Сармат - Русский Рэмбо для бизнес-леди

– У вас будут пожелания? – спросил один из них после того, как он переоделся и стал похож на узника концлагеря.

– Я в этой жизни израсходовал все свои желания, – ответил Костров. – Разве что узнать, где я нахожусь?

– Хм… Семь веков назад это ранчо принадлежало храмовникам, рьщарям-тамплиерам, – уклончиво ответил тот. – С тех пор его зовут "Последним приютом пилигрима"…

– А-а, "Оставь надежду всяк сюда входящий"! – улыбнулся Костров. – Ты утешил меня, мил человек.

– За столетия здесь многие нашли "утешение", – с потаенным смыслом уронил тот.

* * *

После их ухода Костров лег на кровать и сразу провалился в странный сон.

* * *

В этом сне вначале он услышал сладкоголосое церковное пение, плывущее к бездонному синему небу с пушистыми белыми облаками от золотых куполов Троице-Сергиевой лавры. Потом вроде бы со стороны увидел себя стоящим перед аналоем рука об руку с Ольгой Коробовой, одетой в белое подвенечное платье и фату. И был он в этом сне не плешивым и обрюзгшим стариком, а молодым стройным красавцем.

А в седобородом, облаченном в золотую рясу священнике Костров узнал Инквизитора и почему-то не удивился тому… По обе стороны от Инквизитора стояли Скиф и душманский командир Хабибулла. И им не удивился Костров. Когда пришел черед обмениваться с Ольгой обручальными кольцами, сверху раздался вдруг страшный удар грома, стены православного храма затряслись и стали на глазах рассыпаться в прах…

Вместо храма из огня, дыма и копоти явились вдруг подземные чертоги с обитателями, будто сошедшими с полотен Иеронима Босха.

Перед Костровым и Ольгой стоял теперь уже не православный священник в образе Инквизитора, а сам Хозяин этих чертогов… Князь тьмы ему имя!.. От него исходил сильный запах серы, и был весь он в шерсти, с рогами и копытами… Костров сразу признал его, потому что вроде бы где-то уже встречался с ним. Когда он вгляделся в его черты внимательнее, то похолодел могильным холодом. Из-под увенчанного рогами лба князя тьмы на него опять смотрели глаза Инквизитора, и в глазах этих, как в кратере вулкана, клокотало адское пламя. Князь тьмы сорвал с Кострова золотой обручальный венец, оттолкнул со злостью Скифа и водрузил венец на голову душмана Хабибуллы. Потом, стукнув в гневе об пол жезлом, погрозил Кострову длинным крючковатым пальцем.

– Ишь, чего надумал, плешивый, ишь! – проблеял он. – Богу – богово, а мне – мое!

* * *

Проснулся Костров в холодном поту от скрипа обитой кованым железом двери.

"Странный сон! – подумал он. – Неужто ведьма Ольга выжила в той самолетной катастрофе? Тела-то ее так и не нашли… Откуда в моем сне Хабибулла?" – удивился Костров.

Люди в черных длинных балахонах, полностью скрывающих лица, окружили его кровать.

– Пора, генерал, – сказал один из них. – Приближается Час Истины. Чрезвычайный Трибунал призывает тебя на суд.

– А-а, Трибунал!.. А нельзя ли попроще, без комедии?..

– Нельзя! Не нами учреждено то, и отменять то – не нам…

– Любит ваш хозяин дьявольщину, – проворчал Костров, поднимаясь с кровати.

На него накинули балахон и сковали наручниками руки, потом куда-то повели. Вели то по лестницам верх, то опять спускались вниз. На всем пути слух Кострова улавливал писк разбегающихся крыс. Когда донесся глухой бой часов, сопровождающие приказали ему остановиться.

"Полночь, – понял Костров, насчитав двенадцать ударов. – Сатанинское время…"

– Чрезвычайный Трибунал приступает к рассмотрению дела генерала Кострова Николая Трофимовича! – объявил кто-то сиплым басом.

