Сине-фантом No 10

Журнал 'Сине-фантом'
Сине-фантом No 10

      ****** * * * * ****** * * * * * * * * * * ****** ***** * * * * * * * ****** * * * * ******
      ***** ** * * ***** **** ** **
      * * * * * * * * * * * * * *
      * * * * * ****** * * * * * *
      ***** ***** * * * * * * *
      * * * * * * **** * *
      * * * **** АВГУСТ
      ** * ** * *
      * * * * * * 1988
      * * * * * *
      * ** * ****
      *************************************************************
      Главный Редактор СИНЕ ФАНТОМ: И.Алейников Редколлегия СИНЕ ФАНТОМ: Г.Алейников, А.Прохоров (чл.-корр.),
      Б.Юхананов, С.Шмелев-Агинский.
      По вопросам подписки и распространения обращаться к Е.В.Федорову по адресу:
      103473, Москва, Никоновский пер., 22-2-14
      тел. [phone]
      В оформлении номера использованы виньетки Г.Литичевского. Обложка Е.Кондратьева
      (С) СИНЕ ФАНТОМ, 1988
      - 2
      ОГЛАВЛЕНИЕ ОГЛАВЛЕНИЕ
      ТЕОРИЯ КИНО
      Ален Бергала На определенный манер (перев. 4
      с франц.)
      Ольга Лепесткова Тотальный кинематограф 13
      РЕЗОНАНС
      Что о нас пишут в Южной Корее 18
      Что о нас пишут в "Кировской Правде" 21
      ФАССБИНДЕР
      Александр Зильберминц Фассбиндер-Набоков. Пособие 26
      для быстрого чтения
      Братья Алейниковы Тоска В.Ф. 45
      КРИТИКА
      Георгий Литичевский АССА или Миф об Андрогине 54
      Игорь Алейников АССА 59
      Вадим Драпкин Реабилитация времени Отца 65
      Игорь Алейников Маленькая Вера 71
      НОВАЯ КРИТИКА
      Глеб Алейников То, о чем не мог написать 72
      Мекас то, что Вы не про
      чтете в "Вилидж Войс"
      Глеб Алейников Ожидание де Била 80
      АВТОРСКОЕ КИНО ФРАНЦИИ
      Георгий Литичевский Заметки о Неделе француз- 93
      ского кино
      Борис Юхананов Гимн Лео Караксу 97
      - 3
      ГОДАР
      Интервью с Ж.-Л. Годаром 101
      Жан-Пьер Фаржье Скрытая сторона Луны (перев. 109
      с франц.)
      Фильмография Ж.-Л. Годара 115
      СОЦИОЛОГИЯ КИНО
      Николай Мейнерт Социология кино и межнацио- 118
      нальные взаимоотношения
      БЕСЕДЫ О ВИДЕО
      Борис Юхананов Некоторые замечания к семио- 136
      тике видео
      Нам Джун Пайк Спутник и творчество (перев. 150
      с англ.)
      Брайян Эно Видео: живопись и скульптура 156
      (перев. с англ.)
      Жан-Поль Трефа От видеоискусства к видео- 158
      эстетике (перев. с англ.)
      - 4
      ТЕОРИЯ КИНО ТЕОРИЯ КИНО
      Ален Бергала
      НА ОПРЕДЕЛЕННЫЙ МАНЕР
      Что общего между сценой в "пип-шоу" ("Париж, Техас" Вима Вендерса), растянутым планом-эпизодом в фильме "Более странный, чем рай" (реж. Джим Джермаш), акробатическим планом в картине "Основы преступления" (реж. Ларс фон Трир), ночной прогулкой по набережным Сены в "Парень встречает девушку" (реж. Лео Каракс) и планом из "Тайного ребенка" Филиппа Гарреля, планом, переснятом с экранчика монтажного стола? Ничего, за исключением сознания, общего для всех вышеперечисленных режиссеров (по крайней мере, в тот момент, когда они снимают эти планы), - сознания того факта, что кинематографу уже 90 лет, что его классическая эпоха закончилась уже 20 лет назад и что эпоха "киномодерна", "современного кино" завершилась уже в конце 70-х годов. Все это не могло не сказаться на желании - и трудности - изобрести сегодня киноплан.
