— Инитри, приготовь мне обед. Распакуй мой багаж! Иди на кухню. Ветер и огонь! Ты должен освободить их, Лорд Павек. Или ты не уважаешь родителей твоих родителей, которые заботятся о тебе?

Павек должен был понять не то, что Руари злится на него, но почему. В Квирайте не было и не могло быть рабов, тем более полуэльфов. Вроде бы объяснение висело у него на кончике языка, но с него не сходило. В этот момент, с Руари уставившимся на него, Павек сам не мог понять, почему он немедленно не освободил эту старую пару, и решел показать стыд и замешательство с не меньшей грацией, чем Руари выразил свой гнев.

— Оне не мои родственники, и не твои тоже, — ответил Павек, принимая сарказм Руари на себя. — Это просто два полуэльфа, которые прожили в этом доме очень долгое время.

— Которые прожили рабами, ты это хотел сказать. Лорд Павек, твоя кровь темплара наконец показала себя. Ты должен был немедленно освободить их. Вот слова, которые ты должен был произнести, а вместо этого ты потребовал ужин.

— Освободить их, и что потом? Выгнать их из дома? Куда они пойдут? Ты что, можешь довести их живыми до Квирайта через Кулак Солнца? А может быть ты хочешь послать в Квирайт всех рабов Урика? Сколько из них умрет на Кулаке? Скольких из них Квирайт сможет накормить, прежде чем все они, и Квириты, умрут от голода?

Руари откинул голову назад. Он демонстративно выставил вперед подбородок, но Павек знал, что его вопросы попали в цель и сильно ударили по полуэльфу. — Я этого не говорил, — наконец сказал Руари. — Я не говорил, что мы должны послать их всех в Квирайт через Кулак. Они могут остаться в Урике. Ведь есть свободные люди в Урике. Звайн свободен. И Матра. И ты — когда мы тебя повстречали.

— Да ты просто слеп, — возмущенно возразил Павек. — Свобода — вообще тяжелая дорога, а в Урике тяжелая вдвойне. Ты не найдешь много заслуженных родителей, идущих по ней. Свобода стоит денег, много денег, Ру. — И Павек подумал о золоте, которого у него не было, и о тех периодах своей жизни, которые он потерял, добывая его. Он порылся внутри себя и обнаружил там смешанное чувство, что с одной стороны он ни в коем случае не должен их освобождать, а с другой он больше не чувствует ни стыда ни замешательства.

— Он может работать на кого-нибудь другого, заботиться о каком-нибудь саде.

— Никто не нанимает садовников, Ру. Все покупают их. И кроме того — у него уже есть сад. Почему ты не понимаешь этого? Да, он был прикован к нему, но тем не менее он заставил это место цвести. Он самый настоящий друид. Должен ли я запретить ему входить в его рощу?

— Освободи его, а потом найми.

— И сделать его рабом монет, а не рабом человека? Это улучшение? А что, если он заболеет? Он уже стар, все может быть. Если он раб, я обязан заботиться о нем, может ли он работать садовником или нет, но если я плачу ему только тогда, когда он работает у меня в саду, что остановит меня нанять другого садовника, когда этот заболеет? Почему я должен заботиться о нем? Он же не принадлежит мне.

— Рабство — это не правильно, Павек. Это просто не правильно.

— Я не говорил, что это правильно.

— Но ты не освобождаешь их!

— Потому что это тоже не правильно! — голос Павека поднялся до крика. — Жизнь совсем не проста, и моя жизнь тоже. Я бы не хотел быть рабом — я думаю, что скорее убил бы сам себя. Милосердие Хаману — я клянусь, что никогда не куплю себе раба, но колеса повозки судьбы повернулись так, что это очень слабое утешение. Во всем Урике не хватит золота, чтобы освободить всех рабов и не умереть от голода.

— То есть ты хочешь сохранить рабов, но не покупать их, — выкрикнул в ответ Руари. — Что за удобная совесть у тебя, Лорд Павек.

Лорд Павек со злости ударил ногой по одному из каменных звеньев и ушиб большой палец. — Все в порядке, — прорычал он, стиснув зубы, чтобы не застонать от боли. — Все, как ты и сказал, Руари: у меня удобная совесть. Я не хороший человек; никогда не претендовал на это. Я никогда не встречал по настоящему хорошего мужчину, женщину или ребенка, включая тебя, Каши и Телами. У меня нет хороших ответов. Да, рабство — это плохо, это не правильно, это ошибка, ужасная ошибка, но я не могу исправить эту ошибку, освободив их и выкинув на улицу. Как только ошибка сделана, ее не переделать, и всегда есть кто-то, кто отвечает за нее.

