Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”

      Весь этот мир, мой прекрасный мир, беспрерывно трясет лихорадка — лихорадка добывания пищи, её пожирания, уничтожения, съедения, растерзывания, убивания, разгрызания, нападения, уничтожения слабейшего, неспособного защитить себя, чужого, непохожего, выделяющего непривычный запах.
      Вместе со старым самцом, бок о бок с ним я знакомлюсь с миром, существование которого я лишь предчувствовал, когда отправлялся в свой первый путь вдоль водопроводной трубы, пытаясь добраться до него самостоятельно в поисках возможности покинуть гнездо в подвале.
      И хотя меня охватывает страх, когда мчащиеся в безжалостной погоне крысы сбивают меня с ног или когда я натыкаюсь на останки загрызенного чужака, я все же чувствую себя здесь на своем месте, в своей стихии, дома.
      Старый самец прекрасно ориентируется в этом огромном лабиринте. Он идет только ему одному известными путями, следуя к известным лишь ему одному целям.
      Он не ведет меня за собой, но позволяет следовать за ним, терпит меня рядом или на шаг сзади от себя. Я убедился в этом, попытавшись как-то раз обогнать его,— он со всей силы укусил меня за хвост у самого основания и, если бы я сразу же не отступил, он, скорее всего, загрыз бы меня. Так что я остался позади с кровоточащим хвостом, глядя сзади на его мощную выгнутую спину.
      Я не высовываюсь вперед, бегу за ним, подчиняюсь его воле, полагаюсь на него…
      По широкому руслу течет поток нечистот. Старый самец бежит по самому краю. Вдруг он останавливается, наклоняется над водой, погружается в нее. Течение подхватывает его, несет за собой. Я прыгаю за ним. Вода заливает уши, глаза и ноздри. У неё приятный солоновато-кислый вкус и запах разбавленной мочи. Я машинально перебираю лапками — я плыву. Голова старого самца хорошо видна на фоне волнистой поверхности воды.
      Он подплывает к противоположному берегу, вцепляется когтями в неровную поверхность и выскакивает на берег. Отряхивается — да так, что летящие капли попадают мне прямо в глаза.
      Я собираю все свои силы, чтобы справиться с мощным течением, сносящим меня к середине потока. Я судорожно перебираю лапками, стараясь держать голову повыше, чтобы волны не заливали мордочку. Приближаюсь к противоположной стенке канала почти в том же месте, где вылез старый самец, и вцепляюсь в неё всеми когтями передних и задних лап. Пытаюсь выскочить на берег, но это мне удается не сразу. Я снова падаю в воду, снова вцепляюсь когтями в углубления шероховатой стенки, напрягаю все мышцы. На сей раз прыжок получился отлично. Вода стекает с шерсти, и я несколько раз отряхиваюсь. Старый самец уже отправился дальше. Я бегу по его следам, хорошо заметным на влажном налете, покрывающем каменный берег канала. Я нахожу его за углом — он рассматривает небольшой серый клубочек, напоминающий маленькую крысу.
      Мышь держит во рту большого белого червяка. Она подняла голову повыше и в этом неудобном положении продвигается вперед. Увлекшись добычей, она не замечает нас. Она тащит, подталкивает, подбрасывает свою извивающуюся добычу. Главное — добраться до цели. В том месте, где внутрь пробивается слабый луч света, мышь тащит червяка по обломкам битого кирпича.
      Я готов прыгнуть — мышцы спины напряглись. Старый самец как будто чувствует мои намерения — он поворачивается ко мне и касается моих ноздрей своими вибриссами. Тем временем мышь успевает добраться до цели — узкой расщелины в своде канала
      Прыжок — и старый самец застывает рядом с отверстием. Я, слышу тонкие попискивания, доносящиеся из глубины расщелины. В покинутом крысами коридоре обосновались мыши.
      По звукам ясно, что их там много. Старый самец вбегает в коридор. Внутри коридор разветвляется — нужно заблокировать все выходы, чтобы ни одна мышь не ускользнула. Мы врываемся. Мыши разбегаются, бросаются на стены, проскакивают над нашими спинами.

