Записки горного инженера - Золото севера

«Отсидку» продлили. На золоте работают в основном политические, уголовники редко, их немного и вообще-то осталось в этих краях, куда-то туда, где потеплее переводят их, видать тяжело «уголовничкам» на Севере лютом, «политические» в основном тянут золотую лямку. Но и за ними нужен глаз да глаз, а может, еще и повнимательнее надо быть с ними! Они же умные, хитрые…

Остановлены промприборы, очищены от песка и грязи все площадки, проверены все пломбы – не нарушены ли где, а то аврал, обыск, «шмон».

Бригада собралась у костра в ожидании конвоя.

– Слушай, горняк, хороший ты видать парень, не откажи в просьбе. Много нам от тебя не надо, но ты же знаешь, какие у нас в ларьке ограничения с чаем, приносил бы ты нам пару пачек чая по утрам, а мы бы тебе по век наш благодарны были. – И всё это с таким дружелюбием, с такой любовью в хитрых глазах. Георгий мгновенно «врубился», вышел на полянку:

– Всем построиться. – И когда все притихли, с любопытством поглядывая, что это «горняк» придумал, Георгий спокойно объявил:

– Вот что, господа хорошие, не знаю, долго ли нам вместе работать, думаю весь сезон, давайте сразу договоримся – ни я вам ничего не должен, ни вы мне. За работу буду спрашивать, а остальное, как говорится – каждому свое. Поэтому, просьбы вашей, ну, в отношении чая, будем считать, что не было. Я, по крайней мере, о такой просьбе ничего не слышал!

Сполоск шлюзов, отмывка песка, доводка и «отжарка», сушка золотого песка, заняли много времени, закончили только под утро, где-то к пяти часам. Золотой песок, его по виду было менее килограмма, ссыпали в специальный кожаный мешок, взвешивать нужно в кассе, мешок замотали, перевязали жгутом, Георгий забрал мешок в руки:

– Пойду, подниму кассира, кто у нас сегодня в дежурстве, не помнишь, – спросил «доводчика».

– Кажись, Верка. С тобой пойти? – положено у золота быть не мене, как троим, но что всем делать в пять часов утра?

– Ладно, идите спать, сам унесу. – Дело привычное, когда золота немного, всегда так делали.

Георгий с нетяжелым свертком пошел искать Верку. «Хорошо бы хоть дома застать, а то еще и по гостям наищешься».

Веркины окна в темноте, без света.

«Постучу». Постучал в высокое окошко, даже на «завалину» пришлось залезать.

– Вера, а Вер, иди, прими золото. – «Выставилась» в окно минут через десять, уставилась, как на бандита с большой дороги.

– Тебе что, лень в расписание посмотреть, там же ясно обозначено – Клава сегодня на дежурстве, что ты ходишь людей пугаешь, глаза-то «разуть» трудно? Что ты будишь, людям спать не даешь! – Крику на всю округу.

– Так ведь золото, пойдем, прими, мало ли чьё дежурство.

– Ага, счас, побежала, к Клавке иди, её подымай.

Побрел к Клавке. Устал смертельно, сутки уже на работе, ноги еле передвигаются.

– Клава? – постучал в окно.

– Кто? Это ты, Георгий? – сейчас, минуту, сейчас оденусь, иди к кассе, я сейчас прибегу.

Наконец все в порядке, золото взвесили, акты составили, пломбы поставили.

– Пошел я, Клава, спать.

– Конечно, конечно, Георгий, ты уж это, не подведи меня, как будил – никому не скажи?

– Да ладно, сочтемся, привет, а то, у меня уж и глаза-то не смотрят.

– Ну давай, давай, спи иди.

На участке «горняков» трое, работают сутки – через двое. Переработка, конечно, но за переработку платили, за два дня вполне отдохнешь, претензий у мастеров не было. Георгий постучал Диме, – «я закончил смену, золото сдал, завтра твои дела».

– Давай, «старик», спи. Я в порядке, смену с утра приму. После того случая с чаем и построением бригада как-то подтянулась, стала с Георгием почтительна, но появилась и настороженность – «Не из ментов ли?».

