Глава 19

ТУГАЯ ПЕТЛЯ

Следующие четыре дня Володя с Леей чувствовали себя настоящими молодоженами. За это время они задали друг другу множество мыслимых и немыслимых вопросов, и если бы Владимир задался целью систематизировать сумбурно размещавшиеся у него в голове главные результаты их бесед, то у него получилось бы примерно следующее:

1. Продолжительность жизни анданорцев, без посторонней помощи, составляет около 80 земных лет. Так что теоретически у Володи и Леи был шанс доползти, докарабкаться до совместной глубокой старости.

2. По анданорской классификации все браки делятся на первостепенные и второстепенные. Первостепенным называется такой, когда хотя бы у одного из супругов не было интимных связей до самой свадьбы. Так что если забыть, что Владимир землянин, то Лея могла бы гордиться таким редким супружеством перед подругами.

3. Лея на родине у себя была последним отпрыском древней аристократической династии. Браки с инопланетянами в истории Анданора встречались, но крайне редко и обыкновенно осуждались анданорским светом.

4. Брак с врагом, которыми испокон века были силлурийцы, карался смертью, брак с жителем покоренной планеты был просто унизителен – если бы о нем узнали, перед Леей никогда бы не отворили дверей приличных домов.

5. Климат Анданора действительно был, по ее словам, несколько прохладным для землян, но казался вполне благодатным самой Лее.

6. Силлур и Анданор уже много тысячелетий находятся в состоянии войны. Ни анданорцы, ни силлурийцы ни разу не встречались с превосходящими их технически и, по выражению Леи, интеллектуально расами. Все обнаруженные в просторах галактики расы были гуманоидными, кроме удивительных людей-рыб с планеты Антарлиск – точная копия человеческих представлений о русалках, тем более что антарлисцы и дышали–то жабрами, и вполне сухопутных жителей планеты Драгрон, которые и вовсе имели вид массивных десятилапых осьминогов, – Лея схематически набросала портрет драгронца на листочке, – что не мешало им быть в самыми искусными художниками и скульпторами в обозримой Вселенной. Их произведения всегда весьма ценились в прочих цивилизованных мирах. Сама Лея, как то заметил Володя, рисовала весьма посредственно, на уровне пятилетней девочки. Она объяснила это тем, что рисование, в отличие, скажем, от черчения, не прeподают в анданорских школах, и никакому взрослому в и своем уме не придет в голову тратить время столь бессмысленно.

7. Силлур, безусловно, подставил Землю. Сознательно и цинично. Те создания, которых в России называли сквирлами, по словам Леи, были на Силлуре чем-то вроде домашних животных и при хорошей дрессировке защищали своих хозяев не хуже сторожевых собак. Вот только их не разрешалось раскармливать частным гражданам до состояния, известного Владимиру под названием исполинский сквирл. Для этого, к слову, их просто нельзя было кормить мясной пищей, если же сквирл случайно отведал мясного – они, по словам Леи, порой воруют со столов, не хуже наших кошек, – то во избежание трансформации его надо просто продержать около земной недели в комнате без зеркал. Собачьи сквирлы превращаются в лошадиных лишь в стае или будучи окруженными имитирующими ее зеркалами.

8. На Анданоре очень красивая луна и фантастическое небо. Лея мечтает когда-либо вернуться на родину.

9. Лея отлично понимает, что на их след может выйти как Сопротивление, так и ее коллеги из оккупационного корпуса. Она, так же как и Владимир, не знает, какой из этих вариантов лучше – первый как минимум оставит вдовцом Владимира, второй также как минимум оставит вдовой ее.

