Гении авиации - Великий Яковлев. «Цель жизни» гениального авиаконструктора

Александр Сергеевич, разумеется, довел до сведения своих молодых коллег (впрочем, из этого в авиационной среде не делали секрета), что задания на разработку нового истребителя получили творческие коллективы, которыми руководили Поликарпов, Микоян, Лавочкин, Сухой, Флоров и Боровков, Шевченко, Пашинин, Таиров, Козлов, Яценко. Это знал каждый человек в конструкторском бюро, и над проектом работали как заведенные – без выходных, без отпусков, без отгулов. Собственно, так работали в те годы везде, это было нормой жизни, так что никто не только не роптал, но, наоборот, работали с увлечением, с радостью.

Координировать работы по конкурсу поручили новому наркому М.М. Кагановичу, недавно въехавшему в новое помещение в Уланском переулке. Академик В.С. Емельянов, работавший в то время с Кагановичем, в своих воспоминаниях описал переезд наркомата в новое здание: «Получив дом, хозяйственное управление немедленно принялось переделывать его. Ломались перегородки и ставились новые. Кабинет наркома – непомерно огромный – отделывался с особой тщательностью и роскошью. На стенах устанавливались панели из красного дерева, подвешивались дорогие люстры», в то время как там, где располагались управления и отделы, «мебель была куда проще, а количество рабочих столов так велико и они стояли так плотно, что протиснуться в оставленную для прохода щель от одного стола к другому мог не каждый». Самого же наркома Емельянов характеризовал так: «Это был грубый, шумливый человек. Я никогда не видел его с закрытым ртом – он всегда говорил и всегда поучал, любил шутить, но шутки его были часто неуместны, неостроумны и оскорбительны для тех, кого они затрагивали. <…> М.М. Каганович плохо разбирался в технике дела и наркоматом по существу руководили его талантливые заместители».

А ведь наркомату и наркому предстояло курировать еще один конкурс, объявленный вождем примерно в то же время. Скажем о нем хотя бы коротко.

Это был конкурс на создание штурмовика, или самолета поля боя. Товарищ Сталин, разумеется, понимал, что на современном театре боевых действий авиация должна играть свою уникальную – и очень важную! – роль. Анализ действий авиации, работающей над полем боя в таких военных конфликтах, как бои на Халхин-Голе, на Пиренеях, в Китае, привел к тому, что вождь призвал конструкторов создать универсальный самолет, который мог бы быть и легким бомбардировщиком, и истребителем танков, и штурмовиком, атакующим живую силу противника. В принципе, в его арсенале был уже самолет, разработанный в ОКБ С.В. Ильюшина – Ил-2, но его, Сталина, внимание к этой машине не пошло ей на пользу. На Военном совете один из его членов посчитал, что стрелок в задней кабине Ил-2 – излишняя роскошь, и конструктору настоятельно рекомендовали сделать самолет одноместным. Напрасно Сергей Владимирович говорил об обороноспособности самолета – тут люди тоже кое-что понимали в обороне, напрасно говорил об «уравнении существования», которое учило конструкторов, что невозможно изменить вес какой-то одной составляющей, без изменения исходных данных – они насчет существования кое-что знали.

Ликвидация хвостового стрелка означала переконструирование самолета. Членам Военного совета даже в страшном сне не могло привидеться, что они могут пренебречь советом вождя, они не стали утверждать, что поняли суть «уравнения существования», но хвостового стрелка постановили убрать.

