Лашарела

Но предположения царедворцев не оправдались. Время шло, а Георгий все больше привязывался к Лилэ и требовал, чтобы все относились к ней с почтением.

После прибытия Лухуми в качестве гонца придворные стали доискиваться причины переполоха на приеме. В конце концов всем стало известно, кто такая Лилэ.

– У преданного слуги, не щадившего жизни ради его спасения, царь отнял жену! – возмущались одни.

– Может ли жена крестьянина стать царицей? Неужели наши жены должны будут ей кланяться? Неслыханное дело! – выходили из себя другие.

Поддерживая их, католикос яростно вопил:

– Безбожник, он хочет подорвать основы веры, посмел отнять у мужа венчанную жену! Нельзя терпеть поругания супружеского ложа, чистоты освященного церковью брака!

Открыто выступали против царя почти все родовитые вельможи и священнослужители.

До Лаши доходили эти речи, но они его мало трогали. Напротив, он стал действовать еще смелее, сажал Лилэ рядом с собой на приемах и на совете, требовал, чтобы ей оказывали царские почести.

Лилэ становилась все более и более горделивой, предсмертные слова матери все чаще звучали у нее в ушах. Да, она должна быть царицей и будет ею. Георгий любит ее. Он благороден и смел. Он настоящий царь. Царь царей! Кто посмеет противиться ему? Он всех сумеет поставить на место. И Лилэ должна быть достойна своего возлюбленного, своего царственного супруга.

Между тем вельможи подослали к царю дворцового священника. Тот прочел Георгию долгую проповедь: брак священен, и ложе супружеское неприкосновенно в чистоте своей. А у христиан постыдным считается отнимать у мужа венчанную жену. За блуд господь карает. Царь не должен держать у себя наложницу.

Царь слушал краем уха, а когда священник кончил свое внушение, заявил:

– Я люблю Лилэ чистою любовью, всем своим сердцем. Она не наложница моя, я не могу жить без нее. Прошу твое преподобие и всю грузинскую церковь, дайте ей развод и позвольте мне сочетаться с ней браком, законным перед богом и церковью.

Духовнику были известны намерения дарбази и католикоса, поэтому он решительно отвечал царю: ни дарбази, ни церковь, ни народ не допустят, чтобы царь венчался с чужой женой при живом супруге. Он припомнил, что было с царем Давидом и Ашотом Куропалатом, пугал проклятием на этом свете и адским пламенем на том.

– Не подобает царям брать в жены простолюдинок и сажать их рядом с собой на престол, – заметил священник и в заключение добавил: – Тебе, государь, следует позаботиться о наследнике, жениться на благородной девице, дочери христианского царя или знатного князя.

Но ни проклятие, ни Судный день не пугали Георгия. Он твердо стоял на своем и заявил священнику, полный убеждения в своей правоте:

– Я никого не хочу в жены, кроме Лилэ. А если церковь не даст мне благословения, я буду жить с ней без церковного брака до конца своих дней.

Ахалцихели только по возвращении из похода узнал о том, какой прием оказал царь его вестнику. Он сразу же встревожился – где же теперь Лухуми? Угрожая одним, щедро одаряя других, он узнал наконец, что Лухуми заточен в крепость. По чьему приказу, он так и не смог узнать.

Негодование Шалвы не знало пределов. "Так подло поступить с преданным слугой, который жизни своей не щадил ради государя! – думал он. – Вот знамение времени! Царь не только отнял у слуги жену, он допустил, чтобы его бросили в тюрьму. Он не заботится о святости своего имени, о прочности трона!"

И раньше Ахалцихели знал за царем неблаговидные поступки. Но ему казалось, что Георгий не лишен благородства и великодушия и что эти качества со временем возьмут верх над недостойными поступками.

Однако теперь чаша терпения переполнилась. Честный человек, любивший свою родину, Шалва видел, как бесчинства, порочащие царя, сводят на нет все его, Шалвы, старания и заботы о могуществе и благосостоянии Грузии. Разве с таким царем, который не знает благодарности к своим слугам и не желает обуздать свои страсти, выполнишь заветную мечту грузинских государей – превратишь Грузию в новый Рим?!