Чьи-то грубые руки усадили Кострова на жесткий стул, и голос за спиной, показавшийся ему знакомым, приказал снять с него капюшон. Когда это было сделано, взору Кострова открылся большой сводчатый зал со стрельчатыми готическими окнами, освещенный мигающим светом дымных факелов, с полом, выложенным черными и белыми квадратами.

В одном из затянутых паутиной углов зала Костров рассмотрел целый выводок копошащихся в мусоре крыс и, передернувшись от омерзения, перевел взгляд на закопченные стены. На них висели профессиональные инструменты средневековых палачей, старинное холодное оружие, портреты мужчин в рьщарских доспехах и под каждым портретом – щиты с геральдическими знаками. Под потолком сквозь копоть веков проступала какая-то каббалистическая цифирь и таинственные мистические знаки рьщарей-тамплиеров: солнце с изломанными лучами, перевернутые пирамиды, глаза в треугольниках, строительные инструменты… Два факела посредине зала вырывали из мрака длинный дубовый стол. За столом на массивных средневековых стульях с высокими прямыми спинками сидели шесть человек, облаченных в черные глухие балахоны с одними лишь узкими прорезями для глаз.

– Подсудимый, с какой целью подчиненные тебе люди накануне гибели Ольги Коробовой проникли в ее ангар? – услышал он вопрос, но не понял, от кого он исходит.

– С одной лишь целью, чтобы ее гибель состоялась, – ответил он не задумываясь.

– Твоя роль в этой акции?

– Насколько я понимаю, полковник Романов предоставил вам "чистосердечное признание" исполнителя акции. Увы, уже мертвого Кобидзе… Там все правильно сказано о моей роли.

– Романов? – раздался удивленный возглас. Он узнал голос Коробова.

"С Романовым я маху дал. Кто-то другой заложил Кострова", – запоздало подумал он.

– Хрен с ним – не ангел небесный!..

– Расскажите подробнее о роли Романова в акции? – спросил кто-то из черных балахонов.

– Какая у него роль, бог с вами!..

– Не упоминать его в этих стенах!..

– Ну, тогда дьявол с вами! – ухмыльнулся Костров. – – Хм… Я атеист был.. Перед попом исповедоваться не приходилось, хоть перед слугами князя тьмы исповедаюсь, может, легче будет…

– Отвечай, подсудимый. Не вынуждай Чрезвычайный Трибунал прибегать к услугам палачей.

Сбоку от Кострова тотчас возникли двое – ,в черных балахонах, с сыромятными плетьми в руках.

– Суета сует! – покачал головой Костров. – Что руководило моим преступным замыслом, спрашиваете?.. Страх и ревность. Да, да, представьте себе: старый, плешивый Костров любил молодую красавицу Ольгу Коробову. Давно, безнадежно. С тех пор, как впервые увидел ее в Афганистане. Костров через одну известную вам Контору помог ей основать фирму, обучил ее бизнесу, находил ей богатых клиентов и любовников. Более того: даже нашел ей мужа… У самого Кострова неизлечимой болезнью болела жена, и он надеялся, что, когда ее не станет, он уговорит Ольгу разбежаться со своим голубым… Но к тому времени, когда его жена оставила сей бренный мир, Ольга благодаря.., некоторым выгодным сделкам и семейным связям сказочно разбогатела, а Костров, увы, невозвратно постарел… Теперь он не мог предложить ей себя даже в любовники… Когда она сожительствовала со своим голубым, у него еще теплилась какая-то надежда. Но из Сербии возвратился ее первый муж.., и его надежда сдохла, как подзаборная драная кошка…

Из оперативной прослушки их разговоров я понял, что мне, как говорится, ничего не светит. Я задыхался от ревности к этому чертову Скифу. Апогей наступил, когда она бросила к его ногам все свое состояние.

К его ногам, а не к моим и не своего родителя!..

– Дальше, подсудимый?

– А дальше я решил объясниться с ней напрямую.

