Кондратьев (№2) - Черный амулет

На глаза попал кумачовый транспарант:

«ООО „Тоусна“ — оптовая торговля всем, что вам угодно!»

— Папа! — рыдая, закричала Катя. — Папочка!!!

Она выбежала из склада на улицу. Закусила губу. Погода резко переменилась.

Накрапывал мелкий дождь. Осень разделалась с летом в считанные минуты.

Катя зашагала вдоль стены с колючей проволокой. Все быстрее и быстрее. Перешла на бег. Стена ушла вправо, а Катя пустилась через пустырь к виднеющимся вдали многоэтажным домам.

Девушка никогда не была в этом микрорайоне. Она бросалась от дома к дому, от подъезда к подъезду. Легкие не привыкли к таким нагрузкам, и не хватало воздуха. В груди болело, как после институтского кросса.

Дворы были пустынны. В домах светились редкие окна. В удаленных от центра города кварталах люди ложатся рано. Почти как в деревне. Им долго добираться до работы.

Катя обернулась на злобный, хриплый лай. На нее неслась крупная собака. Девушка не успела понять, какой породы.

Она выставила перед собой руку с баллончиком.

— Эльза, фу! — раздался женский крик. — Эльза, ко мне!

— Пыш-ш-ш-ш…

Собака успела увернуться от белого облачка. Отскочила и потрусила на зов хозяйки, то и дело оглядываясь на Катю.

Теперь Катя разобрала: это был доберман-пинчер.

От крыльца отделилась женская фигура.

— Вы зачем в животных из баллончика? — произнес визгливый голос. — Что вам собачка сделала?

— Ах, оставьте, женщина, не до вас,"— пробормотала Катя, ускоряя шаги.

— Как это не до меня?! — возмутилась хозяйка добермана. — Вы только что хотели мне собаку искалечить!

Через плечо Катя бросила:

— А мне плевать на тебя вместе с твоей шавкой. Еще раз увижу без намордника — обеих удавлю!

В горле у женщины заклокотало, она порывалась что-то сказать, но звуки упорно не желали складываться в слова.

Катя перешла в соседний двор. «Папа, папа, — повторяла она про себя. — Милый папа. Где же ты? Что с тобой сделали?!»

Наконец на стене одного из подъездов она увидела таксофон. Сорвала трубку.

Нажала кнопки. После нескольких длинных гудков услышала:

— Милиция. Дежурный слушает.

35

Теплые волны набегали на горячую гальку пляжа. Небо без единого облачка далеко впереди сливалось с водной гладью. Мимо пляжа двигался белый прогулочный катер. Видны были головы пассажиров в бейсболках и соломенных шляпах. Поблескивали стекла солнцезащитных очков.

Из-за дальнего мыса показалось судно на подводных крыльях. Оно стремительно догнало и перегнало катер. К берегу помчались белые бурунчики. Василий Константинович отложил газету и посмотрел «Ракете» вслед.

«В Алушту, должно быть, — подумал полковник в отставке. — Или уж до самой Ялты». Он с наслаждением раскинул руки. Ласковые лучи гладили немолодое тело.

— Папа, иди к нам! — раздался призыв Бориса. — Смотри, какие здесь мидии!

Сын стоял по грудь в воде рядом с уходящим вверх утесом. На голове у него была маска. Виднелся ярко-красный загубник трубки. Он держал что-то в поднятой руке.

— А вот еще, Борька! — услышал Василий Константинович мелодичный голосок дочери. — Ими вся скала покрыта!

Папа, правда, иди к нам!

На Кате тоже была маска с трубкой.

— Не пойду, — засмеялся Кондратьев. — Я и так вынужден ужинать жареными мидиями. Не хватает еще, чтобы я эту дрянь собственными руками собирал!

Дети сложили на выступ утеса добычу.

Мелькнула голая Борькина спина, затем его полосатые желто-синие плавки, купленные прямо на судакском пляже. Последними скрылись под водой зеленые ласты.