Возмущенный Шалва не пошел к царю после возвращения из нахичеванского похода и, нигде не показываясь, заперся у себя дома.

Между тем слухи о том, что случилось с женой Лухуми и с ним самим, достигли войска. Началось брожение, которое угрожало перейти в мятеж.

Тысяча, ходившая в поход под началом Лухуми, собралась у дома Ахалцихели: воины требовали освободить своего предводителя.

Шалва дал слово ходатаям принять меры к освобождению Мигриаули.

Опасаясь усиления волнений, он распорядился, чтобы все эристави вывели свои войска за пределы города, обещал взбунтовавшимся отрядам удовлетворить их требование и отвратил от страны опасность военного мятежа.

Лаша оказался плохим союзником в борьбе за укрепление трона. Из-за его опрометчивости не удалось довести до конца наем кипчакского войска, а последний поступок царя превосходил все остальные. Унижение и поругание чести преданного слуги и храброго воина было вызовом всему народу. На примере Лухуми народ воочию увидел бесполезность служения царю, не помнящему добра.

Трудно было укротить и обуздать зарвавшихся вельмож, но вновь завоевать расположение народа, грубо оскорбленного царем, было теперь, по мнению Ахалцихели, просто невозможно. Ни во что не ставя народ, Георгий играл с огнем, подтачивал основы трона и государства. Страна могла быть могучей, пока был силен народ, пока он был един. Пока не поколеблена вера народа в царя, грузинские войска могут смело стоять против соседних мусульманских держав. Но горе стране, где подорвано доверие народа к царю! Правитель, вселивший в сердца подданных ненависть к себе, будет пожинать только гнев народный, и все действия такого государя обречены на неудачу. Государство, лишенное поддержки народа, распадается и гибнет, – размышлял Ахалцихели.

Бесчисленные поколения боролись за единство и мощь Грузинского царства. А теперь своекорыстие князей и вельмож и безрассудство молодого царя неуклонно приближали его к гибели. Нужна была сильная рука, которая могла бы удержать, остановить медленно катящуюся к пропасти колесницу.

Ахалцихели готов был грудью остановить это гибельное падение, но он видел свое бессилие. Он не мог бы один удержать громаду, которую толкали к гибели необузданные эристави.

Ахалцихели чувствовал тщетность своих стараний, но бездействовать и сидеть сложа руки он не мог.

Он потребовал созвать дарбази. Визири, католикос и епископы осудили поступок царя и решили послать к нему для переговоров выборных во главе с Ахалцихели.

Они предъявили царю два требования: освободить Мигриаули и вернуть ему законную жену.

Потерявший рассудок от любви, Лаша расценил это требование совета как заговор, как дерзкое вмешательство в его личные дела. Он назвал Ахалцихели смутьяном, заявил, что это он, Шалва, поссорил царя с атабеком и другими именитыми вельможами.

Георгий согласился выполнить лишь первое требование – освободить Лухуми, а на второе ответил решительным отказом:

– Пусть меня лишат трона, но, пока буду жив, не отдам Лилэ…

Оскорбленный до глубины души, Ахалцихели покинул дворец и уехал из Тбилиси.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Если слуга во злобе ударит палкой своего господина или поднимет на него руку, то руку ту отсечь или взыскать цену руки. А если он, озлобившись, выбранит господина, отрезать у него язык или взыскать цену языка… Ежели кто прогневит бога и убьет господина своего или ранит его, то жизни такого человека не щадить, ибо все, чем владеет слуга, принадлежит господину.

Уложения Вахтанга

Лухуми вывели из темницы и дали ему коня. Вооруженные всадники сопровождали его, чтобы он не вздумал вернуться в Тбилиси. Выехав за городские ворота, стражники оставили его, предварительно постращав.

