Царские слуги бросали на Лилэ косые взгляды, беседа не вязалась.

Отсветы пламени играли на белоснежном лице Лилэ. Черные глаза ее затенялись длинными ресницами, трепещущими, как крылья бабочки. Маленькие ямочки смеялись на ее нежно очерченных щеках, и не одни только ямочки, все на ее прекрасном лице: алые губы, ровный ряд зубов и открытый лоб – все говорило о юности и радости жизни. Лилэ сидела свободно, даже чуть небрежно, точно она одна была в комнате. Ни малейшего напряжения не чувствовалось в ее позе и взгляде, словно ей было безразлично, какое впечатление производит она на окружающих… Эта врожденная безыскусственность и простота делали еще обворожительнее жену царского телохранителя.

Черные, цвета воронова крыла, волосы были заплетены в две толстые косы. Одна из них, закинутая за спину, касалась пола, другая падала на грудь, и Лилэ, захватив косу своими длинными пальцами, то скручивала ее, то раскручивала.

Неловкое молчание нарушил один из лучников:

– А где теперь сам Лухуми?

– Он в поле, на току, два дня как уехал.

– Как он себя чувствует? Не беспокоят его раны?

– Нет, не беспокоят, – тихо отозвалась Лилэ, слегка краснея, и, чтобы отвести неприятный разговор, сама задала вопрос: – Когда же царь изволил прибыть на охоту в Кахети?

– Сегодня утром.

– Он с большой свитой?

– Нет. Он неожиданно собрался и не взял с собой ни главного егеря, ни сокольничих.

– А где он теперь? И как собирается провести ночь?

– Должно быть, в поле.

– В поле? – удивилась Лилэ.

– Ну да. Наш царь больше любит спать под деревом, чем на дворцовых пуховиках.

– А может быть, он к нам пожалует? Мы бы постарались принять его как следует, – неожиданно для самой себя вдруг проговорила Лилэ, и ей почему-то стало неловко от этих слов.

В зал вошла Кетеван, неся нанизанного на вертел, уже ощипанного фазана.

– Не очень я долго? – спросила она.

– Что вы!.. Мы даже удивились, так быстро… – ответил старший из охотников и потянулся к фазану.

– Не извольте беспокоиться, мы его сами зажарим! – не унималась Кетеван.

– Нет уж, мать, мы привычные к этому, знаем вкус царя… – И он решительно взял из рук Кетеван вертел.

Кетеван поближе подгребла жар в очаге, и слуга пристроился у огня с птицей.

– Лилэ, как же нам быть? Не послать ли за Лухуми? – шепнула Кетеван.

– Хорошо бы послать за ним, пусть приедет скорее, – одобрила ее предложение Лилэ.

Кетеван снова вышла из зала.

Стало тихо, только дрова потрескивали в очаге да шипел на огне фазан.

– Мы ведь приглашали к себе царя, – нарушила молчание Лилэ. – Он обещал погостить у нас.

– Погостить? – спросил тот, кто крутил вертел, многозначительно глянув на товарищей.

Но те, словно заколдованные, не сводили глаз с Лилэ и, казалось, не слышали его.

Лилэ стало неловко за свою откровенность.

– Да, он обещал, и мы его ждем, – добавила она. – Раз он уж так близко от нас, может, и осчастливит нас своим посещением.

– Мне неизвестны намерения царя, – отозвался слуга. – Если позволите, я доложу о вашем желании.

– Буду очень благодарна, – покраснела Лилэ. – Лухуми скоро вернется, он ведь недалеко отсюда, – сбивчиво закончила она.

На углях в очаге вспыхивал жир, запахло жареным мясом.

– Никак, фазан горит, – заметила Лилэ.

Слуга с трудом отвел глаза от лица красавицы и беспокойно стал разглядывать дичь. Один бок фазана в самом деле сильно подгорел.

– Сжег! Как же это я! – испуганно воскликнул он.

– Как же быть? Что сказать теперь царю? – заговорили все разом.