      Эту проблему каждый старается сегодня решить по-своему, неудачно или с чрезмерной настойчивостью, и при этом в ситуации относительного одиночества. Вендерсу приходится изобретать очень сложную систему из телефона и стеклянной перегородки, чтобы, в конце концов, снять "восьмеркой" разговор мужчины и женщины так, как в американском кино 50-х годов его снимали "в 13 случаях из 12", но режиссеру необходим этот протез, чтобы обрести самую "естественную" фигуру классического кино. Джим Джермаш выбирает свой способ съемки так, как будто он является современником киномодерна 60-70-х годов. Ларс фон Трир пытается, спустя 30 лет, "вступить в борьбу" с сюжетными структурами, заимствованными из барочных фильмов
      - 5
      Орсона Уэллса. Лео Каракс заново изобретает - под небом 1984 года - поэзию "актерского тревеллинга", открытого в 1949 году Жаном Кокто. Филипп Гаррель, снимая одновременно (замедленное) изображение и матовый блеск монтажного стола, интегрирует в свой фильм намеренную дисторсию (искажение) своих собственных изображений.
      Маньеристский момент
      Можно по-разному, как это обычно и происходит в нашем журнале, оценивать эти фильмы, но все они, по крайней мере, заслуживают уважения и со всей очевидностью свидетельствуют о реальной любви их авторов к кинематографу и серьезности поставленных ими эстетических задач, что выводит эти картины за рамки академической или стандартизированной продукции. Я выбрал эти пять фильмов (но мог бы с не меньшим основанием назвать и множество других - от Руиза до Риветта) для обозначения проблематики моей статьи - размышление о маньеризме только для того, чтобы само слово оказалось в таком "контексте", который бы полностью исключил все намеки на уничижительную коннотацию. Сегодня необходимо поставить вопрос о маньеризме для того, чтобы понять, что же происходит в кинематографе с самого начала 80-х годов. Я убежден, что речь идет не о схоластическом вопросе.
      Но до каких бы то ни было оценочных суждений, до установления самых точных дистанций между маньеристскими и манерными фильмами, проблема маньеризма требует совершенно объективного рассмотрения с учетом того момента в истории мирового кинематографа, который начался после смерти "современного кино", киномодерна. Без сомнения, любые эпохи истории кино "знали" маньеристские тенденции, и было бы весьма полезным выявить однажды все еще сокрытую от киноискусства единую маньеристскую струю. Но нас сейчас волнует отнюдь не этот диахронический аспект. Проблема маньеризма встала перед нами,
      - 6
      прежде всего, в сязи с некоторыми недавними фильмами, что и заставило нас обратиться к историческим истокам понятия маньеризма в живописи (в чем нам очень помогла книга Патрика Мориеса "Маньеристы") и сравнить переживаемый нами момент истории кино с тем весьма на него похожим периодом западной живописи (на исходе Кватроченто), который и получил название "маньеризма". Он характеризуется специфическим чувством, которое владело такими художниками, как Понтормо или Пармаджанино, и заключалось в том, что они пришли "слишком поздно", когда громадный цикл в истории их искусства был уже завершен, и мэтрами (Микельанджело или Рафаэлем), которые творили незадолго до них, было достигнуто совершенство. Маньеризм стал, таким образом, одним из возможных ответов (наряду с академизмом и барокко) на это близкое, но беспощадное (поскольку оно было недостижимо) прошлое. "Маньеризм,- считает Мориес, - с самого начала оказался на грани, на границе той "зрелости", которая уже реализовала свои потенции, исчерпала все скрытые резервы".