Лухуми медленно пустил коня. Он и сам не знал, куда и зачем ему ехать. Он казался глубоко погруженным в мысли, но на самом деле ни о чем не думал. Уронив голову на грудь, он отдал поводья коню. Лишь время от времени он выходил из оцепенения. Конь тянулся к траве у обочины, и тогда ездок натягивал удила, направляя его на дорогу, и потом снова представлял самому себе.

Дорога шла в гору, к Гомборскому перевалу. Повеяло прохладой, и Лухуми очнулся.

Вспомнил, как он сопровождал царя вместе с пышной свитой, когда приезжал Алексей Комнин, и два государя ехали бок о бок через этот самый перевал.

Здесь встретил тогда царей настоятель женского монастыря, сопровождаемый хором монахинь. Как красиво пели монахини! Лухуми и сейчас, кажется, слышит их стройное, согласное пение, и сейчас, как видения, стоят они перед его глазами, бледнолицые девушки в белых одеяниях, выпущенные на волю из темных келий… Как радовался тогда Лухуми заступничеству царя за вдову и сирот. Восторг настолько ослепил его, что он даже не обратил внимания на совершенное царем здесь же злодеяние – на похищение двух монахинь. Он не задумался над их судьбой даже тогда, когда снова увидел их, покидавших царский шатер, обесчещенных, с распухшими от слез глазами. В сопровождении двух верховых их отправили обратно в монастырь.

Тогда Лухуми не было дела до монахинь, жил он, ни о чем не задумываясь. Только немного беспокоила его судьба Карумы Наскидашвили, но он думал, что легко сумеет помочь ему.

Лухуми вспомнил, как он расхаживал перед царским шатром и задавался вопросом: и зачем только этот бедняга Карума купил такого красивого жеребца, разве у него других нужд не было, у бездомного, безземельного сироты? Надо же было ему купить коня, от которого глаз не оторвешь. Разве он не знал, что люди жадны и завистливы? Такого коня под стать иметь царю, а не бедному крестьянскому парню. Мог ли он уберечь такого скакуна?!

Как легко судил тогда Лухуми о других, а горе подстерегало уже его самого!

Почему он женился на Лилэ – ведь она была красивей всех на свете! Или вроде Карумы он не знал, что мир алчен и завистлив? Такая жена под стать самому царю! К чему она безродному мужику, вроде него? Куда он мог спрятать ее от чужих глаз, как мог сохранить такой бесценный клад!

Да, он поступил безрассудно, подобно Каруме. Но ведь право на жизнь и на любовь, на мечту и на радость равно дано всем людям в этом мире. Мог ли он закрыть глаза и не глядеть на солнце, зажать в кулак сердце и отказаться от любви? Разве от того, что он простой крестьянин, он меньше хочет жить и радоваться жизни? Разве богатый или именитый может любить и ценить красоту больше, чем он или Карума? Все люди одинаковыми рождаются на свет, и нет на них ни бархата, ни атласа, ни крестьянского рубища, ни лаптей, нет ни царского венца на голове, ни рабского ярма на шее! Но почему же тогда одни окружены роскошью и вознесены на трон, другие сброшены в бездну нищеты и страданий! Почему должно быть так?

От размышлений Лухуми отвлек свист, донесшийся из лесу. С противоположной стороны раздался ответный свист, и не успел Лухуми опомниться, как из лесу выехали вооруженные всадники и окружили его.

Лухуми схватился за меч.

– Стой! – крикнул один из всадников, выехав ему навстречу с копьем наперевес.

Лухуми подобрал поводья и придержал коня.

Всадник с копьем подъехал почти вплотную.

– Ты не Карума ли? – спросил Лухуми, вглядываясь.

– Я-то Карума, а ты… – Он внимательно поглядел на одноглазого путника. – А ты Лухуми!

– Верно. Но что вам от меня нужно?