Нашел же место, старый мудак, где предложить ей себя в мужья! Ха-ха-ха! На собачьей выставке… Получил я тогда от нее изрядно и даже по морде схлопотал.

Но главное, она объявила войну мне не на жизнь, а на смерть… Моим преступным замыслом, как вы изволили выразиться, руководило желание отомстить ей за годы унижений. Я принял ее вызов и нанес упреждающий удар.

– Ты еще упоминал о страхе, генерал, – напомнил кто-то из черных балахонов.

– Вы знаете, кто такой на Лубянке Инквизитор? – спросил Костров, внимательно всматриваясь в черные балахоны.

– Знаем, – был ответ.

– А его нет тут среди вас? – спросил вдруг Костров и стал тыкать пальцем в черные балахоны. – Мне почему-то кажется, что он здесь… Может, он – ты?..

Или ты?.. Ты?.. Нет, ты?.. А может, он твой сосед, тот, справа? Хотя это не имеет значения: тут он или нет его, – отрешенно продолжил Костров. – Зверь свое дело сделал… Как же вы мне все осточертели!.. Заканчивайте свою бездарную пьесу…

– Не юродствуй!.. Чрезвычайный Трибунал не принимает во внимание психическое состояние подсудимых, – пробасил один из балахонов и напомнил:

– Ты еще не ответил про страх.

– Страх – не главное в этой истории! – отмахнулся Костров. – Страх поначалу лишь был… Это когда она объявила, что сдаст Инквизитору всех причастных к одной старой истории, происшедшей в Афганистане. И.., и еще сдаст всех причастных к бизнесу последних лет, в том числе и своего отца…

– Доказательства?..

– Разумеется, их нет у меня.

– Подсудимый, у тебя есть что еще добавить по существу дела? – ткнул в него пальцем балахон, крайний слева.

– Есть, – вскинулся Костров и будто в ледяную прорубь прыгнул. – Тот, чье имя вы не произносите в этих стенах, жестоко покарал меня за все зло, которое я совершил в угоду тому, кто дирижирует тысячами таких слепцов, как вы. Его цель – власть. Абсолютная… Власть ради самой власти и денег… Виновен ли я в убийстве его дочери?.. Виновен – отвечаю вам!

Виновен и в том, что многие годы мостил ему дорогу к этой сатанинской власти. За грех этот черный меня и покарал господь, лишил любимого сына…

– Не смей упоминать то имя! – громыхнул бас-балахон.

– Тьфу, труба иерихонская! – плюнул в его сторону Костров. – Не понимаешь, выблядок вокзальной шлюхи, что и тебе по заслугам твоим сполна воздается?.. Поповское вранье, что на том свете за зло воздается! Не на том – на этом за зло злом воздается!..

Здесь… Только здесь, на грешной земле, каждый по делам своим получает! И ни одного, слышишь меня, Витька Коробов, ни одного из вас не спасет от карающего меча Всевышнего ваш мерзопакостный князь тьмы… И неважно, в чью руку всевышний тот меч вложит: Инквизитора, прокурора, или бандита, или того же вашего сатаны рогатого!.. А вложит – попомни, Витька!.. Попомни, рыло твое рязанское, косопузое!..

– Молчать!.. Молчать, плешивый!.. Молчать, твою мать! – заорал за спиной Кострова побледневший Коробов.

Палачи, дождавшиеся своего часа, с остервенением обрушили на Кострова сыромятные плети.

Черные балахоны под свист плетей заорали, как бесноватые:

– Виновен – смерть! Смерть ему – виновен! Виновен!.. Смерть!.. Смерть!.. Смерть!..

Костров плюнул в их сторону и, смахнув с лица кровь, хлеставшую из рассеченной головы, зашелся вдруг в утробном смехе.

От его смеха заметалось пламя факелов на стенах, бросились врассыпную по щелям и норам крысы и лауки.

