Вспомнились начальные строки из поэмы Генриха Гейне "Германия", которая была переведена на азербайджанский язык:
      То было мрачной порой ноября.
      Хмурилось небо сурово.
      Дул ветер. Холодным дождливым днем
      Вступал я в Германию снова.
      И вот я увидел границу вдали,
      И сразу так сладко и больно
      В груди защемило. И, что таить,
      Я прослезился невольно...
      Я прочитал их Керему. Стихи солдату понравились. Он перестал хмуриться. И тут же в ответ сочинил еще-одну гошму:
      О Родине напомнив, разбередил ты раны, Мне Кедабек напомнил сады Азербайджана. Лишь там, в горах, найду я для сердца утешенье, Меня туда пустите хотя бы на мгновенье...
      Большие карие глаза Керема, который вспомнил родные места, свой дом, увлажнились. Может быть, мысленно он опять перенесся к своей Сарабейим?..
      Я поднялся, прошел в комнату связистов и принес оттуда книгу о творчестве Рембрандта, показал Керему репродукции картин "Ночной дозор", "Даная", "Возвращение блудного сына". Книга заинтересовала Керема.
      - Разрешите посмотреть,- попросил он.
      И, положив книгу на колени, стал перелистывать ее, молча рассматривая репродукции всемирно известных шедевров.
      Я наблюдал за его лицом. Оно менялось в зависимости от того, репродукцию какой картины он смотрел. Керем то улыбался как ребенок, который увидел во сне что-то хорошее, то его густые черные брови сходились, широкий лоб покрывался морщинками; то, сжав губы, он задумывался. Наконец, оторвав глаза от книги, он изумленно покачал головой.
      Я взял у него книгу и хотел было положить ее на стол, но Керему вдруг показалось, что я хочу бросить ее в печку, и он крепко схватил меня за руку:
      - Вы что, товарищ лейтенант!..
      Мы посмотрели друг другу в глаза и, словно сговорившись, рассмеялись.
      ТЕНЬ В ЛУННУЮ НОЧЬ
      Я давно приучил себя просыпаться по ночам в нужное мне время. Этой ночью решил проснуться в половине третьего, чтобы пойти проверить посты.
      Шли последние дни войны, наши войска сражались уже под Берлином, до победы оставалось совсем немного, и некоторые бойцы начали рассуждать примерно так: "Фашистам уже конец. Они не посмеют сунуться, и можно их не опасаться". Поэтому в батарее наблюдалась некоторая беспечность, что заставило меня взять за правило - каждую ночь проверять, как несут службу часовые.
      Наша часть расположилась в домах на окраине большого села. Рядом был сосновый лес. На площади, напротив нас, возвышался старинный монастырь. Этот монастырь, окруженный со всех сторон деревьями и невысоким каменным забором, выделялся своей красотой. Он еще издали привлек мое внимание, и как только мы заняли село, я долго любовался искусной кладкой, кирпичными узорами и даже познакомился с настоятелем - старым аббатом.
      В монастыре жили около пятидесяти девушек-монашек. Каждой было не больше двадцати лет. Ходили они в черных сутанах с белыми воротниками. Как объяснил настоятель, эти девушки по разным причинам разочаровались в мирской жизни и решили навсегда заточить себя в стелах монастыря. Как только мы вошли в деревню, монашки высыпали во двор и из-за забора строили солдатам глазки; подшучивая, пытались заговаривать с ними. Настоятель, ругая девушек, загнал их в кельи...
      Честно говоря, мне показалось странным, что глава женского монастыря мужчина, но интересоваться, почему так получилось, я не стал, посчитал неудобным...
      300
      Светила луна. По небу двигались белые облака, похожие на плывущие по воде глыбы льда. Они порой закрывали луну, но все равно было довольно светло от ее лимонного света.
      Проверив посты, я остановился возле монастыря, казавшегося таинственным в бледном лунном свете, и через забор стал разглядывать его. Вспомнил монашек, которые проводили свои дни в темных кельях, похожих на тюремные камеры, и стало жаль их. "И почему в таком юном возрасте отказались от всего мирского? Ведь жизнь так прекрасна! Особенно в молодости..."