– От тебя нам ничего по нужно. Мы другого ждали, а тут ты подвернулся…

Лухуми смерил Каруму с ног до головы испытующим взглядом. Он сидел на прекрасном скакуне. Бывший подросток возмужал, усы и борода оттеняли его открытое мужественное лицо. Лухуми не видел его с того дня, как предложил убитому горем парню деньги, подаренные ему Комнином. До него доходили слухи, что Карума ушел в лес, стал разбойником, но он мало верил этому. И вот теперь…

– Значит, правда это, Карума? Ты подстерегаешь на большой дороге путников вроде меня? – с огорчением и досадой в голосе спросил Лухуми.

– Что ты, Лухуми! От таких, как ты, нам ничего не надо. Ты такой же несчастный и обездоленный, как я! – У Карумы задрожал голос, он нахмурился и отвел глаза от Лухуми. – Слезай с коня, посидим, откушаем хлеб-соли!

Карума соскочил с коня. Лухуми, сам не зная, правильно ли он поступает, спешился. Кольцо разбойников разомкнулось, и Карума увлек Лухуми в лесную чащу. Двоих приставили стеречь коней, которые паслись на прогалине. Остальные уселись в круг, расстелили скатерть на траве, развязали хурджины, разлили вино из бурдюков.

– За здоровье добрых людей! – произнес Карума первую здравицу и выпил. Снова наполнив рог, он передал его Лухуми. Тот неодобрительно глядел на разбойника.

– За здоровье добрых людей, которые едят честный хлеб!.. – сурово произнес он.

Рог пошел по кругу. Одни пили молча, другие повторяли слова Карумы и Лухуми. И Лухуми удивлялся, что все разбойники от всей души присоединились к тосту.

– Вот уже сколько времени я скрываюсь в лесах и живу грабежом, но ни разу не отобрал я ничего у честного человека. Я нападаю лишь на господ и князей, отнимаю нечестно нажитое добро у разжиревших попов и епископов, ты ведь знаешь: кто ворует наворованное, в ад не попадет… – горько усмехнулся Карума. Остальные тоже невесело улыбнулись.

– Говорят, ты поджег дом эристави Бакура? – спросил Лухуми.

– Поджег… Я велел еще передать ему, что это только цветочки, ягодки впереди…

– А отару его тоже ты угнал?

– Без меня не обошлось!

– На епископа Ефрема ты нападал?

– Да, я его дочиста обобрал. Отнял все, что он награбил у вдов и сирот, заставил сперва благословить нас, а после отпустил его с миром.

– Не ожидал я от тебя таких дел, Карума. Нечестный путь ты избрал для себя, негоже это.

– Негоже? Я и сам этого не хотел. Но ведь ни от кого не дождешься правды на этом свете, не сыщешь нигде справедливости, вот я и стал разбойником. Ты ведь сам знаешь, Лухуми, вырос я сиротой, по чужим людям мыкался. В муках заработал деньги на того жеребца, и тут меня беда настигла. Нигде не смог найти я ни правды, ни закона, и теперь я здесь, на большой дороге… И не со мной одним так… Вот тебе Хосита Зазнашвили. Спроси его, почему он в разбойники пошел… Эретский эристави снес его дом и его самого заставил распахать место, где стоял его родной очаг, чтобы стереть с лица земли память о его роде. И все только потому, что гончая этого эристави взбесилась, забежала в деревню и погналась за детьми Хоситы. Он и убил ее… А что он должен был делать? Стоять и ждать, когда собака искусает его детей? Я тебя спрашиваю, должен был он убить собаку или нет?

– Должен был, – вздохнув, согласился Лухуми.

– Вот и я говорю! Но когда он убил, так вот что с ним сделали разорили, погубили, пустили по миру… Он нигде не мог найти защиты от неправды, и несправедливость привела его сюда.

Хосита стоял в стороне, опершись на меч. В глазах его блеснули слезы, и от этого его суровое лицо немного смягчилось. Лухуми взглянул на несчастного и опустил голову в глубокой задумчивости.