Смех душил Кострова, буквально выворачивал его наизнанку…

– Распните его! – зажав уши, крикнул черным балахонам бледный как полотно Коробов. – Распните плешивого!.. Распните!!;

Черные балахоны бросились на Кострова злобной стаей, как голодные псы, спущенные хозяином с цепи. Сбив его со стула на пол, они с уханьем и отборным русским матом, отталкивая друг друга, принялись вгонять в его ребра свои "фирменные" ботинки…

С закопченных старинных портретов на не виданное в этих стенах аутодафе восточных варваров бесстрастно взирали надменные храмовники-тамплиеры.

* * *

Полковник Романов вставил в компьютер дискету, переданную связником из Цюриха, ввел пароль, и на экране монитора появились вертикальные колонки цифр. Принтер выдал эти цифры на листе бумаги. Романов бросил дискету в горящий камин и, сняв с полки том "Братьев Карамазовых", принялся за расшифровку послания.

Расшифрованный текст гласил, что отныне он, полковник Романов Г. В., подчиняется напрямую Центру, Центр приказывает ему отменить все приказы генерала Кострова Н.Т. по "Славянскому братству" и впредь осуществлять единоначальное руководство московским филиалом подразделения "Феникс" и негласное руководство "Славянским братством". Цели и методы деятельности подразделения "Феникс" и "Славянского братства" остаются прежними. Пароли и шифры подлежат немедленной замене. Для получения новых паролей и шифров полковнику Романову надлежит срочно прибыть в Центр.

Уже на следующий день Романов в приподнятом настроении сошел с трапа самолета в аэропорту Женевы. Его встретили на шикарном вишневом "Шевроле-Каприс" трое мужчин с военной выправкой и повезли в горы.

– Разве мы не в Центр? – удивился он.

– Хозяин приглашает вас к нему на ранчо, – пояснили ему.

* * *

В холле ранчо его встретили два здоровенных швейцарца, явно не понимающих по-русски, и жестами пригласили следовать за ними. После долгого пути по лестницам и коридорам, уставленным огромными винными бочками, швейцарцы привели в его большой зал с подиумом, на котором в странных позах застыли десятка два пластмассовых манекенов. Почти все они были искромсаны пулями, а некоторые изуродованы так, что сходство с человеческой фигурой с трудом в них улавливалось. За манекенами просматривалась арка, перекрытая фанерным щитом. На щите нарисован афганский душман во весь рост, в чалме, удивительно похожий на Хабибуллу. На голове, сердце и животе "Хабибуллы" – небольшие полупрозрачные кружки мишеней.

Не успел Романов осмотреться, как в зал вошел грузный человек в домашнем халате и в ночном спальном колпаке. Было в этом обрюзгшем человеке что-то такое, что заставило Романова вытянуться по стойке "смируо".

"Коробов, – догадался он. – Вылитый член Политбюро ЦК КПСС…"

Человек подозрительно оглядел Романова с головы до ног, не подав руки, спросил:

– Полковник Романов?

– Так точно.

– Кто я, знаешь?

– Так точно. Коробов Виктор Иванович.

– У меня на лбу написано?

– Догадался…

– Люблю догадливых… Как насчет позавтракать, товарищ догадливый?

– Я, э… Я, собственно, в самолете…

– Брось, у меня тут по-свойски! – махнул рукой Коробов. – Мы у швицев в Альпах, а я тебя русскими щами, понимаешь, угощать буду. Немка-то моя, вишь, кислых щей на дух не переносит, вот по утрянке, пока она еще дрыхнет, я их тут, в тире, втихаря хлебаю, – подмигнул ему Коробов. – Люблю, понимаешь, все ядреное – нашенское. У швицев-то жратва без вкуса и без запаха. И сами они – без вкуса и запаха…

Коробов подошел к пульту и нажал какую-то кнопку. Лакей во фраке и белых перчатках тотчас вкатил из боковой двери тележку с супницей, тарелками, запотевшим графинчиком и ломтиками поджаренного черного хлеба. Проглотив залпом большую рюмку водки, Коробов сразу покраснел, на носу выступили капельки пота. Большую тарелку щей он выхлебал деревянной ложкой в несколько минут и, проглотив под них еще рюмку водки, благостно откинулся в кресле.