Следом за братом нырнула Катя. Василий Константинович с умилением видел, как ушло под воду гибкое тело дочери в бордовом купальнике.

Вот так каждый день. Отдерут от прибрежных скал штук сто ракушек. Вечером разведут в винограднике квартиродателя костер и поджаривают себе живых моллюсков прямо в панцирях на железном листе.

Можно ли это есть? Боря с Катей вопят, что им вкусно. Что это деликатес.

Кондратьев мог поедать мидий, лишь обильно сдабривая майонезом и солью.

Под водочку. Ради детей на какие жертвы не пойдешь?

Он снисходительно улыбнулся и обвел глазами пляж. Розовые тела. Белая крупная галька. В Крыму мало песчаных пляжей.

Улыбка застыла на губах. В полуметре от полковника лежало еще одно тело.

Оно было заметно бледнее прочих. Оно было совершенно белое. На Василия Константиновича глядели идиотские глаза утопленника.

Это были глаза его отца. «Нет! Не может быть! — хотел крикнуть Кондратьев. — Это сон. Папа жив!!!»

Полковник посмотрел в спасительную даль. Зрение зацепило еще одно поразительно бледное, не пляжное тело. «Мама! — дико заорал полковник и тут же осознал, что никто не слышит этот крик, кроме него самого. — Мама, не умирай!!!»

Ему показалось, что он вскочил, бросился трясти своих родителей. Это наваждение, они просто задремали. Папу с мамой разморило на черноморском солнышке.

Глаза бесстрастно заметили смертные синие следы на морщинистой материнской шее.

— Нет! — закричал полковник. — Нее-е-ет!!!

Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Его словно спеленали и положили перед экраном смотреть фильм ужасов.

Рядом с телом Любови Семеновны он обнаружил Елену Владимировну.

Жена лежала на спине с перекошенным от ужаса лицом. К пляжным камням ее пригвождали четыре стальных зуба. Черенок вил контрастно выделялся на голубом фоне крымского неба.

— Только не это, — простонал полковник и повторил: — Нет, только не это!

В поисках спасения Василий Константинович обратил глаза к морю. Там, где только что плескались дети, он увидел две ракушки колоссальных размеров. В рост человека. В каждой мидии было около двух метров длины.

Они наполовину высовывались из воды. В солнечных лучах серебрился перламутр на черных створках. Створки были приоткрыты.

Внезапно полковник рассмотрел растянутые вдоль створок лица собственных детей. Растянутые почти на два метра, они смотрели на него из Приоткрывшейся щели. Глаза их то и дело подмигивали.

Василий Константинович взмахнул руками. Вернее, его руки произвели какие-то движения.

Предсмертная судорога изогнула ноги.

Вздрогнуло могучее некогда тело.

Конвульсия отбросила назад безухую голову. Полковник сильно стукнулся затылком о боковую стенку холодильника.

Никакой боли от этого он не почувствовал. Ему не суждено уже было испытывать боль.

36

Положив трубку, майор Туровский нажал клавишу селектора:

— Алексей Ильич! Вопрос.

— Что там еще? — недовольно спросил подполковник Киселев и отставил подстаканник.

— Тут снова позвонила одна чокнутая, некто Екатерина Васильевна Кондратьева. Первый раз три часа назад она просила выслать машину на Волховское шоссе.

Ее отец там — охранник складов фирмы «Тоусна». Кондратьева опасалась, что отца могут убить. Говорила, что в последнее время из ее семьи исчезают люди, потом их находят мертвыми…

— Типичная мания преследования, — пробормотал Киселев и потянулся к чаю.

— Виноват, не расслышал, Алексей Ильич? — переспросил Туровский.

— Мания преследования, говорю.

— Так точно, я это сразу понял.

Подполковник отхлебнул ароматную горячую жидкость и приказал:

— Дальше давай.

— Даю дальше. Только что эта Кондратьева звонила опять. Говорит, что приехала к отцу на работу. Склад «Тоусны» вскрыт. Сторожа, ее отца, нигде нет.