Сегодня вновь готовил Владимир. Счастливые супруги теперь занимались приготовлением пищи через день – Володя оказался хозяйкой куда более искусной, чем Лея. Еще бы. На Анданоре состоятельные граждане приобретали пищу исключительно в готовом виде. На их выбор была еда из самых различных колоний, и разнообразной снеди всегда было вдоволь. Профессия повара была востребованной, и не сказать, чтоб редкой – просто анданорским мужчинам и женщинам иных специальностей не приходило в голову ее осваивать. То есть для Леи было неочевидно, что гречку перед приготовлением необходимо заливать таким огромным количеством воды, а рис, оказывается, надо промывать, перед тем как ставить на плиту. И потому офицеру захватчиков, как маленькой девочке, приходилось объяснять азы поварского ремесла, и Владимир справлялся со своей ролью столь успешно, что Лея даже заподозрила в Володе профессионального кашевара. Владимиру самому было очень забавно объяснять взрослой женщине, оказавшейся на два года старше, чем он, что каша так и будет вылезать из посудины каждый раз, без исключений, если гречневой крупы сыпать вровень с краем кастрюли. И для того чтобы этот процесс приостановить, просто не существует каких-либо хитроумных приемов или, по выражению в отчаянии наблюдавшей очередное извержение гречневого вулкана зрелой дамы, каких-либо “реагентов, способных приостановить реакцию”. Володя не сердился на свою избранницу за подобную наивность, тем более что это не вводило молодоженов в убыток – покинувшая кастрюлю каша тщательно соскребалась с плиты и в следующий раз шла на гарнир. Напротив, такие трогательные моменты помогали Володе видеть свою девушку растерянной и нуждающейся в его советах и поддержке. Лее, казалось, тоже доставляло удовольствие почувствовать себя слабой женщиной, хотя в этом она не признавалась даже самой себе – ее, как, впрочем, и всех жителей ее суровой, холодной планеты, с детства учили рассчитывать только на свои силы и не позволять себе расслабляться никогда. Остающееся с от общения с Володей время Лея, в частности, посвящала изучению русского письменного. Перед началом самообучения она, окинув взором книжный шкаф Володи, недоверчиво спросила:

– Надеюсь, то, что написано во всех этих книгах, правда, в отличие от твоих видеокассет?

Владимир даже почувствовал, что краснеет, словно он был мальчишкой, у которого мать обнаружила стопку порнографических журналов. Володя даже не нашелся сразу, что ему ответить, а потому Лея, звонко рассмеявшись, сказала:

– Любимый, можешь не отвечать. Я вижу, какие вы и тут все мечтатели и поэты. Ты только скажи мне, есть у тебя хоть что-нибудь... документальное, что ли. Понимаешь, – даже с извиняющимися нотками в голосе продолжила она после краткой паузы, – я чувствую, как выдуманные истории ослабляют меня, заставляя задумываться о том, чего никогда не было, что не имеет никакого касательства к реальной жизни. Ведь у тебя есть хоть какие-нибудь документальные книги, правда?

Владимир, обрадованный тем, что Лея избавила его от необходимости доказывать ей целесообразность искусства, всерьез задумался, какие книги ей можно предложить в качестве документальных. Исторические и научные книги были написаны по-академически сухо навряд ли могли увлечь Лею. И тут его осенило – у Владимира были “Жития святых”, написанные святителем Дмитрием Ростовским еще при Петре . Некоторые из них воспринимались вполне обыденно, иные поражали чудесами настолько, что люди неверующие навряд ли могли поверить, что истории подлинные. Издание было, старым, 1993 года, и, в свою очередь, было репринтным по отношению к 1904 году, когда книга была опубликована в последний, до октябрьского бунта, раз. Тринадцатитомник, купленный еще Володиной бабушкой в 90-е годы двадцатого столетия, содержал яти и прочие особенности царской орфографии, зато был безусловно увлекательным и, с точки зрения самого Владимира, совершенно достоверным повествованием. Жития святых были сгруппированы по месяцам старого стиля, в которые православная церковь вспоминала их память, и относились к разным странам и эпохам, когда приведенные в книге христианские подвижники прославились чудесами, исцелениями или просто благочестивой подвижнической жизнью. Володя не ставил перед собой целью обратить Лею в православие, но ему хотелось, чтобы она хотя бы прикоснулась к корням Володиной религии и поняла, что если он говорит ей, что он не может есть тушенку потому, что у него сейчас пост, то не следует его уговаривать съесть хотя бы ложечку.

