Записки ночного сторожа

Мечта рядового ибанца

Ложусь в кровать или встаю,

Когда здоров, когда болею,

Одну лишь мысль в себе таю,

Одну мечту в себе лелею:

Великий Боже, дай мне власть!

Хочу в начальники попасть!

Теснюсь в метро иль пеший пру,

Сижу ль в конторе, обалделый,

Строчу донос иль сводку вру,

Иль просто так томлюсь без дела,

Одна лишь страсть щемит мне грудь:

Заведовать хоть чем-нибудь!

Бегу ли в очередь с ранья,

Грызусь с женой или психую

Из-за газетного вранья,

Молитву я твержу такую:

О, Боже! Сколько должностей!

Пусть будет хоть одна моей!

Хотя б когда-нибудь икрой,

Я мог похвастаться по праву.

И на кого-нибудь порой

Я сам нашел свою управу.

Мол, нам не зря дают посты!

Здесь я начальник, а не ты!!!

Секретарша

Позвонила секретарша, и мы мило поболтали с ней минут сорок. Говорили о книгах, о фильмах, о модах, о сотрудниках конторы и о многом другом. И мне она показалась уж не такой глупой, как вначале. Ее оценки сотрудников обнаруживают великолепную наблюдательность и злой ум. И я подумал, что в таких полногрудых и пышнозадых девицах есть что-то такое, чем пренебрегать не следует. Не зря же их выдают крупным чинам. А им барахло давать не положено. В современных модах на тощих узкозадых баб есть что-то лицемерное.

Функции секретарш общеизвестны. В ибанском учреждении секретарша выполняет еще специфически ибанские функции. Во-первых, она — любовница Директора. Во-вторых, она — осведомитель ООН. В — третьих, несмотря на свою глупость и пошлость <а может быть благодаря им?), она быстро соображает выгоду своего положения и становится одной из влиятельнейших фигур в Конторе. С точки зрения житейских дел (а что важнее их?!) она становится более важной фигурой, чем Председатель Месткома и даже сам Секретарь Бюро. Ее власть незаметна и неуловима, но реальна. Секретарша не тщеславна и не заинтересована в раскрытии механизма своей власти, и в этом ее преимущество. Председатель и Секретарь по крайней мере часть своей власти реализуют публично. И в этом их слабость. Переспав пару раз с Начальником Первого Отдела (сотрудник (ЮН), разок-другой с Секретарем, оказав мелкую услугу Председателю, Секретарша может позволить себе действия, на которые не решится даже сам Директор. Например, оформляют за границу заведующего таким-то отделом. Директор хочет, но не может помешать: министерство настаивает. И проблему элементарно решает Секретарша: слегка затягивает оформление документов, пишет пару строк о настроениях командируемого, который ей но пьянке в ресторане сказал, якобы, что он не прочь бы там остаться. Но Секретарше обычно не хватает ума и выдержки своевременно остановиться. Лишь немногие знают меру. И тогда их выжить с их поста нельзя никакими силами. И тогда несчастный Директор должен время от времени вызывать к себе в кабинет подходящих сотрудниц или уборщицу тетю Тряпу. Разумеется, с ведома Секретарши, которая зажимает Директора мертвой хваткой и крутит им потом как ей заблагорассудится. Зарвавшуюся секретаршу переводят на другую работу, и директору предлагают новую, хорошо проверенную Отделом кадров и Первым отделом. Раньше в народе секретарш звали секретутками. Но это время кануло в лету. Теперь мамаши охотно отдают своих не в меру аппетитных дочерей в секретарши. И правильно делают. Как это ни странно, секретарши, обретя богатый опыт в любовных делах, легко находят себе мужей и обзаводятся семьями.