– Не послушались вы нас, а уж мы бы как следует зажарили, проговорила Лилэ. – Дайте-ка сюда…

– Ничего, я сам как-нибудь, – не уступал слуга. – И что это со мной стряслось!

Он горячо взялся за дело. То ли от усердия, то ли от жара, идущего из очага, у него на лице каплями выступил пот.

Второй бок фазана быстро подрумянился, и, подхватив вертел, незадачливый повар поднялся и позвал остальных лучников.

– Мы пошли. Спасибо вам большое.

– Передайте царю нашу просьбу. Фазан все равно не годится для царского стола, а мы вас всех угостим на славу! – напутствовала Лилэ слуг.

Выехав за ворота, слуги стали пререкаться между собой.

– Ты бы хоть раз посмотрел на фазана! – упрекнул старшего один из охотников.

– Даже запаха горелого не учуял! – издевался другой.

– Много вы сами слышали и видели! – защищался тот.

– Нас ослепило то же, что и тебя! – смеясь, отозвался первый.

– Ну и красива!.. В жизни такой не видел. И как это она пошла замуж за этого Лухуми!

– Полно вам зубоскалить! Этот фазан может нам дорого обойтись, если царь не в духе!..

– Давайте расскажем все, как было. Как услышит царь о красавице, про все забудет. Вот увидишь, тут же в гости соберется!

– А нам только того и надо. Добрый ужин и теплая постель лучше, чем голодными валяться под открытым небом!

Эти рассуждения подбодрили всадников, и они пришпорили коней.

Между тем оставшиеся с царем слуги раскинули скатерть прямо на траве, и Лаша терпеливо дожидался своего фазана. Он с утра чувствовал недомогание, кружилась голова.

И вот наконец посланцы вернулись.

– Почему сожгли птицу? – превозмогая слабость, спросил Георгий.

– Выслушай нас, царь! Мы попали в дом твоего телохранителя Лухуми. Самого его дома не оказалось. Но жена у него такой неописуемой красоты, что глаз не оторвешь, приворожила нас, да и только! Мы про все забыли, на нее глядя, вот и подгорел фазан. А они тебя ждут к себе, говорят, обещал заехать к ним. У них и ужин готов и постель.

– Выходит, она и вправду красива, – задумчиво проговорил царь. – Мне о ней говорил эристави Бакур, да я не поверил.

– Красавица! Ангел, а не женщина, в жизни такой не видел! – наперебой принялись расхваливать охотники жену Лухуми.

– И они искренне меня звали? – спросил Георгий, все еще колеблясь.

– Искренне, государь, искренне, от всей души! Давно обещал, говорят, царь к нам заехать, и у нас, мол, все готово к его приезду. Хозяйка несколько раз повторила.

– А Лухуми дома? – спросил Лаша.

– Нет, он в поле на току.

– Да… Ну, что ж, едем в гости к Мигриаули, – принял внезапное решение царь. Слуги едва успели собраться, Лаша вскочил на своего гнедого.

После отъезда царских слуг Кетеван долго стояла у очага, охваченная дурным предчувствием.

Во дворе залаяли собаки, раздался конский топот.

Лилэ торопливо спустилась по лестнице.

– Царь едет! – крикнула она свекрови со страхом и радостью в голосе и бросилась к воротам.

Георгий никак не мог одолеть своего недомогания. Чем быстрее скакал конь, тем сильнее кололо в боку. Он весь холодел от боли и все больше слабел. Он не мог даже крикнуть слугам, которые ничего не замечали, чтобы те придержали коней, не мог натянуть поводья, чтобы остановить своего гнедого.

– Вот она, жена Лухуми Мигриаули, – негромко произнес догнавший царя лучник.

Лаша не слышал. Целиком отдавшись воле коня, он почти потерял сознание. Но при виде женщины, вышедшей ему навстречу из высоких ворот, он встрепенулся, ему показалось, что все вокруг загорелось нестерпимо ярким светом. Он спрыгнул с коня и, едва держась на ногах, шагнул к Лилэ. Но тут силы изменили ему, в глазах потемнело, он качнулся и, не успев позвать на помощь, свалился у ее ног без сознания.

