Условно пригоден к службе

      Успев снова привести камеру в готовность, я еще раз крикнул вниз: – Герт, едь быстрее, быстрее, едь, едь, ну давай же, едь! Медленно и не пропуская ни одной ямы, мы приближались. Теперь уже мы обогнали грохочущий поезд. Я все фиксировал своим объективом. Зенитную установку, товарные вагоны, вагон с охраной, снова зенитку, и, наконец, оба тепловоза. Поезд снова прогремел мимо нас.
      Через переезд без шлагбаума мы переехали пути и продолжили гнаться за эшелоном уже с другой стороны – по федеральному автобану, пока не обогнали поезд в Замтенсе. На полном ходу мы помчались дальше по направлению к Лицову. Инфракрасные съемки у обоих "свежих" из школы БНД должны были получиться в любом случае. После короткого инструктажа обоих ребят мы спрятали наш джип на какой-то боковой улочке. Перед нами был большой грузовой вокзал. Длинный товарный поезд стоял рядом с главным путем.
      Чтобы не терять опасный эшелон из вида, мы залезли в вагон этого стоящего товарняка и оставили сдвижную дверь открытой на полметра. Весь грузовой вокзал был темным, освещение выключено. На ясном небе мерцали звезды. Тут мы услышали шум приближающегося эшелона. Я снова нажал на кнопку записи моей видеокамеры. Эшелон ехал очень медленно. И тут произошло что-то совершенно непредвиденное.
      Завизжали тормоза, и вдруг поезд остановился прямо перед нами. Ко всему прочему, все освещение сортировочного вокзала снова включилось. За секунду стало светло, как днем. Как раз напротив нашего убежища стоял вагон с советскими солдатами. Почему поезд вдруг остановился, мы не могли определить. У меня было плохое предчувствие. Тут началась суматоха.
      Сильно вооруженные солдаты выпрыгнули из вагона и побежали, быстро распределившись вдоль поезда. И тут ночную тишину прорезал выстрел из автомата. Герт и я на мгновение молча взглянули друг на друга. Потом я взял инициативу на себя: – Давай, сматываемся отсюда. Нужно бежать! Вперед! Мы открыли сдвижную дверь с противоположной стороны вагона и выползли наружу. Если бы русские заметили нас сейчас, возникли бы очень большие проблемы. Мы посчитали до трех и побежали прочь. Через пятьдесят метров нам посчастливилось увидеть небольшую дачную колонию.
      Мы побежали так быстро, как только могли, и сходу перемахнули через старый забор из проволочной сетки. Герт приземлился между чаном с водой и кучей удобрений. Я грохнулся на овощную грядку. Пару секунд мы помолчали, ощупывая наши кости. Казалось, все было в порядке. Потом прислушались в сторону железной дороги. Там все еще что-то происходило, но с нашей стороны, возле стоящего товарного поезда, все, казалось, было тихо. – Дружище, у меня все болит, – простонал я. Но с этим можно было жить.
      Герт, все еще лежа на спине, как майский жук, тоже простонал: – Приземление точно по уставу, господин капитан. Нога, задница, голова, санчасть.
      Тихо пробираясь по садам, мы добрались до такого места, которое было достаточно далеко, чтобы мы чувствовали себя в безопасности, но все-таки могли отсюда наблюдать за поездом. Через минут десять он снова поехал. Мы все еще не могли сообразить, что случилось. Сначала мы, конечно, заподозрили наших новичков в жилом автомобиле. Может быть, ребята как-то привлекли к себе внимание? Но вскоре выяснилось, что они тут были не причем. В их фургоне было все спокойно.
      Почему произошел выстрел, нам так и не удалось выяснить. Возможно, случайно – из не поставленного на предохранитель автомата. Но остановка поезда привела к тому, что нам удалось сделать прекрасные снимки атомных боеголовок. Американцы предоставили нам фотоаппарат с инфракрасной техникой, и эти фотографии были настолько четкими, что можно было даже прочитать серийные номера на боеголовках.