Люди-функции

Вот я закончил описание второго персонажа нашей конторы, и меня поразило одно обстоятельство. Я беру Директора и рассматриваю его так, будто он сразу в готовом виде появился на свет в качестве директора и будет пребывать в таком состоянии всегда. Случайно это или нет? Я вспоминаю своих родственников, друзей, знакомых. Странно, я их воспринимаю как статичные фигуры, лишенные не только способности изменения, но даже способности перемещения. Мать. Не вижу и не чувствую ее сажающей меня на горшок или отправляющей в первый класс школы. Вижу только раздражение, недовольство и требование исполнить сыновий долг. Сестра. Мы же вместе росли. Но я не вижу ее девочкой. Вижу только бесконечную стряпню и стирку. В чем же дело? Кажется, я догадываюсь, в чем дело. Просто мы, ибанцы, воспринимаем друг друга исключительно как социальные функции, а не как автономные целостные существа, несущие в себе все ценности мира независимо от социальности. И потому мы легко меняем женщин, мужчин, друзей, соратников. Легко, потому что нам важна лишь функция, которую может выполнить любой подходящий индивид. Не этот, так другой. Мы, ибанцы, лишены индивидуальной истории. Не то, чтобы мы не эволюционировали во времени. Это само собой разумеется. А то, что эта эволюция лежит вне нашей социальности, чужда ей и полностью элиминируется ею. Ибанское общество относится к своим членам так же, как старый служака армейский старшина относится я новобранцам: мясо есть, надо придать ему вид, соответствующий уставу.

Иногда я испытываю страдания от того, что старые друзья не проявляют теплых чувств при встрече; мать никогда уже не погладит по голове и не скажет: поплачь, мой маленький, и тебе будет легче; когда-то любившая тебя женщина даже не взглянет на тебя; снесли старый дом, в котором ты вырос; умерла учительница, учившая тебя…. И потому я неполноценный ибанец. Не подкованный. Не закаленный. Брак. В общем, отщепенец.

Но ведь и я для них тоже всего лишь функция. Ночной Сторож, и все. И какие у меня могут быть к ним претензии? Разве я захочу, чтобы со мной начал по душам толковать Директор? Или его заместители? Или кто-то другой? Избави Боже! Нет, милый мой Ночной Сторож, ты в ловушке. И выход у тебя только один: ждать конца. Не так уж много осталось. Так что никаких проблем.

Мечта рядового директора

Не домработницу зажать,

Не мять перину,

Я жажду чисто обожать

Ба-бу-ле-рину.

От мысли дерзостной такой

Свихнуться можно.

Она там крутится нагой.

Глядеть аж тошно.

А в кабинете у меня…

Пускай без страсти.

Пускай без дыма и огня.

Пускай без счастья.

Не королева. Не княжна.

Я мечу ниже.

Мне балерина та нужна

Лишь для престижа.

За это я ей отвалю

Для ног колготки.

А расщедрюсь — и цепь куплю

Для тощей глотки.

Но вас заверить я спешу,

Что мы — не воры.

Я все расходы те спишу

За счет конторы.

Творческий труд

Мы ходим на работу к Чину как на постоянную. С той лишь разницей, что это — не скучная рутина ибанского учреждения, а действительно творческий труд. Освоились мы буквально за пару дней, — результат образования и привычки к интеллектуальному труду. Даже сам Чин признал, что первый раз видит таких квалифицированных мастеров. Работа нам нравится. Так что делаем мы все на совесть. Это хорошо, говорит Физик. Если начнем халтурить, появится скука и усталость. Преждевременная усталость есть неизбежный спутник недобросовестного труда. Только вдохновенный честный труд не знает усталости. Любопытно, что работаем мы молча. Разговариваем только во время перекуров. Говорим о том, о чем обычно говорят сейчас все ибанские интеллектуалы.