      Двадцатилетний разрыв
      Если исходить из этого определения ситуации, связанной с маньеристским моментом в истории искусства, то можно прийти к вполне логичному заключению, что во Франции этот момент наступил с двадцатилетним опозданием, и поколение, обреченное на маньеризм, должно было творить в эпоху "новой волны". Во-первых, потому что авторы "новой волны" принадлежали к первому послевоенному поколению режиссеров-киноманов. Но также и потому, что "волна" возникла в конце 50-х годов, т.е. как раз на излете "зрелости" (которой была для кинематографа классическая эпоха), когда произошел распад системы жанров, а кинопублицистика была "распылена" телевидением. Наконец, потому что до того, как снять свой первый фильм, будущие режиссеры "новой волны", еше в эпоху их критической деятельности, вы
      - 7
      брали для себя таких мэтров, творческие достижения которых было почти невозможно превзойти. Хичкок мог бы стать их Микельанджело, а Хоукс - Рафаэлем. Но это восхищение мэтрами, как ни странно, не стало для них сознанием отягощающего и обременяющего прошлого, что заставило бы их стать маньеристами по отношению к теоретически ими осмысленному величию Хичкока или Ренуара. Не так давно Ромер говорил об одном парадоксе: "Вот еще одно отличие режиссеров "новой волны" от остальных: они - в прошлом критики и теоретики - перестают ими быть на съемочной площадке, в то время как многие режиссеры становятся теоретиками, приступив к съемкам фильма. Создается такое впечатление, будто они размышляют следующим образом: "вот прекрасный план", и они способны оправдать этот план соображениями исторического и теоретического порядка. А вот у режиссеров "новой волны" пардоксальным образом все происходит более инстинктивно". Действительно, авторам "новой волны" хватило инстинктивной мудрости, чтобы избрать для себя квазиантиномичных мэтров. Взглянем на их "четверку тузов": Хичкок, Хоукс, Ренуар, Росселлини. Мальро различает демиургию и стилизацию для того, чтобы установить разницу между маньеристами и их мэтрами. В плане демиургии кинематографисты "новой волны" избрали для себя образцом Хичкока, а в плане доведенного до совершенства жанрового кино - Хоукса, т.е. в обоих случаях речь шла об идеале, кинематографически очень далеком, и во Франции, где они собирались снимать свои фильмы, практически недоступном для подражания. В европейском же кино, напротив, они выбрали для себя самых "овобождающих" и "раскрепощающих" мэтров из всех возможных - вступив, тем самым, в борьбу с воинствующим академизмом, представляющим собой, в их глазах, кинематограф "французского качества" той эпохи. Можно сказать, что их восхищение Росселлини послужило своеобразным противоядием от восторга (который мог бы стать парализующим!) перед несравненным мастерством Хичкока.
      Другой, и не менее важной причиной, отдалившей их от
      - 8
      маньеризма, было нетерпение, понуждавшее их снимать свои дебюты, несмотря на нехватку средств, "вдали" от стандартизированного кинематографа той эпохи. Лишенные павильонов и кинозвезд, они в силу необходимости нашли новые "киномотивы" (естественные декорации, уличные съемки, новые актеры) и, повинуясь своему вкусу, новые сюжеты. В какой-то степени они оказались в ситуации художников, впервые вышедших на улицу из своих мастерских и нашедших здесь новые мотивы, вместо того, чтобы искать их в Музее, в почитаемых ими картинах прославленных предшественников.