      Вдруг на первом этаже монастыря, в окне, которое выходило в сад, появилась чья-то голова в черной шляпе, затем протиснулись и плечи.
      "Мужчина? - Я пригляделся.- Кто бы это мог быть? Ведь, кроме старого настоятеля, мужчин здесь вроде бы нет?..".,
      Неизвестный осторожно посмотрел по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, ухватился за оконную раму, спрыгнул на землю и, прячась в тени деревьев, стал удаляться. Одетый во все черное, он сам был похож на мрачную тень или призрак.
      "Наверно, провел ночь в нежных объятьях и теперь спешит подальше от глаз настоятеля, который, конечно же, сладко спит и не подозревает, чем занимаются его "кроткие овечки",- подумалось мне. И я уже хотел было возвращаться в свой дом, как вдруг увидел, что мужчина остановился в темноте между деревьями и стал беспокойно оглядываться по сторонам. "Что-то тут неладно!" - смекнул я и тоже спрятался в тени деревьев, растущих у ограды, стал наблюдать за ним.
      Мужчина развернул какой-то, сверток, набросил на голову нечто вроде покрывала, зажег фонарь и, прячась под плотной тканью, присел на корточки. По свету, который все же пробивался из-под покрывала, по движениям мужчины можно было догадаться, что он что-то делает. Но что именно?
      Странное поведение незнакомца усилило мои подозрения. "Нет, не похож он на человека, который возвращается со свидания. Подождем еще немного, посмотрим, что будет дальше..."
      Мужчина снял с головы покрывало, пошарил рукой по земле, потом распрямился и пошел в мою сторону. Сделав несколько шагов, он остановился, поставил фонарь
      307
      у ног и предметом, похожим на длинный ноя?, стал быстро ковырять землю.
      Я весь превратился во внимание. Что этот неизвестный ищет? И кто он все-таки есть? Выходит, в монастыре был и другой мужчина? Настоятель скрыл это! Почему?..
      Я достал пистолет, снял его с предохранителя. "Может, это гитлеровский офицер? Отстал от своей части во время отступления, укрылся в монастыре, а теперь откапывает спрятанное в саду оружие..."
      Я осторожно двинулся вдоль забора в сторону незнакомца, затаился неподалеку от него. Между нами осталось приблизительно метров пятнадцать. Копая землю, мужчина часто поднимал голову, оглядывался по сторонам, но меня, видно, не замечал, а я с нетерпением ожидал, чем же все кончится.
      Незнакомец извлек из земли небольшой чемоданчик, а затем, собрав выкопанную землю, забросал ею яму, завернул чемоданчик в покрывало и потушил фонарь.
      Держа пистолет наготове, я хотел сначала перепрыгнуть через забор, броситься к нему, но потом подумал,
      что еще рано, что своей поспешностью могу все испортить, и стал ждать дальше.
      Мужчина взял чемоданчик под мышку и торопливо зашагал в сторону монастырской калитки, выходящей к лесу. Больше медлить было нельзя. Если я сейчас не остановлю его, он скроется в лесу. А там поди ищи его!
      Прячась за кустами, растущими у забора, я заспешил к калитке, раньше незнакомца оказался возле нее и спрятался за каменным столбом.
      Подойдя к калитке, мужчина насторожился. Мне показалось, что он увидел меня, и я хотел было уже нажать на курок, но внутренний голос подсказал: "Стоп! Не спеши! Стрельнуть всегда успеешь!.."
      Мужчина вышел из сада и торопливо зашагал к лесу. Мне стало ясно, что меня он не заметил.
      - Стой! Стрелять буду! - ошарашил я его сзади. Незнакомец  будто  споткнулся,  остановился как   вкопанный.
      - Руки вверх!
      Подняв одну руку, незнакомец обернулся. Когда я подошел ближе, он бросил чемодан и выхватил из кармана пистолет, но я опередил его - молниеносно носком сапога так ударил под колено, что он скорчился от боли и повалился на землю. В тот же момент я вывернул ему руку. Пальцы его ослабели, маленький браунинг упал на землю. Я осветил лицо незнакомца карманным фонариком и... поразился: передо мной лежал настоятель монастыря, преподобный аббат.