      На обратном пути мы остановились у Ларри. Нас распирало любопытство, как все прошло тут. Американца будто подменили. Когда мы дошли до снимков и измерений, он от радости исполнил какой-то пляс, напоминающий танец индейца, вызывающего дождь. – У меня все в этих ящиках. Это не просто хорошо – это супер. Такого никогда раньше не было. Суперработа с вами, ребята, суперработа!
      Удовлетворенные и гордые, мы поехали в Замтенс, чтобы обсудить с начальником станции подробности работы со следующим эшелоном. Железнодорожник глядел на нас с видом триумфатора, жаждущего похвалы: – Ну, как? Как я это все вам устроил? Я просто остановил поезд на сортировочной станции. Это было здорово, правда? Герт не знал, плакать ему или смеяться. – Так это были вы? С грязными от красной глины волосами, в совершенно порванных брюках и с большой дырой на шелковой куртке, Герт смотрел на нашего помощника так, будто прямо здесь и сейчас готов был предать его суду Линча. Мы взяли с нашего начальника вокзала обещание, что он больше не будет заниматься никакими импровизациями.
      Операция "Черная нога" продолжилась следующим вечером. В 17.00 мы снова находились на исходной позиции. До 1.30 ночи наше терпение опять подверглось испытанию. Затем вдоль дамбы пополз следующий атомный эшелон. Сегодня пришло время использовать "Папу Медведя". Чтобы получить совершенно точные сравнительные измерения, американцам нужны были эти специальные данные. Ларри заверил нас, что они тогда будут в состоянии точно замерять данные всех последующих эшелонов.
      Но для этого поезд опять нужно было остановить. На станции Замтенс мы подготовили все. Ларри включил "Папу Медведя". Потом он спрятался в своем укрытии. Мы заранее достали "Трабант". Теперь мы загнали эту маленькую машину на железнодорожный переезд и оставили стоять на путях. Двое наших людей копошились вокруг нее. Я стоял на вокзале у нашего друга. Герт укрылся на противоположной стороне, в сарае, вооружившись фотоаппаратом.
      "Ядерный экспресс" вкатился на станцию. Но на светофоре был красный свет, а шлагбаум оказался закрыт. С громким визгом поезд остановился. Наш начальник станции вышел наружу и заговорил с машинистом. Русские были взбудоражены. Расчет зенитки спрыгнул с платформы и побежал по направлению к "Трабанту". Какой-то прапорщик вытащил пистолет. Вдруг я испугался, что наша акция сорвется. Солдаты получили приказ стащить машину с путей.
      Прапорщик говорил с машинистом, а затем с начальником станции. Дико жестикулируя, все еще с пистолетом в руке, он потребовал срочного возобновления движения эшелона. Начальник станции быстро побежал обратно. Не оборачиваясь ко мне, он бросил на бегу: – Времени хватило? – Подержите еще пару секунд, – прошептал я в его сторону. Через короткое время светофор дал "зеленый", и военный эшелон покатил дальше. Все прошло без сучка и задоринки. По словам Ларри, более точных измерений и быть не могло. На следующий день мы все разобрали. Аппаратуру демонтировали, только валун "Медвежонок" остался лежать у путей. С помощью уже полученных сведений он теперь мог один справляться с замерами данных всех последующих поездов.
      Воодушевление от Берлина до Вашингтона
      Вернувшись в Берлин, мы увидели, что там творилось что-то неописуемое. Американцы установили за домом большой раскладной гриль, выставили батарею ящиков со спиртными напитками и организовали салатный буфет. Гассинг и несколько новых сотрудников филиала 12 YA, прилетевшие за это время из Пуллаха, уже праздновали победу. Мы присоединились к ним и выпили по бокалу пива. Со всех сторон нас хлопали по плечу. Было немало громких речей. Нам передавали наилучшие поздравления из Мюнхена. Тогда я еще не знал, что у похвал БНД "срок хранения" меньше, чем у йогурта.
