Лев Троцкий - Лев Троцкий. Оппозиционер. 1923-1929

Юрий, Фельштинский, Георгий Чернявский

Лев Троцкий

Книга третья

Оппозиционер

1923 – 1929 гг.

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Глава 1

Отход от «генеральной линии»

1. Фиктивная оппозиция

Столкновения, происходившие в 1923 г. между Троцким, с одной стороны, и Сталиным, Зиновьевым и Каменевым – с другой, были пока еще только внутренними стычками, не выходившими за пределы самого узкого круга высшей партийной элиты. К сторонникам Сталина в тот период принадлежал также молодой многообещающий вождь партии Бухарин. По существу, борьба велась за идейное наследие сначала еще не умершего, доживавшего последние месяцы в Горках Ленина. О его возвращении к работе не могло быть речи, что сознавали большевистские лидеры. На практике все сводилось к вопросу о том, кто станет преемником Ленина после его смерти (последовавшей 21 января 1924 г.), хотя реальные цели участниками споров всячески камуфлировались различными пропагандистскими ухищрениями и демагогическими формулами типа: «диктатура пролетариата», «советская власть», «общественная собственность», «социалистическая и коммунистическая перспектива». Американский автор Леонард Шапиро писал: «Никто не понимал до Сталина, что подлинная цель пропаганды состояла не в том, чтобы убедить или хотя бы уговорить людей, а в том, чтобы снабдить их однородной системой официальных формул, в рамках которых малейший признак неортодоксальной мысли сразу же обнаруживается как режущий ухо диссонанс»[1].

В оценке сущности большевистской пропаганды Шапиро был прав. Ошибался он, однако, в определении того, когда таковая возникла и кем она была инициирована. В действительности мифологический характер большевистской пропаганды возник еще в дооктябрьское время, а со времени прихода к власти стал официальным инструментом в руках Ленина, Троцкого, Сталина и других иерархов. Теперь же эту маскировочную одежду использовали все группы и деятели, участвовавшие в борьбе за власть, независимо от того, каковы были их истинные позиции.

Шансы на успех определить было не так-то просто. Сталин со своими союзниками – Каменевым и Зиновьевым – обладали тем главным преимуществом, что они оказывали решающее влияние на партийные кадры на местах (Зиновьев – в качестве руководителя Ленинградской парторганизации, Каменев – как признанный лидер московских коммунистов). У самого Сталина в руках было сосредоточено руководство, назначения и перемещения партийных, государственных и хозяйственных кадров по всей стране – не только в Москве, но и в губернских центрах и союзных республиках. При этом «тройка» не была монолитна во всех вопросах. Между ее членами возникали стычки и дрязги, причем на первом этапе Зиновьев и Каменев не считали, что уступают Сталину в значимости. Лишь постепенно они осознали, что отодвинуты Сталиным на второй план.

В руках Троцкого не было аппаратных нитей, но он обладал другими важнейшими средствами борьбы: авторитетом организатора Октябрьского переворота и побед Советской республики на фронтах Гражданской войны, поддержкой Красной армии, личным интеллектуальным и агитационно-публицистическим потенциалом.

Очередной этап внутренней борьбы, не переходящей пока еще в открытую оппозицию сталинской группе, относится к концу лета – осени 1923 г., когда хозяйственный кризис, в основе которого лежали «ножницы цен», достиг своего апогея. Низкие цены на сельскохозяйственные продукты вели ко все более сокращавшемуся снабжению городов жизненно важными продуктами питания. В начале октября индексы розничных цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию составляли по сравнению с 1913 г. соответственно 187 и 58%[2], что означало, что промышленные товары стоили почти вдвое дороже, а сельскохозяйственные продукты почти вдвое дешевле. Иначе говоря, «ножницы» раздвинулись более чем в три с половиной раза. Города вновь оказались почти на уровне голода. Стали появляться подпольные группы недовольных, в которых принимали участие бывшие меньшевики и беспартийные. Возникли нелегальные кружки недовольных коммунистов, получили распространение «неофициальные» забастовки – так как официальные запрещались, а профсоюзы к этому времени были полностью подчинены советской власти. Ширились требования дополнить НЭП экономический НЭПом политическим. Сколько-нибудь организованного руководства и четкой программы эти группы и выступления не имели, однако само их возникновение нарушало монополию коммунистической партии на власть и рассматривалось большевиками как опасное явление. Центральные и местные органы ВЧК выявляли и арестовывали участников нелегальных групп, но полностью искоренить их не удавалось.

В мае – июне 1923 г. Троцкий прочитал в Коммунистическом университете имени Свердлова четыре лекции по вопросам промышленности и налаживания планового хозяйства, которые звучали спокойно и оптимистично[3]. Вскоре после этого он отправился на отдых в Кисловодск. Он впервые в это время почувствовал невероятную усталость, нервную истощенность, тем более что как раз в это время у Натальи Ивановны началась малярия с тяжелыми приступами, когда температура достигала 40 градусов. Самому Льву Давидовичу рекомендовано было грязелечение на фоне «абсолютного покоя», как говорилось в медицинском предписании. Когда он получил весточку от старого знакомого по Петербургскому Совету 1905 г. Д.Ф. Сверчкова, жившего теперь на Северном Кавказе, с предложением встретиться, Троцкий ответил утвердительно и согласился поехать с ним в горы пострелять перепелов с одним условием – не вести деловых разговоров[4].

Возвратившись в августе из отпуска, несколько окрепший Троцкий на заседаниях Политбюро и пленумах ЦК вновь начал свои атаки на курс, проводимый «тройкой»[5]. Троцкий говорил, что все происходившее в СССР было результатом состояния умов членов партии, их чувства разочарования, их недоверия к руководству. Он считал, что утвержденные партийным съездом меры по преодолению «ножниц» не проводятся в жизнь в силу административного консерватизма, назначенчества, недоверия к партийным низам. Даже в годы Гражданской войны система назначенчества не достигала одной десятой того, что происходило теперь. Троцкий признавал, что в требованиях нелегальных групп было зерно демагогии, так как полную «рабочую демократию» в условиях режима диктатуры, который необходимо сохранять, невозможно было развить. Однако «дисциплина периода Гражданской войны» должна уступить место сознательной дисциплине и «широкой партийной ответственности». Вместо этого невиданные размеры получила бюрократизация партийного механизма, а зажим критики ведет к тому, что критические настроения уходят в подполье, приобретая неконтролируемые и опасные формы[6].

Некоторые из своих соображений, опасений и предложений Троцкий излагал и в официальных документах, которые направлял в ЦК или в Политбюро. В его архиве сохранились четыре таких документа, относящиеся к лету – началу осени 1923 г. Они касаются ошибочности «разделения труда» между членами Политбюро. Троцкий мотивировал это примером Зиновьева, на которого, как на главу Коминтерна, были возложены еще и проблемы Наркомата иностранных дел, что неизбежно должно было привести к слухам о слиянии Наркоминдела с Коминтерном. Троцкий настаивал на необходимости перестройки работы Центральной контрольной комиссии (ЦКК), будучи человеком непьющим, выступал против советского сухого закона – против восстановления «в фискальных целях» свободной продажи крепких спиртных напитков. «Попытка перевести бюджет на алкогольную основу есть попытка обмануть историю», – писал он. Наконец, Троцкий касался и общих вопросов экономического и финансового кризиса, их причин и вероятных последствий[7].

Пытаясь сгладить углы, Рыков, фактически замещавший Ленина на посту председателя Совнаркома (он будет утвержден на этом посту сразу же после смерти Ленина), предложил организовать неформальное совещание членов Политбюро, но практически ничего для этого не сделал. «Я очень виноват, – писал он Троцкому, – что не ответил на Вашу записку, которую Вы мне прислали в ответ на приглашение устроить совещание с некоторыми членами ЦК»[8].

Что касается Сталина, по адресу которого направлялись основные стрелы Троцкого, то он вначале пытался действовать обходными путями. В ответ на выдвинутые Троцким обвинения в бюрократизации партии и злоупотреблении властью со стороны партработников ЦКК РКП(б) в сентябре 1923 г. приняла решение образовать специальную комиссию во главе с членом коллегии ОГПУ Я.Х. Петерсом[9], которая должна была собирать компрометирующий материал об оппонентах сталинскому курсу. Официально задачи комиссии Петерса состояли в отслеживании и борьбе со злоупотреблениями при исполнении служебных обязанностей: приобретением в собственность автомобилей, колясок и лошадей, чрезмерной роскошью при обустройстве частных квартир и служебных помещений за казенный счет, азартными играми, слишком большими расходами в ресторанах, использованием служебного персонала и командировок в личных целях и т. д.[10]

Произошел, однако, конфуз. Основными фигурантами Петерса, который воспринял поставленную перед ним задачу слишком буквально, оказались работники, поддерживавшие группу Сталина. Комиссия была распущена. Краткое ее существование дало лишний фактический материал для критических выступлений Троцкого[11].

Полагая, что его усилия саботируются сталинским большинством, Троцкий теперь стремился выйти за пределы Политбюро и даже ЦК. Он понимал, что донкихотскими методами он не добьется никакого результата. Очевидно, на протяжении августа – сентября 1923 г. он беседовал с отдельными партийными деятелями, которых считал своими соратниками. Скорее всего, именно в ходе этих бесед постепенно вырабатывался текст документа, который затем был дан на подпись ряду других партийных и хозяйственных лидеров.

Масло в огонь подлило постановление сентябрьского пленума ЦК об изменении состава Реввоенсовета Республики, согласно которому в этот орган, являвшийся главной опорой Троцкого, были введены пять членов ЦК и военный руководитель Н.И. Муралов, членом ЦК не являвшийся. В решении пленума шестерку называли «военными цекистами». В качестве таковых рассматривались Сталин, Ворошилов (командующий СевероКавказским военным округом), Орджоникидзе (первый секретарь Закавказского крайкома партии), Пятаков (заместитель председателя Высшего совета народного хозяйства – ВСНХ), Лашевич (командующий Сибирским военным округом) и Муралов (командующий Московским военным округом). Одновременно при председателе Реввоенсовета образовывался исполнительный орган, в который были включены Сталин, С.С. Каменев, Склянский, Пятаков и другие[12]. В этом втором постановлении главным был пункт о введении в состав исполнительного органа самого генсека, который рассчитывал теперь стать непосредственным надсмотрщиком над председателем РВС и наркомвоенмором Троцким.

Происшедшее довольно живо передал в своих воспоминаниях Борис Бажанов, являвшийся тогда техническим секретарем Политбюро: «Без одной минуты десять с военной точностью входит Троцкий и садится на свое место. Члены тройки входят через три-четыре минуты один за другим – они, видимо, перед входом о чем-то совещались. Первым входит Зиновьев, он не смотрит в сторону Троцкого, и Троцкий тоже делает вид, что его не видит, и рассматривает бумаги. Третьим входит Сталин. Он направляется прямо к Троцкому и размашистым широким жестом дружелюбно пожимает ему руку»[13].

Каменев вошел вторым. Троцкий отлично понимал показной характер всей этой игры. Он негодовал прежде всего по поводу того, что в состав руководимого им органа включены его заклятые враги – Сталин, Ворошилов и Орджоникидзе. На заседании ЦК наркомвоенмор возражал против включения в Реввоенсовет новых членов, не называя их, правда, по именам, а затем, заявив, что «не намерен выслушивать заранее заготовленные речи», демонстративно покинул заседание пленума. Сталинский секретарь Бажанов в стиле фельетона по существу очень точно передал сцену ухода Троцкого из зала заседаний пленума: «Дверь зала огромная, железная и массивная. Чтобы ее открыть, Троцкий потянул ее изо всех сил. Дверь поплыла медленно и торжественно. В этот момент следовало сообразить, что есть двери, которыми хлопнуть нельзя. Но Троцкий в своем возбуждении этого не заметил и старался изо всех сил ею хлопнуть. Чтобы закрыться, дверь поплыла так же медленно и торжественно… Получилось так: крайне раздраженный человек с козлиной бородкой барахтается на дверной ручке в непосильной борьбе с тяжелой и тупой дверью»[14].

Слухи о происшедшем стали довольно быстро распространяться за пределами высших партийных кругов, в том числе и в армии[15], которая пока еще в основном поддерживала Троцкого. Смысл проводимых в Реввоенсовете изменений откровенно сформулировал в разговоре с Троцким В.В. Куйбышев – председатель Центральной контрольной комиссии и нарком рабоче-крестьянском инспекции (на этом посту он сменил Сталина). В ответ на упрек Троцкого, что действительные мотивы кадровых перестановок в РВС не имеют ничего общего с формально названными причинами, Куйбышев ответил: «Мы считаем необходимым вести против вас борьбу, но не можем вас объявить врагом; вот почему мы вынуждены прибегать к таким методам»[16].

Тогда Троцкий выступил с подробным обоснованием своей позиции. 8 октября 1923 г. он обратился с «совершенно секретным» письмом к членам ЦК и ЦКК РКП(б)[17]. Письмо касалось многих партийных вопросов и общего положения в партии и в стране, но основной смысл документа состоял в том, что после XII съезда ситуация во всех отношениях значительно ухудшилась. Троцкий обращал внимание на в корне неправильный и нездоровый внутрипартийный режим и недовольство рабочих и крестьян тяжелым экономическим положением, сложившимся в результате не только объективных трудностей, но и «коренных ошибок хозяйственной политики»: решения съезда по экономическим вопросам не выполняются; Госплан вместо наделения его административно-распределительными правами (осторожно не говорилось о придании ему законодательных функций) «отодвинут еще более назад»; экономические вопросы решаются в Политбюро наспех, без должной подготовки; сохраняются и еще более раздвигаются «ножницы цен». «Чудовищное несоответствие цен, при тяжести единого налога, тяжелого главным образом своей несогласованностью с реальными хозяйственными отношениями, – писал Троцкий, – вызвало снова крайнее недовольство крестьян. Это последнее отразилось на настроении рабочих и прямо и косвенно. Оппозиционные группировки ожили и усилились. Их недовольство обострилось[18]. Таким образом, смычка: от крестьянина – через рабочего – к партии – повернулась к нам своим другим концом».

Важным положением документа было утверждение о порочном способе подбора кадров со стороны «генерального секретариата». Троцкий употребил этот выдуманный им термин для того, чтобы, не называя Сталина, обратить внимание на образовавшуюся вокруг генсека новую партийно-бюрократическую структуру. Подбираются кадры только с точки зрения того, содействуют они или противодействуют новому партийному режиму, утверждал Троцкий. В качестве примера он привел Украину, где была проведена серьезная кадровая перестановка: председатель Совнаркома республики сторонник Троцкого Х.Г. Раковский, занимавший относительно самостоятельную позицию и отстаивавший определенную степень автономии, был снят со своего поста и отправлен в «почетную ссылку» – полпредом СССР в Великобритании, с которой еще даже не были установлены формальные дипломатические отношения (это произойдет в 1924 г.)[19].

Троцкий, как уже было сказано выше, теперь резко критиковал режим назначенчества, который раньше он поддерживал, настолько, насколько считал его проявлением диктатуры партии. Ныне же он обоснованно возмущался проявлением «секретарской психологии», подменившей «рабочую демократию» банальным бюрократизмом. Новая партноменклатура, указывал Троцкий, пребывала в убеждении, что «секретарь способен решать все и всякие вопросы без знакомства с существом дела». Даже «в самый жестокий момент военного коммунизма» назначенчество в партии не имело такого широкого распространения, писал Троцкий, и, видимо, если писал искренно, вводил здесь в заблуждение и себя, и читателей, поскольку ничего, кроме назначенства, в большевистской партии после прихода к власти не существовало.

Критикуя бюрократию, бюрократизм, бюрократизацию партийного и государственного аппарата, автор не давал четкого определения этих категорий, но видел в них прежде всего бездумное проведение в жизнь приказов и инструкций сверху. Первопричиной этих весьма негативных явлений он считал низкий экономический и культурный уровень страны, отсутствие подготовленных, компетентных и самостоятельно мыслящих, преданных партии кадров и в то же время стремление Сталина – Зиновьева – Каменева («тройки») обеспечить послушное проведение своей линии и в конечном счете сохранение и укрепление их собственной власти. Осознавал ли Троцкий в этот момент, что бюрократизация партии и государства, основным выразителем которой все более становился Сталин, была внутренним порождением того режима, установленного Троцким и Лениным в 1917 г.? По крайней мере, если и сознавал, то внешне ничем этого не выдавал. Возникновение «секретарской психологии» Троцкий относил только к текущему моменту, то есть к тому времени, когда Сталин стал генеральным секретарем ЦК РКП(б).

Попытка Политбюро «построить бюджет на продаже водки» (против «водочного бюджета» и государственной монополии на водку Троцкий возражал на пленуме ЦК 26 – 27 июня 1923 г. и в своем письме в ЦК и ЦКК от 29 июня[20]) также связывалась автором документа с «самодовлеющим характером секретарской психологии», ибо бюджет становился в этом случае как бы независимым от успехов экономики страны. Троцкий с удовлетворением отмечал, что попытка введения водочной монополии приостановлена в результате поступавших протестов, но предостерегал по поводу опасности того, что она не отвергнута самым решительным образом. Он был прав. Действительно, с 1 января 1924 г. вступило в силу совместное постановление ЦИК и СНК СССР о возобновлении производства и продажи крепких спиртных напитков, запрещенных большевистским декретом в декабре 1917 г. Повсеместная продажа водки началась с октября 1925 г.

В заключение Троцкий угрожал вынести критику существующего партийного режима за пределы узкого круга лидеров и сделать ее достоянием каждого члена партии, которого он считает «достаточно подготовленным, зрелым, выдержанным и, следовательно, способным помочь партии выйти из тупика без фракционных судорог и потрясений». Упоминая о «фракционных судорогах», Троцкий намекал на то, что оставляет за собой право, в случае если к его доводам не прислушаются и не примут их к руководству, начать фракционную борьбу.

Письмо Троцкого от 8 октября предопределило дальнейшие коллективные и индивидуальные выступления и характер недолгой дискуссии, последовавшей за этим документом. На состоявшемся 11 октября заседании Политбюро Троцкий сообщил, что ознакомил со своим письмом еще и «небольшой круг ответственных товарищей», не входивших в Секретариат ЦК, ЦК и ЦКК. В ответ Политбюро проинформировало Троцкого о принятом решении отложить рассылку письма членам ЦК и ЦКК. Иными словами, Политбюро постановило не распространять письмо Троцкого даже в узком кругу высокопоставленных партийных работников. С этим решением Троцкий, подчиняясь партийной дисциплине, вынужден был согласиться[21]. Собственноручно инициировав рассылку письма в период между 8 и 11 октября, Троцкий, сам тоже не подозревая и, может быть, не желая, нарушил запрет высшего партийного органа.

В результате письмо распространилось достаточно широко. 14 октября оно обсуждалось на заседании бюро Московского комитета партии, где с серьезной тревогой сообщалось, что текст письма разошелся по партийным организациям, что под ним собирают подписи и что попутно выдвигаются требования созыва внеочередного партийного съезда. Московская парторганизация увидела в этом попытку создания Троцким фракции со своей собственной платформой и подвергла резкому осуждению действия будущих оппозиционеров, которые «несут неисчислимые опасности партии, стране и делу мировой революции»[22]. По отношению к Троцкому и его сторонникам предлагалось предпринять санкции, предусмотренные резолюцией X съезда «О единстве партии». Постановлением Политбюро от 15 октября 1923 г., принятым по предложению В.М. Молотова и М.П. Томского, на Троцкого была возложена ответственность за распространение крамольного письма, но, учитывая, что письмо уже разошлось по рукам партийного актива, запрет на рассылку письма членам ЦК и ЦКК был теперь снят. Троцкий, формально демонстрируя подчинение партдисциплине, снял с себя ответственность за дальнейшее распространение злосчастного текста и обратился к партактиву с просьбой не заниматься распространением письма и сбором под ним подписей[23].

В середине октября в Политбюро было послано письмо, получившее название «Заявление 46-ти»[24]. Оно явилось прямым отголоском письма Троцкого от 8 октября. Вряд ли перо Троцкого касалось этого «Заявления», но то, что с текстом Лев Давидович был предварительно ознакомлен, что он давал свои рекомендации, представляется более чем вероятным. И уж во всяком случае «подписанты», бесспорно, были знакомы с письмом Троцкого от 8 октября. В «Заявлении» констатировались признаки экономического, в частности кредитного и финансового, кризиса, который дополнялся и в значительной мере был обусловлен разделением партии на секретарскую иерархию и «мирян», профессиональных функционеров, назначаемых сверху, и массу, не участвующую в общественной жизни. Авторы шли даже несколько дальше утверждений Троцкого, что легко объяснимо: он был членом Политбюро и вынужден был себя во многом сдерживать.

В «Заявлении 46-ти»[25] утверждалось, что после X съезда РКП(б) в партии сложился «режим фракционной диктатуры», предопределенный резолюцией о единстве партии. «Фракционный режим должен быть устранен – и это должны сделать в первую очередь его насадители, он должен быть заменен режимом товарищеского единства и внутрипартийной демократии», – писали авторы заявления, среди которых не было ни одного представителя высшего партийного руководства. Впрочем, среди подписантов были известные партийные деятели: Альский – заместитель наркома финансов СССР; Антонов-Овсеенко – один из организаторов Октябрьского переворота в Петрограде, а теперь начальник Политического управления Красной армии; Бубнов – заведующий агитационно-пропагандистским отделом ЦК РКП(б); Муралов – командующий войсками Московского военного округа; Преображенский – председатель финансового комитета ЦК и Совнаркома; Пятаков – заместитель председателя Госплана; Сапронов – секретарь Президиума ВЦИКа; Серебряков – заместитель наркома путей сообщения; И.Н. Смирнов – нарком почт и телеграфов СССР. Заявление подписали также известные всей стране партийные журналисты: А.К. Воронский[26] – редактор журналов «Красная новь» и «Прожектор» и Л.С. Сосновский[27] – редактор газет «Беднота» и «Коммунар», острые статьи и жалящие фельетоны которого появлялись к тому же чуть ли не в каждом номере «Правды» и других центральных газетах.

19 октября последовал новый текст Троцкого – письмо в Президиум ЦКК и в Политбюро[28]. Троцкий решительно возражал против того, что он не был приглашен на заседание Президиума ЦКК 15 октября, где обсуждалось его предыдущее письмо, которое собравшиеся члены Президиума объявили фракционной платформой. Он заявил, что не собирался создавать ни фракции, ни платформы, и не слишком убедительно доказывал, что «при действительной решимости рассмотреть вопросы без фракционных конвульсий и потрясений» содержание письма от 8 октября «могло бы не выйти за эти пределы» – узкий круг членов ЦК и ЦКК. В том, что письмо получило сравнительно широкое распространение, Троцкий обвинял руководство партии.

В тот же день, 19 октября, последовал обширный, по объему составлявший целую брошюру ответ членов Политбюро на заявление Троцкого от 8 октября[29]. Имея в виду стиль документа, его словесную расплывчатость, повторение одних и тех же положений в различной форме и некоторую заумную псевдоученость, можно предположить, что писал его Зиновьев (Бухарин в составлении основной части документа участия не принимал; он находился в Петрограде и прислал на имя Сталина и Томского телефонограмму с некоторыми уточнениями по тексту брошюры)[30]. В тексте документа имелись также исправления и дополнения, сделанные Сталиным.

«Ответ» Политбюро Троцкому был отпечатан тиражом 300 экземпляров, то есть был предназначен для сравнительно широкого распространения среди партактива, и свидетельствовал о серьезной озабоченности Сталина и его группы выступлением Троцкого и последовавшим за этим обращением группы его сторонников и присоединившихся к ним членов бывшей группы «демократического централизма». Политбюро называло Троцкого зачинщиком борьбы против ЦК «в трудный момент» и опровергало в основном справедливые суждения возмутителя партийного спокойствия по целому ряду вопросов: об экономической политике партруководства, об оценке политического положения внутри страны, о внешней политике и «германской революции», о введении новых членов в состав Реввоенсовета Республики, о намерении перейти к продаже водки на началах государственной монополии и, наконец, о внутреннем положении в партии. Наиболее «сильным» аргументом, наносившим удар по Троцкому, как создателю фракционной платформы, было убедительное сопоставление его письма от 8 октября и «Заявления 46-ти», в котором были найдены чуть ли не цитаты из письма Троцкого, разумеется раскавыченные. В то же время Политбюро указывало, что нынешний режим в партии был создан после X съезда, то есть при непосредственном участии Ленина.

Заключение выглядело куда более миролюбиво, нежели основная часть текста. Здесь явно чувствовалась рука Сталина, который в рассматриваемый период набрасывал на себя маску умиротворителя и сдерживал распалявшегося Зиновьева. Троцкого призывали признать ошибку и продолжать оставаться «искренним революционером». Но Троцкий этому неискреннему призыву внять не пожелал и накануне пленума ЦК, назначенного на 24 октября, «ответил на ответ»[31]. «Авторы письма считали исключенной необходимость и возможность серьезных изменений в проводимой ныне партийной и хозяйственной политике и совершенно отметали мысль о создании нормальных условий здоровой коллективной работы в руководящих учреждениях партии», – писал Троцкий. Он ссылался на авторитет Ленина, приводил адресованные ему ленинские записки, свидетельствовавшие о поддержке Лениным вносимых Троцким предложений и о попытке Ленина опереться на Троцкого в кампании, направленной против Сталина.

Эти ленинские записки будут вновь и вновь фигурировать в полемике Троцкого – на протяжении многих лет. Отрешиться от ленинского авторитета по психологическим и тактическим соображениям он уже не мог. Это была своего рода «тигровая шкура», некий спасательный амулет, который давал Троцкому право, по его мнению, претендовать на ленинское наследие, так как в последние месяцы сознательной жизни Ленина Троцкий был наиболее верным и самым близким его соратником.

25 – 26 октября на пленуме ЦК основной спор разгорелся именно между Троцким и Сталиным. Оба они выступили с докладами, а затем, после прений, с заключительными словами. Троцкому изменила его обычная выдержанность. Он говорил нервно, сбивчиво, часто отвлекался на смежные или даже совсем посторонние вопросы. С полным основанием оратор отвергал термин «троцкизм», который был изобретен в предыдущие недели и стал усиленно навязываться представителями сталинского большинства, прежде всего Зиновьевым и Куйбышевым. В выступлении содержалось прямое предостережение по поводу того, что намеченное решение пленума с осуждением поведения Троцкого и его сторонников «подготовляет почву для тех, кто хочет уничтожить почву для дальнейшей совместной коллективной работы». Оратор призвал участников пленума хорошо подумать, прежде чем принять решение. «Если вы ступите на тот путь, на который вы как будто бы хотите вступить, вы сделаете огромную ошибку»[32].

Сталин выступил с короткой речью, спокойно, без эмоционального напряжения, в свойственной ему упрощенно-дидактической манере. Он вновь попытался набросить на себя маску примирителя, при этом серьезно извращая факты и занимаясь откровенной демагогией. Смысл его выступления состоял в том, что новую дискуссию допускать ни в коем случае не следует, что необходимо во что бы то ни стало осудить ошибочные поступки Троцкого и «обеспечить такой порядок, чтобы все разногласия в будущем решались внутри коллегии и не выносились вовне ее». Иронизируя по поводу требования члена ЦК Яковлевой (она поддерживала в это время Троцкого) провести дискуссию, Сталин произнес: «Как чеховская дама: «дайте мне атмосферу». Бывают моменты, когда не до дискуссий… Партия ушла в огромную и важнейшую работу по мелочным [по конкретным][33] вопросам. Выдумывать сейчас дискуссии преступно… Дискуссия в центре сейчас необычайно опасна. И крестьяне, и рабочие потеряли бы к нам доверие, враги учли бы это как слабость»[34].

Именно в таковом духе были выдержаны постановления пленума[35]. Помимо резолюции о выступлении Троцкого и «Заявлении 46-ти» было утверждено решение пленума «О внутрипартийной демократии», в котором было указано на намечаемый Политбюро курс на демократизацию партийной жизни. Иначе говоря, осудив Троцкого и следовавших за ним деятелей, пленум фактически утвердил компромиссный курс, который, впрочем, Сталин осуществлять не планировал. Это был банальный обман партийного актива, в том числе и Троцкого, оказавшегося в безвыходном положении. С ним вроде бы согласились, ему вроде бы пошли на уступки. Но в чем именно ему уступили, понять было невозможно. Все прошлые кадровые изменения остались в силе. Инструментов воздействия на секретариат Сталина, Политбюро, где Троцкий был в меньшинстве, РВС, где Троцкий тоже теперь был в меньшинстве, ЦК и ЦКК, где сторонников Троцкого было мало, у Троцкого не было. Курс на демократизацию партийной жизни был обещан, но резолюцию X съезда партии о запрете фракционной деятельности пока что никто не отменял. Что было делать – не ясно.

Чтобы отвлечься от тяжкого нервного напряжения, он, как делал это и ранее, отправился на охоту в местность, известную под названием Заболотье, на подмосковной реке Дубне. Некоторое время назад он познакомился здесь с крестьянином Иваном Васильевичем Зайцевым из села Калошина, с которым и предпринимал свои экспедиции. Обычно в таких походах участвовали также близкие к Льву Давидовичу партийные деятели – Преображенский, Муралов и Пятаков. Седова вспоминала, что утиная охота приносила Троцкому «душевное успокоение благодаря тесному общению с землей, деревьями, водой, со снегом и ветром. Это было одновременно состязанием с природой и временем размышлений»[36]. В последнее воскресенье октября после охоты Троцкий провалился в болото. Все окончилось вроде бы благополучно. Он смог выбраться, дошел до автомобиля, но сильно промок и промерз. На следующий день он слег с сильной простудой. За простудой последовали серьезные осложнения. Температура прыгала, и это его невероятно мучило. Долгое время – весь остаток осени и зиму – он провел в постели.

В начале ноября была объявлена общепартийная дискуссия по вопросам, волнующим партактив. Сохраняя видимость примирения и частичного признания правильности позиции Троцкого, Сталин и другие члены Политбюро предложили Троцкому подготовить совместную резолюцию о внутрипартийной демократии. Троцкий согласился, не просчитав, в какую ловушку попадает. «Можно предвидеть революцию и войну, но нельзя предвидеть последствия осенней охоты на уток», – саркастически писал он в мемуарах[37]. Несколько неформальных встреч между болеющим Троцким и Сталиным и Каменевым прошли в квартире Троцкого, в его домашнем кабинете. Седова вспоминала: «Это были тяжелые дни, дни напряженной борьбы… Я сидела в спальне рядом и слышала его выступления. Он говорил всем своим существом, казалось, что с каждой такой речью он теряет часть своих сил, с такой «кровью» он говорил им. И я слышала в ответ холодные безразличные ответы. Ведь все предрешалось заранее. Зачем им было волноваться? Каждый раз после такого заседания у Л[ьва] Д[авидовича] подскакивала температура, он выходил из кабинета мокрый до костей и ложился в постель. Белье и платье приходилось сушить, будто он промок под дождем. Заседания происходили в то время часто, в комнате Л[ьва] Д[авидовича] с тусклым старым ковром, который мне из ночи в ночь снился в виде живой пантеры: дневные заседания ночью превращались в кошмар»[38].

Выступления 1923 г. еще не были оппозицией, как это стали утверждать вскоре сталинисты, объявив действительную оппозицию Каменева и Зиновьева в конце 1925 г. «новой оппозицией» и противопоставив ее «старой оппозиции» Троцкого. Вслед за партаппаратчиками легенду об оппозиции 1923 г. повторяли советские историки. Традиционно эта легенда сохранилась до наших дней. На самом деле пока что речь шла о критических выступлениях совершенно закрытого, секретного характера в узких кругах партийной элиты, о критике «недостатков» официального и единственно правильного курса, а не о противопоставлении, тем более открытом, официальному курсу какой-либо принципиально иной (пусть тоже коммунистической) линии. Действительно оппозиционные бои только еще предстояли.

Сталин тем временем не упускал ни одной возможности скомпрометировать или хотя бы уязвить своего врага публично, пусть в замаскированной форме. Он особенно хорошо помнил собственные столкновения с Троцким во время Гражданской войны, в которых, как правило, оказывался побежденным, и теперь прилагал все усилия, чтобы развенчать, бросить тень на репутацию Троцкого как организатора победы. 17 ноября 1923 г., выступая в Военно-научном обществе на заседании в честь 4-летия Первой конной армии, генсек вроде бы делился воспоминаниями, но на деле чернил наркомвоенмора. В Царицын, по его словам, в 1918 г. приехала высшая военная инспекция, которая выступила против конницы. «Дескать, вот положение, утвержденное наркомвоенмором, которых тогда было несколько[39], и из которого следует, что никакой конницы нам не полагается». Сталин приказал арестовать инспекцию, посадить ее на месяц в тюрьму, дабы «она могла легко убедиться, что без конницы Гражданская война немыслима»[40]. Все это рассказывалось так, будто именно он, Сталин, а не Троцкий, выдвинул известный лозунг «Пролетарий, на коня!». Никто из присутствовавших на заседании с возражениями или вопросами выступить не рискнул. Это молчание для Сталина означало, что «армия» за Троцким уже не идет.

2. «Новый курс»

Для подготовки резолюции о внутрипартийном положении Политбюро образовало комиссию в составе Каменева, Сталина и Троцкого. Как писал Каменев, в кабинете Троцкого в те дни «шла грубая торговля из-за каждой поправки». Троцкий считал необходимым дать более решительную и категорическую формулировку для вроде бы намечаемых шагов по «демократизации» партийного режима, тогда как Каменев и Сталин заверяли, что его опасения необоснованны, что перестраховываться словесными заявлениями не следует, что они действительно намерены обеспечить принципы партийной демократии[41].

В результате была выработана резолюция «О партстроительстве», утвержденная 5 декабря на заседании Политбюро и Президиума ЦКК и затем опубликованная в усеченном виде[42]. Она состояла из набора общих фраз, которые декларировали добрую волю по отношению к «сверхдемократическим» претензиям Троцкого и должны были в то же время успокоить недовольных, чьи голоса все громче слышались на партийных собраниях. «Только постоянная, живая идейная жизнь может сохранить партию такой, какой она сложилась до и во время революции, с постоянным критическим изучением своего прошлого, исправлением своих ошибок и коллективным обсуждением важнейших вопросов, – говорилось в резолюции. – «Требуется, чтобы руководящие партийные органы прислушивались к голосу широких партийных масс, не считали всякую критику проявлением фракционности и не толкали этим добросовестных и дисциплинированных партийцев на путь замкнутости и фракционности». Прекраснодушные лозунги процитированного документа почти полностью были заимствованы у Троцкого. Троцкий полагал, что одержал победу. Проблема оказалась в том, что лозунги никто не собирался выполнять.

Троцкий отлично понимал, что борьба за власть и за правильный, с его точки зрения, политический курс еще не завершена, но без должных к тому оснований он считал себя победителем на данном этапе схватки. Он стремился закрепить занятую позицию новым циклом выступлений. В то же время он убеждался, что сделать это будет не просто, ибо одновременно с принятием компромиссной резолюции высшие партаппаратчики продолжали нападки на его взгляды и на него лично. Как раз накануне принятия названной резолюции Сталин, выступавший на собрании партактива Краснопресненского района Москвы, получил записку: «Скажите, какое основание имеет слух в среде партийцев о каком-то письме тов. Троцкого? Каково его содержание? Довольно секретов. Сообщите». В ответ Сталин сначала заявил, что содержание этого документа по решению пленумов ЦК объявлено секретным, но вслед за этим якобы разгласил партийную «тайну», умышленно дезинформировав своих слушателей: «Переходить через известную грань дискуссии – это значит создать фракцию, это значит расколоть правительство… Это значит погубить советскую власть… На этом основании пленумы ЦК и ЦКК осудили товарищей».

Троцкий выступил с протестом, указав, что Сталин не имеет права самолично решать, что можно, а что нельзя говорить, раз содержание объявлено секретным. Вопрос обсуждался на Политбюро, которое одобрило поступок Сталина. Собственно, именно тогда Зиновьев в записке несколько параноидального характера предложил сталинскому большинству сплотиться для дальнейшей борьбы с Троцким: «Они действуют по всем правилам фракционного искусства. Если мы немедленно не создадим своей настоящей архисплоченной фракции – все пропадет. Я предлагаю этот вывод сделать в первую очередь. Я предлагаю завтра (в воскресенье) собраться специально по этому вопросу, – может быть у Сталина за городом или у меня. Промедление смерти подобно»[43].

Разумеется, вечно паниковавший Зиновьев, призывая, вопреки решению X съезда, формально зафиксировать создание фракции, которая и так существовала в действительности, весьма преувеличивал опасность, нависшую со стороны Троцкого. Но теоретически угроза того, что после временного перемирия Троцкий может, перейдя в наступление, овладеть положением и повести за собой значительную часть партактива, бесспорно сохранялась. Поэтому на записке Зиновьева появились подписи Сталина, Томского, Каменева и Рыкова, засвидетельствовавшие согласие с Зиновьевым. По всей видимости, конспиративное совещание сталинской группы состоялось, хотя никаких сведений о нем в источниках нет.

Именно в этих условиях Троцкий 8 декабря написал статью «Новый курс. (Письмо к партийным совещаниям)», в котором развивал основные положения резолюции от 5 декабря. Впрочем, делал он это достаточно хитро, не выдвигая каких-либо принципиально новых предложений. Главным было требование замены «оказенившейся и обюрократившейся части партаппарата свежими силами, тесно связанными с жизнью коллектива или способными обеспечить такую связь». «Новый курс» должен был «начаться с того, чтобы в аппарате все почувствовали, снизу доверху, что никто не смеет терроризировать партию». Кто мог «терроризировать партию», было ясно уже всем партийцам, даже не очень грамотным, – сталинское большинство в партруководстве.

