Кондратьев (№2) - Черный амулет

Обнадеженный таким выводом, Кофи дошел до метро, спустился по эскалатору и сел в поезд.

20

Василий Константинович Кондратьев брел на работу. Ему было пятьдесят шесть, но выглядел он на двадцать лет старше.

Будто вмиг сравнялся возрастом со своим отцом. Когда он нашел свою мать мертвой, то сразу в глубине души понял: его отец также давно мертв.

Едва он узнал об исчезновении жены, как почувствовал: «Все, Лены нет в живых». До находки останков Любови Семеновны еще трепыхался в груди слабенький огонек надежды, что отец с матерью живы, что о причине своего исчезновения они расскажут сами.

Теперь Василий Константинович понимал: если кто-то из его семьи не возвращается домой, — значит, все. Конец.

И этих «кто-то» осталось три человека.

Он, старый полковник, который чемто прогневил Господа. И двое детей, которых он не знает, как защитить. Он обреченно подумал: "Кто следующий? Я?

Катя? Боря?"

Мир поплыл перед его глазами. Прохожие, автомобили, дома, вывески, фонарные столбы — все это смешалось, изогнулось и стало опрокидываться на беспомощного полковника. Чтобы добить окончательно.

Он сцепил зубы. Напряг все мышцы.

Не позволил уйти зрению из глаз.

— Стоять, — проскрежетал он сам себе. — Стоять!

— Что с тобой, милок?

Кондратьев устоял. И обернулся. Сухонькая старушка сзади готовилась подхватить его, если он начнет падать. Даже авоську свою она уже повесила на локоть, чтобы освободить морщинистую ручку.

Их обтекали потоки сильных, молодых, смеющихся людей. Они со старушкой были невидимой преградой для этих потоков. Так река равнодушно охватывает двумя рукавами остров.

«Нужно спасти тех, кто остался, — пронеслось в голове. — Жизни Бори и Кати зависят теперь только от меня!»

Василий Константинович схватил морщинистую ручку. Припал к ней губами.

— Спасибо, мама, — вырвалось у него.

Старушка вздрогнула. Лишь сейчас она увидела, что этот «старик» годится ей в сыновья.

Она все более убеждалась в этом, глядя в спину удаляющемуся Кондратьеву. С каждым шагом походка его делалась тверже, а отмашка рук — решительнее.

21

Катя шла от Кофи в глубокой задумчивости. «Вождь не имеет права презирать свой народ, — стучали в голове гордые слова. — Царь нищих не должен играть в теннис и ездить в лимузине».

Думая о своем парне, она потихоньку вернулась мыслями к странным желтым корочкам у него под кроватью. Вид этих шуршащих в полиэтилене корочек хорошо запечатлелся в памяти. Их было немного: штук пять-шесть. «Засушенные тропические растения для жертвоприношений Солнечному богу», — объяснил Кофи.

Чего только не растет в тропиках! Даже такие вот листки, закрученные наподобие человеческой ушной раковины. Будто с уха стянули кожу… Катя вспомнила о седом пухе, который торчал из сухих раковин. Невероятное сходство!

Ее специальностью была венерология — дело от ушей в буквальном смысле весьма далекое. Но все же… В ее голове теснились обрывки знаний по ботанике и анатомии. Вставали перед глазами цветные страницы атласов, залитые ртутным светом стеллажи анатомического театра…

«Засушенные растения для ритуальных жертвоприношений…» Катя силилась составить из разрозненных фактов мозаику. Что за жертвы Кофи приносит здесь, в Петербурге, своему Солнечному богу? Она не догадалась расспросить об этом подробнее.

Могут ли сухие листочки, — впрочем, нет, судя по пуху, это не листочки, а цветочки — быть так похожи на человеческие уши?

Но надо же, какой ее африканец умница! «Вождь не имеет права презирать свой народ. Царь нищих не должен играть в теннис и ездить в лимузине». Да это же готовая предвыборная программа для кандидата в президенты России!