Володя лишь один раз объяснил Лее, какая буква какой звук означает, и та без промедлений стала читать самостоятельно и через пару дней так наловчилась, что только и шуршала страницами, будто закончила курсы скорочтения. Или как если бы просто рассматривала картинки. Володя настороженно ждал вопросов, но их, как ни странно, не последовало. Лишь один раз девушка, читая о каких-то, по ее представлению, очень уж попирающих законы физического мира чудесах, недоверчиво спросила Володю, не отрываясь взглядом от текста:

– И ты действительно веришь, что все написанное тут – правда?

– Да, – отозвался Володя, думая, что сейчас и состоится с опасением ожидаемая им беседа.

Не тут-то было. Лея молча приняла к сведению ответ Владимира и продолжила чтение. Володя же старался не смотреть, как Лея читала книги, бывшие для Владимира священными. Дело в том, что она делала это в обнаженном виде, как, впрочем, и все остальное. И если Володя откровенно любовался Леей, когда та, к примеру, орудовала поварешкой, эффектно переступая точеными безупречными ножками, то когда она читала в таком виде “Жития святых”, ее облик, к слову, совершенно естественный для самой Леи, казался Владимиру неуместно распаляющим. И потому Володя оставлял Лею изучать книги в одиночестве, избегая прямых взглядов на нее. Однажды, зайдя в комнату, он обнаружил свою жену сидящей над книгами в легеньких лифчике и трусиках, явно найденных ею в том же шкафу. Почувствовав его взгляд, Лея оторвалась от чтения и, подняв на Володю выразительные глаза, спросила:

– Так лучше?

– Да, – смущенно откликнулся Володя.

– Мог бы и раньше сказать, – ответила тогда Лея и вновь погрузилась в чтение.

Все же прочее время Лея продолжала проводить в обнаженном виде – лифчик и трусики у нее служили с теперь своеобразной униформой для чтения житий. Они о так и висели на стуле рядом со стопкой книжек, которые Лея читала со стремительностью, почти немыслимой для земной женщины, – по два-три тома в день. И ведь у нее при этом хватало времени и на другие занятия – особенно же она запала на Володин компьютер. И уж тут-то Володя, не пряча взгляда, с подлинным чувственным наслаждением следил за выражением лица своей возлюбленной и за тем, как упруго, словно у пантеры, наливались силой те или иные группы мышц его девушки, в зависимости от ситуации в игре. Собственно, на компьютере Лею увлекали одни лишь игры, которые она считала удивительным и, быть может, самым ценным изобретением землян. Когда же она узнала, что большинство современных мальчишек и девчонок предпочитают компьютерные развлечения книгам и видео, Лея сказала, что, значит, земляне – не такая уж пропащая раса. По ее мнению, игры следовало бы называть тренажерами, при помощи которых можно было великолепно развить реакцию, а также способность ориентироваться в той или иной ситуации. Девушка сказала, что анданорские тренажеры, безусловно, куда ближе к действительности, но тамошних детишек приходится заставлять заниматься чуть ли не из-под палки, здесь же все было, к ее удивлению, выполнено необыкновенно увлекательно и живо.