Сопровождающие кинулись к царю, подняли его и внесли во двор.

Лилэ не сводила с Георгия глаз. Вот он перед ней, уже не прекрасное видение лашарского праздника, а живой человек, юный, красивый и такой желанный. Не замечая ничего вокруг, глядела на него Лилэ и чувствовала, что силы покидают ее. В какое-то мгновение ей показалось, что царь умер: она с трудом удержала рвущиеся из груди рыдания, молча глотая слезы.

– Наверх несите, в гостиную, – распоряжалась Кетеван.

Опережая слуг, она взбежала вверх по ступеням, разложила на тахте шелковые подушки. Царя бережно опустили на постель. Лилэ подсела к нему и дрожащими руками стала расстегивать застежки его кафтана. Принесли воды. Она брызгала ему в лицо, на грудь. Но глубокий обморок продолжался.

– Поезжайте скорее за лекарем. – Кетеван проводила слуг до ворот.

– Бывало с царем когда-нибудь такое? – спросила она тревожно.

– Мы не слыхали, не знаем, – отвечали слуги.

– Не падучая ли у него? – беспокоилась Кетеван.

Слуги ускакали, и Кетеван вернулась в гостиную.

– Ну как? Не пришел в себя? – спросила она шепотом у Лилэ.

Лилэ отрицательно покачала головой.

– Господи, что же это с ним? И надо же, чтобы в нашем доме такое случилось! После нас будут винить во всем… – Охая и сокрушаясь, Кетеван тихо вышла из гостиной.

Бледная, дрожащая Лилэ склонилась над Лашой. Словно прощаясь со своей мечтой, она провела рукой по его волосам.

– Неужели конец? – простонала она.

Слезы Лилэ, падавшие прямо на лицо Лаши, привели его в чувство.

– Лаша… Лашарела… Царь! – забыв обо всем на свете, воскликнула Лилэ.

Царь потянулся, словно после глубокого сна, раскрыл руки и обнял склонившуюся над ним Лилэ. Она вздрогнула, хотела вырваться, но, ощутив какую-то слабость во всем теле и сама не понимая, что делает, приникла к его груди.

Царь в страстном поцелуе прильнул к ее устам.

На лестнице послышались шаги. Лилэ выскользнула из объятий царя и повернулась к двери.

Вошли лекарь и Кетеван.

– Не приходил в себя? – спросила тихо Кетеван.

Лилэ молчала, не зная, что ответить.

Лаша совершенно очнулся, но решил, что лучше будет прикинуться, будто он по-прежнему лежит в беспамятстве.

Лекарь склонился над больным, взял его руку и стал нащупывать пульс.

Кетеван настороженно следила за выражением его лица.

Через мгновение лицо лекаря озарилось радостной улыбкой.

– Жив? – спросила Кетеван.

– Жив… – ответил он, и все с облегчением вздохнули.

Лекарь объяснил обморок болезнью печени и назначил лекарство. Он успокоил хозяев дома, сказав, что опасности никакой нет, и удалился.

Лаша то ли уснул, то ли притворился спящим, и все бесшумно вышли из комнаты.

У Лилэ точно выросли крылья. Ей казалось, что она ходит, не касаясь ногами земли. Она не хотела сознаваться себе, в чем причина этой радости, заполнившей ее. Поцелуй Георгия горел на ее губах. Она шла за чем-нибудь и забывала, за чем идет. Брала в руки какую-нибудь вещь и не знала, для чего она держит ее в руках…

Кетеван хлопотала по хозяйству: нашла работу и царским слугам, и соседям, приглядывала за тем, как пекут хлеб, открывают кувшины с вином, режут скотину и птицу.

Спальня Лилэ находилась рядом с комнатой, отведенной царю.

