Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Голубица в орлином гнезде

ModernLib.Net / Исторические приключения / Юнг Шарлотта / Голубица в орлином гнезде - Чтение (стр. 13)
Автор: Юнг Шарлотта
Жанр: Исторические приключения

 

 


– Его право очевидно, – сказал мейстер Годфрид. – На это есть многие доказательства; а императорская грамота есть титул сам по себе… Слова графа – ни что иное, как хвастовство и попытка посеять раздор между бароном и городом.

– Я сам так же понял, господин бургомистр, и в том смысле отвечал, но… извините, если а все выскажу… граф посмеялся надо мной, и добавил:

– А просил ли барон у императора свидетельства о смерти его отца?

– Это опять гнусность! – сказал мейстер Годфрид, между тем, как племянники его переглядывались в изумлении. – Смерть его отца доказана очевидцем, которым мы еще можешь располагать… не так ли, господин барон?

– Да, – отвечал Эббо, – и он в настоящее время в Адлерштейне. Это Гейнрих Бауерман, прозванный Шнейдерлейном, единственный ландскнехт, спасшийся от убийства. Он часто рассказывал нам о последних минутах моего отца, задохшегося от крови, истекавшей из глубокой раны в груди; ему-то он поручил передать свою последнюю волю нашей матери.

– Было ли его тело вам возвращено? – спросил осторожный советник Ульрих.

– Нет, – сказал Эббо. – Все наши союзники умерли; и когда монах явился требовать их останки, ему отвечали, что неприятель их унес, и что даже голова моего деда была послана в сейм.

Все собрание единодушно подумало, что граф хочет воспользоваться отсутствием ясных доказательств убийства, случившегося восемнадцать лет назад, и посеять раздор между союзниками; очевидно было, что никакое другое место, кроме Спорного Брода, не достигло бы предполагаемой цели.

Тем не менее, права Эббо могли быть оспариваемы; во-первых, по случаю его несовершеннолетия и недоказанной смерти отца; во-вторых, потому что два вельможи предъявляли свои права на землю. Президент Ульрих, мейстер Годфрид и еще несколько членов собрания решили отложить работы до совершеннолетия барона, когда он, приняв присягу подданства, мог бы добиться точных границ своих владений. Но это мера не согласовалась с предприимчивым духом Морица Шлейермахера и с выгодами торговцев и продавцов вина, которые постоянно страдали от недостатка моста и боялись ждать еще четыре года, в течении которых молодой человек, подобный барону, мог поддаться наследственным родовым побуждениям или Брауквассер мог вернуться в прежнее свое ложе. Сам Эббо настоятельно просил, чтобы немедленно приступили к работам, несмотря на все препятствия.

– Это будет вам стоить и споров и крови, – сказал строго мейстер Годфрид.

– Разве можно добиться чего-нибудь порядочного без ссор и крови? – с жаром спросил Эббо.

– Это вопрос, который юность не может решить, – сказал со вздохом мейстер Годфрид.

– Нет, – возразил президент, – если бы было иначе, то кто бы отважился на какое-нибудь предприятие?

Совет разошелся, и юные бароны отправились в замок. Они молча ехали более часа, как вдруг Эббо заставил вздрогнуть брата, спросив его неожиданно:

– Фридель, о чем ты думаешь?

– О том же, о чем и ты, – отвечал Фридель, проницательно взглядывая на него.

– Нет, нет, Фридель, – отвечал Эббо мрачно. – Это чистая выдумка старой змеи, чтобы помешать нам отнять ее добычу.

– Несомненно… а все же я не могу не думать о том рассказе генуэзского купца про благородного германца, проданного маврам его врагами!

– Какой вздор! Эта история слишком недавняя, чтобы касаться нашего отца!

– Я тоже ничего не предполагаю. Но почему же граф выражает сомнения насчет его смерти?

– Ба! – поспешно отвечал Эббо. – Разве ты не слыхал сотни раз, как погиб наш отец? Неужели такой честный человек, как Гейнц, захотел бы нас обманывать?

