, за исключением двух-трех, за которыми сидят парни, обросшие колючей щетиной или уже отрастившие лохматые бороды, и пьют что-то темное - виски или пиво. На нас они не обращают никакого внимания. Мы на них тоже. Не спеша подходим к стойке, где протирает бокалы далеким от чистоты полотенцем лысый старик с недобрыми глазами.
      - Два виски, - говорит Мартин, небрежно бросая на жестяную стойку монетку в двадцать сантимов.
      - Два виски требуешь, так и плати вдвое, - отвечает старик.
      Мартин добавляет еще одну монетку. Так мы учимся здешнему счету.
      - А как насчет ночлега, папаша? - спрашиваю я.
      Старик долго глядит на нас, как бы оценивая нашу кредитоспособность.
      - Есть комната с кроватью, - шепелявит он. - Больше трех человек лежать в кровати не разрешается.
      - Нас только двое.
      - Все одно - три франка, и деньги вперед.
      - Мы от Фляшона, папаша.
      Старик добреет, даже улыбается, открывая беззубые десны.
      - Значит, завтра с утра на погрузку? Пароход пришел из Вудвилля, знаю. Что ж, можно подождать до расчета с Фляшоном. Ужинать будете?
      Ужинаем молча, хотя поговорить есть о чем. Что мы знаем о мире, куда забросила нас судьба? Что пирожок стоит пять сантимов, а полбокала виски с теплым лимонадом - двадцать? Что за десять часов работы мы получим по пять франков, из которых три нужно отдать за квартиру? Да и вообще, что можно узнать об окружающем тебя мире, если целый день таскать на спине мешки с зерном или углем, а ночью спать без просыпа на гнилой соломе?
      - Хорошо бы уехать отсюда на этом марктвеновском пароходике, рассуждает вслух Мартин. - Интересно, сколько стоит билет до Вудвилля?
      - Посчитай еще железную дорогу от Вудвилля до Города.
      - Ты думаешь все-таки добраться до Города?
      - Не век же торчать в Сильвервилле.
      - А кого мы будем искать в Городе? - вздыхает Мартин. - Может, кто жив остался?
      Утром мы находим Фляшона там, где видели его вчера. Он по-приятельски подмигивает нам, и минут через пять мы получаем всю экипировку грузчика мешок из дерюги с дырками для головы и рук и пару деревянных крючьев на спину.
      - Ну а теперь на речной причал. Сейчас начнется погрузка, - командует Фляшон. Ни имен наших, ни фамилий он не записывает: должно быть, при расчете это не имеет значения.
      Мы становимся в цепь грузчиков к длинным штабелям мешков с пшеницей. В каждом мешке не меньше сорока килограммов. С трудом взваливаем его на спину, помогая друг другу. Так же делают и соседи. Потом движемся, согнувшись, по деревянным сходням к трюму на нижней палубе парохода. Трюм неглубок. Мешки складываем внизу под наблюдением кого-то из команды. Не слышно ни шуток, ни смеха, ни ругани - все работают молча, только кряхтят и тяжело дышат. Мартину, идущему впереди, легче, чем мне, - он сильнее, а я через час начинаю задыхаться, нет сил взвалить мешок на крючья, вот-вот упаду. Сзади советуют дружески: "Обожди чуток, пропусти цепь, отдохни. С непривычки всегда трудно, потом втянешься". Но я понимаю, что лучше не будет, десять часов не вытяну.
      Через два часа, когда объявляют перекур, валюсь на мешки полутрупом. Наши соседи. Пит и Луи, угощают нас самодельными, скрученными из табачного листа сигарами. Оба они студенты из Города, приехали сюда на каникулы подработать. Живут в порту у сторожа, где платят вдвое меньше, чем мы у Вильсона. Ухитряемся откладывать по три франка в день, сейчас уже накопили по шесть десять на брата. Они рассказывают, что в первые два дня чуть не загнулись, даже пяти часов не вынесли, только по два франка и получили. Не надо слишком сгибаться, - советует Луи, - пусть груз ложится на плечи и крючья. Я следую его совету, и мне чуть легче. До второго перекура еле держусь, но мешок уже с ног не валит. Утираем пот и обмениваемся улыбками с Луи и Питом.
      - Выдержали?
      - Как видите.
      - Я говорил: не сгибайтесь. Мешок не так прижимает.
      - Зато память отшибло.
      Луи не понимает.
      - А что забыл?