Миновала полночь. Лилэ не спала, не спал и царь, – то и дело за стеной скрипела тахта и временами до Лилэ доносилось негромкое покашливание.

Лилэ не понимала, что произошло с царем. Был ли то приступ падучей, как обмолвилась Кетеван, или это болезнь печени, как объяснил лекарь. Но странно, что царь так быстро пришел в себя и обнял постороннюю женщину, чужую жену… А вдруг он прикинулся больным, чтобы разжалобить ее и соблазнить?

Нет, царь не мог позволить себе столь недостойного поступка. Не мог он притвориться умирающим, ведь он в самом деле не дышал! Да и для чего ему это! К его услугам всегда столько красавиц!

А может, с ним случилось то же, что и с ней? О чем думала она, когда отвечала на поцелуй царя? Все получилось помимо ее воли и рассудка. Может быть, и с Лашой произошло то же?.. Ведь он такой же человек, как и все, у него такое же сердце, как у других людей!

Не спала в ту ночь и Кетеван. Утомленная хозяйственными хлопотами, она силой гнала от себя сон… Весь день она не могла избавиться от дурного предчувствия, да к тому же еще собака все время выла во дворе.

И как на грех, Лухуми все не возвращался. Мысли Кетеван обращались к сыну: что с ним, не стряслась ли беда какая, почему так задержался? Впрочем, ведь всего два дня, как он уехал из дому… Но надо же было нагрянуть царю, как раз когда Лухуми нет. Да и то сказать, что это они затеяли – сын да невестка: к чему вчерашним мужикам приглашать к себе в дом царя? Всем сердцем чувствовала Кетеван, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но откуда ждать беду, как отвести ее? Она решила бодрствовать, во что бы то ни стало не смыкать глаз, чтобы подстеречь грядущую опасность.

Когда во дворе перестал выть пес и затихли кони в конюшне, когда все умолкло вокруг, усталость взяла свое, и Кетеван погрузилась в сон.

Царь поднялся с тахты, прошелся по ковру. Ему не спалось. Сердце тянуло его в соседнюю комнату, ту самую, где почивала Лилэ. Он сам не отдавал себе отчета в том, что это за желание – просто ли влечение к красивой женщине или нечто более сильное и глубокое. Нет, это не плотское влечение, а стремление одной души к другой, к своей половине, когда-то отсеченной. Это потребность слиться с половиной своей, превратиться в единый дух, единую плоть.

Много женщин встречал Лаша за свою недолгую жизнь, не раз привлекали его красавицы, он влюблялся то в одну, то в другую, но то, что испытывал он теперь, не было похоже на прежние чувства.

И надо же было, чтобы та, которую ему суждено было полюбить сильнее всего на свете, была женой другого, да еще его верного слуги!

Нет, это невыносимо, нужно уйти отсюда и больше не возвращаться. Но сейчас уехать нельзя – придется всех будить…

Лаша подошел к двери, тронул дремлющего стража.

– Лухуми не приезжал? – спросил он шепотом.

– Нет, государь! – так же шепотом ответил воин, вскочив на ноги.

Царь приложил палец к губам.

Ночь была лунная, светлая. Сноп лунного света, проникавший через приоткрытую дверь, делил комнату Лилэ пополам. Обычно, ложась спать, Лилэ запирала дверь на затвор. Отчего же сегодня, когда в доме столько посторонних мужчин и Лухуми отсутствует, она оставила дверь открытой? Забыла? Тогда пусть встанет и закроет сейчас, но она не встает и сама себе не признается, что ждет чего-то…

Дверь медленно отворилась. На пороге застыла тень.

– Лухуми, ты? – Лилэ приподнялась с постели.

Дверь бесшумно закрылась.

– Это ты, Лухуми? Что ж ты не отвечаешь? – прошептала Лилэ.

Ответа не последовало. Дрожа всем телом, Лилэ прижалась к стене.

Она была еще прекраснее в лунном свете, испуганная, трепещущая. Стыдливым движением прикрыла она грудь распустившейся косой.

– Кто там?