– Не умышленно, конечно! Но все же я хотел бы навести справку в той гостинице, где была расставлена западня.

– Содержатель ее, изменник, кончил жизнь, как и следовало ему. Его колесовали год тому назад, за убийство ярмарочного торговца. Разумеется, дорого бы я дал, чтобы знать, где погребено тело моего отца, и с почетом схоронить его в часовне эрмитажа. Что же касается предположения, что он жив, то я не желал бы, чтобы эта выдумка достигла до моей матери, из боязни разбудить ее давно уснувшее горе.

– Ты прав, – сказал Фридель, – у матушки не будет ни минуты спокойствия, если только она себе вообразит, что наш отец заключен в Шлангенвальдской башне или на каком-нибудь мавританском корабле.

– С другой стороны, – сказал Эббо, – это сомнение избавило бы нас от наглого преследования господина Казимира… Но нет… все-таки лучше молчать.

За этой речью последовало молчание Эббо, который оставался мрачен и задумчив до возвращения в замок; но, свидевшись с матерью, он, казалось, только и старался заботиться о ней, рассказывая о прекрасных гравюрах на дереве мейстера Годфрида, о ревматизме тети Иоганны и о всех новостях города и страны. Одна из них была довольно важная: говорили, что император был болен в Линтце; гангрена поразила его ногу, и врачи поговаривали отнять ее, что было страшнейшей операцией в XV веке. Что касается Фриделя, он скромно пошел к Гейнцу в конюшню, и там, опираясь на спину старой кобылы, уцелевшей тоже от убийства, просил его снова рассказать ему подробно о смерти отца, чем Гейнц никогда не утомлялся; но когда Фридель, внимательно выслушав, спросил, уверен ли он в смерти своего господина? старый ландскнехт обиженно ответил:

– Неужели вы думаете, что я покинул бы его, если бы в нем оставался хоть признак жизни?

– О, нет, добрый Гейнц, я только хотел бы знать, почему ты видел, что он уже умер?

– Ах, господин Фридель, когда вы раза два побываете в сражении, то не спросите меня, как я отличаю жизнь от смерти.

– Разве обморок не похож на смерть?

– Я не говорю, что неопытный юноша не мог бы ошибиться, но это невозможно тому, кто так близко видал резню. Но к чему все эти расспросы, господин Фридель?

– К тому, – сказал Фридель тихо, – но брат не хочет, чтобы это знала наша мать… к тому, что граф Шлангенвальд спросил, можем ли мы доказать смерть отца нашего.

– Доказать ее!.. Старая змея хорошо знает, что вашему отцу не было выбора между жизнью и смертью, после страшных трех ран, нанесенных ему! Господин Фридель! Я благословлю день, в который увижу, что вы или брат ваш поквитались со старым злодеем.

– Мы все думаем, что он хотел только воспрепятствовать нашим намерениям. А все-таки, Гейнц, я хотел бы знать все, что произошло после твоего отъезда. Нет ли какого слуги в гостинице, нет ли какого Шлангенвальдского партизана, у которых бы можно было что-нибудь разузнать?

– Клянусь св. Гертрудой, – грубо отвечал Шнейдерлейн, – если вы не довольствуетесь показаниями такого человека, как я, который пожертвовал бы жизнью для спасения вашего отца, то не знаю, кто может вас удовлетворить!

Фридель поспешил его успокоить, сказав, что верит ему безгранично. Но в то время, как Эббо все более занимался предполагаемой постройкой моста, Фридель предавался мечтам, и не раз проводил в глубоких размышлениях целые часы в любимом своем убежище около пруда Глухаря. Христина, разумеется, заметила, что в то время, как один из сыновей ее, более чем когда-либо странствует по уединенным вершинам гор, другой проводит время, сидя на месте.