Вскоре произошел еще случай – не включается «бочка» да и только. И там электрик смотрел, и здесь проверил – не включается. Пускатель на отметке 23 метра, ползти туда наверх да ползти по крутым лестницам, но Георгий обходил Промприбор сверху-донизу за смену не менее двух раз, ему не в тяжесть, он поднялся и увидел, что рубильник просто-напросто выключен. А Промприбор стоит уже почти полчаса, уже по правилам о простое надо по-начальству докладывать, электрика же нет, без его ведома не включишь, хотя на рубильнике даже таблицы нет – «не включать, работают люди». Георгий по громкоговорящей связи вызвал электрика, видел сверху, что тот бегом кинулся от костра, всегда горящего у места отдыха и курения, там – то чай у них, то «чифирь». Видит электрик, что горняк ждёт, торопится, спешит по лестничным переходам. Прибежал к «пакетнику», ждет. И вдруг:

– А, горняк гребаный, это ты рубильник выключил, не хочешь работать!

Георгий оторопел, чего-чего, а такого он не мог и подумать.

– Да ты что, Вася, я тебя здесь жду, у тебя хочу спросить, почему стоим.

– А я откуда знаю, почему стоим, я давно все нашел и все сделал. – Георгий все понял. Взял за плечи электрика, внимательно вгляделся в глаза.

– Включай. Промприбор заработал.

– Пошли. – И только вышли на узкую лестничную площадку, вниз – аж смотреть страшно, больше двадцати метров, бездна, Георгий мгновенно развернулся, схватил Васю за грудки и резко наклонил к невысокому перильцу:

– Быстро говори, кто надоумил, сброшу гада, говори!

– Ты что, горняк, ты что, ребята проверить решили, отпусти, руки не держат, сорвусь, отпусти…

– Сволочь, никогда не прощу, запомни, и своим накажи, никогда! А еще что-нибудь придумаешь, на «строгача» пойдешь. Понял!

– По-по-понял, пусти, боюсь сорваться, поня-я-я-л, пусти.

А через два дня – новое событие. Встало сразу всё! Не стало воды и всё остановилось автоматически – промприборы, конвейера подачи песка из приемного бункера. Георгий к Васе – что у тебя опять?

– Алексаныч, счас, все быстро проверю, доложу, счас, я быстро.

Выяснилось – отключение на насосной, а это вне «зоны», бригаде не подвластно.

Георгий пошел на вахту.

– Узнай, дежурный, что там с водой, отключилась насосная.

– Горняк, всех уже обзвонил. На насосной никого нет, дежурному сообщил, диспетчеру на прииск тоже, жди.

– Слушай, выпусти ты нас с электриком, мы быстро разберемся, а то ведь их до конца смены не дождешься. – Вася здесь же, за дверью.

– Да ты что, горняк, с луны что ли ты свалился, да если я, ну тебя ладно, хоть сейчас, а если я твоего электрика выпущу, сирена же на весь Оймякон завоет, нас же с тобой рядом с твоим Васей поместят!

– Ну, тогда ладно, выпускай хоть одного меня.

До насосной метров восемьсот, по болоту. Все подходы к насосной со стороны поселка, от зоны подхода не предусмотрено, а потому ни тропы, ни дороги нет. Но пробираться как-то надо. Надо. Пошел. По кочкам, по видимому сушняку.

В насосной Георгий быстро определился – сработал предохранитель. Нашел. Да, вот они, в ящике, запасные. Поменял, позвонил диспетчеру, так и так, нашел, заменил, можно ли включиться, не работают ли на линии? «Да нет, все у вас, включайся». Через пятнадцать минут все заработало, зашуршала отвальная галька, пошли золотые пески.

Вот после этого случая бригада приняла Георгия уже безоговорочно. А это значит – на всю оставшуюся жизнь бригада за Георгия костьми ляжет – не тронь наших!