Лея оказалась прирожденным геймером – она с равным азартом глотала как новейшие игры, так и игры 5, 10, 20 и даже более чем 30-летней давности. И если в аркадах она блистательно и с первой попытки проходила сложнейшие уровни на “верп кард”, ухитряясь с немыслимой для землянина филигранной точностью уходить от летящих в ее героя виртуальных пуль, снарядов и “фаерболов”, то квэсты и стратегии зачастую ставили ее в неразрешимый тупик. А про примитивнейшую по исполнению, но мудрую по сути, знаменитую игру Сида Мейера “Цивилизация” она так и вообще сказала лаконично, но многозначительно: “А этот тренажер достоин самого Императора”. К слову, это была одна из немногих игр, к которым она возвращалась с редкостной регулярностью, но в то же время частенько терпела порежение. Надо отметить, что, играя в игры, Лея попутно изучила английский язык, имея в качестве учителя лишь предоставленный ей Володей англо-русский словарь. И все бы хорошо, да вот еда у влюбленных подходила к концу. Лея все так же кушала столько, что Володе казалось, будто он всякий раз готовил не на двоих, а как минимум на четверых. И три четверти приготовленного с аппетитом уминала Лея. И вот когда еды в доме осталось дня на три, Лея застенчиво подошла к Володе и, ласковой гибкой кошечкой примостившись у мужа на коленях – а, как вы понимаете, кроме минут близости, Владимир из-за неизбывного холода в квартире одет был весьма тепло, – и тихонько сказала:

– Милый, скажи мне, я красивая?

– Конечно, киска, – ответил Володя, чувствуя, что Лея имеет сказать ему нечто весьма серьезное, она напряженно дышала, и тело ее было очень горячим, как всегда, когда она была чем-то взволнована.

Владимир погладил Лею по шее и спине.

– Что случилось? – спросил он, чувствуя, что Лея будто хочет, но не решается ему сказать что-то важное.

– Знаешь... Может быть, мне стоит заработать для нас немного еды, как ты считаешь?

– Ты о чем? – спросил Володя, чувствуя, как чудовищная догадка вторым, больным, сердцем запульсировала в его мозгу.

– Ну, ты христианин. А у нас на Анданоре, по-вашему, язычество. Ну и я, значит, язычница. Понимаешь, – скороговоркой начала Лея, будто опасаясь, как е бы Владимир не перебил ее, пока она не скажет все до конца, – у нас считается нормальным, если женщина, даже аристократка, попав в затруднительную ситуацию, ну, с едой, позволяет другим мужчинам пользоваться своим телом... Ну, по-русски это проституция, но если для вас это позорно в такой даже ситуации, как теперь у вас на планете, то для нас-то, конечно, это вовсе не так и ужасно, и если ты согласен, я могла бы... Ну, я же так много ем, понимаешь – ты же не виноват, что тебе меня, такую прожорливую, не прокормить... Я имею в виду сейчас, пока мы с тобой что-нибудь не придумаем... Я ведь могла бы стоять на вашем рынке в одном купальнике... А моих двух пупков никто бы не обнаружил – я могла бы пластырем их заклеить и сказать, что, мол, поцарапалась там... Ведь ты же сам говорил, что сейчас этим занимаются многие нормальные земные девушки...

Володя почувствовал, что у него просто в глазах потемнело, будто собрались грозовые тучи. И пот прошиб, несмотря на холод вокруг. Владимир решил не сдерживать себя и сделать первое, что ему пришло в голову, – он нежно так скользнул правой рукой, которой гладил сейчас роскошные пепельные локоны Леи, к горлу девушки и властно – ведь Лея теперь была его женой – сжал ее горло так, что она замолчала. Не сильно, но и не ласково. Лея замолчала, и Владимир почувствовал, как в напрасной попытке сглотнуть нежные хрящики девушки тщетно задвигались под его пальцами. И это было единственной попыткой сопротивления покорно перенесшей Володину реакцию Леи. Тогда Володя запустил пальцы левой руки своей жене в волосы снизу и, сжав их до отблеска страдания в глазах жены, сейчас такой трогательно-беззащитной в его руках, развернул Лею лицом к себе и отчетливо, акцентируя каждое слово, сказал, не ослабляя хватки на ее шее:

– Я прошу тебя, милая, никогда больше – слышишь, никогда – даже не думать на подобные темы, если ты меня хоть немного любишь. Договорились?

И Володя, разжав пальцы правой руки, дал горлу чуть порозовевшей девушки свободу. Лея, порывисто обняв Владимира, прижалась к его пушистой и колючей от шерстяных свитеров груди щекой и тихо сказала:

– Прости меня, милый... Но нам нужно подумать, чем мы будем с тобой питаться дальше. Придумай что-нибудь получше, если... Если я была так не права.

