Володя без посторонней помощи встал бы много позже, а потому он пришел в себя не сразу, впрочем, с первого же мгновения понимая, что такое вот пробуждение не сулит ему ничего доброго. Собственно, у него к тому моменту, как он обернулся, было уже целых три варианта, кто мог будить его столь варварским способом. Первый и наиболее вероятный заключался в том, что в квартиру проникли штурмовики Анданора и сейчас, собственно, и приступали к его аресту или уничтожению. Другой вариант, не менее тягостный, звучал так: Зубцов узнал, что Владимир скрывает у себя Лею, пардон – патрульного захватчиков, и теперь пришел разобраться с Володей. В этом случае у него, казалось, был шанс выжить, однако судьба девушки, увы, представлялась Володе просто ужасающей. И он, честно говоря, даже не знал уже, какой из вариантов казался ему самому трагичнее и неприемлемой. Так вот, оказывается, угораздило его влюбиться в пленницу. Третий же вариант был самым пикантным, но, увы, казался наименее вероятным. Тыкать его в затылок дулом теоретически могла сама Лея, но Владимиру не верилось, чтобы она сумела освободиться без посторонней помощи – девушка была связана весьма надежно и основательно. Эта ситуация могла таить в себе некую надежду на благополучный исход, но пока Владимир видел лишь, какой была его Лея в качестве пленницы. И он мог лишь предполагать, какая из нее получится тюремщица. Или сразу палач?

Володя нехотя – все варианты были на самом деле чудовищны и означали его полное фиаско – оторвал голову от подушки и увидел Лею, глядящую на него немигающим взглядом пустынной змеи. Увидев, что Володя очнулся, она стремительно отступила на несколько шагов, и по тому, как она держала плазмомет, и даже по тому, как красиво, безупречно, с точностью каратиста, выполняющего давно разученную кату, она отступила назад, Владимир понял, вспомнил, скорее, что он имеет дело с оккупантом, безжалостным анданорским офицером, и все, что он видел от девушки в прошедшие дни, являлось скорее всего искусной игрой, неминуемой целью которой было это, роковое для Владимира, утро. Играть в кошки-мышки с профессионалом для дилетанта смертельно – Владимир только теперь понял это, увы, слишком поздно. Неужели ложью было все?! Почти физической болью прозвучал в сердце немой вопрос. А еще Владимир заметил, что Лея стала еще более прекрасной, если это вообще представлялось возможным. Проморгавшись – слишком уж неожиданным было зрелище, – Владимир увидел, что Лея облачена в пышное, бальное почти, платье его мамы, которое та не надевала уже лет двадцать, слишком располнев для него. Это был подарок к свадьбе от будущего папы не рожденного тогда Владимира. Когда же отец бросил их, мама выкинула все его подарки, кроме этого платья. “Его наденет твоя невеста”, – сказала мама и повесила его в шкаф. Да уж, что и говорить, угадала почти. Лею Володя мечтал бы назвать своей невестой, и не только теперь, когда его жизнь была целиком в руках этой, почти незнакомой, по сути, ему женщины. Захватчица с другой планеты, напарника которой он убил, обезглавив на ее глазах, а саму контузии ударом кувалды, – вот что он знал про Лею, точнее, про ту, что назвалась ему Леей. И все эти достоверные факты, увы, не предвещали ничего хорошего. А еще – Владимир сперва и тут решил, что его подводит зрение, – анданорианка была очень красиво, массированно, но при этом изумительно аристократично накрашена. “Так могла бы краситься Клеопатра, – подумал Володя с невольным восторгом, – густо, как было принято в древности, но с царским изяществом безукоризненно выверенных линий”. На лице Леи не было никаких румян – лишь ярко подведенные глаза, изысканно положенная вуалька теней на щеках да яркая роза алых от помады губ. Володе даже как-то неожиданно комфортное сделалось. От руки такой красавицы и умереть было не жалко. И ни тени улыбки. Только змеиные жала ядовитых глаз. “Да уж, – грустно подумалось Володе, – ей есть за что на меня сердиться”.