Богата земля северная. Георгий каждый раз изумлялся и восхищался, когда приходил посмотреть на работу бульдозеров, что подавали пески в завалочный бункер. Не мог никак привыкнуть к тускло блестевшим золотинам на гусеничных башмаках бульдозера. Кто бы рассказал, никогда не поверил бы, что вот так просто, в куче песков – видимое золото. А бульдозерист равнодушно толкает пески в бункер, «питатель» подает их дальше на конвейер и золотоносное сырье течет по предназначенной ему схеме аж до резиновых ковриков на шлюзах промприбора. А ночью, после второй смены – «сполоск». Теперь уже не доводчик с помощником, целая бригада работает на шлюзах, под надзором вооруженной охраны, специальная комиссия принимает и опечатывает банки с золотом и не по нескольку сот граммов, а килограммы, и даже десятки килограммов снимется со шлюзов. И горняк не ползает с мешочком по поселку, не ищет кассира, касса работает круглосуточно – то принимает добытое золото, то отправляет на прииск. Со шлюзов везет в кассу специальным транспортом добытое за сутки золото специальная комиссия и специальная охрана! Не горняк, с мешочком подмышкой!

Смена Георгия в передовиках, она первой на прииске намыла и килограмм, и десять килограммов, и пуд. Это такие вехи передовиков на прииске, это отмечалось в стенгазетах, за это бригада премировалась. Поощрялась. Уже через два месяца почти все члены бригады – кому устав «зоны» позволял – были за «ударную» работу переведены и жили на свободном поселении, в прилагерном посёлке. Очень гордились этим!

Отношения с бригадой у Георгия были дружеские, но не панибратские, этого не позволяли себе рабочие. Держал необходимую дистанцию и Георгий. На «перекурах», у постоянно поддерживаемого костра – то надо чаёк подогреть, то заварить «чифирьку», любимый «зэковский» напиток, то обед подогреть – часто заходили разговоры о жизни лагерников. Некоторые не скрывая рассказывали о себе – было что-то в Георгии этакое человечное, люди распахивались перед ним, рассказывали иногда откровенно – за что судьба их так больно ударила.

В бригаде работал электрик. Пожилой, далеко за пятьдесят, политический. Вадим Сергеевич звали его все почтительно. С уважением. «Сидит» давно, и как он однажды выразился, освоил все «лагеря» страны, во всех климатических зонах. Бывший полковник Генерального штаба – это Георгий узнал из анкеты, всех, кого допускали к золоту, первый отдел знакомил с анкетами. За что попал в лагеря этот полковник Генерального штаба долго не рассказывал, а тут как-то вечером, электрика не было, он остался на вторую смену. Когда все механизмы вертятся, работают, делать в вечернюю смену особенно нечего, все подготовительно-заготовительные и ремонтные работы делаются днем. Сидя у костра они с Георгием и разговорились.

То было время «реабилитаций» виновных-невиновных, низвержений авторитетов. Двадцатый съезд, разоблачение культа Сталина, свобода мнений, свобода «болтовни» и самоутверждений вчерашних уголовников.

Георгий об этом и заговорил у костра – скоро свобода всем «политическим», вовсе они не предатели, не враги народа, скоро и вам, Вадим Сергеевич, наверное, придет постановление о реабилитации, – ну и еще что-то в том же духе.

– Наивные вы ребята, нонешнее поколение, всему-то вы верите, что вам рассказывают. Да было бы тебе известно, молодой человек, иным уголовникам и не снились те преступления, за что сидят политические. Я вот давно уже здесь, на Эльге, а что-то не помню, чтобы кого-то отпустили, помиловали. Сегодня вот много говорят, что лагерей скоро не будет. Может, и не будет лагерей, но только не потому, что нас, «зеков», выпустят. Подумай, если нас всех сегодня выпустить, чего мы там со своими обидами натворим? Если лагеря кому-то понадобится ликвидировать, то и нас ликвидируют вместе с лагерями! Уж это, как говорилось в старину, и к бабке не ходи!

– Но вот Вы-то сами, Вы же «политический»! Вас то за что посадили, не за анекдот же про Сталина?