– Это я, Лилэ, царь… – задыхаясь, произнес Лаша, подходя ближе.

– Почему ты здесь, государь? Что тебе нужно? – прошептала Лилэ.

– Мне нужна твоя любовь, Лилэ… – Он опустился на колени и протянул к ней руки.

– Что ты делаешь, государь!.. Встань… Уйди… Нас могут услышать… уходи сейчас же…

– Пусть услышит весь мир… Я не могу, не в силах уйти от тебя… Лучше бы я совсем не видел тебя или сразу умер, увидев впервые! А теперь я не могу жить без тебя! Делай со мной, что хочешь… Можешь убить меня вот тут же, на месте… – горячо шептал царь, покрывая поцелуями руки Лилэ, ее плечи, волосы.

Слабеющими руками старалась Лилэ отстранить его, и в то же время всем своим существом тянулась к нему. Обессиленная этой борьбой, она чувствовала, что перестает владеть собой, и наконец, потеряв рассудок и волю, приникла к пылающей груди царя.

– Лаша… Лашарела… – только сорвалось с ее жарких уст.

Еще не пели первые петухи, когда Георгий встал, тихо поцеловал спящую Лилэ и перешел в отведенную ему комнату. Какую-то необычайную приподнятость чувствовал он, – скольких женщин знал, но ни с кем не испытывал такого блаженства. Оказалось, что раньше в нем говорила лишь страсть, которая не затрагивала души. Потому-то и было доныне таким кратковременным наслаждение, исчезавшее вместе с утоленным желанием.

Только теперь постиг царь на себе самом смысл слышанной им не раз притчи о том, что разделенные надвое души в этом мире стремятся к первозданному единству, стремятся снова слиться в одно целое. Душа человеческая прекрасна, ее влечет к себе все прекрасное и совершенное. Но, только обнаружив за прекрасной внешностью красоту духовную, она стремится слиться с ней – тогда-то и приходит истинная любовь.

Сколько раз, увлеченный красотой, Лаша считал себя влюбленным. Однако душа его не находила отклика в душе возлюбленной, и самое великое увлечение угасало с той же быстротой, что и возгоралось.

Да, его душа долго блуждала в поисках родственной души, и вот теперь она обрела свою потерянную когда-то половину.

Так размышлял царь, лежа в своей постели.

Близость не только не умалила чувства, возникшего при первой встрече с Лилэ, но еще более усилила его. Необычайный аромат ее нежного тела и сейчас влек Лашу к себе, опьянял, одурманивал царя, избалованного самыми тонкими и дорогими благовониями. Каким изящным было каждое движение Лилэ, каким уместным было каждое слово!

Нет, никогда Лаша не был так счастлив. Ни в одном роскошном дворце не испытывал он такого блаженства, какое суждено было ему познать в этом скромном доме, где на всем лежала печать присутствия Лилэ, ее чистоты и очарования.

Запели петухи, послышались шаги и тихие голоса во дворе.

Лаша спал мертвым сном, утомленный избытком счастья.

Солнце стояло довольно высоко, когда Лилэ проснулась.

Она сразу вспомнила все и только одного не могла восстановить в памяти: когда Лаша покинул ее и как он вышел из комнаты.

Она ощущала необычное чувство покоя. Наконец обрела она того, с кем самим провидением предопределено ей быть единой духом и плотью. А муж!.. Как молния, пронзила ее вдруг мысль о Лухуми, страх и жалость охватили ее. Мысленно окинула Лилэ дни и ночи, прожитые с Лухуми. Бесцветными и тусклыми показались ей они. И она удивилась, как можно было считать счастливым хоть единое мгновение в той, пройденной жизни, как могла она принимать за любовь свою преданность мужу! До вчерашнего дня, до встречи с Лашой, не знала она ни любви, ни счастья.

Сладки были эти утренние грезы, но солнце поднялось уже высоко, во дворе хлопотала прислуга, было слышно, как колют дрова, точат ножи.