— Ограбление?

— Она утверждает, что долго наблюдала за складом, ожидая нашу машину. Оттуда ничего не выносили. В поисках отца она обежала все помещения. С дверей сорваны замки, но материальные ценности на месте. Во всяком случае — большая часть.

— Слушай, Туровский, а может, она обкуренная? Может, это глюки?

— Речь нормальная, Алексей Ильич.

Несмотря на волнение, логически стройная… Еще заявительница утверждает, что, пока она ждала милицейскую машину возле склада, ее пытались увезти с собой двое бритоголовых на белой «Ауди». Она отбилась с помощью баллончика. Принялась звонить и стучать в дверь. Дверь склада неожиданно распахнулась и сшибла заявительницу. Когда к ней вернулось сознание, какой-то человек убегал в сторону шоссе.

— Ох, майор, что ж за дежурство такое выдалось? — сокрушенно вздохнул Киселев. — Не дадут спокойно чайку попить.

— Вроде и понедельник только что закончился, а облегчения никакого, — поддержал начальника Туровский и замолк в ожидании решения.

— Речь логичная, говоришь? — задумчиво повторил подполковник. — Не хочется, понимаешь, опять шум по пустякам поднимать. С этим саквояжем на Собчаковской, видишь, как облажались.

Говорят, до самого мэра дошло.

— Ну уж тут нашей с вами вины нет, — поспешил успокоить майор. — Мы все сделали по инструкции. Мы не виноваты, что в саке бомбы не оказалось.

— По инструкции, по инструкции…

Ладно. Давай направляй на Волховское ближайшую патрульную. Пускай посмотрят и доложат. Если у заявительницы не галлюники, вызывай опергруппу угрозыска. Раз склады вскрыты, — значит, что-то стибрили. Верно я рассуждаю?

— Так точно, Алексей Ильич! Склады — это склады.

37

В автобусе Кофи наконец разглядел себя. Видок еще тот. Сколько ни отряхивался он, стоя на остановке, всюду видна была мука — на джинсах, на любимой клетчатой рубашке, на куртке. В волосах мука смешалась с потом в клейкое тесто.

Кофи попытался было выковыривать его пальцами, но ничего не вышло. Тесто вылезало лишь вместе с волосами. Нужна была вода.

Хуже муки были кровоподтеки и ссадины. Такого негра редко встретишь в России. В муке, в крови и, что самое ужасное, трезвый.

В автобусе молодой вождь принял позу Сократа. Подобно великому мыслителю, он обхватил голову руками и прижался носом к окну. Сидел и сглатывал собирающуюся во рту кровь. Хоть грязной головы и разбитых губ не видно.

Пассажиров было трое или четверо.

Они направлялись в центр одним из последних автобусов. Кофи старался не привлекать внимания, поэтому ни на кого не смотрел и вообще не производил никаких лишних движений. Он позволил себе лишь дышать.

Тем не менее боковым зрением он ловил на себе любопытные взгляды. «Нет, это никуда не годится, — думал Кофи. — Нужно что-то предпринять».

За стеклом автобуса делалось все оживленнее. Вот и проспект Маршала Жукова.

Здесь уже сверкали рекламные огни. Кофи рассматривал людей на тротуарах.

Ему не нравилось, что вид у них у всех совершенно праздный. От безделья они с удовольствием запомнят странного негра.

Еще ему не нравилось обилие милиционеров. То и дело по проспекту проносились автомашины с мигалками. В пешей толпе граждан милиционеры то и дело попадались парами.

Мелькали рестораны, гостиницы, бары и казино. Светились витрины ночных магазинов. Проплывали заставленные под потолок бутылками киоски.

Слева и справа темнели громады офисов. Зато уж если встречались жилые дома, то в них светилось куда больше окон, чем в дальних новостройках.

Проспект Маршала Жукова влился в улицу с красивым революционным названием — проспект Стачек. После каждой остановки в салоне делалось многолюднее.