      - Вы? - невольно вырвалось у меня.
      - Да, я,- пробурчал он себе под нос.
      - Ну, давайте вставайте!..
      И аббат, который только что двигался довольно резво, стал подниматься, как поднимаются люди, изможденные болезнью. На нем была не сутана, а обычная светская одежда - костюм, шляпа. В такой одежде, конечно же. трудно было узнать "святого отца". Он был очень испуган. То ли от страха, то ли от злости длинный его подбородок дрожал. Мешки под глазами увеличились и были похожи на огромные фурункулы.
      - Что за вид, святой отец? - не без иронии спросил я.- Почему вы сняли свою рясу? Аббат ничего не ответил.
      - И что у вас за чемодан? - не отступался я.
      И опять аббат ничего не ответил. Только его глаза, похожие на пуговицы пальто, кричали, горели ненавистью.
      - А вы на самом деле аббат? Или сутана - маскарадный костюм?
      - Аббат я! Аббат! - зло выкрикнул он.
      - А если вы аббат, зачем вам пистолет?
      Я поднял браунинг, осмотрел его. Он был заряжен, более того - снят с предохранителя. Если бы я не опередил "святого отца", если бы чуть промедлил, он, конечно же, пристрелил бы меня и не перекрестился.
      Я спрятал браунинг в карман, осветил фонариком чемодан. Крышка его была открыта. В луче света блеснули рассыпавшиеся вокруг драгоценные камни. Приглядевшись, я увидел также золотые кольца, браслеты, медальоны...
      - Что  такое,  святой отец?   Откуда такое  богатство? И снова аббат ничего не ответил. Опустив голову, он отрешенно смотрел на драгоценности.
      - Соберите в чемодан все, что рассыпалось! - приказал я.
      Аббат упал на землю рядом с чемоданом. И заплакал.
      ТОНЯ
      Когда "юнкере" с гулом стал удаляться, я поднял голову и огляделся вокруг. Рядом со мной, уткнувшись лицами в землю, лежали несколько солдат. Они тоже, поняв, что бомбардировщик улетает, стали подниматься. Невдалеке, у края поляны, чернела огромная воронка от бомбы. Разбухшая от весенних дождей, которые шли последние несколько дней, сырая земля была на многие метры вокруг разбросана взрывной волной и налипла даже на стволы и ветки сосен.
      Я поднялся на ноги. Одежда, руки - все было испачкано липкой глиной. Мокрые галифе прилипали к коленям.
      Я ополоснул руки в небольшой луже у края дороги и пошел посмотреть, что с ребятами. По счастью, все были живы. Никого из бойцов даже не ранило.
      Фашистские войска, которые теперь отовсюду были стянуты в Германию, уже слабели, в последнее время их бомбардировщики все реже появлялись над нами, поэтому мы даже не прятали наши пушки и машины под деревьями, не маскировали их. Этот "юнкере" оказался для нас полной неожиданностью, пришлось поплатиться несколькими минутами страха.
      На дороге, которая проходила недалеко от леса по довольно широкому лугу, я увидел поваленную набок телегу, рядом лежали кони. В нескольких метрах от них зияла такая же, как и на поляне, воронка. Видимо, летчик метил в подводу, но бомба не попала в цель - упала немного в стороне, по лошадей она все же достала. От взрывной волны у молодого извозчика заложило уши. Он стоял в стороне и с отчаянием смотрел на своих окровавленных коняг. Я подошел и стал утешать его:
      - Не расстраивайся, ты хорошо отделался. Коней поубивало, такая тяжелая телега перевернулась, а у тебя даже из носу кровь не идет. Это же великое счастье!..
      В это время подбежал санинструктор Али Сарыджалы и, чуть не плача, сказал:
      - Товарищ лейтенант, Тоня погибла!..
      - Какая Тоня? - не понял я.