Критиковать всякий может, говорит Кандидат. Ты попробуй предложи чтолибо позитивное! То не так. Это не так. А посади тебя во главе, сам будешь то же вытворять. И хуже еще, чем Эти. Не волнуйся, говорит Физик. Непременно посадят. Только не во главе, а куда следует. Позитивными предложениями мы по горло сыты. Во как! Хватит! А критики у нас настоящей еще не было. Только начнем, как нам все кричат: хватит! И сами мы кричим: хватит, надоело, Позитивное подавай! А почему ты думаешь, что критика — это негативное? Критика — это прежде всего стремление обратить внимание на реальность. На факты! Мы живем мифами, демагогическими лозунгами, враньем. Надо из фактов исходить! Без критики нет ничего реально (а не фантастически!) позитивного. Нам начать не дают, а ты: кончай, хватит. Почему, ты думаешь, на нас кидаются с таким остервенением, когда мы начинаем критиковать? За отсутствие позитивного? Чушь! Именно за то, что мы, критикуя, с необходимостью движемся к реально позитивному. Посади во главе — сам такой будешь!! Пошлая формула. А разве требование разрешить людям ездить за границу не позитивно? А требование не преследовать за литературу, живопись? А требование разрешить кружки, общества, партии? А требование гласности? Меня не посадят во главе хотя бы уже потому, что я буду стремиться делать именно позитивное. Сдаюсь, говорит Кандидат. Я не то хотел сказать. А теперь я не могу даже сформулировать, что именно хотел и хочу сказать. Насколько я понимаю Кандидата, говорю я, он хочет каких-то преобразований общества в масштабах всего Ибанска как исполнение некоего постановления свыше. Хорошее, доброе и умное руководство, обдумав все и приняв во внимание интересы всех, издает директиву. И после этого наступает улучшение. Это все тот же бюрократический способ мышления, только с обратным знаком. Мало было директив?! И все они сами по себе хорошие. А итог? Дорога в ад вымощена благими намерениями. Дело не в директивах и разумных планах, а в самом строе жизни, совершенно неподвластном начальству. Начальство лишь эксплуатирует этот строй жизни в своих эгоистических интересах. И больше ничего. Значит, выхода нет, говорит Кандидат. Есть, говорит Физик. Какой, спрашивает Кандидат. Драка, говорит Физик. Только драка. Пустое, говорю я. Давили, давят и давить будут. Не позволят. Сколько Нас, драчунов? Раз, два и обчелся. А Их — миллиарды. Дело решает в конце-концов следующее обстоятельство: кто сильнее — те, кого устраивает такая жизнь, или те, кого она не устраивает.

Нужны законы

Я недавно читал одну работу, говорю я. Неопубликованную, разумеется. Автор высказывает интересную мысль. Как, например, рождалось буржуазое общество? Огромный феодальный мир. Между прочим, идеологически монолитный. И единый, когда надо было уничтожать критиканов. И на периферии его в подходящих местах малюсенькие образования — Венеция, Генуя, Антверпен и т. п. Справиться с ними не смогли. И выгоду для себя извлекать стали. Нечто подобное повторится и в будущем. То, что весь мир обречен на ибанизм, это уже бесспорно. Но в будущем мировом Ибанске появятся какие-то небольшие очаги новой цивилизации… Если они появятся, говорит Физик. И какие? И когда? На что нам такое призрачное утешение! Мы живем сегодня. Мы — дети своего времени, и должны играть в теперешние игрушки. Когда-нибудь вся Солнечная система взорвется или сгинет другим способом. Ну и что? Живи сейчас. Я, как видишь, и живу, говорю я. Я ведь говорю это не в порядке некоей программы действий, а просто так, из любопытства. Я хочу заметить хотя бы приблизительные закономерности в этом бардаке. Не эти набившие оскомину абсолютные святые липы насчет производительных сил и производственных отношений, а поприличнее чтонибудь. Когда найдешь, дай знать, говорит Кандидат. А сейчас, судя по всему, нам предстоит попотеть.

