Агитрейд

Хабибула привалил к выходу густой колючий куст, цокнул языком и сказал, что он молодец. Митя кивнул, прислушиваясь к грохоту над головой. Он снял вещмешок, развязал его и вынул тряпицу. У коня была отломлена голова и обе задние ноги. Митя тяжело вздохнул, вспомнив о взводном. Ему было жаль игрушку. Хабибула с любопытством глянул на коня, взял туловище в руку и спросил, откуда это у него. Митя сказал, что это вещь взводного.

Хабибула показал пальцем на бока коня и сказал, что здесь должны быть винты, которые наполняют его воздухом, и что он должен летать выше гор, как сказано в одной сказке. Еще он сказал, что вещь очень дорогая, но сейчас уже никуда не годна. Мите осталось только кивнуть. Он достал нож и выковырнул из глазниц коня красные камни. Покрутил в пальцах, пытаясь рассмотреть их в тусклом свете, спрятал в потайной карман шаровар. Спросил Хабибулу о взводном и опять получил ответ, что нужно забыть об этом человеке. Митя поинтересовался, почему он не может знать, что стало с его товарищем. Хабибула долго молчал, потом заговорил. Он сказал, что этот человек совершил великий грех и теперь будет вечно терпеть муки. Потом он сказал, что его убили камнями.

— Как камнями? — не понял Митя.

Хабибула сказал, что каждый из рода взял камень и бросил в него, и Митя тут же представил себе и старика, и женщину в парандже, которые тогда приезжали за взводным на ишаках, и еще много стариков и женщин, в руках которых были большие разноцветные окатыши с Мертвой реки, и стоящего спиной к ним Костю Суровцева. Старик бросил в него камень, и Костя сразу упал. Остальные тоже принялись бросать камни, и скоро засыпали его всего. Остались торчать только его офицерские ботинки с подковками на каблуках. Мите стало нечем дышать, и он со злостью пнул куст у входа в пещеру.

Хабибула схватил его за ворот, прижал к шершавой стене пещеры и сказал, что гнев сейчас душит его, поэтому-то он и не хотел ему ничего рассказывать о взводном. Скоро Митя пришел в себя, и Хабибула отпустил его. Когда совсем стемнело, они выбрались из пещеры и направились туда, где их давно ждали.

Над горами встало осеннее солнце. Оно осветило небольшой кишлак, спрятавшийся в тени гор, дорогу к нему, белую и узкую, похожую на небрежно брошенный шелковый пояс. Над невысоким минаретом деревенской мечети поплыл записанный на магнитофон высокий, певучий голос муллы: “О, алла акбар!…” Когда утренний намаз закончился, из дверей и ворот неприступных домов с крохотными окнами-бойницами появились мужчины. Одни выводили ишаков и лошадей, впрягали их в большие арбы, другие выезжали на стареньких машинах-”бурбахайках”, — все они длинной вереницей устремились по дороге в город — сегодня был базарный день: кто ехал продавать изюм, кто зерно, кто собирался купить новый плуг или материю на платье старшей дочери. С мужчинами на арбах и в машинах отправились в город и сыновья-подростки. Босоногие дети помладше выбежали на дорогу, завопили, засвистели, замахали руками. Двери и ворота домов захлопнулись, и кишлак погрузился в дневную дрему. Солнце прогревало землю, скоро хрупкий лед в сточных канавах растаял и превратился в мутную вонючую воду. Дети возились в пыли, играли бутылочными осколками, лоскутками и щепками, отдаленно похожими на фигурки людей, щебетали, ссорились, дрались, мирились и снова играли. Вдали, в клубах белой пыли, показалась колонна. Пока еще нельзя было разглядеть, что за крохотные машинки движутся и пляшут на ухабах дороги, но колонна приближалась стремительно, и скоро уже стал виден головной бронетранспортер с торчащими пулеметами, послышался звук двигателей.