– Расскажу тебе и про Арчила, – взволнованно продолжал Карума. – Он из Мачхаани. Однажды, когда его отец работал на господском току, барин гнусно выругал его, оскорбив память предков. Старик возмутился и посмел сказать, что его предки ничем не хуже господских. И не успел бедняга закончить, как барин ударил его мечом по голове. Арчил в это время отвозил зерно на арбе, и кто-то рассказал ему, как было дело. Он подстерег барина в тесном ущелье и сбросил на него сверху огромный камень. Тот свалился вместе с конем в пропасть и разбился насмерть… Или он не должен был расправиться с ним, как по-твоему? Я тебя спрашиваю! – настаивал Карума.

– Должен был! – уже твердо и убежденно произнес Лухуми, взглянув на Арчила.

Арчил сидел, сдвинув брови и упрямо сжав рот.

– Вот видишь, ты согласен, – продолжал Карума. – После этого он не мог больше оставаться в деревне и подался к нам в лес.

Статный молодец протянул Каруме рог с вином. Карума хлопнул его по плечу и воскликнул:

– А вот взгляни на этого молодца, Лухуми! Чем он не вышел? И лицом и статью – всем хорош. Не придерешься к нашему Гогии!

Лухуми обернулся к Гогии. Действительно, перед ним стоял парень на редкость статный и красивый.

– Была у Гогии красавица жена, под стать ему, – продолжал Карума. – А барин и приметил ее… Стал приставать к ней. Чего только но придумывал, чтобы отослать мужа подальше. А Гогия, как назло, быстро выполнит поручение и неизменно возвращается домой раньше срока. Жена его была женщина честная, и барин все время оставался в дураках. Под конец барин возвел на Гогию напраслину, обвинил его в краже и запер к себе в чулан. На селе никто, конечно, не верил, что Гогия вор, но барина это не остановило. Он отделался от мужа и опять за свое: ночью ворвался к женщине и обесчестил ее. Но и Гогия не дремал. Он ухитрился сбежать и вернулся домой… Да поздно: навстречу ему выбежала жена, опозоренная, истерзанная, в изодранной рубашке.

Отправился наш Гогия в Тбилиси, жаловаться самому царю. Не знал он тогда, что царь сам князьям пример подает, как жен чужих позорить.

Лухуми все больше бледнел от гнева. Карума, взглянув на него, понял, что задел гостя за больное, и умолк. Он поднял рог и сказал:

– Выпьем за тех, кого жизнь обидела так же, как нас, за тех, кто ищет правду и справедливость! – Он передал рог Лухуми.

– За униженных и обездоленных и за то, чтоб они добились справедливости! – резко отчеканил Лухуми, сурово обвел единственным глазом сидящих вокруг и осушил рог. Наполнив его снова, он передал его Гогии. Тот взял рог и низко опустил голову.

– Каков у нас царь, таковы и бары, – после некоторого молчания медленно заговорил Карума. – Какую управу мог найти Гогия у царя? Его и близко не подпустили к нему, и он вернулся домой ни с чем. В деревне он сговорился с друзьями и, улучив время, поджег барскую усадьбу, а потом ушел в лес. Так что же, по-твоему, не должен был он мстить? – опять спросил Карума, настойчиво требуя у Лухуми ответа.

Лухуми молчал. Он не мог больше ни слушать, ни говорить, не мог больше оставаться здесь. Его трясло, как в лихорадке, и лицо покрылось мертвенной бледностью. Лухуми встал, смахнул с одежды крошки и каким-то виноватым голосом проговорил тихо:

– Спасибо вам – мне нужно ехать.

– Куда же ты, Лухуми? – спросил Карума.

– Домой, – не оборачиваясь, ответил Лухуми и зашагал прочь.

– А что у тебя осталось дома, несчастный! – чуть слышно молвил Карума, сдерживая вздох.

– Прощайте, живите с миром! – обратился ко всем Лухуми, уже сидя на коне и снимая шапку.

– Будь здоров и ты, Лухуми! – ответили ему.