      - Почтальонша наша... Ну та... маленькая... красивая...- Али указал в сторону землянки связистов: - Там она! Только что видел сам...
      Не дожидаясь конца объяснений    санинструктора, я
      бросился к связистам. Девушка, разносившая письма, лежала на спине у высокой сосны. Ее одежда, лицо б*ши измазаны землей.
      Смерть нашего почтальона сильно подействовала на солдат. Они стояли рядом, сняв шапки, опустив головы. Все молчали, словно разговаривать было запрещено. И никто не обращал внимания на газеты и сумку с письмами, лежащие в грязи у ног погибшей. В другое время ребята бросились бы к Тоне, как мухи к сладкому, окружили бы ее плотным кольцом и забросали бы вопросами: "А мне есть?..", "Мне принесла?.." Появление почтальона на батарее всегда было радостным событием, и бойцы любили Тоню, нарочно заводили с ней разговор, стараясь задержать ее. Это нравилось и самой девушке. Но вот сейчас... Сейчас ни у кого не находилось слов...
      Тоне было девятнадцать лет, но из-за ее маленького роста и постоянного детского простодушия на лице создавалось впечатление, что она еще не достигла совершеннолетия. Тяжелые сапоги на ее ногах, неуклюжая форма, шинель, тяжело давящая ей на плечи, отнюдь не умаляли ее природной красоты. Большие голубые глаза, окруженные густыми и длинными ресницами, всегда приветливо улыбались. Густые волосы, выбившись из-под порыжевшей от солнца и пыли шапки, блестели как шелк.
      Иногда, встречая ее, я думал, как красива была бы эта девушка, надень она штатскую одежду, да еще чтоб одежда была ей по росту. И еще я думал, что будь я кинорежиссером и снимай фильм по трагедии "Ромео и Джульетта", на роль Джульетты обязательно пригласил бы Тоню. Мне казалось, что у этой очаровательной простой девушки и у шекспировской героини много общего.
      Артиллеристы вырыли ей могилу возле самого леса, под стройной красивой сосной. Сарыджалы вытащил из кармана Тони документы и спрятал их в сумку, чтобы переслать в полк. Обернув тело девушки в брезент, солдаты осторожно опустили его в могилу. Короткие саперные лопатки переходили из рук в руки. Каждый бросил в могилу несколько лопаток земли. Под сосной вырос небольшой холмик. Для того, чтобы укрыть могилу, бойцы пошли в лес нарубить елового лапника, а я вернулся на командный пункт батареи.
      Письма, которые принесла Тоня, были розданы адресатам. Я тоже получил письмо. От имени мамы мне написала сестра. Мама сообщала о том, что живут они хорошо и ни в чем не нуждаются. Но я прекрасно знал, что-это неправда. Ведь на рынке все стоило очень" дорого, да и как можно было жить в достатке на четвертом году войны на небольшой заработок и на те деньги, что они получали от меня?! Так мама писала ради меня, она не хотела.,, чтобы на фронте я думал еще и об их нуждах. Я был самым младшим сыном в семье, и, наверное, поэтому она любила меня больше остальных, и эта материнская любовь согревала меня даже за тысячи верст от родного дома. Когда приходили письма из Баку от мамы, мне казалось, что я испытываю прилив сил. Тоня видела, как я радуюсь каждой весточке, и однажды смущенно спросила:
      - Товарищ лейтенант, что пишет ваша девочка? Я неправильно понял ее и ответил, помнится, даже несколько резковато:
      - Я еще не женат, откуда у меня быть девочке? Тоня прищурила голубые глаза и рассмеялась:
      - Да я о вашей девушке говорю, о невесте.
      Узнав, что, кроме как от мамы, я ни от кого больше писем не получаю, она поправила сползшую с плеча почтовую сумку и вздохнула:
      - Вот и мне только мама пишет...
      *  *  *
      Рано утром привезли целую машину снарядов. Мы спрятали их в гуще леса, в воронке. Обратно я возвращался тропинкой, которая проходила мимо могилы Тони. Невольно замедлил возле нее шаг, остановился. Холмик весь покрывали еловые зеленые ветки. В изголовье стоял гладко выстроганный столбик с прикрепленной к нему дощечкой и пятиконечной звездой. На дощечке химическим карандашом были написаны имя и фамилия Тони, годы ее рождения и смерти.