Уже не хватало сидячих мест. Остро пахло смесью алкогольного и табачного перегара. Скоро автобус пересек Обводной канал и Фонтанку. Это уже самый центр.

Кофи вышел перед тем, как автобус свернул на Невский. В залитом ярким светом киоске он выбрал самую дешевую водку и сливочный рулет в вакуумной упаковке. Кофи обошел киоск и уселся на металлическую решетку газона.

Глазом открывать водку вождь пока не научился. Поэтому достал перочинный ножик. На нем не должно быть крови.

Кофи не поленился прополоскать нож под краном в туалете «Тоусны».

Сорвав крышечку, он сделал два больших глотка. Водка обожгла разбитый рот.

Кофи раскрыл как можно шире рот и заглотил огромный кусок рулета. Жевать было больно. Даже такое нежное блюдо.

Проглотив все заглоченное, вождь отдышался. Он так проголодался, что по инерции все еще набегала слюна. Не все сразу. Кофи закурил. Чем труднее работа, тем вкуснее сигарета.

Отхлебнул еще. За четыре года в России он научился находить особую прелесть в смаковании водки. Хотя многие русские умудряются крепко пить и при этом не выносят водочного запаха.

Кофи нравились небольшие бодрящие глотки. Он любил прополоскать водкой рот, горло. Многие русские даже наблюдали за такими процедурами с содроганием.

Питерские аборигены хлопали Кофи по плечам и говорили: «Высший пилотаж!» Сейчас водка хоть и обжигала кровоточащие десны и губы, но и заживляла, дезинфицировала.

Еще рулет, еще сигарета. Снова водка.

Медленно накатывало расслабление. Лишь сейчас Кофи заметил, что накрапывает мелкий дождь. Это было приятно.

Части прохожих это, видимо, также было приятно. Они шли без зонтов. Кофи смотрел на петербуржцев, как на марсиан. Они проходили в нескольких метрах от него. Он знал их язык и обычаи.

Однако они находились в разных измерениях. Они жили разными ценностями. По асфальту куда-то шли обычные белые люди, с их многословием, жадностью и углубленным самокопанием. Он в этом чуждом мире купли-продажи выполнял заветы предков.

Надо было поторапливаться, пока не прекратил движение общественный транспорт. Пока не развели мосты на Неве.

Когда бутылка опустела на две трети, Кофи покинул неудобную жердочку, забрался в подошедший автобус и продолжил путь в общежитие.

В полупустом автобусе он сделал еще пару глотков. Люди смотрели на Кофи во все глаза. Кое-кто из них немало повидал в жизни. Но такого чуда не видел никто.

Здоровенный пьяный негр едва держался за поручень. Время от времени он прикладывал к губам бутылку «Русской».

А после пихал в рот огромные куски сливочного рулета.

Вид у него был такой, словно он сперва хорошенько подрался, а затем долго лежал в канаве. «Наш парень! — с затаенной гордостью думали простые люди. — Небось и матом ругается будь здоров…»

Словно прочитав мысли окружающих, рослый, плечистый негр встряхнул грязной головой и заявил:

— Все это херня!

И немедленно выпил. Мужчины, женщины, старики и немногочисленные дети, ехавшие в столь поздний час, радостно закивали, заулыбались. Стали переглядываться. Люди словно поздравляли друг друга. Даже в негре они встретили своего.

Хорошо сказал! Вот какова наша сила!

Дадим достойный ответ Чемберлену!

Скоро автобус затрясло на мостовых стыках. Кофи вышел за остановку до общежития, сопровождаемый ласковыми взглядами простых людей. Он побрел по широкому тротуару Пискаревского проспекта, сжимая в одной руке водку, а в другой — остатки приторно-сладкого рулета.

Первый же встреченный патруль застыл в немом изумлении. На асфальте выписывал замысловатую кривую негр.

Милиционеры невольно преисполнились той же симпатией к черному парню, что и пассажиры автобуса. У российских собственная гордость.

— Вот это по-нашему! — воскликнул один.