– Если мы понадобимся тебе, ты всегда найдешь нас в этом лесу, Лухуми! – встав с места, крикнул ему вдогонку Карума Наскидашвили.

Лухуми въехал в Велисцихе. Навстречу ему двигалось огромное стадо: лошади, коровы, волы медленно плелись по дороге между плетнями. Позади скакали погонщики.

Завидев коня Лухуми, лошади заржали, сгрудились вокруг него, остановились. Лухуми с удивлением узнал свой скот. Большерогая белолобая корова впереди стада ласково замычала, узнав хозяина, и длинным шершавым языком принялась облизывать своего теленка.

– В чем дело, Лексо, куда ты гонишь мое стадо? – спросил Лухуми одного из погонщиков.

– Да господин приказал… – ответил Лексо смущенно.

– Какой такой господин?

– Эристави Бакур.

– Кто ему дал право распоряжаться моей скотиной?

– Не знаю, Лухуми, нам приказали, мы и гоним; велят – погоним обратно… – И он наклонился поближе к Лухуми: – Нас только что паренек нагнал, говорит, твоей матери плохо. Поторопись, может, живую застанешь…

Кровь отлила от лица Лухуми. Только сейчас он заметил прижавшегося к плетню Тандо. Тот всхлипывал и закрывал глаза рукой. Потом сорвался с места и побежал к деревне.

– Куда же ему поспеть, горемыке, говорят, умерла уже… – проговорил второй погонщик чуть слышно.

У Лухуми потемнело в глазах, он натянул поводья и двинулся на стоявших перед ним стеной животных. Хлопая бичами, погонщики старались очистить для него путь.

Лухуми подъехал к дому. Во дворе толпился народ. Лестница и балкон были забиты людьми. Лухуми спешился.

Увидев его, женщины стали кричать и причитать еще громче. Когда Лухуми подошел к ореховому дереву, все замолчали, расступились, давая ему дорогу. Он неподвижно застыл на месте. С толстого сука свисала веревочная петля, а под ней валялась опрокинутая скамья.

Лухуми бросился к дому, одним духом взбежал по лестнице.

На балконе, на широкой тахте покоилась его мать, такая маленькая, высохшая. Выражение боли и обиды застыло на ее строгом лице.

Лухуми подошел к тахте и как подкошенный упал на колени. Он прижался головой к материнской груди и зарыдал. Он плакал и стонал, словно влекомый на заклание бык, безысходно, безнадежно, и женщины скорбно причитали, вторя ему. Мужчины отворачивались, не в силах сдержать слез.

– Уведите его, пусть придет в себя! – произнес кто-то негромко.

– Оставьте, пусть поплачет! Кого еще ему оплакивать, кроме матери… Ни детей, ни родни, жену отняли, друзья покинули!

Одна мать и была только у него, всю жизнь она отдала ему и умерла, не вынеся его горя. В страданиях и муках произвела Кетеван на свет божий сына. Без поддержки, без помощи поставила его на ноги. Как радовалась она, когда ему улыбнулось счастье и он завел свое хозяйство, как любила и лелеяла его жену! Она безропотно переносила все обиды. И за всю жизнь, полную страданий, она не удостоилась даже благодати умереть на своей кровати, по-человечески. В исступлении, в отчаянии и одиночестве, всеми покинутая, покончила она с собой…

Соседи подняли Лухуми, отвели в сторону, стали успокаивать, утешать, как могли.

Лухуми рукавом утирал слезы.

Жутко было смотреть на его обезображенное ранами и горем лицо. Его усадили на скамью, окружили и рассказали обо всем, что произошло.