Катя почувствовала, что страшно голодна. Она приближалась по Суворовскому проспекту к Невскому. Уже виден был Московский вокзал.

Челноки со всей России тащили свои огромные клетчатые сумки. Груды картонных коробок передвигались на тележках. Длинной цепью вдоль тротуара выстроились бабушки с жареными курами, водкой, хлебом, лимонадом.

На глазах у Кати эта цепь внезапно распалась, смешалась с окружавшей ее толпой. Помахивая дубинками, к Суворовскому со стороны вокзала важно направлялись два милиционера.

Свисали с ремней сверкающие на солнце наручники. Один страж порядка многозначительно поигрывал дубинкой.

Катя услыхала бормотание рации на его груди. Другой был в бронежилете и с коротким автоматом.

Она успела хорошенько рассмотреть их лица. И не прочла там ничего, кроме сытости и надменности. Тут не то что президент, а любой уличный мент не испытывает к собственному народу ничего, кроме презрения. Катя подошла к одному из киосков и купила хот-дог.

Посмотрела вслед блюстителям порядка. Едва они миновали людное место, как за их спинами тут же вновь образовалась длинная шеренга подпольных продавцов.

Бабушки жарили кур или перепродавали спешащим пассажирам водку. При этом бабушки не были зарегистрированы в мэрии. На регистрацию у старух обычно не бывает ни времени, ни денег.

Стартовый капитал торговок жареными курами — деньги, которые они некогда скопили на собственные похороны и умудрились кое-как уберечь от инфляции. Теперь, чтобы не помереть раньше времени от голода, приходится похоронные деньги пускать в оборот.

Поэтому российские старухи не пользуются кассовыми аппаратами и, естественно, не платят налогов. Российское государство с помощью до зубов вооруженных милиционеров ведет со своими бабушками решительную войну.

Катя жевала сочный бутерброд. Отхлебывала из пластикового стакана кока-колу. Мысли путались. Пока было ясно одно. На милицию надеяться нечего. Она не в силах даже трупы найти. Почему никто из профессионалов не обратил внимания на одуревшего от лая Тузика? Ведь лай — это собачья речь.

Катя уже готова была предаться чувству солидарности с бабушками. Зачем платить налоги, если они пойдут на содержание такой вот, прости Господи, милиции!

Должно быть, съеденная сосиска придала мыслям остроту. Катя попробовала посмотреть на ситуацию иначе. Когда пропал дед Костя? Во время рыбалки с Борькой и Кофи. За семьдесят пять лет жизни дед никуда не пропадал. Даже с войны вернулся. А внук с приятелем приехали — и старик пропал.

Когда исчезла баба Люба? После отъезда Борьки и Кофи. На другой день, первого сентября, в Васнецовку помчались родители, но бабушку уже не застали. Значит, она погибла или в день отъезда ребят в Питер, или в день приезда в деревню папы с мамой.

Когда исчезла мама? Задав себе этот вопрос, Катя ощутила в горле комок.

Усилием воли она откатила его туда, откуда он взялся… Мама пропала после визита в цирковой зверинец к Кофи.

Выходит, кто-то из Кондратьевых погибал либо во время возможного контакта с Кофи, либо сразу же после такого контакта.

Катя поймала себя на двух особенностях собственных рассуждений. «Контактами» у венерологов принято называть тех, с кем больной состоял в половой связи. Но это так, совпадение терминов.

Самое страшное, что она подумала словом «погибал». Деду семьдесят пять.

Его, конечно, нет в живых. В этом Катя после находки тела бабушки не сомневалась. Но мама! Мама тоже погибла?!

Комок вернулся в горло. По щеке скатилась слеза. Еще одна.

— Что случилось, девушка?

Перед столиком, за которым Катя допивала колу, стоял высокий молодой тип.

На нем был распахнутый черный плащ до асфальта. Больше всего он напоминал гангстера времен сухого закона в США.

Шевельнулась фантастическая мысль.

— А вы казанец или тамбовец? — спросила вдруг Катя.

— Что? Я? — Похожий на гангстера тип был оскорблен. — Я коренной ленинградец!