      Все это может объяснять появление во Франции маньеристского поколения с двадцатилетним опозданием, в отличие от США, где оно пришло в кинематограф в конце 50-х годов на исходе "золотого века" киноклассики. В Германии, где первое поколение молодых режиссеров появилось через 10 лет после "новой волны", т.е. уже со знанием всего того, что было сделано незадолго до них и рядом с ними,- в Германии маньеристского искушения не удалось избежать почти никому: от Вендерса до Фассбиндера, включая Вернера Шретера. Странным образом, во Франции, в тот момент, когда режиссеры "новой волны" снимали свои первые фильмы, становится маньеристом (хочется сказать, вместо них) режиссер - одновременно их старший собрат и попутчик, никогда, впрочем, не бывший для них образцом - Жан-Пьер Мельвиль. В его стилизованной, слегка фетишистской трактовке "полицейского фильма" и его составляющих постоянно чувствуется сознание им своего слишком поздного появления - когда совершенство жанровых форм уже достигнуто, и это обрекает его стилистику на маньеризм. Годар почти в то же самое время снимает "На последнем дыхании", где изобретает новых персонажей, новые формы, новую эстетику, бессознательно отрекаясь от своего проекта сделать "маленький фильм", имитирующий американскую "серию Б".
      - 9
      Больше нет абсолютных мэтров
      Патрик Мориес напоминает, что можно указать "точное место и точное время появления маньеризма: Флоренция, два абсолютных мэтра - Леонардо и Рафаэль - открывают перед кучкой молодых флорентийцев результаты своего соревнования за право украсить роспись стены Палаццо Веккио, и вот эта молодежь с энтузиазмом бросается копировать совершенно новые мотивы гениальных холстов."
      В современном кинематографе невозможно вообразить что-нибудь похожее на эту ситуацию: абсолютных мэтров больше нет. Современную маньеристскую ситуацию, напротив, характеризует полнейшее смешение стилей и моделей. И хотя все (или почти все) эти режиссеры ощущают на себе груз 90-летней истории кино (некоторые, как, например, Вендерс, в определенный момент даже думали, что все уже "кончено"), они отнюдь не сознают себя наследниками одного и того же прошлого. В принципе, каждый может выбрать для себя подходящую киноэпоху и мэтров, чье творчество он предполагает продолжить на свой лад, с достижениями которых он собирается соизмерить свой эстетический проект. Для некоторых (как для Джима Джермаша) - это эпоха, непосредственно предшествующая нынешней, т.е. киномодерн. Для Ларса фон Трира - это уэллсовское барокко.
      Для других, кто вполне сознательно закрывает глаза на то, что происходило в кино за последние 20 лет, речь пойдет о вхождении в "кинопоток" в том месте, где старый кинематограф достиг своего классического совершенства. Но этим последним грозит академизм, состоящий в том, что режиссер снимает так, как будто старая форма, которую уже давно пора сдать в архив, все еше свежа и полна сил. Это место, этот предел - не одинаковый для всех этих режиссеров, вот почему они не могут образовать школы. Единственное, что их действительно объединяет, - это сознание факта, что они пришли после истощения, и что это их общая исходная точка, хотя каждый должен отпра
      - 10
      виться в свой путь, для того чтобы пережить этот "пустой" и неопределенный момент истории кино.
      Кризис символов
      Это сознание отнюдь не всегда ведет к маньеризму. Все зависит от того, как реагирует режиссер на эту общую для всех ситуацию. Недавно я был поражен, услышав, что Годар и Вендерс высказали - почти одновременно - одну и ту же мысль по поводу "кадра", а именно, что в современном кино утрачено чувство кадра. Констатируя этот факт, Годар реагирует на него, сдвигая вышеназванную трудность в иную плоскость: своей съемочной группе он заявляет, что нужно искать не кадр, но правильную ось и точку съемки, а если этот поиск окажется удачным, то чувство кадра придет само в награду за усердие. Вендерс, говоря о трудности выбора кадра, реагирует на нее более маньеристским образом - слегка гипертрофированной оценкой роли кадра, и это вызывает у зрителя впечатление, что слишком "видный" кадр как бы отделен от самого изображения. Сосредоточенность на частной трудности, связанной с попыткой сравняться с мэтрами или с кинематографом прошлого, приводит к маньеристской гипертрофии в решении самой этой частной проблемы. Годар, понимая, что ему не удастся достичь в своем фильме тех сложных эффектов освещения, которыми он восторгался в картинах прошлых лет, выбирает радикально иное решение: не освещать вообще или минимально - и тем самым изобретается новая эстетика.