– Как тебе удалось освободиться? – как можно непринужденнее постарался произнести Володя, просто чтобы разрядить эту зловещую, предсмертную даже какую-то, недобрую тишину, но со стороны было слышно, даже ему самому, как трусливо дрожал его голос.

В ответ девушка произнесла нечто по-анданорски, насмешливо буравя Владимира глазами. И опять воцарилось гнетущее молчание. Затем, насладившись эффектом, Лея сказала по-русски:

– Нет, не буду тебя учить анданорскому. Земляне – и ты в их числе – слишком тупы, и если ты начнешь учить язык моей родины, ты выучишь его до того уровня, на котором я сейчас говорю на твоем, года за три. Отвечай мне, так это или не так?

– Так, – сглотнув, сказал Володя.

– А у меня нет на тебя даже двух дней, – произнесла Лея. – Ты читал указ нашего божественного Императора?

– Читал, – отозвался Владимир.

– Чем я, как офицер оккупационного корпуса, должна наказать твой проступок?

– Смертью, наверное, – задумчиво выдохнул Владимир.

– Верно. Ты ведь знал, на что шел, не так ли?

– Да, – согласился Володя.

– Ну, стало быть, – сказала Лея, стоя неподвижно, как вкопанный столб, – сейчас мы с тобою и приступим к процедуре лишения тебя жизни. К слову, – добавила Лея после краткой паузы, – как тебе мой наряд и роспись на лице?

– Ты выглядишь изумительно, – честно признался Владимир, даже не надеясь, впрочем, лестью смягчить свою участь. Конечно, у него оставалась некая абстрактная надежда на лучшее, но, говорят, она есть у каждого даже в момент, когда табуретка предательски вылетает из-под его ног, а канат эдак по-дружески поддерживает за шею.

– Спасибо, – сказала Лея, – это так трогательно – твои комплименты. А знаешь, для чего я надела на себя эту личину человеческой раскрашенной самки? Ты же не думаешь, что для твоего удовольствия?

– Почему же, – отреагировал Володя, садясь в кровати. – Я как раз надеялся, что именно для этого.

– Ты ошибся, – сказала Лея и, сев на стул напротив Володи, закинула ногу за ногу. Впрочем, платье было длинным, и Владимиру, похоже, более не судьба было увидеть ее великолепные колени. Увы.

– Так как же, если не секрет, ты оказалась на свободе? – уже уверенным голосом повторил Володя свой первый вопрос, искренне любуясь прекрасными чертами своей пленительницы, акцентированными искусным макияжем.

– А ничего сложного, – махнула рукой, свободной от пистолета, Лея. – Твоя глупость и мой разум не могли, рано или поздно, не привести к подобному результату.

Лея чуть склонила набок головку, и пепельные, тщательно расчесанные теперь волосы изумительной волной пали ей на плечи.

– Так вот, – сказала Лея. – Руки-то ты мне неплохо связал, не спорю. А вот ноги доверил завязать мне самой. Я даже удивилась немало, что ты их потом не перевязал заново. Я даже от вечернего похода в туалет отказалась по этой причине, хотя боялась уже, что не выдержу. Тебе не показалось, что узлы, которыми я связывала себя, были какими-то странными?

– Показалось, – честно признался Володя, вспомнив замысловатые, но такие крепкие на вид петли, которыми Лея опутывала себе ноги.

– Ну так вот, – зевнув, сказала девушка, – нас учили им в Штурмовом отряде. Ну а дальше все элементарно – высвободив ноги, я довезла твой шкаф на себе до ручки ящика, у которой были острые края. И через часа два, не больше, перепилила ремень о ее грань. А вас разве подобному не обучали, я о узлах?

– Да я вообще, так сказать, глубоко мирный человек, – сказал Володя, вспомнив, впрочем, как он перерезал горло напарнику Леи, и усмехнулся.