— Чучело ты, а не ленинградец, — разочарованно протянула Катя. — Мне из мафии сейчас кто-нибудь нужен. Из тамбовской или из казанской. Впрочем, воронежская группировка тоже сойдет.

Последних слов тип в черном плаще уже не слышал. Катя только видела в толпе его быстро удаляющуюся голову. Она сплюнула под ноги.

Если бы он и впрямь оказался бандитом, было бы легче. Она, не задумываясь даже легла бы с уголовником в постель, если бы это помогло хоть что-то прояснить. Спасти семью. Пока еще есть, кого спасать… Господи, как трудно одной!

Она перешла к соседнему киоску. Здесь продавалась всякая несъедобная всячина.

Ага, вот то, что нужно! Катя протянула деньги:

— Газовый баллончик, пожалуйста.

Она огляделась в поисках таксофона.

Подождала, пока закончит беседу о приготовлении блинов женщина средних лет.

Женщина и без блинов была полна сверх всякой меры. На голове ее возвышалась не по сезону рано надетая зеленая мохеровая шапка.

Катя наконец услышала Борькин голос — срывающийся, испуганный:

— Алле! Алле!

Совсем недавно брат деловито мурлыкал в трубку: «Слушаю вас-с-с». Форсил, понтил. Какие уж теперь понты.

— Это я. Боря, папа дома?

— Уже ушел на работу. Ему же в ночь сегодня.

— Знаю, что в ночь. Новости есть?

Брат тяжело вздохнул:

— Нет новостей. Скоро дядя Сергей должен подъехать. Папа попросил его ночевать в квартире, когда сам на работе.

А у тебя?

— Боря, я еще ничего не знаю, ничего не понимаю, но хочу предупредить. Не доверяй сейчас никому. Ни Павлику, ни Димычу, ни Кофи…

— И Кофи у тебя на подозрении? Он же твой жених!

— Боря, Платон мне друг, но истина дороже. Я просто прошу, чтобы ты ни с кем не встречался. Сиди дома. Играй с дядей Сергеем в шахматы. Пей с ним водку. Наши родные всякий раз исчезали после того, как выходили из дому.

— Что, мне теперь и в институт не ходить? Я и так сегодня весь день пропустил!

— Да, Боренька. Да, братик. Я не хочу еще и без тебя остаться. Побудь пока прогульщиком. Если мы все уцелеем, ты быстро наверстаешь.

— Ты что, всерьез думаешь: кто-то на нас охотится?

— А ты что, еще в этом не уверен?

Брат на несколько мгновений замолчал. Потом в трубке послышалось:

— Уверен.

22

Кофи вышел из автобуса уже в темноте. Он бывал здесь дважды. Первый раз — случайно вместе с Борисом, когда тот приезжал за отцом.

Второй раз Кофи добирался сюда сам.

Дорога из центра города заняла тогда два с половиной часа. Он с трудом нашел это место. Бесконечно плутал, попадал в тупики. Там и тут приходилось обходить раскопанные канализационные трубы.

Ничего похожего на парадный фасад города. Сюда интурист не добирается.

Зато сейчас Кофи знал здесь каждую кочку. Выработанная за долгие годы жизни среди дикой природы наблюдательность оказалась очень кстати. Он запомнил даже расположение теней.

Впрочем, на яркий свет жаловаться не приходилось. Молодой вождь стоял в густом неухоженном кустарнике. Перед ним тянулась разбитая тяжелыми грузовиками улица. Параллельно улице тянулась бетонная стена. Над стеной в пять рядов красовалась колючая проволока.

Молодой вождь расстегнул нагрудный карман. Вытащил черную пластину.

И всмотрелся в черные полосы. Слева и справа за стеной стояли кривые фонарные столбы. Светил лишь один из них.

Кустарника свет почти не достигал.

Но черные полосы на черной пластине Кофи уже чувствовал. То, чего нельзя увидеть, можно почувствовать. Если уметь сконцентрироваться.