      Старый самец наносит смертоносные удары. Одно движение его зубов — и мышь падает с перерезанным горлом, сломанным позвоночником или свернутой шеей.
      Я замечаю самку, прикрывшую собой шевелящиеся, пищащие тельца. Она в ужасе сжимает в зубах одного из своих малышей, судорожно перебирающего в воздухе лапками. Быстрое движение — и самка падает замертво с перегрызенной шеей. Я убиваю мышат, разрываю зубами нежное розовое мясо, глотаю, насыщаюсь.
      Мои движения становятся все более точными, все более совершенными. Раньше я не умел так легко убивать.
      Убийство мыши или птицы сопровождалось множеством лишних, ненужных движений. Теперь удары точны, и я убиваю, почти не встречая сопротивления.
      Старый самец продолжает искать. У дальней стенки он по запаху обнаружил гнездо — вход в него замаскирован обрывками газет. Доносящийся оттуда писк свидетельствует о том, что там он нашел большую мышиную семью.
      Из обнажившегося отверстия норы выползает мышонок. Задние ноги у него парализованы. Я перегрызаю ему шею.
      Старый самец перетаскивает всех убитых мышей в одно место. Его зубы поразрывали их на части. Мои пока ещё не наносят таких ран, не причиняют такого ущерба.
      Насытившись, мы покидаем расщелину. У выхода уже ждут другие крысы, привлеченные запахом крови. Они жаждут продолжить нашу трапезу.
      Старый самец равнодушно проходит мимо них.
      Мы отправляемся на бойни, где пьем ещё теплую кровь, на склады с зерном и мукой, в пекарни, маслобойни, на свалки и помойки, в конюшни и на скотные дворы — все дальше и дальше.
      Старый самец хорошо знает переулки и свалки, он умеет избегать опасностей, показывает гнезда ос и шмелей, предупреждает о подкрадывающихся лисах, куницах и ласках. Учит доставать мед из стоящей в кладовке бутылки — прогрызает пробку, а потом раз за разом опускает в густую жидкость свой длинный хвост. Движения его четки и* уверенны — он отлично знает силу своих мощных, беспрерывно растущих зубов. Он умеет открыть ими металлическую крышку на банке с ароматным топленым салом, может прогрызть тонкую жестяную стенку мясных консервов, знает, как перекусить веревку, с которой свисает копченый окорок.
      Старый самец заботится о своих зубах. Мы выбираемся на поверхность по темному, вырытому крысами коридору. Я слышу отдаленный лязг трамвая, шум идущей по улице толпы. Мы движемся вдоль ровной бетонной поверхности. Одна из прилегающих друг к другу плит раскрошилась. Мы протискиваемся внутрь — осторожно, чтобы не повредить брюхо об острые прутья стальной арматуры. Здесь, в выложенном толем и залитом смолой углублении, тянется толстый кабель, покрытый оловом. По поверхности металла бегают мелкие сверкающие искорки. Я замечаю на проводах следы крысиных зубов, а на полу — металлические крошки.
      Я грызу и выплевываю старое олово. Ритмично двигаются челюсти. Сопротивление металла раздражает, я стараюсь расправиться с ним, ищу положение поудобнее, грызу с разных сторон. Олово уступает перед моим напором. Я перегрызаю тонкие проволочки внутри кабеля — сверкающие искры обжигают десны, и я перестаю грызть. Мы возвращаемся.
      Старый самец — отяжелевший, с поредевшей на спине и боках седой шерстью, с порванными в стычках ушами, напоминающими клочковатую грибницу, со сломанным, без кончика, длинным безволосым хвостом — сохранил ещё ловкость и хитрость, силу и осторожность.