Владимир со слезами обхватил лицо Леи под ушками и затылком своими вспотевшими ладонями и горячо поцеловал ее во влажные, покорно расслабленные сейчас уста, радостно откликнувшиеся на ласку мужа. Владимир понимал, что его анданорианка была совсем из другого мира и была не виновата, что в ее голову пришло такое. И он знал, что, для того чтобы прокормить ее, он вынужден будет пойти и на воровство, и на грабеж, и на мародерство. “Но, Господи! – подумал Владимир. – Ведь должен же быть какой-то иной выход!”

И тут, словно ответом на его мысли, раздалась пронзительная трель звонка. Володя, повинуясь порыву, сгрузил застигнутую врасплох внезапным визитом Лею в туалет, где она тут же заперлась, а сам ринулся к двери и заглянул в “глазок”. На пороге, с мрачной, как показалось Володе, полуулыбкой, стоял полковник Зубцов.

Владимиру пришла в голову мысль, что, быть может, правильнее всего было бы не открыть сейчас дверь. Но он уже заглянул в “глазок”, и, стало быть, вполне вероятно, что Зубцов увидел мелькание его тени сквозь узкое отверстие. Владимир с сердечным трепетом отворил дверь и впустил Юрия внутрь. Зубцов деловито пожал Володину руку, улыбаясь как-то слишком по-доброму и в то же время немного официально.

– Ну, как поживаешь? – спросил полковник.

– Да так, помаленьку, – откликнулся Володя.

– Это хорошо, – одобрил Юрий. – Можно мне пройти в комнату?

У Владимира в сердце так и похолодело. Ему показалось, что Зубцов хочет войти в комнату потому, что по– дозревает, что Владимир скрывает у себя Лею. Владимир подумал, что ему очень повезло, что в данный момент его жена была в туалете. Не в шкаф же ей прятаться, как в дурацких анекдотах про любовников! Володя молча указал полковнику на дверь в свою комнату, Зубцов же, снявший было плащ, вновь накинул его на плечи, сказав Владимиру:

– Что-то холодновато у тебя. Чего это ты, закаляться, что ли, вздумал?

– Да что-то вроде того, – промямлил Володя, чувствуя, как омерзительная апатия наполняет его тело гадкой сонливостью. Словно, если он теперь ляжет на кровать и закроет глаза, полковник пожелает ему “спокойной ночи” и уйдет восвояси...

– Молодец, – одобрил Зубцов. – Это ты хорошо придумал. Ведь мало ли чего нас дальше с тобой ждет, не правда ли?

Владимир в ответ лишь рассеянно кивнул. Зубцов заглянул в Володину спальню, куда он, собственно, и был приглашен пройти, но вдруг, повернувшись к Владимиру всем корпусом, сказал:

– А можно, я пройду в другую комнату? Что-то мне видик захотелось посмотреть, я свой давно не включал.

Владимир отметил, что правую руку Зубцов держит в не по-хорошему оттопыренном кармане плаща. Володя сглотнул сделавшуюся вдруг вязкой слюну и сказал:

– Ну, конечно, проходи, располагайся.

Зубцов же пропустил Владимира вперед, будто в приступе необъяснимой галантности. Владимир вошел первым, ощущая позвоночником нацеленное себе в спину безжалостное дуло зубцовского пистолета. Или уже плазмомета?

Зубцов опустился на стул и, зевнув, попросил:

– Поставь мне, знаешь, что-нибудь трогательное... Советское... Из классики. Знаешь, фильм такой хороший был “Чужой среди своих...”. Там еще актер этот играл, помнишь... Ну, есть он у тебя, фильм-то?

– Да нет... – будто задумавшись на мгновение, ответил Володя. – Нет у меня такого...