Чин привез целую машину разноцветного кафеля для кухни, ванной и уборной. Потом он привез черный унитаз новейшей системы. И наконец во двор вползли два гигантских грузовика, груженные паркетными плитками. Хотя эти плитки были ничуть не лучше тех, какими были устланы полы в квартире, Чин решил перестелить паркет. Новые плитки он достал по блату за бесценок. Так почему бы не использовать такую возможность?! Мы пожали плечами. Пожалуйста! Нам-то что?! Мы, если нужно, и кирпичи заменить можем. Лишь бы заплатили. Короче говоря, мы потребовали приличный задаток. И все деньги отдали Кандидату. У него подошел срок делать взнос в кооператив.

С унитазом мы справились довольно быстро. Образование все-таки дает себя знать, сказал Физик. Еще бы, сказал я. Как-никак, а мы — интеллигенция… И мы пустились в длинную дискуссию по поводу этого странного с точки зрения ибанской истории явления.

Уборщица

Самая мистическая фигура любой конторы — уборщица тетя Тряпа, тетя Хлюпа, тетя Швабра или что-нибудь в этом роде. Психологически это — вечно жалующееся на свое бедственное положение существо. Она считается стоящей на самой низшей ступени социальной иерархии, хотя зарплату она официально имеет выше, чем подавляющее большинство молодых техников, учителей, младших и научно-технических сотрудников, библиотекарей, работников музеев и т. д. Местком регулярно устраивает ей бесплатные путевки. Дирекция регулярно подкидывает ей премии. Сотрудники время от времени собирают ей на подарок по какому-либо поводу. Касса взаимопомощи по крайней мере два раза в год дает ей безвозмездную ссуду на новую искусственную челюсть. К тому же по совместительству тетя Тряпа работает в соседней Конторе, имея и там те же блага. Одновременно она профессионально занимается распространением сплетен. Занимает очереди за книгами и за редкими тряпками и затем уступает их за небольшую мзду. Достает заграничные штучки. И квартиру ей дают в первую очередь. И надо признать, имеет она все это по заслугам, ибо неутомимо работает денно и нощно, проявляя поразительную изобретательность и осведомленность. К тому же обычных сотрудников (в том числе — директоров) в Ибанске пруд пруди, а на должность уборщицы охотников не так уж много. Вращаясь в самом пекле ибанской жизни, тетя Тряпа ухитряется, однако, начисто игнорировать ее влияние на свои глубинные душевные качества. В глубине души она остается добрым и отзывчивым человеком. Она часто выручает молодых сотрудников в беде. У нас в Конторе она — единственная, у кого можно на длительный срок занять крупную сумму денег. Без процентов. Просто так. Потому что ей приятно сознавать себя человеком, делающим добро. Дома тетю Тряпу обычно до нитки обирает шалопай сын, или непутевая дочь, или ультрасовременные внуки, предпочитающие носить обувь стоимостью в ее месячную зарплату. Число уборщиц в Ибанске катастрофически сокращается, ибо молодежь на эту работу не идет, а старухи теперь предпочитают жить на жалкую пенсию, но не работать. Сейчас в Ибанске число уборщиц стало вдвое меньше, чем число Министров, Секретарей и Председателей, что является самым ярким доказательство правоты всепобеждающего учения ибанизма. По всей вероятности уборщицы тоже постепенно перекочевывают в число лиц, управляющих государством. Тетя Тряпа — единственная из сотрудников Конторы — может позволить ко всем (включая Директора) обращаться на ТЫ. И даже министру она может сказать: шляются тут всякие! Шляпу надел, а ноги не вытирает! В Ибанске пользуется успехом такой анекдот. Один лев дает совет другому, как питаться в Ибанске: надо есть министров, директоров, заведующих, профессоров, генералов и т. п., но ни в коем случае не уборщиц, ибо первых много, и их исчезновения никто не заметит, а уборщица — одна.