      Новоприбывшие из Пуллаха сообщали, что курирующий нас начальник 12-го подотдела (Unterabteilungsleiter, сокр. UAL 12) уже получил поздравления от начальника Первого отдела и даже от самого президента БНД. В конце концов, ведь это именно "его" персонал так хорошо поработал. Герт сразу скис, услышав это. Я понял это по его выражению лица. Как они могли пускать в потолок пробки от шампанского там, в Пуллахе, если именно они чуть не испортили все дело!
      Перед тем, как мы покинули вечеринку, Ларри Восецки отвел меня в сторону: – Ты поехал бы со мной дней через десять снова на Рюген, чтобы вывезти "Медвежонка"? Я приеду в Ганновер и сам заберу тебя. Ты ведь живешь где-то неподалеку.
      Похоже, уже в этот момент мне стало понятно, что нам нужно быть чертовски внимательными. Как бы милы и приятны в общении не были бы американцы, у них были ушки на макушке. Они настоящие профессионалы в разведке и потому стараются узнать все. Даже о своих партнерах. Американцы – в отличие от наших людей – всегда были очень сконцентрированы, любопытны и заинтересованы. Они интересовались всем, даже такими банальными вещами, как кличкой собаки одного из наших сотрудников. Да, их интересовало буквально все.
      Через две недели Ларри вернулся. Мы закрыли совместную операцию. – У нас царит настоящее воодушевление, – рассказывал он мне. – Проинформировали даже лично нашего президента. Скоро последует раздача наград и премий. А потом он вдруг выпалил: – И я тоже получил поощрение. На следующей неделе за государственный счет полечу во Флориду. Меня пригласили с семьей в специальный отпуск. Даже испанская подруга по переписке моей дочери, она как раз у нас в гостях, была приглашена. А как у тебя? Что ты получил? Мне не оставалось ничего, кроме как с сожалением пожать плечами. За это время никто ко мне не обращался. Но чтобы совсем не потерять лицо, я коротко ответил: – Ты знаешь, все еще будет. У нас всегда все длится дольше.
      На самом деле, за мою работу на Рюгене я не получил, конечно, ничего, совсем ничего. После возвращения в Берлин Гассинг гордо сообщил мне, что ему было присвоено звание подполковника. Через пару недель ему и нашему руководителю в Пуллахе за их мужественные и смелые действия в ходе операции по слежению за вывозом русских ядерных ракет были вручены наивысшие военные награды, которыми американцы награждают иностранцев.
      Еще через несколько недель американцы позвали меня в подвал. Дего и его штаб разместились в комнате для переговоров. Он торжественно зачитал благодарственное письмо своего президента Джорджа Буша-старшего. Буш, сам в прошлом директор ЦРУ, обращался ко всем, кто был в те дни на острове Рюген. Вот что дословно говорил Дего: – Особая благодарность Герту и Норберту. Я с большой радостью принял к сведению их грандиозное участие в операции. Я могу гарантировать вам, что американцы еще никогда не приближались так близко к русским ядерным боеголовкам. Прилагаемая видеокассета с этого времени мой самый любимый фильм. Большое спасибо вам за это и передайте в Германию самые лучшие мои пожелания.
      Герт и я вопросительно переглянулись. Общий смех всех двадцати американцев. В комнате выключили свет, и кто-то нажал на кнопку "дистанционки". – Вот та сцена, которая так понравилась президенту, – услышал я голос Дего. На экране был виден русский эшелон. Потом кто-то увеличил звук. Шум поезда, рычание мотора машины. Затем мы услышали: "Поймал ты его, черт побери, ты его поймал? Да, черт побери, да, но он едет слишком быстро. Поддай газу, Герт, поддай газу. Да, едь же, наконец… Черт, я ничего не вижу. Герт, едь быстрее, быстрее, едь же, едь, едь… "
      Нам на самом деле было не по себе. Во время записи мы совсем не подумали о звуке. По возвращении мы тут же отдали пленки американцам и никогда больше их не видели. До этого киносеанса в подвале… Когда свет снова включили, наши первые слова утонули в буре продолжительных аплодисментов. Этот момент оказался для меня очень волнующим. Герт тоже был тронут.