      Я подсматриваю за его действиями, перенимаю приемы, учусь заранее чувствовать опасность, учусь быть предусмотрительным. Кошки, змеи, ястребы, совы, вороны, свиные зубы, конские копыта, коровьи рога, ловушки, падающие на голову оловянные гири, нафаршированные ядом куриные и рыбьи головы, отравленное зерно, едкие жидкости и газы, которые пускают в норы, люди и крысы — старый самец знаком со всеми подстерегающими на пути опасностями, он познал их за свою долгую жизнь и он знает, что рычащий автомобиль куда менее опасен, чем бесшумно летящая сова или тихо крадущийся кот.
      В углу подвала лежат аппетитно пахнущие пирожные. Старый самец обнюхивает их, отходит в сторону, возвращается, опять обнюхивает, не дотрагиваясь зубами.
      С большим трудом, стараясь не касаться шерстью поверхности пирожных, он обливает их мочой и оставляет свои испражнения, оповещая всех, что угощение несъедобно.
      В соседних подвалах среди стопок бумаги нет ничего съедобного. Зато в нескольких местах мы обнаруживаем такие же пирожные и печенье, а в гнезде, устроенном в ящике с бумагами,— останки крысиного семейства, наевшегося отравленных лакомств.
      Мы находим ещё много покинутых крысами гнезд, разлагающиеся трупы мышей и дохлого кота. Мы быстро покидаем это напичканное отравой здание.
      В другой раз я нахожу насаженную на стальную проволоку аппетитно пахнущую голову от копченой трески. Старый самец ведет себя так, как будто совершенно не замечает восхитительного аромата. Это несколько сдерживает мои намерения, хотя зрелище стекающего с рыбьей головы жира притягивает, как магнит, и я сглатываю стекающую в рот слюну.
      Старый самец идет дальше, как будто источающей запахи рыбьей головы просто не существует. Мимо нас проскакивает привлеченный ароматом, подпрыгивающий от радости молодой самец.
      Сейчас он возьмется за вкусный трофей, вонзит свои резцы в хрустящую пахучую шкурку, станет рвать нежные волокна, сожрет застывшие желеобразные глаза, доберется до мозга.
      Я отберу у него рыбью голову. Ведь я же сильнее! И я поворачиваю назад.
      Голова все ещё торчит на кривой проволоке. Молодой самец приближается. Резкий щелчок — и металлический валик перебивает крысе хребет. По резцам стекает струйка крови. Хвост вздрагивает в конвульсиях. Конец. Мне хочется сбежать подальше отсюда. Но старый самец пробегает мимо меня, направляясь прямиком к рыбьей голове. Он поднимается на задние лапы, опираясь на хвост, стаскивает лакомство с загнутой проволоки и, сжимая его в зубах, возвращается ко мне. В ловушке остается молодая крыса с перебитым позвоночником и струйкой свернувшейся крови на морде. Я бегу за старым самцом, за восхитительным ароматом копченой рыбы.
      В городе остается все меньше тайн. Я познаю его в деталях — дом за домом, улицу за улицей. Я уже знаю, где больше всего кошек и где чаще охотятся совы, как выглядят ловушки с аппетитной приманкой и как избегать отравы. Я также знаю, что мое самое главное средство защиты — это моя шерсть. На темной поверхности свалки, помойки, на грязно-сером фоне улицы она почти незаметна. И это мое основное преимущество в вечной игре с опасностью, в беспрестанной войне с людьми.
      Старый самец не принадлежит ни к одному из крысиных сообществ моего города, хотя он живет здесь уже давно, о чем свидетельствуют прежде всего отличное знание территории и умение безошибочно передвигаться по всем здешним лабиринтам.
      Его запах сохранил свои особые черты — он не такой, как запахи всех местных крысиных семей. И все же этот запах не раздражает своей чужеродностью, не провоцирует к нападению. Я много раз убеждался в том, что именно выделяемый крысой запах определяет её судьбу.
      Каждая крысиная семья распознает своих членов по собственному, специфическому, только им присущему запаху. Некоторые семьи очень многочисленны, к ним принадлежат крысы, населяющие очень большие территории — иной раз даже целый город или район. Есть семьи поменьше, состоящие лишь из нескольких особей.