С задержкой в три дня, 11 декабря, Бухарин, являвшийся главным редактором «Правды», решился опубликовать письмо Троцкого в форме статьи[44]. Видимо, сделано это было по согласованию со Сталиным, потому что уже 13 декабря в «Правде» появилась передовая статья «Наша партия и оппортунизм», написанная Бухариным. Весь ее полемический запал был направлен на то, чтобы представить Троцкого в качестве «оппортуниста». Бухарин вспоминал и его антибольшевистское прошлое, и якобы неизбежную связь этого прошлого с настоящим, и то, что статья Троцкого будто бы противоречила резолюции Политбюро, хотя Троцкий предал гласности положения своего письма от 8 декабря под предлогом, что на них была основана резолюция Политбюро.

Троцкий обвинялся Бухариным также в том, что стремился подорвать авторитет центральных учреждений партии, в которых громадное большинство принадлежало ученикам Ленина. И пока Троцкий обдумывал, как отвечать на статью Бухарина и что это означает, в «Правде» 15 декабря появилась статья Сталина под очень длинным заголовком: «О дискуссии, о тов. Рафаиле, о стать ях тт. Преображенского и Сапронова и о письме тов. Троцкого». Сталин пытался связать выступления Троцкого с позицией других оппозиционеров, причем нарочито и пренебрежительно отодвигал Троцкого на последнее место в списке[45].

Дискуссия разгорелась с новой силой. Но теперь она уже не находилась под покровом глубокой секретности, а вышла на поверхность. Следовали новые и новые заявления Троцкого, Бухарина, «тройки», диспуты на партсобраниях и всевозможных совещаниях и съездах, в которых, однако, Троцкий не принимал участия в связи с продолжавшейся болезнью.

17 декабря было принято и на следующий день опубликовано в «Правде» постановление Политбюро, которое в очередной раз носило лицемерный, двойственный характер[46]. С одной стороны, впервые в отношении сторонников Троцкого употреблялся термин «оппозиция», которая, мол, использовала выступление Троцкого для обострения внутрипартийной борьбы. С другой стороны, высказывалось убеждение, что несогласие с Троцким имеется только «в тех или иных отдельных пунктах», а предположение, будто работа Политбюро ЦК, партийных и государственных учреждений возможна «без активнейшего участия тов. Троцкого», объявлялось злостным вымыслом. В заключение постановление Политбюро указывало на стремление сделать все возможное, чтобы «дружная работа была обеспечена и впредь». В том же духе было написано обращение Петроградской партийной организации, опубликованное в том же номере «Правды». Похоже, что все эти тексты подготовил Зиновьев.

18 декабря Троцкий написал письмо в редакцию «Правды»: «Я не отвечаю на некоторые специфические статьи, появившиеся за последнее время в «Правде», так как полагаю, что это более соответствует интересам партии и, в частности, ведущейся ныне дискуссии о «Новом курсе». На следующий день этот коротенький текст был опубликован в «Правде» с комментариями редакции (Бухарина) о том, что она готова «в любую минуту» предоставить Троцкому свои страницы для ответа»[47].

Трудно понять, насколько Бухарин писал искренне. В верхах существовала известная растерянность, о чем свидетельствует выступление того же Зиновьева на партконференции Краснопресненского района Москвы 16 декабря[48]. Вся его речь состояла из малосвязанных демагогических фраз очень общего содержания. Оратор утверждал, что в партии существуют «прямо зияющие раны», что культурный уровень коммунистов ниже, чем у беспартийных, что партийные органы заедает бюрократия. «Положа руку на сердце, скажу, что я и сам плохо разбираюсь в законах и целый ряд декретов и законов совершенно не знаю», – признавался Зиновьев, хотя никто не просил его откровенничать. При этом Зиновьев заявлял, что «хаить аппарат – это меньшевистская психология», что партия сплочена и не допустит раскола, что свобода фракций – «лучшее средство загубить диктатуру пролетариата». «У нас, товарищи, партийной спайки мало, надо сознаться, следовало бы побольше, – вещал петроградский партийный руководитель, – но если выражать недоверие ЦК, то это должны делать не определенные лица, а все вместе», – закончил Зиновьев, не очень сознавая, что именно имеет в виду.

Отповедь Зиновьеву на этой конференции дал Преображенский[49], заявивший, что выступление Зиновьева нанесло чрезвычайный вред ЦК, ибо поставило под сомнение серьезность поворота ЦК к демократии.

Накануне в Петрограде Зиновьев произнес сходную по содержанию, но значительно большую по объему речь на собрании бюро партколлективов города, которую озаглавил «О борьбе за партию. (О фракционности и ошибках Троцкого)»[50]. В центре этого выступления были угрозы применить к сторонникам Троцкого резолюцию X съезда «О единстве партии» и хвастливые ссылки на свою близость к Ленину и на ленинские негативные оценки Троцкого (которые, правда, никакого отношения к обсуждаемым в 1923 г. вопросам не имели): «Не забуду встречи в коридорах Смольного с тов. Лениным, когда мы получили известие, что немцы, воспользовавшись тем, что у нас были колебания о заключении Брестского мира, двинули войска на Псков. Тов. Ленин сказал мне: «Кажется, все погибло. Один раз в жизни мы уступили людям, которые неправильно вели партию, и, кажется, от этого погибнет вся революция»[51].

Не называя Троцкого, Зиновьев намекал на «предательство» Троцкого во время брестских переговоров, не указывая, впрочем, что в Бресте Троцкий действовал согласно инструкциям ЦК.

О самом Троцком во всех этих выступлениях оратор говорил сравнительно мягко, хотя горько жаловался, что тот сравнивает его, Каменева, Сталина и Дзержинского с германскими социал-ревизионистами Бернштейном и Каутским. В Петрограде Зиновьев во время речи получил записку: «Неужели Троцкий хочет зла для партии?» В ответ Зиновьев стал рассказывать о заслугах Троцкого и свел конфликт к разногласиям о бюрократизме. Троцкий, хорошо зная госаппарат, не осведомлен о механизме партии и поэтому «не понимает, что без аппарата, без губкомов мы даже единого налога не соберем и никогда не исправим бюрократизма в государственном аппарате»[52], – ответил Зиновьев.

В этом последнем суждении, исполненном заискивания перед партийными бюрократами, содержалось зерно истины, ибо Троцкий действительно недооценивал ту опору, которую Сталин и его единомышленники последовательно и целеустремленно ковали в лице местного партийного аппарата, являвшегося почти безграничным хозяином российской провинции. В центре же господствовал Сталин. Всеми заброшенный и забытый Ленин тихо умирал в Горках.

Бухарин рассказывал несколько позже, что Сталин встретился тогда с Калининым, Бухариным, Каменевым, Рыковым и Троцким и сообщил, что дни Ленина сочтены. Сталин говорил, что смерть вождя не должна застать партию врасплох, что надо подумать, как организовать похороны. Он заявил, что «товарищи из провинции» против сжигания тела Ленина, что это не согласуется с «русским пониманием любви и преклонения перед усопшим». «Некоторые товарищи полагают, что современная наука имеет возможность с помощью бальзамирования надолго сохранить тело усопшего».

Троцкий был возмущен: «Когда товарищ Сталин договорил до конца свою речь, только тогда мне стало понятным, куда клонят эти сначала непонятные рассуждения и указания, что Ленин – русский человек и его надо хоронить по-русски… Я очень хотел бы знать, кто эти товарищи в провинции, которые, по словам Сталина, предлагают с помощью современной науки бальзамировать останки Ленина и создать из них мощи. Я бы им сказал, что с наукой марксизма они не имеют ничего общего».

Большинство присутствовавших высказалось тогда за предложение Сталина[53]. Решение о бальзамировании еще живого Ленина, «вечно живого вождя», позже реализованное в формате Мавзолея на Красной площади, стало символом советского коммунистического режима, следовавшего старинным языческим традициям.

В декабре 1923 г. Троцкий опубликовал в «Правде» еще несколько статей, подвергавших критике бюрократическое перерождение партийных и государственных органов и содержавших предложения по тем хозяйственным вопросам, которые были обсуждены XII съездом, но на практике не реализованы. Эти статьи вместе с некоторыми новыми материалами Троцкий включил в брошюру «Новый курс», вышедшую в январе 1924 г., как раз накануне смерти Ленина[54]. Параллельно с этим на страницах «Правды» и других партийных газет развернулась дискуссия по основным вопросам политики, в которой ряд старых партийных деятелей, а также солидарных с ними представителей молодого поколения, следуя за Троцким, пытались противопоставить существовавшую в партии (как им казалось) свободу мнений при Ленине и ее отсутствие при новом режиме. 29 декабря Троцкий, Пятаков и Радек выступили с обширным заявлением, протестуя против постоянных искажений, подлогов и фальсификаций, которые допускали партийные периодические издания, прежде всего бухаринская «Правда», при изложении взглядов и позиции оппозиционеров. Особенно ярким примером было сравнение подлинной телеграммы РОСТА о собрании в Печерском районе Киева с тем, как она была преподнесена «Правдой». В подлиннике говорилось: «Собрание категорически протестует против недопустимых обвинений Троцкого в оппортунистических уклонах и меньшевизме». В «Правде» же опубликовали: «Собрание категорически протестует против недопустимых обвинений, выдвинутых т. Троцким против ядра партии в оппортунистических уклонах и меньшевизме». По словам авторов заявления, эти изменения были сделаны А.М. Назаретяном, в 1922 – 1923 гг. являвшимся заведующим бюро Секретариата ЦК партии и спешно введенным в редколлегию газеты. «Бесполезно говорить о партийной демократии, – заключали авторы, – если подлог безнаказанно заменяет партийную информацию»[55].

Перед самым Новым годом, 31 декабря, Политбюро приняло постановление, в котором обвинило Троцкого, Пятакова и Радека во фракционности и в том, что они смотрят на ЦК и его печатный орган как на враждебную силу, выдвигая «неслыханные и огульные обвинения». По существу этих обвинений, однако, ни одного слова произнесено не было[56]. Троцкий же, наоборот, высокомерно не отвечал на личные выпады и ограничивался полемикой касательно «больших вопросов». М. Истмен вспоминал, как спросил Троцкого, почему тот не взял все номера «Правды», где были опубликованы злобные выпады против него лично, и не удалился на неделю, чтобы написать полное и исчерпывающее фактическое объяснение. Троцкий ответил, что эти материалы не содержат аргументации: «Я не могу отвечать на подобные вещи». По словам Истмена, он распростер руки, подчеркивая, что это его решение совершенно очевидно. «Ну, Вы могли бы взять, например, речь Сталина о «шести ошибках товарища Троцкого», – возразил Истмен. «Что это?» – спросил Троцкий, давая понять, что этой статьи Сталина он не читал. «Почему я должен читать то, что они пишут? – спросил он. – Они не обсуждают ничего, что я говорил»[57].

Будем надеяться, что Троцкий лукавил. Он не мог не читать того, что писали о нем Сталин и члены его фракции. В конце концов, таких публикаций было не слишком много. Но высокомерие Троцкого просто не позволяло ему публично опускаться на уровень «кавказского комитетчика»[58].

3. Новая культура

В самом начале 20-х гг. Троцкий стал задумываться и над тем, чтобы запечатлеть свой жизненный путь в созданных, сохраненных и доступных для широкого читателя сборниках собственных произведений. Начать эту работу его призвал в 1921 г. руководитель комиссии по истории Октябрьской революции и РКП(б) (Истпарта) М.С. Ольминский[59]: «Почему бы Вам не приступить к подготовке полного собрания своих литер[атурных] работ? Ведь это [Вы] могли бы поручить кому-либо под своим руководством. Пора! Новое поколение, не зная, как следует, истории партии, не знакомое со старой и новой литературой вождей, всегда должно будет сбиваться с линии»[60]. Так что выпуск такового издания Ольминским рассматривался как задача сугубо политическая, а не научная. До собрания сочинений тогда не дошло, но в 1922 г. Троцкий выпустил двухтомник «Война и революция», которому предпослал предисловие и введения к томам, носившим отчасти общеисторический, отчасти автобиографический характер. (Некоторые страницы введений были позже полностью перенесены в книгу воспоминаний «Моя жизнь».) Но мемуарные фрагменты были значительно шире, нежели тема книги. Так, во введении к первому тому довольно подробно рассказывалось о встречах с Плехановым еще в начале века, о контактах с Каутским во время второй эмиграции. Но в основном речь шла о перипетиях собственной судьбы, изданиях, в которых Троцкий участвовал, об их сотрудниках. Порой возникали весьма живые, запоминающиеся образы, например члена Военно-революционного комитета 1917 г. Г.И. Чудновского, погибшего в бою во время Гражданской войны[61]. Всего в двухтомник вошло свыше 250 статей, опубликованных в эмигрантской прессе в 1914 – начале 1917 г.

Политические и культурные выступления, дополняемые документами из прошлого, служили Троцкому опорой в конфликте со сталинской группой. Последняя не могла не замечать этого и, не демонстрируя открыто сугубого недовольства, давала понять, что Троцкий подменяет своими эстетико-публицистическими увлечениями серьезную государственно-партийную работу. Между тем Сталин, который вел еще себя внешне подчеркнуто скромно, уже в 1923 г. видел в Троцком того деятеля, которого необходимо любой ценой устранить со сцены с помощью верных в то время союзников – Зиновьева, Каменева и покорного партийного псевдоинтеллектуала Бухарина.

Ведя напряженную борьбу против сталинской группы, Троцкий пытался использовать не только политические методы. По сравнению с большинством партийного руководства Троцкий был более образован, обладал большим кругозором, знал иностранные языки. Он пытался сочетать «пролетарскую революцию», демагогическое воспевание «простых людей» как носителей власти, всеобщее огрубление нравов, – с показным уважением к ценностям общемировой культуры и ее носителям, с попытками внушить этим самым низшим слоям необходимость приобщения к цивилизации, как чисто бытовой, так и возвышенной – художественной и интеллектуальной. Троцкий был единственным из высших большевистских деятелей, кто не только признавал совместимость «диктатуры пролетариата» и достижений человеческой мысли и культуры (формально на такой позиции стояли все руководители со времени резкого выступления Ленина в 1920 г. против идеологии и практики Пролеткульта[62]), но и пытался перевести эти общие соображения в конкретную плоскость. Именно поэтому многочисленные выступления Троцкого по вопросам культуры были важной составной частью его политической деятельности, его борьбы за собственное сохранение в высшем эшелоне власти, за расширение своего влияния через противопоставление чисто политической партийной иерархии.

Статьей под несколько странным, не вполне грамотным названием «Не о политике единой жив человек» Троцкий открыл серию публикаций о культуре в «Правде». Вскоре эта статья, с дополнениями, была выпущена отдельной брошюрой[63]. Позже – уже как книга – она неоднократно переиздавалась, с новыми и новыми дополнениями, на разных языках[64]. В связи с выходом ее на татарском Троцкий писал: «При писании этой книжки я опирался главным образом на русский опыт и, следовательно, не учел того бытового своеобразия, которое характеризует мусульманские народы… Незачем говорить, что вопросы быта в моей книжке ни в коем случае не исчерпаны, а только поставлены и отчасти намечены. Центральная задача при перестройке быта – освобождение женщины, превращенной старыми семейно-хозяйственными условиями во вьючное животное»[65].

В брошюре были собраны материалы по самой различной тематике, которую можно было бы в целом охарактеризовать словами Троцкого: «Нам нужна культура в работе, культура в жизни, культура в быту… Но нет такого рычага, чтобы сразу поднять культуру. Тут нужен долгий процесс самовоспитания рабочего класса, а рядом с ним и вслед за ним крестьянства»[66]. Буквально все вопросы быта, охраны материнства и младенчества, физкультуры, работы клубов и библиотек ставились Троцким с точки зрения упрочения большевистской власти и превращения СССР в объект поклонения и подражания за рубежом.

Троцкий придавал важное значение мелочам поведенческой культуры. Одна из его статей так и называлась – «Внимание к мелочам». Здесь он решительно выступал против неопрятности, неряшливости, грязи, объявлял поход против распространенного невнимания к культурным мелочам. Другая нетривиальная статья этого же цикла «Водка, церковь и кинематограф» была опубликована в «Правде» 12 июля 1923 г. Не обрушиваясь еще открыто на «пьяный бюджет», который фактически уже начинал реализовываться через ряд партийных решений, лицемерно допускавших «исключения» из общих правил и по существу поощрявших производство и продажу водки, Троцкий призывал «развить, укрепить, организовать, довести до конца антиалкогольный режим в стране возрождающегося труда».

Поняв ранее других большевистских лидеров несложную истину о необходимости развлечений и их использования в целях воздействия на толпу, автор статьи подчеркивал, что делать это необходимо осторожно, одновременно повышая вкусы масс: «Мы ищем точек опоры в этом живом человеческом материале для приложения нашего партийного и революционно-государственного рычага. Стремление развлечься, рассеяться, поглазеть и посмеяться есть законнейшее стремление человеческой природы. Мы можем и должны давать этой потребности удовлетворение все более высокого художественного качества и в то же время сделать развлечение оружием коллективного воспитания, без педагогического опекунства, без назойливого направления на путь истины».

Любопытно, что в этой статье Троцкий особое внимание уделял кинематографу, который он рассматривал в качестве важнейшего позитивного противопоставления кабаку и церкви (особенно – церкви). «И это соперничество может стать для церкви роковым, если отделение церкви от социалистического государства мы дополним соединением социалистического государства с кинематографом». На деле, однако, оказывалось, что кино вполне может сочетаться с кабаком, более того, при известных условиях превращаться в его дополнение, а борьбу против религиозного сознания большевистские лидеры предпочитали вести путем репрессий. Так что и в этом отношении Троцкий оказался утопистом.

Особый интерес представляла группа материалов, которую позже Троцкий включил в двадцать первый том своего собрания сочинений под общим заголовком «Наука и революция». Помимо краткой статьи «Внимание к теории», предназначенной для первого номера журнала «Под знаменем марксизма», сюда вошли два действительно интересных документа: письмо академику И.П. Павлову[67] и ранее опубликованная в «Правде» статья «К Первому всероссийскому съезду научных работников». Первый материал, написанный 27 сентября 1923 г., до 1927 г. опубликован не был. Троцкий обращался к Павлову не как политик, а как человек, серьезно, хотя и по-дилетантски, интересовавшийся проблемами физиологии и психоанализа. Он вспоминал, что в период пребывания в Вене довольно близко соприкасался с фрейдистами, читал их работы и даже посещал заседания. «Меня всегда поражало в их подходе к проблемам психологии сочетание физиологического реализма с почти беллетристическим анализом душевных явлений»[68].

Троцкий высказывал предположение, что учение Павлова об условных рефлексах охватывало теорию Фрейда «как частный случай»: «Фрейдисты похожи на людей, глядящих в глубокий и довольно мутный колодезь. Они перестали верить в то, что этот колодезь есть бездна (бездна «души»). Они видят или угадывают дно (физиологию) и делают даже ряд остроумных и интересных, но научно-произвольных догадок о свойствах дна, определяющих свойство воды в колодце». По мнению Троцкого, физиологическое учение Сеченова и Павлова было шагом вперед, ибо оно не удовлетворяется «полунаучным, полубеллетристическим методом вприглядку», а «спускается на дно и экспериментально восходит вверх».

Организаторы I Всероссийского съезда научных работников[69] пригласили Троцкого участвовать в съезде и выступить с докладом. Это, однако, были как раз те дни, когда он простудился на охоте. Появиться на съезде Троцкий не смог. Статья же его отличалась известным либерализмом суждений. Во всяком случае, он призывал ученых к научной объективности, предостерегал их от «создания казенной науки нового, советского образца». Среди отраслей естественных наук, на которые он обращал наибольшее внимание, были физиология (вновь подробно говорилось о достижениях И.П. Павлова) и химия. Не вполне тривиальной мыслью, проходившей через всю статью, была недопустимость «невежественной ограниченности или, еще откровеннее, самодовольного хамства». Естественно, автор выражал надежду «на всестороннее содействие научной мысли, которая определила свою общественную ориентировку в сторону трудящихся масс и их рабочего государства».

2 июня 1922 г. в «Правде» появилась статья Троцкого «Диктатура, где твой хлыст?», направленная против работ критика Ю.И. Айхенвальда, и в частности его новой книги «Поэты и поэтессы». Троцкий обвинял Айхенвальда в защите «чистого искусства», утверждал, что за философией чистого искусства и литературной критикой «всегда и неизменно обнаруживали ослиные уши реакции», что у Айхенвальда «уши длины непомерной», что он стремится найти в художественной литературе «чуть-чуть замаскированный булыжник, которым можно было бы запустить в глаз или в висок рабочей революции». Но у диктатуры «есть в запасе хлыст, и есть зоркость, и есть бдительность. И этим хлыстом пора бы заставить Айхенвальдов убраться к черту, в тот лагерь содержанства, к которому они принадлежат по праву – со всей своей эстетикой и со своей религией». По существу, это был неприкрытый призыв репрессировать автора.

Тогда же, находясь в отпуске и только еще готовясь к затяжным и нервным политическим боям, Троцкий задумал переиздать свои старые статьи по вопросам литературы и искусства и написать к ним предисловие. Предисловие разрослось, и вышла довольно большая книга «Литература и революция», опубликованная в 1923 г.[70] В 1924 г. она вышла вторым, несколько дополненным изданием[71], а затем многократно переиздавалась на разных языках[72]. Троцкий посвятил ее своему другу Раковскому, занимавшему в то время пост председателя Совнаркома Украины, но вскоре «сосланному» на дипломатическую работу за «национальный уклонизм».

Хотя книга была выдержана в общепринятых для большевистского отношения к художественной литературе тонах, в ней отвергалось особое «пролетарское искусство». Точнее, автор признавал возможность создания «пролетарской культуры» в принципе, но полагал, что у рабочего класса не хватит времени на то, чтобы в переходную эпоху создать свою особую культуру. В сборнике звучали осуждающие нотки по адресу «диктатуры в сфере культуры». Троцкий приветствовал появление «попутчиков», то есть тех писателей и деятелей искусства, которые шли на сотрудничество с советской властью, не будучи ее сторонниками. Он давал им следующее определение: «Попутчиком мы называем в литературе, как и в политике, того, кто, ковыляя и шатаясь, идет до известного пункта по тому же пути, по которому мы с вами идем гораздо дальше». Изобретенный Троцким термин прочно вошел в обиход советского литературоведения и искусствоведения.

Кроме разделов о попутчиках и «пролетарской культуре» выделялись главы о «внеоктябрьской литературе», о футуризме и формальной школе, о партийной политике в искусстве. Более того, в книге высказывалась совершенно крамольная для большевистского социологизма идея, что художественные произведения следует судить по собственным законам искусства (а не по классовым критериям). Тут же, впрочем, автор переходил к противоположным критериям – политической полезности.

Внутренние противоречия книги «Литература и революция» служили свидетельством нестандартности эстетического мышления Троцкого, его избавления от примитивно-упрощенческого подхода к творениям человеческой мысли и души. Социал-демократическое центристское прошлое Троцкого подчас пробивалось наружу сквозь большевистскую оболочку. Отметим попутно, что в написанном в это же время (28 марта 1924 г.) письме крикливому литературному критику и борцу за «чистоту» пролетарской литературы Л. Авербаху[73] Троцкий выступал с явной, хотя и несколько сдержанной защитой «попутчиков»: «Они не повернулись спиной к революции, они глядят на нее, хотя бы и косым взглядом. Они видят многое, чего мы не видим, и показывают нам это… Попутчик, хоть сколько-нибудь расширяющий поле нашего зрения, более ценен, чем художник-коммунист, который ничего не прибавляет к тому, что мы осознали и прочувствовали до него и без него»[74].

В центре книги был раздел «Формальная школа поэзии и марксизм», предварительно помещенный в «Правде»[75]. Хотя к формализму в области литературы и искусства Троцкий проявлял явно и решительно отрицательное отношение, допускал грубые выражения, характеризуя его, например, как «препарированный недоносок идеализма» или «скороспелое поповство», автор признавал научную ценность достижений формализма и обращал внимание только на наиболее полемически заостренные тезисы литературоведов В.Б. Шкловского и Р.Я. Якобсона (ставшего позже языковедом всемирного класса). Чуть позже во время полемики Шкловский осмелился бросить по адресу Троцкого дерзкие слова: «У вас армия и флот, а нас четыре человека. Так чего же вы беспокоитесь?»[76] Кроме Шкловского и Якобсона речь шла о поэте и лингвисте А.Е. Крученых. У самого Шкловского из-за этой фразы возникли тогда проблемы с ОГПУ, которое поставило его на контроль. При случайной встрече с Троцким Шкловский не нашел ничего более подходящего, как попросить «дать ему что-нибудь, с чем он мог бы ходить спокойно». Троцкий будто бы написал ему записку: «Такой-то арестован мною и никаким арестам больше не подлежит»[77].

Многие разделы и фрагменты книги Троцкого были посвящены творчеству отдельных писателей (С. Есенина, Вс. Иванова, В. Маяковского). С Есениным Троцкий познакомился летом 1923 г. Нарком произвел на эмоционального поэта самое великолепное впечатление. Есенин даже называл Троцкого «идеальным типом человека»[78]. Троцкий, видимо, тоже тепло относился к Есенину. 20 января 1926 г., после гибели поэта, он опубликовал в «Правде» и «Известиях» глубоко сочувственную статью «Памяти Сергея Есенина», в которой пытался объяснить, обусловить и оправдать крестьянские интонации в лирике поэта, его отчаяние в связи с разрушением сельских идеалов, приведшее к самоубийству. Первые и последние строки статьи Троцкого были проникнуты неподдельным чувством горя, обычно не свойственным большевистским руководителям, да и не слишком характерным для самого Троцкого: «Мы потеряли Есенина – такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И как трагически потеряли! Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом, – может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и по мягкости эти его последние строки! Он ушел из жизни без крикливой обиды, без ноты протеста, – не хлопнув дверью, а тихо прикрыв ее рукою, из которой сочилась кровь… И в нашем сознании скорбь острая и совсем еще свежая умеряется мыслью, что этот прекрасный и неподдельный поэт по-своему отобразил эпоху и обогатил ее песнями, по-новому сказавши о любви, о синем небе, упавшем в реку, о месяце, который ягненком пасется в небесах, и о цветке неповторимом – о себе самом».

Трудно было ярче и непосредственнее выразить глубокую человеческую боль в связи с понесенной утратой. Искренность Троцкого становилась особенно очевидной при сравнении его некролога со статьей о Есенине «интеллигентного» и «образованного» Бухарина, опубликовавшего в редактируемой им «Правде» статью на смерть Есенина «Злые заметки», в которой он обрушился на покойного поэта с самыми тяжкими обвинениями, заявив уже в первых строках, что «есенинщина – это самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания явление нашего литературного дня»[79]. Это был очевидный ответ сталинского большинства на теплую статью Троцкого. Троцкого пытались дискредитировать еще и с литературного фланга[80].

Особое внимание Троцкий уделил поэзии А.А. Блока. Имея в виду поэму «Двенадцать», Троцкий утверждал, что Блок создал «самое значительное произведение нашей эпохи». Признание тем более важно, что критик-нарком представлял себе истинный характер этого произведения. В книге говорилось: «Блок дает не революцию и уж, конечно, не работу ее руководящего авангарда, а сопутствующие ей явления… по сути, направленные против нее…[81] Для Блока революция есть возмущенная стихия»[82].

Одна из глав книги была посвящена творчеству Б.А. Пильняка, которого в высших партийных кругах рассматривали чуть ли не как контрреволюционера[83]. Троцкий же приветствовал произведения писателя и заключал: «Талантлив Пильняк, но и трудности велики. Надо ему пожелать успеха»[84]. В связи с преследованием цензурой произведений Пильняка Троцкий 15 декабря 1923 г. обратился к Луначарскому с официальным письмом, где поставил риторический вопрос: «Что же творит наша милая, но слишком богомольная цензура?»[85]

Следует отметить, что даже к тем писателям, творчество которых было ему совершенно чуждо и в политическом и в культурном смысле, Троцкий не просто относился терпимо, но, в отличие от других высших большевистских функционеров, стремился им помочь. Характерно в этом плане его отношение к писателю Ф.К. Сологубу, с которым Троцкий был знаком с 1911 г., встречался с ним в Мюнхене. Гротескно-сатирический роман Сологуба «Мелкий бес» Троцкому очень не нравился. Тем не менее он несколько раз сочувственно откликался на просьбы писателя, находившегося в крайне бедственном положении. По просьбе Сологуба Троцкий просил пересмотреть решение ВЧК о запрете ему выезда за границу, содействовал предоставлению ему дачи, предпринимал меры для охраны его квартиры в Петрограде, даже ходатайствовал о льготном билете писателю из Костромы в Петроград[86], наконец, сочувственно отнесся к идее В.П. Полонского[87], руководившего литературно-издательским отделом Политуправления Красной армии, оказать Сологубу материальную помощь.

По просьбе того же Полонского помощь была оказана также живописцу Б.М. Кустодиеву, который, хотя и придерживался в целом реалистической манеры, отдавал дань модернистским течениям, чего Троцкий не одобрял. В последние годы жизни Кустодиев был разбит параличом, находился в почти катастрофическом материальном положении. Узнав об этом, Троцкий распорядился оказать ему скорейшее материальное содействие. «Опыт с Кустодиевым показал, – писал Полонский Троцкому в июне 1924 г., – что из всех влиятельных товарищей Вы один приняли его дело близко к сердцу. Благодаря Вашему содействию удалось облегчить его положение»[88].

Еще раньше, в августе 1922 г., накануне отъезда за границу поэта Бориса Леонидовича Пастернака, который отбывал в Германию по официальному разрешению, Троцкий пригласил его к себе, дав получасовую аудиенцию, которая была больше похожа на допрос. Биограф Пастернака Д. Быков пишет: «Это был первый контакт Пастернака с партийным чиновником такого уровня. Накоротке с Троцким была Рейснер, с которой Пастернак был на «ты»; однако лично разговаривать с вождями ему доселе не случалось. Стратегию он с самого начала выбрал безупречную – разговаривал с вождем очень просто, отвечал, как всегда, туманно. Троцкий спросил, не планирует ли Пастернак остаться за границей. Пастернак горячо – и вполне искренне – заверил, что вне России себя не мыслит. Впрочем, утешил его Троцкий, скоро ведь революция шагнет и в Германию, и повсюду… А почему, спросил он, вы не откликаетесь на события текущего момента? Пастернак принялся объяснять, что «Сестра моя жизнь» и есть самый актуальный отклик, что об этом даже пишут – книга революционная, а ничего революционного в ее тематике нет; революция, говорил он, призвана дать прежде всего свободу индивидууму. Разве не так? Троцкий кивнул, в его концепцию это вписывалось. А если так, продолжал Пастернак, то лирика и есть наивысшее проявление индивидуальной свободы… расцвет личности… Троцкий благосклонно отпустил его»[89].

Отпустил, потому что не в состоянии был вести диалог с Пастернаком: они находились на разных культурных уровнях. В начале 1927 г. Троцкий пригласил к себе в Главконцесском группу писателей, входивших в так называемый ЛЕФ (Левый фронт) или близких к нему. Среди присутствовавших оказался Пастернак. Лев Давидович вспомнил как бы незаконченный прошлый разговор, начатый во время предыдущей встречи, и, желая продолжить с Пастернаком дискуссию о революции, не очень деликатно спросил, искренне ли Пастернак писал поэмы «Девятьсот пятый год» и «Шмидт» (которые в творчестве Пастернака конечно же выделялись прежде своей неискренностью). Пастернак даже опешил от такой прямолинейной постановки вопроса: «Ну, знаете, на такие темы я не разговариваю даже с близкими родственниками!»[90]

Незадолго до того, как Троцкий приступил к подготовке книги «Литература и революция», он познакомился с находившимся в России в качестве представителя итальянской компартии в Исполкоме Коминтерна Антонио Грамши[91]. Этот интеллектуал, ставший коммунистическим лидером в силу приверженности марксистским взглядам, но смотревший на марксизм не как на собрание рецептов, а как на метод, требующий не просто совершенствования, но внесения в него существенных концептуальных дополнений и изменений, приглянулся Льву Давидовичу неортодоксальностью своих суждений, в частности по отношению к литературе и искусству.

Троцкий попросил Грамши написать эссе об итальянском футуризме, которое он включил в «Литературу и революцию»[92]. Оба они были близки в оценке футуризма как «богемно-революционного ответвления буржуазного искусства», понимая под «буржуазным искусством» не классовое происхождение течения, а его существование в эпоху господства буржуазии. И тот и другой, однако, игнорировали факт существования и даже процветания футуризма в России в первые годы большевистской власти, которая поначалу смотрела на него как на революционную струю в литературе и искусстве, и продолжалось это до середины 20-х гг., когда власти начали унификацию культурной сферы. Троцкий и Грамши не вполне одобрительно относились к футуристическим выступлениям, но не в силу стремления к унификации, а по своим художественным вкусам и предпочтениям.

Партийной элитой (неясно, насколько искренно) книга «Литература и революция» была встречена восторженно. «Блестящая книга, блестящий вклад в нашу культуру», – писал нарком просвещения Луначарский[93], опубликовавший большую статью «Лев Давидович Троцкий о литературе», в которой «с великой радостью» отмечал «появление этой поистине замечательной книги»[94]. Луначарский особенно подчеркивал, что автор выступает против «пролетчванства», выражающегося в том, что «страждущие им думают, что именно с них начинается история культуры». Справедливость требует уточнить, что Троцкий скорее выступал не против пролетарского, а против коммунистического чванства в художественной области.

Политике партии в области художественной литературы Троцкий посвятил свою речь, произнесенную на совещании, организованном отделом печати ЦК РКП(б) 9 мая 1924 г.[95] Она стала главным событием этого совещания и была затем переведена на многие языки. Оставаясь в плену коммунистической идеологии, Троцкий в то же время выступал за максимально допустимую в этих узких пределах свободу самовыражения, то есть предлагал, чтобы писателей держали на поводке, но чтобы этот поводок был подлиннее. Он резко полемизировал с напостовцами (группой литераторов, сплотившихся вокруг редколлегии журнала «На посту»[96]), решительно возражая против негативного, грубого, презрительного их отношения к литературным попутчикам. Наиболее активную роль среди них играл старый знакомый Троцкого и бывший муж его возлюбленной – Раскольников. Хотя между Троцким и Раскольниковым пока еще сохранялись нормальные личные отношения, именно Раскольников – моряк, дипломат, писатель – стал основным объектом критики наркома. Троцкий настолько увлекся собственным сарказмом, что использовал против Раскольникова даже недавнее возвращение с дипломатической службы в Афганистане, куда Раскольников вместе с Ларисой Рейснер был сослан в почетную ссылку то ли из-за ошибок, допущенных в начальный период Кронштадтского восстания, то ли из-за остывшего к Ларисе Троцкого, желавшего теперь от нее избавиться. И в том и в другом случае вопрос об отсылке Раскольникова в Афганистан решал Троцкий. И он же теперь над Раскольниковым надсмехался: «После долгой отлучки Раскольников выступил здесь со всей афганской свежестью – тогда как другие «напостовцы» немножко вкусили от древа познания и наготу свою стараются прикрыть». Раскольникову слушать от Троцкого про «древо познания» и «наготу» было, наверное, двойне обидно. Троцкий наносил удар «ниже пояса».

Оскорбительно для пролетарских литераторов звучали слова Троцкого о дореволюционных большевистских «поэтах», которые сами себя представляли читателям и которых большевистская печать выводила в качестве «пролетарских» художников. Их публикации, по словам Троцкого, были исключительно политическим, но не литературным фактом. Ориентировать на них современную литературу Троцкий не советовал. Более того, он выступил против монопольной политики партии в области искусства, мотивируя это, в частности, отсутствием за спиной партии необходимых для этого «художественных элементов». Специфику искусства он проиллюстрировал на примере «Божественной комедии» Данте, которая «поднимает переживания современной эпохи на огромную художественную высоту», и на примерах Шекспира и Байрона, которые «кое-что говорят нашей душе». Иллюстрации привлекались из западной классической литературы и вряд ли были случайны – Троцкий хотел продемонстрировать свою эрудицию и свои художественные пристрастия.

Литературу надо воспринимать с литературной точки зрения как совершенно специфическую область человеческого творчества – такова была важнейшая мысль выступления. Нельзя относиться к художественному творчеству как к политике – не потому, что оно «есть священнодействие и мистика», а потому, что оно имеет свои приемы и методы, законы развития и оригинальную природу, в которой огромную роль играют подсознательные процессы. «Художественное творчество данной эпохи представляет собой очень сложную ткань», «Сиюминутным путем» она «не вырабатывается, а создается сложными взаимоотношениями» – таков был вывод докладчика, существенно отличающийся от ленинского принципа партийности литературы, принятого на вооружение советским руководством.

Маяковскому Троцкий впервые написал еще в августе 1922 г., пытаясь разобраться в том, что собою представляет русский футуризм. Тот ответил, может быть не слишком серьезно, что футуризм – это стремление ответить на любую задачу советской власти специфическими средствами языка[97]. У коммунистических функционеров к Маяковскому положено было относиться хорошо и считать его одним из немногих талантливых пролетарских поэтов. Троцкий не был здесь исключением и неоднократно указывал, что высоко ценит поэта. Он считал, однако, художественным провалом поэму «150 000 000», в которой Маяковский, по мнению Троцкого, вышел из своей «творческой подоплеки», вступив на рационалистический путь. Иначе говоря, произведение Маяковского подвергалось критике как раз за нечто противоположное тому, за что поэта травили напостовцы и близкие к ним литераторы. Завершил Троцкий свое оригинальное и весьма необычное для партийного форума выступление словами: «Вы хотите, чтобы партия от имени класса официально установила вашу маленькую художественную пролетарскую диктатуру. Вы думаете, что, посадив фасоль в цветочный горшок, вы способны взрастить древо пролетарской литературы. На этот путь мы не встанем. Из фасоли никакого древа произрасти не может».