– Ну тогда и не надо ничего, – словно повеселев, сказал Зубцов. – Пойдем, что ли, на кухню тогда, угостишь меня чем-нибудь, идет? Как, запасов-то хватает?

Владимир почувствовал, что разоблачен и балансирует на грани пропасти. Он проводил Зубцова на кухню и сказал:

– Слушай, Юр, ты тут располагайся пока, а я забегу в туалет, идет?

– Конечно, Володь, – откликнулся полковник. – Ты тоже чувствуй себя как дома – твоя же ведь квартира-то, правда?

Владимир понял, что Зубцов намекает ему на возможную, в случае его расстрела, конфискацию жилья Сопротивлением. И у него хватило сил лишь кивнуть в ответ. Владимир надеялся, что он выглядел убедительно. Он ошибался – со стороны он смотрелся раздавленно и жалко. Володя подумал, что Зубцов наверняка не уйдет, не осмотрев всю квартиру в поисках Леи, и специально пошел в туалет, чтобы Зубцов не попытался открыть дверь, за которой скрывалась обнаженная, беззащитная Лея. Про туалет же он сказал вслух, в надежде, что Лея сообразит незаметно отпереться, когда он будет открывать дверь. Слава Богу, у нее хватило ума это сделать. Владимир вошел в туалет и увидел стоявшую в углу, возле бачка, Лею. “Одно дело прятать от обыска пистолет, ну или там документ какой, – подумалось Владимиру, – совсем другое – живого человека”. И тут Володя встал над унитазом, расстегнул ширинку и понял, что от нервного напряжения не в силах выдавить из себя ни капли. Он бросил на Лею отчаянный взгляд, и девушка, державшаяся молодцом, ответила ему серьезным, глубоким кивком головы. Она, чуток посторонне Владимира, аккуратно села на унитаз, и через считанные секунды приникшего к стене между уборной и кухней уха Зубцова достигли характерные урчание и бульканье выгружающего порцию шлаков кишечника. Полковник, кивнув самому себе, понял, что у него есть пара минут времени, и на цыпочках, беззвучно и стремительно пройдя в большую комнату, отворил шкаф, сжимая правой рукой плазмомет с повернутым предохранителем. Никого. Заглянул под кровать, за занавеску и на балкон. Снова никого. Прокрался в Володину спальню, обшарил углы, и там – опять пусто. Открыл антресоль в коридоре и легко, несмотря на свою массивность, подтянулся, заглядывая внутрь. Шаром покати. Воровато приоткрыл дверь в ванную комнату, заглянул за полупрозрачную полиэтиленовую занавесочку с рыбками и дельфинчиками – безрезультатно. После этого, услышав из туалета звук рвущейся бумаги, тихонько прошел на прежнее место на кухне и натянул фирменную широкую улыбку на привычные к ней губы. Владимир, который все это время сам вслушивался, стоя у двери, во все перемещения полковника и достаточно точно их вычислил, спустил воду, звякнул шпингалетом и, распахнув дверь, вышел.

– С облегчением тебя, – шутливо приветствовал его полковник.

Открытая дверь уборной на секунду скрыла часть коридора от орлиного взора полковника, и быстроногая босая Лея, воспользовавшись моментом, беззвучной белой тенью скользнула в ванную комнату и, привычная к холоду, легла на дно чугунного эмалированного ложа.

– Я тут статистику собираю, – сказал он Владимиру, мывшему руки на кухне, – сколько у кого из наших еды осталось от месячного пайка. Покажи-ка мне остатки твоих запасов.

Владимир уже очевидно трясущимися – а он-то думал, что только в триллерах и детективах такое бывает, – руками открыл полочку, на которой не оставалось почти ничего.

– Э-эх! – протянул Зубцов. – И это все?

– Все, – сглотнул Владимир.

– Прожорливый ты какой, да? – полуутвердительно, с угасающей улыбкой на губах спросил Зубцов. Взгляд его сделался чужим и деревянным.