      Появление чужака вызывает мгновенные эмоции, а его необычный запах пробуждает беспокойство. Неизвестно, не появятся ли вслед за ним ещё и другие такие же и не попытаются ли они вытеснить местных крыс из гнезд и с мест кормежки, не выгонят ли навсегда и не загрызут ли насмерть.
      Запах чужака оповещает о его намерениях и о том, одиночка он или же ведет за собой сородичей в поисках новых мест пропитания.
      Как правило, каждый чужак подвергается немедленному нападению местных крыс. Иногда цель этого нападения — лишь прогнать непрошеного гостя, но нередко чужаков загрызают и пожирают.
      Очень редко чужаков принимают в семью и позволяют им создать собственное гнездо с самкой из местных.
      Старый самец скитается, путешествует, перемещается с места на место. У него нет своих гнезд, он не связан прочными узами ни с одной самкой, он не растит потомства, не привязывается к знакомым, изученным лабиринтам.
      Места исследованные и известные перестают его интересовать, он к ним равнодушен, и ему быстро становится и них скучно. Важно лишь то, что ново и неизвестно, лишь то, что ещё впереди. А значит — следующий город, новая сеть подвалов и сточных каналов, новые опасности, новые таинственные лабиринты.
      Старому самцу недостаточно того покоя, который большинство крыс считают основой своего существования — уютного семейного гнезда, знакомого подвала, полной кладовки. Ведь крысы в основном любят оседлый образ жизни в изученном до мелочей лабиринте — без неожиданностей, неуверенности, опасностей. Здесь всег-да известно, где что искать, какую еду и р какое время можно найти. Хорошо известны и все возможные опасности: ловушки почти всегда в одних и тех же местах, спящие на залитых солнцем дворах ленивые коты, кружащие в сумерках совы, одни и те же люди. Ничего, что может застать врасплох, никаких сюрпризов. Большинству крыс такая жизнь кажется более безопасной, легкой, дающей больше возможностей выжить.
      Однако не всех крыс такая жизнь устраивает. Некоторые покидают свои семьи, свои подвалы, старые сточные каналы, вытоптанные поколениями предков, и отправляются вперед, в неизвестность. Большая часть этих путешествий заканчивается быстрой гибелью, нередко настигающей смельчака уже в момент выхода с хорошо известной территории. Только самые умные из таких крыс приобретают опыт и достигают преклонного возраста.
      Самое трудное — покинуть свое гнездо, свой подвал, привычную жизнь.
      Следующий этап — расставание с принадлежащими к твоей семье сородичами. Первая попытка, часто становящаяся и последней, может закончиться возвращением перепуганного крысенка в родное гнездо, а может стать одним из эпизодов в цепи дальнейших путешествий, ждущих впереди скитаний.

      Я иду за ним, внимательно всматриваясь в окружающий нас полумрак подвала. Старый самец останавливается и приступает к длительной процедуре умывания. Я устраиваюсь у стены и тоже принимаюсь за чистку своей шерсти.
      Старый самец — мастер ловить блох. Я то и дело слышу лязг его зубов. Он преследует насекомых с яростью — сначала когтями сгоняет их с головы и шеи в более доступные места, а затем, изгибаясь, дробит их по одному зубами. Я, к сожалению, не так опытен в этом деле. Блохи удирают у меня из-под носа, они перебегают с места на место слишком быстро, я не успеваю ловить их и только зря щелкаю зубами. С большим трудом мне удается поймать всего несколько штук. Старый самец вдруг прекращает вылизывать свои длинные вибриссы.
      Он принюхивается, осматривается вокруг. Я не обращаю на это внимания и продолжаю мыть свою шкуру собственной слюной, слизывая грязь с поверхности волосков. Я обильно слюню лапки и протираю глаза и ноздри.
      Спина старого самца напрягается, шерсть встает дыбом — он чует опасность.
      Подвал кажется приятным, теплым и уютным.