Лилэ быстро оделась и вышла на балкон.

Царя нигде не было видно. Должно быть, он еще спал.

Во дворе Лухуми, вернувшийся на рассвете, свежевал молодую нетель, подвешенную за ногу к ветке орехового дерева.

Лилэ не спешила встретиться с мужем. Она пошла умываться и дольше обычного задержалась перед зеркалом.

Особенно внимательно разглядывала она сегодня каждую черточку своего лица. Ей хотелось предстать перед царем такой прекрасной и совершенной, чтобы первое впечатление от ее красоты поблекло перед сегодняшним.

Еще раз окинула взглядом она свое отражение и, шурша парчовым платьем, спустилась по лестнице.

Царские слуги замерли, завидев Лилэ. Они проводили ее восторженными взглядами, словно мимо них пролетела некая диковинная птица.

На кухне Лилэ столкнулась с Кетеван. Всю ее радость как рукой сняло. Она остановилась, виновато потупила голову и нерешительно поздоровалась с ней:

– Доброе утро, мама!

– Здравствуй, дочка! Лухуми вернулся, ты видела его?

Лухуми услышал голоса матери и жены, повернулся в их сторону. Сияя здоровым глазом, он с нежностью смотрел на жену.

Как бы хотелось Лилэ избежать сейчас встречи с ним! Но это было невозможно, и Лилэ медленно направилась к нему.

– Не подходи близко, дорогая, запачкаешься! – Крепкие волосатые руки Лухуми были забрызганы кровью заколотой телки, в руке он держал длинный окровавленный нож.

Лилэ остановилась:

– Почему ты не вернулся вчера вечером?

Лухуми показалось, что жена соскучилась по нему, а у Лилэ мелькнула мысль, что Лухуми сам виноват в случившемся: не приехал вовремя, вот и пеняй теперь на себя!

– Я только под утро узнал, что царь приехал, и сразу же поспешил домой, – оправдывался Лухуми. Потом, подойдя к жене, он тихо произнес: Ну, что? Добилась своего?..

Лилэ вздрогнула. Кровь медленно отливала от сердца. Она испуганно подняла глаза: Лухуми улыбался ей с прежним добродушием.

– Видишь, как быстро сбылось твое желание. Царь таки приехал к нам, теперь постараемся как следует принять его!

Лилэ глубоко, с облегчением, вздохнула, заставила себя улыбнуться Лухуми и пошла к дому.

Знатный пир задал Лухуми в честь приезда царя. Всех именитых людей Кахети пригласил он к себе.

Тамадой за столом был эристави Бакур.

Не успел он вступить в дом, как сразу же догадался обо всем. Он хорошо знал, что царь не остался бы без особой на то причины ночевать у своего велисцихского слуги. Знал он и то, что Лухуми этой ночью не было дома. Но и без того ему все было ясно, ибо каждый мимолетный взгляд, которым обменивались Лилэ и царь, выдавал их с головой.

Бакур знал, как ему действовать. Он назначил Лухуми своим помощником и не давал ему передохнуть, передавая то полный рог, то чашу.

Лухуми, в радости от пребывания царя в его доме, совсем потерял власть над собой и осушал чашу за чашей.

Хмель быстро разбирал его. Он уже ничего не слышал, кроме возгласов тамады, и ничего не видел, кроме протянутых к нему рогов с вином. Не замечал он, как обожаемый им царь и его нежная Лилэ пожирали друг друга глазами, как менялись они в лице и как переговаривались друг с другом на безмолвном языке влюбленных.

Вслед за тостами в честь царя, его великих предков, его сестры Русудан, эристави Бакур поднял чашу за здоровье Кетеван – матери Лухуми и хозяйки дома.

Кетеван целый день хлопотала по хозяйству. Утомленная, подошла она к столу, чтобы поблагодарить гостей за здравицу, и первое, что она увидела, было то, чего не видел ослепленный восторгом и вином Лухуми.

В страшной тревоге заметалась Кетеван. Она больше не отходила от стола, отсылала Лилэ то за тем, то за другим.