      Говорят, что люди на войне грубеют. Может быть, есть и такие, пе спорю. Но я не согласен с тем, кто считает это общим явлением. Напротив, готов утверждать, что в огне, в тяжелых испытаниях мы относились друг к другу еще нежнее, еще заботливее. Что бы ни было, человек всегда остается человеком. Конечно, я имею в виду настоящих людей, а не отребье. Когда в следующий вечер к нам пришел другой почтальон, мы еще острее почувствовали, что Тони с нами больше нет. Письма принесла рослая немолодая женщина. По ее манерам чувствовалось, что она давно служит в армии, многое видела, прошла, как говорится, огонь и воду. И странное дело - так ждущие весточки из дома бойцы не бросились к ней, не окружили ее, как бывало, Тоню. Почтальон отдала свежие газеты и письма старшине, попрощалась хриплым голосом и ушла. Письма солдатам раздавал старшина.
      Я читал газету, когда из санчасти вернулся командир взвода Саша Коневский. Он был здоров, но когда наступало затишье, притворяясь больным, бегал на свидания к своей симпатии - черноглазой полтавчанке, которая служила в санчасти фельдшером. Я знал это, но не мешал младшему лейтенанту.
      - Гасан,- спросил Саша, присаживаясь рядом,- ты знаешь, как в полку тяжело переживают гибель Тони?
      - Да,- вздохнул я,- знаю... Бедная, погибла по глупой случайности. Ну, задержись она минут на пять - не попала" бы под бомбежку... Видно, уж судьба такая...
      - Она не    могла    задержаться,    Гасан,- убежденно сказал Саша.- Если были письма кому-нибудь из нашей батареи, она в первую очередь спешила сюда.
      - Почему?
      - Из-за тебя.
      - Из-за меня?! - удивился я.
      - Да, чтобы увидеть тебя, Гасан. Ты разве не знаешь, что Тоня любила тебя?
      Она была близкой подругой Сашиной полтавчанки. Полтавчанка и рассказала Коневскому, что Тоня интересовалась мной, что так часто к нам в батарею приходила из-за меня. Оказывается, подруги много говорили обо мне.
      Слова Коневского оглушили меня, расстроили. Выходило, что я в какой-то степени был виновником Тониной смерти. Хоть и поздно, но я вспомнил, как Тоня, встречаясь со мной, каждый раз обращала внимание на свой внешний вид, как загорались ее голубые глаза, как терялась она, когда я заговаривал с ней. Вспомнил день награждения. Это было месяц назад. Нас вызвали в тыл полка. Группе солдат и офицеров, отличившихся при форсировании Одера, вручались ордена и медали. Тоня тогда стояла в сторонке и наблюдала. Все поздравляли нас. Она подошла последней. Маленькой горячей ручкой пожала мне руку, мягко улыбнулась: "От всего сердца поздравляю, лейтенант. Вы даже не знаете, как я рада этому,- она кивнула на орден Красной Звезды у меня на груди.- Честное слово, будто это мне его вручили..." Тогда я почувствовал, что слова ее искренни, идут от души, но разве я мог подумать, что сказаны они человеком любящим!
      Как же слеп я был! Как ничего не почувствовал, ни о чем не догадался! Ну почему время не возвращается вспять?!..
      ВЫГОВОР
      Я не находил себе места. Командир полка в присутствии нескольких офицеров отчитал меня, как мальчишку, а потом еще и выговор объявил в приказе. И главное,, за что? Не чувствовал я особой вины в случившемся. Ну, даже если и можно было считать меня виноватым, то не настолько, чтоб объявлять такое строгое взыскание. Произошло же вот что...