— Свой человек, — согласился другой. — А еще говорят: черные — не люди.

— Загребем? Мы ж пока только четверых сдали.

Старший патруля сдвинул кепи на глаза и поскреб затылок.

— До плана еще искать и искать, — сказал он. — Но, если он иностранец, лучше не связываться. Потом замучаешься объяснительные записки писать.

— Ну так давай загребать не будем, а только лупцанем? — предложил милиционер в бронежилете. — И ребят можно позвать с противоположной стороны. Нас они всегда приглашают…

Предложение выглядело заманчиво.

Патрульные развернулись и направились вслед за Кофи Догме. Здесь, вдали от центра, прохожих было немного, но ни один из них не отказал себе в удовольствии понаблюдать за пьяным вдребадан темнокожим.

Старший сержант на ходу передал по рации сообщение на противоположный тротуар Пискаревского проспекта. «Спускаемся в подземный переход», — был лаконичный ответ.

Четверо милиционеров окружили мулата как почетный эскорт. Кофи не выказывал ни малейшего беспокойства. Шел себе и шел, покачиваясь и путаясь в собственных ногах.

— Документики, гражданин, — начал для затравки один из милиционеров.

В ответ раздалось что-то нечленораздельное. Кофи и не подумал останавливаться.

— Вы что, гражданин, не слышите? — грозно повторил кто-то. — Предъявите документы!

— А пошел ты…

Больше от Кофи никто ничего добиваться не стал. Этой фразы было достаточно. Милиционеры закинули за спины автоматы и отцепили дубинки.

Один из них преградил вождю путь.

— Стоять! — приказал он.

— А пошел ты, — повторил Кофи.

В следующую секунду на Пискаревском проспекте словно работала бригада по выбиванию ковров. Кофи свалился от первых же ударов. Каждая дубинка опускалась на него ровно два раза в секунду.

Зазвенела по асфальту водочная бутылка. Вывалились из руки липкие остатки рулета.

— Харэ! — раздалась команда.

«Выбивание ковра» вмиг прекратилось.

— Посмотри, может, наш? — сказал один из сержантов.

Другой нагнулся. Темнокожий лежал без признаков жизни. Милиционер расстегнул один нагрудный карман и достал какую-то черную железку. Сунул ее назад.

В другом кармане оказался зеленый паспорт.

— Зеленый, — сказал сержант, — не наш.

— А чей? Давай светану.

— Гляди, какой герб! Я таких еще не видал…

Они встали в тесный кружок возле Кофи и в слабом свете карманного фонарика стали переводить с английского. Из носа у Кофи текла кровь. Он очнулся.

Приоткрыл один глаз. Посмотрел на блюстителей порядка и закрыл.

— Хрен его знает, — услышал он над собой. — Какой-то Бенин. Что за страна, где?

— Может, тогда загребем? Карманы вывернем, — раздался другой голос. — Страна малоизвестная, проблем не будет.

— Черт его знает — будет или не будет.

А вдруг сейчас в Москве с визитом ихний президент? Помните, Петьку Лукьяненко уволили из органов за то, что трезвых граждан Люксембурга отлупил и отправил в мойку? Потом вдруг выяснилось, что Люксембург — международный финансовый центр и что у нашего мэра там личный счет в банке. А ведь сначала Петька тоже думал, что страна неизвестная и шума не будет.

Все милиционеры разом обернулись на стон.

Негр стоял на четвереньках и силился подняться.

— Ах ты, сука черномазая! — воскликнул тот, кто неоднократно предлагал забрать парня в вытрезвитель. — Крепкий, гад…

Милиционер размахнулся дубинкой и обрушил на спину Кофи страшный удар.

За ним — другой и третий. Кофи повалился набок.

— Подожди, — положил руку на плечо разбушевавшемуся милиционеру старший патруля. — Ты ж ему так на хер легкие отобьешь.

Милиционер недовольно прекратил избиение. Он поступил в милицию потому, что не мог найти другой работы. Сейчас он работал уже не только ради денег.