Так в особых книжках, которые называются «Видимо-невидимо», подолгу всматриваешься в бессмысленный узор, и внезапно картинка приобретает объем и смысл.

Парень поднес амулет к носу. Глубоко втянул сладковатый запах. Выдохнул. Еще и еще. Вдох-выдох. Мускулы наливались силой. Сухожилия приобретали гибкость.

В мыслях воцарялся полный порядок.

Перелезть через стену житель тропиков, очевидно, сумел бы. Проволоку, в конце концов, можно перекусить специальными ножницами. Но, во-первых, Кофи опасался какой-нибудь сигнализации: коренные жители тропиков слабы в электронике. Во-вторых, лезть через трехметровый забор не было никакой нужды.

Прочь чувства. Тот, кто чувствует черное на черном, в других чувствах не нуждается. Это очень полезно. Нет чувств — и нет сомнений. Сомневающемуся, вялому, впечатлительному человеку не дано побеждать.

Вождь вздрогнул. Лишь сейчас, как следует надышавшись сладким тленом, он заметил высоко в черном небе звезду.

Она висела точно над возвышающимися за стеной сооружениями.

В небе было много и других звезд, но все они находились неизмеримо дальше от Земли. Эта была родная и близкая, как мать.

Кофи мог поспорить, что ему не показалось: звезда приподняла свой огненный хвост и тут же опустила, словно приглашая. «Сюда», — будто сказала большая звезда.

— Я иду, — прошептал Кофи.

Кофи перешел улицу, обходя выбоины. Нажал кнопку звонка. И не отпускал до тех пор, пока не услышал металлический лязг. Кофи понял, что это изнутри открыли смотровое окошко.

— Помогите! — заорал он. — Василий Константинович, помогите! Там Катя, Катя… Там с Катей…

Сторож Кондратьев увидел перекошенное лицо парня, его выпученные в ужасе глаза, трясущиеся губы.

— Не может быть, не может быть, — повторял сторож, впопыхах отпирая замки. — Что с Катей?! Не может этого быть…

23

В состоянии глубочайшей задумчивости Катя Кондратьева стояла на автобусной остановке. В потоке несущихся мимо машин то и дело попадались милицейские автомобили. Ей даже приходилось сдерживать себя, чтобы не поднять руку.

Подошел автобус. Не тот. Автобус забрал одинокого инвалида, заморгал левыми указателями поворотов и грузно отвалил. Катя посмотрела ему вслед.

Высоко в черном небе висела хвостатая яркая звезда. «Проклятая комета, — подумала Катя. — Пролетающие вблизи Земли кометы будят самые изуверские силы. Но почему именно нашу семью избрали эти силы? Какая может быть выгода от гибели Кондратьевых? Для кого?»

Она вновь была замотана в кокон ужаса. Хуже всего, когда не знаешь мотивов.

Понятно, когда убивают банкиров, журналистов, политиков, одиноких стариков в отдельных квартирах.

Кондратьевы — рядовая семья. Уже не нищие, но еще далеко не средний класс.

Обычная квартира, полученная от государства давным-давно, в советские годы.

Обычная машина, купленная тогда же.

Ни у кого нет причин их ненавидеть до смерти. Они никому не должны денег.

Им тоже никто не должен. «За что нас убивают?!» — в сотый раз спросила себя Катя и в сотый раз почувствовала, как зашевелились на голове от ужаса волосы.

Она не выдержала. Уступила давнему искушению. Подошла к таксофону и вставила пластиковую карточку. Набрала ноль-два. Хорошо поставленный мужской голос ответил:

— Милиция. Дежурный слушает.

— Добрый вечер, это Кондратьева Екатерина Васильевна.

— Что случилось, Екатерина Васильевна?

— Прошу вас, выслушайте меня внимательно!

— Я же сказал: «Дежурный слушает».

— Спасибо… В конце августа исчез мой дед, Кондратьев Константин Васильевич. Через день исчезла бабушка, Кондратьева Любовь Семеновна.

— Секундочку! Что же вы только теперь в милицию обращаетесь? Сразу нужно было — в конце августа.