      Но маньеристская позиция не сводится к формальному ответу на формальное затруднение. Современный киноманьеризм совпадает, несомненно, с кризисом сюжетов. В эпохи, когда перед кинематографистами не возникают новые или просто актуальные сюжеты, рождается сильное искушение позаимствовать из прошлого старые, забытые мотивы (не особенно веря в них) и обновить их с помощью маньеристской трактовки. Отсутствие подлинных
      - 11
      сюжетов, в которые режиссеры могли бы поверить, чрезвычайно характерный феномен целого пласта современного кинематографа, как в академическом, так и в маньеристском его ответвлениях. Те режиссеры, которые прокладывают свой путь в относительной безопасности от маньеристского искушения или обладают конкретным сюжетом, достаточно личным, чтобы питать им свое желание снимать фильмы (как Ромер), или, как Годар, обладают достаточной верой в кинематограф, чтобы найти сюжет по ходу съемок, или, наконец, как Пиала, достаточно верят в момент встречи с реальностью, чтобы найти здесь свой подлинный сюжет и свой кинематограф.
      Самообслуживание
      До сих пор я говорил об условиях возникновения современного маньеризма, дающего нам фильмы, заслуживающие интереса и, иногда, восхищения. Но в 80-е годы появился так же и другой сорт кинопродукции, особенно в области "новых изображений", который относится к совершенно иному маньеризму, так сказать, маньеризму "поневоле". Я имею в виду режиссеров, для которых кинематограф не имеет ни мэтров, ни истории и скорее представляет собой громадный резервуар инертных форм, мотивов и мифов, из которого эти режиссеры могут черпать, не теряя "культурной невинности", повинуясь прихоти своей фантазии или царящей сейчас моде, стремясь исполнить свой "проект", заключающийся в "повторной циркуляции" накопленного за 90 лет фонда кинематографического воображаемого. Этот взгляд на прошлое кинематографа, суть которого (взгляда) состоит не в том, чтобы вообще избавиться от этого прошлого, но, скорее, превратить его в магазин саммобслуживания, этот взгляд многим обязан телевидению, где все демонстрирующиеся фильмы в какой-то степени утрачивают свое историческое происхождение и принадлежность конкретному режиссеру. Мальро в своей книге "Ирреальное" предлагает гипотезу, согласно которой появление
      - 12
      маньеризма в живописи отчасти можно объяснить бурным распространением в то время техники гравюры, которая "создает область соотнесений", общую для всех картин, копируемых на гравюре, чья чернота, противопоставленная цвету оригиналов, осуществляет уравнение всех картин, подобно тому, как белизна это делает со статуями". Вследствие этой метаморфозы итальянские художники открыли в гравюрах, пришедших из Германии, "не другую веру, но некий графизм - и еще некоторые композиционные приемы. Они отнюдь не находят в этих готических формах явления воображаемых форм, соотносимых с Истиной; они находят здесь формы, которые уже не имеют никакого отношения к божественному." Телевидение на свой манер лишает демонстрируемые фильмы всех "воображаемых форм, соотносимых с Истиной", отрывает их от какого бы то ни было истока, ампутирует "ауру". Вполне возможно, что именно оно способствовало трансформации сознательного отношения к прошлому кинематографа (а ведь как раз такое отношение и рождает подлинный маньеризм) в представленнии о прошлом, как о простом резервуаре мотивов и изображений (откуда и рождается деградированная форма манерного маньеризма). Но это уже другая история...
      Перевод из журнала
      "Cahier du cinema",
      1986г.
      - 13
      Ольга Лепесткова
      ТОТАЛЬНЫЙ КИНЕМАТОГРАФ
      Я знаю некоторых составителей
      речей, не умеющих пользоваться
      собственными речами, которые
      сами они сочинили, подобно тому
      как изготовители лир не умеют
      пользоваться лирами. В то же
      время есть другие люди, умеющие
      пользоваться тем, что первые
      приготовили, хотя сами пригото
      вить речи не умеют.