      - Все. И год, и месяц, и день. Помоги вспомнить.
      - Серьезно?
      - Вполне серьезно. Подскажи.
      - Год шестьдесят первый. Четырнадцатое июля. Пятница. Неужели забыл?
      - Смешно, правда? Даже имя забыл. Только сейчас и вспомнил. Я Жорж Ано, а он, - я указываю на Мартина, - Дональд Мартин или просто Дон.
      - А мы - Луи Ренье и Пит Селби. Кончаем политехничку.
      Все время молчавший Пит кивком подтверждает слова товарища.
      - Ты немой? - шучу я.
      - Все здесь так думают. Просто болтовни не люблю. А вы неплохие ребята. Даже расставаться жаль.
      - Почему расставаться?
      - В воскресенье уезжаем, - поясняет Луи. - На "Гекльберри Финне". В Городе к выборам работа найдется.
      Я не успел спросить, что за выборы, как Луи продолжил:
      - Разыщите нас - поможем. Найти легче легкого. Американский сектор, Сэнд-стрит, общежитие политехнички. А сейчас к мешкам: Фляшон уже машет руками.
      Передышка окончена. Снова мешки тяжело пригибают к земле, ломит плечи, трудно дышать. Часа два, может, еще выдержим, но больше не вытянем. Фляшон сам отправляет нас восвояси: "На сегодня хватит, иначе завтра не встанете". И платит каждому по три франка. Мартин угрюмо молчит, а мне даже весело: на целый франк в первый же день Пита и Луи переплюнули.
      Вечером расплачиваемся с Вильсоном, мгновенно подобревшим и расплывшимся в улыбке. Даже лысина его, кажется, сияет ярче. Нас заботливо приглашают к столу и вместо холодных котлет подают жаркое из свиной тушенки с бобами. "По заказчикам и заказ", - повторяет хозяин. Но мне и такого изобилия мало: надо восстанавливать силы, и я тут же заказываю еще одну порцию жаркого и пива.
      - Жаль только, что Луи и Пит уезжают, - говорю я. - Теряем надежный источник информации.
      - И надежных друзей, - добавляет Мартин.
      Ресторация постепенно заполняется, вскоре все столы уже заняты. Портовики и матросы в тельняшках, усатые парни в соломенных, как и у нас, сомбреро, фермеры в грязных широкополых шляпах, женщины с белыми от густой пудры лицами. Из соседней комнаты доносится стук бильярдных шаров, чей-то смех и возгласы: "Пять", "Десять", "Плюс десять", "Отвечаю". Похоже, там идет игра.
      Мартин лениво встает.
      - Подожди минутку. Пойду взгляну.
      Третий стул за нашим столом пуст, к нему подходит худощавый человек лет сорока в синем сюртуке и цилиндре, с вьющейся бородкой, как у голландских матросов.
      - Место свободно? - спрашивает он.
      Я равнодушно киваю, не замечая, что все кругом за столиками сняли шляпы.
      - Вы, наверно, новичок в Сильвервилле? - Незнакомец садится напротив.
      - Допустим, - отвечаю я.
      - И меня, конечно, не знаете?
      - Нет.
      - Тогда прошу вас не удивляться тому, что сейчас последует.
      Хозяин не успевает подать ему бутылку пива, как раздается выстрел и мое простреленное сомбреро слетает на пол. Стрелял верзила с нависшей на лоб челкой, сидящий метрах в пяти от меня. Я подымаю с пола шляпу и говорю соседу:
      - Ну и нравы у вас в Сильвервилле!
      - Просто люди привыкли, что в моем присутствии снимают шляпу. Я бывший шериф на серебряных рудниках.
      - То, что вы шериф и тем более бывший, мне безразлично. Я не нарушаю законов. Жаль только, оружия у меня нет.
      - А зачем? - улыбается он. - Что бы вы сделали?
      - Наказал бы этого громилу.
      - Каким образом? Он же сидит без шляпы.
      - Но с бутылкой.
      Бывший шериф любезно протягивает мне пистолет, очень похожий на земной "вальтер".
      - Стреляйте. Он заряжен. Только если вы убьете или раните кого-нибудь, вас тут же повесят, прямо на улице.
      Я беру пистолет. Позади верзилы с челкой виден пустой угол зала и косяк входной двери: пуля наверняка никого не заденет, если стрелять метко, а стрелять я умею, золотые медали имел. Не долго думая нажимаю на спусковой крючок. Бутылка со звоном разлетается на куски, обливая верзилу остатками пива.