— Товарищ дежурный, я же еще ничего не успела объяснить. Конечно, о том, что старики пропали, мы сразу заявили.

Но позавчера исчезла моя мать, Кондратьева Елена Владимировна. И тогда же, позавчера, мои отец с братом нашли труп бабушки.

— Секундочку! Смерть насильственная?

— Тело пролежало больше двух недель в выгребной яме. Находится на судмедэкспертизе. Но согласитесь, что самостоятельно бабушка не могла утопиться в дерьме — да еще аккуратно приладить на место доску с вырезанным очком!

— Так, дальше, слушаю вас.

— Я не знаю, кто задался целью уничтожить всю нашу семью. Нас осталось трое: отец, брат и я. В ближайшее время убийцы попытаются покончить с нами.

Я звоню с улицы. Никто не знает, где я сейчас нахожусь, поэтому за себя я спокойна. Брат — безвылазно дома. За ним присматривает старый сослуживец отца.

Отец, Кондратьев Василий Константинович, охраняет склады фирмы «Тоусна».

Сегодня ночное дежурство. Он там совершенно один. Я думаю, пока опасность больше всего угрожает именно ему. Прошу вас, направьте на склад «Тоусны» наряд милиции.

— Для чего?

— Чтобы поймать убийц.

— То есть вы уверены, что приедут наши сотрудники и застанут убийц на месте преступления?

— Я для того и звоню вам, чтобы не было никакого преступления! Преступление лучше предотвратить, чем потом раскрывать!

— Пожалуйста, гражданка Кондратьева, не кричите!

— Извините. Пошлите машину. Я очень боюсь за отца.

— У вас есть сведения о том, что убийство вашего отца намечено именно на сегодня?

— Конечно, я не уверена на сто процентов.

— Так… Адрес?

— Волховское шоссе, сто тридцать два.

— Квартира?

— Какая квартира? Я вам адрес складов фирмы «Тоусна» назвала.

— Но я у вас домашний адрес спрашиваю!

— А-а-а! Для чего вам сейчас? Впрочем, записывайте…

…Наконец Катя повесила трубку на рычаг. Ее изнурил этот разговор. Она не была уверена, что милиция приедет. Не была уверена ровно настолько, насколько дежурный не был уверен, что сегодня на складе «Тоусны» будет орудовать убийца.

Подошел «Икарус», весь покрытый рекламой на немецком языке. Катя прокомпостировала талон и села на разорванное сиденье, из которого торчали желтые куски поролона.

Автобус прожил долгую жизнь в Германской Демократической Республике, за бесценок был куплен мэрией Петербурга и служил теперь гражданам новой России. Из выхлопной трубы автобуса вырывались нездоровые черные клубы. Передвигался этот ветеран с кряхтеньем и уханьем.

Так у старой клячи екает на ходу селезенка.

24

Кофи ввалился в узкий тамбур. Он не в силах был говорить членораздельно. Его всего била крупная дрожь. Василий Константинович с подгибающимися от ужаса ногами схватил мулата за щеки и принялся трясти:

— Где Катя? Что с Катей? Отвечай, немедленно отвечай!

Правая нога молодого вождя приподнялась. Согнулась в колене. Отошла назад.

— Катя… Помогите! — продолжал молить Кофи, ничего не соображая. — Там с Катей…

Он нанес сокрушительный удар. Острое колено вошло в живот с такой силой, что полковник не только сложился пополам. Его ноги на секунду оторвались от земли. В следующее мгновение полковник в отставке корчился на цементном полу.

Вождь спикировал на него. Черный кулак с размаха опустился на седой висок. Удар! Еще удар! Кофи приподнял седую голову за уши и с силой опустил.

Раздался стук затылка о цементный пол.

Какое-то время вождь сидел на корточках возле тела. Его глаза горели в полумраке тамбура.

«Месть! — звучала в душе сладчайшая из песен. — Месты Святая месть!» Словно аккомпанементом все громче делалась дробь священных барабанов: «Трам-тататам, трам-тата-там, трам-тата-там-та-трамта-там!»