Пока конструкторы Ильюшина лихорадочно перекраивают чертежи, другие конструкторы столь же лихорадочно готовят свои проекты к конкурсу штурмового самолета (не путать с конкурсом истребительщиков, в котором участвует КБ Яковлева). Приз на кону этого конкурса был небывалый. Говорят, что вождь сказал, что самолет, получивший первый приз в рамках конкурса «Иванов» (так мыслилось назвать самолет), будет произведен в таком количестве, сколько в России людей с фамилией Иванов. Скорее всего это один из мифов, которые роятся вокруг фигуры Сталина, но мифы от частого их использования имеют свойство материализовываться. Так это или не так, но в результате творческого состязания на создание «самолета поля боя» первое место занял проект молодого конструктора из туполевского гнезда П.О. Сухого. Штурмовик Су-2 был одобрен Военным советом и был запущен в производство сразу на двух заводах – в Харькове и в тверском поселке Иваньково (ныне г. Дубна Московской области). Не место сейчас разбирать достоинства и недостатки Су-2. По общему мнению, это был весьма неплохой самолет, но он, что называется, не пошел, и в секторе штурмовиков безраздельно хозяйничал Ил-2, которому уже в ходе войны вернули хвостового стрелка, и детище С.В. Ильюшина, показав себя в ходе войны с наилучшей стороны, попало даже в Книгу рекордов Гиннесса, как самый массовый самолет всех времен и народов.

Жизнь по заводскому гудку

А мы выйдем из ворот гудящего завода № 115 на Ленинградское шоссе (проспектом оно станет в 1957 году) и оглянемся, чтобы запечатлеть в памяти приземистое здание, поскольку о нем мы еще часто будем вспоминать, хотя бы уже потому, что его часто вспоминал сам Яковлев в своих мемуарах. Авиационным заводом это сооружение назвать было, конечно, трудно, оно, собственно, им и не было. Однако, если внешне перемен видно не было, то внутри старых стен изменения произошли разительные. Выбеленные в светло-салатный цвета стены конструкторских залов, современная аппаратура, яркое освещение, ковры, белые халаты – тогда все это было в новинку. Такой чистоты, такого порядка, такой четкости в работе надо было поискать на предприятиях авиапрома. Порядок и чистота были фирменным знаком, который Яковлев пронес через всю жизнь. Он и сам очень изменился. За последние три-четыре года из молодого конструктора-энтузиаста, первого среди равных, он даже внешне превратился в харизматического лидера, с которым даже его недавние близкие друзья не отваживались говорить запанибрата. Водораздел обозначился очень четко. Все разговоры были только о работе, о деле. Вот наблюдения Е. Адлера:

«В работе чувствовался большой подъем, который подогревал сам Яковлев, ежедневно обходивший чуть ли не все рабочие места. Его меткие замечания и острые вопросы вносили целеустремленность в конструирование машины. Беда, если спрашиваемый оказывался некомпетентным. На него сыпался град дополнительных вопросов до тех пор, пока не становилась ясна объективная реальность…

Если не считать некоторой грубости, АэС своей энергией и непреклонной волей, повседневной требовательностью и интересом к делу, практичностью и оперативным решением возникавших вопросов действительно завоевал у своих сотрудников огромный авторитет. Во время его ежедневных обходов каждый человек мог набраться смелости и обратиться к нему с любым вопросом, включая личные. Если АэС с ходу сам не мог решить какой-то вопрос, он тут же вызывал на место того или иного человека, от которого зависело решение дела. Вопрос решался немедленно и исчерпывающе…

Яковлев сам многословия не любил и не терпел его у других. Обрывал болтовню, не подкрепленную фактами. Сам всегда оперировал только неоспоримыми, неопровержимыми фактами, зачастую незначительными».