Опять позвонила секретарша и сказала, что ей скучно. И грустно. И одиноко. Я сказал, что я с удовольствием нарушил бы ее одиночество, но — увы, я обязан бдить и все такое прочее. Потом я ей рассказал несколько анекдотов, главным образом — таких, за которые раньше ставили к стенке, потом просто сажали, потом наказывали местными силами, потом понемногу опять начали сажать… Она весело смеялась и рассказала мне в свою очередь пару таких анекдотцев, которые можно услышать только от сотрудников ООН, ибо им это позволено. Я на всякий случай сказал ей, чтобы она с такими штучками была поосторожнее. Но мне стало после этого немного не по себе. После того, как тетя Тряпа, сделав свое дело, ушла, я решил поспать. И увидел я сон, будто пришел ко мне директор моего бывшего ИОАНа и предложил вернуться на должность старшего научного сотрудника. И квартиру пообещал. Мне стало страшно. Я закричал: НЕТ! И проснулся. Начинался новый обычный трудовой день обычной ибанской конторы. О боже! Думал ли ты, создавая человека, что он, пройдя тяжкий и долгий путь истории, закончит его в ибанской конторе? Если знал, то зачем ты все это сделал!?

Сюрпризы

Когда я заскочил на минуту домой (переодеться и что-нибудь съесть), меня там ждал сюрприз: записка от моей бывшей жены, в которой она меня обзывала мерзавцем и требовала свою законную (по ее словам) долю из тех денег, которые я лопатой гребу (по ее словам) на левой халтуре. Иначе она заявит куда следует. Любопытно, откуда она узнала о том, что я подрабатываю? Придется занять и послать. Иначе она житья не даст. Тут ничего не поделаешь. На ее стороне — все гнусные силы этого общества. И нет от них спасения. Но что изменится, если пошлю? Она все равно будет везде вопить, что я ее граблю, скрывая тысячи и посылая ей (изредка, как она всем твердит) копейки. О дочери я уже не думаю совсем. Меня отучили от нее общими усилиями: бывшая жена, теща, моя мать и другие их добровольные помощники. Каждый по-своему. Каждое свидание с дочерью мне приходилось добывать с боем. А они настраивали ее все время так, будто отец — закоренелый мерзавец, и она уже не проявляет желания видеть меня. В чем дело? Что происходит? Зачем это им нужно? Наша семья развалилась не по моей вине. И я наказан. Месть за свою неудавшуюся жизнь? За то, что не я, а она встала на путь измены? За то, что не я, а она проявила инициативу развода? За то, что я ушел, оставив ей абсолютно все, что мы нажили вместе: квартиру, мебель, посуду, всякое барахло? Чем больше я отдавал и чем меньше брал, тем большую ненависть я испытывал с ее стороны к себе. А чему ты удивляешься, собственно говоря? Обнаружил слабость и пиши пропало. Никто так нещадно не бьет слабого, как другой слабый, который чуточку сильнее его. Слабый всегда страдает. Надо быть очень сильным, чтобы прожить жизнь в качестве слабого.

Интеллигенция

В Ибанске слово «гнилой» настолько прочно срослось со словом «интеллигент», что одно без другого в принципе не мыслимо. Когда ибанец слышит слово «интеллигент», то он тут же присоединяет слово «гнилой» и удовлетворенно усмехается, ибо в Ибанске гнилым может быть только интеллигент. Не мясо, не картошка… И уж конечно не руководство. И тем более не он, рядовой трудящийся ибанец. А именно интеллигент. Когда же ибанец слышит слово «гнилой», он тут же присоединяет слово «интеллигент» и удовлетворенно усмехается. Если уж интеллигент, то непременно гнилой. Это — аксиома. Это доказано всем ходом… Тем более сами классики… Единственно, чего не знают ибанцы, так это что такое интеллигент. Хороший ибанец себя интеллигентом не считает. А остальные не сознаются в этом.