От каждого дежурства он ждал таких вот минут, когда можно бить во всю силу, не жалея, не таясь, не боясь искалечить или убить.

Наоборот: он старался сделать именно это. Если нельзя убить, то хотя бы искалечить.

У одного из сержантов на груди забормотала рация.

— Вовремя мы тут сошлись, — сказал он. — Возле кинотеатра молодняк машется. Аида туда.

У разбушевавшегося загорелись глаза.

Групповая драка — это не один-единственный негритос. Если не зевать, то можно всласть душу отвести.

— На, сунь негру паспорт в рубашку…

Значит, так. Как увидим драку, вы ее обходите оттуда, а мы отсюда. И погоним друг на друга. Так меньше пацанов разбежится.

38

Катя лежала в глубоком обмороке перед распахнутой морозильной камерой.

Молодой лейтенант пытался привести девушку в чувство. Он соскребал ногтями рыхлый лед со стенок камеры и посыпал Катино лицо.

За этой сценой с интересом наблюдал рослый сержант в бронежилете. В порыве человеколюбия лейтенант расстегнул верхние пуговицы на Катиной блузке, и автоматчику теперь прекрасно была видна белая бретелька бюстгальтера.

В широком коридоре загрохотали шаги.

— Здорово, хлопцы! — с порога рявкнул человек в штатском и сунул автоматчику под нос удостоверение.

Сержант изобразил нечто вроде стойки «смирно» и без энтузиазма сказал:

— Здравия желаю, товарищ капитан.

Лейтенант оторвался наконец от Кати, выпрямился и отдал честь:

— Здравия желаю, товарищ капитан.

Лейтенант Сомов.

— Что с ней? — человек в штатском кивнул на Катю.

— Родимчик приключился.

— Что?!

— Ну, обморок…

— Так ты и говори: «обморок». А то родимчики какие-то. — Следователь подошел к распахнутой двери морозильника, заглянул внутрь и уточнил: — Готов?

— Так точно.

К морозильнику подошли еще двое в штатском.

— Как девка здесь оказалась?

— Так она вскрытый склад обнаружила! — объяснил лейтенант Сомов. — Кидалась на меня, царапалась, требовала, чтоб я отца ее нашел. Ну, я и нашел.

— Так это ее папаша?

— Выходит, так. Она как увидела, бросилась к нему, заорала: «Папа, нет, не надо!» И свалилась. Я чуть подхватить успел.

— А потом еще чуток расстегнул, — усмехнулся следователь. — А что, красивая девчонка.

Молоденькое лицо лейтенанта резко изменило цвет. Оно густо покраснело.

Одну щеку украшала свежая царапина.

— Никак нет, — пролепетал он. — Я только первую помощь…

Сержант в бронежилете собрал в кулак волю, чтобы не заржать во весь голос.

— Слушай, а ты отдаешь себе отчет в том, что будет, когда она очухается? — спросил капитан в штатском.

Сомов был совершенно сбит с толку.

— Ну как — что будет? Будет хорошо…

Следователь обернулся к своей свите и уточнил:

— Что, уголовщина, вы такого кретина когда-нибудь видали?

Люди в штатском задумчиво закачали головами. Один из них, судмедэксперт с чемоданчиком в руке, очень серьезно ответил:

— Я, Саш, таких законченных кретинов вообще-то никогда не видал.

Сочный красный цвет на лице лейтенанта распался на отдельные пятна. Пятна от горькой обиды поползли, как черепахи.

— Товарищ капитан, я младше по званию, но я бы попросил, — выдавил Сомов. — Я бы вас попросил не оскорблять честь и достоинство офицера. Тем более нельзя это делать в присутствии моего подчиненного…

— Эх, Сомов, — вздохнул капитан в штатском. — Ты бы хоть подумал, что будет с этой девицей, когда она придет в себя! Она снова увидит труп собственного отца. Да еще с кровавыми сосульками вместо ушей… Ты «скорую» вызвал?