Эристави поднял огромную чашу за здоровье Лилэ. Он долго говорил о ее уме, красоте, о добродетелях.

– Такая супруга, дорогой Лухуми, могла бы украсить не только твой дом, но и дом любого эристави и даже царский дворец! – провозгласил, улыбаясь, Бакур.

Царь взял из рук тамады чашу и, многозначительно глянув на Лилэ, негромко произнес:

– За скорейшее исполнение всех ваших желаний!

Царь приник к чаше, осушил ее и, пустую, кинул Лухуми.

Возбужденный выпитым вином, Лухуми на лету поймал чашу, поцеловал ее и прижал к груди. Он наполнил ее до краев и, запрокинув голову, выпил всю до дна и тут же покачнулся и свалился на скамью, уронив голову на стол.

Пир продолжался.

Незаметно встала и вышла Лилэ. За ней последовал Лаша. Сначала он вышел на балкон, потом тихонько прошел в ту комнату, где вчера вкусил такое неизъяснимое блаженство.

Лилэ поправляла перед зеркалом прическу.

Лаша подкрался сзади и обнял ее. Она улыбнулась ему в зеркале и прижалась к нему. Лаша покрыл страстными поцелуями ее лицо и шею.

– Сегодня же еду в Тбилиси и забираю тебя с собой! – объявил он.

– Сегодня нельзя, государь, никак нельзя…

– Я не могу жить без тебя, моя Лилэ, а дольше здесь оставаться невозможно!

– И я не могу без тебя, Лаша… Лашарела!.. – шептала Лилэ, крепко обнимая его.

– Сегодня… Сегодня же я должен увезти тебя. Не уеду без тебя, не могу без тебя…

– Нет, царь! У меня же муж… Что скажут люди… И богу это неугодно… – Но тут же, сама не понимая, что говорит, она продолжала: Ты царь, все мы рабы твои. Ты все можешь… Устрой так, чтобы никто не мог винить меня, чтобы и тебя никто не мог упрекнуть…

– Лилэ! Лилэ, дочка! – раздался за дверью голос Кетеван.

Лилэ выскользнула из объятий Лаши и устремилась в зал. Кетеван, увидев, что сын ее спит за столом, а царь и Лилэ исчезли, встревожилась и бросилась искать невестку.

– Что случилось, мама? – растерянно спросила Лилэ.

– Что же ты за мужем не присмотришь! – строго глянув на нее, сказала Кетеван. – Видишь, заснул он за столом. Надо помочь ему, увести, уложить. – Голос свекрови звучал суровым упреком.

С помощью слуг женщины подняли спящего Лухуми.

Возвратившись в Тбилиси, царь затосковал. Он скоро понял, что сердце его осталось в Велисцихе и он не может жить в разлуке с Лилэ. Днем его не увлекали ни пиры, ни охота, ни прогулки, а ночью сон бежал от него.

Подавленное настроение царя тревожило придворных, но сам он никому не открывал причины своей тоски. Расспрашивать его никто не решался.

Несколько раз Георгий пытался тайком съездить в Велисцихе, но верный Лухуми как тень следовал за ним, и царь никак не мог от него избавиться.

Отказавшись от всяких развлечений, царь заполнял свое время чтением: в истории любви Лейли и Меджнуна, Вис и Рамина, Тариэла и Нестан он находил сходство со своим томлением и искал ответа на терзавшие его вопросы.

Чтение любовных историй не успокаивало царя, напротив – он все глубже впадал в отчаяние. Он убеждался, что действительно не может жить без Лилэ.

Ему все тяжелее становилось вдали от любимой. Присутствие Лухуми становилось для Лаши невыносимым, каждая встреча с ним преисполняла царя горечью и гневом на собственное бессилие.

Лухуми огорчало дурное настроение повелителя, и в своей простоте он делался еще услужливее, с еще большим рвением бросался выполнять каждое поручение и тем самым только сильнее досаждал царю.