      Я прерываю умывание и недоверчиво осматриваюсь по сторонам. Неподалеку от нас, прямо у стены замечаю матово поблескивающие огоньки — кот.
      От котов мы уже не раз убегали, но никогда ещё ни один кот не подбирался так близко к нам. Его глаза блестят1все ярче. Он готовится к прыжку.
      Бежать некуда. Все боковые двери обиты прочной жестью, под которой не видно ни одной щели, куда можно было бы втиснуться. Цементный пол гладкий, без единого отверстия, нет даже канализационного люка. Места, где газовые и водопроводные трубы уходят в стены, покрыты свежим слоем масляной краски
      Окошко в конце коридора закрыто двойной рамой и забрано густой металлической сеткой. Мы в ловушке. Единственный выход закрывают сверкающие кошачьи глаза, смотрящие, судя по их расположению, на старого самца.
      Тот преодолевает страх. Медленно, как будто ничего не случилось, он движется к противоположной стене. Блестящие глаза внимательно следят за ним. Вдруг старый самец бросается вперед, прямо на зарешеченное окно. Он высоко подпрыгивает и вцепляется когтями в металлическую решетку. Кот бежит за ним. Он пробегает мимо меня, и я ясно вижу его острые белые зубы и выпущенные когти. Если он прыгнет на меня — я погиб. Нет.
      Старый самец вызвал у него особый приступ ненависти.
      Я спасаюсь бегством.
      Кот прыгает вверх. Старый самец изо всех сил отталкивается от решетки и взлетает под потолок, отталкивается от гладкой поверхности и падает на спину разъяренного кота. Мгновение возни, мяуканья, писка.
      Старый самец снова отпрыгивает к стене. Кот за ним. Но преимущество теперь на стороне крысы: ей есть куда бежать, и к тому же кот уже не так уверен в своих силах, как в момент атаки.
      Теперь старый самец бежит в моем направлении. Я прыгаю вниз по ступенькам лестницы к находящемуся этажом ниже почти такому же коридору. Но здесь в окне нет решетки, а разбитое стекло дает возможность выбраться на плоскую крышу, расположенную невысоко над двором. Старый самец бежит за мной, а кот за ним. Я осторожно соскальзываю вниз по заросшей виноградом стене и влетаю в спасительную крысиную нору.
      Старый самец на крыше останавливается, оборачивается, скалит свои мощные зубы. Кот стоит на месте, фыркает и с остервенением мяукает.
      Уши старого самца в крови — видимо, до них добрались кошачьи когти. У кота разорвана ноздря и заплыл глаз. Противники стоят друг против друга, угрожая и в то же время опасаясь довести дело до окончательной схватки. Вдруг старый самец издает резкий писк, как будто собираясь броситься на кота. Кот резко отступает, а крыса с карниза крыши прыгает в щель между водосточной трубой и стеной дома.
      Через мгновение старый самец уже трогает меня своими окровавленными вибриссами. Лишь теперь я замечаю, что кот своими когтями порвал ему шкуру на спине, разорвал ушную раковину и повредил веко. Вдоль изъеденной ржавчиной трубы мы добираемся до знакомых, спокойных каналов. Старый самец долго и внимательно очищает свой мех, старательно обнюхивает его — шерсть ещё сохранила запах кошачьих лап — и слизывает каплю свернувшейся крови с разорванного уха.

      Старый самец не заходит в обжитые крысиные норы, опасаясь неожиданного нападения и ярости хозяев.
      Видимо, его останавливают неприятные воспоминания о пережитом в таких же ситуациях, когда ему едва удавалось унести ноги. Он также избегает помещений, откуда есть только один выход. И даже если мы прячемся в таком помещении, скрываясь от кота, совы или ласки, он всегда ведет себя очень нервно и старается покинуть опасное место немедленно, как только минует угроза.
      Лишь много позже, приобретя свой собственный опыт, я понял причины этого страха.