Мейстер Мориц Шлейермахер был постоянным гостем в замке, и казалось, общество его было приятно Эббо. Это был энергичный, предприимчивый человек, хотя еще молодой, но опытный и прекрасно умевший обращаться с дворянством, сохраняя свою независимость и избегая всего, что могло бы оскорбить эту гордую породу; таким образом, он приобрел над Эббо влияние, которое никто не подозревал, кроме матери, начинавшей бояться, чтобы оно не имело действия на тесный, до сей поры, союз обоих братьев. Если бы она могла знать действительную причину, разделявшую обоих братьев без их ведома, то ее сердце еще бы более страдало.

ГЛАВА XXI

Фридмунд в облаках

Камень, назначенный для постройки моста, был высечен в горах, и для перевозки его на берег проложили дорогу. Дорога эта, облегчавшая доступ к замку, сделала его досягаемым; но, как говорил Эббо, Адлерштейн должен был теперь сделаться местом гостеприимства, а не разбойничьим притоном. В близи от Брода построили дощатые хижины, служившие жилищем рабочих. В течение августа пришло известие, что император Фридрих умер по отнятии обеих ног. По-видимому, смерть его не могла произвести больших перемен в правлении, бывшем уже некоторое время в руках сына его. Римский король (ибо Максимилиан никогда не получал титула императора, принадлежавшего только кесарям, венчанным папой) был в Инсбруке, занятый собиранием войска, чтобы идти на помощь Штирии и Каринтии, захваченных шайкой турок. Виртенбергский маркграф объявил всему Швабскому союзу, что новый государь с удовольствием примет своих вассалов, если они придут в лагерь преклонить пред ним колено. Теперь наконец открылась дорога славы и почестей для юных баронов Адлерштейнских. Они поспешили вооружить своих партизан и приказали привести из Ульма трех или четырех воинов, чтобы прибавить состав маленького адлерштейнского войска. Было решено, что Христина во все время их отсутствия пробудет в Ульме, куда должны были прибыть ее сыновья, отправляясь в лагерь. Приготовления были окончены, и отъезд назначен на следующий день. Христина, сидя вечером на крыльце замка, слушала Эббо, который надеялся возбудить участие римского короля в сооружению моста и добиться того, что право его на Спорный Брод будет наконец вполне признано. Но вскоре юный барон с нетерпением заметил отсутствие брата.

– У него опять припадок мечтательности, – сказал Эббо. – Он всю ночь проведет у пруда, если я за ним не пойду.

Эббо отправился за Фриделем. По пути зашел он в деревенскую часовню, надеясь там найти брата. Не видя его, он взобрался на гору, и наконец встретил Фриделя, лицо которого носило на себе отпечаток решимости, не свойственной его характеру.

– Ага! мечтатель, – сказал Эббо. – Я знал, где тебя найти!.. Всегда в облаках!

– Да, я был у пруда, – сказал Фридель ласково, обвивая рукой шею брата. – Это место всегда мне было дорого, и мне еще раз хотелось видеть его тихие и глубокие воды.

– Еще раз? Но ты их еще часто будешь видеть, – сказал Эббо. – Шлейермахер говорить, что мы будем иметь дело не с янычарами, а просто с шайкой бездельников, с которыми нет возможности прославить себя.

– Не знаю почему, – сказал Фридель, – но мне, кажется, что я прощаюсь со всеми этими величественными и родными местами, в особенности с тех пор, как принял твердое решение…

– Какое? надеюсь это не старая прихоть идти в монахи? – воскликнул Эббо. – Ты дал мне слово.

– Нет, речь не об этом; но я убежден, что мой долг разузнать о судьбе отца нашего. Это мое личное дело… Что касается тебя, то у тебя есть здесь свои обязанности.

– Ты будешь разыскивать мертвого? – пробормотал Эббо.

– Слушай, – продолжал Фридель. – Мне, вероятно будет можно добиться более точных сведений через Шлангенвальда или кого-нибудь из его приверженцев. Говорят, что сын его, остающийся в Шлангенвальде, рыцарь Тевтонского ордена, совершенно отличается от отца своего. Если Шнейдерлейн говорит правду, то наша совесть будет спокойна. Но если бы мой отец находился в Шлангенвальдской башне…

– Безумец! Это невозможно!