      - Молодец! - одобряет сосед. - Отлично стреляете. Профессионал?
      - Скорее, любитель. Охотник. Жорж Ано. Сейчас работаю на причале у Фляшона.
      - Тебе придется самому платить за разбитую бутылку, Пасква, оборачивается бывший шериф к подскочившему верзиле с челкой, - научись не проявлять самодеятельности до моего приказа.
      Верзила, не взглянув на меня, почтительно отступает.
      - А вы стоите больше, мсье Ано. Это я вам говорю, Тур Мердок, глава партии "реставраторов". Правда, пока еще не легализованной.
      - Крайне сожалею, но ни я, ни мой друг, который сейчас находится в соседнем зале, не интересуемся политикой и совсем не разбираемся в борьбе политических партий. Возьмите ваш пистолет, мсье или мистер Мердок. - И я отдаю оружие собеседнику.
      Он приподымает цилиндр, чуть склонив голову.
      - А мне это даже нравится, мсье Ано. Разыщите меня в Городе. Я придумаю для вас что-нибудь получше Фляшона.
      Мой сосед встает и, бросив на стол горсть мелочи, идет к выходу. Мартин возвращается тут же, глядя ему вслед.
      - Кто это?
      - Некий Тур Мердок. Кажется, очень полезное знакомство. Глава политической партии.
      - Здесь, в Сильвервилле?
      - Нет, в Городе.
      - Порядок! - смеется Мартин. - Значит, пора ехать в Город.
      - На твою сдачу от пирожков? А дальше? Будем откладывать даяния Фляшона?
      - Мы не вернемся к Фляшону. У нас с тобой уже пятьсот франков плюс остаток после покупки пирожков и двух шляп.
      - Играл?
      - Да как!
      И Мартин живописует историю еще более неожиданную, чем мое знакомство с Мердоком.
      В игорном зальчике, куда он зашел, было дымно и шумно. Мартин посмотрел карамболь на бильярде, постоял возле покеристов, посчитал, сколько раз выпадает пятерка в игре в кости, и пошел к разменной кассе вслед за каким-то фермером в кожаной куртке, от которой пахло коровником или конюшней. Фермер бросил в окошечко на стол серебряную монету в двадцать пять франков, достаточно уже истертую. Кассир, не вглядываясь в монету, смахнул ее лопаточкой в кассу. "Пять по пяти", - сказал фермер. Мартин тотчас вспомнил ошибку пирожника: тот тоже не разглядывал знакомую ему по размеру и весу монету. И Дональд решил рискнуть: заметит или не заметит? Если заметит, можно выкрутиться, сославшись на то, что сам получил ее где-нибудь, извиниться и заменить серебряной мелочью. Так он и сделал. Небрежно бросил на стол два полтинника, побывавшие до этого на Земле в сотнях рук, так что на них при беглом взгляде трудно было разглядеть какое-либо изображение, и сказал: "Мне столько же плюс еще пять". Кассир не глядя смахнул деньги в кассу и отсчитал Мартину десять зеленых фишек. Облегченно вздохнув, Мартин уже смело подошел к покеристам, игравшим не крупно, а скорее прижимисто. Один из них уступил ему свое место. Мартин играл, все увеличивая ставки, выиграл пятьсот с лишним франков и встал. "С меня хватит, ребята", - сказал он.
      - А если б ты на шулеров налетел? - спрашиваю я.
      - Бросил бы после второго или третьего проигрыша. Ведь начали-то по маленькой. Не пошла бы карта, значит, не пошла. Да и ребята на шулеров не похожи. Либо старатели с рудников, либо здешние скотоводы.
      - Что будем делать?
      Мартин загадочно усмехнулся.
      3. "ГЕКЛЬБЕРРИ ФИНН"
      В воскресенье в десять утра по местному времени мы с Доном, стоя на самой высокопоставленной в буквальном и переносном смысле пассажирской палубе парохода, молча наблюдали церемонию отплытия. Она такая же, как и в любом порту. Чьи-то проворные руки снимают канаты, которыми подтянут к причалу пароход, плеск воды у ватерлинии - здесь он еще громче от взбивающих воду лопастей двух огромных бортовых колес, пассажирская толчея на палубе, провожающие на причале, возгласы на английском и французском и вот уже пароход поворачивается боком к берегу...