      Платон. Евтидем. 229e.
      С У Б Ъ Е К Т И В:
      Известно, что кинематограф бывает авторский и жанровый, коммерческий и подпольный, любительский и профессиональный. Бывает игровой и неигровой, цветной и черно-белый, широкоформатный и узкопленочный.
      Американский, японский, индийский.
      Всему миру известен феномен многонационального советского кинематографа.
      Мы говорим о другом - о н о в о м кинематографе, сводящем эти линии в единую композицию. Мы говорим о тотальном кинематографе или о кинематографе тотальных структур.
      Если понимать историю не как портретную галерею предшественников, но как цепь п р и б л и ж е н и й, обнаруживаем когорту убежденных борцов с киноструктурами. Случайность ракурса и света, монтажная грязь, отстранение кадра - снятие иллюзии подлинности - баррикады на пути десоциологизации "важнейшего из всех искусств". Степень авторского произвола
      - 14
      степень противостоянию "гестаповскому насилию структур" (Жан-Люк Годар).
      Внешность н о в о г о кинематографа вызывающе социологична.
      Само по себе, впрочем, это утверждение говорит не больше, нежели о том, что жизнеподобие есть величайшее средство в арсенале художника, ставящего целью неадекватный отпечаток реальности.
      Автор в кино интересен множественностью своей позиции. Находясь в трех измерениях сразу:
      собственно авторском,
      реальном экранном
      и художественно-реальном, т.е. в том, которое абсолютно достоверно мистифицируется экраном, автор вынужден самоутверждаться в акции, составляющей сегодня самое ядро эстетического занятия.
      А именно: сопрягаясь в одну кодовую конструкцию единицы линейного построения.
      Пока эти единицы существуют постольку поскольку они единицы, мы встречаемся с п о в е с т в о в а т е л ь н ы м кино и вполне кустарными методами борьбы с ним (если у Брессона в кадре человек и стена, то играет стена, а не человек. Если Антониони снимает цветную картину, главное в ней то, что это именно цветная картина).
      Иначе, когда линейной единице придается объем.
      Здесь начинается новое кино с его тотальным насилием над стереотипом, матрицей и вообще всякой символикой.
      Заметим: время при всей своей линейной текучести - один из самых фиксированных общественных символов. Не потому ли в работе новых режиссеров мы находим почти ритуальные ссылки на эпоху 50-х - время стертых лиц, плохой, но добротной одежды и принципиальной возможности дружбы между мужчиной и женщиной. Это время в р е м е н. Период, который отложился в нашем общем генотипе совершенно безотносительно содержательных харак
      - 15
      теристик хроноса, но как сумма о б щ е с т в е н н ы х свершений. Время, о котором сами его участники до сих пор помнят не с точки зрения - кто с кем спал, а кто кого разоблачал с трибуны.
      Доминанта нового кино - тотальный п е р е в е р т ы ш (а в слове п е р е в е р т ы ш, пущенном в эстетический оборот, есть намек на игру, обратимость, неокончательность). Общественное время реконструируется на новом экране, чтобы показать полную несостоятельность социализации киновремени. Узнаваемые черты общественных пространств проявлены в угоду метафизике рядоположений.
      Компрометирующий ритм нового кино оперирует многими единицами - от прикладного термина до собственной мифологии кинематографа.
      Вспоминая о традициях высокой теоретической культуры раннего, неангажированного кино, новые режиссеры вводят в экранную систему возможности ее словестного толкования. Потенцию в к у с н о г о разговора, где фигурируют гурманские слова: склейка, ц е л - л - л - л у л о и д, монтажный к у с о к.
      Впрочем, оформленная традиция - всего лишь объект манипуляции. Эйзенштейн задумывался о вертикальном монтаже, Евг.Кондратьев говорит о вертикальном кино.