Говоря о сподвижниках Яковлева, мы всегда вспоминаем его ближайших соратников – Кирилла Виганта, Льва Шехтера, Евгения Адлера, Константина Синельщикова и других – и это, конечно, правильно. Но не хотелось бы, чтобы у читателя сложилось впечатление, что вся жизнь творцов самолетов, Яковлева в том числе, была лишь борьбой идей, хождение в неизвестное. Жизнь в Советском Союзе в 30-х годах была очень непростой, страна жила в состоянии постоянного дефицита, и применительно к авиационной промышленности самым жестоким дефицитом были кадры. В основном в крестьянской (или скажем так: в недавнем прошлом крестьянской) стране квалифицированных рабочих было крайне мало. Бурный рост промышленности (помимо авиационных заводов строились ведь и танковые, судостроительные, металлургические и др. заводы) предприятиям требовались тысячи, десятки тысяч слесарей, токарей, клепальщиков, револьверщиков, плавильщиков, людей сотен других специальностей, и найти их было очень трудно. Точнее, найти просто мало-мальски грамотных людей, желающих работать на заводе, которых можно было бы научить хотя бы азам промышленной дисциплины, навыкам работать с металлом. Поток сельской молодежи, хлынувшей в города после коллективизации, проведенной авральным путем, был велик, еще больше он увеличился после страшного голода 1933 года, но вчерашние селяне плохо приспосабливались к жестким нормам заводской жизни. Так, по данным М. Мухина («Авиапромышленность СССР в 1921–1941 годах», М., 2006), например, на Московском моторном заводе № 45 «в 1939 году при персонале в 1500 работников только за 11 месяцев уволилось и было принято «со стороны» более 100 человек». Пример 45-го завода отнюдь не исключение, а типичное явление того времени. Скорее всего примерно так же обстояли дела и на заводе у А.С. Яковлева – других-то кадров не было! – и когда мы будем говорить о странных летных происшествиях, об авариях и катастрофах, кадровый фактор надо будет иметь в виду.

Не способствовал укреплению дисциплины, стабилизации коллективов и психоз поисков врагов народа, царивший в стране повсеместно, и который, разумеется, не обошел и авиапромышленность. По данным все того же М. Мухина, в 1937 году на заводе № 24 было

«вскрыто и ликвидировано 5 шпионских, террористических и диверсионных вредительских групп с общим числом 50 человек, из них:

1. Антисоветская право-центристская группа в составе бывшего директора завода Марьямова и технического директора Колосова.

2. Шпионско-диверсионная группа японской разведки в составе 9 человек.

3. Шпионско-диверсионная группа германской разведки в составе 13 человек.

4. Шпионско-диверсионная группа французской разведки в составе 4 человек.

5. Террористическая и шпионско-диверсионная группа латвийской разведки в составе 15 человек во главе с бывшим заместителем директора завода Гельманом».

Примеров такого рода можно привести множество, но на заводе Яковлева молодой руководитель старался минимизировать вред от усердия сочинителей этих групп, и это ему по большей части удавалось.

Усилиями А.С. Яковлева от Моссовета было получено разрешение на снос ветхих строений на заводе и реконструкцию старых. В 1936 году для конструкторского бюро было построено специальное здание, обставленное и оборудованное с таким вкусом и столь удобное для работы, что сюда приезжали для ознакомления с научной организацией труда специалисты из других ОКБ.

Рядом с конструкторским бюро (в том же корпусе) были производственные мастерские. В 1937–1938 гг. был построен еще один производственный корпус площадью 2000 кв. м, на следующий год над производственными мастерскими был надстроен еще один этаж, и всему этому делу А.С. Яковлев уделял самое пристальное внимание – он был убежден: в грязи, неряшливости, в серых стенах нельзя создать красивый самолет. Яковлев любил это словосочетание: «красивый самолет».

И, конечно, повседневной заботой была технологическая культура. Чего стоил, например, приказ Глававиапрома, выпущенный в 1932 году, который разрешал заводам вносить коррективы в конструкцию самолетов и выпускать продукцию, «как заводу удобнее». Можно представить, что это было такое! Педант Яковлев выходил из себя в бесплодных ссорах с директорами заводов, и во многом благодаря его усилиям (это когда Александр Сергеевич стал заместителем наркома) в октябре 1940 года был выпущен приказ по Наркомату авиапромышленности № 518, категорически запрещавший вносить изменения в серийные чертежи и изменять технологические операции без разрешения главного конструктора и начальника главка.