Можно полагать, что рассмотренное выступление имело важное, принципиальное значение для тех организационных мер, которые были приняты вскоре. Партийные лидеры вынуждены были прислушаться к мнению Троцкого, тем более что в данном случае оно совпадало с позицией Бухарина, а последний смог убедить в его правильности еще и Сталина, согласившегося пойти по данному вопросу на принятие соответствующего решения ЦК. 18 июня 1925 ЦК РКП(б) утвердил резолюцию «О политике партии в области художественной литературы», основное содержание которой было близко к позиции Троцкого, выраженной на майском заседании 1924 г. С 1926 г. вместо журнала «На посту» стал выходить журнал «На литературном посту», объявивший свою приверженность этому партийному решению, хотя проводил он его в жизнь непоследовательно и от своей прежней позиции полностью не отказался. Через много лет писатель и историк литературы Бенедикт Сарнов расскажет, как случайно «однажды, заказав – так, на всякий случай, не ожидая найти в ней ничего особенного – брошюру с унылым, казенным названием «К вопросу о политике РКП(б) в художественной литературе», я обнаружил в ней прямо-таки золотые россыпи крамолы… Речь была выдержана совсем не в партийно-держимордовском, а вполне либеральном духе»[98].

За пределами партийных форумов Троцкий продолжал внимательно следить за развитием художественной литературы и искусства, прилагал усилия по привлечению колебавшихся писателей на сторону советской власти, проявлял значительно большую, нежели другие партийные лидеры, широту взглядов, сохраняя в то же время не только коммунистический утилитаризм, но и высокую степень субъективизма в оценке художественного творчества. Наиболее одобрительно Троцкий отзывался о тех писателях, которые членствовали в партии или в комсомоле и тем самым были его политическими единомышленниками. Он вполне отдавал себе отчет в художественной бездарности Демьяна Бедного и почти не скрывал этого, но написал предисловие к австрийскому изданию его брошюры «Главная улица»[99]. Впрочем, Троцкий отрабатывал аванс, полученный от Бедного в 1923 г., когда тот опубликовал в «Правде» подхалимское стихотворение про переход на сторону Сталина, проигнорировав опального Ленина, но недвусмысленно упомянув Троцкого:

Мне ныне черт не брат. Нежданно у меня

Стальной союзник появился.

Из крепких слов его я выжал крепкий сок

И усладил себя целительным напитком.

Нам Троцкий вексель дал, в грядущее бросок,

Который мы учтем с неслыханным прибытком![100]

С возвышением Сталина и опалой Троцкого Демьян Бедный стал писать про Троцкого совсем другие тексты, но пока что хранитель «векселя» – концепции перманентной революции – врагом объявлен не был, и Бедный упоминал Троцкого нейтрально-положительно.

Следует отметить, что пролетарский поэт Бедный был старым партийным функционером. В 1910 г. он познакомился с В.Д. Бонч-Бруевичем, будущим секретарем и помощником Ленина. Бонч-Бруевич, в свою очередь, познакомил Бедного со многими большевиками. С 1911 г. Бедный печатался в большевистской «Звезде», позднее переименованной в «Правду». В середине апреля 1912 г. Бедный знакомится со Сталиным, затем с Молотовым и Свердловым. В том же году Бедный вступает в партию, заочно, через переписку, завязывает контакты с Лениным, который ему очень покровительствует и ценит его талант. В 1914 г. Бедный знакомится с Горьким. Во время Первой мировой войны – с сестрами Ленина М.И. Ульяновой и А.И. Елизаровой. В апреле 1917 г. Бедный встречается с Лениным и с апреля по июнь помогает ему при редактировании «Правды», не теряя связи со Сталиным. Сталин публикует в «Правде» статью «Американские миллионы», направленную против министра-меньшевика Церетели. Бедный пишет против Церетели стихотворение «Коалиционное». Сталин пишет в «Правду» статью «Заговор против революции» (против Корнилова). Бедный пишет о том же стихотворение «Песня». После неудавшейся июльской попытки захватить власть, когда Ленин прячется от ареста, Бедный, как и Бонч-Бруевич, рядом с Лениным[101].

Но самые близкие отношения сложились у Бедного со Сталиным. «В Кремле, как и во всей Москве, шла непрерывная борьба из-за квартир, которых не хватало», – писал Троцкий о 1919 годе[102]. Приближенный Сталина, Бедный умудрился прожить в Кремле с марта 1918 до начала 1933 г., когда развелся с женой – Верой Руфовной Придворовой – и переехал, оставив кремлевскую квартиру жене, в особняк на Рождественском бульваре, 16. Бедный занимал половину особняка. Во второй половине размешался Государственный литературный музей, директором которого был старый знакомый Бедного – В.Д. Бонч-Бруевич.

Квартирный вопрос Бедного всегда очень интересовал. В 1920 г. подробнейшее письмо поэта было написано Троцкому именно по поводу увеличения жилплощади. Обратим внимание на то, как подписано это письмо, – «уважающий и любящий Вас».

«Дорогой Лев Давидович!

Препровождаю Вам 5 моих листовок и 1 книжечку, изданные на Западном фронте… В пятницу снова уезжаю для агитации – «До Советской Варшавы!», если не последует иных указаний…

Что касается не разъездной, а оседлой работы, то я предвижу, что, проработав минувшую зиму самое большое в половину своей мощности, скоро я сойду на одну треть… У меня нет рабочего кабинета. Я – писатель, работающий на ночном горшке. Справа у письменного стола – две кровати – семейная и детская. У меня 2 комнаты с третьей – полусортиром.

Естественно, что Кремлевское домоуправление – по своему заявлению – сочло необходимым дать мне соседнюю с отдельным ходом комнату (№ 6 белого коридора) для рабочего кабинета. Ордер был написан, но [член Президиума ВЦИК] Лутовинов его зачеркнул, а Енукидзе исправить такое свинство отказался…

Не поставить Вас в известность об этом я не мог. Моисей как-то ударил по скале палкой – и из скалы брызнула живая вода. Вы меня осенью и зимой ударите партийной палкой десять раз, и ни черта из меня не брызнет. Или брызнет вода, а нужны боевые стихи.

Рядом со мной живут Петропавловские [семья комиссара Кремлевских военных курсов]… а дальше за ними – т. Никитин [зав. финансовым отделом ВЦИК]… Я предлагал: дать мне соседнюю комнату (№ 6) Петропавловских, а им отрезать комнату от Никитина.

Казалось бы, просто. И необходимо. Для дела. И Кремлевское домоуправление в таком смысле и составило ордер, отмененный Лутовиновым. Теперь я упираюсь в милейшего Енукидзе, который рассуждает как ишак…

Хоть для очистки совести: знайте, дескать, дорогие товарищи, что после этого можно с меня спрашивать?

Уважающий и любящий Вас Демьян Бедный.

Приложения: 1) Листовки; 2) План вышеперечисленных квартир»[103].

После переезда правительства в Москву в начале 1918 г. в Кремле жило все советское руководство. Иногда к Бедному заходил Ленин. Иногда Сталин. Дружил Бедный и с секретарем ЦК Стасовой, бывал в секретариате, по ее словам, чуть ли не ежедневно. Для разъездов по фронтам Гражданской войны в агитационных целях Бедному был выделен личный вагон первого класса (раньше принадлежавший од ному из великих князей), который подцеплялся к поездам. Кажется, Бедный стал единственным писателем, удостоенным такой чести (причем вагон оставался в собственности Бедного чуть ли не до 30-х гг.). Наградам Бедного не было конца. С 1922 г. первым из советских писателей Бедный стал депутатом Моссовета. В Пензенской области его именем назвали город Беднодемьянск. В Одесской губернии – Демьянобедновскую волость. По Волге пустили пароход «Демьян Бедный». В пожизненное пользование Бедный получил дачу в Мамонтовке. К личной даче прибавилась еще и государственная. К личной машине с личным шофером – еще и казенная с казенным шофером.

Может быть, самой большой наградой писателя следует считать его контракт с Госиздатом на издание полного собрания сочинений. Контракт был подписан, видимо, в конце 1922 г. Первый том вышел в 1925 г. До 1934 г., когда Бедный впал в немилость Сталина, успело выйти 19 томов, охвативших произведения до февраля 1932 г.. В августе 1934 года, выступая на съезде писателей, Бедный говорил о 20 томах своего собрания сочинений, еще не зная, что двадцатый том опубликован не будет.

Троцкий открыл для советского читателя молодого коммунистического поэта Александра Безыменского и стал автором предисловий к первому крупному сборнику его произведений и к первой поэме[104]. Вождю перманентной революции, безусловно, пришлись по душе исполненные страсти (но не ритма и рифмы) стихи поэта:

Только тот наших дней не мельче,

Только тот на нашем пути,

Кто умеет за каждой мелочью

Революцию мировую найти.

Троцкий писал не без внешнего изящества: «Из всех наших поэтов, писавших о революции, для революции, по поводу революции, Безыменский наиболее органически к ней подходит, ибо он от ее плоти, сын революции, Октябревич»[105].

В течение некоторого времени Безыменский поддерживал Троцкого, даже подписал заявление 93 комсомольских деятелей, выражавших с ним солидарность[106], но вскоре счел благоразумным перейти на официальную точку зрения. Позже, отчаянно боясь за свою судьбу и пытаясь реабилитировать себя в глазах Сталина, поэт, подобно Д. Бедному, написал немало гнусностей о Троцком и «троцкизме».

Троцкий приветствовал появление еще одного молодого поэта – Александра Жарова, с удовольствием цитируя его «Песню о червонце» в предисловии к сборнику «Поколение Октября», выпущенному издательством «Молодая гвардия» в 1924 г., и обращая особое внимание на то, как поэт мастерски увязывает воедино великие потрясения с вопросами мелкого быта[107]. Явное влияние Троцкого было заметно в творчестве начинавшего тогда писать И.Э. Бабеля, причем это влияние усиливалось авторитетом видного советского литературного критика, редактора, организатора художественной периодики Воронского, участвовавшего в дискуссии 1923 г. на стороне Троцкого.

Взгляды Воронского Бабель сначала разделял только в вопросах литературы. Со временем он стал смотреть глазами Воронского и на ситуацию в стране. Как-то в 1926 г. Воронский устроил на своей квартире в гостинице «Националь» выступление поэта Эдуарда Багрицкого, который прочитал свою новую поэму «Дума про Опанаса». На выступлении был Троцкий, который расспрашивал писателей об их судьбах и творческих планах. Бабель тоже был тогда у Воронского, о чем и «показал» на допросе в 1939 г. Если очистить показания от отвратительных оценочных эпитетов вроде «контрреволюционный», «фашистский» и т. п., записанных усердными следователями, можно полагать, что рассказанные Бабелем факты соответствовали действительности: Троцкий одобрительно отозвался о поэме Багрицкого, спрашивал, знают ли присутствующие иностранные языки, следят ли за новинками западной литературы, и заявил, что без этого не мыслит себе творческого роста писателей[108].

Когда в 1924 г. вышел в свет первый альбом сатирических и юмористических рисунков карикатуриста Бориса Ефимова, по предложению Полонского автор был представлен Троцкому, который воскликнул: «О, да вы совсем молодой!» Ефимов не растерялся и ответил: «В моем возрасте, Лев Давидович, за вами было уже два побега из ссылки». Любезностью, безусловно искренней, ответил и Троцкий: «Что ж, а за вами много хороших рисунков». Просмотрев альбом, высказав одобрительные и критические замечания, Троцкий «благословил» Ефимова на дальнейшее творчество и написал предисловие к новому изданию его карикатур[109]. Предисловие Троцкого 24 июля 1924 г. было опубликовано и в газете «Известия».

Создавая карикатуры и плакаты по заказу советской власти, Ефимов после опалы Троцкого некоторое время уворачивался от заданий высмеять в рисунках бывшего наркомвоенмора. Но после ареста и расстрела родного брата журналиста Михаила Кольцова, понимая, что иначе пойдет по его стопам, Ефимов сдался; и в центральных газетах СССР появилась целая серия клеветнических по содержанию и отвратительных по форме изображений Троцкого как шпиона, агента гестапо и вдохновителя «врагов народа» внутри страны.

Троцкий покровительствовал известному режиссеру-экспериментатору В.Э. Мейерхольду, в частности при подготовке им к постановке спектакля «Земля дыбом» в 1923 г. Для этого спектакля, поставленного по пьесе французского драматурга Марселя Мартине, нарком приказал выделить военную амуницию, прожекторы, полевые телефоны и даже мотоцикл. Спектакль «Земля дыбом» режиссер посвятил «первому красноармейцу Льву Давидовичу Троцкому». Когда в годы Большого террора Мейерхольда арестовали, ему это конечно же припомнили.

Троцкий продолжал поддерживать дружеские отношения с рядом советских издательств и журналов. Довольно тесные связи установились у него с издательством «Молодая гвардия», в котором он выпустил давние воспоминания о своем втором побеге из сибирской ссылки, снабдив их написанным в ноябре 1925 г. предисловием «Молодым читателям»[110]. «Пройдет еще 18 – 20 лет, и сибирская пустыня, по которой совершен был побег на оленях, перестанет быть пустыней, а люди, надо думать, перестанут убегать друг от друга, ибо перестанут преследовать друг друга», – писал он, вряд ли догадываясь о том, во что превратится со временем советская «сибирская пустыня» и насколько невозможно будет убежать оттуда зэку не только за границу, даже за пределы лагеря.

Дважды Троцкий обращался к сотрудникам и читателям журнала «Молодая гвардия» – первый раз в 1923 г. в связи с первой годовщиной журнала, а затем через год по поводу вступления в третий год выпуска[111]. В обоих случаях, особенно четко во втором письме, речь шла о нежелательности формирования замкнутых «школок» или «направлений» под различными громкими названиями, о необходимости «появления, пробуждения и роста молодняка в политике, в публицистике и в художественном творчестве». А в речи на съезде работников военной печати[112] Троцкий остроумно высмеивал не только многочисленные неряшливости, допускаемые советской прессой, но и приукрашивание ею действительности, шаблоны, казенщину, которая есть «смерть всякой мысли».

К молодежной тематике Троцкий обращался и во многих других своих печатных и устных выступлениях. В определенной мере это были отголоски той ориентировки на молодое поколение, которая так не понравилась Сталину и его окружению во время дискуссии конца 1923 – начала 1924 г. Особенно ярко эта связь прозвучала в предисловии к книге Авербаха «Вопросы юношеского движения и Ленин», выпущенной издательством «Молодая гвардия» в 1924 г.[113]

Троцкий оценивал книгу Авербаха как удачную попытку свести воедино взгляды Ленина на молодежное движение. При этом автор предисловия высказывал свои оригинальные мысли по поводу партийной идейной преемственности, которая не решается автоматически: молодежь должна выйти на ленинскую дорогу «не проторенными тропами старшего поколения, а своими собственными»; молодежь не может пассивно воспринимать ленинизм, а должна «активно завоевывать его», ища и находя связь повседневной работы с основными партийными задачами. Иными словами, и в этом предисловии проводилась мысль о самостоятельном, особом пути молодежи в революции, в коммунистическом движении, в тесной связи с компартией, но не под мелочной ее опекой, чего добивалось официальное руководство.

Лев Давидович выступил на открытии юбилейной выставки, посвященной 5-летию Госиздата, 6 июня 1924 г., найдя нестандартные слова, которые явно пришлись по вкусу работникам печати: он говорил, что не знает «более приятного запаха, как запах свеженапечатанной книги, который действует лучше всего на психику, на воображение и лучше всего ободряет»[114]. Троцкий знал, о чем говорил. С еще дореволюционных времен книг у него выходило много, и он относил себя, безусловно, в том числе и к писателям. За публикуемые книги и статьи в советские годы Троцкому начислялись гонорары, которые он не получал, передавая эти средства в пользу издательств и на культурные нужды. Деньги были немалые. В 1924 г. только поступления из Госиздата составляли свыше 7 тысяч рублей, в 1925 г. – 6,5 тысячи рублей, в 1926 г. – свыше 4 тысяч рублей. Как правило, договоры предусматривали выплату авторских гонораров в размере по 100 рублей за печатный лист, а книги издавались объемом 40, 50 и более авторских листов каждая, причем по несколько томов в год различными издательствами[115]. Так что издательства Троцкого любили.

А вот в кругах интеллигенции к Троцкому относились по-разному. Одним «попутчикам» льстило, что он приобщал их к ведущим направлениям общественно-политического развития страны и призывал считаться с их творческой индивидуальностью. Таких, наверное, было большинство. Другим же писателям и литераторам снисходительные и унизительные подачки Троцкого были не нужны, и у них сложилось устойчиво негативное мнение об этом большевистском выскочке, «одетом в военный костюм», как записал о Троцком в дневнике К.И. Чуковский[116].

Чуковский был как раз из тех интеллигентов, у которых отношения с Троцким «не сложились». Началось все с того, что Троцкий еще до революции опубликовал критическую и даже презрительную статью об историко-литературных этюдах Корнея Ивановича, в которых «нет никакого метода мысли». Возможно, обида забылась бы, но Троцкий включил эту статью в послеоктябрьский сборник, тем самым обратив на нее внимание современников. Язвительный С. Маршак откликнулся на перепечатку эпиграммой:

Расправившись с бело-зелеными,

Прогнав и забрав их в плен,

Критическими фельетонами

Занялся наркомвоен.

Палит из Кремля московского

На тысячи верст кругом.

Недавно Корнея Чуковского

Убило одним ядром[117].

Чуковский ответил Троцкому взаимностью, хотя и не публично. С явным удовлетворением он записал в дневник 26 ноября 1924 г.: «В Госиздате снимают портреты Троцкого, висевшие чуть не в каждом кабинете»[118]. Но самые искренние свои чувства, и уже не сдерживаясь, хотя снова в формате дневниковой записи, Чуковский высказал в январе 1933 г.; и в этом отрывке звучала вся ненависть к коммунистам русской интеллигенции за истерзанную большевиками страну: «Троцкисты для меня были всегда ненавистны не как политические деятели, а раньше всего как характеры. Я ненавижу их фразерство, их позерство, их жестикуляцию, их патетику. Самый их вождь был для меня всегда эстетически невыносим: шевелюра, узкая бородка, дешевый провинциальный демонизм. Смесь Мефистофеля и помощника присяжного поверенного. Что-то есть в нем от Керенского. У меня к нему отвращение физиологическое. Замечательно, что и у него ко мне – то же самое: в своих статейках «Революция и литература» он ругает меня с тем же самым презрением, какое я испытываю к нему»[119].

С некоторыми представителями «свободомыслящей» интеллигенции Троцкий поддерживал контакты, когда он считал это лично для себя целесообразным. Особенно это касалось художников, ибо Лев Давидович уже начинал все чаще задумываться о том, как запечатлеть себя в художественных образах. Троцкому необходимы были новые и новые произведения советских мастеров, которые могли бы стать украшением лучших художественных музеев. Так возник заказ портрета Троцкого для художественной выставки, посвященной 5-летию Красной армии (март 1923 г.). Решено было поручить эту работу известному художнику-портретисту Юрию Павловичу Анненкову[120]. Он работал в «ставке» наркомвоенмора в бывшем имении князей Юсуповых Архангельском в начале 1923 г., создал многочисленные эскизы, а затем несколько поясных портретов и большой портрет в полный рост, выполненный в агитационно-конструктивистском стиле. Анненков оставил обширные воспоминания о своих встречах с Троцким, к которому проникся теплыми чувствами (нарком умел производить на своих собеседников хорошее впечатление, когда считал это целесообразным).

Анненков, в частности, вспоминал, что в кабинете Троцкого висел портрет Л.Н. Толстого и что преклонение наркома перед писателем было очевидно. Во время сеансов они много говорили о литературе, о поэзии и, естественно, об изобразительном искусстве. Анненков свидетельствовал, что любимцем Троцкого в те годы был Пабло Пикассо, в искусстве которого, в его постоянных поисках новых форм, он видел воплощение перманентной революции[121].

Портрет Троцкого работы Анненкова был воспринят публикой настолько благожелательно, что стал одним из важных экспонатов советской экспозиции на художественной выставке в Венеции в 1924 г. В будущем кубофутуристические портреты Троцкого работы Анненкова будут часто печататься в виде репродукций в разных странах. В США после Второй мировой войны один из них был даже выпущен в виде почтовой открытки, которая стала раритетом и до настоящего времени продается коллекционерам за немалые деньги. Любопытно в то же время отметить, что, поощряя создание собственного образа в «нетленных» художественных произведениях, Лев Давидович отнюдь не одобрял создание портретов своих соратников. Посетив художественную выставку в Москве, посвященную 5-летию Красной армии, он оставил в книге отзывов запись, то ли шутливую, то ли грозную: «Хорошо, но я запрещаю портреты генералов на пять лет»[122].

Мелким эпизодом, имевшим весьма ощутимые последствия, было столкновение Троцкого со студентом-меньшевиком Л.М. Гурвичем, оказавшимся племянником Ю.О. Мартова, происшедшее на молодежной конференции по вопросам НЭПа в начале 1922 г., на которую буквально случайно заглянул Лев Давидович. Юноша смело выступил против однопартийной диктатуры, показав лицемерие власти, продолжавшей закручивать гайки, давая одновременно экономические послабления. Стычка окончилась вничью, но Ленин – тогда еще функционирующий – увидел в ней опасность усиления влияния меньшевиков в молодежной среде и обозвал Гурвича «белогвардейцем». Ленин так комментировал происшедшее в требовательной записке Троцкому: «Я не сомневаюсь, что меньшевики усиливают теперь и будут усиливать свою самую злостную агитацию. Думаю поэтому, что необходимо усиление и надзора, и репрессий против них»[123].

Действительно, вскоре начались массовые аресты меньшевиков и эсеров, а затем был проведен показательный судебный процесс над эсеровскими лидерами. Впрочем, на проведение суда над меньшевистским активом большевистские власти так и не решились, ограничившись высылкой за границу некоторых наиболее видных из них и подвергнув ограничениям и преследованиям остальных в административном порядке (вплоть до отправки в тюрьмы и лагеря).

В истории с «философским пароходом» – так был назван пароход, вывезший из Советской России виднейших представителей русской интеллигенции – литераторов, литературоведов, деятелей искусства, философов, экономистов, социологов, правоведов, математиков, – Троцкий целиком и полностью был на стороне партии. За пределами советской России в результате этой акции оказалось более 500 представителей российской интеллектуальной элиты[124]. Троцкий не участвовал в комиссии по подготовке высылки, образованной Политбюро. Но после того как 16 – 18 августа 1922 г. в тюрьме или под домашним арестом оказался подлинный цвет русской интеллигенции (с задержанных были взяты подписки с обязательством немедленно выехать за границу за свой счет и о расстреле в случае самовольного возвращения)[125], Троцкий дал интервью известной американской левой журналистке Анне Луизе Стронг[126], поддерживавшей большевиков, которое было тотчас опубликовано в «Известиях»[127].

Троцким была предпринята попытка оправдать высылку неизбежной войной. Он объявил ученых и литераторов «непримиримыми и неисправимыми» врагами советского строя, которые в случае войны должны были бы подлежать расстрелу. «Вот почему мы предпочитаем сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. И я выражаю надежду, что Вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность и возьмете на себя ее защиту перед общественным мнением». Именно так и поступала американка, написавшая в западной прессе, что большевики всего лишь обороняются[128].

Интересно, что именно в 1925 – начале 1926 г., когда Троцкий, оставаясь членом Политбюро, был фактически отстранен от власти, но еще не встал в открытую оппозицию, он стал уделять особое внимание теоретическим проблемам культурного развития, обобщая свою позицию, в основе которой лежали воззрения Маркса и Энгельса. В наиболее концентрированном виде взгляды эти были выражены Троцким в статье «Культура и социализм», опубликованной в начале 1927 г. в журнале «Новый мир»[129].

Любопытен был подход к самому понятию культуры. Признавая культуру как совокупность всего созданного, усвоенного, построенного, завоеванного человеком, Троцкий обращал особое внимание на ту «драгоценнейшую часть культуры», к которой он относил ее отложения в сознании человека – приемы, навыки, сноровку, благоприобретенные способности, выросшие из материальной культуры и перестраивающие и саму культуру, и всю человеческую жизнь. Подходя сравнительно широко к диалектико-материалистическому пониманию действительности, Троцкий призывал к тому, чтобы марксистская критика науки была осторожной – иначе она может вылиться в лицемерие, фамусовщину. В качестве примера тех научных открытий, которые необходимо было «вписать» в традиционные марксистские представления, он приводил рефлексологию И.П. Павлова и психоанализ З. Фрейда. Накопление физиологического количества в экспериментах Павлова он считал базой нового «психологического» качества. Вслед за этим следовал заумный или парадоксальный, а потому непонятный вывод: «Обобщения завоевываются шаг за шагом: от слюны собаки к поэзии, т. е. к ее психической механике… причем пути к поэзии еще не видать». Похоже, что в этом своем оригинальном описании рефлексологии Павлова Троцкий слегка запутался. Не менее оригинально трактовался фрейдистский психоанализ, который, по мнению Троцкого, стремился взять многие промежуточные ступени одним скачком, «от религиозного мифа, лирического стихотворения или сновидения – сразу к физиологической основе психики».

В науке, в культуре, повторял Троцкий, голое командование может принести только вред. Здесь надо «учиться». Он писал о глубочайших культурных противоречиях, характерных для Советской страны: первая в мире по количеству собранных томов Публичная библиотека в Ленинграде – и больший процент неграмотных, чем в какой-либо другой европейской стране; гигантские проекты Днепростроя и Волго-Донского канала – и семейные избиения в деревне. «От Москвы до Шатуры сто с лишним километров. Казалось бы – рукой подать. А между тем, какая разница условий!.. Отъедешь несколько десятков километров – глушь, снег да ель, замерзшие болота да звери». Так с «черного хода» Троцкий вновь и вновь стремился противопоставить отсталость российской глубинки западноевропейской культуре, в частности – культуре быта, косвенно подводя читателей к убеждению, что желанный социализм в СССР может быть достигнут только в группе цивилизованных наций, куда будет входить еще и Советский Союз.

4. Поражение германской революции

В первые годы НЭПа, когда перспективы международной революции отодвинулись на весьма неопределенное время, Троцкий уделял международному коммунистическому движению значительно меньшее внимание, чем внутренним делам и борьбе в высшем партийном руководстве. Однако его внимание к европейскому коммунистическому движению было значительно большим, чем у основной части членов Политбюро (Сталина, Рыкова, Каменева и других), которые предпочитали заниматься почти исключительно внутренними делами. Естественно, в качестве председателя Исполкома Коминтерна, внимательно следил за международным рабочим и революционным движением Зиновьев. Тем не менее именно Троцкого – творца концепции мировой революции – в начале 20-х гг. считали главным экспертом в области международных отношений и мирового революционного движения, и он не без самодовольства брал на себя эту роль. В то время Советская Россия переходила к НЭПу. В Западной Европе стало намечаться неблагоприятное для коммунистических сил изменение положения в сторону стабилизации режимов. Штурм капиталистической крепости не удался, и коммунисты вынуждены были перейти к осаде.

В этих условиях в самих европейских компартиях, которые несли на себе отпечаток прежнего социал-демократизма, возникали различные течения, от правых, считавших возможным сотрудничество с другими социалистическими силами, стоявшими на более умеренных позициях, до крайне левых, призывавших к «тактике наступления» во что бы то ни стало и в ближайшее время. Важное отличие внутренней ситуации в компартиях Европы от положения российских коммунистов состояло в том, что европейская ментальность, свойственная и коммунистам, по крайней мере значительной части из них, была значительно более демократичной, и репрессивные постановления вроде резолюции X съезда «О единстве партии» в западных компартиях провести было бы нелегко.

В обстановке внутренней борьбы в компартиях проходила подготовка к III конгрессу Коминтерна (июнь – июль 1921 г.). Троцкий, согласившийся выступить с одним из основных докладов на конгрессе – «Мировой хозяйственный кризис и новые задачи Коммунистического Интернационала», – тщательно к нему готовился. Еще в апреле 1921 г. он критически оценил так называемое «мартовское выступление» в Германии, когда в районе Галле-Мерзебург произошли вооруженные столкновения рабочих с полицией и войсками, а руководство компартии призвало к интенсификации борьбы и превращению ее в восстание. В тезисах по этому вопросу, не предназначенных для печати (Троцкий назвал их «заметками для себя»), Троцкий отмечал, что в Германии установилось «относительное равновесие», а ЦК компартии сделал ряд тактических ошибок – момент для выступления был неблагоприятным, отчетливость в формулировках была недостаточна[130].

Вскоре после этого, 29 апреля, Троцкий подготовил анкету для делегатов III конгресса, которые вскоре начали съезжаться в Москву (некоторые с явной готовностью почти постоянно пребывали там в качестве сотрудников руководящих органов Коминтерна). Для подготовки своего доклада на конгрессе Троцкий просил делегатов ответить на ряд вопросов, в частности, произошло ли в последнее время укрепление буржуазных государств, упрочиваются ли позиции и укрепляется ли буржуазия. Были также и вопросы о выступлениях рабочих, условиях труда и быта, безработице и пр. На анкету поступили десятки ответов, которые Троцкий использовал в докладе, а в октябре 1921 г. послал все эти ответы в секретариат Исполкома Коминтерна для обработки[131], которая, судя по всему, так и не была проведена.

Троцкий встречался с некоторыми делегатами конгресса, а с двумя из них – супругами Альфредом и Маргаритой Росмер, прибывшими из Франции, – у него возобновились неформальные, дружеские отношения, установленные еще в Париже во время мировой войны, которые будут продолжаться на протяжении следующих двух десятилетий, вплоть до гибели Троцкого, несмотря на то что политически они через несколько лет встанут на разные позиции. Именно с подачи Росмеров Троцкий послал 5 июня 1921 г. возмущенное письмо Ленину и другим членам Политбюро по поводу того, как отвратительно идет организационная подготовка конгресса и в каком неблагоприятном положении оказываются делегаты, которые «лишены самых минимальных жизненных удобств». В письме говорилось далее, что «приезжающие делегаты получают сразу же ужасающее представление о наших порядках. Самое возмутительное – это грубое невнимание к приезжающим товарищам. На постелях нет матрацев, подушек, нет умывальников»[132].

Во время конгресса за Троцким внимательно наблюдал французский делегат А. Моризэ, вскоре вышедший из компартии, возвратившийся к социалистам, но сохранивший определенную степень симпатии к большевистским руководителям. Через два года в Москве была выпущена его брошюра с предисловием Троцкого. В ней содержался не столько политический анализ, сколько живые зарисовки и портреты. Там рассказывалось, например, что Троцкий – «изысканный дипломат», что автор испытывал к нему чувство «великого благоговения» как к человеку действия и организатору, пользующемуся «исключительным влиянием», хотя его больше боялись, чем любили[133].

Доклад и заключительное слово Троцкого[134] делегаты конгресса встретили бурей восторга, хотя в нем было сказано немало нелицеприятного по адресу некоторых компартий и их деятелей, в частности по адресу группировок в германской партии, как правой во главе с возглавлявшим партию Паулем Леви[135], так и «левой» во главе с Августом Тальгеймером[136]. В докладе подчеркивалось, что в соотношении сил на мировой арене произошли изменения, темпы мировой революции замедлились, а буржуазия начала наступление на рабочий класс. Речь шла и об антагонизме между Великобританией и США, ведущем к возможному вооруженному конфликту.

Правда, за внешним единодушием, которым завершились довольно острые дискуссии, скрывались сохранявшиеся разногласия. О них, в частности, свидетельствовало письмо Тальгеймера и Эрнста Фрисланда (Рейтера)[137] в ЦК РКП(б) от 16 июня. Оба они заявляли, что германская делегация пошла на уступки по вопросу о тактике «мартовского выступления» только потому, что «в политическом отношении было желательно, чтобы германская делегация работала на конгрессе вместе с русской». Посылая Троцкому этот документ, Ленин презрительно приписал: «Это на 3/4 пустые фразы, не в серьез»[138].

Жаркие споры о тактике разгорелись на конгрессе 2 июля. Только что вступивший в компартию бывший деятель центристской Независимой социал-демократической партии Германии Эрнст Тельман[139], весьма энергично пробивавший себе путь к высшему руководству, выступил не просто с левых позиций, но, по словам Троцкого, критиковал внесенный проект тезисов (его автором был сам Троцкий), заявляя, что они «создадут для нас труднейшее положение».

В то же время тезисы критиковали и ультралевые, в частности венгерский коммунист Бела Кун[140], Карл Радек, считавшийся советско-польско-немецким коммунистом, и другие. Как отмечал Троцкий в письме Ленину, он «солидаризовался» с Зиновьевым, но категорически противопоставил «наши тезисы» многочисленным поправкам. В пояснение того, почему «мы» не можем идти на смягчение тезисов, Троцкий неодобрительно отозвался о речи Тельмана, который «совершенно правильно» напомнил всем, что «настроения руководящих и полуруководящих членов коммунистической партии, которые остались на месте в Германии, целиком еще совпадают с настроениями Бела Куна, Тальгеймера»[141].

Иначе говоря, Троцкий (как и Зиновьев) занимал тактически очень осторожную позицию. Его главная задача состояла в том, чтобы не оттолкнуть от компартии ни правых, ни левых. Его действия очень напоминали ту примиренческую, объединительную тактику, которой он придерживался в отношении российского социал-демократического движения после революции 1905 – 1907 гг.

По мнению Троцкого, важно было сохранить единство, а уж затем добиваться в компартиях проведения курса, соответствующего его позициям. Все еще сохраняя веру в европейскую революцию в сравнительно недалеком будущем, Троцкий склонялся к мнению, что главная задача компартий должна состоять в неуклонном выполнении воли советских руководителей и в защите их интересов за рубежом любыми самыми неприглядными методами. Но в отличие от Сталина Троцкий балансировал между внутренними и международными задачами, тогда как Сталин и близкие к нему деятели рассматривали Коминтерн исключительно с точки зрения внутриполитических и геополитических задач, как подсобный инструмент своей власти, которым можно было всячески манипулировать.

Тезисы о тактике, предложенные Троцким, конгресс принял единогласно. Правда, прозвучал ряд заявлений с особым истолкованием тезисов, с оценкой их как компромисса, то ли уступки правым, то ли уступки левым. Но это были именно заявления, даже не поправки. Была внесена лишь одна поправка американского делегата[142]. Два важнейших документа, утвержденные III конгрессом по докладу Троцкого и им написанные, – тезисы о тактике и тезисы «Мировое положение и наши задачи» – не только тематически, но и терминологически перекликались. В них подчеркивалось, что в общемировом развитии начался новый этап. «Классовая самоуверенность буржуазии и внешняя устойчивость ее государственных органов несомненно укрепились. Паническое отношение к коммунизму если не прошло, то ослабело. Руководители буржуазии даже хвастают могуществом своего государственного аппарата и во всех странах перешли в наступление против рабочих масс как на экономическом, так и на политическом фронте»[143].

Детальный анализ экономического положения в мире, колониального вопроса, изменений в положении рабочего класса приводил Троцкого к выводам, что наступил период оборонительной борьбы, который, однако, может внезапно смениться значительно более быстрым темпом революционного движения. Троцкий констатировал, что Коминтерн в большинстве западных стран еще не смог создать свои массовые партии, что в некоторых компартиях «политически неопытные элементы» прибегают к авантюристическим методам и своими нерасчетливыми действиями «могут надолго погубить всю истинно революционную подготовительную работу пролетариата к захвату власти»[144]. В тезисах о тактике Троцкий поддержал выдвижение «частичных требований» рабочих, установление контактов со средними слоями (городской мелкой буржуазией, служащими, интеллигенцией, значительной частью крестьянства).

Троцкий явно склонялся к «правым» элементам в компартиях, в частности в среде германских коммунистов, хотя он был вынужден примириться с тем, что новое руководство компартии во главе с Тальгеймером добилось исключения бывшего партийного руководителя Пауля Леви из партии за «правый уклон». Единственное, чего смогли прямо-таки выторговать российские коммунисты, прежде всего Троцкий, было изменение формулировки. Леви теперь вменялась в вину только «недисциплинированность». В то же время Троцкий не решился поддержать стремление старейшей деятельницы германского рабочего движения Клары Цеткин добиться отмены решения об исключении Леви из компартии[145].

Так началось формирование новой политики Коминтерна, которая вскоре войдет в историю под названием «единого рабочего фронта». Проводить ее должен был Исполком Коминтерна, в состав которого на III конгрессе был избран вместе с Лениным, Зиновьевым, Бухариным и Радеком еще и Троцкий[146].

На IV конгрессе Интернационала (ноябрь – декабрь 1922 г.) Троцкий произнес доклад о новой экономической политике Советской России и перспективах мировой революции[147]. Каких-либо новых мыслей в докладе не было. Главным его содержанием была констатация плодотворности НЭПа и смешанной экономики, а также умеренно оптимистическая оценка революционных перспектив в Европе. На конгрессе дискуссии и разногласия между фракциями и группами в компартиях усилились. Дело доходило до прямых расколов и исключений. Особенно тяжелая ситуация сложилась во французской партии. Она буквально раздиралась противоречиями по самым различным вопросам политики и тактики: отношение к социалистам, профсоюзы, «теория наступления», политический курс представителя партии в Исполкоме Коминтерна Бориса Суварина. Съезд партии, состоявшийся в октябре в Париже, оставил все эти противоречия в «подвешенном состоянии» и счел нужным передать их на рассмотрение конгресса Интернационала.