Не в силах больше усидеть от возбуждения, Кофи вскочил на ноги и произвел несколько па из ритуальных праздничных танцев народа фон. Затем метнулся к входной двери. Захлопнул ее.

После чего вернулся к бездыханному телу и поволок его под мышки из тамбура в широкий и очень темный коридор. Из коридора налево и направо большие двери вели в складские помещения. Кофи разомкнул руки, и Василий Константинович рухнул. Вождю пока не требовались склады. Необходимо было кое-что иное.

Некоторое время Кофи метался в темноте в поисках раковины. Ему удалось найти туалет по запаху. В России в туалетах такая вонь, что иди на нее и не ошибешься.

Он вновь подхватил полковника. Подтащил к урчащему унитазу. Приподнял так, чтобы грудь лежала на краю унитаза, а голова свешивалась вниз.

Кофи достал из джинсов перочинный ножик. Раскрыв, принялся отпиливать правое ухо Василия Константиновича.

Кровь тонко струилась между пальцев.

Заливала лицо, красила седые волосы.

Капала вниз. И тут же уносилась в городскую канализацию.

Отпилив теплое, мягкое правое ухо, Кофи отпилил точно так же левое. Он уже знал толк в ушах. Самыми изящными были, безусловно, ушки Елены Владимировны. Самыми большими были уши деда Константина.

Упрятав пакет с ушами за пазуху, вождь покинул туалет и отправился в складские дали. Разумеется, на всех дверях висели здоровенные замки. Кофи даже знал русское слово для запоров таких размеров и веса: «амбарные». Отставной полковник охранял не сами материальные ценности, а широкий коридор на подступах к ним.

Света в коридоре не было.

«Зато во всяком вонючем русском туалете есть кладовочка уборщицы!» — вспомнил Кофи.

В кладовочке он нашел то, что хотел.

Тяжеленный русский лом.

— Против лома нет приема! — произнес Кофи и расхохотался. — Если нет другого лома.

Он был счастлив. В голове гремели барабаны судьбы. Словно по наитию свыше, он пошел вдоль коридора. Дойдя до первой двери, на ощупь вставил острый конец лома в дужку замка и взялся за другой конец. Как следует приналег мускулистым плечом.

Дужка амбарного замка, конечно, выдержала. Но из двери вырвалась скоба.

Распахнулись обе створки. Молодой вождь нащупал на стене выключатель. Он невольно зажмурился, когда вспыхнули два десятка люминесцентных ламп.

Помещение было, мягко говоря, не маленьким. Все заставлено большими ящиками, сбитыми из неструганых досок.

Должно быть, какие-то станки.

Вождь выключил свет. Вышел. Сорвал замок с соседней двери. Распахнул. Зажег. Посмотрел. Здесь, похоже, хранились только продукты питания. Мешки, мешки, мешки. Сахар, мука, крупы, макароны.

Он вернулся в коридор. Вскрыл третий склад. Ткани в рулонах. Отлично.

Мельком прочел красный плакат на стене: «ООО „Тоусна“ — оптовая торговля всем, что вам угодно!»

С ломом наперевес Кофи Догме методично обошел весь бескрайний коридор.

Он не пропустил ни одного амбарного замка. Он осмотрел все складские помещения.

В мешок из-под сахара полковник не влезет. В рулон ткани его аккуратно не завернешь. Хорошо бы запихнуть Василия Константиновича в упаковку какогонибудь станка, но непонятно, куда деть сам станок.

С минуту Кофи вспоминал, как в родном Губигу ускоряют кремацию покойников. Заворачивают трупы умерших в старые пальмовые циновки, которые прекрасно горят.

Но большой пожар не входил в его планы. Большой пожар — всегда большой шум. Большой шум — большой шухер.

Всюду пикеты, наряды, посты, патрули и засады.