– Теперь можно жить! – сказал он Романову, потеющему над своей тарелкой.

– Виктор Иванович, вы не скажете, где мне найти Николая Трофимовича Кострова? – осмелился спросить Романов, когда со щами было покончено и лакей укатил тележку. – Сынок-то его, конечно, был, конечно, э…

– Недоумок был сынок, – выручил Коробов и, чему-то усмехнувшись, добавил:

– А Трофимыча чего искать?.. Здесь скоро и встретишься с ним…

– Здесь? – удивился Романов. – А у меня информация, что в Венгрии, болеет Николай Трофимович.

– Болеет, болеет, – опять усмехнулся Коробов и подошел к пульту. – Я, кроме щей, по утрянке люблю, понимаешь, ленинской забаве потрафить. Владимир Ильич в бытность свою в Швейцарии был ба-а-альшой любитель пострелять из "браунинга", с которым никогда не расставался. И заметь, батенька Романов, стрелял, говорят, вождь мирового пролетариата отменно, по-чемпионски.

Он нажал две кнопки на пульте. Из боковой двери появилась фигура в черном балахоне, а за спиной Романова послышался нарастающий шорох. Он оглянулся – манекены на подиуме вращались с бешеной скоростью, падали на пол и тут же вскакивали, подпрыгивали вверх и летали над подиумом. Некоторые манекены даже корчили свирепые рожи и угрожающе размахивали руками…

"Свят, свят! – мелькнуло у Романова. – Скачут, как черти в преисподней…"

Черный балахон открыл большой сейф, наполненный оружием всех систем.

– Стрелять после Афганистана приходилось, полковник? – спросил Коробов.

– Конечно!

– Посмотрим, посмотрим, что ты за стрелок! – пророкотал Коробов, кивнув на сейф. – Выбирай инструмент по руке…

Романов выбрал привычный русский "ТТ". Черный балахон вогнал в рукоятку пистолета обойму.

– Стрелять по мишеням на том парне, – показал он на арку с "Хабибуллой". "Хабибулла" то скрывался за проносящимися "чертями", то появлялся на считанные секунды в створе между ними. Впрочем, задача не была для Романова особо сложной. Тем более что Коробов, укрывшийся в будке с бронированным стеклом, пригасил свет на скачущих "чертях" и включил два верхних прожектора, осветивших "Хабибуллу" ярким светом.

– Неплохо, неплохо, полковник! – раздался усиленный динамиками голос Коробова после первых двух выстрелов Романова. – В сердце, в сердце ему целься, чтоб не мучился!..

В течение минуты он успел всадить в "Хабибуллу" еще четыре пули и уже ловил просвет для пятой, но "черти" на подиуме вдруг застыли как вкопанные…

В наступившей тишине прошелестел приглушенный стон.

Фанерный щит с "Хабибуллой" уходил куда-то вверх… За ним в проеме арки показались чьи-то голые окровавленные ноги…

У Романова мороз полыхнул по спине.

– Спаси и помилуй! – прошептал он и закрыл глаза.

Когда открыл их снова, то чуть было не заорал благим матом… В проеме ярко освещенной арки стоял накренившийся деревянный крест… На кресте, раскинув по перекладине стянутые цепями руки, висел окровавленный, истерзанный человек. Несмотря на хлеставшую из ран алую, дымящуюся кровь, человек был еще жив…

"Свят, свят, зачем на кресте-то его? – чувствуя, как встают волосы дыбом, подумал Романов. – Так это – я его… Кровь-то свежая…"

– Стреляешь плохо, полковник! – прогремел на весь зал усиленный динамиками голос Коробова. – Видишь, он жив. Подойди, добей его!