– Я заметила твой непрофессионализм, – бесцветно отозвалась девушка. – А кстати – хотя это уже ничего не меняет, – что ты собирался со мною делать?

– Не знаю, – честно признался Володя. – Но я не собирался тебя ни отпускать, ни выдавать Сопротивлению, ни тем более убивать.

– Какая трогательная глупая романтика, – сказала Лея презрительно-холодным тоном. – Как раз из ваших художественных фильмов. Но я предпочитаю фильмы документальные, как ты знаешь. А там подобного не бывает.

– Да, знаю, – согласился Владимир.

– А раскрасилась я в эту лживую земную раскраску, – сказала Лея, возвращаясь к прерванной было теме, – чтобы показать тебе, как глупо и гадко изображать на своем лице лживые чувства. Ты ведь, надеюсь, заметил, – с высокомерным разворотом головы произнесла Лея, – что раскраска ваших женщин имитирует состояние крайнего полового возбуждения. Видишь, как неприятно, когда человек изображает совершенно не то, что собирается сделать?

– А мне нравится, – честно сказал Володя, чувствуя, что их беседа, а с нею скорее всего и его жизнь подходит к концу.

– Ну, раздевайся теперь, – приказала Лея. – Не все же тебе меня мучить.

– Догола? – поинтересовался Владимир, которому почудилось, что такой немного эротический оборот вновь дарит ему уже знакомую тень надежды.

– Конечно, – сказала Лея.

Владимир, отбросив одеяло, остался в трусах и футболке. Лея навела на Володю дуло плазмомета, откровенно наслаждаясь местью. Улыбка так и не родилась на ее таки прекрасных и таких бесчувственных губах. Лишь скинув футболку и испытывая невольную, неуместную и даже глупую гордость за рельефные, накачанные мускулы своего обнаженного торса, Владимир ощутил, как в его квартире пронзительно холодно. Раньше ему было как-то не до этого. Лея, кажется, уловила какой-то невольный зябкий жест Владимира и сказала:

– Это ничего, мой милый. Это я тут устроила небольшой сквознячок. Теперь тебе холод даже очень полезен, как пельменю в морозилке. Дольше не протухнешь – ты же сейчас будешь переведен мною в состояние, не пригодное для жизни, – читал указ?

Владимир невесело подумал, что женщина с таким ледяным сердцем, как Лея, могла назвать его милым, только будучи уверенной, что продырявит его из плазмомета. И решил не отвечать.

– Ну, раздевайся, раздевайся, – подбодрила его Лея, взмахнув дулом своей смертоносной игрушки.

Володя снял трусы, без стеснения глядя Лее прямо в глаза – чего стесняться своего палача, это он пусть испытывает дискомфорт.

– Хорошо, – сказала Лея, придирчиво и без тени стеснения оглядывая его тело. – Теперь возьми это, – и она бросила Володе черную повязку, очевидно найденную ею в том же шкафу, где она отыскала и платье, и косметичку, – и завяжи себе глаза.

– Мне это не нужно, – откликнулся Владимир, – стреляй так.

– Нет, ты завяжешь глаза, – сказала Лея. – Ты будешь меня слушаться, иначе я заставлю тебя жестоко страдать перед смертью. У нас на Анданоре, – сказала девушка, буравя Владимира своими жестокими, пронзительными глазами, – существует такая казнь. Преступнику отстреливают сперва одну конечность, потом другую, и так все четыре. Здорово, да? А в конце – голову.

– У нас тоже была такая казнь, – кивнул Володя. – В давние, дикие времена, в которых до сих пор застрял твой Анданор. Только делалось все при помощи топора. И называлось четвертованием.