      У старого самца не было своего гнезда, и он не стремился обзавестись им. Необычным было и его отношение к самкам. Вообще-то ему пора уже было отказаться от совокуплений с ними — у самцов в его возрасте половой инстинкт обычно слабеет. Но старик своим поведением опровергал это правило.
      Мы, крысы, соединяемся парами, и каждый из партнеров ревниво относится к другому, хотя я знал и такие семьи, в которых все самки сожительствовали со всеми самцами. Однако самцы обычно более ревнивы и прогоняют каждого, кто осмелится приблизиться к их самкам.
      Это касается прежде всего самок в период течки, готовых принять любого подвернувшегося самца.
      Появление старика вносило замешательство в этот мир устоявшихся обычаев, и часто дело доходило до драк, в которых и я иногда участвовал.
      Они заканчивались тем, что оседлые местные крысы прогоняли старого самца в другой канал или в подвалы соседнего здания. Поэтому старик приближался к самкам только тогда, когда поблизости не было живших с ними самцов.
      Я был уже взрослым самцом, и как только старик слезал с самки, я тут же старался занять его место. Чаще всего мне это удавалось, но некоторые самки не позволяли мне даже приблизиться, кусались или отпихивали ударами задних лап.
      До этого, я сожительствовал только с маленькой самочкой в гнезде, и у меня не было достаточного опыта. Но сейчас я ощущал потребность иметь постоянную самку, а скитаясь вместе со стариком, я вынужден был довольствоваться лишь случайными контактами, которые часто заканчивались бегством по каналам, подвалам и свалкам.
      Бывало и так, что старый самец — если его попытки найти какую-нибудь самку оказывались бесплодными — взбирался на мою спину, держась зубами за загривок, сильно стискивал лапками мои бока и таким образом удовлетворял свою потребность. Эти выступления в роли самки мне были очень не по вкусу, тем более что, когда я как-то раз попытался повернуть ситуацию обратной стороной, старик сбросил меня со спины и больно покусал.
      Местные самцы, которые поначалу спокойно отнеслись к старику, теперь, поскольку он начал бегать за их самками, стали подозрительны, прогоняли и кусали его. Не раз случалось так, что старика чуть не разрывали преследовавшие его группы разъяренных крыс. И хотя я почти постоянно находился вместе с ним, мой запах был настолько свойским и знакомым местным крысам, что на меня они ни разу не напали. В результате старый самец, устав от неудач и трудностей, все чаще обхватывал сзади лапами мои бока, удовлетворяя свои потребности и насыщая мою шкуру своим запахом.
      Среди самцов, нападающих на старика, я узнаю моего отца. Когда-то он сломал переднюю лапу и при каждом шаге слегка прихрамывает, так что его можно заметить издалека.
      На старика он бросился вместе с остальными крысами, возбужденными появлением чужака.
      Погоня, в которой принимал участие и я, длилась недолго. Старик обернулся, схватил зубами за шею бежавшего следом за ним самца и молниеносным движением разорвал ему горло. В то же мгновение отец укусил меня за загривок, прямо за ухом.
      Я вцепился ему в горло и быстрым движением резцов сильно поранил шею. Я хотел лишь защитить себя от дальнейших ударов. Но у него больше не было сил. Он издыхал. Конвульсивные подергивания лап и хвоста свидетельствовали о приближающемся конце. По зубам у него текла кровь. Остальные крысы в панике разбежались.
      Старый самец обнюхал загрызенные останки и приступил к своему традиционному туалету. Но вдруг прервал свое занятие, подбежал ко мне и вскарабкался сзади мне на спину.
      Старик обеспокоено бегал по городу. Он нигде надолго не задерживался, как будто за ним гнался и преследовал его какой-то опасный, неизвестный враг.
      Я знал: старый самец стал считать этот город чужой, враждебной территорией. Он был всего лишь этапом его скитаний — возможно, лишь несколько затянувшейся стоянкой.