Наконец Кофи улыбнулся так широко, что в темном коридоре стало светлее от блеска его зубов. Хорошие мысли приходят не часто. Он побежал в туалет. Безухая голова полковника свешивалась в унитаз. Из ушей все еще текла кровь. Отрезанные уши выглядят, как пулевые отверстия.

25

Катя смотрела на фонарные столбы.

Светил лишь один из них. Зато оба были кривые. За спиной шумело Волховское шоссе. Впереди тянулась улица с остатками асфальтового покрытия. Вдоль улицы тянулась стена с колючей проволокой наверху.

Девушка то и дело посматривала на часы. Вот-вот должна была приехать милиция. Если уж Катя успела добраться сюда на автобусе, то милиция на быстроходном немецком полисмобиле примчится с минуты на минуту.

Шевельнулась мысль: «Хорошо было бы позвонить еще раз». Так бывает с междугородными разговорами. Делаешь заказ и ждешь. Проходит час, другой. Опять набираешь «07». Телефонистка недовольно ворчит: «Линия все время занята!»

И бросает трубку.

А через тридцать секунд аппарат разрывают пронзительные требовательные звонки. Линия освободилась? Да и не была она занята, эта линия. Просто забыла телефонистка о заказе. Нашлись у телефонистки дела поважнее.

«Может, и в милиции так? — думала Катя. — Милиционеры тоже люди. Например, дежурный записал адрес и уже собрался передать по радио, но захотел в туалет. Пока дежурный бегал в туалет, сквозняк смел записку на пол. А звонки идут один за другим».

Она вообразила дежурного сидящим во вращающемся кресле посреди огромного зала. За пультом с сотнями лампочек и рычажков. На стенах — карты питерских районов, окрестностей…

«Что там папа делает сейчас?» — думала Катя, глядя на складскую стену.

«Проклятая комета!» — думала она, глядя вверх.

Стоял теплый сентябрьский вечер, но Катю тряс озноб. Звонить в милицию было неоткуда.

— Милиция! — вскрикнула Катя, завидев свет фар.

Она выбежала из густой тени кустов и застыла на краю разбитой мостовой. Фары обязательно выхватят ее силуэт. Сейчас, сейчас она узнает, как там папа…

В следующее мгновение к Кате подкатила машина, в которой не было ничего милицейского: ни полос, ни мигалок, ни надписей. На дверях отсутствовали даже красочные изображения питерского герба.

«Чтобы не привлекать внимания, — юркнула мысль. — Научились работать!»

Опустилось стекло. Высунулась круглая бритая голова. На щеках рос пух, как у одуванчика.

— Ну что, малышка, покатаемся?

Бритой голове трудно было говорить из-за огромного количества жвачки во рту.

— Нет! — вскрикнула Катя. — Не-е-еет!

Жуткая мысль о том, что именно милиция истребляет ее семью, пригвоздила девушку к тротуару.

— Что ты орешь, шалава! — прочавкал бритоголовый.

В «Ауди» распахнулась дверь. Вылезла еще одна бритая голова. Огромные челюсти перемалывали жвачку. Катя почувствовала, что лучше всего ей сейчас упасть в обморок.

— Вы не посмеете, — пробормотала она. — Вы же милиция!

Второй бритоголовый вырос перед ней.

— У тебя с головкой не в порядке, — сказал он, улыбаясь. — Неужели я на мента похож? Лучше садись в машину. Помацаемся.

— Что? — машинально переспросила Катя. — Что вы сказали?

— Я сказал «помацаемся». — Парень говорил, не забывая при этом жевать и улыбаться. — Это значит сисечки-писечки подрючим.

Он протянул руку. Взял Катю за локоть.

— Не трогайте меня! — вырвалось у Кати. — Я беременна. Я милицию жду.

— Это нам не помешает…

— Эй, Струг, кончай рассусоливать! — закричал водитель с пушистыми щеками. — Сажай эту шалаву в тачку и погнали. Хороша, зараза. Смотри, какой у нее станок!

— Нет, вы не сделаете этого, — лепетала Катя. — Я к отцу приехала. Он здесь работает. Я никуда не могу…

Человек по кличке Струг больше не сказал ни слова. Жуя и улыбаясь, потащил Катю к машине. Далеко впереди громыхало Волховское шоссе.