      Но в то же время нам было очень стыдно за флегматичное поведение наших собственных начальников. Гуляя чуть позже по окружавшему виллу парку, я сказал Герту: – Это просто удивительно. Мы немецкие офицеры и работаем для Федеративной Республики Германия. Но если нам что-то нужно – материал, поддержка, профессиональные знания – приходится обращаться к американцам. Даже похвалу и благодарность мы получили оттуда. Разве это не абсурд?
      А потом последовала еще одна ложка дегтя, которая прибавилась к нашей рюгенской операции. Мы пообещали нашу поддержку начальнику вокзала в Замтенсе. Пуллах тоже пообещал нам, что вступится за него перед дирекцией федеральных железных дорог в Ростоке. Но вдруг через пару недель их позиция резко и неожиданно изменилась: – Как вы могли пообещать что-то подобное? Правовой отдел как раз проверяет, не следует ли подвергнуть вас самих дисциплинарному взысканию. Радуйтесь, если вам самим удастся вывернуться.
      Чужие письма с Востока
      Моя работа на Федеральную разведывательную службу началась осенью 1984 года и полностью изменила всю мою жизнь. И это несмотря на то, что я уже прошел немало испытаний для моих нервов, включая службу в специальных подразделениях и в штабах Бундесвера. Кроме того, в предложении перейти из армии в секретную службу, которое я получил, речь вовсе не шла об операциях, подобных показанным в фильмах о Джеймсе Бонде с его постоянной борьбой против красивых вражеских шпионок. Нет, задание предполагалось более чем банальное. И мне вскоре стало ясно, что я не смогу довольствоваться этим долго.
      2 октября 1984 года, четверг, незадолго до моего 31-го дня рождения, был моим первым рабочим днем в качестве сотрудника БНД. Мне нужно было явиться в региональное подразделение города Ганновера. Я припарковал машину за Оперным театром и двинулся пешком на Театерштрассе, недалеко от центральной площади Крёпке и Главного вокзала. Цель находилась в доме под номером 4/5, в котором, среди прочего, была еще контора по прокату машин. Я изучил таблички на доме. Сыскное бюро, страховая компания, маклер по недвижимости и – вот как раз это могло быть моим профессиональным гнездышком – странно звучащее название "Отдел документации главного управления статистики связи". Это загадочное предприятие занимало четвертый и пятый этажи.
      Доброжелательная, немного полноватая дама встретила меня. Она была секретаршей отдела. Когда открылась дверь кабинета шефа, я встретился взглядом с ослепительно голубыми глазами седоватого пожилого господина, возраст которого я спонтанно оценил в 60-65 лет. Он был среднего роста и стоял, немного наклонившись ко мне. Мое первое впечатление было раздвоенным. Тело человека было как бы измученным и усталым, но мимика и жесты выдавали в нем живой и подвижный ум.
      С некоторой ухмылкой он начал знакомиться. – Ну, скажите же, наконец, что вы у нас хотите делать? Я читал ваше дело. Офицер Бундесвера, лучшие характеристики, окончили военное училище с отличием, парашютист, специалист по рукопашному бою. И теперь вас направили сюда, в эту темницу…
      Мужчина представился мне как Бенсберг. Он был дружески настроен, но вел себя так, как будто это все ни к чему его не обязывало. Беседа закончилась обычной фразой: – Если у вас возникнут проблемы… Это мы уже знали. То, что Бенсберг был таким открытым и непринужденным, вызвало у меня к нему симпатию. – Вы, конечно, хотели бы услышать, какая классная у нас здесь фирма. Но, увы, тут я ничем не смогу помочь. На самом деле, это настоящая дерьмовая лавочка. Но если вы хотите услышать что-то настоящее по теме разведки, то приходите ко мне. Я вам кое-что расскажу. Но только не путайте БНД и то, что вы тут увидите, с разведслужбой.