Но это будет позже, а пока Яковлев наводит порядок на своем опытном заводе.

Для Александра Сергеевича Яковлева его завод, его КБ были не просто объектом приложения сил, местом реализации своих возможностей, они были продолжением его самого, недаром он в конце жизни здесь, на заводе устроит свою квартиру и будет жить, вдыхая воздух родного предприятия, которое он воздвиг на месте какой-то кроватной мастерской.

Но это будет потом, а пока истребитель И-26 (еще пока не Як-1, но прямой его предок) перекочевывает с чертежных досок в цеха опытного завода. Истребитель. Мечта…

Истребитель, мечта…

Эти слова: «Истребитель, мечта» произносили в те дни во многих ОКБ Москвы, Горького, Ленинграда, Харькова, Новосибирска. В двенадцати творческих коллективах шла напряженная работа над воплощением заказа товарища Сталина: дать стране современный, скоростной, хорошо вооруженный истребитель. Все верили, что участвуют в конкурсе.

Или, может, делали вид, что верили. Это был уникальный шанс для «молодых, безвестных» показать вождю свои творения, ибо и в авиации, как и во всем остальном, все решало слово Хозяина, которому приписывались и гениальная прозорливость, и невероятная интуиция, и способность постигать с одного взгляда все премудрости аэродинамики, агротехники, языкознания и всего сущего на земле…

Наверное, конкурс был необходим. Безраздельная гегемония Н.Н. Поликарпова в секторе истребителей не могла не насторожить Сталина. Да, самолеты его неплохие, а вдруг в головах молодых конструкторов зреют фантастические проекты, которые ошеломят мир. Немного смущало то, что 12 (двенадцать!) конструкторских бюро, способных создать истребитель, вряд ли сыскались в какой-то другой стране. Ну да что уж тут такого, мы всегда шли своим путем, а коль в стране столько талантов, то зажимать их это не по-советски.

Ориентиры у участников конкурса, строго говоря, уже были. Это был истребитель И-180, конструкции того же, еще неразвенчанного, «короля истребителей» Поликарпова, который уже проходил государственные испытания. Данные этой машины не были секретными в среде авиастроителей, так что надо было превзойти их, и – примеряй корону. А, судя по данным, заявленным Поликарповым, самолет И-180 получался грозным. Он не только был вровень с новыми модификациями Ме-109, но и по некоторым характеристикам превосходил своего заочного конкурента, не уступая ни в чем!

Ну, а если не дотянут «молодые, безвестные» до него, то ведь есть и еще один путь дискредитации конкурента. Тогда, наверное, будут понятны слова А.С. Яковлева:

«Поликарпову в последнее время не везло, авторитет его пошатнулся, в него перестали верить, и, что страшнее всего, он и сам, кажется, терял веру в свои силы… В период работы Поликарпова над И-180 проектированием новых истребителей занимался по меньшей мере десяток вновь созданных конструкторских бюро… Поликарпову приходилось таким образом соревноваться с конструкторами, которые хоть и не имели такого, как он, опыта и знаний, но они были молоды, полны энергии и стремления во что бы то ни стало добиться успеха и завоевать для себя и своих конструкторских коллективов право на жизнь… И вот теперь после того монопольного положения, какое он занимал в течение многих лет в нашей истребительной авиации, вдруг убедиться в том, что его обогнали молодые конструкторы, создатели истребителей МиГ, Як и ЛаГГ, было очень тяжело. Он прекрасно понимал также и, я думаю, глубже, чем любой из конструкторов, что оказаться с пустыми руками перед Родиной в самое тяжелое для нее время – это не только личная неудача».