      Доверчивый гений, Эйзенштейн мечтал о чувственной идеологии и доходчивости ради монтировал голый постулат с голой задницей - монтаж аттракционов. Евг.Кондратьев тиражирует один и тот же аттракцион - хождение по снегу (в фильме "Я забыл, дебил..."). Идеология распадается: исчезает логос, остается и д е я.
      Образец социологизированной киноструктуры, ранняя комическая Мака Сеннета эксплуатировала насилие как частный случай погони - всеобщего движения. Распредмечивая структуру, Евг.Юфит использует погоню как предлог к насилию. У Мака Сеннета апофеоз личной предприимчивости, у Юфита* - гимн тоталь
      - 16
      ной воли.
      Братья Алейниковы, чья фамилия сама по себе представляет эстетический факт нового кино**, выступают в двух показательных качествах. Они - социальные персонажи - обладающие бесспорным достоинством - имеют представление, как снимать кино. Их же бесспорный в этом качестве недостаток - незнание того, о чем снимать. Однако, истинное достоинство братьев Алейниковых как раз и есть в смене сильной и слабой сторон (об этом, в частности, картина "Я холоден. Ну и что?"). Буквальнее, но и более впечатляюще выглядит технологическая версия картины "Трактора", когда субъектом претензии становится самая объективная вещь на свете - трактор.
      Гениальное прозрение картин братьев Алейниковых - в о д н о в р е м е н н о с т и фильма и всех возможных индивидуальных впечатлений от него, будто и то, и другое отпечатано на одной ленте. Словом,
      ясно, что и в деле составления речей
      искусство изготовления - это одно, а
      искусство применения - другое.
      Платон. Евтидем. 289 e.
      О Б Ъ Е К Т И В:
      Параграф омассовленного бытия. Вертикали, каноны экранного зрелища (Чапаев, Федор Сухов, Штирлиц) - иероглифическое письмо социума, его мифы, герои и легенды в одном лице. Мы пишем с у б ъ е к т и в и находим всего лишь тотальную рефлексию. Кинорепрессия, шок, глобальный аттракцион - не большее, нежели рикошет общественных репресий, шока и аттракциона.
      Объектив затеняет Годара и высвечивает Трюффо, подобно тому как у Люка Бессона люминисцентная полоса взывает к памяти ветеранов-меченосцев из "Звездных войн".
      Мы видим рождение кино, в котором данная киноречь не есть частный случай рождения языка, но и прообраз языка в целом, каждый знак - объем значения, данный текст - весь кон
      - 17
      текст, штабеля горизонталей - постамент метаизмерения новой художественности.
      Мы идем дальше. ___________________ * Излишне говорить, что речь здесь идет о самом Юфите, а не о многочисленных его эпигонах.Заметим, впрочем, что парадигма нового кино ставит эпигонство (и вообще, всякое вторичное, подражательное действие) едва ли не большей заслугой, нежели создание первоисточника. ** Алейников П.М. (1914-1965) - Советский актер, воспитанник Могилевской детской коммуны. Живая легенда 50-х. В народную мифологию вошел в образе Вани Курского ("Большая жизнь", 1940, 1958). В этой связи идеальным созданием братьев Алейниковых представляется титр с их собственной фамилией.
      - 18
      РЕЗОНАНС РЕЗОНАНС
      ЧТО О НАС ПИШУТ В ЮЖНОЙ КОРЕЕ?
      (Первая публикация на Дальнем Востоке)
      МОСКВА (Агенство REUTER). На этой неделе творческая публика собралась в нескольких московских клубах, где проводится первый советский фестиваль независимого авангардного кино.
      Любопытство западного человека вызвали и сами фильмы и гости фестиваля - художники, объединенные неприятием всего обыденного.
      При показе фильмов зрители, сидя на стульях, на столах или прямо на полу, громко выражали свое одобрение. Эти фильмы, порою претенциозные, иногда увлекательные и действительно прекрасные, до сих пор невозможно увидеть в городском кинотеатре.