Для выработки позиции по вопросу о положении во французской партии конгрессу пришлось образовать специальную комиссию, в которую вошел Троцкий. Не будучи формально ее главой (председателя просто не выбирали), он фактически возглавил эту комиссию. 22 ноября Троцкий поделился своими соображениями с Зиновьевым (копии его письма были посланы Ленину, Радеку и Бухарину)[148]. Письмо свидетельствовало о том, какими методами управлял Интернационал европейскими партиями, являвшимися всего лишь его секциями, то есть составными частями единой мировой коммунистической партии. «Создавать ли на конгрессе официально новый Центральный комитет французской коммунистической партии?» – ставил вопрос Лев Давидович, озабоченный не самим существом дела – грубым вмешательством в дела одной из партий, причем в то время самой крупной в Коминтерне, – а только тем, какое впечатление это произведет и к каким последствиям приведет. Троцкий опасался, как бы столь кардинальное решение не имело своим прямым результатом разрыв французских коммунистов с Коминтерном. Поэтому он предлагал, чтобы конгресс принял осторожное, рекомендательное решение, означавшее, что «нынешний центристский ЦК просуществует еще некоторое время в качестве руководящего органа партии»[149].

В результате по докладу Троцкого 1 декабря конгресс решил, что в ЦК французской компартии (ФКП) должны быть представлены все фракции по принципу пропорционального представительства и что оснований для раскола в этой партии не существует[150]. Тем не менее, опять-таки по инициативе Троцкого, конгресс принял документ «Рабочая и боевая программа Французской коммунистической партии»[151], в котором позволил себе диктовать этой партии, как ей следует себя вести, в частности в борьбе «против Версальского договора и его последствий».

Троцкий высказывался и по итальянскому вопросу, фактически поддерживая левую фракцию Амедео Бордиги[152], возглавлявшего компартию, против центристов (так называемых «максималистов»), во главе которых стоял Джачинто Серрати[153], но советовал Бордиге придерживаться значительно более осмотрительной тактики и дать формальное согласие на объединение с «максималистами» при сохранении «величайшей бдительности» к пережиткам центризма[154].

Если на предыдущих конгрессах Троцкий избирался членом Исполкома Коминтерна, то теперь он оказался кандидатом в члены. Таким же кандидатом был избран Ленин[155]. Казалось, ничто не предвещало новой революционной бури. Но с самого начала 1923 г. развернулись события, которые многие деятели Коминтерна оценили как весьма вероятное начало европейской революции – в Германии, руководители которой систематически саботировали выплату репараций странам Антанты, установленных Версальским договором. Важным средством саботажа была безудержная денежная эмиссия[156]. В течение всей второй половины 1922 г. французские власти угрожали Германии оккупацией. В этих условиях правительство Вильгельма Куно, образованное в ноябре 1922 г., попыталось прощупать, возможна ли поддержка Советской России в случае, если вторжение французских войск в Германию будет осуществлено.

22 декабря 1922 г. посол Германии в Москве граф Ульрих Брокдорф-Рантцау встретился с Троцким и поставил перед ним вопрос, как правительство Советской России относится к военному шантажу со стороны Франции. Наркомвоенмор ответил уклончиво, но благожелательно, и этот ответ удовлетворил немцев. «В момент, когда Франция предпримет военные действия, все будет зависеть от того, как поведет себя германское правительство. Германия сегодня не в состоянии оказать значительное военное сопротивление, однако правительство может своими действиями дать понять, что оно исполнено решимости не допустить такого насилия. Если Польша по зову Франции вторгнется в Силезию, то мы ни в коем случае не останемся безучастными, мы не можем этого потерпеть и вступимся!»[157] – так записал германский посол ответ Троцкого.

Троцкий, таким образом, провоцировал немцев, причем события стали развертываться непредсказуемым образом. 11 января 1923 г. Рурская область Германии – промышленное сердце этой страны – была оккупирована войсками Франции и Бельгии. Французское правительство (Бельгия играла лишь вспомогательную роль) стремилось добиться исправной уплаты репараций. Правительство Куно вместо капитуляции ответило противодействием, объявив «пассивное сопротивление». Предприятия в оккупированной области прекратили работу. В стране начался затяжной тяжелейший экономический, а затем и политический кризис. Развернулись массовые забастовки и демонстрации. Полиция стреляла по уличным шествиям. В июне 1923 г. прошла 100-тысячная забастовка в Силезии. 6 августа Куно ушел в отставку. Новое правительство во главе с Густавом Штреземаном взяло курс на мирное разрешение конфликта.

Ситуация в Германии находилась в центре внимания советского руководства. Особенно бдительно за ней следил Троцкий. Он отлично понимал, что, если кризис в Германии перейдет в стадию вооруженного выступления с участием коммунистов, а тем более под руководством компартии, это будет означать начало германской, а может быть, и европейской социалистической революции.

В августе 1923 г. Троцкий, Зиновьев и Бухарин отдыхали в Кисловодске. Они, однако, продолжали внимательнейшим образом наблюдать за драматическими событиями в Германии[158]. На состоявшемся 9 августа заседании Политбюро решено было вызвать в Москву руководящих представителей германской компартии для обсуждения положения в связи с событиями в Германии. 11 августа Троцкий телеграфировал Сталину: «Считаю необходимым совещание в Москве особенно ввиду того, что [с] нашей стороны своевременно принят ряд подготовительных мер». Имелось в виду, что по приказу Троцкого части Красной армии были выдвинуты к западным границам. Нарком продолжал: «Могу выехать в среду 15 августа, предпочел бы выехать по ходу лечения в субботу 18 августа. Перерыв должен длиться не более недели»[159].

При немалом внимании к германской революции, Троцкий думал еще и о своем здоровье. В Москву выехали также Зиновьев и Бухарин. При обсуждении вопроса о приглашении в Москву «немцев», то есть представителей компартии Германии, для обсуждения складывавшегося в Германии положения, Зиновьев предложил, чтобы в делегацию вошли Генрих Брандлер[160], являвшийся вторым лицом в партии (его считали представителем относительно умеренного крыла), и радикально настроенный Тельман[161]. Возражений против этого не последовало. Советское руководство ориентировалось на левый курс при фактическом пренебрежении позицией умеренных. Соответствующие пожелания были переданы германским коммунистам по линии советской разведки.

Немцы приехали в Москву за советами или, точнее, за указаниями, очевидно, 20 августа. Возвратившийся накануне в Москву Зиновьев разослал высшим партийным руководителям свои тезисы о положении в Германии, с которыми в основном солидаризовался Троцкий. Переговоры с делегацией компартии Германии (КПГ) продолжались три дня. С советской стороны в них участвовали Зиновьев, Троцкий и Бухарин. Однако, вопреки позиции Зиновьева, были приняты решения, отвергавшие установки как правого, так и левого течения, причем инициатором этого «центристcкого» курса был именно Троцкий[162].

В советском руководстве наметились некоторые разногласия. Троцкий и Зиновьев, несмотря на принадлежность к противоположным группировкам, вскоре оказались единодушными в оценке обстановки в Германии. 12 августа по призыву компартии и социал-демократов началась массовая забастовка, в которой участвовало около 3 миллионов человек. Она стала перерастать в вооруженные столкновения с полицией и войсками. Для участия в этих столкновениях КПГ стала формировать вооруженные «красные сотни». После недолгих уговоров к «революционной» позиции, с некоторыми оговорками, присоединился Сталин. На недолгое время по вопросу о «революции в Европе» между Сталиным и Троцким было достигнуто понимание.

Сталин занимал более осторожную, чем Троцкий, позицию, стремясь не дать повода «думать, что революция «продиктована», «инспирирована» из России». «Необходимо действовать только через Германскую компартию и от ее имени», – писал он в замечаниях к тезисам Зиновьева. В то же время Сталин не принимал всерьез лозунга «единого фронта», который Троцкий и Зиновьев были намерены реально осуществлять в Германии. Генсек утверждал, что этот лозунг является только агитационным и речь идет о взятии власти коммунистами без социал-демократов. «Если мы хотим действительно помочь немцам – а мы этого хотим и должны помочь, – заявлял Сталин, – нужно нам готовиться к войне… В тезисах этот вопрос затушеван»[163]. Отсюда вытекали и более мелкие разногласия. Троцкий не считал необходимым выдвигать в Германии лозунг создания Советов, полагая, что их роль сыграют уже существовавшие фабрично-заводские комитеты. Сталин же настаивал на этом лозунге. (Через четыре года, в разгар конфликта между сталинской фракцией и оппозицией, генсек лицемерно возложил на Троцкого ответственность за поражение в Германии в 1923 г. в силу отказа от создания там Советов[164].)

На заседании Политбюро 22 августа, состоявшемся после первой встречи с немецкой делегацией, при активном участии Троцкого было принято постановление, в котором констатировалось, что «германский пролетариат стоит непосредственно перед решительными боями за власть». Выступление Троцкого на этом заседании дает отчетливое представление о том, что по вопросу о германских событиях разногласия со Сталиным были преодолены[165]. «Точка зрения Сталина правильна – нельзя, чтобы было видно, что мы руководим, не только РКП, но и Коминтерн[ом]». Троцкий учитывал слабость германской компартии с военной точки зрения. Он полагал, что революция может пойти разными путями, и не исключал ее поражения. Тем не менее он был главным инициатором открытого выступления. Германская компартия должна была, по его мнению, поставить вполне определенный срок, к которому готовиться и в «военном отношении, и соответствующим темпом политической агитации». Он настаивал, чтобы этот срок был установлен в пределах ближайших месяцев или даже недель. «Подготовка должна быть построена по календарному плану, должны быть назначены сроки, и к этим срокам должна строиться подготовка». Сталин считал, что «срок решительного выступления назначать нельзя». Троцкий настаивал именно на «календарной программе», мотивируя это тем, что революция может иначе начаться слишком рано, когда необходимые ресурсы еще не будут мобилизованы в полной мере. «Если нет работы по организации, наступит прострация у боевиков, и мы ослабим имеющиеся у нас силы»[166].

Очевидно, Троцкий вспоминал октябрьские дня 1917 г. в Петрограде, свой курс на организацию вооруженного выступления, приуроченного к определенной дате – открытию II съезда Советов. Теперь нарком пытался применить собственную схему шестилетней давности к событиям в Германии, что отдавало схематизмом. В соответствии с этим формулировались задачи РКП(б): «германский пролетариат стоит непосредственно перед решительными боями за власть» (этот пункт был принят в редакции Троцкого); политическая подготовка трудящихся СССР к грядущим событиям заключается в мобилизации «боевых сил республики»; должна быть также оказана экономическая помощь германским рабочим, проведена «соответствующая дипломатическая подготовка». Для разработки этих задач была образована комиссия в составе Зиновьева, Сталина, Троцкого, Радека и Чичерина[167].

На следующих заседаниях Политбюро рассматривались конкретные вопросы помощи «германской революции». 21 сентября было решено создать комиссию под руководством Троцкого для проведения мобилизации в случае возникновения военного конфликта[168]. Такой конфликт должен был начаться, если бы в какой-то части Германии к власти пришли революционные силы, обратившиеся за помощью к СССР. Троцкий, правда, скептически относился к руководителям ГКП и считал, что они проникнуты фатализмом и в силу этого германская революция обречена на гибель[169].

Длительные совещания с немецкими делегатами по вопросу о «германской революции», в которых принимали участие также представители Исполкома Коминтерна и компартий Франции и Чехословакии, вновь происходили 21, 25, 26 сентября, 4 октября. Во всех этих заседаниях участвовал и выступал Троцкий[170]. Решающее заседание Политбюро по германскому вопросу состоялось 4 октября[171]. К этому времени внутренняя обстановка в Германии обострилась до предела. Во второй половине сентября при ЦК КПГ был образован Военный совет для непосредственной подготовки и организации восстания. Правительство Штреземана объявило о введении в стране чрезвычайного положения. Последовало раскрытие причастности берлинского полпредства СССР к организации государственного переворота.

10 октября в Саксонии, а 16 октября в Тюрингии были образованы «рабочие правительства» с участием коммунистов и социал-демократов, создание которых рассматривалось советским правительством как начало революции. Политбюро утвердило предложения комиссии по международным делам, где решающую роль играли Троцкий и Зиновьев. «Согласиться с комиссией в вопросе о назначении срока – 9 ноября с. г., – таков был главный пункт резолюции. – Приложить все политические и организационные усилия к тому, чтобы этот срок был соблюден». Были приняты также решения о военной и продовольственной помощи немецким коммунистам. Позиция Троцкого возобладала.

На заседании Политбюро Троцкий заявил о своей готовности отправиться в Германию для руководства революцией. Зиновьев добавил, что он тоже хотел бы стать «солдатом германской революции», вместе с Троцким. Сталин завершил это одноактное шоу предложением не пускать в Германию «своих любимых вождей». Тогда Троцкий заявил, что просит вычеркнуть его «из числа актеров этой унизительной комедии». В результате Политбюро отклонило инициативу о посылке членов Политбюро в Германию: «Возможный арест названных товарищей в Германии принес бы неисчислимый вред международной политике СССР и самой германской революции. Задачи, стоящие перед СССР в связи с надвигающимися событиями, и организация активной помощи германской революции требуют непременного пребывания этих товарищей в СССР»[172]. В Германию решено было послать двух сторонников Троцкого – Пятакова и Радека и двух сторонников Сталина – Рудзутака и Куйбышева, что свидетельствовало о существовании взаимного недоверия в германском вопросе между сторонниками Сталина и Троцкого. Вместе с Радеком в Германию отправилась и его новая возлюбленная Лариса Рейснер.

Перед отъездом германских делегатов и их российских наставников Троцкий несколько раз встречался с Брандлером, давал ему советы, интересовался мельчайшими техническими деталями подготовки к восстанию. Лев Давидович возлагал на Брандлера большие надежды, считал его способным и трезвым руководителем. Прощание между ними было очень теплым. Троцкий «был действительно тронут; он желал успеха руководителю германской революции накануне великих событий»[173], – вспоминала немецкая коммунистка Рут Фишер[174].

Развязывание революции в Германии было теснейшим образом связано с позицией Польши, ибо прямая советская военная интервенция могла быть предпринята только через ее территорию. С конца августа Троцкий требовал каким-то образом заинтересовать Польшу, имея в виду ее территориальные претензии на часть Силезии и другие земли, оставшиеся в составе Германии после окончания мировой войны, предложить ей заключить договор о ее невмешательстве в германские дела и в то же время о косвенном содействии советским акциям. В письме в ЦК и ЦКК от 23 октября он заявлял, что «политика в отношении Польши» должна вестись «в плоскости переговоров о транзите и военном невмешательстве»[175].

В ответ на инициативу Троцкого польские власти, опасаясь советского вторжения, приступили к сосредоточению войск на границе с СССР. Шифровальщик Реввоенсовета А.И. Боярчиков вспоминал, что однажды в полночь ему позвонил секретарь Троцкого Глазман и попросил немедленно явиться. По просьбе Глазмана он зашифровал и передал приказ командующему «Западным фронтом» (так все еще назывался Западный военный округ с центром в Смоленске) Тухачевскому о приведении войск на польской границе в полную боевую готовность в связи с концентрацией польских войск на границе с СССР. Вскоре приказ был отменен[176].

Можно высказать только самые осторожные предположения о том, как развивались бы события в случае удачи «германского ноября». Однако революция провалилась. Руководители КПГ давали крайне противоречивые указания своим местным организациям. Не согласившись с установленным в Москве сроком, ЦК КПГ разослал директиву начать вооруженное восстание 23 октября, а вслед за этим, испугавшись, новое указание – об отмене предыдущего решения. 23 октября вооруженное выступление произошло только в портовом Гамбурге, куда не дошло новое указание ЦК. Три дня там продолжались уличные бои, руководимые Тельманом[177]. Восстание не было поддержано в других районах Германии и потерпело сокрушительное поражение. Точно так же полной неудачей завершился «пивной путч» Гитлера в Мюнхене, назначенный на те же дни – 8 – 9 ноября, ставший первой попыткой национал-социалистической партии прощупать возможность прихода к власти. Выступившие против правительства Веймарской республики в разные сроки, германские коммунисты и национал-социалисты ослабили свои шансы на победу и были разбиты.

В связи с подготовкой в ноябре 1923 г. письма Исполкома Коминтерна, о происшедших событиях в ЦК германской компартии, Троцкий выступил с резкой критикой политики германской партии, приведшей, по его мнению, к катастрофе. Он считал, что «низы партии поняли эти перспективы», в то время как ЦК «переселился на саксонские квартиры и прикрывал свою пассивность фаталистическим оптимизмом». В результате массы отхлынули от компартии и от революции, убедившись, что «твердого руководства и шансов на близкую победу нет»[178].

Поражением окончилось и другое выступление, спровоцированное Коминтерном и советским руководством, – восстание в Болгарии в сентябре 1923 г. Троцкий резко критиковал деятелей болгарской компартии, а вместе с ними и Политбюро РКП(б) за то, что они «не отнеслись своевременно к восстанию как к искусству», и выражал опасение, что германские события разыграются по болгарскому образцу[179]. Сталин был жестким противником тактики «нейтралитета», которая осуществлялась руководством болгарской компартии непосредственно после правого государственного переворота 9 июня 1923 г., и был инициатором включения Троцкого в комиссию по болгарскому вопросу, образованную Политбюро 24 июля[180]. 29 июля комиссия пришла к выводу, что восстание в Болгарии теперь не может считаться актуальной задачей[181]. Очередной этап перманентной революции, на котором сошлись было ненадолго интересы Троцкого и Сталина, завершился провалом. Троцкий снова был загнан во внутреннюю оппозицию.

Глава 2

На пути к оппозиции

1. XIII съезд партии

Дискуссия конца 1923 г. завершилась вничью. Троцкий добился принятия антибюрократической резолюции. Сталин и его группа, закрепив свою власть и влияние в аппарате, смогли свести эту резолюцию, которую никто из правившей верхушки не собирался выполнять, к ничего не значившим фразам, к бессодержательному тексту. Троцкий продолжал оставаться в составе Политбюро, но реально не принимал участия в его деятельности в связи с затянувшейся болезнью. Троцкий продолжал выступать в «Правде» и других центральных газетах, причем его статьи немногим отличались от текстов других партийных лидеров, разве что большей яркостью и образностью.

Январь 1924 г. стал тем рубежом, когда критика и обвинения по адресу Троцкого вышли из плотно закрытых кремлевских кабинетов и стали по партийным, а затем и более широким агитационно-пропагандистским каналам распространяться по всей стране. Связано это было с XIII конференцией РКП(б), проходившей 16 – 18 января 1924 г. Накануне конференции господствовавшая в Политбюро группа приняла решение по «делу» Антонова-Овсеенко – деятеля, близкого к Троцкому еще со времени мировой войны, теперь занимавшего пост начальника Политического управления Реввоенсовета (ПУРа). В этом качестве Антонов-Овсеенко находился в двойном подчинении – он был непосредственно подотчетен председателю Реввоенсовета Троцкому и в то же время обязан был согласовывать свои действия с ЦК партии, так как ПУР считался отделом ЦК. 27 декабря 1923 г. Антонов-Овсеенко обратился в Политбюро и в Президиум ЦКК с письмом в защиту Троцкого. Он протестовал против «бесшабашных и безыдейных нападок на того, кто в глазах самых широких масс является бесспорно вождем – организатором и вдохновителем побед революции». Более того, в письме была высказана весьма неосторожная угроза, что Красная армия сможет «призвать к порядку зарвавшихся вождей»[182]. Эти слова могли рассматриваться как угроза военного переворота.

Репрессии последовали почти немедленно, хотя само по себе наказание следует считать мягким. Антонову-Овсеенко было вынесено «порицание» за то, что он… не согласовал с ЦК вопрос о проведении партконференции военных вузов. Антонов-Овсеенко оспорил партийное решение. 2 января он обратился к Сталину с письмом, в котором объявлял, что нападки на него связаны с его критическими выступлениями во время недавней дискуссии о политике «большинства ЦК». «Вам нужен на руководящих постах подбор абсолютно «законопослушных» людей. Я к таковым не принадлежу»[183], – писал Антонов-Овсеенко. Ровно через десять дней, 12 января, Антонов-Овсеенко был вызван на заседание Оргбюро ЦК и снят с поста за «неслыханный выпад». 15 января на пленуме ЦК он выступил с ответным заявлением: «Я отнюдь не заблуждаюсь, что этой широко ведущейся кампании дан определенный тон и не кем другим, как товарищем Сталиным»[184]. После этого соратник Троцкого был отправлен в почетную ссылку послом в Прагу.

Троцкий в связи с болезнью не участвовал в XIII партконференции, на которой было произнесено немало осуждающих слов по его адресу. Еще 8 января в «Правде» было впервые опубликовано сообщение о состоянии здоровья Троцкого, в котором говорилось, что он 5 ноября заболел гриппом и что ввиду лихорадочного состояния больного и затянувшейся болезни ему предоставлен отпуск не менее чем на два месяца «для специального климатического лечения». Отпуск действительно был предоставлен решением Политбюро от 14 декабря[185], 31 декабря состоялся консилиум кремлевских врачей, в том числе личного невропатолога и нейрохирурга Ленина О. Ферстера, констатировавший тяжелое состояние здоровья больного и признавший необходимым на некоторый срок его полное освобождение от всяких обязанностей, а 5 января по докладу наркома здравоохранения Н.А. Семашко Политбюро решило отправить его на лечение в Сухуми[186].

Это означало фактическое отстранение Троцкого от активного участия в политической жизни страны. В предыдущие два месяца он, несмотря на заболевание, активно выступал в печати. Теперь же все выпады против Троцкого и его сторонников должны были оставаться без ответа. Троцкий оказывался в положении, аналогичном взятому под домашний арест в Горках Ленину. То, что речь шла именно о домашнем аресте Троцкого, свидетельствует письмо члена Коллегии ОГПУ А.Я. Беленького[187], отвечавшего за охрану высшего руководства страны, главе правительства Автономной республики Абхазии, где находился Сухуми, Н.А. Лакобе[188]: «Доктора прописали товарищу Троцкому полное спокойствие, и, хотя наши люди будут Троцкого охранять, я тем не менее прошу Вас… взять товарища Троцкого под свое крыло… Я уверен, что Вы полностью меня поняли. Конечно, не должно быть никаких митингов или формальных парадов». 5 января с аналогичным письмом к Лакобе обратился его шеф Дзержинский, настоятельно и многозначительно подчеркивавший, что «из-за его состояния здоровья товарищ Троцкий будет не в состоянии покидать дачу, и поэтому главная задача в том, чтобы не дать возможности каким-то посторонним или неизвестным лицам проникнуть внутрь»[189].

Следует учесть, что именно в это время в «Правде» развернулась беспрецедентная (по масштабам того времени) травля Троцкого серией редакционных статей под общим названием «Долой фракционность (ответ редакции Ц[ентрального] о[ргана] т. Троцкому)»[190]. Сопоставляя эту кампанию с сообщением о болезни, все те, кто следил за развитием политической ситуации, могли сделать вывод, что Троцкий снят со всех постов или, по крайней мере, фактически отстранен от работы. Именно к такому заключению пришел, например, писатель М.А. Булгаков, записавший в дневник: «Комментарии к этому историческому бюллетеню излишни. Итак, 8 января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть он ей поможет»[191].

Если в «Правде» Троцкого обвиняли в том, что он вступил на путь фракционности, то на партконференции Троцкого стали клеймить в еще более страшном грехе: в отклонении от главного символа новой веры, от «ленинизма». Собственно говоря, постепенно входивший в моду термин «ленинизм» был поначалу только служебным словцом, изобретенным адептами Сталина как раз для того, чтобы противопоставить это квазиучение другой квазитеории, которую все чаще и чаще стали с сугубо осуждающими интонациями называть «троцкизмом». Перед самой конференцией отдельной брошюрой под грифом «Совершенно секретно. На правах шифра» были опубликованы письма Троцкого от 8 и 24 октября, «Заявление 46-ти» и ответы на эти документы. В личном архивном фонде Сталина эта брошюра хранится с его многочисленными пометами. Генсек тщательно готовился к партконференции[192].

Сталин задал тон «антитроцкистской кампании» 17 января своим докладом на конференции об очередных задачах партийного строительства и особенно заключительным словом, произнесенным на следующий день. Он предъявил Троцкому претензии, что тот создал оппозицию (хотя формальной оппозиции пока еще не существовало), развязал в партии дискуссию, совершает «антипартийные акты», противопоставив партийный аппарат партии, а молодежь – старым партийным кадрам. «Ошибка Троцкого в том и состоит, – указал Сталин, – что он противопоставил себя ЦК и возомнил себя сверхчеловеком, стоящим над ЦК, над его законами, над его решениями»[193]. Он заявил, что оппозиция «имеет свое бюро» и это служит доказательством существования фракции, достаточным для постановки вопроса об исключении из партии. «Вы партию пугаете!» – выкрикнул во время речи Сталина Преображенский[194]. Однако организационные меры против Троцкого на партконференции приняты не были. Сталину необходимо было сначала лишить Троцкого того авторитета, которым он пользовался в широких партийных, административных, военных кругах, среди молодежи и даже среди интеллигенции, и действовал генсек весьма осмотрительно, не торопясь, но и не идя на попятную. Именно этим он нравился тем молодым партийным работникам, которые, подобно Н.С. Хрущеву, поддерживали большинство, но считали, что и выступающие с критикой должны быть выслушаны. Хрущев вспоминал, как во время одного из споров с Троцким Сталин вполне миролюбиво заявил, что сделает все, чтобы сохранить единство партии. «Но раз вы так себя ведете, бог с вами», – заключил Сталин[195].

Троцкий отбыл в Сухуми на лечение 18 января, в день окончания партконференции. Предостережением Троцкому и его сторонникам должно было послужить решение конференции о рассекречивании пункта резолюции X съезда «О единстве партии», позволяющего исключать из ЦК и даже из партии членов ЦК, вставших на путь фракционности. Путешествие в Сухуми было тяжелым. Седова вспоминала, что Троцкого почти непрерывно лихорадило, временами подскакивала температура. «Но дорога действовала скорее успокаивающим образом. По мере того как отъезжали от Москвы, мы отрывались несколько от тяжести обстановки за последнее время. Но все же чувство у меня было такое, что везу тяжело больного»[196].

Известие о смерти Ленина 21 января застало Троцкого во время длительной остановки поезда на вокзале в Тифлисе. Сообщил ему о происшедшем генсек специальной секретной телеграммой, на которую Троцкий немедленно ответил телеграфным же запросом: «Считаете ли целесообразным мое немедленное возвращение в Москву. Физическое состояние делает возможным участие в закрытых заседаниях, но не в публичных выступлениях»[197], – подчеркивал Троцкий. Из текста этой телеграммы становилось ясно, что Троцкий обещал не выступать публично, если ему разрешат вернуться в Москву.

Помимо отправки официальной телеграммы, Троцкий позвонил в Москву, и Сталин сообщил ему, что похороны состоятся в субботу, но что возвратиться ко времени похорон Троцкий все равно не успеет и Сталин рекомендует ему продолжать курс лечения[198]. Этот телефонный разговор был продублирован затем формальной телеграммой Политбюро за подписью Сталина: «Сожалеем о технической невозможности для Вас прибытия к похоронам. Нет оснований ждать каких-либо осложнений. При этих условиях необходимости в перерыве лечения не видим. Окончательно решение вопроса, разумеется, оставляем за Вами. Во всяком случае, просим сообщить телеграфно Ваши соображения о необходимых новых назначениях»[199].

Фальшивость телеграммы была очевидна. Троцкий легко мог развернуть свой поезд и успеть к похоронам (которые состоялись не в субботу, а в воскресенье, 27 января), «технической невозможности» для такого возврата не было; лечение Троцкого еще не начиналось, так что прерывать было нечего. И хотя «окончательное решение» вопроса было оставлено за Троцким, становилось понятно, что Сталин просто подстраховывается, не желая, чтобы запрет на присутствие Троцкого на похоронах Ленина выглядел как не подлежащий обсуждению приказ.

Во многих своих работах и особенно в воспоминаниях, касаясь этого эпизода, Троцкий объяснял свое невозвращение и неучастие в похоронах Ленина тем, что Сталин его обманул, указав неправильную дату похорон. Но это объяснение представляется до предела надуманным и наивным. Решение Троцкого о невозвращении не носило спонтанного характера, а имело политический смысл. Троцкий пытался продемонстрировать Сталину свою лояльность и готовность в новых условиях, после смерти Ленина, возобновить сотрудничество с генсеком. Это была одна из последних попыток Троцкого сохранить свое положение в высшем партийном и государственном эшелоне как партийного деятеля, подчиняющегося дисциплине и готового добровольно отойти на вторую роль. Он умышленно предоставлял Сталину возможность выступить у гроба Ленина с пресловутой «клятвой»[200]. «Тройка имеет вид наследников Ленина (а Троцкий… даже не счел нужным приехать)», – записал Бажанов[201].

Совершенно не понимал поведения своего отца старший сын Лев. Он все глубже и глубже погружался в политические споры, приходил к выводу о полной политической правоте своего отца, внимательно изучал его работы и стремился их пропагандировать в молодежной среде. Лев Седов (сыновья носили фамилию матери) почтил память Ленина, пройдя у его гроба в Колонном зале Дома союзов, и с нетерпением, с часу на час, ждал возвращения родителей в Москву. Когда же оказалось, что они не собираются возвращаться, он написал им письмо, в котором «слышались горькое недоумение и неуверенный упрек»[202].

Через несколько месяцев после кончины Ленина Троцкий поручил своему секретарю Глазману подобрать положительные высказывания Ленина о Троцком периода первой российской революции[203]. Ссылки на авторитет Ленина, бесспорно, имели некоторое значение для того, чтобы удержать своих сторонников, ряды которых начинали постепенно редеть. Сталинская группа воспользовалась этим же инструментом – ленинским авторитетом, но значительно более эффективно и болезненно для Троцкого. Для дискредитации Троцкого были привлечены и умышленно распространяемые слухи, в том числе самого мрачного характера. Ссылаясь на письмо Антонова-Овсеенко, легкомысленно намекавшее на возможность военного выступления в поддержку Троцкого, Сталин стал нагнетать обстановку, утверждая, что Троцкий создает подпольную организацию и приступает к подготовке государственного переворота силами находившейся под его руководством Красной армии.

Некоторые из приближенных к наркому военных, в частности командующий Московским военным округом Н.И. Муралов, действительно предлагали осуществить государственный переворот, арестовать, по крайней мере ненадолго, Сталина, Каменева и Зиновьева, провозгласить Троцкого руководителем партии и правительства, то есть «вождем». Троцкий этот план сразу же решительно отверг, хотя, как можно полагать, что у плана были некоторые шансы на успех[204], имея в виду популярность Троцкого в Красной армии и учитывая благодарное отношение к нему со стороны высшего командного состава – в основном бывших офицеров и генералов царской армии, которых он взял на службу в армию, дав им возможность заниматься, причем в большинстве случаев успешно, своей профессией, и защитил их от произвола политкомиссарского состава. Именно в таком духе более чем через десять лет давали на следствии показания лица, обвиненные в «троцкизме», и эту малую часть их показаний можно считать правдивой. Бывший председатель Киевского горсовета Р.Р. Петрушанский на допросе в марте 1937 г. признавал, что в 1924 г. у него были «троцкистские колебания», которые как раз и выражались в мнении, что Троцкий должен стать во главе партии и страны[205].

Тем временем, находясь на лечении и отдыхе в Сухуми, Троцкий продолжал внимательно следить за развитием политической ситуации в партии и стране. Однажды у него появилась целая делегация, приехавшая по «поручению ЦК», то есть по заданию Сталина. Она должна была «согласовать» с Троцким новые персональные изменения в руководстве военного ведомства. Сталин все еще продолжал действовать «дозированно». В делегацию наряду со сталинцами Томским, М.В. Фрунзе[206] и Гусевым входил сторонник Троцкого Пятаков.

Как оказалось, 31 января – 3 февраля состоялся пленум ЦК, на котором рассматривался отчет комиссии ЦК и ЦКК по обследованию армии и ее реформе. Наибольшее внимание первоначально предполагалось уделить вопросам текучести и плохого снабжения армии, но по требованию генсека комиссия вышла далеко за эти пределы. С докладом выступал председатель комиссии Гусев; в состав ее входил ряд недругов Троцкого (Ворошилов, Орджоникидзе, Андреев). В докладе констатировалось «крайне неудовлетворительное состояние общего руководства вооруженными силами страны». Гусев заявил, что «Реввоенсовета СССР как руководящего коллективного органа фактически не существует… Троцкий ничего не делает в Реввоенсовете»[207]. Попытки Склянского и других руководителей Наркомата по военным и морским делам оспорить критику, которая содержалась в докладе и выступлениях членов комиссии, вызывала еще более жесткие нападки. Особенно желчно выступали Ворошилов и Орджоникизде. Ворошилов заявил, что все беды военного ведомства оттого, что Троцкий ведет себя слишком независимо от ЦК, и потребовал уравнять военное ведомство со всеми остальными наркоматами[208]. В свою очередь, петроградский партдеятель, ставленник Зиновьева П.А. Залуцкий[209] предостерегал Политуправление Красной армии от заигрывания с «оппозицией». «Ваша задача работать в Красной армии и вести твердую линию большинства ЦК… Командный состав должен подчиняться партийному большинству»[210]. Тем самым «тройка» недвусмысленно предупреждала, что нового Антонова-Овсеенко на политработе в армии она ни в коем случае не потерпит.

В марте месяце решением Политбюро в наркомате Троцкого были проведены угодные Сталину кадровые изменения. 25 марта был снят заместитель Троцкого по военной деятельности, заместитель председателя Реввоенсовета Республики и самый близкий Троцкому сотрудник и единомышленник – Склянский. Плохим знаком был даже не то, что Склянского сняли, а куда именно его перевели. А перевели его на бессмысленную должность председателя треста Моссукно ВСНХ (под контроль руководителя ВСНХ Дзержинского). Склянского заменяли в формальном отношении почти равноценной фигурой – Михаилом Васильевичем Фрунзе, являвшимся до этого наркомом Украины по военным и морским делам. Существенная разница состояла в том, что между Троцким и Фрунзе были сугубо формальные отношения и последний намечался Сталиным в преемники самому Троцкому.

Фрунзе не был в буквальном смысле слова креатурой Сталина, но являлся для Сталина «наименее нежелательной фигурой»[211]. Кроме того, в состав Реввоенсовета еще осенью 1923 г. был введен И.С. Уншлихт[212], заместитель председателя ВЧК, ОГПУ и ГПУ, ответственный чекист и «амбициозный и бездарный интриган», по оценке Троцкого[213]. Уншлихт должен был обеспечить контроль за военным наркоматом в переходный период со стороны ГПУ и Политбюро, ибо Сталин явно опасался осложнений при попытке убрать Троцкого из военного ведомства. Введение в Реввоенсовет Буденного, Каменева и некоторых других противников Троцкого было продолжением этой игры. Показательным завершением этого цикла перемещений явилась еще одна перестановка, произведенная в мае 1924 г., – близкий друг Троцкого Муралов, один из авторов «Заявления 46-ти», был смещен с поста командующего Московским военным округом и переведен на Северный Кавказ, а в Москве теперь стал командовать войсками Ворошилов, являвшийся ранее командующим Северо-Кавказским военным округом. Замена Муралова Ворошиловым была произведена решением Политбюро без предварительного согласования с Троцким[214].

С конца 1923 – начала 1924 г. Троцкий начал терять многих новых своих весьма влиятельных сторонников, которые шестым чувством ощущали, куда дует ветер, и спешили продемонстрировать свою лояльность, если не верность Сталину, который постепенно начинал возвышаться над остальными членами «тройки». Окончательно разошлись политические взгляды Троцкого и Бухарина, сблизившихся во время профсоюзной дискуссии. Правда, чистота теории отходила на задний план. Троцкий вел борьбу за собственное политическое выживание. Бухарин, щеголявший языком философских и экономических трактатов, направил свою деятельность на оправдание и возвеличивание сталинского курса, хотя прикрывалось это глубокомысленными теоретическими рассуждениями. Наиболее ярким проявлением бухаринской беспринципности были те самые редакционные статьи «Правды», направленные против Троцкого, автором которых, по всей видимости, был главный редактор газеты Бухарин. Оказавшись в положении, когда его все больше оттирали с передовых позиций, Троцкий понимал, что он может противостоять своим противникам только путем организации равноценной массовой опоры. Однако таковой возможностью он не располагал. За ним шла только часть старых партийных кадров, убежденных в его идейной правоте и с презрением или ненавистью относившихся к выскочке Джугашвили и его подручным, небольшая группа руководящих и рядовых экзальтированных комсомольцев и большинство военных. Однако даже эти группы сторонников Троцкого не были его безоговорочной опорой, так как сдерживались догмами о необходимости сохранения партийного единства и соблюдения дисциплины. Наконец, большинство просто боялось за свои должности и карьеру. Примеры Раскольникова, Антонова-Овсеенко и Муралова служили весьма конкретными напоминаниями о том, что может произойти с отступниками от «генеральной линии».

После дискуссии конца 1923 – начала 1924 г. Троцкий колебался, следует ли ему вступать в открытый и явно неравный бой с партийным большинством, и если вступать, то в какой форме. В 1929 г., непосредственно после изгнания из СССР, он писал: «И после того, как глубокие политические разногласия определились, оттеснив далеко назад личную интригу, я пытался удерживать споры в рамках принципиального обсуждения и противодействовал форсированию борьбы, чтоб дать возможность на фактах проверить противоречивые оценки и прогнозы. Наоборот, Зиновьев, Каменев и Сталин, который осторожно укрывался на первых порах за первыми двоими, форсировали борьбу изо всех сил. Они как раз и не хотели дать партии время обдумать и проверить разногласия на основе опыта»[215].