Боже всемогущий, да тут все перевернуто с ног на голову! Это Поликарпов-то оказался с пустыми руками? Да ни один из представленных на конкурс истребителей не дотягивал да его (практически готового!) И-180. Разве что И-26 (будущий самолет Як-1) мог быть в чем-то сравним с ним. А ведь у Поликарпова в работе был еще и принципиально новый истребитель И-185, который превосходил по своим ТТХ все истребители мира. Самолеты с такими характеристиками появились в мире только в 1944–1945 годах! Да и упомянутый Яковлевым МиГ – это ведь тоже детище Николая Николаевича, которой прихватила с собой отколовшаяся от поликарповского ОКБ группа Микояна – Гуревича. Вот так «пустые руки» у «старика» Поликарпова, которому в описываемые годы было 46 лет, и талант его, безусловно, был на самом пике. Помимо всего прочего, у Николая Николаевича Поликарпова было полноценное конструкторское бюро, укомплектованное людьми, умеющими строить истребители, а в среде его конкурентов таковых не было! Далее, у Поликарпова был опытный завод, был серийный завод и говорить о том, что он, бедняга, чуть ли не задыхался, стараясь угнаться за молодыми конструкторами, которые полны желания «во что бы то ни стало, добиться успеха и завоевать… право на жизнь», вряд ли корректно со стороны А.С. Яковлева, тем более что Поликарпова к моменту написания книги уже не было в живых.

Весь «десяток» (по выражению Яковлева) творческих коллективов, создающих свои истребители, мог бы как-то рассматриваться, как реальная сила, если бы… если бы не было Поликарпова.

Думается, что слова «завоевать право на жизнь» в мемуарах Яковлева были не более чем литературным оборотом, но, зная биографию Н.Н. Поликарпова, этот оборот принимает зловещий оттенок. Как мы уже упоминали, Поликарпов имел «расстрельную» статью, и только чудо вырвало его из застенков. И как тут не вспомнить Владимира Михайловича Петлякова, который свой скоростной истребитель делал в тюрьме. Как не вспомнить Андрея Николаевича Туполева, там же создававшего свой пикирующий бомбардировщик. Или Владимира Михайловича Мясищева…

Неожиданное ускорение конкурсу (и не только ему!) придала ужасная катастрофа В.П. Чкалова на том самом истребителе И-180.

Да, гибель В.П. Чкалова для Николая Николаевича Поликарпова означала нечто большее, чем смерть коллеги, летчика-испытателя его машин. С гибелью Чкалова резко менялся социальный статус самого Поликарпова. Харизма Чкалова, его статус близкого друга Сталина какое-то время надежно ограждали Николая Николаевича в этом тревожном и малопредсказуемом мире.

Этот малопредсказуемый мир затаился в ожидании событий, которые должны последовать за гибелью Чкалова. Кто виноват в трагедии?

В те времена события развивались по обычному сценарию: враги, разумеется, окопались в ОКБ, которое создало самолет, то есть в ОКБ Поликарпова и на заводе, которым руководил давно примеченный Органами директор М. Усачев.

«Основными виновниками катастрофы самолета И-180 являются: техдиректор, он же главный конструктор завода, Поликарпов, выпустивший в полет недоработанную машину, зам. главного конструктора Томашевич, санкционировавший возможность полета на дефектном самолете».

Это строки из акта комиссии, расследовавшей летное происшествие на Центральном аэродроме. Ведущий инженер Н. Лазарев, который и подписал полетное задание Чкалову, был отправлен в больницу с сердечным приступом. На следующий день, когда его выписали и отправили домой, он был найден мертвым на рельсах железной дороги близ одной из подмосковных станций. Начальник главка НКАП А. Беляйкин, которому подчинялся завод, после ареста все-таки возвратился домой, но через четыре дня был найден мертвым в своей московской квартире.

Вот такое «право на жизнь». Это вам не литературный оборот, а реалии 1939 года.