Из дверей домов показались женщины в паранджах. Они бросились к детям, расхватали их, как расхватывают в лавке редкий товар, потащили по домам. Те, кто слишком громко орал и огрызался, получили подзатыльники. Детские вопли смолкли во дворах, и кишлак настороженно замер. Колонна въехала в кишлак, попетляла по улицам, остановилась на площади около мечети. Колонна состояла из трех бронетранспортеров — двух обычных, с башнями и пулеметами, и одного необычного — вместо башни на броне у него была укреплена огромная зачехленная колонка, какие устанавливают на танцплощадках, — кроме бронетранспореров на площадь въехала еще водовозка с мокрой, покрытой грязными разводами, цистерной, да крытый “Камаз”. Бронетранспортер с колонкой попятился, ткнулся о ствол шелковицы, росшей посреди площади, осыпал себя пожухлой листвой и замер. Боевые машины развернулись и встали на охрану по краям площади. Из передних люков одного из них вылезли двое солдат, за ними — пожилой мулла в чалме. Солдаты помогли старику спуститься на землю, показали на бронетранспортер с колонкой. Все трое направились туда. Солдаты стали расчехлять колонку, мулла забрался внутрь. Из колонки послышался свист, потом раздалось неожиданно громко: “Раз, раз, раз-два-три!” Солдаты поморщились, торопливо спрыгнули с машины. Они уселись в тени дерева и стали курить. А тем временем двери и ворота домов приоткрылись, из них показались сначала дети, а за ними женщины в паранджах. В руках женщины держали тазы, ведра, кастрюли, кувшины, но пока боялись выйти за порог. Водитель водовозки выбрался из машины, снял с подножки короткий шланг. Мулла прокашлялся и заговорил. Он сказал, что это агитационный рейд и бояться нечего. Шурави привезли в кишлак муку, сахар и воду, а также книги, которые будут розданы в каждую семью по количеству человек. Как только он произнес эти слова, дети и женщины высыпали на площадь и побежали кто к “Камазу”, кто к водовозке, окружили обе машины, стали кричать, толкаться, греметь ведрами и тазами. Мулла в бронетранспортере говорил, что воды и продуктов много — хватит всем, но навести порядок в этой орущей, вопящей, галдящей толпе было невозможно. Водитель водовозки открыл шланг, и вода мощной струей хлынула в ведра и тазы. Дети таскали ведра в дом, снова возвращались с пустыми, проталкивались вперед. Женщины волочили по земле мешки с сахаром и мукой. Были среди них и совсем юные девчонки, недавно спрятавшие лица под паранджу небесного цвета, и сгорбленные годами старухи с палками. Минут через пятнадцать вода и продукты кончились, толпа схлынула, водители “Камаза” и водовозки расселись по кабинам, довольные, что больше им не придется слышать весь этот гам. Мулла говорил, что шурави пришли на землю Афганистана, чтобы принести мир и спокойствие, что воюют они с бандитами и мирным людям нечего их бояться… Водитель агитационного бронетранспортера выставил на броню несколько коробок с книгами и брошюрами, свистнул, перекрывая голос муллы. Солдаты лениво поднялись из-под шелковицы, забрались на бронетранспортер и стали раздавать книги. Скоро опять собралась толпа. Правда, женщин в этой толпе уже не было, зато детей наплодилось видимо-невидимо. Они орали, скакали, выхватывали из рук книжки, лезли на бронетранспортер в надежде стащить что плохо лежит, раскачивали машину. Солдаты сгоняли их, но уследить за всеми было невозможно. Один мальчишка утянул-таки лопату, побежал к дому. Солдат погнался за ним, но мальчишка нырнул в дверь, и та тут же закрылась. Солдат долго долбил кулаком в дверь, потом плюнул, вернулся к бронетранспортеру.

Водители водовозки и “Камаза” посмеивались в своих кабинах. Мулла говорил, что правительство объявило амнистию всем, кто добровольно сложит оружие… Мужчинам нечего бояться: они будут заниматься своим делом на земле: сажать хлеб, собирать виноград…

Митя сидел за дувалом рядом с Хабибулой. Он всматривался в номера на бронетранспортерах и не верил своим глазам. Ну, конечно, семьсот второй номер — это же его бронетранспортер, на нем они вставали на охрану поста! Вон и Мельник, и Васильев — ребята его призыва. Из люка “семьсот первого” торчит башка Кузьменко в шлемофоне — интересно ему, блин, выставился! — они с ним в учебке были. А где же Чуча, Хомяк, Духомор? Митя не сразу сообразил, что в сентябре был приказ на дембель, а сейчас уже начало ноября; это здесь, внизу, припекает солнышко, еще не все листья опали с деревьев и бачи ходят в рубахах, а в горах давно уже лежит снег, и без ватников и бушлатов нечего делать — пропадешь! Неужели свои? Два взводных бэтэр. А где же лейтеха? Митя вспомнил его кольцо на безымянном пальце и покосился на Хабибулу. За дувалом их было пятнадцать человек, из них четверо гранатометчиков. Хабибула сказал, что они должны дождаться, пока все свалят по домам и шурави соберутся уезжать. Колонну зажмут у выезда из кишлака — там узкое место, погасят из четырех гранатометов бэтэр, а “Камаз” и водовозка — даже ребенок справится — сгорят обе в минуту. Муллу Хабибула хотел повесить на дереве, но вряд ли получится, начнется суматоха, стрельба — наверняка и старичку прилетит шальная… Неужели Кузьменко? Ну, конечно, он! Угораздило же их пойти в этот долбаный агитрейд!