— Есть лучший путь.

Похоже, что у Руари кончились возражения и он хотел заключить мир, но большой палец Павека все еще пульсировал от боли, а полуэльф нажал на слишком много больных мест, чтобы ускользнуть без расплаты.

— Если ты в этом уверен, иди и ищи его. И мы оба станем лучше. Но пока не найдешь ничего лучшего, убирайся, и чтобы я тебя не видел.

— Я только сказал-Убирайся!

И Павек дико махнул рукой в сторону полуэльфа. Удар не дошел до Руари, не хватило несколько спанов, но тот мгновенно сообразил, что будет дальше и скрылся из глаз.

Полумрак превратился в вечер, но было не так темно, как в Квирайте. Павек мог видеть стену, около которой садовник разложил свои нехитрые орудия труда: лопату, грабли, мотыгу и кувалду с каменным наконечником. Проверив ее рукоятку и баланс, как если бы она был настоящим оружием, Павек поднял кувалду и пару раз махнул ей, разминая мускулы. Затекшие мышцы в плечах заскрипели. Он не слишком хорошо умел снимать напряжение; сейчас лучшее всего было бы работать до изнемождения, чтобы не думать обо всех этих головоломках.

Один конец каменной цепи остался там, где садовник уронил его. Второй конец был все еще прикреплен к остаткам ошейника, лежавшим в центре сада. Павек собрал все звенья в кольцо, положил на землю и начал бить по ним кувалдой. Звенья соскальзывали одно за другим, Павек никогда не бил дважды в одно и то же место. Камень ударявшийся о движущийся камень: самая бесполезная работа, которую Урик может ему предложить, но Павек вошел в ритм и когда, наконец, как следует вспотел, его сознание стало яснее — чище — чем в последние несколько дней.

Махая кувалдой и нанося удары, он потерял представлвние о пространстве и времени, или почти потерял. Во всяком случае он совершенно не представлял, сколько прошло времени, когда вдруг осознал, что он не один. Руари, подумал он. Руари вернулся для последнего слова. Он еще раз ударил изо всех сил своей кувалдой, промазал по звену, зато вышиб искры из ошейника. Вздох, который он услышал потом, не был вздохом полуэльфа или мальчика-человека.

— Матра?

Она стояла в дверном проходе, узкая бледная тень. Их глаза встретились, и она отступила в темноту. Ребенок, напомнил себе Павек, быть может она испугалась его сумашедшей ночной работы? Он отложил кувалду в сторону.

— Матра? Подойди. Инитри уже приготовила ужин?

Она покачала головой. Шаль соскользнула на шею. С маской, делившей голову напополам, это выглядело как два неполных лица — вероятно не самый не правильный способ описать ее.

— Это место тебе неприятно? Ты об этом хочешь мне рассказать? — Он уже повел себя достаточно плохо с Руари, но ночь еще только началась и можно было наполнить ее множеством ошибок.

— Нет, оно мне нравится. У меня есть воспоминания Акашии, но мои собственные совсем другие.

— Ты часто приходила в этот сад?

— Нет, я вообще никогда здесь не бывала. И никто не бывал, за исключением Агана. Он всегда был здесь. Аган и Инитри, они особенные.

Их разговор развивался как всегда: Павек спрашивал то, что ему самому казалось простыми вопросами, а Матра отвечала ответами, которые он совершенно не понимал. — Почему? — спросил он, заранее опасаясь ее ответа.

— Лорд Элабон иногда называл Агана «мой трижды проклятый отец».

Рукоятка кувалды была рядом с Павеком, совсем близко. Он представил себе, как хватает ее и со всей силы бьет по черепу Элабона Экриссара. Значит он был очень умен, когда опасался всего, что Матра может рассказать ему об этом унаследованном доме. Но как мог Экриссар — даже Экриссар! — обратить в рабство своих собственных родителей? И как он, Просто-Павек, может исправить такую ошибку. Что он может сделать?

— Это не имеет никакого значения, — продолжала Матра. — Отец тоже не был мне отцом. У меня вообще нет ни отца, ни матери. Я сделанная, а не рожденная. Я называла его Отцом, потому что чувствовала, что это хорошо и правильно. Может быть Лорд Экриссар был точно в таком же положении.