Так какие же претензии были выставлены к самолету И-180, который «убил Чкалова»? А никаких. У него на режиме планирования отказал мотор. Мотор. Но самолет продолжал слушаться рулей, он нормально планировал, и летчик даже классом ниже Чкалова мог бы посадить его на аэродром. Но дело в том, что Чкалов далеко ушел от аэродрома и не дотянул до него, приземлившись, не долетев до полосы, на груду строительного мусора. Стало быть, виноваты конструктор самолета и конструктор двигателя? Но нет, они не давали разрешения на полет, их подписей нет на полетном задании. Самих конструкторов даже не было на аэродроме в тот злополучный день. Подпись на этом документе была только одного человека – ведущего инженера Н. Лазарева, но и тот, как мы знаем, погиб загадочной смертью.

…Никогда ранее не писал о нескольких встречах с человеком, который утверждал, что он был свидетелем гибели В.П. Чкалова. Не вызывал он, мягко говоря, доверия, поскольку эту историю он всегда рассказывал, находясь подшофе, от этого все это сильно смахивало на аэродромный треп. Но – расскажу.

В 1957 году я служил срочную службу в войсковой части 26212 в г. Белогорске Амурской области (ст. Восточная Куйбышевка). Там стоял наш авиационный полк. Поскольку он принадлежал военно-транспортной авиации, то нам, сержантам, обслуживающим и летавшим в составе экипажей, полагалось дважды в год проходить парашютную практику – укладывать-переукладывать спасательные полотнища, стараясь не перепутать строп, сдавать зачеты по пользованию и обслуживанию замечательных парашютов ПС-49 и, наконец, – прыжки. Мы любили эти занятия (за исключением, конечно, прыжков). Наверное, с неделю мы таскали по зеленому полю эти белые полотнища (49 кв. м), сушили их, переукладывали, одним словом, отлынивали от основной службы. Но самым интересным здесь были байки начальника ПДС полка (парашютно-десантной службы) коренастого майора, фамилию которого я запамятовал. А вот то, что его звали Анатолий я и все мои друзья запомнили твердо. И вот почему. Обычно после обеда (с которого он приходил явно навеселе) он начинал рассказы о своей бурной и яркой жизни. И самым памятным в ней была, как он говорил, дружба с Валерием Чкаловым в те дни, когда наш майор (тогда он, разумеется, еще не был майором) служил в воинской части, располагавшейся на Ходынском аэродроме. В тот морозный день, когда В. Чкалов приехал на аэродром, никто, по его словам, к полетам не готовился: и мороз был, и самолет не был готов к полету. Но Чкалов, чем-то рассерженный и необычайно нервный, распорядился готовить аэроплан к вылету. Ему показали на лежащие в снегу неустановленные на капот жалюзи, он только махнул рукой. Тут кто-то из мелкого аэродромного начальства сказал, что ему, Чкалову, лететь сегодня нельзя, поскольку после месячного перерыва в полетах ему положено было сделать тренировочный полет, прежде чем заниматься испытательской работой, но Чкалов так послал этого умника, что все поняли, что он все знает, но лететь должен. Вот и полетел он на свою погибель. Когда в конце аэродрома раздался взрыв, то все, и наш рассказчик в том числе, бросились туда, причем он был одним из первых у тела летчика. Чкалов, открыв глаза и увидев перед собой своего аэродромного друга, прошептал: «Прощай, Толик». «Прощай, Валерка», – ответил тот. Мы, молодые дураки, ржали от восторга – именно ради этих слов мы вновь и вновь и слушали нашего майора и теперь могу сказать, что в деталях этот рассказ оставался неизменным. Сейчас, достаточно много зная об обстоятельствах гибели летчика, мне думается, что в главном наш рассказчик не врал. Тем более что у сына Чкалова были письма от служивших тогда на Ходынке людей, которые подтверждают все, сказанное моим давним знакомцем.