Лейтенант вопросительно посмотрел на сержанта в бронежилете.

— Так точно! — сказал тот. — «Скорая» вызвана.

Следователь положил руку на плечо автоматчика и приказал:

— Сходи за медиками. Пусть девицу быстренько в чувство приведут. Мне ее допросить надо. Пока в ее рыжей головке события не обросли теми деталями, которых не было. Если она очухается, конечно.

С этими словами следователь достал из пиджака портсигар, а из портсигара — сигаретку. Как по команде, это проделали и сопровождающие люди в штатском.

В помещении заклубился тот самый сизый смрад, который неизменно возникает, когда три человека разом курят «Приму» фабрики имени Урицкого.

— Ну что, Саш? — спросил судмедэксперт. — Поехали?

— Погнали, — кивнул следователь и обратился ко второму своему спутнику: — Ты сразу возьми отпечатки у этого лейтенанта. Он наверняка дергал ручки камер без перчаток. Кстати, лейтенант. Владельцы этой фирмы, как ее…

— «Тоусна», — с готовностью подсказал Сомов.

Ему необходимо было любым путем реабилитировать себя в глазах начальства и подчиненных.

— Да, владельцы «Тоусны» извещены?

Сомов почувствовал, что плиточный пол под ногами качается. Сейчас он получит еще одну вздрючку. За то, что не сообщил хозяевам. «Я действительно кретин, — обреченно пронеслось в голове. — Самые простые вещи делать забываю».

Сомов опустил голову и едва слышно произнес:

— Нет, владельцам не сообщил.

— От молодец! — воскликнул капитан в штатском и выпустил струю вонючего дыма. — Мы сперва соберем все, что можно, по мокрому делу, а уж после займемся складом. Вот тогда и порадуем капиталистов. А то работать не дадут.

39

«Рафик» опергруппы угрозыска затормозил у старого пятиэтажного дома, в котором проживали Кондратьевы. Было половина пятого утра. Если можно называть утром четыре тридцать ночи.

Благодаря этому обстоятельству лавочка у подъезда была пуста. Старушки Ганя, Пуня, Фоня и другие отдыхали от вахты, которую несли весь световой день.

Из машины выбрался капитан в штатском. Подал руку Кате Кондратьевой. Перед этим они проговорили полтора часа.

Следователя поразило мужество девушки.

Они поднялись по темной лестнице.

Следователь невольно держал руку на рукояти «Макарова», который висел под сердцем. Он полностью согласился с девушкой, что на ее семью идет охота.

Катя повернула ключ в замке. Толкнула дверь. Та не поддалась.

— О Господи, — прошептала Катя. — Почему ты не забрал меня первой?!

Капитан пошевелил ключ в скважине.

— Не волнуйтесь, Катя, — мягко проговорил он. — Брат заперся на фиксатор.

Давайте позвоним.

Он обнял девушку за плечи. Она послушно нажала кнопку. Ночью звонок доносился из квартиры совершенно отчетливо. Прошло несколько томительных минут.

— Неужели можно так крепко спать? — в ужасе сказала девушка. — Ведь их там должно быть двое! Неужели ни Борька, ни дядя Сергей не слышат?!

Следователю стало не по себе. Можно было сомневаться в рассказе этой рыжей красавицы, если бы не труп ее отца. Нет ничего красноречивее и убедительнее трупов. Следователь нетерпеливо стал колотить в дверь кулаком. Дверь была обита дерматином, под которым скрывался ватин, и удары выходили глухие.

— Вы позволите? — спросил капитан, извлекая из кармана набор отмычек. — Я постараюсь не испортить замок.

Из другого кармана он достал изящную портативную фомку. Пять лет назад ему подарил свои инструменты матерый домушник по кличке Сыч. Перед отсидкой.

Через минуту дверь распахнулась. В квартире повсюду горел свет. Капитан не выдержал и выхватил пистолет. Положил палец на предохранитель. Остро пахло окурками и алкоголем.