— Надеюсь, что нет, — сказал Павек, и Матра опять отступила в тени. Он позвал ее обратно, сказав, — Все в порядке, ты хорошо делала, называя его Отцом, — у Матры было кристально-ясные понятия о хорошем и плохом, о справедливости и чести; он полагал, что если она кто-то называла отцом, значит он заслужил уважение ребенка. Но Элабон Экриссар не заслуживал ее уважения, это точно. — Но было бы не правильно, если бы ты сделала шрамы на его лице и надела бы на него ошейник, а потом называла бы его Отцом.

— Я почувствовала бы себя хорошо, если бы называла Отцом тебя. Ведь ты всегда исправляешь ошибки, или нет?

Наверно она подслушивала, когда он спорил с Руари, если это можно назвать подслушиванием, ведь они орали друг на друга во весь голос.

— Я бы не хотел — на самом деле не хотел бы, Матра — чтобы ты называла меня Отцом. Я Павек, Просто-Павек. И давай не будем об этом больше.

Она моргнула и руки сжались вокруг узкого тела, как если бы Павек ударил ее, и уже только одно это заставило его почувствовать себя хуже. Но он не мог позволить ей называть его отцом, слишком большая ответственность, он не мог ее на себя взять.

— Матра-Мне нужно с кем-нибудь поговорить и я не думаю, что я поговорю с Лордом Хаману. Я думаю, он слышит, но не думаю, что должна. Я думаю, что он тоже сделанный, или что он родился так давно, что забыл когда.

— Ты можешь поговорить со мной, — быстро уверил ее Павек, решив что необходимо, чтобы она выбросила из головы саму мысль посекретничать с Королем-Львом. — Тебе не надо называть меня Отец, но ты можешь говорить со мной обо всем. — Он чувствовал себя как человек, делающий с открытыми глазами шаг с крутого обрыва.

Матра подошла ближе. — Ее глаза величиной с птичьи яйца сверкнули — по настояшему сверкнули — от возбуждения. — Я могу защитить себя теперь!

— Но ты же всегда могла делать так, разве нет? — спросил он, надеясь на ответ, который он будет в состоянии понять. Она постоянно говорила о защите, которой снабдили ее создатели, но никогда не была в состоянии объяснить, что это такое.

— Раньше это просто происходило. Я застывала, перед глазами все расплывалось, и это происходило. Но сегодня, у воды, когда я разозлилась на Руари, я не хотела, чтобы он остановил меня, так что я заставила себя испугаться, что он ударит меня, и это началось.

Павек легко припомнил этот момент. — И ты заставила это прекратиться. Да?

— Почти.

Это был не тот ответ, на который он рассчитывал. — Почти?

— Злость-испуг заставляет защиту происходить. Когда Руари толкнул меня, я не была больше злой-испуганной, я была печальной-испуганной, и печаль-испуг заставили защиту уйти. Я очень рада, что она ушла и это не произошло; я не хотела ранить Руари, на самом деле. Но раньше я не могла сделать так, чтобы не-происходило.

Павек взглянул в ее странные, доверчивые глаза. Он почесал гудящую макушку, надеясь найти вдохновение и благополучно не сумев. — Я не уверен, Матра, но может быть ты научилась управлять тем, что создатели дали тебе: злость-страх заставляет начать; печаль-страх останавливает. Если ты можешь вызвать в себе злость, тогда ты можешь вызвать в себе и печаль.

— А это хорошо? Заставлять себя чувствовать разные чувства чтобы управлять тем, что создатели дали мне?

— Это лучше, чем убить Руари — при этом ты не хотела даже ранить его. Это лучше, чем сделать ошибку.

Ошибка была очень важным словом для нее, так что она энергично кивнула головой.

— Если я сделаю ошибку, я буду отвечать за нее, как и ты? Я хочу быть как ты, Павек. Я хочу учиться у тебя, даже если ты не Отец.

Он отвернулся о нее, не зная что сказать или что сделать. Уже достаточно плохо, когда Звайн или Руари надеются только на него, но в их разговорах всегда есть момент, когда он может толкнуть любого из них под ребра и сломать их мрачное настроение маленькой потасовкой. Для Матры толчок под ребра никак не подходит. С Матрой можно только говорить.

— Спасибо тебе. Я постараюсь научить тебя всему, что знаю, и как можно лучше.

И отчаянная благодарность Инитри за колокол к ужину.