Как ни странно, меньше всего (по времени, по времени, товарищи!) скорбели о смерти летчика-испытателя и потери машины в НИИ ВВС. Военные, которые лучше других разобрались, какой самолет наконец попал к ним в руки, настойчиво требовали продолжения испытаний. Увы, гибель летчиков-испытателей, особенно в то время, была неизбежным риском их профессии, но она, по мнению военных, не могла быть остановкой испытаний, тем более что к самой машине претензий фактически не было. Они хотели получить на вооружение хорошую машину, и они ее уже держали в руках. Но не получили. Почему?

Если звезды гасят, значит, и это кому-то нужно

Поведаю вам загадочную история, у которой я не нашел разгадки. Почему же поликарповский самолет И-180, который прошел государственные испытания, был принят к производству, так и не попал в войска и не участвовал в войне?

Это настолько любопытная история, что ее стоит рассмотреть подробнее.

Итак, мнение военных, летчиков-испытателей об И-180 были весьма положительные, и 9 июня 1939 года состоялось совместное совещание представителей ВВС, НКАП, ОКБ и завода № 21, посвященное запуску самолета в серию. Присутствие представителей завода понятно, это был «поликарповский» завод, там и сейчас выпускались И-16, на базе которого и был создан И-180. Решение было обязывающим и предписывающим, однако эта встреча мало что дала, на заводе практически не приступили к делу, и 26 июля 1939 года Н.Н. Поликарпов в письме в НКАП прямо написал: «Необходимо создать перелом в настроении завода № 21, иначе задание Правительства о серийной постройке войсковой серии самолетов И-180 не будет выполнено».

29 июля 1939 года Комитет Обороны при СНК СССР принял постановление «О внедрении в серийное производство модифицированных самолетов-истребителей в 1939 году». Этот документ предписывал Горьковскому авиазаводу № 21 изготовить три первых самолета И-180 с двигателем М-88 к 1 октября 1939 года, а полномасштабный серийный выпуск И-180 начать в первом квартале 1940 года.

Е.И. Подрепный, историк 21-го завода, утверждает, что на заводе в это время кипит лихорадочная работа, но отнюдь не над И-180, а по доработке «своего» истребителя: главный конструктор заводского КБ М.М. Пашинин, поставив на И-16 мотор водяного охлаждения М-105П, назвал «новый» истребитель в честь завода И-21 и склонил руководство завода к тому, чтобы запустить в серию его. Так ли это? Уму непостижимо: есть правительственное задание, есть государственный план, а под носом Москвы идет какая-то самодеятельность?

В конце года в Горький приезжает нарком авиапромышленности М.М. Каганович и устраивает разнос руководству и в первую очередь директору Воронину за срыв правительственного задания. Разнос. Стало быть, накричал, наорал, кулаком, может, по столу бабахнул и сказал что-то вроде «ну, погоди». Возможно, с ненормативной лексикой, но без оргвыводов, без приказа…

14 января 1940 года Н.Н. Поликарпов и его представитель на 21-м заводе М.К. Янгель пишут письмо начальнику 1-го главка НКАП М.М. Лукину по поводу того, что завод и не приступал еще к работе над И-180.

Настоящую тревогу забили ВВС: по плану они должны были иметь 10 самолетов войсковой серии, а со второго полугодия уже начать вооружение нескольких полков новыми самолетами.

Вы что-нибудь понимаете, читатель? Директор завода запросто игнорирует распоряжение Москвы и гнет свою линию. Не понимает этого и новый нарком А.И. Шахурин. 30 января 1940 года он посылает в Горький целую комиссию (совместно с представителями ВВС) во главе с заместителем наркома В.П. Баландиным, которая строго указала директору и обязала его в феврале 1940 года приступить в выполнению государственного заказа. И вновь кулаком по столу и пальцем перед носом: «Ну, погоди!»

А завод продолжал гнать И-16 и готовить к выпуску никак не поддающийся доработке доморощенный самолет заводского конструкторского бюро И-21.