Когда царь увез из дому Лилэ, Кетеван лежала больная. Соседи ухаживали за ней, привели лекаря. Она поправилась, поднялась с постели и отправилась искать невестку. Как говорится, обула железные лапти, взяла в руки железный посох и дошла до царского дворца. Но ее не допустили к царю, не нашла она справедливости, ни с чем вернулась домой и снова принялась за хозяйство, чтобы не угас огонь в очаге сына. Тут пришла весть, что Лухуми брошен в темницу, а эристави Бакур распустил слух, будто он изменил царю и отечеству и никогда больше не вернется домой. Бакур и сам поверил в свою выдумку, забрал себе виноградники Лухуми, а сегодня утром его управляющий угнал к себе весь скот Мигриаули. Кетеван пыталась защитить добро сына, но все было напрасно…

Лухуми молча слушал. Дверь в гостиную была открыта, и, когда он поднял голову, взгляд его скользнул по оружию, красовавшемуся на стене. На спускающемся со стены ковре висели оленьи рога, кольчуга Лухуми, его меч и щит, лук и колчан со стрелами. Лухуми задержал на них взгляд. В мыслях его промелькнули разбойники из Гомборского леса, и снова услышал он вопрос Карумы Наскидашвили: "Значит, нужно было убить? Значит, нужно было расправиться? Значит, нужно было отомстить?!"

– Нужно было убить… Нужно было расправиться, отомстить!.. – чуть слышно проговорил Лухуми. Резким движением он поднялся, выпрямился во весь свой богатырский рост и мрачно усмехнулся.

Соседи молча переглянулись: тронулся, должно быть, несчастный, и что тут удивительного!

Лухуми не спеша прошел в гостиную, снял со стены боевые доспехи, неторопливо облачился в них и вышел на балкон.

Соседи удивленно глядели на вооружившегося не ко времени Лухуми.

Лухуми извлек из-за пазухи набитый деньгами кисет, кинул его на скамью и обратился к соседям:

– Нет сил у меня заниматься похоронами. Возьмите эти деньги и устройте моей матери достойное погребение. Коли она не удостоилась блаженной кончины, пусть уж почиет достойно… Священника приведу я сам…

Лухуми медленно вышел, на лестнице ускорил шаг, вскочил на коня и с места пустил его вскачь.

Смеркалось, когда Лухуми подъехал к владениям эристави Бакура. Ярко освещенная усадьба еще издали переливалась огнями. Звуки музыки и песен доносились из сада. Лухуми спешился и неслышно приблизился к ограде. Во дворе за богато накрытым столом сидели гости Бакура. Лухуми приник к забору, затаив дыхание, и внимательно все оглядел.

Бакур подал знак музыкантам, чтобы они перестали играть, поднял большой рог с вином и начал длинную речь.

Лухуми вспомнил тот день, когда он угощал у себя царя. Эристави Бакур и тогда был тамадой и свои льстивые речи обращал к нему, как к хозяину дома, считая его приближенным царя, заверял его в своей любви и преданности. А когда царь отвернулся от Лухуми и опозорил его, эристави первым делом захватил его виноградники, угнал скот.

Бакур кончил говорить и поднес рог к губам. Сидящие за столом с восхищением следили за ним.

Еще и половины рога не было выпито, как под самый кадык в запрокинутую шею Бакура вонзилась стрела. Рог выпал из рук эристави.

Гости на миг оцепенели от ужаса и неожиданности, а затем плач и крики разорвали ночную тишину.

Лухуми вскочил на коня и поскакал прямо к Гомборскому лесу.

Долгое время убийство эристави Бакура оставалось для всех тайной. Многие связывали это убийство с внезапным появлением Лухуми и таким же внезапным его исчезновением из села, но поскольку никто толком ничего не знал, то догадки оставались догадками.

Вмешательство властей и расследование ни к чему не привели. Однако очень скоро Лухуми снова объявился. Теперь он стал грозить царедворцам. На похороны эристави Бакура приехали многие знатные вельможи. Ночью в дороге на них напали разбойники. В стычке двоих убили, остальных обезоружили. Отобрали коней и, посрамленных и опозоренных, отпустили пешими.

Придворные сразу же узнали среди напавших одноглазого Лухуми. Всю страну облетел слух о том, что Лухуми Мигриаули, бывший царский телохранитель, стал разбойником.