      Шеф вызвал своего заместителя, некоего господина Димитроффа. – Ну, теперь вы познакомитесь с настоящим сотрудником БНД. Он только, можно сказать, слишком уж долго в ней служит. Бенсберг еще раз улыбнулся и провел ладонью перед лицом. – Еще кое-что. Рассказывайте ему как можно меньше. Это маленький профессионал. Тут в дверь постучали. Перед нами стоял высокий человек с широкой дружеской улыбкой. Он представился как уполномоченный по вопросам безопасности (Sicherheitsbeauftragter, сокращенно – SiBe) отдела 14 СС. Господин Димитрофф, похоже, волновался больше меня. Его щеки были ярко-красными. Верный признак повышенного давления.
      Бенсберг закурил сигарилло. При этом я заметил, что еще одна такая же маленькая сигара уже дымилась в пепельнице на подоконнике, а третья – в пепельнице на его письменном столе. Как потом выяснилось, это была одна из странностей "Дядюшки Бена". И в этот же момент я заметил еще одну его особенность.
      Во время беседы у него в руке вдруг оказался конец галстука Димитроффа. Пока Дядюшка Бен говорил и поучал, он все время постукивал Димитроффа пальцем по груди и незаметно понемногу тянул за галстук, так что узел затягивался. Эту сцену я наблюдал с ним не один раз. Иногда кому-то просто приходилось вырывать из руки Дядюшки Бена конец галстука, чтобы тот его случайно не задушил. Самой знаменитой жертвой Дядюшки Бена был, несомненно, во время одного из своих визитов в Ганновер тогдашний президент БНД Клаус Кинкель, в будущем министр иностранных дел ФРГ. А в этот момент Димитрофф стоял совершенно беспомощный, не в силах пошевельнуться, перед своим шефом, который его, по всей вероятности, умышленно третировал. Было видно, что Димитроффу это все крайне неприятно. Потому он поторопился попросить меня зайти к нему в кабинет.
      Димитрофф сказал, что флаг федеральной службы и карта Германии его собственные. Его кабинет был образцом порядка. На подоконнике даже стояли цветы. – И вы еще не знаете, что мы тут делаем? – вдруг услышал я его голос, тихий для дополнительной таинственности. – Тогда пойдемте.
      Мы прошли по длинному коридору. Справа и слева находились маленькие бюро. В заднем конце коридора была открыта тяжелая бронедверь защищенного помещения служебного архива. Этот участок дополнительно охранялся еще и сигнализацией. В середине коридора слева была дверь в кабинет Димитроффа, а напротив – дверь в так называемое паровое помещение. Внутри него стояло пять больших столов. В центре каждого из них была установлена форсунка на ножке. Внешне она была похожа на настольный микрофон. Ящиков у столов не было. Вместо них были большие баки с дистиллированной водой. Если включить такую аппаратуру, то из форсунки выходил горячий водяной пар. На отдельном столе лежали большие пачки связанных бечевкой писем.
      – Ну, господин Даннау, – сказал Димитрофф с определенной гордостью в голосе, – здесь, стало быть, вскрывают почту. В этот момент в помещение вошел еще один сотрудник. В руке у него была пачка вскрытых писем. После короткой демонстрации он начал их гуммировать и проглаживать горячим утюгом, чтобы снова их запечатать. Это был работник группы по обработке писем из ГДР. Команда состояла из еще двух мужчин, двух женщин и меня. Затем присоединился еще один коллега. Кроме того, существовала еще и "польская" команда из трех человек.
      Под прикрытием Г-10
      Итак, мне предстояло читать чужую почту. Вначале я наивно полагал, что речь идет о перлюстрации писем подозрительных лиц, попавших под наблюдение государства. Вовсе не так. Мы без всякого выбора получали наобум выхваченные письма граждан ГДР, которые те отправляли адресатам в Федеративной Республике.