– Что ты обо мне понимаешь, Георгий. Ну ладно, раз разговор такой пошел, теперь я уж старый, двадцать три года по лагерям «катаюсь», теперь уж мне за «болтовню» не добавят, расскажу, раз спрашиваешь. Так вот – я и есть настоящий убийца. Больше того, я загубил ребенка, собственную родную и любимую дочь. Да меня тогда расстрелять было мало. Но у нас тогда за убийство не расстреливали, расстреливали вот как ты говоришь, за «анекдоты» да за «болтовню» разную! Но – в основном за «богатство», за деньги наворованные. Если у кого были, тех-то уж точно – «подчистую», чтобы не «мозолили» глаза.

Георгий аж растерялся от неожиданности.

– Как же это.

– А вот так. Поехал я на работу, да забыл что-то, не помню уж теперь что, спохватился на работе, но закрутился немного, как всегда утром что-нибудь да есть неотложного. А часика через два вернулся – жена моя с нашим «политработником» в постели «тешится». Я сгоряча выхватил свой пистолет, мы тогда всегда были при оружии, да и уложил обоих прямо в постели. А тут дочь выскакивает на выстрел, она не успела в школу уйти, ну я и заорал – а, и ты туда же, такая же бл… растешь, и всадил в неё остатки обоймы. Не мог я тогда понять, как это, дочь дома, а жена с любовником, значит не впервые, значит привычно все это! Дали мне двадцать пять. Не за жену и не за дочь. Дали за политработника. Вот тебе и «политический».

– Неужели такое возможно, неужели это было, да еще с Вами?

– Было, еще и почище было. Ты пойми, Георгий, новые люди, новая власть, вчерашние унтера, студенты да бандиты всех калибров и мастей неожиданно пришли к власти. К неограниченной власти! К власти, о которой царь и не мечтал. Что они могли, что умели, а главное, что они имели? Вот и торопились жить, хватались за все и хватали все, что схватить можно. Никто, даже из них никто и никогда не верил, что эта, случайно свалившаяся на их головы власть, надолго. Вот и торопились. А вы – политические, политические… Да ворье такое же, только воровали «по закону». За что политических не любят уголовники? Думаешь за «родину», как рассказывают некоторые недоумки в разных там изданиях да повестях? Да за это самое и ненавидят, что они, воры, воровали с риском для жизни, а политические – по ими же установленным «законам». Ну, а теперь, конечно, сейчас все лезут в «реабилитацию». Да еще и орут о справедливости. Кто доносил на ближнего, тот и орет больше всех. Я не жду ничего, не за что меня реабилитировать. Дочь жалко, только перед ней я виновен, ни перед кем больше. Разве вот, еще и перед собой…

– Замолчал. Глаза увлажнились.

– Прости, Георгий, распалился я что-то, забудь все, что я здесь «нагородил», не знаю, что это навалилось на меня, впервые за двадцать-то три года, прости. – Он тяжело встал и ушел к Промприбору.

Как-то еще раз подвернулся случай для откровенного разговора – выполнили досрочно месячный план, резервные дни оставались, решили сделать хороший ремонт, чтобы потом, в следующем месяце, не тратить лишнего времени, не иметь ремонтных простоев. Запустили после ремонта все механизмы, устали, а приятно отдохнуть, когда все работает, все крутится, все запущено твоими руками, знаешь, что все надежно, ничего не сломается, ничего не остановиться – только что сами все проверили, наладили, отрегулировали.

Собрались у костра, настроение хорошее, чай, «чифирёк» – чашки пошли по рукам. Вадим Сергеевич вдруг заговорил сам, обращаясь прямо к Георгию.