Руари вернулся во время ужина. Павек не стал спрашивать, где он был, но на его плече довольно устроилась бирюзовая домашняя ящерица, величиной с его предплечье, а ее длинный, похожий на кнут хвост обвился вокруг его шеи. Похоже, что это был добрый знак. Эти блестящие, очень красивые ящерицы имели внутреннюю псионическую защиту: они чувствовали агрессивное или расстроенное сознание и исчезали прежде, чем происходили настоящие неприятности. Даже Руари, который обращался к животным за утешением, не мог находиться рядом с таким созданием, когда был зол.

Руари аккуратно снял ящерицу со своей шеи и предложил ее Павеку. — Мои кузены Бегуны Луны говорят, что если в городском доме живет такая ящерица, то в этом доме можно найти друзей.

Дружба — самый великий дар, который может предложить чистокровный эльф, например сам Руари никогда не получал таких даров от своих кузенов. Или предложение дружбы, а то, что сделал Руари — предложение. Павек с упавшим сердцем протянул руку, надеясь что проклятая тварь найдет его приемлимыми не откусит у него пальцы. Ящерица проверила его блестящим красным языком, потом медленно взобралась по руке.

— Я помещу ее в сад, — сказал он, как только она устроилась у него на плече.

Они ели быстро и жадно, благодарные за еду, а не качество приготовления. Встал вопрос о мытье и стирке. В Доме Экриссара была прачечная с бассейном, где как одежду так и тело можно было почистить в горячей воде, но требовалось по меньшей мере несколько здоровых рабов, чтобы топить очаг и качать воду насосами. Матра сказала, что она сама о себе позаботится; Павек с Руари прыгнули прямо в кухонную цистерну и смыли с себя все, что только могли. Потом они загнали Звайна в угол и проделали это же с ним. Чистую одежду взяли из мешков, которые они привезли с собой из Квирайта: сделанные прямо там бриджи и рубашки, не слишком подходящие для высшего темплара, но одежда, оставшаяся от Элабона Экриссара никак не лезла на широкие, человеческие плечи Павека, а Руари заявил, что он никогда не наденет ничего, что носил «проклятый полуэльф».

Руари даже отказался спать в той кровати, где мог спать Элабон Экриссар. Уже поздно ночью полуэльф расстелил свои одеяла в саду под непроницаемым взглядом их новой домашней ящерицы. Павек подумал было сказать юноше, что он дурак, в Урике намного шумнее, чем в Квирайте, и шум на улице не даст ему заснуть, но сам послушал эти казалось бы давно забытые звуки и расстелил свой спальник рядом с ним, чтобы слушать их ночью.

Полночь принесла хор гонгов и колоколов, которыми наблюдатели на башнях сигнализировали друг другу: все в порядке, все тихо. Павел слышал каждую ноту, да и все остальные звуки Урика, пока пытался заснуть — даже мягкое посапывание Руари, доносившееся с другой стороны фонтана, на расстоянии вытянутой руки. Когда звезды медленно закружились по почти закрытому крышами небу, Павек постарался оценить иронию судьбы: он, который так наслаждался какофонией жизни города, оказался единственным, кто не смог уснуть.

Мысли Павека заскользили и поплыли, как человеческие мысли любят делать, когда темно и вокруг никого нет. Они внезапно перепрыгнули обратно в пещеру с сияющими котлами и удивительными платформами, к странной и по-видимому опасной слизи, запятнавшей посох Руари и пролившейся на его собственную ногу. Ему показалось, что он опять чувствует липкую грязь на своей ноге, и не долго думая ударил себя по бедру, находившемуся под одеялом. Пальцы схватили мягкую и чистую ткань бриджей. На один удар сердца Павек успокоился, но потом паника ударила его с новой силой.

Проснувшись и дрожа от холода, заморозившего его до костей, Павек отбросил одеяло. Хромая и ругаясь на незнакомые предметы вокруг, он прошел через сад и через дом. Он обнаружил грязную одежду там, где бросил ее: в куче грязных вещей рядом с цистерной. В неярком свете звезд одно пятно ничем не отличалось от другого, и невозможно было угадать, какое из них осталось от подземной слизи, если вообще такое есть.

В очаге еще оставались яркие угли, а на каменной стене над ним висела масляная лампа. Павек зажег лампу и отправился на поиски посоха Руари, который стоял около стены прямо у входной двери резиденции. На деревяннок конце посоха грязи было более, чем достаточно. С лампой в руке Павек встал на колени и и стал внимательно проверять одно пятно за другим.

— Что ты делаешь?