В самом деле, говорит Физик, что такое интеллигент. Я, например, интеллигент или нет? А ты? Что такое интеллигенция в конце концов?!… Ты задеваешь в высшей степени интересный вопрос, говорит Кандидат. Мы — языковая цивилизация. Сказать так — сказать нечто большее, чем признать важность языка. Привычные выражения, которые обычно фигурировали в суждениях на социальные темы, утратили смысл. Причин тому много. Две из них назову как важнейшие: изменился предмет суждений и изменился строй нашей духовной жизни. Вторая причина имеет силу независимо от первой. Я имею в виду здесь, в частности, влияние развития науки на языковую практику вообще. Выработка нового языкового аппарата, который позволил бы более или менее адекватно обсуждать проблемы нашей общественной жизни, предполагает какой-то минимум научности в анализе самой этой жизни. Мы такого языка не имеем, и потому треплемся впустую. Общество само всеми силами (идеология, пропаганда, образование, карательные акции и т. п.) препятствует выработке такого языка. И преуспевает в этом. Оно не заинтересовано думать о себе самом правдиво и откровенно. Что такое интеллигенция? Старые представления: врач — интеллигент, учитель — интеллигент, инженер, писатель, даже телеграфист и т. п. А теперь? Работник умственного труда? Большинство ибанцев таковы. Сколько у нас писателей, учителей, врачей, министров, инженеров, ученых… Надо различать: интеллигенцию как определенную социальную роль и как определенный социальный слой. В разное время роль интеллигенции могут выполнить различные социальные группы, или эти группы по преимуществу поставляют лиц на роль интеллигентов. Так что надо установить, в чем состоит эта социальная роль, которую можно назвать словом «интеллигенция» (или каким-то другим; лучше другим во избежание путаницы и спекуляций), и из каких групп общества главным образом выходят люди, играющие эту роль. Естественно, от характера этой роли зависит и то, кто ее реализует. Если эта роль связана с достаточно высоким уровнем интеллектуальности, то естественно ожидать, что выполнять ее будут люди с профессионально развитым интеллектом. Если она связана с риском, с болением за страждущих и т. п., то на эту роль вряд ли пойдут карьеристы, благополучные и т. п. Это очевидно. Как я уже говорил, общество в лице какой-то части своих членов может начать думать само о себе правдиво, беспощадно-откровенно. Если появились люди, которые сделали это главным делом своей жизни, если число их стало достаточно большим, если они вступили друг с другом в контакты и образовали связный слой, если этот слой стал воспроизводиться обществом во времени, появились преемственность, традиция и т. п., то можно сказать, что появилась особая социальная группа, реализующая правдивое самосознание и совесть общества. Как ее назвать? Это — деятели культуры. Но особого рода. Иногда под интеллигенцией имеют в виду именно эту группу. В Ибанске такой группы нет, нет социальной ткани (слоя, сети и т. п.) такого рода. Иногда назревают жалкие попытки создать ее. Но они быстро ликвидируются. И дело тут не только в том, что власти принимают меры против нее. Дело главным образом в том, что в условиях жизни ибанского общества нет ничего такого, что порождало бы такую социальную ткань, воспроизводило ее и нуждалось в ней.

Речь Кандидата произвела на нас сильное впечатление. Ого, сказал Физик, Ты, никак, в социологию ударился. Какая там социология, сказал Кандидат. Я вам кратко пересказал кусок из статьи Двурушника о ибанской интеллигенции.

Эпизод из жизни интеллигента

Он тормозами заскрипел. Я еле отскочить успел.

— Ба! Как дела?!

— Дела идут.

— Ну, как живешь?!

— Как все живут.

— Куда направил свой маршрут?

— Картошку за углом дают.

— Картошка?!!… Чушь!… В твои года!!!.. С твоим дипломом!!… Ерунда!…

В очередях — ну что за жизнь!!… Борися, брат! Крепись! Держись!!