– Однако, бывали примеры, что люди по восемнадцать лет томились в мрачной темнице, – сказал Фридель, – и когда я думаю, что такова могла быть судьба нашего отца в то время, как мы весело проводили время в горах, то у меня нет сил более бегать по траве и смотреть на небо!

– Если бы змея осмелилась! – воскликнул Эббо. – Мы воззвали бы на весь союз и пошли бы осадой на его замок… Но нет… об этом даже думать безрассудно!

– Я сам едва тому верю, – сказал Фридель, – но я не могу изгнать из памяти то, что нам рассказывал генуэзский купец о германском пленнике, прикованном к языческому кораблю. Да ты припомни предсказание, которое тебя так рассердило. Может быть, цыганка знает о мавританских пленных более, нежели мы думаем.

Эббо вздрогнул, во снова овладел собой.

– Каким образом, – сказал он, – ты намерен начать кочевую жизнь, как Гильберт и Гильдебрант в Розовом саду? Берегись, подобные похождения часто оканчиваются смертельными схватками между неизвестным отцом и сыном.

– О, я узнаю его! – сказал Фридель восторженно. – А то и он узнает сына… а если иначе, и я его выкупить не могу, то отдамся в плен на его место. Но я менее надеюсь найти его живым, нежели мертвым, и когда мы наконец узнаем, куда змея запрятала так коварно бренные останки нашего отца, тогда мы схороним их с нашими предками в часовне благочестивого Фридмунда.

– Желаю, чтобы это сбылось, – сказал Эббо.

– Я убежден, что небо благословит мое намерение, Эббо, – сказал Фридель. – Когда я встал, чтобы спуститься с горы, святой покровитель наш явился мне в облаках, и я увидел себя перед ним на коленях, получающим его благословение!

– Я бы охотно этому поверил, – сказал Эббо, – но Шлейермахер доказал мне, что эти явления св. Фридмунда суть тени, образующиеся от испарений рва, при солнце. Заметь, Фридель, что я пошел отыскивать тебя в часовне, где встретил отца Норберта и перед ним преклонил колени, чтобы принять напутственное благословение. Видишь ли ты, мечтатель, что у меня была самая суть, а у тебя одна лишь тень.

– То, что видишь верующими глазами, точно также действительно. Мое решение явилось раньше видения, и я не отступаю от него.

– Эй! – крикнул Эббо, радуясь, что нашел предмет, на который мог бы излить свою тайную злобу. – Кто тут крадется около скалы? Говори же, негодяй, кто ты такой?

– Я ничего дурного не делаю, – отвечал угрюмо какой-то полунагой юноша.

– Откуда ты? Из Шлангенвальда? Ты пришел шпионить, нельзя ли у нас чего еще стащить?

– Молчи! – воскликнул Фридель. – Может быть у бедного ребенка нет дурных намерений… Ты заблудился?

– Нет, господин мой, меня послала к вам моя мать.

– Я так и думал, – перебил Эббо. – Вот все, что мы получаем за то, что пощадили это гнездо неблагодарных змей!

– Да нет же, – возразил Фридель. – Может быть из благодарности сюда и пришел этот мальчик.

– Господин мой, – сказал юноша, подходя ближе, – я вам все скажу… вам, но не тому, кто угрожает. Мать моя сказала, что вы пощадили хижины наши, что владетельница замка всю зиму давала нам хлеб, когда мы являлись у дверей ее; потому она и не хочет, чтобы наемные солдаты напали на людей ваших без того, чтобы она вас не уведомила.

– Что ты говоришь, дитя мое? – воскликнул Эббо.

Но ребенок сделал видь, что не слышит, и Фридель должен был повторить вопрос, чтобы заставить его продолжать.

– Все ландскнехты и рейтары в замке, – сказал он. – Граф взял баранов моего отца и отдал им, будь он проклят! Всех наших людей сзывают явиться завтра утром к Сборной скале, и каждый должен принести вязанку соломы и смоляной факел. Говорят, граф поклялся, что раньше не уедет на войну, покуда не сожжет весь строевой лес, находящийся у Брода, не бросит весь в реку и не перевешает всех работников.