– Да нет, – сообразив вдруг, торопливо откликнулся Владимир. – Понимаешь, Юр, девчонка одна, моя знакомая, Катька Соловьева, ну... Она с голода пропадала совсем, проституцией занялась... Я думал ей помочь, пригласил к себе, – Володя импровизировал, по ходу дела выдумывая душещипательную историю в духе Федора Михайловича, – она же разделась, и я... В общем... – Володя замялся, впрочем, весьма натурально, пытаясь описать словами не совершенный им поступок.

– В общем, – чуть даже участливо спросил его Зубцов, – лифчик, трусики, платьице и книжечки душеспасительные к ней имеют отношение?

Владимир, очень кстати густо покраснев, сказал:

– Ну, в общем, да.

– А теперь, стало быть, ты ее, несчастную, кормишь... Так?

– Ну да... – переминаясь с ноги на ногу, продолжал врать Владимир.

– А она жрет, как слоняра, и не подавится. Верно?

Владимир, словно ничего не понимая, вскинул на Зубцова глаза и удивленно насупил брови.

– Жрет, а ей все мало, сколько ни давай, так? – уточнил полковник, пристально глядя Володе в глаза.

Володя же смотрел на Зубцова так, словно видел его впервые. У него явно открылось второе актерское дыхание – ведь обычно мастерство врать не краснея не входило в число его умений.

– Да нет, она, бедняжка, как птичка кушает, – сказал он наконец после паузы. – У нее просто трое братьев и мать-старушка. Она им таскает.

– А в постели-то она как, ничего? – с усмешкой спросил Зубцов.

Владимир сжал кулаки и сказал полковнику с плохо скрываемым гневом:

– Юрий Васильевич, сдается мне, что вы уже слишком далеко зашли. Кажется, Сопротивление – не монашеский орден, и я не обязан вам отчетом о своей личной жизни!

– Да тихо ты, тихо, дурачок. Не ерепенься, – негромко сказал Зубцов, поднимаясь. – Я ж так, по-дружески. Ну не буду тебя объедать, не буду, раз тебе и самому мало. Расслабься. Сбрось напряжение. Вот в туалет только зайду и не буду тебя больше мучить. Идет?

Владимир пожал плечами, всем видом показывая, что чувствует себя незаслуженно обиженным Зубцовым. Полковник аккуратно – осторожность эта не укрылась от взгляда Владимира – открыл дверь ванной, где скрывалась за занавесочкой на дне Лея, а потом сказал:

– Ох, перепутал... – отворил, так же опасливо и не вынимая руку из кармана плаща, дверь уборной, прошел внутрь и заперся там.

Владимир, услышав, наконец, из туалета звон падающей струи, помог Лее выпорхнуть – иначе не скажешь, так стремительно и бесшумно она покинула помещение – из ванной, слава Богу, полы в квартире Владимира не были скрипучими. Лишь только девушка скрылась в комнате, Зубцов открыл дверь туалета и, пройдя в ванную комнату, принялся мыть руки, поглядывая в зеркало на стоящего за его спиной Владимира. Он лишь на секунду вытащил из кармана правую руку и затем сунул ее обратно. Потом вновь отодвинул штору с веселыми рыбками и голубоватыми водорослями – у Володи похолодело в груди, в который уж раз за сегодняшний день – и сказал Владимиру, подойдя к нему вплотную и взяв его за шерстяную ниточку, вылезшую из свитера, двумя пальцами:

– Знаешь, старик, а ведь ты у меня под подозрением. Первый, так сказать, подозреваемый. У нас знаешь что случилось? Странная вещь. Ты нам пистолетик-то плазменный в прошлый раз отдал, верно?

– Отдал, – тихо ответил Владимир, потерянно следя за вращавшейся ниточкой.

– Верно. Отдал, – негромко сказал Зубцов. – А пистолетик-то, что ты нам отдал, другой, понимаешь? Анданорец, которого ты взял, не простым оказался – этот был чем-то вроде внутренней полиции, понимаешь? Это мы уж наверняка выяснили. Ну и плазмометик ему по статусу другой полагался – такой же на вид, а на деле – ох какой усовершенствованный. Сечешь?