Митя сел, прислонившись спиной к дувалу, ему стало душно, он рванул крючок бушлата. От осознания того, что будет дальше, в горле запершило.

Книги кончились, и детвора, потеряв всякий интерес к шурави, оттекла от агитационного бронетранспортера, занялась своими делами. Кто-то уже менял книги на лоскутки и щепочки, кто-то рвал их для разных нужд… Солдаты слезли с брони, опять уселись под деревом, прислонились к стволу спинами, закрыли глаза. Мулла продолжал свою проповедь.

Вот они, чижики, сидят, спят, ничего не подозревая, Мельник с Васильевым, до них всего метров пятнадцать, а он тут за дувалом, и у него АКС, который числится за их взводом. Митя машинально достал из кармана кальян с чарсом, но Хабибула глянул на него грозно, и он сунул трубку назад. Конечно, с чарсом — это перебор. Ну хорошо, даже если он их незаметно предупредит, что дальше? Дорога перекрыта. И если они первыми откроют огонь — все решено. Четыре гранатомета — не шутка! Митя сглотнул набежавшую слюну, посмотрел на Хабибулу. Хабибула неотрывно следил за тем, что делается на площади. Да-да, скоро детей загонят по домам, мулла кончит свою молитву, они натянут чехол на колонку… Митя забегал глазами по земле — как назло, ни одного камня поблизости. Его пальцы нащупали в потайном кармане то, что раньше было глазами коня — два темно-красных камня: не то гранаты, не то рубины. Он вынул один и щелчком отправил в сторону дерева. Камешек стукнулся о ствол и упал в пыль рядом с Мельником. Мельник даже ухом не повел. Митя занервничал, достал второй, прицелился поточнее. На этот раз камешек угодил в лицо Васильеву, скатился на грудь. Васильев хлопнул себя по груди, поднес камешек к глазам.

— Оба-на, смотри, Мучок, драгоценные камушки с неба сыплются!

Мельник приоткрыл один глаз.

— Стекляшка. Бачи пуляются.

Митя почувствовал на себе взгляд и повернул голову. Хабибула смотрел на него пристально, и он понял, что тот видел все и знает, что он хотел предупредить шурави. Митя почувствовал, как внутри стало холодно, словно проглотил льдинку, которая заполнила весь живот. Он снова сглотнул слюну. Хабибула поднял автомат, приставил к его лбу и снял затвор с предохранителя. “Зато они будут знать”, — подумал Митя и удивился тому, что подумал об этом. Каких-нибудь два месяца назад, когда на него наставляли ствол, он думал совсем о другом и внутри все тряслось. Он смотрел на Хабибулу и молчал, а Хабибула смотрел на него. Так они смотрели друг на друга минуту, а может быть, две. Хабибула сказал шепотом, чтобы он отвернулся. Митя отвернулся. Теперь он мог закрыть глаза и подумать о чем-нибудь напоследок. Он услышал за спиной бряканье автомата и шаги. Подождал еще немного, оглянулся. Хабибулы не было.

Мулла закончил свою проповедь. Над кишлаком воцарилась тишина. Васильев с Мельником поднялись из-под дерева, снова полезли на бронетранспортер. Они стали натягивать чехол на колонку. Чехол не налезал, и они матерились. Женщины загоняли детей в дома.

Заурчали моторы. Митя растерянно смотрел на то, как трогаются машины и бронетранспортеры. Он хотел крикнуть, но не мог. Согнувшись, пошел вдоль дувала, завернул за угол, побежал. Он знал, что опередит их. Пока колонна петляла по улицам, он уже был на окраине кишлака. Удивленно огляделся, не увидев людей Хабибулы за дувалом. Прикрыв ладонью глаза, посмотрел вдаль, против солнца. По тенистой стороне предгорья цепочкой торопливо шли люди. Одни несли “буры”, другие автоматы, третьи гранатометы. Последним шел Хабибула в маскхалате и кожаной куртке. Никто из них не оглядывался.

Колонна с ревом прошла мимо, накрыв его клубами белой пыли. Он несколько раз громко чихнул, выплюнул изо рта пыль, отер глаза и побежал легко и быстро, побежал своей дорогой — уже не чувствуя под собой земли. И видел он и людей в тени гор, и цветущие луга, и островерхие пики, и мир, полный жизни, как небо — звезд.