Экологический роман

      - Ну, посмотрим, посмотрим! - сказал писарь. - Сейчас же идите накомиссию по переаттестации!
      В комиссии из трех человек, все в штатском, председателем был человеклысый, толстый, устало-безразличный, "дело" Голубева было у него в руках,он долго перелистывал его, на Голубева не глядя, потом стал спрашивать отом, что и в "деле" можно было прочесть: образование? кем работали?семейное положение? И о том, чего в деле не было, тоже спросил: печатныеработы? на тему? на изысканиях были? под какие объекты? с метеорологическими наблюдениями знакомы? с зондированием атмосферы, в частности?
      Еще были вопросы, потом лысый, толстый и усталый человек усталосказал:
      - Обождите в коридоре.
      В коридоре Голубев потолкался среди командного состава запаса, несколько человек тут были из числа не получивших повестки. Вскоре егопозвали обратно, и, стоя руки по швам, он выслушал решение аттестационнойкомиссии: младшего лейтенанта Голубева переквалифицировать из командира стрелкового взвода в командира взвода гидротехнического.
      Если бы не тот случай, как бы оказался Голубев в створе Ангальскогомыса?
      На Ангальский Голубев улетел из Тюмени. Андреевский аэропорт этодеревянный причал на озере, моторная лодка и гидроплан у причала,фанерная будочка на берегу. Обслуживающий персонал - хромой сторож.Гидроплан, если правильно помнил Голубев, это летающая лодка "МП-24".Командир - пилот Степанков.
      По ранению Степанков был демобилизован с фронта, прихрамывал илетать не имел права, но летал: два ордена Красного Знамени имел человек.
      Лодка старая-старая, летала чудом и только благодаря терпению экипажа - Степанкова, бортмеханика и бортрадиста.
      Утром экипаж и пассажиры - Голубев и шестеро плотников с топориками, ящичками для инструмента, с домашним кое-каким скарбом - усаживались в самолет. Степанков давал команду, бортмеханик запускал мотор, бортрадист надевал наушники, и летающая начинала метаться по озеру. Разговаривать нельзя - грохот страшенный. Лодка гоняла, гоняла, но оторваться от воды не могла... Приподнималась на метр, не больше, и тут же плюхалась обратно. Лодку подчаливали к деревянному помосту, бортмеханик возился в моторе, говорил "еще попробуем", и гонка по озеру возобновлялась.
      Вечером все усаживались в грузовую машину и, утопая в дорожной грязи,пробивались в Тюмень - ночевать. (Ночевать на Андреевском озере былонегде.) Наутро по той же грязи волокли машину на Андреевское.
      Так двенадцать суток.
      Голубев убеждал Степанкова:
      - Попросимся на сухопутный аэродром, а?
      - Раз надо, значит, надо... - отвечал Степанков, пожимая плечами. -Приказ: все для фронта!
      - Когда-нибудь взлетим, - подтверждал бортмеханик. - Не может быть,чтобы не взлетели.
      - Есть команда взлететь! - подтверждал бортрадист. И на тринадцатый день лодка взлетела. И сверху стали видны леса, речки,поля, деревни, стала видна земля. Голубев удивлялся: какая большая! Задвенадцать прошедших дней земля для него замыкалась в пространствеАндреевского озера и в протяженности грязно-жидкой дороги от озера доТюмени. Но вот Большая земля вдруг стала двигаться ему навстречу, а солнце - навстречу земле.
      Вот уже и сказочно-белый тобольский кремль, и тобольские постройки на Чувашском мысе при впадении реки Тобол в Иртыш. Аэропорт на другой, не обжитой стороне Иртыша, там предстояло приводниться, и, подумал Голубев, не так это просто для лодки, которая летала, но взлетела чудом.
      С высоты метр (побольше, поменьше - трудно было различить) лодка шлепнулась на воду, покачалась, подрожала и тихонько подчалила к берегу. На Андреевском взлетали двенадцать дней; сколько дней будем взлетать в Тобольске? - возникал вопрос.