Эббо кинул мальчику горсть грошей, а Фридель его горячо поблагодарил. Затем оба поспешно спустились по крутой тропинке, чтобы воспользоваться данным предостережением. Скоро был собран маленький военный совет: он состоял из юных баронов, их матери, мейстера Морица, Гейнца и Гатто. Решено было, что в замок созовут всех рабочих с их семействами и более дорогими орудиями. Христина спросила, не останется ли чего еще, чтобы можно было защитить.

– Неприятель, – сказала она, – вынужден в скором времени явиться в лагерь; к возвращению его, на работу будет менее легко напасть; к тому же, – добавила она, – несправедливо начинать частную войну, когда императорское знамя развевается на поле сражения.

– Прошу у вас извинения, милостивая госпожа, – сказал архитектор, – но пусть ответственность падает на зачинщиков. Господин барон, мы еще имеем время послать в Ульм, откуда обе наши союзные корпорации вышлют нам свои войска. В ожидании их, мы будем держать неприятеля в страхе и, еще до приезда наших граждан, дадим этому ехидному отродью урок, который долго не забудется. Каково ваше мнение, господин барон?

– Тоже, что и ваше, – отвечал Эббо. – Мы не можем заключить себя здесь, не роняя нашего достоинства. Двадцати вооруженных людей моих, независимо от сильных каменщиков, плотников и слуг, хватит, чтобы обратить в бегство шайку старой змеи, без помощи даже граждан! Ни слова, добрая и разумная мать! Дело идет о нашей чести!

– Вопрос в том, – настаивала Христина, – чтобы знать, не больше ли тебе чести, если ты повинуешься призыву Максимилиана и отправишься с людьми, которых ты собрал для защиты общего дела? Пусть граф делает, что ему угодно: этим он даст тебе справедливый повод принести жалобу королю и Лиге, права наши от этого может быть прочнее укрепятся.

– Этот совет был бы превосходен при других обстоятельствах, государыня, – начал Мориц. – Он бы вполне согласовался с правилами почтенного главы союза, мейстера Сореля, и нашего миролюбивого города, но в деле о правах владения и при неприязненных нападениях король и Лига обыкновенно поддерживают тех, кто сам себе помогает, тот, кто слишком щекотлив в правосудии – делается всегда его жертвой.

– Ты слышишь его, добрая матушка, – сказал Эббо – Ты не хотела бы узнать, что меня встретили, как труса, под императорскими знаменами. Будь что будет! Но Спорный Брод мы не уступим… Собери слуг, Гатто, и вооружи их. Матушка, закажи для них хороший ужин. Мейстер Мориц, созовем каменщиков и плотников и увидим, нет ли меж ними охотников!

Христина увидала, что всякое возражение было бы бесполезно. Снова наступали дни опасности и насилия. Единственным утешением ее было то, что сын ее не совсем был не прав. Что далеко не его была первая вина, и что она могла призывать благословение Неба на него и его оружие.

ГЛАВА XXII

Сражение у Брода

На следующий день, с восходом солнца, в чаще ущелья укрывалось двадцать адлерштейнских рейтаров, держащих каждый коня за узду. Позади были слуги и работники, вооруженные топорами, косами, сохами, некоторые даже луками. Мейстер Мориц облегся по военному, в шляпе, латах, наручниках, с мечом и с новым в то время оружием – пистолетом, оба барона надели блестящее рыцарское вооружение – совершенно одинаковое, начиная от золотой шпоры, до орлиного пера, красовавшегося на верхушке их шлема. Они с нетерпением ходили взад и вперед, стараясь открыть неприятеля. Ждали они так долго, что начали подозревать фальшивую тревогу. Но наконец, поблизости послышался шорох, а за ним поспешные шаги и бряцание оружия. Эббо кинулся в седло, и подал сигнал. Мейстер Мориц подошел к нему.