Кандидат исторических наук Е.И. Подрепный в Нижегородском областном архиве нашел «объяснение» руководством завода такой ситуации:

«Получив задание внедрить в производство новую машину И-180, на постановку которой были выделены дополнительные штаты, завод не мог выделить для этого специальных работников нужной квалификации и не мог набрать их вновь».

Даже сегодня это назвали бы издевательской отпиской. На дворе 1940 год, страна готовится к войне, сам вождь следит за авиационной промышленностью, конкурсы объявляет, а тут такие перлы: «завод не мог выделить»… Это даже не саботаж.

Какая рука вела по жизни безнаказанным директора завода? Да за меньшие прегрешения с советских руководителей в буквальном смысле снимали голову. Разве не знал директор завода № 21 печальной судьбы своего коллеги – директора Воронежского авиамоторного завода № 16 Гайоза Соломоновича Девдариани? Разоблаченный как «враг народа», тот в 1937 году был расстрелян на заводском дворе в присутствии рабочих. Вероятно, для поднятия трудового энтузиазма…

Нетрудно догадаться, что в некоторых публикациях туманно намекалось, что к саботажу в Горьком причастен каким-то боком А.С. Яковлев, но это полная чепуха, поскольку Александр Сергеевич тогда даже не был замнаркома, да и после не в его силах было бы соорудить столь мощную крышу над головой Воронина.

А Поликарпов не находит себе места – судьба его лучшего проекта зависит черт знает от чего или кого! 20 мая он вновь обращается с докладной запиской к наркому, в которой был не просто крик отчаяния, но и требования обратиться в самые высокие инстанции для спасения ситуации.

Если не Политбюро, то кто?

И 25 мая 1940 года состоялось решение Политбюро ЦК ВКП(б) № П16/194-ОП, в 5-м пункте которого было записано: «О постановке производства самолетов И-180 конструкции Поликарпова на заводе № 21». И там же писалось, что из резервного фонда СНК для этих целей выделялось 8,5 млн рублей, в том числе на постановку на серийное производство – 5 млн рублей, для премирования за доводку и за внедрение в серийное производство в срок соответственно 3,5 млн рублей конструкторам, ИТР и рабочим.

Политбюро – это серьезно, и, потеснив работу над «собственным» истребителем И-21, чуть отвлекшись от плана выпуска любимых заводчанами И-16, в месяце июне на заводской двор выкатили И-180-3. Летчики НИИ ВВС (Уляхин, Прошаков) приступили к испытаниям. Все шло поначалу хорошо, но в одном из полетов случилась авария. Но следующей машины не было. Из-за отсутствия моторов И-88. Они не поступали на Горьковский завод…

Биограф Н.Н. Поликарпова В.П. Иванов сокрушенно писал: «Таким образом дирекция завода № 21 фактически саботировала все приказы главка, наркомата, командования ВВС, постановления Комитета обороны при СНК СССР. Удивительно, что все действия дирекции оставались безнаказанными, и это в ту эпоху, когда директоров других заводов даже за небольшое отступление от программы выпуска боевой техники снимали с должностей и даже репрессировали». Да уж…

И вот в ноябре 1940 года произошло то, что, казалось, было предопределено заранее: приказом по наркомату, подписанному А.И. Шахуриным, И-180 был «снят с производства с заменой его истребителем И-21 конструкции М.М. Пашинина».

Но неужели нарком не знал, что истребителя И-21 не было, было только желание его создать? Наверное, не знал, потому что, как только узнал, то тотчас издал еще один приказ: вместо И-21 заводу предписывалось выпускать И-200 (МиГ-1). Вот здесь историки сходятся во мнении, что к отправке в Горький МиГ-1, выпускавшегося на Московском заводе № 1, что на Ходынке, руку мог приложить новый замнаркома А.С. Яковлев – ему хотелось бы устранить конкурента с территории Московского завода № 1 и именно там развернуть производство своей машины.