Отряд Мигриаули становился все больше и сильнее. Обездоленные бедняки, которых довели до отчаяния господа, шли в горы искать защиты и правды, мстить за поруганную честь.

Большую часть награбленного разбойники раздавали беднякам, вдовам и сиротам. Они не скрывали своих намерений и почти никогда не нападали на усадьбы вельмож без предупреждения.

Если, полагаясь на свое могущество, какой-нибудь помещик не внимал этим предупреждениям и не оставлял в покое свою беззащитную жертву, бесчестил и грабил крестьян, дружина Мигриаули приводила свою угрозу в исполнение точно в назначенный срок. Лухуми жег усадьбы помещиков, угонял скот. Он зорко следил за тем, чтобы никто из разбойников не обижал простой люд, и жестоко расправлялся с теми, кто нарушал этот неписаный закон.

Народ помогал своим защитникам, чем мог: предупреждал их об опасности, укрывал, снабжал продовольствием. Во всенародной поддержке была главная сила Лухуми. И, чувствуя эту силу, царские карательные отряды умышленно избегали встреч с разбойниками, а порой без боя покидали какую-нибудь деревню, оставляли Лухуми ценную добычу – оружие и продовольствие.

В то же время при царском дворе ходили слухи о громадной силе шайки, о жестокости и беспощадности разбойников. Можно было подумать, что кто-то во дворце сочувствует Мигриаули и его отряду, кто-то тайно поддерживает его, сеет страх перед ним.

Разбойники объясняли бездеятельность царских карательных отрядов только тем, что отряды эти состояли из тех же крепостных крестьян, которые в душе сочувствуют успехам своих собратьев.

У эристави Бакура не было детей, и род его прекратился с его смертью. Оставшиеся после него огромные владения вместе с крепостью Бакури в Кахети царь даровал своему верному слуге Эгарслану.

Начальник царской охраны стал кахетинским эристави.

Эгарслан энергично взялся за дело. Жадный Бакур умел приобретать и накапливать богатство, но не умел заботиться о нем.

У бывшего крепостного Эгарслана вместе с трудолюбием и прилежанием обнаружилась сильная тяга к земле. На деньги, накопленные за долгие годы службы, он прикупил земли и скота, и ведение хозяйства на дарованных царем угодьях стало отныне смыслом его жизни. Не удивительно, что его не на шутку встревожило своеволие разбойников в этом крае. Стремясь обезопасить себя и свое имущество – Эгарслан боялся, что Лухуми узнал стороной о его кознях, – и надеясь выслужиться перед царем, новый эристави начал решительные действия и с помощью других кахетинских азнаури стал преследовать и теснить отряд Мигриаули.

Положение Лухуми и Эгарслана при дворе сначала было почти одинаково. Оба худородные, оба беспредельно преданные царю, они одинаково остро переживали кичливость родовитых дворян и пренебрежительное отношение их к придворным из крестьян.

Но, близкие друг к другу по положению, они не были схожи нравом.

Лухуми был всегда спокоен, доволен своей судьбой. Он служил Георгию Лаше чистосердечно, был слепо предан ему. Он не мечтал о возвышении и был безгранично благодарен царю за то немногое, что выпадало на его долю.

Эгарслан был честолюбив, никогда не довольствовался тем, что имел, все время метил выше. Он тоже преданно служил царю, был верен ему, как немногие, но его усердием двигали корыстные устремления.

Человек проницательный, Эгарслан сразу же почувствовал скрытую борьбу за власть, которая велась при дворе, и активно вмешался в дворцовые распри.

Он стал ушами и глазами царя. В борьбе против Мхаргрдзели и других вельмож Эгарслан оказывал царю неоценимые услуги. Лаша делал все для возвышения и продвижения своего верного слуги, а Эгарслан из кожи лез, чтобы еще больше войти в доверие к царю.

Лухуми казался ему опасным соперником, и Эгарслан мечтал устранить его со своей дороги. Любовь царя к Лилэ дала Эгарслану возможность свести счеты с Мигриаули.