      Все это проходило под лозунгом "получения стратегической информации для обеспечения внешней безопасности ФРГ". Под этим прикрытием мы ежеквартально получали от соответствующих судей полномочия на нарушение Г-10. Г-10 означало ссылку на Десятую статью Основного закона, гарантировавшую право на тайну почтовой переписки. Мы же могли законно нарушать Конституцию, прикрываясь спорными законами о чрезвычайном положении.
      Наша деятельность проходила так. Каждое утро в восемь часов два сотрудника на машине "Опель-Кадет-Караван" отправлялись на главный почтамт Ганновера, располагающийся около Главного вокзала, в десяти минутах ходьбы от здания нашего отдела. Из соображений безопасности этим двоим приходилось двадцать минут кружить по городу, "заметая следы". На рампе для самовывоза корреспонденции их уже ожидал выделенный для этого и проинструктированный сотрудник Федеральной почты. Там происходил обмен мешками с корреспонденцией. Старые взамен новых – прочтенные вместо непрочтенных.
      Для подтверждения "легенды" за этим следовал получасовой завтрак в служебной столовой почты. Сотрудники секретной службы вынуждены были вести себя так, чтобы выглядеть как люди из некоей частной фирмы, забирающей посылки. Затем они возвращались назад в отдел. Это тоже длилось около двадцати минут, иногда дольше. На "объекте" мешки с письмами открывались в "паровой", и пачки писем сортировались по группам. Как правило, нам доставалось пять пачек русских, пятнадцать пачек польских и двадцать пачек немецких писем. Потом "регистраторы" проскальзывали к столу с "дарами" и брали по одной – две пачке писем в свои кабинеты для перлюстрации.
      Оперативный почтовый контроль, который до сих пор считался типичной практикой восточногерманской Штази, существовал – что мало кому известно – и на Западе. Как и во многих других случаях, мы и тут брали пример с американцев. В 1962 году, во время Карибского кризиса, эксперты ЦРУ инспектировали письма, которые немцы отправляли на Кубу. Им это было разрешено как оккупантам. Но об акции стало известно общественности, потому ее официально осудили. Однако друзья из службы-партнера не придали этому никакого значения. Постепенно Федеральная разведывательная служба тоже вошла во вкус и получила полномочия на почтовую цензуру и прослушивание телефонов. В 1968 году был образован так называемый "Комитет Г-10" и "Трехсторонняя комиссия" с парламентариями Бундестага, которые, естественно, на все давали свое согласие.
      В Федеральной разведывательной службе около 250 сотрудников подотдела ID, реферат 2 (получение информации из Советского блока, контроль почты и связи) занимались "чужими письмами с Востока". Работы хватало, потому что только из ГДР ежегодно в ФРГ направлялось более ста миллионов писем. Журнал "Штерн" в 1978 году в статье "Как ваши письма попадают к секретной службе?" цитировал в качестве примера письмо одного гражданина ГДР: "Русские на последних учениях снова вели себя как свиньи, крали картошку и т. д. Но товарищи же все время утверждают, что Иваны, мол, наши лучшие друзья. Можешь мне поверить, от таких друзей мы с удовольствием бы избавились".
      Другой типичный пример звучал так: "Снабжение у нас с некоторого времени удовлетворительное, хотя, кончено, не такое хорошее, как в "столице". Там, понятное дело, нужно всего в три раза больше. потому что иностранным дипломатам приходится демонстрировать "мировой уровень", да и сами бонзы тоже должны жить". Обычно сообщения были весьма банальны и не имели ровным счетом никакого значения с точки зрения безопасности ФРГ. Вот еще пример из Лейпцига: "Маргот наконец получит место ученицы в одной частной парикмахерской. Что, вы удивлены? Да, они у нас все еще есть…"
      После того, как "Штерн" в 1978 году разоблачил эту тайную деятельность БНД, боннский юрист госпожа Эвелин Мантойффель подала иск в Федеральный конституционный суд в Карлслруэ. В контроле своих почтовых и телефонных контактов с Востоком она заметила нарушение конституционного права на тайну переписки. В остальном, указывала она, даже массовый анализ писем немцев с Запада к немцам с Востока и наоборот никак не может способствовать созданию какой-либо стратегической оценки ситуации.