Подчинясь этому голосу, натыкаясь, как пьяный, на застывших на подиуме "чертей", Романов приблизился к распятому на кресте человеку. Крест был православный, наспех сбитый из обрезков горбылин. Романов поднял двумя руками пистолет, целясь в лоб распятому на нем, чтобы разом прекратить его муки адские, и отшатнулся – сквозь кровь, заливающую глаза, с креста смотрел на него генерал Костров. Он явно узнал его и даже силился протолкнуть какие-то слова сквозь выбитые зубы. Будто бы прощение за что-то просил. Но, может, это только показалось Романову.

– Твою мать! – прогремел за спиной голос Коробова. – Кончай плешивого!

Невозможно выстрелить с близкого расстояния в человека, глядящего в твою душу… Романов выстрелил точно в сердце Кострову.

Черный балахон взял у него пистолет и удалился в боковую дверь. На ватных ногах Романов добрался до кресла. В его голове звучали погребальным звоном колокола Хатыни и бился, не находя ответа, вопрос:

"Зачем на кресте-то его?.. На кресте-то зачем?.."

Скоро какие-то люди в черных балахонах унесли куда-то Кострова вместе с крестом.

– Кончилась земная юдоль Николаши, – услышал Романов голос Коробова и увидел прямо перед лицом фужер с желтой жидкостью. – За это и выпить можно, полковник.

– На кресте-то его зачем? – поднял он глаза на Коробова.

– Хм.., хм… Более удобной штуки для такого дела пока не придумали, – усмехнулся тот и с интересом посмотрел на Романова. – А что такое крест?

– Ну, на нем распяли…

– Крест – грубое орудие убийства.., человека из Назарета, так?

– Так…

– С тех пор люди поклоняются кресту, так?

– Поклоняются…

– Поклоняются орудию убийства и страданий, зачем?..

– В память о муках того человека.., из Назарета.

– И на здоровье!.. Сделайте малую копию из дерева и вспоминайте о его муках… Так нет, делают, понимаешь, кресты из золота, серебра. Его, распятого, еще к ним пришпандорят… Вон какие они у попов на брюхах болтаются!.. Ювелиры осыпают кресты бриллиантами, драгоценными камнями, а бабы потом их на уши вешают. Каково, символ убийства и страданий – на уши!.. Профанация то веры… Веры человека из Назарета… И знаешь почему, Романов?.. – понизил до шепота голос Коробов, приблизил к нему мутные, как с похмелья, глаза. – Человек по природе хищник, зверь необузданный. Вера человека из Назарета мешает ему до конца раскрыться в природной сути своей. У сильных силу она отнимает, ставит их вровень со слабыми… Лучше верить в его полную противоположность… Тот же ни в чем человека не ограничивает, а значит, раскрывает его, самой природой данное, естество, а, Романов?..

– Мне это не приходило в голову, – шепотом ответил Романов и подумал про себя с нарастающим страхом: "Свят, свят, свят!.. О ком это он?.. Про сатану никак рогатого!.. Он.., он.., он же сумасшедший!.."

– А пришло в голову, за что Трибунал осудил Кострова? – так же шепотом спросил Коробов.

– Трибунал? – кинул на него испуганный взгляд Романов.

– Ты лишь исполнил приговор Чрезвычайного Трибунала, – засмеялся тот. – Думаешь, только за убийство моей дочери?.. Не-ет, полковник!.. Костров шел, шел, а дойти до полной его противоположности, ну того, кто на кресте, так и не смог…

– Это он Ольгу?..

– А ты будто не знал, что он…

"Его костоломы все из Кострова вытрясли!" – с ужасом понял Романов.

– Готов выполнить любой ваш приказ, – вытянулся по стойке "смирно" Романов.

– Что ж… Что ж… – протянул Коробов. – В таком случае приказываю незамедлительно приступить к операции "Аист". С деталями операции тебя познакомит вон тот горбатый, – кивнул он на появившегося из двери странной прыгающей походкой человечка в черном капюшоне.

– Есть приступить к операции "Аист".

– Операцию провести лично от начала и до конца.

– Есть от начала и до конца! – гаркнул Романов.

– Да не ори так! – поморщился Коробов и протянул руку к человечку в черном капюшоне.

Тот вложил в нее видеокассету.