Лея лишь раздраженно махнула в ответ рукой и сказала, скривив алый цветок своих губок:

– Нет, не то. Десять минут – и ваш преступник умирал от кровотечения. И все это знали, и он сам тоже. Не интересно. От плазмы же, – и девушка многозначительно взвесила в руке пистолет, впрочем, держа под контролем малейший жест Владимира, – кровотечения не бывает. Отстрелил, к примеру, преступнику руки и радуйся ему хоть день, хоть год. Хоть оставь так жить до старости. Полная свобода. Никаких временных рамок. Здорово, да?

Владимир тяжело вздохнул и повязал себе на глаза повязку, мысленно попрощавшись с дневным светом и думая увидеть его в следующий раз уже в конце тоннеля. “Хорошо, что я исповедался в убийстве, – внезапно подумалось Володе. – Да и попостился хоть пару деньков. Слава Богу”. Внезапно Владимир почувствовал, что на его левую руку упала то ли веревка, то ли ремень. Володя нашарил и взял ее, ощущая, как ледяной воздух заставляет все тело покрыться колючими мурашками. “Это ненадолго”, – успокоил себя Владимир и услышал голос Леи:

– Ложись на пол и связывай себе ноги.

Володе надоела пустая, изнуряющая беседа с жестокой Леей, и он молча подчинился. На ощупь выбрал свободное место и лег на такой противный, голый, холодный паркет. И принялся, вновь без помощи зрения, скручивать себе ноги. “Какая же она мстительная... – с тревогой подумал он. – Как бы действительно не устроила мне ампутацию конечности из плазмомета”. Наконец, Володя связал себе ноги и стал покорно ждать. Это ожидание было поистине мучительным. Владимир почувствовал, как ему вдруг стало неимоверно жарко, несмотря на явный холод вокруг. Его дыхание невольно сбилось, и он понял, что еще секунда, и он не выдержит и сорвет повязку. Владимир просто потерял счет времени. Ему казалось, что он лежит вот так, с повязкой, обнаженный, на спине, со связанными ногами, уже с четверть часа, хотя на самом деле Лея мучила его менее минуты.

– Ну что, смельчак, – вдруг каким-то совсем новым тоном сказала девушка. – Хочешь все видеть своими глазами?

Владимир с трудом нашел в себе силы выйти из какого-то полусонного кошмарного круга и пересохшими губами произнес:

– Да. – Ему казалось, что ничего не может быть хуже этой повязки. Ну, разве что если Лея отстрелит ему какую-нибудь часть тела, на свой выбор.

– Ну так снимай, – разрешила Лея, и Владимир непослушной, откровенно трясущейся рукой стянул повязку с глаз. И увидел Лею, стоящую над ним совершенно голой. В ее руках не было плазмомета, и стояла она к Володе лицом, грудью, животом, в общем, всем.

Но Володе сейчас не было дела ни до чего. Его так близко, еще секунду назад, овевало дыхание смерти, что ему были абсолютно безразличны все, такие волнующие еще совсем недавно прелести Леи. Платье, которое девушка сняла, пока Владимир связывал себе ноги, было аккуратно повешено на спинку стула. Владимир сейчас не мог даже порадоваться тому, что остался жив, не говоря уж о чем-нибудь ином.

– Ну что, герой, – с насмешливой лаской в голосе спросила Лея, опустившись на корточки и нежно проведя пальцами по груди Владимира, коснувшись мимоходом левого соска. – Твое вчерашнее предложение все еще в силе?

Владимир вспомнил, о чем речь. Ему было очень тяжело сейчас, когда жизнь меняла свое течение на 180 градусов. Нет, сам-то он, разумеется, был несказанно рад, счастлив просто такому обороту дела. Он жив, и Лея согласна принадлежать ему; вроде бы все его мечты сбылись, но тело было сейчас таким ватным, бестолковым, словно покойника достали из гроба и, толком не оживив, сказали, что у него теперь все просто великолепно в личной жизни. И Владимир с трудом, через силу промолвил бессильными губами:

– Да, в силе, Лея, но это была жестокая шутка.