Он речь сказал. А я смолчал. Плечами я пожал. В машине черной он умчал. Я — пеший пошагал. Умчался судьбы он вершить. А я — картошки раздобыть. Умчался речи он читать. А я — в очередях торчать. И вот стою в толпе старух, Гнилых интеллигентов двух. И в доску пьяный продавец Мораль читает всем, стервец. И я вступить в борьбу решил.

— Приятель, шевелись! Усмешкой он меня прошил.

— Интелихент! Заткнись! Опять стою, смирен и тих. И слышу за спиной.

— Картошки нету из-за них!

— Зажралися икрой!

— В такой ответственный момент!..

— А им насрать! Интелихент!..

— Давно пора их на… гнать!..

— Сажать!…

— Сажать!…

— Сажать!…

— Сажать!…

Легко сказать: борись, держись!… А с кем? И где? И как? Попробуй, с кем-нибудь свяжись. Останешься дурак. Кругом — ответственный момент. А тут — гнилой интеллигент.

Контора

Я уже давно понял, что контора есть ядро и суть ибанской жизни вообще. Не контора суть средство какой-то иной ибанской жизни, а, наоборот, вся прочая ибанская жизнь есть лишь питательная среда, арена и средство жизни конторы. Ибанск в целом можно понять только как неимоверно разросшуюся контору — как контору контор. Я понял также, почему до сих пор никто не докопался до самой сути ибанской жизни — ни оппозиционеры, ни друзья, ни враги. Причина этого не только в том, что психологически трудно признать такое ничтожество, как ибанская контора, в качестве главного действующего лица этого грандиозного спектакля, но также в том, что трудно постичь этого героя в его ничтожном величии или великом ничтожестве. С точки зрения внешнего наблюдателя (а иначе научное наблюдение невозможно!) в конторе не происходит почти ничего, заслуживающего внимания. Чтобы в ней что-то заметить, надо жить в ней натурально, а это исключает возможность научного наблюдения вообще. В конторе, далее, все лежит на поверхности, все и всем известно. И вместе с тем, здесь все скрыто. Как в хорошем детективе: все персонажи налицо, все факты налицо, а кто творит пакости, не известно. Более того, здесь даже известно, кто творит пакости. Здесь секрет что-то другое. Здесь не известно прежде всего то, что следует открыть. Наконец, нет общепринятого точного языка, на котором можно было бы хотя бы начать разговор на эту тему. Я теперь начитался социологических и исторических книжек всякого сорта. И не нашел в них ничего такого, что можно было использовать для этой цели. Кое-что похожее есть. Но начнешь радоваться: нашел, мол! И тут же мысли автора уходят куда-то в сторону, не имеющую никакого значения в моем случае. Или я так и не набрел на то, что мне нужно. Или нужно все начинать сначала, — разрабатывать язык и изобретать свой метод обдумывания.

Чувствую, что писать становится все труднее и труднее. Нужно делать некоторое усилие над собой, чтобы заставить себя написать хотя бы страничку. Раньше этого не было. Очевидно, бессмысленное безделье на работе больше выматывает, чем тяжелый, но разумный труд. Я устал. Зверски устал.

Неврастеник

Погорел я из-за Неврастеника. Но я к нему никаких претензий не имею. Если бы не он, я погорел на чем-нибудь другом. Неврастеник в течение десяти или более лет считался в нашем ИОАНе обычным среднеуспевающим прохвостом. Единственное, чем он выделялся из общей серой массы наших старших сотрудников, это — знание каких-то иностранных языков, которым его знатные родители обучили еще с пеленок. Когда началась либеральная эпоха, Неврастеник завел знакомства с иностранцами. Сам неоднократно бывал за границей. Мы приписали это связям Неврастеника с ООН, — тогда все считали всех стукачами. С одним иностранным журналистом у Неврастеника была даже близкая дружба, которой он очень гордился. И побаивался (он сам мне об этом не раз говорил, — в это время мы частенько пьянствовали в одной компании). А вдруг в ООН его за задницу возьмут за такое знакомство?! А вдруг журналист — стукач?! Они все такие! Иначе же не проживешь. Неврастеник постоянно излагал журналисту всякого рода умные мысли. Но мысли Журналиста вообще не интересовали. Его интересовали факты. Он охотно жрал и пил за счет Неврастеника. Иногда спал с его женой. Иногда — с его любовницей. Но не спешил написать очерк о еще не известной Западу богатой интеллектуальной жизни лучших представителей ибанской интеллигенции. А Неврастеник знал, что он по крайней мере один из них. И продолжал неутомимо наводить тоску на Журналиста, образ мышления которого отличался от образа мышления рядовых ибанских чиновников лишь обратным знаком.