"Все засняли, сволочи!" – понял Романов.

Коробов кивнул на видеосистему, висевшую на стене, и спросил:

– Есть желание посмотреть на результаты своей стрельбы, полковник?

– Не-е-ет!..

– И правильно, – согласился Коробов и, взвесив кассету на ладони, добавил со значением:

– Как говорится, оставим для истории нашей организации…

Человечек скрипуче засмеялся, будто не засмеялся вовсе, а как ворон прокаркал.

* * *

В аэропорт в Женеву Романов возвращался уже в темноте на том же "Шевроле-Каприс", с теми же неразговорчивыми "телохранителями". От приподнятого настроения, с которым он прилетел в Швейцарию, не осталось и следа.

"Влип ты, Геннадий Васильевич, как кур в ощип!" – с тоской думал он, глядя на косые полосы мокрого снега, секущие лобовое стекло.

Операция "Аист", на проведение которой он получил приказ от Хозяина Империи и с деталями которой ознакомил его прыгающий человечек в черном балахоне, означала, что Романов должен незамедлительно доставить из России в Хорватию Скифа и Засечного.

"Легко сказать – доставить! – поежился Романов. – Скиф с Засечным огни и воды прошли и в медных трубах не задержались. Костров, в конце концов, об них клыки сломал, а они у него вон какие были".

Мысли Романова кружились, как белые мухи за окном лимузина.

Он был суеверен. В свое время он ознакомился с делом Скифа по угону вертолета в Афганистане. Как и предсказывал Скиф на допросах, распался СССР, громыхнула "Буря в пустыне", заполыхал пожар в Карабахе, Приднестровье и Чечне.

А взять последнее… Как Скиф нашел ракетную шахту, куда костровский ублюдок упрятал его дочь?

Мы неделю колотились, а они уже там…

Агент донес, что и Ольгу он предупредил о готовящемся покушении, – посмеялась, дуреха… Не черт же ему из-за спины подсказал?..

Вспомнил Романов и о донесении своего агента – цыганки, попытавшейся войти со Скифом в контакт в поезде Одесса – Москва. Та погадать на судьбу ему предложила, а он так посмотрел на нее, что, как она сама пишет там, "у нее матка опустилась и язык к гортани присох". Вроде бы еще спросила: "Ты кто, бриллиантовый"? А он ей тогда: "Тот, кто и без вас все знает".

Может, и наплела цыганка, только ее потом как подменили. Говорит, дар ее провидческий Скиф тогда одним взглядом убил. Сам дьявол сидел у него за плечами, на полном серьезе доносила та цыганка.

"А если Скиф заранее догадается обо всем? – покрылся испариной Романов. – За кадык, как того американского офицера, и с концами, Геннадий Васильевич. Может, пристрелить его и доставить мертвым? – мелькнула мысль. – При сопротивлении, мол… – Но эту мысль пришлось отвергнуть после здравого рассуждения:

– А тебя. Гена, за невыполнение приказа пристрелят вот эти "веселые" ребята, – покосился Романов на "телохранителей". – Им раз плюнуть!.."

Занятый мыслями, Романов и не заметил, что снегопад прекратился. По небосводу теперь величаво плыл лунный диск, заливая холодным голубым светом снежные вершины и пустынный автобан, проложенный по краю пропасти.

До самого аэропорта Женевы Романов не проронил ни звука. Молчали и "телохранители". Лишь в аэропорту старший из них, пожимая руку Романову, многозначительно произнес:

– До встречи в Загребе, полковник…

"Эти трое тоже подключены к операции "Аист", – понял Романов. – Я бы дорого дал, чтобы эта встреча никогда не состоялась…"

* * *

Только в самолете Романов несколько успокоился и смог анализировать ситуацию.