– Удержите ваших людей, барон, – сказал он. – Пусть неприятель яснее выкажет свои намерения. Не надо, чтобы о нас сказали, что мы напали на него врасплох, в то время, как он ехал на императорский призыв.

– Мы бы только действовали наступательно, также как он поступал с моим отцом, – прошептал Эббо, едва сдерживаясь при виде блестевшего оружия на том берегу.

Оба брата впервые увидали врага своей семьи. Он в полном вооружении сидел верхом на крепком вороном коне. По-видимому, то был человек с громадным запасом сил, но отяжелевший с годами. Близнецы могли бы узнать его по дракону, украшавшему шлем, не имея надобности в проклятии, сорвавшимся с губ Шнейдерлейна, Когда к берегу подошел вооруженный отряд, превышающий двенадцатью человеками отряд адлерштейнских партизан, за которым следовали люди, несшие солому и смоляные факелы, граф скомандовал остановиться и, казалось, отдал некоторые приказания.

– Злодей! он подстрекает их и теперь, – начал Эббо.

– Нет, – перебил Мориц, – ничто нам не доказывает, что он не идет мирно в лагерь.

Сгорая от нетерпения, Эббо удержал своего коня в то время, как Шлангенвальд направлялся к прежнему руслу Браунвассера; там он остановил коня и, как статуя, держась на стременах, воскликнул:

– Лентяи еще не на ногах! Мы разбудим их… Факелы вперед! А теперь…

Серый конь Эббо вздрогнул.

– Кто осмеливается тревожить моих работников? – воскликнул Эббо.

– Мне все равно, кто бы вы ни были!.. – отвечал граф. – Когда я вижу чужих, находящихся без дозволения на моих землях, то сжигаю их хижины.

– Назад! – закричал Эббо. – Кто коснется до одного камня на Адлерштейнской земле, – раскается!

– Вот как! – сказал граф. – Так вот тот молокосос мещанской породы, который называет себя бароном Адлерштейнским?

– Граф, – возразил Эббо, – я вызываю тебя в качестве рыцаря, и, как законный владетель Адлерштейна, провозглашаю свои права на эту землю!

– Так ты этого хочешь? – сказал граф, принимая тяжелое копье из рук конюха.

И, спустя забрало, он осадил коня, чтобы лучше пустить его с разбега. Эббо сделал тоже самое; Фридель с одной стороны, Иером фон Шлангенвальд с другой – выстроили своих людей, как бы для сражения, и ждали исхода битвы между двумя предводителями. Они напали друг на друга с поднятым копьем, но не нанеся ран. Тогда каждый обнажил меч, и стал наступать один на другого, как вдруг Гейнц увидал, что Шлангенвальдский стрелок целится в юного барона, и тотчас предупредил его.

С этой минуты свалка сделалась общая, и посреди ее Фридель потерял из вида главный поединок между графом и братом. Вдруг послышался тяжелый треск, за ним крик победы слился с воплем агонии, и обе стороны поняли, что начальники их пали. Фридель увидал, что Эббо упал под коня; над ним склонился неприятель, чтобы зарезать его. Он кинулся на этого человека и сбросил его с седла, нанося удар мечом; тогда он позвал своих, и те окружили его. Партизаны Шлангенвальда, видя своего господина павшим, отступали в беспорядке перед силой Адлерштейна, несмотря на то, что превышали их количеством. Однако, только что Фридель заметил, что прогнал врага с поля сражения, как им снова овладело беспокойство о брате, и он поспешно вернулся назад в сопровождении Морица, предоставляя людям своим погоню за врагом. На зеленой траве лежали распростертыми с одной стороны серый конь Эббо и под ним его господин, – с другой, тяжелое тело графа. Несколько раненых и убитых лежало на камнях и на берегу реки.

– Эббо, мой Эббо, взгляни на меня! – кричал Фридель, спрыгивая с лошади и развязывая шлем брата.