Как-то раз, когда речь шла (как обычно) о судьбах ибанской творческой интеллигенции и было наговорено много критического, обличающего, трагического и т. п., Журналист упомянул имя Неврастеника. Это — талантливый человек, сказал Журналист. Во всяком случае, это — личность. И уж в крайнем случае это — порядочный и интеллигентный человек. Так-то оно так, сказал Болтун. Но вы рискуете нарваться на неожиданности, поскольку ни бельмеса не смыслите в механизмах ибанской жизни и употребляете слова, взятые из неибанского житейского обихода. Вот, скажем, что значит: талантливый человек. Или: личность. Или: порядочный человек. Кто-то сказал, что это всякому известно. Начали выяснять, что именно известно всякому, и запутались. Начался дикий спор, кончившийся тем, что Неврастеника обозвали проходимцем, бездарью, приспособленцем и т. п. А между тем — напрасно. А между тем, сказал Болтун, Неврастеник действительно порядочный человек, талант и личность. Но — в ибанском смысле. И Болтун изложил чисто ибанское понимание этих явлений. Кое-что из речей Болтуна засело в моей памяти.

Но вернусь к Неврастенику. Он все-таки очень любопытная фигура в Ибанске. Отец — крупный чин. Типичный выдвиженец тех времен: три класса церковно-приходский школы, командир дивизии, какая-то академия, директор крупного завода, крупный работник ООН и т. п. Но сыну дал приличное воспитание: музыка, иностранные языки, литература. Поскольку Неврастенику никогда не надо было прилагать усилий ни в чем, он вырос в карьеристской среде абсолютно лишенным карьеристских качеств. Что такое реальная ибанская жизнь, он видел своими глазами с детства в своем доме и в доме других властителей. Одно время отец был начальником спецлагерей, и Неврастеник насмотрелся всего того, о чем потом Правдец написал много толстых книг и потряс все человечество. Народ? Неврастеник видел и народ. И питал к нему полное презрение. В общем, вырос человек, каких в Ибанске в это время наплодилось много: чуточку таланта; острый ядовитый ум; много цинизма; развязность, переходящая в наглость; способность болтать на любые темы; сознание безнаказанности; жажда комфорта, но нежелание трудиться и выслуживаться; готовность на сделки; трусость и нерешительность в серьезных делах; эгоизм и эгоцентризм; непомерное тщеславие; ненависть к подлинно талантливым людям; и при всем при том — желание выглядеть порядочным, смелым и честным человеком. В ибанских условиях такие люди умели выглядеть прилично и чувствовали себя лучшей частью ибанской интеллектуальной среды.

Отцы и дети

Топает копытом. Испускает вонь.

Вертит задом сытым офицерский конь.

С красными штанами, статен и красив,

Шевелит усами молодой комдив.

Грозно шашкой машет. Льет по шее пот.

Знай мол, сука, наших. Изрублю в компот.

Так узнай, однако, Тайну, наконец.

Тот лихой рубака — Мой родной отец.

Враг сжимает клещи, грозен и жесток…

Кинув где-то вещи, драпал на восток.

Голод пузо сводит. Десять дней не жрал.