При этом Троцкий нередко допускал политические промахи, которыми весьма умело пользовались его оппоненты и враги. В ряде выступлений он подчеркивал, что Ленин был блестящим практиком, в то же время не отмечая его заслуг в качестве теоретика. В условиях, когда раздувался культ личности Ленина, это была непростительная тактическая ошибка. За нее ухватился, в частности, Бухарин, который уже через месяц после смерти Ленина выступил перед слушателями Коммунистической академии с докладом, подвергая резкой критике позицию Троцкого и одновременно пытаясь лишить его теоретических регалий, заявляя, будто Ленин добился «исторического завершения» марксизма[216]. (Вот тут и сказалась правота Ленина в теоретических вопросах – Ленин в своем «Письме к съезду» обвинил Бухарина в плохом понимании марксистской диалектики, отвергавшей «завершение марксизма». Но тогда на мелочи внимания не обращали, ибо они были выгодны сталинской группе.)

18 мая 1924 г. Крупская официально передала Каменеву записи Ленина с характеристиками руководящих партийных деятелей (о которых Сталин и Каменев знали через своих шпионов – приставленных к Ленину секретарей). В сопроводительном письме она сообщала, что Ленин выражал твердое пожелание довести эти заметки до сведения партийного съезда[217]. На следующий день Сталин, Каменев, Зиновьев, Бухарин и Калинин письменно подтвердили решение довести эти материалы до сведения ближайшего пленума ЦК[218], а на предстоящем партийном съезде зачитать документы «по делегациям», с запрещением делать какие-либо заметки. На пленарном заседании съезда решено было «завещание» Ленина не зачитывать и о нем не упоминать[219]. Тем не менее непосредственно перед открытием съезда, 21 мая, на заседании сеньорен-конвента – совета старейшин, собрания руководителей местных делегаций и членов ЦК, называемого иногда пленумом ЦК, – был оглашен документ, получивший название «Письмо к съезду» или «завещание» Ленина.

Видимо, только на этом заседании Троцкий впервые услышал полный текст пресловутого документа. Открыл заседание и огласил письмо Каменев. Воцарилась тишина. Лицо Сталина стало мрачным и напряженным[220]. После оглашения письма слово в соответствии с намеченным сценарием взял Зиновьев: «Товарищи, вы все знаете, что посмертная воля Ильича, каждое слово Ильича для нас закон… Но есть один пункт, по которому мы счастливы констатировать, что опасения Ильича не оправдались. Все мы были свидетелями нашей общей работы в течение последних месяцев и, как и я, вы могли с удовлетворением видеть, что то, чего опасался Ильич, не произошло. Я говорю о нашем генеральном секретаре и об опасностях раскола в ЦК»[221].

Затем было подтверждено решение зачитать письмо Ленина не на пленарном заседании съезда, а только по делегациям без права обсуждения и с запрещением конспектировать текст, причем сам факт оглашения ленинского документа тоже рассматривался как совершенно секретный[222]. «Письмо» зачитывали Каменев и Зиновьев. Нет оснований считать, что они зачитывали текст полностью. Акценты, видимо, расставлялись так, что у слушателей оставалось выгодное Сталину ощущение. Вот что вспоминал об этой процедуре Л.М. Каганович[223]: «Когда письмо Ленина оглашалось и обсуждалось на делегациях, товарищи, при всей своей любви, уважении и верности Ленину, прежде всего ставили вопрос: а можно ли найти такого человека, который обладал бы, как пишет сам Ленин, всеми качествами Сталина и отличался лишь одним перевесом – более терпим, лоялен, вежлив и т. д. Если бы Ленин был уверен, что это легко сделать, то он со свойственной ему прямотой просто предложил бы снять Сталина и выдвинуть такого-то, а он написал осторожно или, может быть, условно. Можно думать, что Ленин и здесь, ставя так вопрос, рассчитывал на исправление Сталиным своих недостатков»[224].

XIII съезд проходил с 23 по 31 мая 1924 г. Троцкий был избран в президиум съезда. Его поведение на съезде, проявившееся, в частности, в прениях по политическому и организационному отчетам ЦК, было еще одной демонстративной попыткой подчеркнуть свое лояльное отношение к сталинскому большинству, не отказываясь, однако, от особой позиции по основным вопросам внутренней и внешней политики государства[225]. Иными словами, его выступление было своего рода прощупыванием почвы перед принятием решения о возможности нового витка борьбы против «тройки». Троцкий начал свою речь с заявления о намерении устранить все то, что может обострить отношения в руководстве и сделать более трудной ликвидацию затруднений, которые возникли перед партией. Оратор отстаивал верность резолюции от 5 декабря 1923 г. о внутрипартийной демократии, которая была с трудом вырвана им у сталинской группы и которую теперь Сталин всячески стремился выхолостить. Но резолюция оставалась официальным документом, и ее защита не являлась крамолой. Именно на базе этой резолюции Троцкий критиковал продолжавшуюся бюрократизацию партийного аппарата.

В выступлении подвергалась критике «маргариновая демократия», то есть демократия поддельная, искусственная, которая насаждалась в партии. Этим необычным термином, который он впервые употребил еще в 1913 г. по отношению к курсу Ленина, Троцкий теперь именовал чисто формальную статистику собраний: как часто проводятся, каков процент высказывается за различные позиции во время дискуссий и т. п. Он настаивал на том, что демократия в партии – это режим, обеспечивающий «идейное политическое и организационное руководство старого подпольного, богатого опытом поколения большевиков… и в то же время такой режим, который… обеспечивает, с другой стороны, молодому поколению выход на большую дорогу ленинизма не школьным путем… а путем активного, самостоятельного, деятельного участия в политической жизни партии и страны».

При всей демагогичности такого рода заявлений, они свидетельствовали о стремлении Троцкого, а также части его сторонников к оттеснению от власти сталинской группы, к постепенному выдвижению на передовые позиции представителей нового поколения, в первую очередь тех, кто был организационно или политически к нему близок. Именно поэтому Троцкий подчеркивал, что ни в коем случае нельзя считать проявлением фракционности местную критику партбюрократов. Именно бюрократизация верховного партийного аппарата ведет к созданию фракций – высказывал убеждение оратор.

В тщетном стремлении убедить делегатов съезда в отрицательном отношении к фракциям, имея в виду, что с легкой руки Ленина, а затем и «тройки» само слово «фракция» применительно к внутрипартийной группе воспринималось теперь не столько как политическое понятие, сколько как политическое весьма грубое ругательство, Троцкий, говоривший, как всегда, экспромтом, явно хватил через край. Увлекшись ораторскими приемами и стремясь убедить присутствовавших в своей большевистской святости, он повторил тезис, оглашенный им еще на XII съезде: «Товарищи, никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии. Партия в последнем счете всегда права, потому что партия есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату для разрешения его основных задач… Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала».

Перефразировав высказывание англичан «Права или не права, но это моя страна», Троцкий закончил: «С гораздо большим историческим правом мы можем сказать: права или не права в отдельных частных конкретных вопросах, в отдельные моменты, но это моя партия». Вслед за этим он стал говорить о том, что не только у отдельных членов партии, но и у партии в целом могут быть ошибки, но и в этом случае, если коммунист считает решение неправильным, он полагает: «Справедливо или несправедливо, но это моя партия, и я несу последствия ее решения до конца».

В очередной раз Троцкий протягивал руку Сталину. Он признавал, что партия всегда права, а он, Троцкий (или он – Сталин), являясь всего лишь винтиками большой машины, могут быть не правы. В великой исторической перспективе, называемой всемирной коммунистической революцией, партия была всегда права. Сталин принял протянутую Троцким руку. В своем заключительном слове[226] он снисходительно пожурил Троцкого, что тот преувеличивает всегдашнюю правоту партии, которая не раз ошибалась, не раз ошибется и не может не ошибаться, но умеет исправлять свои ошибки.

Дебаты на XIII съезде показали, что позиции Троцкого в партии явно слабеют. В его прямую поддержку не выступил никто. Даже Преображенский, подписавший «Заявление 46-ти» и в целом отстаивавший правильность этого документа, ни разу не упомянул его фамилию. Крупская, только еще недавно заверявшая в теплом отношении ее покойного супруга к Троцкому, а теперь робко высказывавшаяся за примирение в партии, полностью поддержала курс Политбюро, хотя и она лично Троцкому претензий не предъявляла. Другие же делегаты, отлично чувствуя, куда дует ветер, позволяли себе грубые нападки на Троцкого, борясь не столько за сталинскую линию, сколько за собственную карьеру. Некоторые из них, не обладая достаточной осторожностью и хитростью, подчас проговаривались, почему столь нервно восприняли слова Троцкого о «губкомовской обломовщине» и о необходимости омоложения аппарата. Как сказал К.М. Гулый, избранный от Харьковской губернии, «мы поняли это на местах таким образом, что тов. Троцкий хочет распустить губкомы, распустить товарищей, которые мешают тов. Троцкому вести ту или иную политику». Гулый несколько раз повторил, что Троцкий «заболел от своих ошибок», что ему надо «излечиться от своих ошибок»[227]. Защищать Троцкого от обвинений провинциального депутата никто из участников съезда не стал.

Формально считавшийся в это время то ли вторым, то ли третьим лицом в партии, послушно выполнявший в те дни сталинскую волю, Зиновьев был особенно непримирим к Троцкому. Он заявил, что в «Новом курсе» Троцкого «нет ни грана большевизма»[228], безапелляционно и директивно отвергал возможность не только существования в партии фракций, но и групп, отстаивающих свои взгляды, на сохранении которых настаивали некоторые партработники, в частности помощник прокурора РСФСР Крыленко[229]. Зиновьев предлагал исключить Троцкого из состава ЦК и даже поставил вопрос об изгнании его из партии. Однако предпочитавший не торопиться Сталин это предложение отверг[230]. Более того, на XIII съезде Троцкий был избран в состав ЦК, а затем и в Политбюро[231].

2. «Уроки Октября» и «литературная дискуссия»

Троцкому были чужды нравы, удовольствия и развлечения советской партийной среды. Он не скрывал этого. В своих мемуарах он писал:

«Если я не участвовал в тех развлечениях, которые все больше входили в нравы нового правящего слоя, то не из моральных принципов, а из нежелания подвергать себя испытаниям худших видов скуки. Хождение друг к другу в гости, прилежное посещение балета, коллективные выпивки, связанные с перемыванием косточек отсутствующих, никак не могли привлечь меня. Новая верхушка чувствовала, что я не подхожу к этому образу жизни. Меня даже и не пытались привлечь к нему. По этой самой причине многие групповые беседы прекращались при моем появлении, а участники расходились с некоторым конфузом за себя и с некоторой враждебностью ко мне. Вот это и означало, если угодно, что я начал терять власть»[232].

Таков был характер Троцкого, исправить его наш персонаж не был в состоянии, да и не собирался это делать. Но оружия Троцкий не складывал. Вскоре после съезда он начал переходить от активной обороны к своеобразным фланговым или периферийным наступательным операциям, избрав в качестве средства печатные выступления в жанре исторического очерка и мемуарных фрагментов, насыщенных ярко выраженным политическим содержанием с характеристиками Ленина и других деятелей революции. Троцкому необходимо было показать, что из всех большевистских руководителей он ближе всех стоял к Ленину, что именно эта пара внесла решающий вклад в успешное проведение Октябрьского переворота. Ленинский культ личности, созданный Сталиным, Зиновьевым и Каменевым для борьбы с Троцким, должен был, по плану Троцкого, помочь Троцкому удержаться у власти.

Троцкий действительно был наиболее близок к Ленину в предоктябрьский период и непосредственно после прихода к власти. Это была близость почти исключительно политическая, в отдельные моменты переходившая в личную, хотя и тот и другой предпочитали не иметь подлинных друзей, являющихся неудобной ношей в политике. Не случайно первые историко-политические произведения Троцкого были посвящены именно покойному Ленину, с которым уже нечего было делить.

В первой работе – небольшой брошюре «Ленин как национальный тип»[233] – Троцкий вообще не упоминал о себе. Это были размышления, записанные в первые недели после кончины Ильича. Однако эта брошюра привлекала к себе и, следовательно, к своему автору внимание особенностью трактовки личности Ленина, о чем свидетельствовало уже само ее название. Троцкий стремился, чтобы его работа резко выделилась из массы сугубо другой апологетической литературы, появлявшейся в первые месяцы 1924 г., после смерти Ленина. Именно поэтому Троцкий, известный публике как отъявленный интернационалист и космополит, выделял в Ленине совершенно другие стороны деятельности и характера. «Интернационализм Ленина не нуждается в рекомендации, – говорилось в брошюре. – Но в то же время сам Ленин глубоко национален. Он корнями уходит в новую русскую историю, собирает ее в себе, дает ей высшее выражение и именно таким путем достигает вершин интернационального действия и мирового влияния»[234].

Ленин представал в брошюре как порождение именно русского пролетариата, свободного, по словам Троцкого, от рутины и шаблона, от фальши и условности и к тому же обладающего совсем еще свежим крестьянским прошлым. Эти и подобные им определения, носившие умозрительный недоказуемый характер, подкреплялись лишь словами, что у Ленина была «мужицкая внешность» и «крепкая мужицкая подоплека». Любопытно, что Троцкий входил в противоречие с марксистскими догмами или, по крайней мере, трактовал их весьма вольно и расширительно, когда писал об «интуиции» Ленина или о «неведомых, наукой еще не раскрытых путях», которые сформировали личность вождя[235].

В рассмотренной брошюре проявилась важная особенность Троцкого как историка: он оказался способным при всей своей приверженности марксистским догматам оторваться от «классового подхода», выйти за пределы марксистской парадигмы, если этого требовал собственный политический интерес: «Теми неведомыми, наукой еще не раскрытыми путями, какими формируется человеческая личность, Ленин впитал в себя из национальной среды все, что понадобилось ему для величайшего в человеческой истории революционного действия. Именно потому, что через Ленина социальная революция, давно имеющая свое интернационально-теоретическое выражение, нашла впервые свое национальное воплощение, Ленин стал в самом прямом и самом непосредственном смысле революционным руководителем мирового пролетариата»[236].

Автор явно стремился противопоставить себя тем примитивным, по его мнению, суждениям о Ленине, которые в изобилии появлялись в эти месяцы из-под пера Каменева, Зиновьева и особенно Сталина, но преуспел главным образом в хлесткости стиля, яркости выражений и сравнений, внося свой вклад в прославление покойного.

В несравненно большей степени эти свойства были характерны для значительно более обширной работы, написанной вслед за брошюрой о национальных чертах Ленина. На этот раз речь шла о воспоминаниях, посвященных двум узловым моментам: «старой» «Искре» – то есть первой российской социал-демократической газете, до того времени, как она оказалась в руках меньшевиков, а Ленин перестал в ней участвовать, – и «решающему году», в центре которого стоял Октябрьский переворот, событиям с середины 1917 до осени 1918 г.: «О Ленине. Материалы для биографа»[237]. Это была первая книга воспоминаний Троцкого, для которой характерны в максимальной степени хорошо известные историкам позитивные стороны и недостатки лучших произведений этого жанра. Яркие подробности событий, великолепно вычерченные образы, неизвестные или почти неизвестные факты сочетались в книге с субъективностью оценок, явным подчеркиванием собственной роли и деятельности, приданием им подчас решающего значения, стремлением к минимальному освещению или даже почти полному игнорированию тех эпизодов, которые теперь представлялись автору то ли мелкими, то ли не соответствующими его нынешней позиции, то ли попросту политически невыгодными для передачи современникам. Автор, правда, утверждал, что о всех других персонажах, кроме Ленина, в том числе о самом себе, он рассказывал лишь постольку, поскольку это необходимо, чтобы показать Ленина, но, соблюдая это намерение в отношении всех остальных, он отнюдь не выполнил обязательства применительно к себе, порой сбиваясь на повествование о своей жизни.

Первая часть мемуаров посвящалась в значительной мере сотрудничеству Ленина и Троцкого перед II съездом РСДРП[238]. Разрыв с Лениным на съезде, переход Троцкого в меньшевистский лагерь и острая полемика двух лидеров представлены были лишь в самом конце очерка и крайне бегло. В то же время воспоминания о том сравнительно давнем времени были достоверными, яркими, хлесткими, как это почти всегда было свойственно Троцкому. Но в этом фрагменте Ленин представал уже как зрелый партийный деятель, равный известным руководителям группы «Освобождение труда» Плеханову и Засулич. Ленин в определенной мере противопоставлялся Мартову, статьи которого Ленин находил «недостаточно определенными», а эгоистические свойства Ленина, которые автор, к чести его, не игнорировал, объяснялись объективными условиями и политической необходимостью.

Сходный характер носила и вторая, значительно большая по объему часть «Вокруг Октября». Но это был материал о событиях более близких и о том периоде, когда Троцкий и Ленин находились на почти идентичных позициях во время подготовки захвата большевиками власти, закрепления большевистской диктатуры, брестских переговоров и начала Гражданской войны. Исключением являлись только разногласия на заключительном этапе переговоров в Брест-Литовске, которые как раз во время подготовки книги воспоминаний Троцкого стали всячески преувеличивать сторонники Сталина, пытаясь превратить их в «особую позицию» Троцкого, приведшую к «срыву» переговоров.

В этой части Троцкий вполне достоверно воспроизводил действительные события и детали революции 1917 г., свидетелем и активнейшим участником которых он был. В данном случае максимально объективная картина являлась в то же время наиболее для него целесообразной с точки зрения его текущих политических задач в борьбе против сталинской группы, которую он попросту игнорировал, как будто ни Сталина, ни Зиновьева с Каменевым вообще не существовало на свете. В числе важнейших моментов, отличавших воспоминания Троцкого от откровенно апологетической литературы, были указания на то, что Ленин был рьяным сторонником большевистского террора, что партия далеко не всегда покорно следовала за Лениным и не ловила глазами каждый взмах его дирижерской палочки; что после 1917 г. в большевистской партии не раз возникали серьезные разногласия, что Ленин был не столько теоретиком, сколько практическим исполнителем заветов Маркса и Энгельса.

Троцкий написал о том, что Ленин весьма необдуманно в первые дни после Октябрьского переворота выдвинул подстрекательский лозунг «Грабь награбленное!», от которого вскоре отказался под предлогом изменившихся обстоятельств. Чуть позже, отвечая на одну из негативных рецензий, Троцкий писал: «Если теперь представить себе, что приведенный у меня по памяти, без всяких политических тенденций разговор происходил после этого знаменательного перелома нашей революционной политики, то все окажется на месте и все станет ясно. Понятно станет политически и не менее понятно психологически: Ленин не раз, с такой же вот досадой, с ироническим отчаянием, с особым этаким выразительным кряхтением отмахивался в тех случаях, когда ему приходилось слышать его же собственные лозунги, формулы или просто выражения, в известных условиях и на известный предмет сказанные, но ходом вещей уже выпущенные в тираж»[239].

Это были вполне искренние суждения, но они уже не соответствовали тем культовым установкам, на которые «тройка» ориентировала весь пропагандистский аппарат.

Воспоминания Троцкого о Ленине получили весьма позитивную оценку в тех печатных органах, которые редактировались деятелями, близкими к Троцкому по своим взглядам или, по крайней мере, стремившимися сохранить какое-то подобие независимости суждений. В.И. Невский, незадолго перед этим опубликовавший книгу о Николаевском рабочем союзе и роли в нем юного Льва Бронштейна, теперь писал: «Книга тов. Троцкого во многих отношениях не только книга «О Ленине», но и книга о Троцком. Я не собираюсь писать дифирамб тов. Троцкому, так как являюсь противником всяческих и тем более партийных молебнов и акафистов, но хочу только сказать, что образ нашего вождя, зарисованный художественной кистью человека, о котором тоже можно сказать, что он в своем роде primus inter pares[240], так удачен, так близок и так дорог»[241].

В журнале «Красная новь», выходившем под редакцией Воронского, подписавшего в 1923 г. Заявление 46-ти, была опубликована весьма лестная рецензия критика Г. Даяна, в которой подчеркивалось, что Троцкий создал образ Ленина в его формировании, становлении и развитии, показал Ильича подчас боровшимся против взглядов, господствовавших в партии, а подчас отступавшего и одинокого. «Художественность образов, мастерство стиля, благородство тона и при этом перлы остроумия, приперченные тонкой, но едкой иронией» – таковы были, по словам критика, черты мемуарной книги[242].

Естественно, столь благосклонные, подчас даже преувеличенно похвальные отклики никак не могли понравиться партийной верхушке, сталинской группе, которая, однако, вначале почти не реагировала на эту работу, явно выбивавшуюся из стройных рядов стандартного восхваления покойного вождя, переполнявшего газеты и журналы страны. В то же время Сталин внимательно прочитал как саму книгу Троцкого о Ленине, так и появившуюся вслед за ней критическую брошюру секретаря ЦК компартии Украины Э.И. Квиринга[243], и тут же записал для памяти: «Сказать Молотову, что Тр[оцкий] налгал на Ильича на счет путей восстания»[244]. (Упоминание Молотова здесь не случайно: он уже получил задание Сталина подготовить разгромную брошюру против книги Троцкого.)

В появившемся в том же 1924 г. очерке Горького «В.И. Ленин» Троцкий не увидел прямой конкуренции своим воспоминаниям – очень уж неравными были весовые категории советского наркомвоенмора и эмигрантского писателя. Тем не менее нарком не скрыл своей весьма сдержанной оценки книги Горького, опубликовав в «Правде» и в других центральных газетах 7 октября 1924 г. статью «Верное и фальшивое о Ленине: Мысли по поводу горьковской характеристики». Вопрос, который ставил Троцкий, звучал так: понимал ли Горький до конца и глубоко личность Ленина, соответствовал ли реальности созданный им «прекрасный образ»? Автор приходил к выводу, что Горький пытался создать некий идеализированный тип интеллигента, который доходит «до самоистязания, самоуродования». Но в вышедшем из-под пера Горького образе Ленина больше фальшивого, чем верного. «Не подходит к Ленину, совсем и вовсе не подходит это церковное, сектантское, постное, на конопляном масле слово «праведник». Это был человек, большой и великолепный человечище, и ничто человеческое не было ему чуждо», – писал Троцкий. Особо неприемлемо было для Троцкого утверждение, что Ленин принес себя в жертву. «Как гвоздем по стеклу», – описал ощущение от этого выражения Троцкий. Ленин, по его словам, жил «ключом бьющей жизнью, разворачивая свою личность до конца, на службе цели, которую сам себе свободно поставил». Ленин, по Троцкому, – «суровый реалист, профессиональный революционер, разрушитель романтики, ложной театральности, революционной цыганщины». Если в борьбе ему приходилось разрушать культурные ценности прошлого, он делал это без плаксивой сентиментальности. «Для меня Ленин – герой легенды, человек, который вырвал из груди…» – писал Горький. И на это Троцкий ответил оскорбительным для Горького: «Брр!..»

Некоторые замечания Троцкого Горький все же учел. Во второе и следующие издания «вырвал из груди…» уже не вошло. Что касается оценки Ленина Троцким в этой статье-рецензии, то она была несравненно более реалистичной и трезвой, нежели сентиментальные излияния писателя Горького, создавшего не столько воспоминания, сколько своего рода молебен.

Вторую половину лета и часть осени 1924 г. Лев Давидович провел в Кисловодске[245], где стремился поправить свое здоровье при помощи целебных минеральных ванн, пил нарзан и проводил другие лечебные процедуры. Отдыхал он в одном из особняков парковой зоны, неподалеку от бювета главной нарзанной галереи. Именно в этом году на базе нескольких особняков здесь был организован правительственный санаторий имени Троцкого (поразительно, но чиновничья инерция продолжала давать себя знать – имя опального деятеля все еще присваивалось государственным учреждениям!), который ныне носит название «Жемчужина Кавказа». Здесь, снятый со всех постов, но еще не вставший в активную открытую оппозицию, а потому располагавший и временем и аппаратом, Троцкий приступил к подготовке издания.

Тома не подготавливались и не выпускались хронологически. В 1925 г. первым был издан третий том, часть первая, посвященная 1917 г. Троцкий приложил силы, чтобы издание носило по возможности научный, хотя и не академический характер. Над его подготовкой к печати работала большая группа помощников и редакторов, которые разыскивали материалы, опубликованные в прессе, лишь изредка проводили селекцию, работали над обширным архивом самого Троцкого, проверяли и сопоставляли факты, писали обширные содержательные предисловия и примечания, которые иногда превращались в миниатюрные научные исследования. Среди этой группы большевиков, большинство которых стали историками не по «партийному поручению», а по призванию, хотя и не имели соответствующего образования и специальной подготовки, и из симпатии к Троцкому, следует назвать М. Глазмана (являвшегося одновременно личным секретарем Троцкого), Н. Ленцнера, Е. Кагановича, В. Эльцина[246], И. Павлова, Н. Палатникова, М. Любимова, В. Зурабова, И. Румера, С. Соломина. Редактором третьего тома был Наум Ленцнер, который затем удостоился весьма нелестных оценок со стороны Сталина за некоторые комментарии, положительно оценивавшие роль Троцкого в 1917 г. Вскоре Ленцнер, спасая себя, покинул Троцкого, присоединился к его хулителям, был послан на журналистскую работу в Белоруссию, затем стал секретарем провинциального райкома партии, но, как и остальные редакторы сочинений Троцкого, не избежал печальной судьбы – был арестован и расстрелян во время Большого террора.

Всего над собранием сочинений Троцкого работало 25 – 30 человек – большинство в качестве постоянных сотрудников, часть на сдельной оплате[247]. Намечалось выпустить 23 тома, причем некоторые тома в двух книгах. Все издание предполагалось разделить на семь серий: «Подготовление Октября»; «Перед историческим рубежом»; «Война»; «Проблемы международной пролетарской революции»; «На пути к социализму»; «Проблемы культуры»; «Ленин и ленинизм». Впрочем, в ходе работы возникла мысль вне этих серий опубликовать еще и библиографический том, который содержал бы в том числе рецензии и критические статьи Троцкого[248]. В 1925 – 1927 гг. в свет вышли 10 томов (13 книг) Троцкого. Гонорары за них автор получать отказался. В 1927 г. издание было прервано – еще до исключения Троцкого из партии. Госиздат мотивировал это тем, что намеченный объем 500 печатных листов был уже достигнут и даже несколько превышен. Но, разумеется, дело было не в объеме. Это была лишь отговорка, прикрывавшая директиву Сталина[249].

Посвященный 1917 г. третий том был не вполне грамотно назван «Историческое подготовление Октября» и состоял из двух частей. Первая – «От Февраля к Октябрю», вторая – «От Октября до Бреста». В том вошли доклады, речи, статьи и другие документы, свидетельствовавшие об исключительно важной роли Троцкого на этом решающем для судеб революции и страны этапе. Однако квинтэссенцией тома стала вступительная статья Троцкого, которая называлась «Уроки Октября» (для других томов автор вступительных статей не писал, в лучшем случае ограничиваясь короткими предисловиями).

Главная задача статьи состояла в том, чтобы разрушить авторитет Каменева и Зиновьева и тем самым нанести косвенный удар по Сталину. Для этого автор использовал позицию Зиновьева и Каменева в октябре 1917 г. Он стремился полностью развенчать легенду о том, что они были соратниками Ленина при подготовке Октябрьского переворота. Бесспорным положительным героем статьи был Ленин, верным соратником которого представал сам Троцкий (в основном применительно ко второй половине года это была вполне справедливая оценка), антиподом Ленина фигурировал Каменев, а вторая роль в этом внутреннем враждебном стане отводилась Зиновьеву (в качестве противника Ленина назывался еще и Ногин).

Ленин и Троцкий были представлены как последовательные и непримиримые борцы за превращение демократической революции в социалистическую с тем, чтобы она из России распространилась на другие страны и превратилась в перманентную мировую революцию. Иначе говоря, ставился знак равенства между концепцией перманентной революции Троцкого и линией Ленина на перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, что применительно к данному этапу в основном соответствовало действительности. В статье приводились многочисленные факты и документы, рисующие Каменева в качестве «правого» большевика, стремившегося к превращению России в демократическую республику и ратовавшего за откладывание социалистической революции как в России, так и за ее пределами на неопределенное время. Фактически Троцкий обвинил Каменева в меньшевизме, а это было самое страшное обвинение для большевика того времени, тем более занимавшего один из высших руководящих постов в партии и государстве. Как можно доверять такому деятелю, как бы спрашивал Троцкий. Вопрос стал внутренним содержанием «Уроков Октября»[250]. Добавим, что вопрос этот по существу относился не только к Каменеву, но и к Зиновьеву и, главное, к стоявшему за их спиной генсеку Сталину. Правда, Троцкий заявлял, что ворошить старые разногласия он не собирается. Но произнесены были эти слова только для того, чтобы «старые разногласия» возвести на подлинно принципиальную высоту: «Еще недопустимее, однако, было бы из-за третьестепенных соображений персонального характера молчать о важнейших проблемах октябрьского переворота, имеющих международное значение».

Автор обосновывал публикацию сенсационной вступительной статьи недавними поражениями революций в Германии и в Болгарии. Он считал необходимым во всей конкретности выяснить причины жесточайших поражений, которые понесли компартии в этих странах, а для этого серьезно проанализировать историю Октября. «Пора собрать все документы, издать все материалы и приступить к их изучению!» – провозглашалось в статье. Далее следовала попытка анализа этих самых материалов и документов, а точнее говоря, оценка Троцким главных коллизий 1917 г., начиная от февральского свержения монархии и завершая Октябрьским переворотом. Рассматривались причины успеха «мелкобуржуазных» партий – меньшевиков и эсеров – на первом этапе революции, который Троцкий объяснял тем, что они смогли опереться на армию, состоявшую в основном из малограмотной, малосознательной, доверчивой по отношению к реформистам крестьянской массы.

Далеко не все в анализе революционных событий 1917 г. было точным и достоверным. Многие оценки Троцкого были в дальнейшем значительно скорректированы. Не выдерживает, например, критики его утверждение, что Апрельская конференция большевиков закрепила победу ленинского курса на подготовку социалистической революции. Сам Троцкий вслед за этим признавал, что и после апреля 1917 г. в партии сохранилось немало сторонников умеренного курса, в том числе и в высшем ее эшелоне. Скорее всего, автор, стремясь завершить свою работу как можно быстрее, просто не заметил возникшего противоречия и, более того, несоответствия его столь высокой оценки Апрельской конференции и главной концепции статьи – о наличии в руководстве партии влиятельного правого крыла.

Именно этому весьма острому вопросу и была в основном посвящена статья. Автор подробно останавливался на совещании большевистской фракции Демократического совещания, на котором впервые выявились острые противоречия между правыми, прежде всего Каменевым и Ногиным, и левыми, во главе которых был Троцкий. Но основной удар приберегался под самый конец. Речь шла о письме Каменева и Зиновьева от 11 октября 1917 г. Оно было написано после заседания ЦК большевистской партии, проведенного 10 октября. После острых споров на этом заседании было принято решение о проведении в ближайшее время вооруженного восстания. Письмом от 11 октября Каменев и Зиновьев предприняли попытку не допустить вовлечения партии в опасную, как они полагали, вооруженную авантюру. Троцкий, таким образом, раскрывал одну из сокровенных тайн высшего большевистского руководства, причем тайна эта касалась людей, которые вместе со Сталиным сегодня управляли государством. Это немедленно сделало историческую по жанру статью «Уроки Октября» важнейшим политическим документом[251]. Политическая злободневность лежала на поверхности работы. Не только изощренные в аппаратных битвах и канцелярских уловках объекты этой весьма острой атаки, но самая широкая читательская масса должна была сразу увидеть и понять, на кого направлены критические стрелы Троцкого.

Рассекреченные Троцким эпизоды недавней советской истории неминуемо должны были всколыхнуть страсти, на что, собственно, и рассчитывал автор. Полагая, что получит немалую поддержку, Троцкий, однако, ошибся в оценках расстановки сил. Он подписал статью «Уроки Октября» к печати 16 сентября 1924 г., в Кисловодске. Через четыре недели появилась первая корректура, которую всполошившиеся цензоры немедленно доставили Каменеву, курировавшему издательское дело. Последний тотчас понял, что он и Зиновьев, а косвенно и Сталин будут безнадежно скомпрометированы, если не предпримут какие-то жесткие контрмеры. На квартире Каменева для обсуждения вопроса, допускать ли статью в печать или наложить на нее запрет, состоялось совещание «тройки». Сталин, однако, счел целесообразным принять вызов и допустить публикацию статьи в качестве вводной к тому сочинений Троцкого с тем, чтобы, используя ее, нанести затем по Троцкому ответный удар. Одновременно Сталин получал первоклассный компромат на двух потенциальных конкурентов на власть Сталина в партии – Каменева и Зиновьева, причем компромат этот высвобождался не руками Сталина, а по инициативе Троцкого, что для Сталина было крайне выгодно.

Направленная против опубликованной Троцким книги кампания получила официальное название «литературной дискуссии». Никакого отношения к дискуссии, тем более к литературе кампания эта не имела, а явилась попыткой всесторонней политической дискредитации и шельмования Троцкого. Был использован богатый фонд ленинских критических и просто ругательных высказываний по адресу Троцкого в период между 1903 и 1917 гг.; было создано впечатление, что эти высказывания Ленина сохранили свою актуальность и после 1917 г. Одновременно решено было обелить Каменева и Зиновьева, изобразив дело таким образом, что их ошибочные взгляды были лишь кратковременным заблуждением, не рассорившим их с Лениным, для которого главным и постоянным врагом оставался Троцкий. В заключение «тройка» утверждала, что Троцкий пытается подменить ленинизм некой особой системой взглядов – «троцкизмом».

Лев Давидович в очередной раз недооценил и степень влияния «тройки» на партийный аппарат, и ее хитрую изощренность, и пассивность подавляющей части членов партии, основную массу которой теперь составляли не «профессиональные революционеры», то есть люди, идейно преданные своему делу, независимо от морально-политической оценки этого дела, а те, кто рассматривал партийный билет в качестве своего рода продуктовой и промтоварной карточки или же купона, гарантирующего карьерное продвижение или хотя бы должностную стабильность. Если во время дискуссии осени 1923 г. Троцкий имел значительную поддержку части партийных и советских работников, а также учащейся молодежи, разделявших его критику «секретарского бюрократизма» и «аппаратной обломовщины», то теперь он оказался фактически в одиночестве. Его бывшие сторонники в основном перешли на сторону Сталина. Но и те, кто сохранил критическое отношение к происходящему и был недоволен «отклонением» революции от «правильной», с их точки зрения, линии, в исторические споры, тем более компрометирующие высших партийных руководителей, втягиваться больше не желали. Так что «литературной дискуссии», как это и замышляла «тройка», по существу дела не было. Имела место открытая и грубая кампания нападок на Троцкого. Последний, возвратившись из недолгого отпуска из Кисловодска, отмалчивался, что не способствовало сохранению остатков его авторитета и отстаиванию правдивости фактов, изложенных в «Уроках Октября».

Против Троцкого развернулась массированная атака на партийных собраниях, конференциях и всевозможных активах, в газетах и журналах, в публицистике. Открыл кампанию, как и должно было быть, Каменев, выступивший 18 ноября с огромной речью на заседании Московского комитета партии и партийного актива. На следующий день он повторил свой доклад на заседании большевистской фракции ВЦСПС, 24 ноября – на совещании сотрудников политотделов военных округов и других военных политработников[252]. Основной смысл аргументации Каменева состоял в том, что Троцкий напал не на него лично, а на партию, извратив партийную историю. Каменев утверждал, что большевизм сформировался в борьбе не только с меньшевизмом, но и с «троцкизмом». В докладе был сделан, таким образом, первый шаг в отождествлении этих течений, из которых второго, конечно, не существовало.

Обвиняя Троцкого в извращении партийной истории, сам Каменев ее грубо фальсифицировал. Троцкий разошелся с Лениным на II съезде РСДРП при обсуждении проекта устава партии. Каменев утверждал, что при выборах ЦК меньшевики хотели протащить туда Троцкого, Ленин на это не согласился, произошел разрыв, и Троцкий объединился с меньшевиками. Все это было ложью. В докладе Каменева не упоминалось, что Троцкий находился во главе Петербургского Совета в 1905 г. Вся первая часть доклада, посвященная дооктябрьскому периоду, почти полностью состояла из ленинских цитат, направленных против Троцкого. Троцкий в представлении Каменева был врагом ленинизма, врагом Октября. Свои же разногласия с Лениным, которые на самом деле в 1917 г. были реальными, тогда как Троцкий являлся тогда союзником Ленина, Каменев в целом проигнорировал. Только в самом конце доклада он формально признал, что его и Зиновьева ошибка «была громадной», но она продолжалась всего несколько дней и не имела каких-либо реальных последствий, причем внимание обращалось не на саму ошибку, а на то, что она не имела реальных последствий и используется теперь только злейшими врагами большевизма. Троцкий же, по словам Каменева, прибег к «отравленному оружию», предпринял «злопыхательскую попытку» создать правое, чуть ли не меньшевистское крыло в большевистской партии.