      "Фестиваль проходит хорошо",- говорит один из его организаторов, кинорежиссер И.Алейников.- "При подготовке у нас были некоторые организационные проблемы. Кинотеатры отказались принять нас у себя, и даже городской советник переполошился, узнав о фестивале, и позвонил, чтобы узнать, что за фильмы мы хотим показывать. Но, наконец, все уладилось."
      "Это напоминает мне 70-е, когда мы собирались на подпольные рок-концерты",- добовляет конспиративным тоном Борис Юхананов, другой организатор фестиваля. Он ждет в метро собирающихся энтузиастов, чтобы показать им дорогу в институтский клуб, где по знакомству разрешено провести кинопоказ.
      Фестиваль проходит легально, но чиновники внимательно следят за его проведением.
      "Они не мешают проведению фестиваля, но и не помогают нам. Я думаю, они просто в растерянности и не знают как на нас реагировать",- говорит Юхананов.
      Организаторы фестиваля издают cвой собственный новый независимый киножурнал "СИНЕ ФАНТОМ", представляющий направле
      - 19
      ние так называемого "параллельного кино", которое существует независимо от государственного кинематографа.
      Параллельное кино, в отличие от любительского, достигает профессионального художественного уровня, не уступающего уровню официальной кинопромышленности. В В отличие от зачастую политизированного государственного кинематографа, параллельное кино, по мнению его сторонников, отличается тематически и технически.
      Если андеграундная музыка и литература существовали в Советском союзе на протяжении многих лет, то появление параллельного кино стало возможно лишь недавно благодаря приходу и распространению видео.
      Независимые режиссеры, у большинства из которых нет возможности показывать свои фильмы приехали на московский фестиваль из разных точек Советского Союза.
      Было показано также несколько новых работ зарубежных авторов.
      Воскресная программа включала фильмы "Игра в ХО" Юхананова (30 лет, официально работает режиссером театра в Москве); "Трактора" и "М.Е." братьев Алейниковых, Игоря (25 лет) и Глеба (21) и "Остров невезения" 24-летнего режиссера Дениса Кузьмина из Ленинграда.
      Последний фильм рассказывает ожизни людей на каменном дне общества, пьяных фабричных рабочих, которые по словам Кузьмина, постоянно пребывают в "социальной коме".
      "Игра в ХО". Фильм о двух приятелях-евреях, шатающихся по московским квартирам, которые весь фильм ведут разговор об эмиграции в Америку.
      "Их разговор бесконечен. Это дилемма моего поколения",поясняет Юхананов, персонаж в галифе, высоких ботинках и берете, одетом поверх его длинных черных локонов.
      Фильм передает богемную атмосферу жилищ московских художников, в которых, когда ни зайдешь, на кухне сидят гости, на столе пустые бутылки из-под водки, недоеденная колбаса,
      - 20
      пепельницы и неизменно тараканы.
      В фильме и эротическая сцена с московскими проститутками из гостиницы "Националь".
      "Соцреализм (официальный советский термин) не показывает реальную жизнь. Я же хочу показать ее такой, какая она есть",- продолжает Юхананов, снявший уже 5 фильмов с актерами, безвоздмездно согласившимися на роли в его фильмах.- "У меня нет собственной камеры, но есть объективная неоходимость снимать; благодаря ей я превращаю примитивное в эстетическое."
      Другой фильм о суровой действительности советской жизни "Жестокая болезнь мужчин" Братьев Алейниковых включает сцену гомосексуального изнасилования в пустом вагоне московского метрополитена, мчащегося по ночному миру московской подземки.
      Игорь Алейников, квалифицированный инженер, работающий сторожем на заводе, и и его брат Глеб показали и две свои концептуальные сюрреалистические работы - "Трактора" и "М.Е."
      "Трактора" начинаются занудным рассказом о сельскохозяйственной машине, прославляемой во многих советских фильмах. Постепенно повествование переходит в неистовую сатиру, использующую совершенно абсурдные и непристойные слова.