Неожиданный вопрос Руари сократил срок жизни Павека по меньшей мере на год — при условии, что он этот год переживет.

— Ищу доказательство того, что мы видели, когда были в пещере.

Павек попробовал самое большое пятно изгрызенным кончиком ногтя. В этом месте дерево крошилось, как если бы загнило. Руари выругался и вырвал свое самое ценное имущество из рук Павека. Он осторожно коснулся пятна, и еще один кусок мокрой, разрушенной древесины вылетел из его пальцев.

— Осторожно! — Павек выругался. — Это все, что у нас есть, чтобы предъявить Хаману завтра утром.

Полуэльф былал упрямым, надутым и быстро злился, но дураком не был ни в коем случае. Несколько ударов сердца он сердито смотрел на Павека, обдумывая случившееся, потом протянул свой посох Павеку.

— Лев — он должен верить нам, разве нет? Я имею в виду, что он послал за тобой, почему он может не поверить тебе? Он же не будет вырывать воспоминания из твоего мозга, чтобы сделать тебя пустоголовым идиотом. Это будет самый обыкновенный разговор, да?

Павек покачал головой. — Я видел такие вещи.

— Телами тоже могла узнать правду от любого, но она просто глядела на тебя и ничего не делала. Никто не осмеливался соврать ей; она всегда знала правду, когда слышала тебя.

— Да, — сказал Павек, отрывая кусок подкладки от своей грязной рубахи и перевязывая пятно на конце посоха, как будто накладывая повязку на рану. — Слышала или видела или чувствовала. Хаману тоже может сделать так, а может и закрутить твои воспоминания, скрутить их в клубок и вытащить из твоей головы, так что ты останешься пустой и чистый, как в тот день, когда родился. И это именно то, что я видел. Надо было дать тебе собрать побольше этой дряни.

— Я был так рад, что не сделал этого — до этого момента. Будет ли этого достаточно? — спросил Руари, поднимая посох и проверяя узел, который Павек сделал на конце.

— Рабы сказали бы тебе: молись Великому Хаману; они думают, что он бог.

— Мы знаем лучше. Что еще мы можем сделать?

— Кроме молитвы? Ничего. В любом случае это произойдет только со мной, Ру; тебе не о чем особенно беспокоиться. Когда он убил Экриссара, он решил, что я буду хорошей заменой для него. Так он действует. Он хочет меня в новые домашние зверушки.

Павек не думал, что сделал потрясающее открытие; но взгляд на лицо Руари убедил его в противном.

— Всегда есть несколько новых, которые являются его любимцами. Некоторые называют их Детенышами Льва. Мы, в казармах, звали их зверушками, львятами. Он дает им возможность править и они помогают ему бороться со скукой. Экриссар был один из них. — Телами была другой, но Павек не сказал этого вслух; он и так дал Руари достаточно большой кусок, который полуэльф должен был пережевать.

— Но мы можем пойти обратно в пещеру… Мы может пойти прямо сейчас, с корзиной!

— Не глупи. Сейчас середина ночи.

— В пещере это не имеет значения! Мы можем сделать это, Павек. Этот твой грязный медальон проведет нас через все, что может остановить нас и через охранное заклинание на эльфийском рынке. Мы можем даже вернуться до рассвета, если поторопимся.

Павек был тронут до глубины сердца, увидев что Руари был так полон мальчишеского энрузиазма, что не замечал опасности. Дружба, предположил он. Но даже думать об этом было слишком глупо. — Может быть завтра утром — если никто из дворца не постучит в дверь раньше.

— Ветер и огонь, Павек. Если мы собираемся ждать до утра, мы можем с таким же успехом отправиться в Кодеш — тоже место — и постараться найти второй конец прохода.

Это был хороший бросок костей, и хотя Павек никогда не был игроком, похоже Руари прав. Если они пойдут во дворец с корзиной грязи в руках и с проходом в пещеру со стороны Кодеша на поверхности сознания, они будут в самой лучшей позиции, в которой могут только быть смертные перед судом Короля-Льва.

— Ведь я прав, правда? — спросил Руари, расплываясь в улыбке. — Я прав!

Руари не слишком часто улыбался, но когда это случалось, это было заразно. Павек глубоко вздохнул и прикусил губу. Не помогло. Все равно улыбка вырвалась наружу.

— Никто не совершенен, Ру. Иногда это случается.

— Значит мы идем-Ворота закрыты до рассвета — и нас могут позвать во дворец еще раньше.

— Но если нет — мы идем в Кодеш!