По нему ехали благополучные люди.

26

Мельком взглянув на обнявшего унитаз полковника, Кофи распахнул дверь подсобки. Нужно было чем-то замотать жертве голову, чтобы при перетаскивании не наследить кровью.

Света в подсобке не было. Тусклый свет заглядывал сюда из туалета. Кофи согнулся. Одна стенка до потолка была заставлена пустыми картонными коробками.

Попадался всевозможный хлам. Сломанная табуретка. Старые газеты. Швабра — точь-в-точь как в цирковом зверинце.

Бумажный шпагат, поразительно похожий на пальмовую бечевку. Тощий веник.

Ржавый совок. Несколько кирпичей.

Страшной силы удар в правое ухо сразил вождя наповал. Он грохнулся в основание штабеля из пустых картонных коробок. Штабель рухнул. Кофи засыпало коробками.

Он затрепыхал руками и ногами, расшвыривая коробки. Вскочив на ноги, Кофи не успел выпрямиться. Все, что он успел увидеть, так это несущийся ему в лицо массивный кулак.

Все, что он успел сделать, так это чуть отклонить голову назад. Кулак тут же впечатался ему точно в зубы. Кофи отлетел к стене подсобки и удержался бы на ногах, если бы не коробки.

Он споткнулся об одну, другую и рухнул на спину. Наконец он увидел нападавшего. Сверху на него наваливался силуэт безухого Кондратьева. Рот наполнился кровью.

Кофи подтянул к животу обе ноги и стремительно распрямил их. Полковник спецназа такие штуки знал назубок. На миг он сделал короткий рывок в сторону.

Пятки вождя вспороли затхлый воздух.

В следующий миг Кофи ощутил на своей шее десять стальных пальцев. Он ухватил запястья полковника, но освободить шею не удалось. Удалось лишь ослабить хватку.

Продолжая стискивать шею, полковник приподнялся, а затем изо всех сил увлек Кофи вниз. Черная голова стукнулась об пол.

Удар был такой силы, что на долю секунды вождь потерял сознание. Этой доли секунды было достаточно для того, чтобы черные руки разжались. Белые руки давили с удвоенной мощью. Резко пахла свежая кровь из ран на голове Кондратьева.

Кофи начал задыхаться. Во рту клокотала кровь и болтались осколки зубов. Он попробовал отбиться коленями. Полковник вильнул туловищем, и колено вождя беспомощно ткнулось в воздух. Зато ему самому был немедленно нанесен удар коленом в пах.

От удушья его и так уже подташнивало. Сейчас подступила тошнота от боли в мошонке. Из груди вождя вырвался хрип.

Он умирал. Смерть наступит либо от кислородного голодания, либо от перелома шейных позвонков.

Правой рукой Кофи еще цеплялся за неумолимые стальные пальцы. Левая рука безвольно упала. Сознание гасло. На этот раз — навсегда. Кондратьев сосредоточенно сопел. Он отводил смерть не от себя. Он убивал будущего убийцу своих детей.

Левая рука вождя судорожно сжалась.

Какой-то предмет помешал пальцам сойтись. Уходящее сознание уже не пыталось разобраться в том, что это за предмет.

Рука приподняла предмет и опустила его на безухую голову. Еще раз. И еще. Силы таяли.

Внезапно Кофи почувствовал, что хватка ослабла. Ему стало легче дышать.

Он перестал испускать булькающий предсмертный хрип.

Кислород быстро вернул силу в кровь.

Кровь наполнила силой руку. Кофи обрушил на голову Василия Константиновича силикатный кирпич в последний раз. Кирпич развалился на две половины. Каждая по два килограмма Весом.

Отставной полковник обмяк. Безухая голова ткнулась в лицо вождя.

27

Катя ухватилась за дверцу. На кроссовке развязался шнурок. Она нагнулась и вытащила из-за пояса баллончик. Большой палец лег на кнопку.