      Он вдруг почувствовал, что ему что-то угрожает, что его qo всех сторон окружают хорошо известные ему ворота, каналы и подвалы, полные ненавидящих его крыс. Город, который он ещё недавно лишь открывал для себя, начал его раздражать и надоедать ему. И хотя он прибыл сюда по своей воле и сам решил здесь задержаться, теперь он стал считать, что это город задерживает его и не позволяет ему продолжить свое путешествие.
      Такие состояния старый самец переживал уже не раз, и именно поэтому нигде не обзавелся домом, нигде не остался навсегда.
      Он с яростью бросался на всех встреченных крыс, кинулся даже на молодого кота, который в панике бежал.
      В нем осталась лишь ненависть, ненависть ко всему, что он нашел в этом городе, ненависть лихорадочная, яростная, необъяснимая, рвущаяся наружу.
      В своих скитаниях по городским кварталам старик больше не прятался, как раньше, в каналах и подвалах. Напротив, он игнорировал опасность, проскальзывая прямо под ногами пораженных его появлением людей, проскакивая прямо перед колесами автомобилей. И это было вовсе не пренебрежение к опасности, а просто равнодушие ко всему, что не связано с главной целью. А этой целью — главной и единственной — стало для него стремление поскорее покинуть город.
      Он чувствовал себя окруженным, пойманным в ловушку, запертым — хотя пространства, в котором он передвигался, вполне хватало для жизни местным оседлым крысам.
      Старик посещал вокзалы, мосты, виадуки, погрузочные железнодорожные платформы, склады. Некоторое время он кружил вокруг речного порта.
      Как будто никак не мог решиться, как и когда покинуть город.
      Обнюхивание ящиков, тюков, мешков, грузов, вагонов стало его ежедневным занятием. Он искал вызывающий доверие, успокаивающий запах, искал аромат, за которым стоило следовать, аромат, который позволил бы ему успокоиться и уехать.
      Эти ежедневные поиски продолжались недолго.
      На железнодорожной рампе, куда мы приходили с ним ежедневно, старый самец очень внимательно обнюхал кучу приготовленных к погрузке мешков, наполненных какими-то зернами. Таких куч здесь было много и он обнюхивал их все по очереди. Все эти его действия, причин которых я тогда ещё не знал, были скучны мне и казались совершенно ненужными.
      В последнее время отношение старого самца ко мне тоже резко изменилось. Он часто кусал и царапал меня, переворачивал на спину, больно покусывая в подбрюшье. Несколько раз я спасался от него бегством — мне казалось, что он может меня загрызть. Старик гнался за мной с пронзительным, резким писком.
      Видимо, в своей ненависти к городу он решил, что я тоже задерживаю его здесь, привязываю к себе. А поскольку я постоянно сопровождал его и все время был рядом, он срывал на мне свою ярость и горечь.
      Я боялся его. Боялся все сильнее.
      Но мне не хотелось оставлять его, хотя он и гнал меня от себя все более настойчиво. Когда во время очередной атаки он перевернул меня на спину и изо всех сил укусил в шею, я воспользовался моментом и молниеносным движением зубов разорвал ему ухо.
      Я вырвался и убежал.
      Пребывание рядом с ним так же близко, как и до этого, теперь каждую минуту могло грозить мне смертью. Я решил уйти, оставить его одного. Может, он этого и ждал? Может, ему просто надоело мое присутствие?
      Я хотел уйти и не мог. Я следовал за ним, шел по его следам, постоянно кружил неподалеку.
      Оставаясь на расстоянии, я наблюдал за его возбужденными движениями: он нервно обнюхивал кучи серых полотняных мешков, кружил от одной кучи к другой, вставал на задние лапы, шевелил вибриссами так, как будто ему угрожала опасность. Он наконец нашел запах, который так долго искал, тот аромат, который может дать ему ощущение безопасности, который зовет его в новое долгожданное путешествие. Вдруг он полез наверх и исчез среди нагромождения серых бесформенных предметов. Он нашел то, что искал,— скорее всего, прогрыз отверстие в полотняном мешке. Люди закрепляют тросы, прицепляют их к свисающему сверху стальному крюку. Плывущий в воздухе груз слегка покачивается под мощной стрелой движущегося по рельсам подъемного крана.