Предстоящая операция "Аист" состояла из двух частей. Про суть первой части операции горбатый человечек в черном капюшоне лишь намекнул Романову, потому что ее будут обеспечивать другие люди из "Феникса". На нем было лишь общее руководство всей операцией и Скиф с Засечным. "Зачем они понадобились Хозяину в Загребе? – рассуждал он. – А затем, что в Загребе те трое жлобов вытрясут из них место, где спрятана его внучка. Потом, чтобы не было огласки, Скифа с Засечным придушат в каком-нибудь загребском подвале, – передернулся он, представив эту сцену. – Постой-ка, Гена: Гнат Стецюк требовал в Москве все адреса, по которым Скиф мог прятать девочку! – вздрогнул он, вспомнив отчужденное лицо Гната при этом. – Но, Стецюк "профи" по трупам, а не по киднеппингу… Свят, свят! – даже перекрестился Романов. – Если сумеют из Скифа или Засечного вытрясти место, где спрятана девочка, то скорее всего ее труп найдут тоже где-нибудь в Хорватии или Сербии… А ее смерть свалят на них… Ну да!.. Тогда сумасшедший Коробов станет полным наследником состояния своей дочери. Но это уже не твои проблемы, Гена! – разозлился Романов на себя. – Тебе приказано доставить Скифа и Засечного в Загреб, а остальное тебя не касается".

* * *

…Будить среди ночи жену и детей Романову не хотелось, поэтому, забрав на платной стоянке у аэропорта Шереметьево машину, он отправился в свой загородный домик в старорусском стиле, где сразу, не раздеваясь, завалился спать.

Проснулся он в полдень от холода, и, когда растапливал камин, пришла мысль, которая до этого как-то не приходила в голову.

"Почему провести операцию "лично от начала до конца"? – спросил он себя и вздрогнул от страшной догадки:

– Чтобы выманить в Загреб, а там в один подвал со Скифом. То, что знаю дела службы безопасности "Феникса", – полбеды. Беда, что буду знать, как Хозяин свою родную внучку… – подумал он, и будто пол под ним закачался:

– Зачем ему мавр, сделавший свое дело?.."

– Ох, беда, беда! – запричитал Романов, заметался по гостиной, опрокидывая стулья и спотыкаясь о ковры.

Потом уже, бреясь в ванной комнате, Романов посмотрел на свое постаревшее за одни сутки лицо и спросил себя:

"Что делать будешь, Геннадий Васильевич?.. Может, в Лефортовской тюрьме, у Инквизитора, укрыться от людей Хозяина? Достанут и за тюремными стенами, – вымученно усмехнулся он. – Да, их "Аист", видно, и впрямь окажется для тебя птицей с черной отметиной. Видно, сука плешивая Костров тебя за собой в преисподнюю тянет… Остается, Геннадий Васильевич, надеяться только на господа бога, лишь в его силах не выдать тебя его полной противоположности…"

* * *

К дому Ворона Романов приехал в потертой куртенке и на старом ушастом "Запорожце".

Два часа уговаривал он Скифа и Засечного не лететь на Дон со станичниками Лопы, а скорее укрыться в Сербии, где им ничто не будет угрожать. Для продолжения разговора он настойчиво приглашал их поехать сейчас к нему, в его подмосковную "хибарку".

Обещал рассказать такое, отчего у них волосы дыбом встанут, Скиф отозвал Засечного в коридор.

– Съездим, Семен, послушаем его песни? Может, .узнаем, кто Ольгу и Сашку с Мирославом?..

– Съездим, – откликнулся тот. – Ты как хошь, я стволы возьму и парочку "лимонок". В гробу я видал: у синих в камере клопов кормить!

Ехали недолго. "Хибарка" Романова оказалась в соседнем поселке "новых русских". Она была скромнее дворцов Мучника и Ворона, но не намного. Каменное строение, зашитое деревом под древнерусский терем.

Движения у Романова на этот раз были мелкие, суетливые, как у морской свинки, а взгляд какой-то испуганный.

– Ребята, еще раз хочу предупредить, над вашей головой сгущаются тучи. Вам нужно сегодня же ночью исчезнуть навсегда. Из Москвы и даже России, ибо здесь под вас подгонят все последние громкие преступления. Вы станете козлами отпущения.