За Каменевым последовал Сталин. Выступив 19 ноября на том же заседании комфракции ВЦСПС[253], он в еще большей степени, чем его предшественник, разразился грубыми ругательствами по адресу Троцкого, не гнушаясь прямым искажением и фальсификацией событий. Защищая своих нынешних союзников – Каменева и Зиновьева – от «нападок» Троцкого, которые Сталин объявил личными (в чем был известный смысл, хотя личные моменты здесь неразрывно переплетались с сугубо политическими), генсек всячески преуменьшал роль Троцкого в октябрьских событиях 1917 г. и выпячивал разногласия, связанные с подписанием мирного договора с Германией в начале 1918 г. Сталин ввел термин «новый троцкизм» (в отличие от «исторического троцкизма», то есть взглядов Троцкого до 1917 г.) и утверждал, что цель этого «нового течения» – опорочить партийные кадры и самого Ленина, подменить ленинизм троцкизмом. Генсек, наконец, касался особенно болезненной для него темы – роли Троцкого (а следовательно, своей собственной) в Гражданской войне. Он возражал против «легенды», что Троцкий был создателем Красной армии. Игнорируя слишком уж очевидные в смысле правоты Троцкого события в районе Царицына, Сталин разглагольствовал об ошибках Троцкого в планировании операций против Колчака и Деникина.

К массированной «антитроцкистской» кампании присоединились Зиновьев (выступивший со статьей «Большевизм или троцкизм?»)[254] и Бухарин (опубликовавший в «Правде» редакционную статью «Как не нужно писать историю Октября»)[255]. В свою очередь Молотов атаковал «политического противника» с другого фланга, написав большую статью, выпущенную брошюрой, с критикой книги Троцкого о Ленине[256]. Выход на полемическую арену «каменной задницы», как почти открыто именовали Молотова в высших партийных кругах, должен был стать для Троцкого особенно оскорбительным, тем более что этот бюрократ был слишком прямолинеен в «разоблачении отступничества». Достаточно показательным было заключение брошюры, отражающее ее догматический, корявый по стилю текст с массой повторений: «Если современный троцкизм пытается кое в чем затушевать разницу между троцкизмом и ленинизмом, если современный троцкизм пытается оправдать в чем-либо троцкизм перед ленинизмом, это нельзя рассматривать иначе, как покушение с дурными средствами, какие бы тут ни были личные намерения… Троцкист в Троцком берет верх над ленинцем. Эта книга, как и «Уроки Октября» и «Новый курс», будет служить материалами для характеристики двойственности теперешней политической позиции Троцкого и тем самым материалами об уроках троцкизма»[257].

После Молотова по поводу воспоминаний о Ленине стали критически высказываться и другие авторы. Одному из них – И. Вардину (Мгеладзе)[258], работавшему в аппарате ЦК (позже он в качестве приближенного Зиновьева примкнет к объединенной оппозиции и на недолгое время станет ее довольно активным деятелем), Троцкий резко ответил в «Большевике». Рецензия Вардина была опубликована в 10-м номере журнала за 1924 г. Троцкий написал, что в ней побит «советский рекорд уплотненной путаницы»[259]. Особенно Вардина возмутил эпизод, когда Ленин фактически осудил собственный лозунг «Грабь награбленное!». На сторону Вардина, по существу, стала редакция журнала, написавшая в редакционной статье о глубоких принципиальных разногласиях Троцкого с Лениным до 1917 г. и о том, что Троцкому свойственна «излишняя запальчивость» и что он не учится на собственных ошибках[260].

Через непродолжительное время вновь выступил Каменев, который на этот раз включился в полемику с Троцким по поводу оценки последним Ленина. Член «тройки» поместил в «Правде», а затем издал отдельной брошюрой текст, в котором развивал уже высказанную рядом «вождей» согласованную ими версию, что Троцкий называет себя ленинцем, не будучи таковым на самом деле, и фактически проповедует под видом ленинизма «подмену ленинизма троцкизмом». Для Каменева приберегли важный документ, призванный окончательно скомпрометировать Троцкого: то самое письмо Троцкого Чхеидзе, написанное в 1913 г., причем Каменев придал этому письму весомость, упомянув его в заголовке памфлета[261] и опубликовав в приложении. Через пять с лишним лет Троцкий сокрушался: «Не имея понятия о вчерашнем дне партии, массы прочитали враждебные отзывы Троцкого о Ленине. Они были оглушены. Правда, отзывы были написаны за 12 лет перед тем. Но хронология исчезала перед лицом голых цитат. Употребление, которое сделано было эпигонами из моего письма к Чхеидзе, представляет собой один из величайших обманов в мировой истории»[262].

Неясно, правда, в чем состоял обман. Письмо отражало политическую атмосферу того времени. Вражда между Лениным и Троцким была в тот период бесспорным фактом. Оба революционера не жалели нелицеприятных слов, чтобы очернить друг друга. Так что обмана не было. Письмо было передано партийному руководству Ольминским. В сопроводительной записке, которую правильнее было бы назвать доносом, сообщалось, что три года назад Ольминский написал Троцкому об обнаружении этого документа и запросил его о целесообразности публикации, на что последний ответил отрицательно: «Время для истории еще не пришло. Письма писались под впечатлением минуты и ее потребностей, тон письма этому соответствовал». Ольминский также утверждал, что «письма» (на самом деле только одно письмо) – не результат минутного настроения, а «один из этапов политической борьбы между большевиками и меньшевиками» и что в письме «сквозит презрение к партии»[263]. Вопреки воле Троцкого и в интересах «истины» Ольминский пересылал теперь письмо Троцкого руководству для публикации.

Выступления и статьи Каменева, Сталина, Зиновьева и других, направленные против «Уроков Октября», многократно перепечатывались местными издательствами[264], их содержание вдалбливалось в головы членов партии и беспартийных, которых убеждали в существовании «троцкизма» (которого не было), враждебного «ленинизму» (которого тоже не было). Ради удержания личной власти изобретались фантомы, на которые опирались псевдотеоретики в борьбе против столь же несуществующих других, «враждебных» фантомов. Эта кампания была настолько бесстыдной, что даже ненавидящий Троцкого Чуковский испытал неловкость и записал в своем дневнике в декабре 1924 г.: «Ах, какая грустная история с Троцким!»[265]

Через пару лет, когда Зиновьев и Каменев оказались в оппозиции сталинской группе вместе с Троцким, эта пара не раз повторяла, что «Уроки Октября» стали удобным предлогом для продолжения борьбы с Троцким. На пленуме ЦК в июле 1927 г. Зиновьев говорил: «Я ошибался, когда после заболевания Ленина вошел во фракционную семерку, которая постепенно стала орудием Сталина и его ближайшей группы»[266]. (В «семерку» входили члены Политбюро Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский и председатель ЦКК Куйбышев.) Радек же дал письменное показание: «Присутствовал при разговоре с Каменевым о том, что Л.Б. [Каменев] расскажет на пленуме ЦК, как они [Каменев и Зиновьев] совместно со Сталиным решили использовать старые разногласия Л.Д. [Троцкого] с Лениным, чтобы не допустить после смерти Ленина т. Троцкого к руководству партии. Кроме того, много раз слышал из уст Зиновьева и Каменева о том, как они «изобретали» троцкизм как актуальный лозунг»[267].

Массированная кампания против вымышленного «троцкизма», а по существу дела против влияния и авторитета наркомвоенмора, все еще занимавшего как свой административный пост, так и место в Политбюро, ставила своей целью разрушить в общественном сознании образ Троцкого как ближайшего соратника Ленина, как одного из вождей Октябрьского переворота, как ведущего политического деятеля Советской России. Ответственные партийные работники сознавали, что влияние Троцкого, хотя и подорванное ухищрениями «тройки» и «семерки», да и его собственными не всегда расчетливыми действиями, остается весьма значительным. Подвойский, один из практических организаторов Октябрьского переворота 1917 г. в Петрограде и в то время близкий к Троцкому человек, теперь полностью переметнувшийся на сторону сталинской группы, записал в дневник в 1924 г.: «Троцкизм опасно быстро растет… Им питается комсомол и несоюзное юношество, пионеры, начальные школы, фабзавучи, рабфаки и вузы»[268].

Наиболее враждебную позицию по отношению к Троцкому продолжал занимать Сталин, который, однако, весьма ловко маскировал свои чувства, набрасывая на себя маску «центриста», стремившегося добиться партийного единства. Свою речь против «Уроков Октября» Сталин завершил внешне спокойными, но таившими внутреннюю угрозу словами: «Говорят о репрессиях против оппозиции и о возможности раскола. Это пустяки, товарищи. Наша партия крепка и могуча. Она не допустит никаких расколов. Что касается репрессий, то я решительно против них. Нам нужны теперь не репрессии, а развернутая идейная борьба против возрождающегося троцкизма. Мы не хотели и не добивались этой литературной дискуссии. Троцкизм навязывает ее нам своими антиленинскими выступлениями. Что ж, мы готовы, товарищи»[269].

Замыслы Сталина были куда более зловещими. Он ставил своей конечной целью устранение Троцкого с политической арены, а при необходимости и возможности – его физическое уничтожение. Об этом рассказали Троцкому Зиновьев и Каменев, пошедшие на недолгий союз с Троцким после того, как Сталин лишил их власти. В конце 1924 или начале 1925 г. Сталин созвал узкое совещание, на котором поставил на обсуждение вопрос о том, не целесообразно ли физическое уничтожение Троцкого. Доводы за были ясны и очевидны: окончательное устранение весьма опасного соперника и критика. Но сам Сталин продолжал колебаться. Главный его довод против физической расправы был таков: «Молодежь возложит ответственность лично на него и ответит террористическими актами». Так что в результате план устранения Троцкого был если не отвергнут полностью, то по крайней мере отложен. Но Каменев предупреждал Троцкого: «Вы думаете, Сталин размышляет сейчас над тем, как возразить Вам?.. Вы ошибаетесь. Он думает о том, как вас уничтожить»[270].

Троцкий продолжал бороться пером. В ответ на разнузданные обвинения он подготовил в ноябре 1924 г. обширную статью «Наши разногласия», в которой весьма аргументированно развенчал три основные установки сталинской группы: обвинение в ревизии ленинизма; обвинение в особом «троцкистском» уклоне в освещении событий 1917 г.; утверждение, что статья «Уроки Октября» представляла собой особую «платформу» и ставила целью создание в партии особого «правого крыла». Это было именно объяснение, причем по всем пунктам оборонительное, примирительное. В «Наших разногласиях» Троцкий утверждал, что основной идеей «Уроков Октября», и это было действительно так, но лишь отчасти, являлась мысль о решающей роли в Октябрьском перевороте большевистской партии. «Никакие натяжки, никакие софизмы не смогут опрокинуть того факта, что центральное обвинение, выдвинутое против меня – в умалении значения партии – ложно в корне и находится в вопиющем противоречии со всем тем, что я говорю и доказываю»[271]. Правда, Троцкий продолжал развивать и обосновывать критику позиции Каменева и Зиновьева в октябре 1917 г. Вопреки воле Ленина Каменев и Зиновьев пытались противостоять революции, утверждал он. «Именно Ленин разъяснял им, что эта их позиция задерживает необходимое развитие революции. Я лишь конспективно и в явно смягченной форме воспроизвел его критику и оценку. Как же отсюда мог получиться вывод в сторону ревизии ленинизма?»[272] – писал Троцкий, намекая, что он всего лишь пересказывает точку зрения Ленина о Каменеве с Зиновьевым.

Троцкий отвергал «безобразные извращения» своих слов критиками и в то же время подчеркивал, что у него нет разногласий со сталинским большинством по вопросам текущей политики, что лично он строго проводил в жизнь решения XIII партсъезда. Ради возврата к власти и единства партии Троцкий готов был пойти на новые и новые уступки. Однако после того, как статья «Наши разногласия» уже была подготовлена к печати, Троцкий не стал ее издавать. Может быть, он понял бессмысленность новых уступок. Или, наоборот, считал, что в случае публикации она будет использована Сталиным для дальнейшего разжигания страстей. На первой странице текста, сохранившего в архиве Троцкого в Бостоне, рукою автора было помечено: «Единственный экземпляр. Не было напечатано»[273].

3. Социализм в одной стране

После расправы с Лениным и предпринятыми Сталиным попытками политического и даже физического устранения Троцкого последний не должен был уже надеяться на возможность примирения с партаппаратным большинством советского руководства. Нужно отметить, что к этому времени обозначилось расхождение, которое впервые со времени Брестского кризиса можно было назвать теоретическим, но при этом абсолютно реальным: о возможности строительства социализма в одной отдельно взятой стране. Сталин выступил с теорией, противоречащей, как, по крайней мере, казалось Троцкому, его концепции перманентной революции.

В 1924 – 1925 гг. при активном участии и под руководством Бухарина была сформулирована «теория победы социализма в одной стране в условиях капиталистического окружения». Основана она была на выхваченном из контекста высказывании Ленина 1915 г. о неравномерном развитии капитализма, в результате которого возможен прорыв капиталистического системы первоначально в одной, отдельной взятой стране. Ленин об этом высказывании вскоре просто забыл, переключившись на установку о международной революции, о чем он неоднократно писал и говорил, без которой советский строй в России не может удержаться и обречен на поражение. Но эти совсем еще недавние высказывания Ленина теперь были предусмотрительно забыты, а мимоходом брошенная фраза 1915 г. активнейшим образом взята на вооружение пропагандистской машиной Сталина.

Самому Сталину теория социализма в одной стране настолько понравилась, а факт, что у него появилась собственная теория, соизмеримая с теорией Троцкого о перманентной революции, был настолько важен, что под новую теорию Сталин сменил союзников. Он стал отдалять от себя Каменева и Зиновьева, по инерции ориентирующихся на скорую международную революцию, и сближаться с создателем новой теории Бухариным и умеренным Рыковым, по классификации Политбюро считавшимся «правым».

Троцкий до того, как он оказался в оппозиции, также признавал возможность строительства социализма в России без обязательной увязки с мировым контекстом. Выступая в мае – июне 1923 г. с лекциями перед слушателями Университета имени Я.М. Свердлова, Троцкий указал на ряд признаков, создававших совершенно исключительные условия для строительства социализма в России «в одиночку»: «Если мы подойдем к России, то увидим, что особенности у нее величайшие… У нас на одном полюсе очень концентрированная и квалифицированная индустрия, а на другом тайга, болота, которые нуждаются в самой элементарной обработке… если бы весь мир провалился, кроме России, погибли бы ли мы?.. Нет, не погибли бы при наших средствах, при условии, что мы являемся шестой частью земного шара…»[274]

Сталинско-бухаринская теория тоже не отказывалась от марксистско-ленинской догмы о социализме (коммунизме) во всем мире. Но акцент в сталинской теории делался на военно-административное укрепление СССР, усиление его экономического и военного могущества, расширение советского влияния на соседние и более отдаленные страны и постепенный отрыв новых государств от капиталистического лагеря, в том числе и главным образом при помощи прямой военной интервенции Красной армии. Тот факт, что теория построения социализма в одной стране не исключала «мировой революции», просто другим способом организованной, Троцкий игнорировал.

В статье «К политической биографии Сталина», написанной вскоре после высылки из СССР и затем включенной в книгу «Сталинская школа фальсификаций», Троцкий кратко суммировал переход Сталина к новой доктрине: «1924 год – год великого поворота. Весною этого года Сталин повторяет еще старые формулы о невозможности построения социализма в отдельной стране, тем более отсталой. Осенью того же года Сталин порывает с Марксом и Лениным в основном вопросе пролетарской революции, и строит свою «теорию» социализма в отдельной стране. Кстати сказать, нигде у Сталина эта теория в положительной форме не развернута и даже не изложена… Ни на одно возражение Сталин не ответил. Теория социализма в отдельной стране имеет административное, а не теоретическое обоснование»[275].

В теории построения социализма в одной стране Троцкий видел прямую ревизию марксизма и позиции Ленина (термин «марксизм-ленинизм» он решительно отвергал). Он приводил многочисленные высказывания Ленина вплоть до 1922 г., когда тот еще функционировал, о том, что советским республикам надо лишь продержаться до победы революции в Европе. Сталинскую теорию Троцкий считал ошибочной, потому что она разрывала «единый диалектический процесс» революционного развития, недооценивала мировой характер современной экономики, переоценивала крестьянство, забывая о его мелкособственнической природе, исходила из предпосылки о возможности затяжного кризиса капиталистического мира. По мнению Троцкого, революционная перспектива классовых боев в мировом масштабе заменялась по Сталину перспективой национально-реформистской, что явилось оборотной стороной глубочайшего неверия Сталина в дело международной пролетарской революции, усыпления революционной бдительности рабочего класса, которому навязывали потерю перспективы. Троцкий не обвинял Сталина в меньшевизме, но, думается, сильно сдерживал себя, чтобы это слово не соскочило у него с языка.

Сталин значительно лучше Троцкого знал настроения и чувства низших партийных слоев. Он не строил иллюзий и не сковывал себя догмами, доктринами и предрассудками, а заботился прежде всего об укреплении своей личной власти. Он был способен на любые тактические повороты, независимо от уровня их политической и житейской беспринципности, и проявлял в этом недюжинную хитрость. Он умело играл на элементарных чувствах, на непосредственных жизненных устремлениях до предела уставшего, изголодавшего и обнищавшего населения, которому давно надоели слова о мировой революции и о необходимости во имя завтрашнего дня туже подтянуть пояса. Революция в России захлебнулась в том смысле, что незначительное число революционеров, осуществивших Октябрьский переворот, составляли теперь абсолютное меньшинство нового правящего класса, как бы его ни называли – элитой, номенклатурой, партийной бюрократией, – и этот новый класс уже не стремился к развязыванию международной революции, а хотел стабильности, внутреннего покоя и житейского благополучия. Эти настроения уловил Сталин и на время сделал их своими.

В то же время сталинская теория косвенно отражала те сдвиги, которые происходили на международной арене. Провозглашенная большевиками, прежде всего Троцким, международная пролетарская революция не начиналась. Революционные выступления, которые с торжественными восклицаниями и шумными митингами каждый раз выдавались за начало революции, прежде всего в Германии, подавлялись относительно легко и быстро. Карлу Радеку, стороннику Троцкого и перманентной революции, принадлежал анекдот: один еврей получил в Москве пожизненную работу – он должен был подниматься каждое утро на башню Московского Кремля, чтобы немедленно сообщить о зареве пролетарской революции.

Говоря простыми словами, Сталин считал, что капиталистические страны со всеми их противоречиями могут существовать вечно и единственный способ нарушить этот длительный «кризис» – ввести в бой главный, бесспорный и единственный ресурс Советского Союза – Красную армию. А она все еще находилась под командованием Троцкого. Понятно, что такое положение сохраняться больше не могло.

4. Назначение и устранение Фрунзе

10 декабря 1924 г. Сталин устроил преемнику Троцкого на посту наркомвоенмора Фрунзе последний экзамен на лояльность. При обмене записками по вопросу о том, почему на политзанятиях в воинских частях проводится беседа под названием «Троцкий как вождь Красной армии»[276], Фрунзе выразил возмущение. На состоявшемся вскоре после этого пленуме ЦК и ЦКК, заседавшем с 17 по 20 января 1925 г., Троцкий был снят и заменен Фрунзе. Для Троцкого неожиданностью это не было. Из-за нервного стресса, который обычно сопровождался у Троцкого недомоганием с повышением температуры, Лев Давидович в пленуме не участвовал, но обратился в ЦК с письмом, кратко суммировавшим его неопубликованную статью «Наши разногласия»: «Я считал и считаю, что мог бы привести в дискуссии достаточно веские принципиальные и фактические возражения против выдвинутого обвинения меня в том, будто я преследую цели «ревизии ленинизма» и «умаления» роли Ленина. Я отказался, однако, от объяснения на данной почве не только по болезни, но и потому, что в условиях нынешней дискуссии всякое мое выступление на эти темы, независимо от содержания, характера и тона, послужило бы только толчком к углублению полемики, к превращению ее в двухстороннюю из односторонней, к приданию ей еще более острого характера. И сейчас, оценивая весь ход дискуссии, я, несмотря на то что в течение ее против меня было выдвинуто множество неверных и прямо чудовищных обвинений, думаю, что мое молчание было правильно с точки зрения общих интересов партии».

Решительно отвергая само понятие «троцкизм», Троцкий, демонстрируя свою лояльность и дисциплинированность, просил освободить его от обязанностей председателя Реввоенсовета и заявлял о готовности выполнять любую работу под любым партийным контролем[277]. Назвать этот текст иначе, как полной капитуляцией перед Сталиным, поистине трудно.

Январский пленум ЦК справедливо оценил письмо Троцкого как проявление слабости, но не принял капитуляцию Троцкого, а поставил своей целью добить раненого противника. Пленум утвердил резолюцию, в которой были суммированы выдвигаемые против Троцкого в последние два месяца обвинения. Хотя «литературная дискуссия» объявлялась завершенной, к партактиву предъявлялось требование развивать работу по разъяснению «антибольшевистского характера троцкизма», проводя ее не только в партийных организациях, но и среди беспартийных[278].

Относительно того, какие именно административные и карательные меры принять против Троцкого, полного согласия не было. Об этом можно судить по характеру резолюций местных парторганизаций, которые в огромном количестве публиковались в те дни и которые, вне всякого сомнения, диктовались или по крайней мере инспирировались высшим руководством. Если ленинградские коммунисты по указанию Зиновьева требовали исключить Троцкого из партии, то в других резолюциях с мест речь шла об удалении Троцкого только из ЦК или даже об оставлении его в ЦК при снятии с поста председателя Реввоенсовета[279]. Сталин и на этот раз выступил в качестве наиболее «умеренного», причем вновь сумел использовать свою позицию для изменения расстановки сил в Политбюро к собственной выгоде. «Триумвират» Сталина уже не устраивал. Отказавшись от поддержки неформальной «тройки» (Сталин – Зиновьев – Каменев), он переключился на другой им же созданный неформальный орган: «семерку» (Сталин, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский, Куйбышев). Сталин взял под временную защиту Троцкого, возражая против его исключения из партии и Политбюро ЦК, используя его имя и публикации для дальнейшего ослабления Зиновьева с Каменевым, которых задумал уничтожить вслед за Троцким. Именно генсеком были спровоцированы разногласия с Зиновьевым и руководителями Ленинградской партийной организации во главе с Петром Антоновичем Залуцким, которые проявились на январском пленуме ЦК в связи с вопросом о санкциях в отношении Троцкого.

Несколько позже, на XIV партсъезде в декабре 1925 г., выступая с заключительным словом, Сталин «доверительно» рассказал о начале «размолвки» с Зиновьевым и Каменевым, которую генсек связывал с вопросом о том, «как быть с Троцким». «Мы, т. е. большинство ЦК, не согласились» тогда исключить Троцкого из партии, сказал Сталин, и «имели некоторую борьбу с ленинградцами и убедили их выбросить из своей резолюции пункт об исключении. Спустя некоторое время после этого, когда собрался у нас пленум ЦК и ленинградцы вместе с тов. Каменевым потребовали немедленного исключения Троцкого из Политбюро, мы не согласились с этим предложением оппозиции, получили большинство в ЦК и ограничились снятием Троцкого с поста наркомвоена. Мы не согласились с Зиновьевым и Каменевым потому, что знали, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови – а они требовали крови – опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, – что же у нас останется в партии?»[280]

Трудно представить более лицемерное заявление, исходящее от человека, ставшего палачом миллионов людей, в том числе и сотен тысяч членов партии. На самом деле Сталин считал, что время для снятия Троцкого еще не пришло. Накануне январского пленума он доверительно разъяснял своему окружению: «Еще не наступил момент для исключения Троцкого. В партии и стране такой шаг… будет неверно понят»[281]. В результате подавляющее большинство членов ЦК и ЦКК проголосовало за снятие Троцкого с поста председателя Реввоенсовета и наркома (именно за снятие, а не за удовлетворение его просьбы об освобождении), но оставило его членом Политбюро. Правда, Троцкого перевели в категорию заложника: в случае нарушения или неисполнения им партийных решений ЦК «будет вынужден, не дожидаясь съезда, признать невозможным дальнейшее пребывание Троцкого в составе Политбюро и поставить вопрос перед объединенным заседанием ЦК и ЦКК об его устранении от работы в ЦК»[282].

После январского пленума в течение нескольких месяцев Троцкий оставался без должностей, формально сохраняя только пост члена Политбюро, не дававший Троцкому реальных рычагов власти. Зато в мае он получил сразу три назначения, но все они носили издевательский характер. Троцкий стал председателем Главного концессионного комитета при Совнаркоме (в условиях, когда концессионный курс все более сворачивался[283]); начальником электротехнического управления ВСНХ (хотя никогда не имел ни малейшего отношения к электротехнике); и председателем научно-технического отдела все того же ВСНХ, отдела по сути бездействовавшего. Как в свое время Склянского, Троцкого переводили под Дзержинского, являвшегося по совместительству и руководителем ВСНХ, и председателем ОГПУ. Таким образом Троцкий был передан под начало своего противника, чекиста, организовывавшего ранее и изоляцию Ленина в Горках, и домашний арест Троцкого в Сухуми.

Пост председателя Реввоенсовета на недолгое время занял Фрунзе. Это было буферное замещение. Сталин считал опасным ставить на место Троцкого стопроцентно своего человека. 31 октября 1925 г. Фрунзе скончался в результате хирургической операции язвы желудка, которая с медицинской точки зрения не представлялась необходимой, но на которую Фрунзе вынужден был пойти, ибо по этому вопросу было принято соответствующее решение Политбюро (3 ноября Фрунзе похоронили). Пост наркома занял ставленник Сталина Ворошилов, единомышленник Сталина и враг Троцкого еще с царицынских времен[284].

После смерти Фрунзе распространились версии о том, что Фрунзе был убит по указанию Сталина. «Вы помните, что Фрунзе умер при невыясненных обстоятельствах – неожиданная операция, поползшие по Москве слухи, что он был убит и т. д.» – писал 4 августа 1927 г. советологу Исааку Дон Левину известный анархист Александр Бекман[285]. Тридцатью годами позже ту же версию высказывал историк и архивист Б.И. Николаевский в письме Суварину: «Между прочим, встретил человека – профессор военной академии [им. М. В.] Фрунзе, который рассказал, что Тухачевский (они были товарищами по Михайловскому училищу) ему в 1925 году говорил, что «операция» у Фрунзе была убийством, совершенным с согласия самого Фрунзе, чтобы избежать разоблачения, так как раскрылись, де, его связи с Охранкой»[286].

Но предоставим слово более информированному современнику тех лет – самому Троцкому, поскольку в контексте последующих событий важно даже не то, убил ли Сталин Фрунзе, а что именно считал на эту тему Троцкий. В его архиве среди черновиков незаконченной биографии Сталина о Фрунзе была сделана следующая запись:

«На посту руководителя вооруженных сил ему суждено было оставаться недолго: уже в ноябре 1925 г. он скончался под ножом хирурга. Но за эти немногие месяцы Фрунзе проявил слишком большую независимость, охраняя армию от опеки ГПУ; это было то самое преступление, за которое погиб 12 лет спустя маршал Тухачевский. Оппозиция нового главы военного ведомства создавала для Сталина огромные опасности; ограниченный и покорный Ворошилов представлялся ему гораздо более надежным инструментом. Бажанов изображает дело так, что у Фрунзе был план государственного переворота. Это только догадка и притом совершенно фантастическая. Но несомненно, Фрунзе стремился освободить командный состав от ГПУ и ликвидировал в довольно короткий срок комиссарский корпус. Зиновьев и Каменев уверяли меня впоследствии, что Фрунзе был настроен в их пользу против Сталина. Факт, во всяком случае, таков, что Фрунзе сопротивлялся операции. Смерть его уже тогда породила ряд догадок, нашедших свое отражение даже в беллетристике. Далее эти догадки уплотнились в прямое обвинение против Сталина. Фрунзе был слишком независим на военном посту, слишком отождествлял себя с командным составом партии и армии и несомненно мешал попыткам Сталина овладеть армией через своих личных агентов.

Из всех данных ход вещей рисуется так. Фрунзе страдал язвой желудка, но считал, вслед за близкими ему врачами, что его сердце не выдержит хлороформа, и решительно восставал против операции. Сталин поручил врачу ЦК, т. е. своему доверенному агенту, созвать специально подобранный консилиум, который рекомендовал хирургическое вмешательство. Политбюро утвердило решение. Фрунзе пришлось подчиниться, т. е. пойти навстречу гибели от наркоза. Обстоятельства смерти Фрунзе нашли преломленное отражение в рассказе известного советского писателя Пильняка. Сталин немедленно конфисковал рассказ и подверг автора официальной опале. Пильняк должен был позже публично каяться в совершенной им «ошибке».

Со своей стороны, Сталин счел нужным опубликовать документы, которые должны были косвенно установить его невиновность в смерти Фрунзе. Права ли была в этом случае партийная молва, я не знаю; может быть, никто никогда не узнает. Но характер подозрения сам по себе знаменателен. Во всяком случае, в конце 1925 года власть Сталина была уже такова, что он смело мог включать в свои административные расчеты покорный консилиум врачей, и хлороформ, и нож хирурга».

Говоря о писателе Б. Пильняке, Троцкий имеет ввиду «Повесть непогашенной луны». Законченная в январе 1926 г. и опубликованная в «Новом мире» (1926. № 5), повесть не увидела света, так как весь тираж журнала был конфискован[287]. Пильняк располагал информацией об обстоятельствах смерти Фрунзе, так как дружил или был хорошо знаком со многими партийными деятелями. Вот что вспоминает жена Л.П. Серебрякова Галина: «Воронский обычно приводил с собой писателей. Тогда-то зачастил к нам Всеволод Иванов, затем Есенин, Клюев, Пильняк, так и оставшийся близким к Серебрякову. Позже они вместе ездили в Японию. Мы также бывали у Пильняка и его красивой жены, артистки Малого театра»[288]. Серебряков, в свою очередь, был посвящен в дело Фрунзе, так как с незапамятных времен дружил с Дзержинским. Бывал у Серебрякова в гостях и Г.Г. Ягода, который, вероятно (по приказу Сталина), руководил операцией по устранению Фрунзе. «Приезжал Ягода поиграть в китайскую игру мадзян, – писала Серебрякова. – Он был азартен, нетерпим, если проигрывал. Однажды он привез и назвал своим приятелем Суварина, юркого маленького француза»[289] – одного из руководителей французской компартии, с которым позже вел оживленную переписку Николаевский. В общем, был «узок круг этих революционеров»… Все знали друг друга и все друг о друге.

5. «Новая оппозиция»

Подозрительный Сталин не мог поверить в то, что на январском пленуме Троцкий, в последние месяцы много болевший и постоянно плохо себя чувствовавший, действительно сдался. Он считал, что теперь уже опальный бывший наркомвоенмор при первом благоприятном случае объявит Сталину войну и найдет новые подходы для критики и разоблачения официального курса партии, пойдя на союз с теми группами и лидерами, с которыми будет выгодно объединиться по тактическим соображениям прежде всего для критики новой сталинской теории. В целом Сталин был прав. Троцкий сдался.

«Теория социализма в одной стране» означала не только продолжение НЭПа, но и обещание сытой социалистической жизни не в отдаленном будущем, после победы мировой революции, а в самое близкое время. Она предусматривала более осторожную внешнюю политику и провозглашала отказ от курса на революцию в Европе и от ориентирования руководимого Зиновьевым Коминтерна на немедленные национальные революции. Запустив новую теорию, Сталин перевел ее в практическую плоскость. На пленуме ЦК 23 – 30 апреля 1925 г. были приняты решения о серьезных экономических уступках крестьянству, которыми могли воспользоваться все его слои, включая «кулачество»: допускалась сдача земли в долгосрочную (до 12 лет) аренду, организация хуторских и отрубных хозяйств выделившимся из общины крестьянам, снимались ограничения на применение наемного труда, понижался единый сельскохозяйственный налог, причем платить его теперь нужно было деньгами. Изъятие налога в натуре запрещалось[290].

Эти нововведения нельзя было назвать иначе как экономической либерализацией, направленной на повышение благосостояния населения, и советские граждане восприняли их положительно. Но в правительстве единства в этом вопросе не было. Очередной пленум ЦК, состоявшийся в октябре 1925 г., принял компромиссную резолюцию и даже осудил «кулацкий уклон», на чем настояли Зиновьев и Каменев. Сталин и Бухарин оказались в сложном положении. Троцкий самым внимательным образом наблюдал за происходившими многочисленными перестановками, а главное – назревавшим и затем разразившимся конфликтом внутри «триумвирата», еще вчера единого в своей борьбе с Троцким. 9 декабря он сделал объемистую дневниковую запись под заголовком «Блок с Зиновьевым»[291]. Троцкий анализировал позиции «ленинградской группы», возглавляемой Зиновьевым и поддержанной Каменевым, ее аргументацию, сущность того, что он называл «аппаратной оппозицией против ЦК». Он раздумывал, следует ли идти на риск сближения с этой группой: «Глухой верхушечный пока что характер борьбы придает ее идейным отражениям крайне схематический, доктринерский и даже схоластический характер. Придавленная аппаратным единогласием партийная мысль при столкновении с новыми вопросами или опасностями прокладывает себе дорогу обходными путями и путается в абстракциях, воспоминаниях, бесчисленных цитатах. Сейчас партийное внимание как бы сосредоточивается печатью на теоретическом определении нашего режима в целом»[292], – философски размышлял Троцкий на языке не доступном и не понятном никому, кроме него самого.

Заголовок этой записи совершенно не соответствовал содержанию: ни о каком блоке с Зиновьевым в тексте речи не было. Создается впечатление, что в данном случае сработало подсознание. Находясь на стадии формирования будущих принципиальных политических установок, Троцкий отмечал необходимость поставить во главу угла промышленное развитие на основе комплексного хозяйственного плана, «опирающегося на могущественный комбинат промышленности, транспорта, торговли и кредита», на «сознательную постановку больших хозяйственных задач» и «создание условий для их выполнения». В написанных через три дня заметках «Обвинения в хозяйственном пораженчестве», черновых записях для возможного выступления, Троцкий писал, что критику методов партийно-хозяйственного руководства группа Сталина пыталась отождествить с пораженчеством, то есть расчетом на ухудшение экономического положения страны и вытекающее отсюда недовольство масс. «Трудно представить себе более чудовищную клевету. Только новые, более сложные задачи, вырастающие из хозяйственного подъема, способны воспитывать партийную мысль, закалять ее, поднимать ее на более высокую ступень»[293].

В заметках значительно четче, чем раньше, проявилась критика введенной недавно государственной монополии на продажу крепких спиртных напитков. Аргументация этой критики была следующей. Отнюдь не решив официально поставленную задачу вытеснения из деревни самогона, который продолжали гнать и пить крестьяне, используя его также в качестве некоего денежного суррогата, и давая лишь минимальные фискальные выгоды, водочная политика захватила город, подрывая материальное благосостояние рабочих, понижая их культурный уровень, нанося им еще и физиологический удар, понижая авторитет государства. Критика Троцким политики спаивания населения стала в последующие годы одним из важных пунктов экономической платформы объединенной оппозиции. Недаром Троцкий сделал на документе приписку: «Очень важно развить».

Накануне XIV съезда партии, открывшегося в декабре 1925 г., Троцкий анализировал представленные на его рассмотрение, как члена Политбюро, тезисы о путях дальнейшего развития экономики и те разногласия, которые возникли у сталинского большинства с Зиновьевым, Каменевым и их союзниками. Так появилась «новая оппозиция», прежде никогда не существовавшая и противопоставленная «старой оппозиции» Троцкого и группы сорока шести, тоже в общем-то не существующей как организованная сила. «Новая оппозиция», возглавляемая Зиновьевым и Каменевым, была незначительной группой партийных работников, рыхлой и полной внутренних противоречий. Она проявила какие-то черты активности только накануне съезда, существовала всего лишь несколько недель, а после съезда, потерпев на нем сокрушительное поражение, прекратила существование. Сталин признал наличие разногласий с ленинградскими коммунистами ровно за десять дней до открытия съезда – 8 декабря, обратившись с письмом к Ленинградской губернской партийной конференции, в котором призывал к «единству ленинцев»[294], а в написанном тогда же шифрованном письме секретарю Северо-Кавказского крайкома партии Микояну сообщал «для сведения», что «верхушка Ленинградской парторганизации перешла в атаку» против ЦК, что «раскольнической политикой руководит» Зиновьев. «Посмотрим, что будет на съезде. Если сунутся воевать на съезде, придется принять меры обороны»[295], – писал Сталин.

Если «тройка» уже распалась, то «семерку» (включая Каменева и Зиновьева) генсек пытался сохранить. Весьма важно в этом смысле его письмо от 14 декабря, адресованное «членам семерки»[296]. Оно полностью подтверждало факт существования этого неуставного, фракционного органа самим обращением Сталина, где тот высказывал беспокойство по поводу возможности выступлений на съезде членов Политбюро друг против друга. Сталин предлагал «семерке» собраться «для обсуждения вопроса о нашем поведении на съезде». Сохранить единство Политбюро на съезде Сталин, однако, не смог – Зиновьев и Каменев выступили против генсека.

22 декабря Троцкий сделал для памяти новую заметку: «О ленинградской оппозиции»[297]. Он обращал внимание, что ораторы, принадлежавшие к большинству, характеризуют эту группу как продолжение и развитие «старой оппозиции» 1923 – 1924 гг. Не оспаривая самого термина «оппозиция», Троцкий признавал, что таковое сближение заключает в себе некую частицу истины. Какую же? Троцкий указал на существование «кулацкого уклона» в партруководстве, который он неразрывно связывал с лозунгом «лицом к деревне», с провозглашением теории замкнутого национального хозяйства и замкнутого построения социализма, то есть того, что Сталин назвал «социализмом в одной стране в условиях капиталистического окружения». Троцкий готов был объединиться со своими вчерашними противниками – Зиновьевым и Каменевым – в «левом» блоке, который он готов был противопоставить «правому», «кулацкому» блоку Сталина и Бухарина.