      Однако в Тобольске лодку как-никак подремонтировали, и она взлетела в тот же день. Слава Богу!
      Самарово - это селение при впадении Иртыша в Обь. Голубев вышел на берег, поднялся на высокий яр. Слияние большихрек - всегда явление, а таких, как Иртыш и Обь, - явление редкостное.Голубев любовался слиянием и вдруг увидел: "MИ-24" бегает по воде, она взлетает! Пытается взлететь!
      Голубев скатился под откос, стал метаться по берегу, размахивать руками, кричать, лодка нехотя пристала к берегу, ему открыли дверь, Голубев ворвался в лодку, закричал:
      - Нахалы! Не видите, что человека нет? Без человека взлетаете, нахалы! Степанков ему объяснил: если машина взлетает, значит, надо лететь!Может, она через пятнадцать минут откажется подняться - что тогда? Ты подумал, что тогда?
      В Березове шестеро плотников с топориками, ящичками, кое с какимскарбом выгрузились: здесь они должны были что-то ладить и строить. Лететь бы до Салехарда без перегруза, налегке, но тут потерялся бортмеханик, загулял бортмеханик, увела бортмеханика какая-то шикарная березовская дама - был, и не стало!
      Пять дней в муторном, тягостном ожидании последнего перелета Березово - Салехард Голубева не покидало предчувствие еще какого-то события, еще случая, и случай случился.
      Когда плотники сошли в Березове, все шестеро, начальник порта икомандир Степанков придумали догрузить самолет картошкой: в Березове овощ растет, в Салехарде нет, в Салехарде она много дороже.
      И вместо шестерых плотников в самолет втащили двенадцать мешков картошки, и когда вернулся из загула бортмеханик и стали подниматься - нет и нет, машина снова отказывала, проклятая... Она металась по воде, вслед металась моторка, из моторки начальник березовского аэропорта показывал выразительными жестами: выбрасывайте картошку! выбрасывайте, сволочи! - но ничего другого как жестикулировать он не мог, а лодка неожиданно взяла и взлетела! И командир Степанков сделал крылышками "привет".
      Но уже спустя полчаса, не более, появился запах горелого в кабине. Огня не видно, дыма нет, запах все сильнее, а Голубева греет снизу, из-под сиденья. Слева чуть впереди от него -- командир, впереди прямо бортмеханик, слева и тоже впереди - бортрадист, сиденья у всех низкие, ноги вытянуты вперед, очень неудобно, особенно если греет и греет снизу.
      Механик вертится на своем сиденье, подталкивает командира, командир пожимает плечами: что поделаешь?
      Механик передает записку радисту, Голубев, заглядывая, читает: "Передай Салехард один цилиндр отказал" - крупно написано синим карандашом. Так же крупно, но красным пишет и бортрадист: "Передать не могу радио отказало".
      Голубев сползает с сиденья и полулежа откидывает его: не под ним ли горит? И верно, под сиденьем - огонь, на свободе он вспыхивает весело и ярко.
      Голубев бросает свою куртку-кожанку на радужный огонь, пытается огонь придавить-потушить, ногой толкает радиста: оглянись!
      И радист тоже бросает свою куртку на огонь, и, толкая друг друга, они валяются на полу и тушат пожар.
      Так оно и есть: под сиденьем Голубева загорелась проводка, недаромего грело и грело снизу. Грохот, чад, дым. А снаружи солнечный день, в этомдне лодка и летит на высоте метров сто - сто пятьдесят, уже не по прямой,но зигзагами вдоль речушек. В тундре речушек множество, в любой момент можно приводниться.
      В порту Салехард плюхнулись с высоты метра полтора. Прислушались: забортом легонько плескалась вода речки Полуй. Тут же и моторка послышалась, и командир Степанков строго сказал своему экипажу:
      - Сам товарищ Иванов, начальник порта, нас встречает. Уже пронюхалнасчет картошечки, гад, передали ему, гаду, из Березова! Вы, ребята, тутподождите, морды поскоблите хоть сколько-то - грязные же, как черти, -а я выйду поговорю с товарищем Ивановым.