— Оставайтесь здесь, — шепнул капитан Кате на ухо.

Он вошел в гостиную. Здесь не было ни души. Следователь обвел внимательными глазами мерцающий экран телевизора, разломанное кресло, пустые бутылки из-под водки и коньяка «Белый аист», грязную посуду на журнальном столике, переполненную пепельницу…

Капитан перешагнул опрокинутый торшер. Ковер под ногами был скомкан так, будто на нем шел длительный борцовский поединок. Не убирая пистолета, капитан выдернул шнур из розетки. Экран погас.

Следующая дверь была также распахнута настежь. "Должно быть, спальня родителей, — подумал следователь и сам себя поправил: — Покойных родителей…

Впрочем, мать еще не найдена".

В спальне зачем-то горели бра над кроватями супругов и люстра под потолком. Следователь заглянул в большой платяной шкаф. Никого. Он ощутил непривычный комок в горле.

Вроде бы ко всему уже привык. Всего насмотрелся. Но чтобы кто-то методично вырезал целую семью — о таком он даже не слышал. «Судя по Кате, чудесная, дружная была семья», — пронеслось в голове. Предательски защипало в глазах.

Капитан даже опустился на четвереньки и заглянул под кровать. Там не было даже пыли. В чистоте и любви жили люди… «А ну возьми себя в руки! — грозно приказал капитан самому себе. — Все убийства кажутся необъяснимыми и загадочными до тех пор, пока они не раскрыты»

Он выключил в спальне свет и прошел через гостиную в третью комнату. И остолбенел у порога. Прямо на покрывале, посреди неразложенной постели, раскинув руки, лежал юноша. В одежде и домашних тапочках. Под ярким светом трехрожковой люстры.

Больше в комнате никого не было.

«Бедная девчонка, — подумал капитан. — Недаром она говорила, что больше всего боится остаться одна. Укоряет Бога, что он не с нее начал изводить семью».

Следователь подошел к кровати. Протянул руку. Прикоснулся кончиками пальцев к ладони юноши.

Ладонь показалась еще теплой. «Неужели это произошло, пока я допрашивал на складе „Тоусны“ его сестру?!»

По привычке его пальцы легли на запястье.

— Есть! — воскликнул следователь. — Катя, он жив!

— Бо-о-орька-а-а!

Катя ринулась в детскую с такой прытью, что своротила по пути второе кресло. Вместе со следователем они перевернули Бориса с живота на спину. Он немедленно захрапел.

— Господи, Боренька, Борька, что с тобой? — причитала Катя, обнимая брата. — Не оставляй меня, Боренька… У меня уже и папы нет. У меня остался только ты!

— Катя, вы зря плачете. Пока его жизни ничто не угрожает. Он абсолютно невредим. Но очень пьян.

До Кати не сразу дошел смысл сказанного. Она бросилась капитану на шею и стала благодарить. Слова смешивались с остатками слез.

Несмотря на успокаивающие уколы, которые сделал фельдшер «скорой помощи», она была на грани психического истощения.

Следователь очень устал. Ему хотелось поскорее добраться до здания питерского угро, заполнить всевозможные отчеты о дежурстве и отправиться домой, чтобы хоть немного поспать.

Однако он не мог оттолкнуть эту несчастную. Он не знал, как она переживет кошмар, в который превратились ее последние дни.

— У тебя все в порядке, Саш? — послышался из прихожей голос судмедэксперта. — Мы уже заволновались. Может, думаем, и тебя уже без ушей в холодильник…

Катя зарыдала в полный голос. Она билась головой о грудь капитана. Слезы кончились. Гладя ее по голове, капитан крикнул:

— А ты помнишь сегодняшнего лейтенанта, Сомова, кажется?

— Конечно, — пробасил эксперт, входя в гостиную и оглядывая разгром. — Круглый болван.

— Так вот ты сейчас от него нисколько не отличаешься. Ты хоть соображаешь, что говоришь при ней?! Что ты мелешь, Леонид?