Против этого сталинско-бухаринского курса выступали теперь ленинградские «оппозиционеры», которые, как полагал Троцкий, вновь демонстрируя свой классовый догматизм, «вынуждены приспособляться к классовой восприимчивости ленинградского пролетариата». Он отнюдь не переоценивал качеств Зиновьева и прочих ленинградских лидеров, отмечал их «агитаторскую крикливость» и «местническую заносчивость», но все же считал выступление ленинградцев положительным фактором, хотя и относился скептически к возможности завоевания этой группой сколько-нибудь существенного влияния. Во враждебности к ленинградской верхушке он видел враждебность к «идейной диктатуре города над деревенской страной». «Провинция ухватилась за оппозицию Ленинграда Москве, чтобы подготовить удар по городу вообще», – пугал Троцкий. Противовесом этой тенденции могли стать, по его мнению, мощные пролетарские организации промышленных центров, прежде всего Москвы и Ленинграда. Но на съезде наблюдалось обратное явление. «Скованный целиком аппаратным режимом Ленинград на сто процентов послужил делу борьбы против оппозиции под лозунгом «Лицом к деревне» и помог, таким образом, тенденциям национал-деревенской ограниченности развернуться и достигнуть уже достаточно яркого выражения на нынешнем съезде партии».

До установления контактов и тем более совместных действий дело пока не доходило. На XIV съезде партии Троцкий, избранный как член Политбюро в президиум, не выступал. С политическим отчетом ЦК на этом съезде впервые выступил Сталин. Зиновьев, добившийся предоставления ему слова для содоклада, непоследовательно и растянуто изложил установки «ленинградской группы» и Каменева, который их разделял. При этом он непрерывно ссылался на авторитет Ленина и подчеркивал, что в основном солидарен с большинством съезда. Каменев на съезде осмелился подвергнуть критике непосредственно Сталина, за что в порядке наказания не был избран в состав Политбюро и был переведен в кандидаты (хотя в ЦК Каменева все-таки избрали). Вслед за этим Каменев был снят со всех должностей и назначен директором Института Ленина при ЦК партии. А вот промолчавшего весь съезд Троцкого оставили и в ЦК, и в Политбюро.

Во время дебатов на съезде имя Троцкого почти не упоминалось. Одно из таких упоминаний имело место во время выступления Крупской, которая, поддерживая ряд положений «ленинградской группы», заявила: «Большинство не должно упиваться тем, что оно – большинство, а беспристрастно искать верное решение. Если оно будет верным… оно направит нашу партию на верный путь». Когда растерянная Крупская произнесла эти в общем почти ничего не значившие слова, из зала раздалась едкая реплика: «Лев Давидович, у вас новые соратники»[298].

Более показательным было примирительное выступление Калинина, выполнявшего указание Сталина: «Мое расхождение с тов. Зиновьевым началось с истории с тов. Троцким. Это было первое практическое расхождение. В чем суть этого расхождения? Мне казалось, что тот накопленный авторитет, который носит персонально тов. Троцкий, есть капитал, накопленный партией; растрачивать этот капитал надо очень и очень осторожно; поэтому и формы борьбы с ним должны быть таковы, чтобы при достижении максимальных результатов минимально пострадал накопленный партией авторитет Троцкого»[299].

Нелегко было понять действительный смысл этой речи. И борьбу против Троцкого надо вести, и сохранять авторитет Троцкого, возводимый в партийный авторитет… В любом случае через «всесоюзного старосту» Сталин подавал сигнал и Троцкому, и партактиву, что не готов окончательно разрывать с Троцким. В то же время непосредственно после съезда Сталин тщательнейшим образом отслеживал реакцию на решения прежде всего по организационным вопросам со стороны республиканских и местных партийных организаций, стремясь не допустить, чтобы Троцкий, Зиновьев и Каменев смогли привлечь на свою сторону деятелей с периферии. Когда же такая опасность, по мнению Сталина, возникла на Украине, где еще в апреле 1925 г. пленум ЦК КП(б)У принял резолюцию, выглядевшую как уступка «троцкизму», Сталин принял немедленные организационные меры: генеральный секретарь ЦК КП(б)У Квиринг был снят со своего поста и заменен присланным из Москвы безоговорочно верным Сталину Кагановичем[300]. Формально замена была проведена под предлогом того, что Квиринг уделял недостаточное внимание «украинизации» кадров. Квиринг был переведен в Москву и занял второстепенный пост заместителя председателя ВСНХ. Сменивший его Каганович под видом «украинизации» проводил нейтрализацию и исключения сторонников Троцкого, Зиновьева и Каменева[301].

О том, насколько неоднозначно было отношение большевистского руководства к вопросу о вытеснении Троцкого, 20 января 1926 г. коряво, но доступно в публичной речи на Путиловском заводе рассказал выступавший там Томский:

«Какие были разногласия и как они нарастали, с чего они начались? Я на этом остановлюсь, но не буду слишком глубоко входить в историю. Они начались после того, как мы плечо с плечом дрались против Троцкого. Троцкий был побежден идейно, он был разбит. Сущность его идей была ясна для всей партии. После этого встал вопрос об организационных выводах. Вы знаете, какую страстность вносят в вопрос об организационных выводах, но мы, большевики, знаем, что резолюция может руководить массой только через людей. Поэтому для проведения той или иной резолюции или идеи требуются соответствующие люди в соответствующей расстановке. Из каждого политического спора вытекают определенные организационные выводы. Этому нас учил Ильич. Каковы должны были быть по отношению к Троцкому организационные выводы и о чем шел спор? В Ленин граде наши товарищи слишком круто хотели завернуть винт. Говорили, что Троцкий должен быть удален из ЦК, а порой проговаривались, что он должен быть выгнан из партии. Мы говорили, что организационные выводы нужно сделать так, чтобы у беспартийной крестьянской, рабочей массы не создалось такого впечатления, что только для того, чтобы придавить к земле, у нас был принципиальный спор и разногласия. Конечно, после спора Троцкий не мог оставаться председателем РВС. Мы это знали. Надо ли было выгонять его из партии? Большинство считало, что не нужно, а меньшинство рассматривало это как мягкотелость и жалость к Троцкому. Нас в этом упрекали. Но большинство – это большинство, и проголосованное решение надо проводить в жизнь. Были различные споры по этому вопросу. Последний спор свелся к тому, чтобы вывести Троцкого немедленно из Политбюро или до съезда не трогать его в партийном отношении. Вот как шел спор. Большинство ре шило не трогать Троцкого, оставить его в Политбюро.

Оглянемся назад на этот спор. Правы мы или не правы? Правы. Ибо это шел спор не только о том, что делать с Троцким. Это шел спор о том, как должно руководящее большинство руководить партией, с какими методами оно должно подходить к оппозиции, в том числе и к теперешней, будущей. Вот о чем спор шел. Нужно ли человека за его ошибку отсечь, постараться его рядом толчков вышибить из партии, отрезать; поступить ли по-евангельски: рука твоя загноилась – отруби ее; или иначе: ошибки не замазывать, ошибки вскрывать, ошибки разъяснять, идейной пощады не давать. А работников, особенно выдающихся, которых у нас мало, нужно для партии беречь. И этот спор сказался в речи Сталина на Московской конференции. Он был выражен в том, что Сталин сказал: «У нас в упряжке бегут семь лошадей. Одна вдруг брыкаться, лягаться начала… Стоит ли ее выпрячь, или нужно ее постегать, и заставить запряжкой бежать?» Это была правильная, картинно выраженная мысль, потому если каждой лошадке, которая забрыкается, переламывать хребет, то в конце концов поедешь не на лошадке, а на одном дышле. А на нем далеко не уедешь (смех). Вот как вопрос стоял.

В вопросе о разногласиях с Троцким мы считаем (я думаю, теперь можно задним числом и всем согласиться), что правы были мы, большинство. Никакой бы особенно роковой ошибки со стороны меньшинства не было бы, если бы не стали эту ошибку возводить в квадрат. В ответ на это из Ленинграда посыпались летучие словечки. То мимоходом [один] руководитель той или иной ленинградской организации обронится словечком вроде того, что необходима решительная борьба не только с троцкизмом, но и с полутроцкизмом, то другой. Нас это заинтересовало – где же полутроцкисты? (Троцкизм – понятно.) На это отвечали: возможно, что та кой существует. Что касается полутроцкизма, то мы сказали: если не можете указать, где он, – не пускайте лету чих слов. Для чего вам это нужно? Мы понимаем многое с намеков и понимаем, что в данном случае стали, обидевшись, что остались по вопросу о Троцком в меньшинстве, подводить стали здесь идейный фундамент. И другие летучие словечки, вроде того, что мы – стопроцентные большевики. Мы на это отвечаем: бросьте все словечки о стопроцентных большевиках. Был один стопроцентный большевик, да и тот умер, а остальные – так, около ста да поблизости, не дошли, так 84, 92, 96 процентов (аплодисменты)»[302].

Смещение Троцкого с должности наркомвоенмора и председателя РВС весьма живо обсуждалось за рубежом, прежде всего в русских эмигрантских кругах. Выделялся в этом отношении еженедельный журнал «Иллюстрированная Россия», выходивший в 1924 – 1939 гг. в Париже под редакцией М.П. Миронова, которого в начале 30-х гг. на некоторое время сменил писатель А.И. Куприн. Проявляя вполне естественный интерес ко всему, что происходило в СССР, журнал поместил немало материалов о Троцком, в частности очерк анонимного московского корреспондента «Толки о Троцком». При этом передавались самые разнообразные слухи, которые по этому поводу ходили в Москве. По мнению собеседников, с которыми беседовал автор статьи, время Троцкого еще далеко не завершилось[303]. Спустя месяц тот же журнал поместил выдуманное сатирическое интервью с Троцким за подписью «Летучий голландец». Автор издевался и над Троцким, и над правившей в СССР партией. В придуманной беседе Троцкий делился впечатлениями и размышлениями после кавказского лечения, во время которого у него нашли «разжижение мозгов. Это, знаете, у нас в партии наследственное». Что же касается приверженности партийной дисциплине бывшего наркомвоенмора, то Троцкий соглашался работать там, куда пошлет партия (в этой части статьи автор попал в точку): «сегодня – Главкомштык, завтра – Главинструктор по комсомольским абортам, послезавтра – живоцерковный Главстароста» и т. д.

Нужно отметить, что острила не только антисоветская эмигрантская пресса. Коммунисты тоже острили. В папке документов, собранных Зиновьевым в 1925 г. и касавшихся обсуждения проекта его доклада и статьи Сталина об итогах пленума Исполкома Коминтерна, оказалась ироническая циничная ремарка, сделанная Бухариным: «Тезисы о статье тов. Сталина, хитроумно названные тезисами о расширенном пленуме ИККИ. Издание исправленное и дополненное, частию переделанное наоборот с использованием общего внутреннего врага, маркиза Троцкизы де Сухумо. Постановка ЦК РКП(б). Отв. режиссер «Семерка»[304].

Для непосвященного обывателя и для прессы Троцкий оставался «великим вождем». Он не был предан публичной анафеме, его речи публиковались в центральной, республиканской и областной прессе, издавались отдельными брошюрами. Вот как описывала приезд Троцкого с докладом в Тифлис республиканская газета «Советский юг», редакция которой, разумеется, хорошо знала, на что она имеет право, а не что – не имеет, и больше всего боялась нарушить волю вышестоящего московского начальства: «Вдруг, к 18-ти часам дня, быстро пронеслась по мастерским радостная весть о прибытии тов. Троцкого, собирающегося выступить перед рабочими. Со всех концов огромных мастерских потекла лавина рабочих, собравшая до 7-ми тысяч людей. Разместились кто где мог, стало тесно. Под сокрушительное «ура» тов. Троцкий входит на наскоро сделанную трибуну»[305].

Во многих выступлениях на местах, говоря о социалистических задачах, Троцкий сосредотачивал внимание на необходимости развития крупной промышленности. Именно такой характер носила, например, его речь на заседании Кисловодского горсовета 8 ноября 1925 г., выпущенная отдельной брошюрой[306]. На вечере сибиряков Лев Давидович высмеял идею поворота сибирских рек, сказав, что такое может произойти только в Театре Мейерхольда, но к индустриализации Сибири и к освоению Северного морского пути призвал отнестись крайне серьезно. Верный своей традиции воедино увязывать внутренние и международные дела, он говорил: «Сибирь есть сейчас великий мост между Москвой и Кантоном… Чем больше упрочивается советский порядок в северной и центральной Азии, тем увереннее становится поступь китайских народных масс»[307].

Результатом размышлений о задачах и перспективах советской экономики явилась брошюра (исходно: серия статей) «К социализму или к капитализму?», в которой основным объектом изучения стали разработанные Госпланом СССР контрольные цифры развития народного хозяйства на 1925 – 1926 гг. Автор всячески подавлял здесь свои критические суждения, которые, безусловно, имели место, поскольку ориентация делалась на поощрение экстенсивного развития сельского хозяйства и легкой промышленности, и лишь во вторую очередь – на развитие тяжелой промышленности, производство средств производства.

Весь текст был пронизан примирительным тоном. Троцкий приветствовал усиление социалистической тенденции в экономике, в которой за год, по его подсчетам, частная промышленность была оттеснена на 3%. Анализ сводной таблицы контрольных цифр давал ему возможность с пафосом провозгласить, что «в этих сухих статистических колонках и почти столь же сухих и сдержанных пояснениях к ним звучит великолепная историческая музыка растущего социализма»[308]. Вместе с тем Троцкий указывал на возможность и необходимость строительства социализма в СССР. Троцкий оставлял открытым вопрос о том, как именно видится достижение этой цели в существовавших условиях и при сохранении капиталистического строя в странах Европы и Америки. Он не отказывался от концепции, утверждающей, что полная и окончательная реализация столь грандиозной задачи возможна только в масштабах группы передовых в экономическом отношении стран, хотя и не полемизировал по этому вопросу в своей брошюре. (Чуть позже, на XV партконференции в ноябре 1926 г., Сталин ухватится за эту «особую» позицию Троцкого для того, чтобы обвинить его в неверии в социалистическую перспективу[309]).

Вместе с тем в названной брошюре ставились некоторые принципиальные вопросы мирового развития: как долго будет существовать капиталистический строй, как он будет изменяться, в какую сторону будет развиваться. Автор предусматривал три возможных варианта: гибель капиталистической системы в относительно близком времени, как наиболее вероятный исход происходивших событий; сохранение капитализма на несколько десятилетий и возгорание мировой революции в финале; новый «расцвет производительных сил» капиталистической системы и сохранение ее на многие годы. Более того, Троцкий приходил к выводу, что «капитализм не исчерпал своей исторической миссии и что развертывающаяся империалистическая фаза является вовсе не фазой упадка капитализма, а лишь предпосылкой его нового расцвета»[310]. Из этого следовало, образно писал Троцкий, что «мы, социалистическое государство, хотя и собираемся пересесть и даже пересаживаемся с товарного поезда на пассажирский, но догонять нам придется курьерский» поезд.

6 июля 1925 г. Троцкий выступил на заседании Особого совещания по качеству продукции при Президиуме ВСНХ с докладом «Качество продукции и социалистическое хозяйство», изданным затем отдельной брошюрой[311]. В докладе обращалось особое внимание на материальную личную заинтересованность работников промышленности, на необходимость преодоления бюрократических тенденций управления народным хозяйством, снижения издержек производства, сосредоточения внимания на качестве продукции и прекращение обмана потребителя. Троцкий приводил массу примеров такого обмана при помощи рекламы, неверного указания производителя и т. п. Показательным был, в частности, пример очень плохих советских карандашей с надписью на английском языке, создающей впечатление, что карандаши импортные.

Примечания

1

Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского Союза. Firenze: Edizioni Aurora, 1975. С. 657 – 658.

2

Экономическая жизнь. 1923. 1 октября.

3

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 247.

4

Там же. Ед. хр. 519. Л. 1.

5

Известия ЦК КПСС. 1990. № 7. С. 174.

6

Eastman M. Since Lenin Died. London: Labour Publishing Company, LTD, 1925. P. 142 – 143.

7

Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923 – 1927: Документы и материалы архивов Троцкого: В 4 т. / Ред.-сост. Ю. Фельштинский. М.: Терра, 1990. [Далее: Коммунистическая оппозиция в СССР.] Т. 1. С. 79 – 85.

8

Известия ЦК КПСС. 1990. № 7. С. 175.

9

Петерс Яков Христофорович (1886 – 1938) – латвийский социал-демократ с 1904 г. В 1909 г. эмигрировал. Приехал в Петроград после Февральской революции 1917 г., стал большевиком. Заместитель председателя ВЧК с момента ее создания. Один из практических руководителей и организаторов большевистского террора. С 1922 г. начальник Восточного отдела ГПУ (затем ОГПУ). С 1930 г. член президиума Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и Наркомата рабоче-крестьянской инспекции. Арестован в ноябре 1937 г. Расстрелян без суда.

10

Центральний державний архiв громадських об'єднань України (далее ЦДАГОУ). Ф. 1. Оп. 20. Од. зб. 1640. Арк. 23.

11

Дорошко М. Органи ВУЧК – ГПУ – НКВД у здiйсненнi контролю над компартiйно-державною номенклатурою УСРР у 1920 – 1930-тi роки // З архiвiв ВУЧК, ГПУ, НКВД, КДБ, 2003. № 1. С. 58.

12

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 103. Л. 2 – 3; Оп. 3. Ед. хр. 384. Л. 3.

13

Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М.: Инфодизайн, 1990. С. 63.

14

Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 71 – 72.

15

Известия ЦК КПСС. 1990. № 7. С. 183.

16

Там же. № 5. С. 172.

17

Полный текст письма был впервые опубликован в «Известиях ЦК КПСС». (1990. № 5. С. 165 – 173). Отрывки из письма, однако, попали за границу уже вскоре после его написания и были помещены в эмигрантском журнале «Социалистический вестник» (1924. № 11. С. 9 – 10).

18

Троцкий пока еще решительно отказывался признать себя оппозиционером. Наоборот, он отмежевывался от оппозиционных группировок и считал появление таковых опасным признаком.

19

См. подробнее: Чернявский Г.И., Станчев М.Г. В борьбе против самовластия. Х.Г. Раковский в 1927 – 1941 гг. Харьков, 1993. С. 61 – 89.

20

Коммунистическая оппозиция в СССР. Т. 1. С. 81.

21

Известия ЦК КПСС. 1990. № 5. С. 175.

22

Известия ЦК КПСС. 1990. № 5. С. 176 – 177.

23

Там же. С. 177 – 178.

24

Коммунистическая оппозиция в СССР. Т. 1. С. 83 – 88; Известия ЦК КПСС. 1990. № 6. С. 189 – 193. Документ не датирован. Публикаторы документа из тогдашнего Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС датировали его по содержанию постановления Политбюро от 18 октября, но чем они руководствовались, не ясно, так как в названном постановлении заявление не упоминается вообще (Известия ЦК КПСС. 1990. № 6. С. 189, 194). Рядом с несколькими подписями стоит одна и та же дата – 11 октября, возле одной подписи – 12 октября.

25

На самом деле под заявлением было собрано 47 подписей, но одна подпись: А. Гольцман – была дана дважды, и не было ясно, идет ли речь об однофамильце или же об ошибочно поставленной два раза подписи. Вот фамилии подписавшихся в том порядке, как они шли под документом: Е. Преображенский, С.В. Бреслав, Л. Серебряков, А. Белобородов, А. Розенгольц, М. Альский, Антонов-Овсеенко, А. Венедиктов, И.Н. Смирнов, Г. Пятаков, В. Оболенский (Осинский), Н. Муралов, Т. Сапронов, А. Гольцман, В. Максимовский, Л. Сосновский, Данишевский, П. Месяцев, Г. Хоречко, А. Бубнов, А. Воронский, В. Смирнов, Е. Бош, И. Бык, В. Кассиор (Косиор), Ф. Лоцканов, Каганович, Дробнис, А. Коваленко, А.Е. Минкин, В. Яковлева, Б. Эльцин, М. Левитин, И. Полюдов, О. Шмидель, В. Ваганьян, И. Стуков, А. Лобанов, Рафаил, С. Васильченко, Мих. Жаков, А. Пузаков, Н. Николаев, Аверин, М. Богуславский, Ф. Дудник.

26

Воронский Александр Константинович (1884 – 1937) – участник социал-демократического движения с 1904 г., большевик. Подвергался арестам и ссылкам. После 1917 г. являлся одним из ведущих партийных политиков в области художественной литературы и искусства. В 1921 – 1927 гг. редактор журнала «Красная новь», в 1922 – 1927 гг. редактор журнала «Прожектор». Выступал за постепенное привлечение в советскую литературу старых писателей. Участник объединенной оппозиции 1926 – 1927 гг. В конце 1927 г. исключен из партии и сослан в Липецк. После покаянного заявления в 1930 г. восстановлен в партии и возвращен в Москву. Работал в Гослитиздате. В 1935 г. арестован. Расстрелян без суда.

27

Сосновский Лев Семенович (1886 – 1937) – социал-демократ с 1904 г., большевик. Неоднократно подвергался арестам. Один из организаторов в 1912 г. в Петербурге большевистской газеты «Правда» и легального большевистского журнала «Вопросы страхования». После 1917 г. занимал различные партийные посты. В 1921 г. являлся заведующим агитпропотделом ЦК РКП(б). В 1918 – 1927 гг. был редактором газеты «Беднота». В 1927 – 1929 гг. – ответственный сотрудник «Правды». Участник объединенной оппозиции в 1926 – 1927 гг. В конце 1927 г. исключен из партии, а затем арестован. В течение более четырех лет находился в тюрьмах. Являлся одним из оппозиционеров, наиболее упорно отстаивавших свои позиции. В 1934 г. заявил об отказе от оппозиционных взглядов, был освобожден, возвращен в Москву и вновь принят в ВКП(б). Работал журналистом. В 1936 г. вновь арестован. Расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.

28

Известия ЦК КПСС. 1990. № 7. С. 174 – 175.

29

Там же. С. 176 – 189.

30

Там же. С. 190.

31

Известия ЦК КПСС. 1990. № 10. С. 167 – 181.

32

Известия ЦК КПСС. 1990. № 10. С. 183 – 185.

33

Здесь и далее в квадратных скобках отмечены уточнения, сделанные авторами книги.

34

Известия ЦК КПСС. 1990. № 10. С. 185 – 187.

35

Там же. С. 188 – 189.

36

Serge V., Sedova-Trotsky N. The Life and Death of Leon Trotsky. New York: Basic Books, Inc. Publishers, 1975. P. 121.

37

Троцкий Л. Моя жизнь: Опыт автобиографии. Берлин: Гранит, 1930. Т. 2. С. 238.

38

Эта запись Седовой была приведена в мемуарах Троцкого (Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 240). В книгу мемуаров Н.И. Седовой она включена не была.

39

Сталин так выразился, будто наркомвоенморов было несколько.

40

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1101. Л. 159.

41

Известия ЦК КПСС. 1990. № 12. С. 169 – 171. Полностью этот документ был опубликован в стенографическом отчете XIII партсъезда (XIII съезд Росийской коммунистической партии /большевиков/: Стенографический отчет. М.: Политиздат, 1963. С. 777 – 780).

42

Правда. 1923. 7 декабря.

43

Известия ЦК КПСС. 1990. № 12. С. 164 – 168.

44

Правда. 1923. 11 декабря.

45

Сталин И. О дискуссии, о тов. Рафаиле, о статьях тт. Преображенского и Сапронова и о письме тов. Троцкого // Правда. 1923. 15 декабря; Он же. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1947. Т. 5. С. 371 – 387.

46

Правда. 1923. 18 декабря.

47

Правда. 1923. 18 декабря.

48

РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 1. Ед. хр. 47. Л. 1 – 12.

49

Там же. Л. 16 – 18.

50

РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 1 – 46.

51

Там же. Л. 15.

52

Там же. Л. 63.

53

Каждая В. Тело и дело // Огонек. 2008. № 4. С. 57 – 58.

54

Троцкий Л. Новый курс. М.: Красная новь, 1924.

55

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 6. Л. 19.

56

Там же. Л. 20.

57

Eastman M. Since Lenin Died. P. 93 – 94.

58

В разговоре с Истменом Троцкий характеризовал Сталина как «храброго человека и искреннего революционера» (Ibid. P. 44). Но как иначе мог он говорить о генсеке с иностранцем?

59

Ольминский (настоящая фамилия Александров) Михаил Степанович (1863 – 1933) – участник народнического движения с 1884 г., с 1898 г. – социал-демократ. Неоднократно подвергался арестам и ссылке. С 1903 г. – большевик. Участвовал в издании газет «Звезда» и «Правда». В 1918 – 1920 гг. член редакции «Правды». В 1920 г. выступил в качестве организатора Истпарта и являлся его председателем до 1928 г. Руководил изданием сочинений Ленина и Плеханова, документов по истории российской социал-демократии, мемуаров деятелей революционного движения. Выступал также в качестве литературного критика.

60

РГАСПИ. Ф. 315. Оп. 1. Ед. хр. 325. Л. 28.

61

Троцкий Л. Война и революция. Крушение Второго Интернационала и подготовка Третьего. Пг.: Госиздат, 1922. Т. 1. С. 27.

62

Пролеткульт (Организация пролетарской культуры) возник осенью 1917 г. и вскоре объединил более 200 местных организаций в различных областях искусства, особенно в литературе и театре. К лету 1919 г. к нему примыкало около 100 организаций на местах. В 1920 г. в рядах организации насчитывалось около 80 тысяч человек. Идеологи Пролеткульта А.А. Богданов, А.К. Гастев и другие декларировали, что любое произведение искусства отражает интересы и мировоззрение только одного класса и поэтому непригодно для другого. Следовательно, пролетариату требуется создать свою собственную культуру. По определению Богданова, пролетарская культура – динамичная система элементов сознания, управляющая социальной практикой, которую пролетариат реализует как класс. Идеология Пролеткульта нанесла серьезный ущерб художественному развитию страны, отрицая культурное наследие. Пролеткульт решал две задачи – разрушить старую дворянскую культуру и создать новую, пролетарскую. Если задача разрушения была частично решена, то вторая задача так и не вышла за рамки неудачного экспериментаторства. С критикой Пролеткульта выступил Ленин (в значительной степени его позиция была обусловлена враждебным отношением к Богданову, с которым Ленин столкнулся в конкурентной борьбе за руководство большевистской фракцией после революции 1905 – 1907 гг.), и с 1922 г. деятельность организации стала замирать. Вместо единого Пролеткульта теперь создавались отдельные, самостоятельные объединения «пролетарских» писателей, художников, музыкантов, театроведов.

63

Троцкий Л. Вопросы быта. М.: Красная новь, 1923.

64

Sinclair L. Trotsky. A Bibliography. 2 vol. Brookfield: Gover Publishing Company, 1989. Vol. 1. P. 1306.

65

Троцкий Л.Д. Сочинения. Т. 21. Проблемы культуры. Культура переходного периода. М.; Л.: Госиздат, 1927. С. 453 (примеч. 1).

66

Троцкий Л. Вопросы быта. С. 3 – 12.

67

Павлов Иван Петрович (1849 – 1936) – физиолог, создатель учения о высшей нервной деятельности. Разработал метод условных рефлексов, широко вошедший в мировую науку. Лауреат Нобелевской премии 1904 г. Академик с 1907 г.

68

Правда. 1923. 24 ноября; Троцкий Л.Д. Сочинения. Т. 21. С. 257 – 268.

69

Съезд проходил в Москве 23 – 27 ноября 1923 г. Участвовали 128 профессоров, преподавателей вузов и научных работников, избранных своими профессиональными организациями. Съезд носил подчеркнуто беспартийный характер.

70

Троцкий Л. Литература и революция. М.: Красная новь, 1923.

71

Троцкий Л. Литература и революция. М.: Госиздат, 1924. Во второе издание была включена речь на совещании по вопросам литературы в ЦК 9 мая 1924 г.

72

Sinclair L. Trotsky. A Bibliography. Vol. 1. P. 1245 – 1246.

73

Авербах Леопольд Леонидович (1903 – 1939) – член ВКП(б) с 1919 г., активный участник коммунистического юношеского движения. В 1919 г. вошел в ЦК РКСМ. В 1922 – 1924 гг. редактировал журнал «Молодая гвардия», в 1924 – 1925 гг. вел партийную работу на Урале. В последующие годы проявлял себя в основном как литературный критик и чиновник в области литературы. Родственник Я.М. Свердлова и шурин Г.Г. Ягоды. В 20 – 30-х гг. был одним из лидеров группы «На посту» и редактором одноименного журнала. В 1925 г. составил «Апрельские тезисы», в которых причиной кризиса в литературе объявил «переход отдела печати ЦК от недоброжелательного нейтралитета к враждебным выступлениям против напостовцев». В 1926 г. выступил в журнале «Большевик» с заявлением об обострении классовой борьбы в культуре. Отношения Авербаха с Троцким были сложными, о чем свидетельствует позитивное предисловие Троцкого к книге Авербаха, с одной стороны, и резкое его осуждение на совещании в ЦК в 1924 г. – с другой с 1926 г. Авербах активно выступил против Троцкого (и позже был обвинен в том, что создавал видимость крикливой, непримиримой вражды с Троцким). В группе «На посту» Авербах пытался утвердить личную диктатуру, выступая с нападками на многих писателей, объявляя их «попутчиками». Его сатирический образ представлен в романе «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова – в качестве одного из наиболее агрессивных литературных критиков. Авербах способствовал появлению поэмы Д. Бедного «Слезай с печи», после чего выдвинул лозунг «одемьянивания» литературы. В 1937 г. Авербах был арестован, а его группа объявлена троцкистской. Сам Авербах был приговорен к смертной казни и расстрелян.

74

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 387. Л. 157.

75

Правда. 1923. 26 июля.

76

Гинзбург Л. Претворение опыта. Рига: Новая литература, 1991. С. 146.

77

Гинзбург Л. Записи 20 – 30-х годов. Из неопубликованного // Новый мир. 1992. № 6. С. 147.

78

Константинов С. Троцкий, Федор Сологуб и журнал «Крокодил» // Независимая газета. 2000. 12 января.

79

Правда. 1927. 12 января.

80

В 2001 г. по российскому государственному телеканалу РТР был показан 40-минутный «документальный» фильм В. Мирзояна «Кровь и слово», в котором преподносится бездоказательная, фальшивая версия об убийстве Есенина в результате «еврейского заговора», направлявшегося Троцким. Через несколько лет, в 2005 г., российское государственное телевидение (Первый канал) преподнесло зрителям многосерийный (11 серий), теперь уже художественный фильм «Есенин» (по роману В. Безрукова), в котором проводится эта же самая, столь же никак не обосновываемая злобная версия. В обоих фильмах Троцкий предстает как «гений зла» и в то же время всячески возвеличивается Сталин.

81

Троцкий Л. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991. С. 101 – 102.

82

Там же. С. 83.

83

Рассказ Пильняка «Иван-да-Марья» был запрещен к печатанию Главлитом (цензурой), дело дошло до Политбюро, которое подтвердило запрет (Из переписки А.В. Луначарского и П.И. Лебедева-Полянского // Dе Visu. 1993. № 10 (11). С. 19; Константинов С. Троцкий, Федор Сологуб и журнал «Крокодил»).

84

Троцкий Л. Литература и революция. С. 78.

85

De Visu. 1993. № 10. С. 19.

86

РГВА. Ф. 33987. Оп. 1. Ед. хр. 467. Л. 81, 175, 341, 343.

87

Полонский (настоящая фамилия Гусин) Вячеслав Павлович (1886 – 1932) – социал-демократ с 1905 г., меньшевик. С 1919 г. большевик. Литературный критик, редактор, журналист, историк. Автор работ о М.А. Бакунине. Редактор журналов «Печать и революция» (1921 – 1929) и «Новый мир» (1926 – 1931).

88

РГВА. Ф. 33987. Оп. 2. Ед. хр. 195. Л. 52.

89

Быков Д. Борис Пастернак. М.: Молодая гвардия, 2010. С. 193 – 194.

90

Там же. С. 251.

91

Грамши Антонио (1891 – 1937) – итальянский политический деятель. Окончил филологический факультет Туринского университета. Член Социалистической партии с 1915 г. Во время Первой мировой войны стал руководителем Туринской организации партии, выступал против войны и за раскол партии путем создания левой политической организации. Был инициатором образования Итальянской коммунистической партии в 1921 г. В 1922 – 1924 гг. представлял партию в Исполкоме Коминтерна и жил в Москве. В 1924 г., то есть уже после фашистского переворота, происшедшего в октябре 1922 г., возвратился в Италию и был избран в парламент. Резко критиковал фашистскую власть и лично Б. Муссолини. В 1926 г. арестован, в 1928 г. приговорен к 20 годам заключения (затем срок был сокращен до 11 лет). В тюрьме написал «Тюремные тетради» – заметки по истории, философии, культуре. В целом поддерживал сталинский СССР и выступал против Троцкого, но критиковал крайности сталинизма, а в 30-х гг. подверг критическому анализу тоталитаризм (не называя СССР). Освобожден из тюрьмы в 1937 г. по истечении срока заключения; вскоре умер от инсульта.

92

Троцкий Л. Литература и революция. С. 116 – 118.

93

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 325. Л. 77.

94

Печать и революция. 1923. № 7. С. 1 – 16.

95

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 88. Л. 1 – 19; Печать и революция. 1924. № 3. С. 1 – 14.

96

Журнал «На посту» (1923 – 1925) являлся критико-теоретическим органом Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). Сгруппировавшиеся вокруг него писатели проявляли явно нигилистическое отношение к классическому наследию, к непролетарским писателям, которые с легкой руки Троцкого стали называться «попутчиками».

97

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 504. Л. 1 – 2.

98

Сарнов Б. Случай Эренбурга. М.: Эксмо, 2006. С. 55.

99

Bednyi D. Die Hauptstrasse. Wien: Verlag fur Literatur und Politik, 1924.

100

Правда. 1923. 7 июня. Курсив – наш. «Стальной союзник» – это союзник, единомышленник Сталин.

101

Бонч-Бруевич В. Покушение на В.И. Ленина в Москве 30-го августа 1918 года. (По личным воспоминаниям). М., 1924. С. 14. Впервые опубликовано 7 ноября 1923 г. в ноябрьско-декабрьском номере журнала «Молодая гвардия».

102

Троцкий Л. Портреты революционеров. М.: Московский рабочий, 1991. С. 54.

103

Из письма Д. Бедного Л. Троцкому от 15 июля 1920 г. Цит. по ст.: Писатель на ночном горшке. Д. Бедный и квартирный вопрос // Аргументы и факты. 1996. Август. № 34. С. 9.

104

Безыменский А. Как пахнет жизнь. М., 1924; Он же. Комсомолия. М., 1924. Сам же поэт, являвшийся еще со времен Гражданской войны поклонником Троцкого, назвал в его честь своего сына. Лев Александрович Безыменский стал через много лет одним из известных российских специалистов по истории нацистской Германии и Второй мировой войны.

105

Правда. 1924. 17 ноября.

106

Хрущев Н.С. Время, люди, власть. (Воспоминания). Кн. 1. М.: Московские новости, 1999. С. 57.

107

Троцкий Л.Д. Сочинения. Т. 21. С. 345 – 346.

108

Протоколы допросов И.Э. Бабеля 29, 30, 31 мая, 3 октября 1939 г. // Архив ФСБ РФ. Без выходных данных. В протоколах дата встречи обозначена как 1924 г., хотя поэма «Дума про Опанаса» была написана в 1926 г. Либо встреча состоялась все-таки в 1926 г., либо Багрицкий в 1924 г. читал другое свое произведение.

109

Шуплов А. Смеясь, он дожил до 103 лет // Российская газета. 2003. 27 сентября.

110

Троцкий Л. Мой побег из Сибири. М.; Л.: Молодая гвардия, 1926. С. 3 – 4.

111

Троцкий Л. Сотрудникам и читателям «Молодой гвардии» // Правда. 1923. 6 июня; Он же. Письмо в редакцию «Молодой гвардии» // Правда. 1924. 14 мая; Троцкий Л.Д. Сочинения. Т. 21. С. 213 – 215, 216.

112

Красная звезда. 1924. 11 мая; Троцкий Л.Д. Сочинения. Т. 21. С. 219 – 235.

113

Троцкий Л.Д. Сочинения. Т. 21. С. 354 – 355.

114

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 95. Л. 1.

115

Там же. Ед. хр. 396. Л. 1, 2, 12 и др.

116

Чуковский К. Дневник 1901 – 1929. М.: Современный писатель, 1996. С. 238.

117

Чуковский К. Дневник 1901 – 1929. М.: Современный писатель, 1996. С. 501.

118

Там же. С. 292.

119

Там же. С. 76.

120

Анненков Юрий Павлович (1889 – 1974) – русский и французский живописец и график, художник театра и кино. Оформитель книг. В первые годы большевистской власти написал в модернистском стиле ряд портретов советских лидеров. В 1924 г. эмигрировал. Жил во Франции. В 1925 г. основал Общество художников-станковистов. Автор многочисленных портретов в плоскостной манере со свободными пятнами и контурами. Автор мемуаров.

121

Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. М.: Искусство, 1991. Т. 1. С. 260 – 285.

122

Golomstock I. Totalitarian Art in the Soviet Union, the Third Reich, Fascist Italy and the People’s Republic of China. New York: Icon Edition, 1990. P. 73.

123

Ленин В.И. ПСС. Т. 54. С. 130 – 131.

124

Raeff M. Russia Abroad. A Cultural History of the Russian Emigration, 1919 – 1939. New York: Oxford University Press, 1990. P. 189.