      Лишь спустя шесть лет у высокого суда дошли руки до иска этой дамы – и суд его отклонил. В обосновании было сказано – типично для "Холодной войны" – что БНД должна, в том числе, и в почте собирать "сведения о передвижениях войск", чтобы своевременно распознать признаки угрозы "вооруженной агрессии". На самом деле, судьи, похоже, обладали даром предвидения. Эти "меры стратегического контроля", указывали они, лишь тогда нарушают Конституцию, если соответствующие сведения могут также быть получены путем использования спутников.
      Ко времени принятия судом в Карлсруэ этого решения – мы о нем не знали – я уже несколько недель проработал в ганноверском филиале мощной пуллахской службы. В первые дни еще было интересно открывать почту с Востока, просматривать ее по диагонали, что-то выбирать, а потом снова запечатывать. Но тут у меня уже появились первые сомнения. Что там было стратегического в содержании этих писем? Почему некоторые сотрудники вообще на самом деле ничего не читали? Мой сосед по кабинету Айзи с куда большим удовольствием читал газеты и книги, учил английский язык, наслаждался долгим перерывом для завтрака и, уходя в два часа дня на обед, редко уже возвращался на работу.
      При этом он все время находился в длительном клинче с начальником "регистраторов", уполномоченным по вопросам безопасности и с заместителем шефа Димитроффым, который любил контролировать своих людей внезапными посещениями. Димитрофф точно знал, что Айзи на самом деле ничего не делает. но никак не мог поймать его с поличным. Димитрофф не знал польского языка, и если Айзи говорил, что не попалось ни одного письма с достойной упоминания информацией, то Димитроффу нечего было ему возразить. И если кто-то из коллег готовил пять-шесть донесений в день, у Айзи едва набирался десяток за неделю. Результаты нашей работы отправлялись обычно в Пуллах, в "Архив персоналий" и в "Сведения о лицах на предмет использования для возможной агентурной разработки и вербовки".
      Секреты Дядюшки Бена
      Климат в отделе был весьма своеобразный. Сотрудники делились на три категории. Первая плюнула и на службу, и на специальную деятельность и интересовалась только своими личными делами, вторая, в основном пожилые работники, помаленьку тянули до пенсии. Они все еще ностальгировали по тем временам, когда они работали на английскую разведку. Бенсберг, особый случай, все время вспоминал дни, когда при перевербованном американцами бывшем нацистском генерале Райнхарде Гелене, легендарном основателе БНД, договора о приеме на работу заключались простым рукопожатием, а зарплату каждый месяц получали наличными. Третья группа, в которую входило не больше трех-четырех человек, без слова критики выполняла все, что ей приказывали. Эти люди гордились тем, что работают в разведке. Отсутствие какого-либо уважения к вышестоящему начальству со стороны дядюшки Бена их раздражало. Но они его уважали, потому что он был окружен неким нимбом и обладал своего рода "свободой для дурачества". Бен считался "зубром" оперативной работы и уже поэтому – неприкасаемым.
      Трюк Бена с сигарилло приводил к тому, что у него в нескольких комнатах могли дымиться до пяти мини-сигар одновременно. Однажды это натолкнуло меня на такую шутку. Каждый четверг у нас проходило служебное совещание. Скучнейшее времяпровождение, тем более, что, собственно, говорить было не о чем. Бенсберг снова и снова рассказывал о старых добрых временах, когда он водил за нос американцев в Берлине. Были кофе, чай, печенье.
      При этом он вдруг зажег мини-сигару. Погрузившись в мысли, он затем взял из пепельницы мою сигарету и затянулся. Присутствующие с интересом наблюдали. Я тоже затянулся моей сигаретой. Потом снова он и опять я. Когда сигарету выкурили до конца, я взял его дымящуюся мини-сигару и начал курить. Не успел я положить ее назад в пепельницу, как он буквально выдрал окурок из моей руки и стал курить дальше. При этом он вовсе не реагировал как-то странно, а наоборот, спокойно продолжал рассказывать.