– Фридель!.. – прошептал слабый голос. Вблизи находилось несколько работников, и с их помощью освободили из-под лошади молодого рыцаря; который не мог удержаться от стонов, хотя Фридель поддерживал его по возможности осторожнее. Тогда убедились, что рана, нанесенная ему в грудь мечом графа, не была опасна, но что мушкетная пуля пронзила его бедро прежде, нежели ударилась в бок лошади. Кроме того, оно было раздражено судорожными движениями околевавшего животного. Эббо был почти без памяти; но когда Мориц смыл его лицо и смочил губы, в то время, как брать поддерживал его в своих объятиях, он открыл глаза и сказал:

– Убил я его? Не он, а выстрел сразил меня. Пойди узнать это, Фридель, и заставь его сдаться.

Фридель повиновался, оставив брата на руках Шлейермахера, и подошел к низвергнутому врагу. Все обиды Адлерштейна действительно были отомщены, ибо кровь лилась ручьем из глубокой раны выше ключицы и слабая рука графа бессознательно блуждала около крючков нагрудника.

– Дайте, я вам помогу, – сказал Фридель, становясь на колени и забывая приказание брата из жалости к умирающему, и снял его шлем.

Лицо его, суровое и грубое, так почернело от солнца и горело от невоздержания, что даже близость смерти не могла его заставить побледнеть. Выражение ненависти отразилось в его взгляде, и он вздрогнул от изумления и бешенства, когда встретился глазами с Фриделем.

– Опять, тигренок! Я думал, что покончил с тобой! – проворчал он, но Фридель, весь погруженный в мысль, которая его более чем когда занимала, не слыхал этого и наполнял водой шлем Эббо. Он поднес его к губам графа и, наклонясь сказал:

– Граф, битва теперь кончена. Именем неба заклинаю вас, скажите, где мне найти отца?

– А! ты хотел бы его найти? – сказал Шлангенвальд, устремляя взгляд на заплаканное лицо юноши, а рука его блуждала у пояса, словно в нервной судороге умирающего.

– Да, я бы вас вечно благословлял, если бы мог его освободить!

– Так знай же, – сказал граф, пристально глядя на юношу, – знай же, что твой злодей-отец невольник у турок: если только он не там… как я надеюсь… где сын его, подлый выродок…

Внезапный блеск, и за ним выстрел сопровождал эти слова; Фридель подался назад, пошатнулся, потом упал. Эббо, в ужасе, на половину приподнялся, призывая брата.

– О стыд! измена! – закричал Мориц.

– Я беру вас в свидетели, что не сдался, – сказал граф. – Это проклятое отродье наконец истреблено!

И он закрыл глаза с дьявольской улыбкой. Все это произошло с быстротой молнии. Фридель, бросившийся к брату, в минуту своего падения приподнялся на одной руке, схватил другой руку Эббо, и сказал:

– Это ничего, успокойся! – И он снова хотел прилечь на колени Эббо, как вдруг из его левого бока хлынула черная кровь.

– Ах, барон Фридель! – воскликнул Мориц. – Изменник не дал промаха. Ваша рана не из легких!

И, с помощью одного из работников, он начал хлопотать о способе переноски раненых в замок.

Эббо все лежал на траве, прислонясь к руке Фриделя. Они смотрели друг на друга, поглощенные обоюдным созерцанием.

– Господин барон, – сказал наконец Шлейермахер, – будет ли у вас силы протрубить в рог, чтобы созвать ваших людей.

Эббо попробовал, но силы ему изменили. Встряхивая свое оцепенение, Фридель взял рог и начал в него трубить по всем направлениям, но ценой новых потоков крови.

Гейнц уже повернул назад и, возвратясь первый к своим молодым господам, ужаснулся найти их обоих опасно раненых. Пока из досок, припасенных дли постройки моста, изготовляли род носилок Фридель сказал:

– Мне кажется, что я был бы в состоянии совершить путь верхом, если бы мне помогли сесть на лошадь. Таким образом наша мать менее испугается.

– Умно придумано, – сказал Эббо. – Иди же вперед и успокой ее. Покажи ей, что ты можешь держаться на седле… каково бы ни было мое положение… – добавил он с тоскливым стоном. Фридель перекрестил брата.