      Отбив у немцев поселок Росселвис, мы взяли в плен немецкого капитана. В сумке пленного оказалась карта, на которой были обозначены места расположения гитлеровских частей этого направления. Видно, капитан был важной птицей или офицером связи. Кроме карты мы могли бы, наверное, получить от него ценные сведения. Я составил рапорт на имя командира полка и направил пленного в штаб под конвоем одного из своих солдат. Вскоре после этого мне позвонили и сообщили, что пленный в пути бежал и в штаб доставили только карту.
      Ознакомившись с картой, полковник пришел под вечер к нам в батарею. Он был хмур и очень сердит.
      - Эх, лейтенант, лейтенант! - в сердцах бросил он.- Знал бы ты, каким нужным для нас человеком был этот офицер! Мы многое могли бы выведать у него. Разве такого пленного направляют в сопровождении одного конвоира?!
      "И чего он так расстроился? - недоумевал я.- Все равно фашисты доживают свои последние дни. Ну, сбежал капитан, так ведь карта осталась. А сам он что может нам сделать, чем навредить?"
      Но полковник, видно, был иного мнения - он еще долго ругал меня при моих товарищах, а потом уехал. Через несколько часов я получил из штаба пакет. В приказе мне объявлялся выговор...
      После этого всю ночь шел бой. Не прекратился он и утром. Больше того, разгорелся с новой сплои. Почти сутки мы дрались, не имея и минуты на отдых. Только к вечеру наконец наступило затишье. Меня к этому времени буквально качало от усталости, и я решил воспользоваться передышкой - пошел в дом, где обосновался старшина. Здесь стояла кровать с двумя большими тюфяками из лебяжьего пуха. Сняв сапоги, швырнув их под кровать, прямо в обмундировании я упал на эту райскую постель.
      - Товарищ лейтенант, вы хотите вздремнуть?- спросил старшина Папков, направляясь к коробке с продуктами, стоявшей в углу комнаты.
      - Да, пока тихо, передохну,- сказал я.- Потом, наверное, опять не будет возможности.
      Старшина взял коробку и вышел. Я обнял подушку и закрыл глаза.
      Заснул мгновенно, но тут же и проснулся. Разбудил меня кашель. Я сел на постели и огляделся. В комнате никого не было. "Странно,- удивился я.- Не приснилось же, что кто-то кашляет. Может быть, это Коневский подшутить так решил..."
      Я со смехом встал и посмотрел под кровать. Но, кроме моих сапог, там ничего не увидел. Снова лег. "Наверное, кашляли на улице, а мне показалось, что в комнате".
      Но сон уже пропал. Как будто это не я совсем недавно валился с ног. Но хоть и не спалось, вставать не хотелось - я лежал на постели и думал. Выговор никак не выходил у меня из головы. Да и не скоро, наверное, выйдет. Сознаюсь, не мог выносить, когда меня ругали, не любил выслушивать нотации и старался, чтобы у меня .всегда было все в порядке, чтобы не за что было ругать, а тут выговор! Конечно, то, что пленный бежал,- плохо, такого нельзя было допускать. Но кто же мог подумать, что конвоир окажется раззявой? Он наказан по заслугам. Ну, а мне-то за что попало? Да еще так! За то, что отправил пленного с одним конвоиром, хватило бы и порицания...
      Должен сказать, что по натуре своей наш командир был добрым человеком, заботливым, но очень легко мог вспылить, частенько выходил из себя из-за пустяка, и я, наверное, попал ему под горячую руку...
      Снова кто-то кашлянул. На этот раз я не спал и вполне мог  определить, что кашляли не  на улице. Кашель, раздался в комнате. Я снова оглядел ее всю.
      Взгляд мои остановился на большом шифоньере, который стоял напротив кровати в другом конце комнаты. И словно кто-то толкнул меня: "Встань, посмотри там!"
      Я надел сапоги и шагнул к шифоньеру, распахнул дверцу и - инстинктивно отпрянул в сторону, так как в тот же миг грохнул выстрел и мимо уха вжикнула пуля. Я выхватил пистолет, выпустил в открытую дверцу шифоньера три пули подряд. Из-за одежды, висевшей на вешалке, послышалась брань, потом медленно открылась другая дверца шифоньера, и из него на пол вывалился человек в форме гитлеровского офицера. Он снова закашлял, пальцы его судорожно зашарили по полу, словно ища,, за что бы зацепиться.