125

Документацию об этой высылке см. в: Очистим Россию надолго / Публ. А.Н. Артизова / Отечественные архивы. 2003. № 1. С. 65 – 96.

126

Стронг Анна Луиза (1885 – 1970) – американская журналистка прокоммунистической направленности, автор многих книг и статей с восхвалениями СССР и коммунистического Китая. В 1949 г. по указанию Сталина была выслана из СССР как «американская шпионка», по возвращении в США подвергалась преследованиям, на этот раз как советский агент. С начала 50-х гг. до конца жизни проживала в Китае. Активно поддерживала политику Мао Цзэдуна, в частности в период так называемой «культурной революции», участвовала в кампании чисток, а также в акциях хунвейбинов, несмотря на весьма пожилой возраст.

127

Известия. 1922. 30 августа.

128

Вскоре Стронг опубликовала в США книгу «Впервые в истории», в основном посвященную первым годам НЭПа в России, для которой Троцкий написал весьма комплиментарное предисловие (Strong A.L. First Time in History. Two Years of Russia’s New Life. New York: Boni & Liveright, 1924). Автор предисловия особенно хвалил «мисс Стронг» за то, что она не утаивала трудностей и «темных пятен», характерных для этого периода. Стронг со своей стороны не жалела хвалебных слов для Троцкого, который в течение ряда лет оставался ее кумиром. Особенно она одобряла запрет производства крепких спиртных напитков, рьяным сторонником которого был Троцкий.

129

Троцкий Л. Сочинения. Т. 21. С. 423 – 446.

130

Коминтерн и идея мировой революции: Документы. М.: Наука, 1998. С. 257 – 261.

131

Там же. С. 262 – 264.

132

The Trotsky’s Papers. 1917 – 1922. Edited and annotated by Jan M. Meijer // The Hague: Mounton & Co, 1964. Vol. 2. P. 462. Росмeр, который в своих воспоминаниях упоминал этот эпизод, рассказывал, что после вмешательства Троцкого бытовые проблемы были быстро решены (Rosmer A. Moscou sous Lenine. Les origines du communisme. Paris: Horay, 1953. P. 172 – 173).

133

Моризэ А. У Ленина и Троцкого. М., 1921. С. 62, 97, 106.

134

Троцкий Л. Пять лет Коминтерна. М.: Госиздат, [1924]. С. 138 – 196.

135

Леви Пауль (1883 – 1930) – деятель социал-демократического и коммунистического движения Германии, по профессии юрист. Социал-демократ с 1906 г. Во время Первой мировой войны был одним из организаторов левой группы «Спартак» (затем Союз Спартака). С января 1919 г. коммунист. С марта 1919 г. председатель компартии. Участвуя во II конгрессе Коминтерна (1920), выступил против авантюристического курса компартий, чреватого, по его мнению, их поражением. В феврале 1921 г. вышел из ЦК партии в знак протеста против «политики наступления», проводимой большинством в партийном руководстве. В апреле того же года исключен из партии и вскоре после этого возвратился в Социал-демократическую партию. Был депутатом рейхстага. Погиб при невыясненных обстоятельствах – выпал из окна.

136

Тальгеймер Август (1884 – 1948) – деятель германского социалистического и коммунистического движения. Социал-демократ с 1910 г. Один из основателей группы «Спартак» во время Первой мировой войны. С начала 1919 г. коммунист. В 1919 – 1923 гг. редактор центрального печатного органа компартии газеты «Роте фане». Один из руководителей подготовки вооруженного восстания в 1923 г., продиктованного Коминтерном и большевистским руководством. После неудачи этого курса отозван в Москву. Был подвергнут критике как «правый оппортунист». Работал в Коминтерне и преподавал в его учебных заведениях. В 1928 г. возвратился в Германию и вместе с Г. Брандлером основал вначале оппозиционную фракцию в компартии, а затем, после исключения из ее состава, оппозиционную компартию. Поддерживал связь с Троцким, но к руководимым им организациям не присоединился. В 1933 г. эмигрировал во Францию, в 1939 г. был интернирован, но в 1941 г. освобожден и выехал на Кубу, где жил, не участвуя в политической деятельности.

137

Рейтер (в период пребывания в компартии имел псевдоним Фрисланд) Эрнст (1889 – 1953) – германский политический деятель. С 1912 г. социал-демократ. Находясь в русском плену во время Первой мировой войны, примкнул к большевикам. В 1918 г. являлся комиссаром Республики немцев Поволжья. В 1919 г. возвратился в Германию и стал членом компартии. Выступив против курса на вооруженное восстание в 1921 г., Рейтер покинул партию и через некоторое время возвратился к социал-демократам. В 1931 – 1933 гг. был обер-бургомистром Магдебурга, в 1932 – 1933 гг. – депутат рейхстага. После прихода нацистов к власти был арестован и отправлен в концлагерь, где подвергался пыткам. Освобожден по настоянию международной общественности. Бежал в Великобританию, затем проживал в Турции. После Второй мировой войны возвратился в Германию. В 1947 г. был избран бургомистром Берлина, но реально возглавил администрацию западных оккупационных зон города. Занимал этот пост до своей смерти.

138

The Trotsky Papers. Vol. 2. P. 466, 468, 470.

139

Тельман Эрнст (1886 – 1944) – германский коммунистический деятель. В 1903 – 1917 гг. член Социал-демократической партии, в 1917 – 1920 гг. – Независимой социал-демократической партии. С 1920 г. коммунист. Один из организаторов попытки коммунистического восстания в Гамбурге в октябре 1923 г. В 1924 – 1943 гг. кандидат, затем член Исполкома Коминтерна, член его Президиума. С 1925 г. председатель компартии Германии. Один из виднейших ставленников Сталина в европейском коммунистическом движении. В 1933 г. Тельман был арестован гитлеровцами. В августе 1944 г. убит в концлагере Бухенвальд.

140

Кун Бела (1886 – 1938) – венгерский социалистический и коммунистический деятель. Социал-демократ с 1902 г. Будучи военнослужащим австро-венгерской армии во время Первой мировой войны, попал в русский плен в 1916 г., где присоединился к большевикам. В 1918 г. был инициатором создания венгерской группы РКП(б). Участвовал в Гражданской войне. В ноябре 1918 г. возвратился в Будапешт. Являлся одним из учредителей Венгерской коммунистической партии, а затем объединенной Социалистической партии, в состав которой вошли также социал-демократы. Объединенная партия провозгласила создание в марте 1919 г. Венгерской советской республики, в правительстве которой Кун занимал пост комиссара иностранных дел, но фактически руководил всей системой власти. После разгрома Советской республики бежал в Австрию, где был интернирован, но вскоре освобожден и отправился вновь в Россию. Осенью 1920 г. был назначен председателем Крымского ревкома и был одним из главных виновников (вместе с Р.С. Землячкой) массовых бессудных расстрелов белых офицеров, оставшихся в Крыму после эвакуации армии генерала Врангеля в Турцию. С 1921 г. работал в Исполкоме Коминтерна, выполняя многочисленные зарубежные миссии. В 1930-х гг. был переведен на работу в Гослитиздат и, таким образом, лишен политического влияния. Арестованный во время Большого террора, был расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.

141

Председатель Исполкома Коминтерна Зиновьев, по оценке Троцкого, «говорил примирительно, осторожно и вполне лояльно» (The Trotsky’s Papers. Vol. 2. P. 472).

142

Ibid. P. 470, 472, 474.

143

Коммунистический Интернационал в документах. Решения, тезисы и воззвания конгрессов Коминтерна и пленумов ИККИ. 1919 – 1932. М.: Партиздат, 1933. С. 166.

144

Там же. С. 186.

145

The Trotsky’s Papers. Vol. 2. P. 582, 584.

146

Адибеков Г.М., Шахназарова Э.Н., Шириня К.К. Организационная структура Комитерна. 1919 – 1923. М.: РОССПЭН, 1997. С. 38.

147

IV Всемирный конгресс Коммунистического Интернационала 5 ноября – 3 декабря 1922 г. Избранные доклады, речи и резолюции. М.; Пг.: Госиздат, 1923. С. 74 – 111; Троцкий Л.Д. Сочинения. Т. 12. Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции. М.; Л.: Госиздат, 1925. С. 302 – 345. Тезисы доклада, одобренные конгрессом, см.: Там же. С. 346 – 356.

148

The Trotsky Papers. Vol. 2. P. 760, 762, 764.

149

IV Всемирный конгресс Коммунистического Интернационала. С. 317 – 354.

150

Коммунистический Интернационал в документах. С. 350 – 353.

151

Там же. С. 353 – 356.

152

Бордига Амедео (1889 – 1970) – деятель итальянского социалистического и коммунистического движения. В 1919 – 1920 гг. был лидером абстенционистов (бойкотистов), призывавших к отказу социалистов от использования парламентских форм деятельности. В 1921 г. при основании компартии стал ее генеральным секретарем и фактически продолжал абстенционистский курс. В 1923 г. был отстранен Коминтерном от руководства партией. После эмиграции Л.Д. Троцкого краткое время сотрудничал с ним, но затем произошел разрыв. В 1930 г. Бордига был исключен из компартии. После Второй мировой войны он попытался возобновить политическую деятельность, основав Интернациональную коммунистическую партию, не получившую сколько-нибудь значительного влияния.

153

Серрати Джачинто Менотти (1872, по другим сведениям 1876 – 1926) – итальянский социалистический деятель. Член социалистической партии с 1892 г. Возглавлял максималистскую (центристскую) фракцию. В 1914 – 1922 гг. редактор партийной газеты «Аванти!». После образования компартии в 1921 г. выступал за слияние с ней социалистической партии. В 1924 г. стал членом компартии и был избран в состав ее ЦК.

154

The Trotsky Papers. Vol. 2. P. 768, 770.

155

Адибеков Г.М., Шахназарова Э.Н., Шириня К.К. Организационная структура Комитерна. С. 65.

156

В конце 1922 – начале 1923 г. 30 типографий по всей Германии круглосуточно печатали бумажные денежные знаки. Инфляция развивалась катастрофическими темпами – примерно 10% в час. В январе 1923 г. один американский доллар стоил 4,2 миллиарда немецких марок (Lowenstein H. Deutsche Geschichte von den Anfangn bis zur jungsten Gegenwart. Munchen: Herbig, 1982, S. 544).

157

Brockdorf-Rantzau U. Dokumente und Gedenken um Versailles. Berlin: Verlag fur Kulturpolitik, 1925. S. 208.

158

Зиновьев, однако, следил не только за международными делами, но и за поведением Троцкого и продолжал плести интриги. 31 июля он доносил Сталину: «Тут был на днях Раковс[кий]. Приезжал к Троцкому. К нам не заходил. Украину, по-моему, надо серьезно укрепить новыми крупн[ыми] людьми» ( Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) и Коминтерн, 1919 – 1943: Документы. М.: РОССПЭН, 2004. С. 159).

159

«Назначить революцию в Германии на 9 ноября» // Вестник Архива Президента Российской Федерации. 1995. № 5. С. 115.

160

Брандлер Генрих (1881 – 1967) – член Социал-демократической партии Германии с 1901 г. Был близок к К. Либкнехту. Во время Первой мировой войны присоединился к левой группе «Спартак». В 1916 г. был исключен из партии. Участвовал в Циммервальдской конференции социалистов, выступавших против войны (1915). Присоединился к компартии в момент ее основания на рубеже 1918 – 1919 гг. С 1919 г. член ЦК. В 1921 г. стал председателем компартии. С 1922 г. являлся членом Президиума Исполкома Коминтерна. В 1923 г. возглавил подготовку коммунистического вооруженного выступления в общегерманском масштабе. Был министром коалиционного правительства в Саксонии. После провала коммунистического путча в Гамбурге в октябре 1923 г. по требованию Коминтерна был снят с руководящих постов, но в апреле 1924 г. вновь избран в ЦК. В марте 1925 г. опять был лишен постов в партии. Уехал в Москву, где работал в центральном аппарате Коминтерна. В марте 1927 г. возвратился в Германию, где вместе с А. Тальгеймером организовал в компартии оппозиционную фракцию. В начале 1929 г. исключен из партии. Руководил группой исключенных коммунистов, образовавших оппозиционную компартию. Сотрудничал с Троцким, но вскоре порвал с ним. В 1933 г. эмигрировал во Францию, в 1940 г. на Кубу. В 1948 г. возвратился в Западную Германию. Жил в Гамбурге.

161

Это была уже вторая встреча с ведущими немецкими коммунистами в Москве. Первая состоялась в мае, и в ней участвовали с германской стороны Г. Брандлер, Э. Тельман, А. Маслов, П. Бетчер и Р. Фишер, а с русской – Троцкий, Радек, Бухарин и Зиновьев. На этой встрече были осуждены «правые», и от германской компартии советское правительство потребовало решительной борьбы за власть (Fischer R. Stalin and German Communism. A Study in the Origins of the State Party // Cambridge: Harvard University Press, 1948. P. 260).

162

The Communist International 1919 – 1943: Documents / Selected and edited by Degras J. London: Oxford University Press, 1960. Vol. 2. P. 17.

163

«Назначить революцию в Германии на 9 ноября». С. 117 – 118.

164

РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 3. Ед. хр. 30. Л. 2.

165

«Назначить революцию в Германии на 9 ноября». С. 122 – 124.

166

Там же. С. 124. Косвенным напоминанием о необходимости установить «календарный план» германской революции была статья Троцкого «Можно ли контрреволюцию или революцию сделать в срок?», опубликованная в «Правде» 23 сентября 1923 г.

167

«Назначить революцию в Германии на 9 ноября». С. 118 – 119.

168

«Назначить революцию в Германии на 9 ноября». С. 130.

169

РКП(б). Внутрипартийная борьба в двадцатые годы: Документы и материалы. 1923 г. М.: РОССПЭН, 2004. С. 205. Тем не менее в письме Склянскому от 25 августа Троцкий требовал развернуть работу в армии в том смысле, что «германские трудящиеся массы несомненно справятся с фашистами и создадут свою трудовую республику». Возможна, однако, интервенция со стороны Франции, Польши и других стран, что было бы только вступлением к удару по СССР. Поэтому надо практически готовиться к наступлению (Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) и Коминтерн. С. 168).

170

Там же. С. 182 – 184.

171

«Назначить революцию в Германии на 9 ноября». С. 138.

172

Знание – сила. 1989. № 7. С. 84.

173

Fischer R. Stalin and German Communism. P. 321 – 323.

174

Фишер Рут (настоящие фамилия и имя Эйслер Эльфрида) (1895 – 1961) – австрийская, а затем германская коммунистическая деятельница. Активно участвовала в создании компартии Австрии в 1918 г. В 1919 г. переехала в Германию. В 1921 г. вместе с Аркадием Масловым возглавила берлинскую партийную организацию. Оба они стали лидерами левого крыла партии, подвергая резкой критике партийное руководство, особенно после провала коммунистического вооруженного выступления в 1923 г. В 1924 – 1925 гг. совместно с Масловым Фишер возглавляла компартию. В 1926 г. поддержала объединенную оппозицию в ВКП(б) и по требованию руководства Коминтерна была исключена из партии. Являлась инициатором создания коммунистической организации Ленинбунд, вначале сотрудничавшей с Троцким. В 1929 г. попыталась возвратиться в компартию, но после отказа отошла от политической деятельности. В 1933 г. эмигрировала во Францию, где вновь недолгое время поддерживала связь с Троцким. В 1941 г. выехала на Кубу, а затем в США. Занималась изучением истории коммунистического движения. В 1948 г. выпустила книгу «Сталин и германский коммунизм». Позже возвратилась в Западную Германию, где опубликовала несколько политологических работ.

175

Известия ЦК КПСС. 1990. № 10. С. 177.

176

Боярчиков А.И. Воспоминания. М.: АСТ, 2003. С. 1121 – 1124.

177

Л. Рейснер, непосредственно участвовавшая в гамбургских боях, по возвращении в Москву написала книгу очерков об этом восстании (Рейснер Л. Гамбург на баррикадах. М.: Новый мир, 1924).

178

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 415. Л. 25 – 27.

179

РКП(б). Внутрипартийная борьба… С. 237.

180

Коминтернът и България (март 1919 – септември 1944 г.). София: Главно управление на архивите при Министерския съвет на РБ, 2005. Т. 1. С. 254.

181

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 2. Л. 12 – 14; Коминтернът и България… Т. 1. С. 255 – 256.

182

Известия ЦК КПСС. 1991. № 3. С. 207 – 208.

183

Знамя. 1990. № 3. С. 140.

184

Вопросы истории. 1989. № 2. С. 92.

185

Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б): Повестки дня заседаний. 1919 – 1929. М.: РОССПЭН, 2000. Т. 1. С. 260.

186

Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б): Повестки дня заседаний. 1919 – 1929. М.: РОССПЭН, 2000. Т. 1. С. 263.

187

Беленький Абрам Яковлевич (1882 или 1883 – 1941) – социал-демократ с 1902 г. В 1904 г. эмигрировал во Францию. Учился в большевистской школе в Лонжюмо, руководимой Лениным. В 1917 г. возвратился в Россию. С декабря 1917 г. работал во Всероссийской чрезвычайной комиссии, где занимал ответственные посты (комиссар по вопросам типографий, сотрудник отдела борьбы против должностных преступлений). С 1921 г. был ответственным за охрану высшего руководства РСФСР (затем СССР). С 1930 г. особоуполномоченный при председателе ОГПУ (с 1934 г. при наркоме внутренних дел). Отвечал за расследование личных дел сотрудников ОГПУ (НКВД). В 1938 г. снят с работы и арестован. Приговорен к пяти годам заключения. В 1941 г. вновь приговорен, на этот раз к смертной казни, и расстрелян.

188

Лакоба Нестор Аполлонович (1893 – 1936) участвовал в социал-демократическом движении с 1912 г. Вел партийную работу в Аджарии, Абхазии, затем на Северном Кавказе. В 1918 г. был заместителем председателя Сухумского военно-революционного комитета. В конце 1918 г. меньшевистским правительством заключен в тюрьму в г. Сухуми, весной 1919 г. выслан за пределы Грузии. Председатель Совета народных комиссаров Абхазии (1922 – 1930), а затем председатель ЦИКа Абхазии (1930 – 1936). В декабре 1936 г. неожиданно умер (ряд исследователей считают, что он был отравлен Л.П. Берией). Ему устроили торжественные похороны в Сухуми, но позднее Лакоба был объявлен «врагом народа». Его обвинили, в частности, в том, что в 1929 г. он помог Л. Троцкому «бежать из Сухуми в Турцию», хотя Троцкий был официально выслан в эту страну, что было хорошо известно. Все члены семьи Лакобы были репрессированы.

189

Hoover Institution Archives, N. Lakoba Сollection; Rayfield D. Stalin and His Hanchmen. New York: Random House, 2004. P. 95 – 96.

190

Первая статья появилась в «Правде» 28 декабря 1923 г.

191

Огонек. 1989. № 51. С. 17.

192

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 1 – 25.

193

Сталин И. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1946. Т. 6. С. 11, 27 – 45.

194

Там же. С. 35.

195

Хрущев Н.С. Время, люди, власть. Кн. 1. С. 27.

196

Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 249. Троцкий в своих воспоминаниях приводил выдержки из мемуаров Н.И. Седовой.

197

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 816. Л. 77.

198

Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 250.

199

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 816. Л. 75.

200

Правда. 1924. 30 января; Сталин И. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1946. Т. 6. С. 46 – 51.

201

Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 88.

202

Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 253. Младший сын Сергей все дальше отходил от политики – он вначале увлекался спортом, акробатикой, даже собирался стать цирковым артистом. Сергей допускал подчас экстравагантные выходки. Однажды советскому полпреду в Великобритании Раковскому сообщили, что на советском корабле в качестве юнги в Лондон прибыл без заграничного паспорта сын Троцкого Сергей. Юноша, разумеется, очень хотел сойти на берег. Полпреду не стоило больших усилий договориться с чиновниками британского министерства иностранных дел о том, чтобы Сергею разрешили в порядке исключения пребывание в Лондоне в течение нескольких дней. Позже Сергей поступил в Московский механический институт, где успешно учился, а по окончании занялся теплотехникой, став известным специалистом в этой области.

203

Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 107.

204

Воспоминание И.Я. Врачева, записанные Г.И. Чернявским 20 февраля 1990 г.

205

Галузевий державний архiв Служби безпеки України (далее ГДА СБУ). Од. зб. 33104 фп. Т. 1. Арк. 38 – 39.

206

Фрунзе Михаил Васильевич (1885 – 1925) – советский партийный, государственный и военный деятель. Социал-демократ с 1904 г., большевик. Подвергался арестам и ссылкам. В период Гражданской войны командовал армиями и фронтами. С 1920 г. командующий вооруженными силами Украины и Крыма, с 1922 г. заместитель председателя Совнаркома Украины. В 1924 – 1925 гг. заместитель наркома, а затем нарком по военным и морским делам СССР. Умер после операции, которая, по мнению современных специалистов, не являлась необходимостью. Ряд авторов высказывает мнение, что Фрунзе был убит врачами по приказу Сталина.

207

Берхин И.Б. Военная реформа в СССР (1924 – 1925). М.: Воениздат, 1958. С. 60 – 62.

208

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 116. Л. 17.

209

Залуцкий Петр Антонович (1887 – 1937) – социал-демократ с 1907 г. Вначале был близок к меньшевикам, с 1911 г. большевик. С 1916 г. – сотрудник Русского бюро ЦК РСДРП. В октябре 1917 г. – член Петроградского военно-революционного комитета. В годы Гражданской войны занимал политические посты в Красной армии. В 1922 г. – секретарь Уральского губкома партии. Затем секретарь Петроградского (Ленинградского) горкома партии. Участник оппозиционной группы Зиновьева и Каменева в 1925 г. Член объединенной оппозиции 1926 – 1927 гг. В декабре 1927 г. исключен из партии, но уже летом 1928 г. восстановлен после покаянного заявления. Занимал хозяйственные посты на периферии. В 1934 г. управляющий трестом Строймашина. В декабре 1934 г. арестован и затем приговорен к пятилетнему заключению за «соучастие» в убийстве С.М. Кирова. В январе 1937 г. приговорен к расстрелу Военной коллегией Верховного суда СССР и казнен.

210

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 116. Л. 16.

211

Минаков С. Сталин и его маршал. М.: Яуза; Эксмо, 2004. С. 317.

212

Уншлихт Иосиф Станиславович (1879 – 1938) – социал-демократ с 1900 г. Участвовал в деятельности польской, затем российской социал-демократии. С 1921 г. заместитель председателя ВЧК, затем ОГПУ. В 1925 – 1930 гг. заместитель наркома по военным и морским делам. В 1933 – 1935 гг. начальник Главного управления Гражданского воздушного флота. Арестован и расстрелян во время Большого террора.

213

Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 253.

214

В дополнение к назначению в Москву Ворошилов решением Политбюро был также назначен членом Президиума Реввоенсовета Республики (Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б). Повестки дня заседаний. С. 328).

215

Троцкий Л. Что и как произошло? Шесть статей для мировой буржуазной печати. Париж, 1929. С. 35.

216

Бухарин Н.И. Ленин как марксист. Л.: Госиздат, 1925. С. 3 – 5, 17.

217

Buranov Iu. Lenin’s Will: Falsified and Forbidden: From the Secret Archives of the Former Soviet Union. Amherst, N.Y.: Prometheus Books, 1994. P. 81 – 82.

218

Ibid. P. 82.

219

Троцкий Л. Портреты революционеров. С. 268 – 269.

220

Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 106.

221

Там же.

222

Некоторыми делегатами, по всей видимости, требование не делать записи и не разглашать происходившее нарушалось. Во всяком случае, слухи о «ленинском завещании» стали сразу же циркулировать в Москве, а затем и в других городах. Секретарь Зиновьева Пикель докладывал своему шефу 4 июня: «Вчера только один беспартийный спрашивал меня, верно ли то, что на съезде оглашалось письмо Ильича с характеристикой членов ЦК, причем отдельные фразы его пересказа вполне соответствуют тексту! В вузовских ячейках говорят об этом вдоль и поперек, конечно, с чудовищными извращениями и нелепицей» (РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 1. Ед. хр. 576. Л. 41).

223

Каганович Лазарь Моисеевич (1893 – 1991) – участник революционного движения в России, член большевистской фракции с 1911 г. С 1924 г. член ЦК РКП(б), с 1930 г. член Политбюро ЦК. Будучи одним из ближайших сподвижников Сталина, занимал многочисленные ответственные посты в государственном аппарате, являлся одним из основных проводников террористического курса. В 1925 – 1928 гг. генеральный секретарь компартии Украины. В 1957 г. в результате внутренней борьбы в руководстве КПСС был снят со всех постов как участник «антипартийной группы», в 1961 г. исключен из КПСС. Последние годы жизни проживал в Москве в качестве персонального пенсионера. Автор малосодержательных мемуаров «Памятные записки», фактически пересказывавших сталинский краткий курс истории ВКП(б) (опубликованы посмертно).

224

Каганович Л.М. Памятные записки. М.: Вагриус, 1996. С. 360.

225

Тринадцатый съезд РКП(б). Май 1924 г.: Стенографический отчет. М.: Политиздат, 1963. С. 146 – 159.

226

Тринадцатый съезд РКП(б). Май 1924 г.: Стенографический отчет. М.: Политиздат, 1963. С. 229 – 237.

227

Тринадцатый съезд РКП(б). С. 184 – 194, 163 – 165, 224 – 225. В том же духе, но несколько более осторожно на пленуме Харьковского губкома партии 18 июня 1924 г. секретарь губкома К.О. Киркиж объяснял появление в партии оппозиции давлением «новой буржуазии». Не называя Троцкого по фамилии, он заявлял, что оп позиция существует «в скрытом виде, среди нее находятся тонкие политики» (Державний архiв Харкiвської областi Респубiки України. Ф. 1. Оп. 1. Од. зб. 1094. Арк. 56).

228

Там же. С. 251.

229

Дискуссия 1923 года; Материалы и документы. М.; Л.: Госиздат, 1927. С. 138. «Что 46 стояли за группировки – это общеизвестно, – сказал Зиновьев. – Разве вы не помните, как тов. Крыленко, наш первый помощник верховного прокурора республики, требовал в печати, чтобы была юридическая формулировка, что такое фракция и что такое группировка (смех), ибо без этого вообще нечего-де говорить о демократии. Я думаю, советские юристы могли бы найти занятие более полезное, чем это. Мы не нуждаемся в юридических формулировках» (Там же).

230

Об этом рассказали Троцкому, и он зафиксировал возникшую полемику между Зиновьевым и Сталиным в своем письме Луначарскому, написанном в марте 1926 г., в ответ на письмо Луначарского от 3 марта. Зиновьев заявил тогда: «После того, что сказано обо мне [о Троцком], нельзя было оставлять меня [Троцкого] в Центральном комитете» (ЦДАГОУ. Ф. 1. Оп. 1. Од. зб. 242. Арк. 5).

231

Тринадцатый съезд РКП(б). С. 591.

232

Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 244 – 245.

233

Троцкий Л. Ленин как национальный тип. Л.: Госиздат, 1924.

234

Там же. С. 5.

235

Там же. С. 7 – 8.

236

Троцкий Л. Ленин как национальный тип. Л.: Госиздат, 1924. С. 8.

237

Троцкий Л.Д. О Ленине: Материалы для биографа. М.: Госиздат, 1924.

238

Эта часть была выпущена с небольшими изменениями отдельной брошюрой, датированной 5 марта 1924 г., в предисловии к которой Троцкий писал о свойствах собственной памяти: «Я очень плохо запоминал расположение городов и даже квартир… Долгое время я очень плохо запоминал человеческие лица, но в этом смысле я сделал весьма значительные успехи. Зато я очень хорошо запоминал и запоминаю идеи, их сочетание и беседы на идейные темы. Что эта оценка не субъективна, я имел возможность убедиться путем проверки много раз; другие лица, присутствовавшие при той же беседе, что и я, передавали ее нередко менее точно, чем я, и принимали мои поправки» (Троцкий Л.Д. Ленин и старая «Искра». М.: Госиздат, 1924. С. 5). Аналогично оценивал Троцкий свойства своей памяти и в написанных позже мемуарах (Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 1. С. 9).

239

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 289. Л. 43.

240

Первый среди равных (лат.).

241

Печать и революция. 1924. № 4. С. 162.

242

Красная новь. 1924. № 4. С. 341 – 343.

243

Квиринг Э. Ленин, заговорщичество, Октябрь. М.: Госиздат, 1924.

Квиринг Эммануил Ионович (1888 – 1937) – социал-демократ с 1911 г., с 1912 г. большевик. В 1913 – 1914 гг. секретарь большевистской фракции 4-й Государственной думы. В 1914 г. выслан в г. Екатеринослав. В 1917 – 1918 гг. председатель Екатеринославского комитета большевиков и председатель местного совета. Во время Гражданской войны на военно-политической работе. В 1923 – 1925 гг. – первый секретарь ЦК КП(б) Украины. Затем работал заместителем председателя Госплана СССР, заместителем наркома путей сообщения СССР. В 1934 – 1937 гг. – директор Экономического института Коммунистической академии. Арестован во время Большого террора, приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР к смертной казни и расстрелян.

244

Так в тексте. См.: Илизаров Б.С. Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма. М.: Вече, 2002. С. 140.

245

Решение об отпуске Троцкого было принято Политбюро 24 июля (Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б). Повестки дня заседаний. С. 314).

246

Эльцин Виктор Борисович (1900 – 1937) – сын Б.М. Эльцина. Активно участвовал в установлении большевистской власти. В 1918 г., несмотря на юный возраст, был председателем Вятского губисполкома. Позже – член редколлегии собрания сочинений Троцкого. Участник объединенной оппозиции. В декабре 1927 г. исключен из ВКП(б) и сослан. В следующие годы подвергался арестам. Расстрелян во время Большого террора.

247

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 396. Л. 27, 29.

248

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 388; Работы Л.Д. Троцкого в фондах Библиотеки Академии наук СССР. СПб., 1991. С. 57 – 58.

249

«Издание было пресечено на полном ходу», – писал Троцкий Рязанову (РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 559. Л. 5).

250

Старцев В.И. Второй раунд смертельной схватки // Троцкий Л.Д. Уроки Октября (с приложением критических материалов 1924 года). Лениздат, 1991. С. 38.

251

Старцев В.И. Второй раунд смертельной схватки // Троцкий Л.Д. Уроки Октября (с приложением критических материалов 1924 года). Лениздат, 1991. С. 48.

252

Каменев Л.Б. Партия и троцкизм. (Уроки партийной истории). М.; Л: Госиздат, 1924; Он же. Ленинизм или троцкизм // Троцкий Л.Д. Уроки Октября (с приложением критических материалов 1924 года). С. 126 – 189.

253

Сталин И. Троцкизм или ленинизм? // Троцкий Л.Д. Уроки Октября (с приложением критических материалов 1924 года). С. 190 – 212; Сталин И. Сочинения. Т. 6. С. 324 – 357.

254

Троцкий Л.Д. Уроки Октября (с приложением критических материалов 1924 года). С. 213 – 258.

255

Там же. С. 305 – 322; Правда. 1924. 2 ноября.

256

Правда. 1924. 9 декабря; Молотов В. Об уроках троцкизма. По поводу книги Л. Троцкого «О Ленине». М.; Л.: Госиздат, 1925.

257

Правда. 1924. 9 декабря; Молотов В. Об уроках троцкизма. По поводу книги Л. Троцкого «О Ленине». М.; Л.: Госиздат, 1925. С. 36 – 37.

258

Вардин (настоящая фамилия Мгеладзе) Илларион Виссарионович (1890 – 1941) – советский партийный работник и журналист, общественный деятель. Социал-демократ с 1906 г., большевик. Во время Гражданской войны начальник политотдела Первой конной армии С.М. Буденного. После войны на пропагандистской работе. Участвовал в «новой оппозиции» 1925 г. и объединенной оппозиции 1926 – 1927 гг. В конце 1927 г. исключен из партии и сослан. Возвращен из ссылки и восстановлен в партии в 1928 г. после подачи покаянного заявления. В 1935 г. вновь исключен из партии и арестован, приговорен к 10 годам заключения. Расстрелян в 1941 г., после нападения Германии на СССР.

259

Троцкий Л. Избыток усердия // Большевик. 1924. № 12 – 13. С. 92 – 104.

260

Там же. С. 105 – 109.

261

Каменев Л. Был ли Ленин вождем пролетарской революции. (К переписке т. Троцкого с Чхеидзе и т. Ольминским). [Юзовка]: Рабочий Донбасса, 1925.

262

Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 259.

263

Там же. С. 19 – 23.

264

См., например: Каменев Л.Б. Ленинизм или троцкизм. Харьков: Пролетарий, 1925; Каменев Л., Сталин И. Против троцкизма. Крымгосиздат, 1925; Ленин о Троцком и троцкизме. М.; Л.: Госиздат, 1925; Ленин о Троцком и троцкизме. Л.: Прибой, 1925; Ленин о Троцком и троцкизме. Хабаровск: Дальбюро ЦК РКП(б), 1925.

265

Чуковский К. Дневник 1901 – 1929. С. 297.

266

РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 1. Ед. хр. 103. Л. 122.

267

Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций. Поправки и дополнения к литературе эпигонов. Берлин: Гранит, 1932. С. 102 – 109.

268

Комсомольская правда. 1988. 22 октября.

269

Сталин И. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1947. Т. 6. С. 357.

270

Троцкий Л. Дневники и письма. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1994. С. 91.

271

Коммунистическая оппозиция в СССР. Т. 1. С. 119.

272

Там же. С. 123.

273

Там же. С. 110.

274

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 108. Л. 44 – 45.

275

Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций. С. 198.

276

Большевистское руководство: Переписка. 1912 – 1927. М.: РОССПЭН, 1996. С. 298 – 299.

277

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 377. Л. 49 – 52; Известия ЦК КПСС. 1991. № 8. С. 183 – 185.

278

Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов конференций и пленумов ЦК. М.: Политиздат, 1984. Т. 3. С. 323 – 324.

279

Роговин В. Была ли альтернатива? М.: Терра, 1992. С. 200 – 204.

280

Сталин И. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1947. Т. 7. С. 379 – 380.

281

Андреев А.А. Воспоминания, письма. М.: Политиздат, 1985. С. 155.

282

Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 3. С. 330.

283

Л.Б. Красин высказывал в октябре 1925 г. убеждение, что работа в Главконцесскоме носит спокойный и малоответственный характер (Красин Л.Б. Письма жене и детям // Вопросы истории. 2002. № 5. С. 118).

284

Однажды, увидев входивших в зал заседаний Троцкого и Радека, Ворошилов воскликнул: «Смотрите, вон идут Лев и его хвост». Радек мгновенно отреагировал эпиграммой: «У Ворошилова пустая голова, Все мысли в кучу свалены. Уж лучше быль хвостом у Льва, Чем задницей у Сталина».

285

Международный институт социальной истории в Амстердаме. Кол. Александра Бекмана. Папка III (10). Письмо А. Бекмана И. Дон Левину от 4 августа 1927 г. На англ. яз.

286

Там же. Кол. Б.К. Суварина. 11 апреля 1957 г. 1 л.

287

В 1987 г. повесть была переиздана журналом «Знамя». № 12. С тех пор проблема смерти Фрунзе неоднократно обсуждалась в литературе (см.: Зенькович Н.А. Тайны кремлевских смертей. М., 1995. С. 166 – 181; Медведев Р. О смерти М.В. Фрунзе и Ф.Э. Дзержинского // Военно-исторический журнал. 1989. № 3).

288

Серебрякова Г. Моей дочери Зоре о ее отце // Родина. 1989. № 6. С. 31.

289

Там же.

290

Наше Отечество: Опыт политической истории. М.: Терра, 1991. Т. 2. С. 192.

291

Коммунистическая оппозиция в СССР. Т. 1. С. 152 – 157.

292

Там же. С. 154.

293

Коммунистическая оппозиция в СССР. Т. 1. С. 157 – 158.

294

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 130. Л. 164.

295

Там же. Л. 168.

296

Там же. Л. 174.

297

Коммунистическая оппозиция в СССР. Т. 1. С. 163 – 166.

298

XIV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б) 18 – 31 декабря 1925 г.: Стенографический отчет. М.; Л.: Госиздат, 1926. С. 166.

299

Там же. С. 318.

300

Известия ЦК КПСС. 1991. № 8. С. 180 – 183.

301

На объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 9 апреля 1928 г., вспоминая о том периоде, Каганович сказал: «Мы к делу подбора людей, к делу подбора работников в значительной мере подходили под политическим углом зрения, обеспечивающим единство партии, обеспечивающим правильную политическую линию» (РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Ед. хр. 18. Л. 103).

302

Троцкий Л. Портреты революционеров. С. 229 – 230.

303

Иллюстрированная Россия. 1925. № 16. С. 4; Юниверг Л. «Главкомштык» глазами русских парижан // Голос (Израиль). 2009. 19 февраля.

304

РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 1. Ед. хр. 78. Л. 1; Драбкин Я.С. Идея мировой революции и ее трансформации // Коминтерн и идея мировой революции. С. 36.

305

Советский Юг. 1924. 16 апреля.

306

Троцкий Л. Восемь лет. Итоги и перспективы. М.: Госиздат, 1926.

307

РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 376. Л. 118 – 126.

308

Троцкий Л. К социализму или к капитализму? М.; Л.: Плановое хозяйство, 1926. С. 9.

309

Сталин И. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1948. Т. 8. С. 275 – 276.

310

Троцкий Л. К социализму или к капитализму? C. 60 – 61.

311

Троцкий Л. Борьба за качество. М.: Плановое хозяйство, 1926.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.