– Вы вот нашумели там про «культ личности», а того не соображаете, что подрубили тот самый сучок, на котором все и сидите. Что за «разоблачения», кого «разоблачили»? Да сами себя и разоблачили. Всему же миру известно, что Хрущев никакой не Сталин и никогда им не станет. И он это знает, вот и замутил воду, надо же ему как-то самоутверждаться! А того невдомек, что вся политика Союза на авторитете Сталина держалась, и сейчас, после этого дурацкого «разоблачения», весь мир потешается над вами, и всё, что вы заработали недавней Победой, всё пустил ваш гениальный Генсек псу под хвост. Наплачетесь вы еще с этим разоблачением. Если вообще уцелеете. Это же первая «закопушка» под корневые устои вашего нового государства! Вы же всему миру сказали – нет, не то мы делаем, не так мы строим задуманный старыми большевиками коммунизм. А еще сказали всем – Не верьте! Что мы говорим и что мы делаем – это далеко не одно и то же! Сказали всему миру, но сами этого еще и не поняли. Если уж на то пошло – сам Хрущев или такие же как он, «прихлебатели» из ближайшего окружения Сталина – виноваты не меньше, если не больше во всем, что происходило. Они же самые что ни на есть «доносчики». Да еще и какие! Сами же подставляли своих ближних! Кому же еще и мог верить Сталин, как не им. Сами же все устраивали, а теперь сами же и разоблачают, не мы, мол, все он. Хамелеоны… Вы как тот ядовитый скорпион – когда заходите в тупик, когда не знаете, что делать дальше – сами себя жалите! Ненадолго все это у вас, с таким-то подходом.

– Да что ты на меня-то навалился, я что ли участвовал в этих разоблачениях?

– Вот, вот, пройдет совсем немного времени и все вы – вчерашние соратники и активные участники, все вы и партийные, и беспартийные, все вы постараетесь отмежеваться от сегодняшних дел. Да нет, не понять вам всего этого сегодня… – и замолчал. Ни на какие вопросы больше не ответил. Встал и ушел от костра.

Никогда больше до конца промывочного сезона таких разговоров у костра не было. А потом, с окончанием «промывочного сезона», их дороги разошлись. Надолго, навсегда…

* * *

Георгий еще спал, после суточного дежурства, когда поздним вечером в его дверь громко постучали. Георгий быстро накинул халат и открыл дверь. В дверях стоял начальник участка, дальше по коридору, у двери комнаты Димы – какие-то люди, в штатском и милиция.

– Георгий, надо выйти на смену, заменить Диму, ты все же поспал, Борису заступать с утра, пусть ещё поспит… – Борис, это третий горняк, они втроем работали по графику «сутки через двое» – Да и осталось совсем немного, когда начнут сполоск, ты можешь уйти спать, я там скажу кому положено.

– Да что случилось-то?

– Потом, потом, давай быстро к Промприборам, там же нет никого, без надзора же, понимаешь, что может произойти!

До вахты ходьбы от общежития 7-10 минут. Георгий, заполнив все журналы и пройдя положенные формальности, побежал к Промприборам. Полчаса ушло на обход всех рабочих мест, проверки замков и пломб на шлюзовых дверях, по дороге ни с кем не обмолвился не единым словом, но люди сами потянулись к постоянному костру.

– Что произошло, – спросил у электрика, который догнал Георгия и тоже смотрит вопросительно.

– Никто ничего не понял. Подошел начальник, отозвал Диму, а у самой вахты мы увидели «оперов», еще каких-то людей, Диме накинули наручники и быстро куда-то увезли. Машину мы видели, лагерный «бобик». Мы думали ты сам нам что-нибудь скажешь.

– Да не знаю я ничего, только проснулся…

Дима также как и все мастера в первые дни сполоска носил мешочек с золотом в кассу, также иногда «путал» кассиров, но каждый раз он не забывал зайти в общежитие и чуть-чуть отсыпать золотого песка в специальную баночку. Потом он сдавал золото в кассу, возвращался домой и зарывал свою дорогую баночку в специально устроенное на чердаке углубление. Так он отсыпал уже не первый год, откладывал понемногу все время, пока он там жил и работал. Теперь понятно, почему он не реагировал на предложения начальства пойти на повышение, бизнес, как теперь говорят, есть бизнес. Заподозрили его давно, стали следить, определили пути сбыта и вот, пришло время задержания. Время выбрали удобное – в смене самое малое количество людей, и в общежитии мало народу. Родители Димы жили где-то в Иркутской области, он туда и возил свои драгоценные «накопления» в каждый отпуск. Что тогда было не возить, ни контроля разного там электронного, ни «хомутов» портовских, да и паспорта никому в голову не приходило проверять. Свобода личности в то «угнетенное» время была абсолютной. И никаких тебе взрывов, убийств, никакого «рэкета». Это сейчас, пока дойдешь до метро, паспорт три раза проверят. А все равно и взрывают, и убивают, уж и само правительство, окружив себя пуленепробиваемой броней и многочисленной охраной не знает куда и как спрятаться! (вспоминается, как мать Александра Ульянова с прошением о помиловании сына подошла к царю в церкви – ну-ка, подойди сейчас!).