      Бенсберга во многих аспектах можно было бы назвать чудаком. Все, что касалось настоящей разведывательной службы, он мог обсуждать остроумно и толково. Но стоило мне начать говорить о Пуллахе и о БНД, как его лицо тут же мрачнело. И после многих часов наших заседаний Бен не оставлял и камня на камне от немецкой внешней разведки.
      Со времени моего первого официального представления меня не покидало впечатление, что Бенсберг был от меня в восторге. Этим я мог бы воспользоваться.
      После того, как Дядюшка Бен завершил свою оперативную работу, Пуллах заткнул его в Ганновер. Практически в состояние ожидания выхода на пенсию. В Пуллах, в Центр, он возвращаться не хотел. Это местечко на юге Мюнхена он не называл иначе как презрительным словечком "Нужник для слонов". Соответственно он и вел себя по отношению к начальству. С сияющими голубыми глазами и широкой улыбкой он приветствовал их, а потом ледяным холодным тоном давал от ворот поворот. Бенсберг приходил на работу и уходил, когда сам хотел. Иногда он до ночи сидел в бюро, а в другой раз его не было целый день. Телефоны накалялись добела, но никто не мог его найти.
      Однажды он исчез на целых четыре дня. Его куратор, начальник 14-го подотдела доктор Бреннер каждый час звонил из Мюнхена. На следующий день Бенсберг снова появился на рабочем месте. Он вызвал меня к себе. По его поручению я должен был позвонить начальнику 14-го подотдела. – Скажите этому болвану, что я вернулся. Я был на Кипре у моего дантиста. И скажите ему еще, что если бы они были настоящей разведкой, то смогли бы выяснить это за прошедшие четыре дня". Я должен был позвонить Бреннеру с его телефона. Начальник прошипел мне в трубку: – Немедленно дайте мне Бенсберга. Но тот ухмылялся и не хотел говорить. Бреннер начал буйствовать. Тут в разговор и включился Бенсберг, который слушал весь разговор по второму телефону, и радовался всему, как удачливый вор: – Бреннер, не накаляйте ситуацию! Молчание на другом конце провода. – Уже одиннадцать часов, – спокойно продолжал Бен, – через час мы сегодня завершим работу. Вы же знаете, воспитательные мероприятия для сотрудников. Вы у себя называете это управлением людьми. Хороших вам выходных.
      Как сказано, так и сделано. Бенсберг собрал всю команду и отпустил ее по домам в качестве награды "за большие успехи". Его последнее наставление звучало так: – Но всем запишите полный рабочий день.
      Димитрофф чуть не лопнул от злости из-за такого необычного метода управления отделом. Но он ничего не мог против этого предпринять.
      Один из регистраторов, рабочий псевдоним Пилар, занимался русской почтой. Его жена тоже работала в службе, но ожидала появления пятого ребенка. Его свояченица, русская по происхождению, тоже работала в почтовой цензуре БНД, но во Франкфурте. Тамошний отдел располагался на двух этажах офисного здания, прямо над универмагом "Вулворт". Свояк Пилара работал на БНД в Майнце. Это был идеальный пример семейственности в БНД. А ведь так называемая система "герметизации", при которой отдельные управления и отделы были "герметично" изолированы друг от друга, как раз и должна была бы это предотвратить.
      Пилар выделялся одним особенным талантом. Он был садовод-любитель и весь свой кабинет, включая приемную, превратил в рай для растений. В этой "теплице", как он ее называл, стояли мешки с землей для цветов и с удобрениями, садовый инвентарь и горшки разных размеров. Одним из его главных клиентов, как ни невероятно это звучит, был Димитрофф. У него тоже был свой сад, и он часто обращался к Пилару с заказами своей жены.