      На звуки выстрелов в комнату вбежали старшина и еще несколько солдат. Увидев пистолет, в моей руке и фашистского офицера, лежащего на полу, они поразились:
      - Кто это, товарищ лейтенант? Как он сюда попал?' Что я мог ответить? Откуда я мог знать, каким образом гитлеровец оказался в шифоньере?
      Старшина поднял пистолет фашиста, вытащил магазин.
      - Пусто! Вам повезло, товарищ лейтенант! - констатировал он.
      Да, на этот раз мне действительно повезло - гитлеровец выпустил в меня последнюю пулю.
      Когда убитого повернули на спину, чтобы вытащить из-кармана документы, старшина внимательно вгляделся в его лицо и ахнул:
      -- Товарищ лейтенант, да ведь это же наш старый знакомый! Тот самый, который вчера сбежал!
      - Не может быть!
      - Точно он! Посмотрите.
      Я наклонился, всмотрелся в лицо офицера. Да, старшина не ошибся - это был тот самый капитан. Как он попал в занятый нами дом? Почему спрятался в шифоньер? Хотел там пересидеть до темноты, чтобы перебраться к своим? Или ждал, что мы пойдем дальше на запад, а он сможет найти убежище понадежней? Это осталось для нас загадкой. Ясно было одно - уйти от нас - гитлеровцу все же не удалось.
      УЗЕЛОК
      Мы заняли небольшую немецкую деревню и стали располагаться в ней. Ко мне подошел сержант Али Сарыджалы, который размещал раненых в уцелевшем доме на окраине.
      - Товарищ лейтенант, там, в комнате, старая немка,. Совсем слабая. Подняться не может...
      - Ну и что? Пусть остается. Ты ребят устроил?
      - Нет.
      - Почему?
      - Не могу, товарищ лейтенант.
      - Ничего не понимаю, почему не можешь? Кто тебе мешает?
      - Старуха.
      - Ты же сам говоришь, что она совсем слабая. Как она ухитряется мешать?
      - Старуха  хоть  и   больная,    но   на   язык   вполне здорова.    Кричит,    вопит,    никого    близко    не    подпускает.
               - Пусть кричит, сколько ей угодно, делайте свое дело.
           Сарыджалы помотал головой и начал объяснять:
      - Понимаете, товарищ лейтенант, в доме три комнаты - кухня, спальня, столовая. На кухне и в столовой1 негде повернуться от всякого барахла. Раненых там не разместишь. Свободна только спальня. А там старуха. И никого туда не пускает. Как только подходим к двери - кричит так, будто ее режут.
      - Может, она боится вас? Дайте ей понять, что вы? ее не тронете.
      - Да мы и так успокаивали, уговаривали... Старшина даже по-немецки пытался с ней заговорить... Но она, проклятая, ничего и слышать не хочет.
      - Ну и ну! - удивился я.- Что же там за ведьма такая? Пойдем поглядим.- И мы вместе направились к дому старухи.
      Легко раненные в утреннем бою \солдаты расположились во дворе и грелись под теплым апрельским солнцем.. Мы с Али поднялись по ступенькам на крыльцо. Когда сержант открыл дверь прихожей, откуда-то сверху раздался такой громкий крик, что я вздрогнул.
      - Видите, товарищ лейтенант, мы только двери открываем, еще к спальне не подошли, а она уже так орет
      317
      Знаете, как она завопит, когда мы войдем... Я остановился, Сарыджалы тоже.
      - Кажется, тут у нас ничего не выйдет. Придется искать другое место.
      - Потерпи, сержант, рано отступать. Посмотрим, что там за пугало.
      Не обращая внимания на крики старухи, я направился к спальне. Услышав шаги, старуха стала кричать еще громче. Голос у нее был резкий, визгливый и неприятно резал слух. Но что она кричала? Даже говоривший немного по-немецки старшина Папков и тот ничего не мог разобрать.