Там, в Иркутской области, у Димы был налажен сбыт. Через Бодайбинскую «Золотоскупку»! Но «Золотоскупки» не стало, золото копилось, нужен был новый сбыт, а его пока не было. Дима надеялся на отпуск, в отпуске все, мол, организую, а золота скопилось уже прилично. И все там, у родителей. «Опера» весь дом обыскали, перерыли и сад, и огород – ничего нет! В дом вернулись, а мать что-то валенки перекладывает, распихивает их по углам. «Что это она, летом и валенки». Взял опер валенок и едва не уронил – так тяжел оказался. Когда все золото из этих поношенных валенок ссыпали в одну емкость и взвесили, оказалось больше сорока килограммов. А еще и сбывалось, за три-то года сколько того золота продано было!..

Правда, опять же, раньше, при «Золотоскупке», все доставалось государству, пусть даже и разные прииска, да касса то государственная. И все оставалось в государстве. Хоть и ворованное, но свое. А куда бы ушли найденные сорок килограммов?

6

Коротко якутское лето. После двадцатого августа уже не можешь ходить без теплой куртки, а в середине сентября снег на землю ложится без всякого подтаивания под дневным солнышком. Да и солнышко это хорошо светит, да мало греет. Все «листвяное» мгновенно, в одну неделю опадает, а «игольчатое» сереет и становится суровей, к холодам готовится. И холода – тут как тут. В сентябре уже выше минус десяти термометр не показывает, а в середине ноября как опуститься за сорок пять, так до второй половины марта выше и не подымается. Ну, а что зимой вытворяет добрый «дедушка мороз», так и предсказать невозможно. Пятьдесят его «цельсиевых» – семечки. За шестьдесят на Эльге – привычный мороз. И пониже температура не случайная.

На прииске этим летом случилось недоброе. Прииск – государственное предприятие, оно работает на государственных запасах, утвержденных специальными геологическими инстанциями. Но не всегда прииск может выработать золотые запасы полностью, остаются участки, которые или экономически нецелесообразно отрабатывать, если содержание там падает, или еще проще – для полной, без потерь, отработки остающегося участка нужно выполнить большой объем подготовительных работ, а техники не хватает. Остаются недоработанными эти участки и их отдают старательским артелям – небольшим, способным вот на таких участках зарабатывать себе на жизнь. Была такая артель и на Эльгинском прииске. В ее составе была группа поисковиков, которая подчинялась напрямую главному геологу. Эта группа определенными методами и выработанными за долгую практику навыками искала по таежным ручьям золотые россыпи. Небольшие – сразу передавались в отработку старательской артели, если находили что-то существенное – по объемам и содержанию – такие запасы ставились на баланс и консервировались для будущих государственных разработок.

В этой группе работал талантливый поисковик. Звали его все – Вася «Китаец». О его способностях ходили легенды. Говорили, что Вася определял золото ладонями. Не прутьями всякими, не лозой – своими ладонями. Идет, скажем, группа по ручью. Вдруг Вася замирает, – тихо! – встанет на колени, что-то слушает, гальку перебирает, ладонями «слушает». Встанет, взмахнет руками, шапкой о землю – копай здесь!