– Да сохранит Господь тебя и мать нашу, – сказал он, наклоняясь, чтобы помочь уложить Эббо на доски, покрытые плащом. Потом, целуя его в лоб, он добавил: – Мы скоро снова будем вместе.

Носильщики подняли Эббо на своих плечах, а Фридель хотел приподняться с помощью Шнейдерлейна, но опять упал назад. Мейстер Мориц смутился.

– Спинной хребет поражен, – сказал он. – Барон Фридель, позвольте лучше вас снести.

– Нет, из любви к моей матери!.. Да к тому же, мне так хотелось бы еще раз проехаться на моем добром коне, – сказал он с мольбой.

И когда его после больших усилий усадили на лошадь, он выпрямился и обменялся приветствием с Эббо, проезжая мимо носилок. Это приветствие стоило большого усилия Фриделю, и он почти окоченел на седле, как вдруг увидал свою мать у крыльца. При этом виде он снова собрался с силами, попросил Гейнца отнять свою руку и, собравшись с силами, воскликнул:

– Победа, милая матушка! Эббо победил графа! И вы не должны приходить в отчаянье, что это стоило немного крови.

– Увы, сын мой!.. – Христина не могла ничего более сказать, видя мертвенную бледность его лица и латы, покрытые кровью.

– Матушка, – продолжал Фридель, когда та подошла к нему на столько, что могла обнять его шею, – Эббо будет иметь большую надобность в тебе.

Потом, с улыбкой, в которой не было уже ничего земного, он прибавил:

– Матушка, тебе остается большая радость. Правда, я хотел бы сам его к тебе привести. Матушка! Он не умер.

– Кто?.. Эббо?..

– Нет… Твой Эбергард, наш отец! – сказал Фридель, привлекая к себе лицо матери. – Граф сознался в этом при своем последнем вздохе. Отец в неволе у турок и, конечно, небо возвратит нам его, чтобы утешить вас. О! матушка, как долго я питал эту надежду! Но, слава Богу, убедился я в этом ценой своей жизни!

Последние эти слова были произнесены едва слышно, ибо силы покидали Фриделя и, когда его сняли с седла, он склонился на гриву лошади, прошептав:

– Ах, бедный друг! Ты будешь одинок… Желаю тебе часто носить Эббо…

Христине было некогда предаваться горю. Желание близнецов было не разлучаться, и вскоре они были положены вместе на одной большой постели; Эббо был в обмороке, истомленный переноской, а Фридель лежал на боку, чтобы встретить первый его взор. Очевидно было, что раны обоих братьев, кроме той, которая была нанесена Эббо мечом графа, превышали познания Христины, которая могла только пытаться остановить кровь в ожидании помощи врача, за которым Мориц послал в Ульм.

Архитектор уверял, что он далеко не отчаивался в жизни Эббо; но Христина мало верила этому, ибо раны, нанесенные огнестрельным оружием, были в то время мало знакомы хирургам, – и почти всегда имели роковой исход. Ею, кроме того, овладело мрачное предчувствие: ей казалось, что обе эти жизни должны были пресечься в один час. Быть вместе, казалось братьям достаточным утешением; и когда взволнованный капеллан пришел совершить последнее таинство церкви, Эббо умолял его молиться за него.

– Фридель настоящий святой, – сказал он, пожимая руку брата, – но я не был таковым. О, отец мой! подумайте: я буду осужден один оставаться в чистилище, тогда как он будет в раю!

– Что ты говоришь? – прошептал Фридель, отчасти приведенный в сознание этими словами и невольным пожатием руки… – Нет, Эббо, есть только одно покаяние, один крест, одна надежда!

Когда священник выслушал обе исповеди, он мог бы сравнить близнецов с двумя потоками горной воды: оба они были одинаково чисты от всяких внешних нечистот, но один из них бурный, неукротимый, а другой прозрачный, чистый, отражающий ясный свет неба.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17