– Да, – ответил Володя, не поднимая глаз.

– Ну вот, – сказал Зубцов, – чудится мне, что ты пистолетики-то перепутал и мне не его оружие отдал, а его напарника. А может, и напарницы – как ты думаешь, возможно ли такое?

Владимир понял, что глаза уже просто необходимо поднять, и сделал это. И просто схлестнулся с Зубцовым взглядом и молчал.

– Ну вот, – продолжил полковник, уже сам слегка опустив взгляд, – стало быть, если ты ее где-нибудь на хате содержишь, то у тебя трое суток, чтоб нам ее отдать. Идет? И пистолетик тот, к слову, тоже. Понимаешь? Если ты нам все это отдашь, то получишь награду, как договорились. Если нет, то не мне тебе объяснять, что дальше. Я пока один обо всем этом деле знаю. Если сделаешь все, как надо, ни одна собака больше ничего... Врубаешься?

– Но я... – начал было Владимир, но Зубцов с умоляющим видом поднес палец к его губам.

– Знаю, – сказал он. – Катька Соловьева. Это я все понял, мы все это проверим, не беспокойся. Но если вдруг захочешь мне что-нибудь сказать, – тихонько добавил он, – свяжись со мною через эту вот рацию.

И Зубцов протянул Владимиру черную коробочку, на вид – обыкновенный и совершенно бесполезный теперь сотовый телефон.

– Наша разработка, – сдержанно похвалился полковник. – Захочешь что-нибудь мне сообщить, включи его. Пароль 2486. Если я буду в зоне досягаемости, когда ты наберешь пароль, мне сразу же пойдет вызов. Понял?

– Ясно, – ответил Володя.

– Ну, а дальше, как обычно. Разговариваешь в нижние дырочки, слушаешь из верхних.

Зубцов подошел к двери и открыл замок. Пожал, как показалось Володе, тепло и дружески его руку и сказал:

– Ну, бывай, старик. Все ошибаются, все будет нормально. Без балды. Так что я буду ждать звонка – идет?

И, словно смутившись паузы, оба вновь, неловко и с усмешкой, крепко пожали друг другу руки. Владимир захлопнул дверь, услышал, как легко, по-мальчишески: полковник сбежал вниз, и, дождавшись, когда шаги его; уже начали стихать в глубине колодца подъезда, запер, дверь на цепочку и на все три возможных оборота. И лишь после этого прошел в комнату. Лея к тому моменту уже вылезла из шкафа и сидела на своей кровати. Владимир встретился с нею глазами и увидел там такие похожие на его собственные страх и отчаяние.

Глава 20

ПЛАЗМЕННЫЙ ПИСТОЛЕТ

– Так, значит, Стор имел отношение к тайной полиции, – задумчиво протянула наконец Лея. – Мне всегда казалось, что он что-то скрывает от меня, но я думала, что это нечто из его личной жизни.

Владимир опустошенно стоял, не в силах что-либо ответить Лее. Та нежно коснулась пальцами его ладони, потом молча сняла со стула трусики и лифчик и надела их. Володя отлично понимал, зачем она это сделала – так она чувствовала себя хоть немного более защищенной.

– Вот, возьми купальник. Примерь, – сказал Володя и, вытащив из ящика шкафа старый, но вполне сохранившийся фиолетовый совместный купальник своей мамы, протянул его Лее. Та молча взяла и, переодевшись в него, посмотрела на себя в зеркало.

– Спасибо, – сказала она Владимиру.

– Да не за что, – тоскливо ответил Владимир, хватаясь руками за лицо. Еще семьдесят два часа, думал Володя, и его арестуют и будут допрашивать. Кроме этой простой информации, в голову как-то ничего не лезло. Вот так и крутилось, как на карусели в замедленном фильме, – через семьдесят два часа его арестуют и будут пытать... Через семьдесят два часа... Арестуют... Будут пытать...