      Снаружи голос: "Эй вы там! Живые, нет ли?" - и Степанков открылдверь, ступил на лестницу, поданную с моторки.
      - Командир?! - удивился начальник порта Иванов. - Это кто жетебя коптил-то?
      Ответа Голубев не расслышал, голоса доносились негромкие, доверительные, как бы за чашкой чая шел разговор, потом Степанков постучал вфюзеляж и как ни в чем не бывало подал голос:
      - Ребята! Вы чего это там закрылись-то? Сидят ни-ни, будто неживые.Выходите! Быстро!
      - Вылазьте! - подтвердил начальник Иванов. - Ого-го! Черномордые-то какие! Картошечку оставьте в машине. С ней, с картошечкой, ничего неслучится!
      Таким-то вот образом двадцать лет тому назад, через все эти случаи иудачи, прибыл Голубев в Салехард. На другой день он уже брал расход Обив Ангальском, в заколдованном створе. С борта катера "Таран" брал.
      Еще через два дня Голубев в Оби тонул (не утонул). Но это дело былообычное в те почти безмоторные времена, обычное для гидролога, которыйосваивает новый створ протяженностью пять с половиной километров.Боткинская все это восстанавливала в его памяти, когда он гулял междукорпусом "ухо - горло - нос" и моргом.
      Ну вот: жена Татьяна нахлобучивала на Голубева шапку, а сын Алексейстоял в дверях кардиологического корпуса и повторял:
      - Поторапливаться, батя, надо. Надо поторапливаться, такси ждет,водитель волнуется. Он сильно волнуется!
      Уселись в такси. Поехали.
      Татьяна пребывала в тихой и скромной радости, Алешка читал конспектлекции какого-то знаменитого физика, читал, пошевеливая губами и рыжеватым чубом. Чубастый вырос парень.
      Анютка готовилась дома к возвращению отца - стряпала вкусненькое, этоона умела и любила.
      Голубев же возвращался если уж не с того, так и не с этого света, из некоегопромежутка между тем и другим. Славный был промежуток, научный, безвыбросов, без загрязнений и перекрытий. Событийность промежутка состояла в одной-единственной и неизменной альтернативе: жив - мертв. И все.Азовский и Поляков отправились туда, а Голубев - сюда. По чьей-то ошибке?Ошибка похожа на другую: когда почвовед Курочкин, а не Голубев погиб всоставе 20-го полка.
      "Жива! - думал об Асе Голубев. - Найду, - думал он. - Ася не от болезни скрылась в Сибирь, от своей любви". "Нет, не найти..." - думал он чуть спустя...
      Не успел Голубев поговорить о ноосфере с Поляковым, как Поляков умер.А поговорить на тему все еще хотелось, и Голубев, уже за пельменями,попытался объяснить Анюте, девочке, признаться, малограмотной, кое-что оноосфере.
      Анюта пришла в недоумение:
      - Отец! Ты что это? Пельмени, что ли, невкусные? А я-то старалась! Алексей отца косвенно, а все-таки поддержал:
      - Чего бы это Богу существовать ради пустого космоса? Без планетыЗемля? - спросил он. - Сам по себе космос и без Бога обойдется! Ну а еслитак - у Земли должно быть будущее.
      В целом же никудышное это занятие - доживать свой век. По-хорошемувек и сам должен кончиться, интеллигентно и вовремя, в таких именнособеседованиях, которые происходили у Голубева с Азовским и Поляковым.Собеседования прошли, а век не кончился. Странно!
      Ну что это государства выпендриваются? То задумывают строить царствоБожие на земле без участия Бога, а то делают ставку на космос: наведем новыйпорядок в космосе, он механически будет воздействовать и на Землю.
      Ася когда-то сказала: уж если утопия, тогда - религиозная.
      Не так уж и трудно быть деятельным на земле и в космосе, будучи чьим-нибудь иждивенцем. Иждивенцем природы прежде всего. Но если иждивениеутеряно?