      Лишь когда старый самец покинул город, я почувствовал, как мне его не хватает. До сих пор я следовал за ним, видел перед собой его костлявую спину и длинный, безволосый, покрытый чешуей хвост.
      Он выбирал дорогу, решал, куда идти, где безопаснее. Он вел меня.
      И теперь, пробегая по скользкому берегу канала, я искал его. Я искал его, отлично зная, что его здесь больше нет, что он покинул город. Я ищу его, хотя в глазах стоит сцена: высокая рампа, отъезжающий кран и раскачивающийся груз мешков с семенами, среди которых он спрятался. Я видел все это и все же искал, зная, что найти его невозможно. Я ищу, я хочу избавиться от беспокойства, хочу справиться с нервной дрожью во всем теле, хочу вернуться к обычной крысиной жизни. Я ищу, чтобы побыстрее убедиться в том, что эти поиски ничего не изменят.
      В канале я убиваю и пожираю мышь, на помойке нахожу остатки свиного мяса, в сумерках рыскаю по сточным канавам и улицам центральной части города.
      Высоко надо мной беззвучно пролетает тень, скользит в ярком свете фонаря. Сова. Я тут же прячусь во тьме сточного колодца. Жду, пока тень улетит. Ах, да! Ведь тут совсем рядом — подвал, в котором я родился. Я пересекаю тротуар и вдоль забора добираюсь до высоких железных ворот. Я вернулся на выложенный бетонными плитами двор пекарни, где встретил старого самца.
      Я легко вспрыгиваю на парапет подвального окошка. Куча кирпичей и коробок лежит все на том же месте. Только канализационные трубы покрыты свежим слоем дурно пахнущей краски.
      Я чувствую знакомый запах моей семьи, везде нахожу оставленные крысами следы. Протискиваюсь сквозь щель в подвал. В окошко проникает слабый свет — отблеск уличного фонаря. Здесь, между ящиком рядом с пожарным краном и огороженной досками кучей угля, я нахожу вход в мое гнездо, в мою нору. Знакомый семейный запах бьет в ноздри, ошеломляет, манит. Я пробегаю короткий коридор.
      Сидя среди подрастающих крысят, грызет корку хлеба крупная самка — моя мать.
      Ее шерсть встает дыбом, когда она замечает меня. Она заслоняет своим телом малышей и скалит свои мощные резцы. Я поспешно отступаю. Она идет за мной — я чувствую, как её вибриссы касаются кончи-ка моего хвоста.
      Я останавливаюсь рядом с пожарным краном, поворачиваюсь к ней, наши вибриссы встречаются. Мы обнюхиваем друг друга. Я чувствую резкий возбуждающий запах, выделяемый самкой в период течки, и чувствую потребность совокупиться с ней. Я слизываю жидкость, стекающую прямо ей на брюхо.
      Она выгибается, прижимается к земле, поднимает хвост и подставляет мокрое от слизи отверстие. Пронзительно пищит. Я залезаю на нее, обхватываю лапками её бока, придерживая зубами за шкуру на загривке. В момент оргазма я громко пищу.
      Она ползает вокруг меня с поднятым вверх хвостом, завлекает, приманивает, провоцирует, возбуждает. Я ещё раз удовлетворяю свою потребность. Она возвращается в нору, но, когда я хочу войти вслед за ней, она оборачивается и слегка кусает меня за ухо. Предупреждает, чтобы я не заходил дальше. Боится за малышей, которых я мог бы загрызть.

      У меня есть свое гнездо, есть самка-мать, которую я постоянно буду осеменять, есть собственная семья. У меня есть ещё и собственная, помеченная моими испражнениями территория, где я охочусь и нахожу еду. Я — крыса, я — взрослый самец, знающий, какие опасности его подстерегают и кто его враги; я отлично ориентируюсь на местности, я ловок и хитер, силен и осторожен.