Лея с любовью заглянула в глаза Владимира и, гладя его лоб, там, где начинали расти волосы, с тихой лаской сказала:

– Ну что ты, дурачок. Разве могла бы я так жестоко шутить с тобой. Просто если бы я этого не сделала, я бы на всю жизнь затаила на тебя обиду, и ее было бы уже ничем не искупить, понимаешь? Согласись, – сказала девушка, прикоснувшись второй рукой к животу Володи, – мы с тобою встетились тоже не самым обычным способом. Я и вчера тебя очень хотела, правда, мне просто нужно было, чтобы наши отношения были равнонравными, понимаешь? Для меня это очень важно.

Лея тем временем села на связанные бедра Володи и сказала:

– Я поняла, на что ты пошел ради меня, постепенно, по мере изучения твоего языка. Понимаешь? Когда, к тебе приходили из Сопротивления, я слышала каждое слово вашего разговора, и я выучила наизусть каждое, слово. У анданорцев память куда как надежнее вашей, дикарской, не способной сохранить даже расположение предметов в вашей собственной комнате, – не так ли? Да и слух поострее, хотя это уже странно.

Владимир наконец ощутил, как счастье от того, что он правда жив, и что его возлюбленная с ним, и что на этом этапе его жизни произошел-таки пусть промежуточный, но хеппи-энд, стало певуче наполнять собою каждую клеточку его тела. Это было так сладостно, что даже сравнить было не с чем. Куда там, радость от первой сигаретной затяжки после суточного перерыва не шла с этим сладостным восторгом непрерванности бытия ни в какое сравнение. И Володя молчал и молча слушал Лею, которая, похоже, и не ожидала, что реакция Владимира на ее месть будет мягче, а потому, оставляя паузы в своей речи для возможных Володиных ответов, нимало не смущалась, если он ими не пользовался.

– Ну так вот, – продолжала она свою мысль, не прекращая реанимационных мероприятий своими нежными, ласковыми пальчиками, – я понимала все новые слова, и очень скоро передо мною выстроилась стройная картина того, на что ты пошел ради меня. Милый, ведь это называется предательство. Возможно, тогда-то я в тебя всерьез и влюбилась. Но с моим костюмом все было взаправду, и раздевалась я тогда под дулом плазмомета, с досадой думая, как неправильно у нас с тобою могут сложиться отношения, если ты меня все-таки решился бы изнасиловать.

– И что бы ты сделала тогда? – спросил Владимир, чувствуя, как все его тело наливается новой, игристой, как молодое вино, силой. Володя лишь теперь понял, что значит “чувствовать себя как будто заново родившимся”. Это совершенно уникальное, ни с чем не сопоставимое чувство.

– Я бы? – печально улыбнулась Лея. – Ушла бы от тебя этой ночью и оставила бы тебе пронзительную такую записку. Там было бы нечто такое, от чего бы в твоих жилах всю оставшуюся жизнь стыла кровь. А в штабе я соврала бы, что меня содержали совершенно в другой квартире, другие люди. Знаешь, милый, я бы тебя не выдала, но тебе бы от этого было не легче, поверь. И уж ты бы меня никогда больше не увидел, это уж точно, – сказала Лея, ложась на Владимира всем своим изумительным, мягким, податливым, теплым, сказочным телом, которое электрическим током оживляло даже то, что до сих пор оставалось расслабленным и мертвенно-сонным. Лея накрыла его собою с такой неподражаемо непринужденной легкостью, что Владимира даже пронзила ревнивая мыслишка о возможной многоопытности его избранницы. Владимир усмехнулся ходу своих мыслей. Ишь, чего захотел, подумал он. Три минуты назад на краю могилы лежал и думал, сразу ли меня пристрелят или сперва отстрелят ноги из плазмомета. А теперь уж девицу мне в невесты подавай, а не женщину, и Владимир, крепко обняв Лею, припал губами к ее губам, растворяясь в первых могучих аккордах иссушающей симфонии страсти.