      Момент достойного прости-прощай - это когда настоящее тоже становится прошлым. Главное - не упустить момента. Нет-нет, не следуетзадерживаться здесь надолго, утверждался в мысли Голубев, лет семь-восемь - никак не больше!
      Вернадский Владимир Иванович. Дар синтеза встречается гораздо режедара аналитического, что же касается Вернадского, тот был столько жеаналитиком, сколько и синтетиком, создал частные науки - геохимию,биогеохимию, радиогеологию, - но в то же время множество наук соединил в природное целое.
      Алешка: подай ему Нильса Бора! А Голубеву необходим Вернадский,разные потребности, но разные потребности - это уже разлад.
      Алексей понятия не имеет о том, что такое чистая наука, а Голубев -только что оттуда. Голубев знает, что для природы нет положительных иотрицательных величин, есть только критические состояния вещества. Только одна величина имеет для природы знак, знак отрицательный, - эточеловек, но собственный сын Голубева Алешка полагает себя величиной,во-первых, истинной, а во-вторых, безусловно положительной.
      Ноосфера - такое состояние биосферы, при котором разумная деятельность человека становится решающим фактором ее, биосферы, развития.Подумать только - геологической силой становилась черепная коробкаГолубева, и как тут обойдешься самим собой? Без Вернадского - никак! Темболее что открыватель - это всегда ответчик, а для каждого истца ответчик -необходимый персонаж.
      Но вот еще в чем дело: в одно время с Вернадским в России жил и творил другой товарищ - товарищ Сталин. Разница в возрасте шестнадцать лет.Вернадский: 1863 - 1945. Сталин: 1879 - 1953.
      Глава седьмая
      "+30"Вернадский Сталин
      1938
      "О некоторых основных проблемах "О диалектическом и историческом
      биохимии". материализме".
      "История природных вод".
      1939
      "О коренном материально- "Программа борьбы партии и энергетическом отличии живых и косных советского народа за завершение естественных тел природы". построения социалистического общества и"Биосфера". постепенный переход от социализма к коммунизму".
      1941
      "Плечом к плечу со всем народом" (в "О Великой Отечественной войнесоавторстве с X. С. Коштоянцем и Советского Союза".Ф. А. Ротштейном)."Несколько соображений о проблемах метеоритики".
      1946
      (посмертные издания) "Биография Сталина""Изотопы и живое вещество"."Начало жизни и эволюция видов".
      1950"Гёте как натуралист". "Марксизм и вопросы языкознания".
      1952
      "О геологических оболочках Земли "Экономические проблемы социализмакак планеты". в СССР"."Химическое строение биосферы".
      Такую вот (далеко не полную) справочку составил для себя Голубев.Недавно составил, года два тому назад, в порыве размышлений о собственнойжизни.
      Ведь жил-то он между чем-то и чем-то, в пределах каких-то границ, вотон и решил эти границы приблизительно, а все-таки определить.
      Границ все еще не получалось, он стал справку (за счет разных лет)расширять.
      Вернадский Сталин
      1901
      "О значении трудов Ломоносова "Российская социал-демократическаяв минералогии и геологии". рабочая партия и ее ближайшие задачи".
      1904
      "Страница из истории почвоведения". "Как понимает социал-демократияПамяти В. В. Докучаева. (Докучаев национальный вопрос".был любимым учителем Вернадского,и - надо же! - Голубев тоже чтилэтого ученого, основоположника науки о почвах.)
      1905
      "Кант и естествознание". "Класс пролетариев и партия "Ближайшие задачи академической пролетариев".
      жизни". "Коротко о партийных разногласиях"
      1917
      "О государственной сети "О Советах рабочих и крестьянских
      исследовательских институтов". депутатов".
      "Обязанность каждого (о гражданской "Что нам нужно?..".
      ответственности в период
      двоевластия)"
      1924 - 1925
      "О задачах геохимического "Октябрьская революция и тактикаисследования Азовского моря и его русских большевиков".бассейна".
      1926
      "Биосфера". "К вопросам ленинизма"."Определение геохимической энергии".
      1938
      "О некоторых ближайших задачах "История ВКП(б)".исследования льда арктических областей".
      Еще удивительно: Голубев жил, оказывается, в те времена, когда Вернадский создавал учение о ноосфере, а Сталин создавал "Историю ВКП(б)"и бросал реплики, которые воспринимались как великие откровения. Кпримеру:
      "Колхозницы должны помнить о силе и значении колхозов для женщин, должны помнить, что только в колхозе имеют они возможность стать на равную ногу с мужчиной",
      "Искусство руководства есть серьезное дело", "Советская торговля есть торговля без капиталистов", "Рабочий класс нашей страны, уничтожив эксплуатацию человека человеком и утвердив социалистический строй, доказал всему миру правоту своего дела".
      О "блоке коммунистов и беспартийных" особенно много Сталинымговорилось. Удивительно: и в этом блоке Голубев остался живым!
      По Вернадскому, наука - часть природы, она не только природу изучает, но и взаимодействует с нею, создает б и о с ф е р у, а затем и "мыслящую" оболочку земного шара - ноосферу. Наука составляет геологическийпласт, новые формы обмена веществом и энергией между людьми и окружающей природой.
      По Вернадскому, природа - гармония видов, подвидов и семейств,уничтожение хотя бы одного вида влечет за собой вымирание других видов,то есть сокращается общий для живого вещества генетический фонд.
      По Сталину, коротко и отчетливо: природа - это бессмысленная материя, в которую необходимо привнести идеологию.
      По Сталину, природа могла создать существо умнее, чем она сама, толькоради "венца своего творения" она и существовала.
      Каким-то образом Голубев пережил и это противоречие, Вернадский -Сталин? Даже не очень его и заметив?
      Каким же образом-то одна и та же страна в одно и то же время моглапородить и Вернадского и Сталина?
      Почему это возможно, что человеческое мышление следует в стольразличных направлениях?
      Жуткое таилось в выписках Голубева, какой-то окончательный ответ,смысл которого был ему по-прежнему недоступен... Что-то роковое... Слишком большое расстояние между одним и другим, если в нем потеряетсяэкология ничего удивительного.
      Конечно, науке трудно создавать Вернадских, потому что он - ее целое.Другое дело - Сталины, эти рождаются сами собой, рождаются вне. Вне наук,вне самой жизни.
      Голубев всматривался в фотографии разных лет: Вернадский и Сталин -молодые люди, Вернадский и Сталин в зрелом возрасте, Вернадский и Сталин на склоне лет... Голубеву казалось - это жители разных планет, разных мышлений, а в межпланетных различиях между ними он так и не находил себя, слишком велико пространство, в нем ничего не стоило затеряться, вот он и думал: затерялся!
      По Голубеву, сталинизм и без Сталина был жив-живехонек, в отношениилюдей к природе прежде всего. Сталин победил Гитлера - почему бы емубыло не победить и природу? Не составить Великий план преобразованияприроды? Не вынести постановления о преобразовании Нечерноземья вцветущий сад? Почему бы не построить (для войны с США) железную дорогуот Воркуты до мыса Дежнева вдоль Полярного круга? Была бы идея, идея ивождь, - остальное в природе найдется, обязано найтись, это и естьсталинизм!
      В природе недостаточно коммунизма? Недостаток нужно немедленноустранить!
      И дело Сталина жило в проекте Нижне-Обской ГЭС, а в более поздниегоды в таких проектах переброски и регулирования стока, как:
      Енисей - Обь, Волга - Чограй,
      Обь - Аральское море, Сухона - Волга,
      Обь - озеро Чаны, Дунай - Днестр - Днепр,
      Печора - Волга - Каспийское море, Ленинградская дамба,
      Волга - Дон, дамба в горле залива Кара-Богаз- Гол,
      Волга - Урал, Сырдарья - Амударья - Арал.
      Ни один из этих проектов не был осуществлен до конца, и не без участия Голубева их постигла участь Нижне-Обской ГЭС. Ему бы погордиться,однако не до гордости было, гордились те, кто эти стройки начинал, кто их"инициировал". Инициатива - вот что было важно, и далеко не всегда нужен был финал - зачем?
      Лучше по-другому: тратить государственные миллиарды, открывая проектные конторы, развертывая строительство, вешая золотые звездочки нагрудь, а потом строительство свертывать, растягивать его на десятилетия -это гораздо безопаснее, чем сооружать БАМ. Лишь бы был обеспечен "объем затрат", лишь бы он, все остальное - дело второстепенное.
      Дело Сталина живет и нынче, и вот уже П. А. Полад-заде преобразовалМинводхоз в концерн "Водстрой", концерну позарез нужны великие стройки,он без них - ноль без палочки. И опять на слуху Волго-Дон-2.
      Важно начать; чем кончить - слуху нет.
      Коммунизм ведь тоже не был построен, зато был списан (с серьезнымзапозданием), и это - принцип, это психология советского народа: важноначать, после разберемся что к чему.
      Проект переброски части стока северных рек в Каспий... Комиссияакадемика А. Л. Яншина против. Статьи против печатаются десятками,сотнями. Совмин (Н. И. Рыжков) проблему рассматривает, слушает докладакадемика А. Г. Аганбегяна, водохозяйственники - брежневские выдвиженцы, - министр Н. Ф. Васильев, первый его зам П. А. Полад-задеотбиваются (может, и в самом деле верят, что осуществят переброску доконца?). Решение Совмина: проект отменить (вернее, отложить, в СССР ведьничто и никогда не отклонялось, только откладывалось - точно так же было и с проектом Нижней Оби). Противники переброски ликовали, праздновали победу, Голубев ликовал и, кажется, праздновал, а нынче уже подвосемьдесят было, он по дурной своей привычке размышлял - что и как?
      Был человек, один встретился ему, который, кажется, понимал проблему уже за пределами "за" и "против".
      Фамилия - Брусницин, член-корреспондент Академии наук СССР,теоретик. (Теория круговорота вод суши.) Вот он-то, ко всеобщему недоумению, был назначен директором института, институт занимал ведущее положение в разработке проблем переброски.
      Долгие годы институт этот находился под крылом Минводхоза -Гипроводхоза, и вдруг - независимый ученый во главе? Нонсенс! "Инициаторы" насторожились.
      При первой же встрече в институте перед началом рабочего совещанияБрусницин подошел к Голубеву, негромко спросил:
      - Они, перебросчики, и в самом деле хотят строить до конца? Или -блеф?
      - Не знаю... Нет, не знаю, - вздохнул Голубев. - Не могу понять!Совещание началось, и теперь уже не с глазу на глаз, а перед всеми
      участниками совещания - человек двадцать сидело за столом - Брусницин
      повторил вопрос:
      - Вы, перебросчики, и в самом деле хотите строить до конца или этоблеф? - И на слове "блеф" сделал ударение.
      Но или на самом деле, или был сделан только вид - никто не придалсмысла этому ударению, этому слову, этому вопросу, и вопрос остался безответа.
      А Брусницин и еще сказал:
      - Разрушать - не создавать. Мы старый мир разрушим до основания, азатем... Вот я вспоминаю ваши статьи, товарищ Голубев...
      Участники совещания вдруг примолкли. Что писал Голубев - это их небог весть как волновало: кто-то лает, а караван идет, другое дело, если такзаговорил директор института. Вслух. На официальном совещании. Директор - у него штаты, у него бюджет, от него немало карьер зависит, он вправительство вхож, у него в Госплане такие-то и такие-то друзья...
      Брусницин посмотрел на Голубева, Голубев подумал: "Блеф - это же всянаша действительность? Вся она - игра во что-то, чего нет на самом деле?"В нем самом давно это ощущение жило...
      Он вспомнил день второй в "кВч", когда сжигались, сдавались в утильдесятки проектов грандиозных гидротехнических сооружений. День второйтоже мог бы называться днем блефа? Блеф - днем вторым?
      После совещания его участники толпились вокруг нового директора - ктос какими-то бумажками, кто с выражением готовности старательно послужить, кто с автографами на своих книжках по проблемам водного хозяйства - удобный случай представиться, создать первое впечатление у начальника, по слухам, требовательного, знающего и с чудачествами.
      А Голубев видел этих людей будто и не в кабинете директора, а на сцене: все старательно изображали свои роли - ученых, администраторов, прогнозистов будущего и аналитиков прошлого, все были страдальцами проблемы переброски, а проблема была блефом, и никому не нужен был ее конечный результат. Да и кто доживет до этого результата: десять лет изысканий и проектирования, пятнадцать - строительства, еще десять - пусковой период...
      "Развитой социализм..." - припомнил Голубев обозначение эпохи, вкоторой он, все эти люди жили, и снова заметил на себе пристальный взглядБрусницина, приблизился к нему и услышал его глуховатый, как бы к самому себе обращенный голос:
      - Послезавтра. В это же время. Здесь.
      Ну конечно, нелегкой жизни был этот человек... Среднего роста, седойуже, с лицом пристального внимания к окружающему, мысли тоже пристальной. Голубев как только приблизился к этому лицу - поверил ему. Неслучалось с ним никогда, не очень-то он верил в свой собственный первый
      взгляд, но слишком значительным был вопрос, значительность требовалакому-то поверить, требовала не оставаться в полном одиночестве.
      До послезавтра надо было дожить, в чем-то еще досомневаться-доубедиться, чтобы вступить в беседу с этим человеком, более очевидным, чем ты.
      И Голубев до четырех часов послезавтра дожил, а Брусницин нет,Брусницин погиб поздним вечером следующего дня.
      В тот вечер за ним почему-то не пришла машина из гаража Академии наук, ученый секретарь вызвала такси. Брусницин поехал на дачу и дорогойвыпал из машины. Таксист не заметил, как это случилось. Неподалеку отМытищ Брусницин умер на обочине дороги. (Опять - Мытищи!) Позже иеще следовали потери скоропостижно умер академик Г. И. Петров, ещенедавно Петров руководил космическими исследованиями, достиг многого,но тут решил перейти к делам земным, занялся проблемой переброски...(Петров был не один такого рода доброволец.)
      Кандидат наук Бабенко - тоже потеря! Голубев отмечал потери, будучини много ни мало, а победителем: проекты, которым все эти люди противостояли, действительно не осуществлялись, ни один! Однако же - какая тампобеда чувство роковой неизбежности охватывало Голубева, и нынче онбоялся такси, автопрогресса боялся как некоего предначертания собственнойсудьбы, а вместе с тем и судьбы человечества тоже.
      И еще ждал он со дня на день, с часа на час экологической катастрофы,еще не случившейся, но уже великой, она была неизбежна, чувствовалГолубев, неизбежна как последнее предупреждение, как очередной факт вцепочке уже свершившихся фактов.
      В Магаданской области Минводхоз загубил сотни тысяч гектаров (впорядке "улучшения земель"), и тамошние следователи передали Голубевуизобличающие мелиораторов материалы, несколько толстых томов, но чутьспустя выпросили их обратно и скрылись в неизвестных направлениях.Страх следователей передался и ему, передался без страха собственнойсмерти, а сам по себе, как состояние жизни. Но и Магадан все еще не былсобытием глобальным.
      "В мае 1986 года раскаленный кратер чернобыльского реактора No 4поглотил последний мешок песка, перевязанный алой ленточкой, которуюприпятский комсомол заготовил к празднованию Первого мая. В тот месяцПрипять превратилась в город-призрак. Ее жители вошли в число первых100 тысяч человек, которым было предписано покинуть свою землю и домав 30-километровой зоне".
      "Количество погибших в течение первых пяти лет после аварии - 7 -10 тысяч человек. К весне 1991 года умерли 4 тысячи ликвидаторов аварии".
      "Облучению подверглись свыше 500 тысяч человек".
      "Заражено вокруг оказалось 130 тысяч квадратных километров (площадьЧехословакии, ныне - Чехии и Словакии, площадь Нижне-Обского водохранилища по проекту) - слишком большая территория, чтобы ее можно было когда-нибудь очистить или хотя бы эвакуировать всех живущих здесь людей".
      "Если ход заболеваемости жертв Чернобыля будет таким же, как у японцев после Хиросимы, должно пройти несколько десятилетий, прежде чем мы узнаем истинные последствия аварии для людей, не говоря уж о здоровье природы".
      "В системе бюрократического волюнтаризма, где каждый проект обставлен сотнями постановлений, решений, указаний и согласований, нельзяустановить, какая бумага из числа главных, какая - из второстепенных, ктонесет ответственность за проект, кто - за его исполнение, и судить надо иливсю систему, или - никого... Такие катастрофы, как Чернобыль, отражаютстепень катастрофичности всей системы управления, всей государственнойсистемы".
      "Советские власти вину за взрыв возложили на операторов станции, незатронув ни одного лица вверх по иерархической лестнице".
      Год за годом вычитывал Голубев подобные цитаты и думал: "А кто, кроме операторов, оставался ответчиком для советской власти и ЦК КПСС?.. Не было нынче ни правой оппозиции, ни врагов народа, ни вредителей - и потому небывало тяжелое для Советского государства наступало время!" - догадывался Голубев, а собственного успокоения ради вспоминал свет в окошке.
      Очень мил, очень близок был Голубеву Александр Иванович Воейков(1842 1916). Родной человек и только! Будто вчера виделись, вчерабеседовали, а ведь не виделись и не беседовали никогда. Крупный былчеловек, не совсем уклюжий. Лысоватый. В дешевеньких очках. Беседовать-то он с Голубевым беседовал, но безголосо - голоса его Голубев не слыхал, вернее всего басок, либо баритон. Из дворян. Очень простенько одевался, галстуков, кажется, не знал. Демократ. "По своим общественно-политическим взглядам не поднимался выше уровня буржуазного либерала" (Большая Советская Энциклопедия).
      Не по причине буржуазного либерализма, но Воейкова Голубев стеснялся: неприлично подчеркивать близость к знаменитым родственникам и выдающимся умам. Однако же оттого, что ты скрываешь свои привязанности, они становятся еще сильнее, еще выше.
      Тысяча семьсот работ, создание науки климатологии, учения о снеге, о реках ("Реки - продукт климата") и другое многое было географией Александра Ивановича, он будто бы уже тогда, век назад, отдалялся от Земли и со стороны наблюдал, как этот шарик крутится-вертится, что показывает глазам человеческим, а что от них скрывает: догадывайся сам. Он был догадлив: надо изучить верхние слои атмосферы! Столько же кабинетный ученый, сколько и путешественник, он на годы исчезал в лесах Явы, Цейлона. Центральной и Южной Америки, вверяя себя тамошним проводникам, лекарям и нравам, изучая их языки, обычаи.
      Ничто не ускользало от взгляда А. И. Воейкова: из чего и как, с каким наклоном крыш были построены жилища, какие образовались почвы, какие на почвах произрастали дикие растения и какие возделывались искусственно. Воейков делал выводы и писал труды о климате Японии. Много позже, когда в этой стране возникла сеть метеорологических станций, все его заключения были подтверждены. И "Климаты Северной Америки" пришлись американцам ко двору.
      Александр Иванович был первым из тех последних географов, которые еще видели, умели видеть природу природными же средствами, то есть собственными глазами, слухом, осязанием, обонянием, для которых информация еще не заменяла наблюдений и наблюдательности. Как и всякий из "последних", он был чудаковат, десятилетиями издавал на свои средства "Метеорологический вестник", когда же средства иссякли, с удивлением узнал, что существует этакое понятие: гонорар!