Не было случая в практике этой поисковой группы, чтобы Вася ошибся. Как правило, найдя золото, группа имела право добыть столько, сколько они смогут намыть и унести. Сколько сумеют принести на прииск – все сдают в кассу и получают по старательским расценкам полный денежный расчет. Иногда это были очень немалые, по тем временам, деньги. После этого они обязаны сделать заявку и передать геологам свою находку – для дальнейшей «доразведки» и подтверждения запасов. Золото намытое принималось золотокассой по установленным на прииске расценкам, а за открытые запасы полагалась премия и диплом «первооткрывателя». За солидные «запасы» и премии выдавались приличные. До ста тысяч рублей начислялись иногда такие премии! Это – советскими-то деньгами!

Не было года, чтобы Вася возвращался из тайги пустым.

Как только они получали деньги, Вася устраивал общеприисковый «кураж». Он скупал несколько бочек чистого спирта в «Золотопродснабе», выставлял их на самом оживленном перекрестке поселка, на бочки ставились солидные ковши – и начинался «загул». Происходило все это после промывочного сезона, приисковые отдыхали, отгуливая летнюю переработку на промывке, начальство, освободившись от постоянных рапортов о выполнении плана, посмеивалось и не замечало Васиных проказ. А иногда приходили самые высокие приисковые начальники и сами прикладывались к волшебному ковшику.

Рассказывали, что Вася, за тридцать лет работы в тайге, только однажды смог поехать в отпуск на материк. При этом, «отоварившись» в магазине – лучшие сапоги, модный костюм, лихой полушубок, бархатные портянки и шапка из соболя – он нанял автомашину аж до Магадана. Но не далее. Далее проехать не смог, не сумел, не вытерпел, не устоял. Вернулся на прииск через пару месяцев в поношенной телогрейке, стоптанных валенках и в истертом «треухе». И снова в тайгу, снова в работу.

Этим летом Вася с компанией снова вышли на хорошее золото, пробили несколько шурфов и убедились, что золото солидное. Решили, чтобы наверняка, пробить еще два-три шурфа и податься на прииск, показать геологам место по теплу – пусть засекут основательно, чуяли мужики, что находка не рядовая.

Каждый старатель в одиночку проходил шурф до трех с половиной метров, глубже – объединялись, глубже одному не выкинуть породу, работали парами. Вася прошел свой шурф, оставалась последняя «отпалка». Взорвать, а уж выдавать породу будут вдвоем. Зарядил «шпуры», поджог шнур – по правилам положено поджигать, когда ты уже наверху, но это – время, перерасход шнура – поджигали еще в забое. Сколоченная лестница прислонилась к стенке шурфа. Вася быстро пошел в подъем, а тут лесенка и сломалась. Вася упал в забой. Крикнул было, да кто услышит, все заняты своим, дело привычное, всё это не впервой, каждый верил своим партнерам.

Он и на ноги не успел подняться – взрыв. Васю засыпало. Подбежали друзья – взрыв был, а где же Вася? Спустились, раскопали – от Васи одно «месиво».

Долго сидели друзья у шурфа-могилы. Решили – Васю схоронить здесь же, в шурфе. Закопать как есть, пусть покоится в своем золоте, и место это никому не открывать. Сколько потом ни бились с ними районные следователи – человек же пропал – сколько ни пытали старателей геологи, место это «поисковики» так и не открыли.

И лежит Вася Китаец до сих пор в своем золоте…

Лето для Георгия выдалось хлопотным. Не только горными делами занимался «горняк». Как только узнал профсоюз, что Георгий – мастер спорта, враз навалил на него всю спортивную работу на прииске. И получилось неплохо – весной стал Оймяконский район вторым в республике по лыжным гонкам, чего никогда не бывало (да-да весной, ибо в Якутии раньше апреля лыжные гонки провести невозможно – мороз), потом «Эльга» стала вдруг второй командой в футбольном турнире Оймяконья, а уж когда и в настольном теннисе команда прииска оказалась в призерах – вот тогда о Георгии заговорили, как о спортивной находке для района. Ему тут же предложили пост председателя спорткомитета района. Он вежливо отказался.

– Я студент, учусь заочно, мне горная практика нужна.

– Ничего, – сказал Лямцев, председатель объединенного профсоюза района, – поможем, тебе еще и легче «защищаться» будет.

– Нет, я не уверен, что долго задержусь здесь.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.