      Мы с Мартином приоделись специально для "высокопоставленной" палубы: Дон - в новенькой клетчатой куртке, с красным платком на шее, я - в скромном синем сюртуке и светло-сером цилиндре с твердыми, как железо, полями. Ничего, кроме каюты первого класса, мы достать не смогли: второй и третий были проданы, оказывается, еще накануне.
      Ключи нам выдал стюард, не очень уважительно нас встретивший: должно быть, наше новое платье все же недостаточно соответствовало "высокопоставленной" палубе парохода. Да и багажа у нас не было, так что не знаю, за кого он нас принял: за гастролирующих шулеров или охотников до серебряных слитков, только вчера погруженных в трюм парохода. Мы видели эту погрузку. Полицейские с автоматами выстроились на причале вплоть до бортовых дверей трюма. Другие полицейские, без оружия, тащили один за другим небольшие, но, надо полагать, не легкие ящики со слитками. Полицейских было много. Своими зелеными мундирами, строгой выправкой они скорее походили на солдат, а четкости их движений могли позавидовать даже профессиональные грузчики.
      Сейчас полиции на пароходе не видно, но поскольку на кормовую палубу, где находится верхний люк "серебряного" трюма, никого не пускают, значит, все они там.
      Я иду к корме. Рыжий матрос в тельняшке преграждает мне путь: "Дальше нельзя. Запрещено". Покорно бреду назад вдоль борта, рассматривая гуляющих пассажиров. Женщины - в длинных шелковых платьях и соломенных капорах с цветными бантами у подбородка, мужчины - в аккуратных, как у Мартина, курточках или цветных камзолах, как у меня, только из лучшей материи и лучше сшитых. На ногах или узкие шевровые ботинки, или длинные шнурованные башмаки, какие до сих пор носят в Канаде и северных штатах Америки. Старый джентльмен, прогуливающийся с красивой девушкой в голубом платье, посмотрел на меня слишком внимательно. Я даже оглянулся, заинтересованный. Оглянулся и он, взгляды наши встретились. "Вероятно, сбит с толку моим сходством с каким-то своим знакомым", - подумал я.
      Мартина нахожу в каюте. Он лежит на койке и дымит сигаретой явно местного производства. Я осматриваю каюту. Древняя обивка - вот-вот рассыплется шелк, древние, хотя и начищенные до блеска медные ручки, истертый коврик под ногами.
      - Давненько существует старина "Гек", - сочувственно говорю я.
      - У них есть и винтовые суда, - откликается Мартин. - Ходят до Ойлера и каких-то островов в океане. Кое-кто рисковал уплыть и дальше, но не вернулся. Другие вернулись, не обнаружив других континентов. Здешние карты изображают Город как единственное государство одного материка, окруженного океаном. Кстати, Городом называют и столицу и все государство.
      Может быть, это действительно так, но откуда Мартин знает об этом?
      - От корабельного механика, - охотно поясняет он. - Познакомился с ним в баре. Я прикинулся человеком, не постигшим основ науки и техники. В Городе таких много - школ не хватает. Оказывается, здесь и двигатель внутреннего сгорания открыли, только автомобили делают кустарно, в маленьких мастерских, как у нас некоторые гоночные машины. Чертовски они дороги - я о здешних говорю, - только миллионеры и покупают.
      - Значит, и миллионеры есть?
      - Говорит, есть.
      - Все-таки шагнули вперед за полсотни лет.
      - Даже бипланы строят, как братья Райт. Тут, пожалуй, и мне работенка найдется - как-никак бывший летчик.
      Стук в дверь - стюард вежливо приглашает нас к обеду.
      В кают-компании так же шумно и пестро, как и на палубе. Официанты в белых сюртуках, похожие на санитаров в больничных халатах, принимают у нас и у соседей заказы. Кормят отлично. Румяный бифштекс с поджаренным, мелко настриженным луком, рыба под белым соусом, розовое терпкое сухое вино "Эдем".
      Два места за нашим столом свободны. Рядом останавливается уже примстившийся мне седой джентльмен с белокурой девушкой. Случайно или нарочно?
      - Не разрешите ли присоединиться к вам старику с дамой?
      Мартин, даже не взглянув на меня, вскакивает, предлагая девушке стул.
      - Будем только рады, мадемуазель.
      - Мисс, - поправляет она. - Мисс Стил или просто Минни. А это мой дядя, сенатор Стил. - Последние слова она произносит подчеркнуто, вероятно полагая, что они не могут не произвести впечатления.