      - Не понимаю ее слов, товарищ лейтенант. Ну да что обращать на нее внимание, пусть себе кричит сколько влезет. Может, ей нравится собственный голос.
      Я открыл дверь спальни и заглянул в нее. Возле окна рядом с кроватями лежала на ручной тележке старая, дряхлая женщина. Лицо у нее было худое, бледное, все в морщинах, волосы совершенно седые. Она столько кричала, что охрипла.
      Не обращая внимания на вопли, я подошел к ней. На вид старухе можно было дать все девяносто. Годы высушили ее до предела, лишили возможности двигаться, превратили в высохший живой комок, приковали к постели. Тележка длиной немногим больше метра, шириной и того меньше стала последним ее пристанищем. Оставшиеся до кончины дни старухе предстояло провести на ней. Мы не знали, кто из потомков старухи жил в этом доме - сын ли, дочь, внуки,- но удивляло, почему, когда они бежали, оставили ее здесь. Хоть и доживала она свои последние дни, она ведь была матерью или бабушкой, и кому известно, сколько детей родила и вырастила...
      Рядом с тележкой я увидел тумбочку. На ней лежали три сухарика, стояла банка компота, ^стакан воды. При желании старуха могла дотянуться до них.
      Задыхаясь от кашля, старуха как безумная замахала высохшими, костлявыми рукам!, словно силясь оттолкнуть нас от себя; что-то снова хотела закричать, но уже, видно, не могла, не было сил.
      - Вот как бывает, когда не знаешь языка.- Я наклонился, чтобы хоть по глазам понять, что она хочет сказать нам.
      Старуха, задыхаясь, хрипя, показала на ноги, закутанные в одеяло, и закрыла глаза. На лице ее было выражение ужаса. "Там что-то есть!" - догадался я и потянулся к одеялу.
      Сарыджалы опередил меня:
      - Я посмотрю, товарищ лейтенант. Он  поднял уголок  одеяла,  но,  кроме  подагрических ног старухи, ничего там не увидел.
      - Эта ведьма издевается над нами! - не выдержал сержант.- Почему она показывает на ноги и закрывает глаза? Что у нее, ноги болят?
      - Если б у нее болели ноги, она не стала бы кричать, увидев, как мы входим,- резонно рассудил я.- Здесь что-то другое.
      - Вас ист хир?- попытался снова явить свое знание немецкого Папков.
      Старуха сделала знак: мол, посмотрите внутрь тележки, и снова закрыла глаза руками. Али поднял край тюфяка, и мы увидели небольшой узелок. Сержант взял этот узелок, развернул его.
      - Да это же бомба, товарищ лейтенант!
      - Бомба?..
      Али осторожно поднес находку к уху, заволновался.
      - Тикает, товарищ лейтенант! Часовой механизм внутри! Наверное, в определенное время грохнет...
      - А ну подальше ее отсюда! - распорядился я.
      Сарыджалы поспешил с бомбой к выходу; подбежав к речке, которая текла недалеко от дома, что было сил швырнул свою находку в воду. И в тот же момент раздался взрыв. От грохота вздрогнул дом, зазвенели стекла в окнах.
      - А ведь старуха-то оказалась хорошим человеком,- вернувшись в дом, улыбнулся сержант.- Не вопи она, не дай нам знать, плохо могло кончиться.- Он вытащил платок и вытер со лба пот.
      Увидев Али, старуха дрожащей рукой осенила себя: крестом. Теперь всем нам стало ясно, почему она никого не пускала в дом: она с минуты на минуту ожидала взрыва. Было ясно и то, что бомбу под старуху подложили отступающие гитлеровцы. Они хорошо знали, что в тех местах, которые мы занимаем, мы всегда приходим на помощь беспомощным, калекам, старикам, детям. Для нас и была приготовлена эта бомба...
      СРЕДИ ВРАГОВ
      - Товарищ лейтенант, куда мы попали? Здесь же кругом немцы!..
      - Ерунду говоришь,- успокоил я связиста, который шел за мной.
      - Не верите, послушайте.
      Я остановился. Мы были в лесу. Связист спрятался за толстым деревом и прошептал мне: